Читать онлайн Королева меняет цвет

Посвящается Марсику (простите, Ваше Величество) – Максимусу Аристократу, коту-который-выжил. Без него не было бы ни одной из моих историй

1.Наказание

25 сентября, среда

Pyromania — Tommee Profitt, Royal & the Serpent

«Защищать голову» – мысленно повторяю я один из главных принципов карате и торопливо принимаю правильную стойку.

На мне почти нет защитной экипировки, на Тиме, стоя́щем напротив, тоже только доги1 и перчатки. Шестаков улыбается, но во взгляде искорки авантюризма. Он вряд ли станет биться в полную силу – поддастся, как обычно. И всё же, противник у меня серьёзный. Делаю глубокий вдох, настраиваясь на бой. Концентрируюсь.

– Хаджиме! – выкрикивает тренер сигнал начать спарринг.

Наклоняюсь вперёд. Первый тычок прилетает от Тимура – прямой и тяжёлый. Едва успеваю увернуться и ответить ударом ногой. Он проходит мимо головы соперника, но я ощущаю прилив уверенности. Так всегда бывает: главное – начать, а дальше действовать по наитию.

Мы с Шестаковым не первый год знаем друг друга. Тиму известны мои слабости, и он умеет использовать их в своих интересах. Давит весом. Теснит ударами к краю татами. Сделав резкий шаг вперёд пытается провести захват. Я отскакиваю назад и контратакую с разворота.

Тренер внимательно наблюдает за нами. А когда я, извернувшись, всё же попадаю ногой в голову соперника, комментирует:

– Молодец, Романова!

Обрадовавшись, тут же получаю тычок в живот, потом в грудь. Не больно. Скорее, неожиданно. Отскакиваю. Хмурюсь.

– Внимательней, Ниса, – усмехается Тим, но я стираю его усмешку серией чётких и уверенных ударов.

У нас разные категории, но тренер разрешает нам биться в паре. Силу Тима я легко компенсирую скоростью, гибкостью и умением уворачиваться. Карате – это не только про бои. Ещё про духовную дисциплину, настойчивость и умение побороть собственные сомнения и слабости. У нас с Тимом не совсем борьба. У нас взаимодействие, во время которого каждый стремится стать лучше, сильнее, выносливей.

После команды остановиться мы коротко кланяемся друг другу. Восстанавливаем дыхание.

– Аниса, контролируй дистанцию, – выговаривает Андрей Владимирович, когда ученики выстраиваются на татами. – А ты, Тимур, ногами больше работай. Ленишься, поддаёшься. В следующий спарринг встанешь с Киреевым, он тебя живо уделает.

– А поставьте, – широко улыбается Тим. – Посмотрим ещё, кто кого уделает, сэмпай2…

Девочек отпускают переодеваться первыми. И пока Шестаков препирается с тренером, я успеваю стянуть штаны и куртку. Душ в школьном спортзале не предусмотрен, поэтому футболку и джинсы приходится надеть на влажную от испарины кожу.

С удовольствием расплетаю тугой пучок на голове, позволив иссиня-чёрным волосам упасть на плечи тяжёлой волной. Умываю лицо в раковине и оглядываюсь в зеркало напоследок: на бледных щеках румянец, в глазах азарт недавнего боя, на скуле ссадина – след пропущенного удара. Ерунда, завтра будет почти незаметно.

– Пойдём, провожу, – Тим уже дожидается меня, подпирая стену у входа в школу.

Пожимаю плечами:

– Зачем? Не темно ведь.

В сентябре день всё ещё длинный, почти как летом. Но солнце уже зависло на горизонте, залив улицу красно-золотыми лучами. Лёгкий ветер принёс первую прохладу, и я торопливо натягиваю чёрную косуху на тонкий свитер.

– Всё равно по пути, – отзывается Шестаков, и, не дожидаясь разрешения, шагает рядом со мной.

Вообще-то ему не по пути. Для того, чтобы проводить меня, ему приходится делать крюк через две улицы, но раз хочется – пусть идёт. Под ногами шуршат опавшие листья, смешиваясь в пёстрое полотно из жёлтого, зелёного и коричневого. Пахнет сухой землёй, осенним ветром и выпечкой из пекарни через дорогу.

Не нуждаюсь в компании. С бо́льшим удовольствием я бы надела наушники и послушала музыку. Тем более, разговор с Тимом не клеится. Слова вроде бы складываются в предложения, но каждая тема обрывается неловким молчанием.

– На соревнования в ноябре поедешь? – любопытствует Шестаков.

Он ловко пинает носком кроссовка обнаруженную среди листвы банку от Колы, а я невольно сравниваю свой кроссовок с его. Мой проигрывает почти вполовину. Но я и ростом ниже Тима на голову. Лениво отзываюсь:

– Не поеду. Сэмпай говорит, лучше дотянуть до февраля, там будут всероссийские. На них у него большие планы.

– Это в столицу лететь, – хмыкает спутник и делает по жестянке новый удар, с грохотом запускающий её дальше по асфальту. – Но я тоже полечу, наверное. Если билеты вывезу.

Киваю вместо ответа. Мы с детства учимся в одном классе и вместе ездим на соревнования. С Тимом хорошо драться и удобно дружить, но говорить не о чем. Тем не менее, вот это совместное прошлое всё равно притягивает друг к другу, словно воспоминания сшили нас тонкой невидимой леской. Молчать тоже комфортно. И я просто шагаю рядом, выдувая пузыри из розовой жвачки.

За углом следующего дома уже виднеются окна моего. На кухне горит свет. Странно. Мама редко приходит с работы так рано. После развода она с головой ушла в работу, пустив воспитание дочери на самотёк. Это дало мне больше свободы, поэтому я не жалуюсь.

– До завтра, – говорю я, поднимая на спутника взгляд.

Тим останавливается и поворачивается ко мне, замирая на мгновение. Последние солнечные лучи бьют Шестакову прямо в лицо. Красивые у него глаза. Не голубые, как у меня, а тёмно-синие. Столько лет мы видимся каждый день, а я только сейчас заметила. Потому что никогда раньше я не видела в этих глазах столько сомнений и несвойственной другу хрупкой неуверенности.

– Ниса, – произносит он, касаясь ладонью моего локтя. – Мы с тобой…

Блин-малин. Понимаю, к чему он клонит: по взгляду, по интонации, по жестам. Эти непривычные нотки в голосе Тимура и то, как он наклоняется ко мне, слишком красноречивы. Мой одноклассник, мой вечный спарринг-партнёр, мой друг и по совместительству, главный хулиган школы вот-вот признается в каких-то чувствах, превышающих пределы вышеперечисленного. А я ощущаю лишь смятение и лёгкую панику.

– Стоп, Тим, – не даю ему произнести того, о чём мы оба будем жалеть. Не хочу ранить или обидеть. Сама заканчиваю за него недосказанную фразу: – Мы с тобой друзья, и ничему этого не изменить. Пусть так и останется, ладно?

Шестаков смотрит пронзительно, пытаясь понять причину моих слов, я смело встречаю его взгляд, давая понять, что честна с ним.

– Странная ты, Ниса, – хрипловато выговаривает он, наконец. Склоняется ниже, так, что его губы совсем рядом с моими. – Девчонки ведь только и мечтают о любви и романтике, а ты…

Три четверти одноклассниц дорого отдали бы за то, чтобы вот так ощущать пахнущее табаком дыхание Шестакова на своих губах. Я не отодвигаюсь, но упираюсь ладонью ему в грудь, не позволяя приблизиться.

– А я неправильная, ты же знаешь. Поэтому давай не станем всё портить и будем друзьями, как и прежде?

Потому что нет никакой любви. Это маркетинг, выдумка, чтобы книжки писать и фильмы снимать. Чтобы дураки, веря в неё, женились и заводили детей, а потом разводились разочаровавшись.

Шестаков – ожившая мечта не только половины старшеклассниц нашей школы, но и всех девочек с секции карате. Синеглазый блондин, спортсмен, с амбициями и обаятельной улыбкой. Если бы любовь существовала, я точно влюбилась бы именно в него. Но я ощущаю лишь привязанность, а ещё – раздражение, за то, что Тим чуть было не ляпнул то, что навсегда перечеркнуло бы нашу дружбу.

– Как скажешь, Романова, – нехотя выговаривает он, наконец и отстраняется. – До завтра.

После этого Тим резко разворачивается и с силой наступает на многострадальную банку. Жестянка с оглушительным треском сжимается и, получив новый удар носком кроссовка, улетает так далеко, что я уже не сумею отследить точку её приземления.

За грохотом не слышно тяжёлого выдоха, и я только теперь осознаю, что всё это время почти не дышала. Чего там дышать, я чуть жвачку свою не проглотила. Глядя вслед быстро удаляющемуся силуэту, размышляю о том, чего испугалась больше: перспективы потерять друга или неслучившегося поцелуя, который наверняка стал бы точкой невозврата в наших отношениях. Но тихий голосок интуиции подсказывает, что точка невозврата всё равно пройдена и так, как прежде, уже не будет.

С этими невесёлыми мыслями направляюсь к дому. Доставать наушники нет смысла: зайти в подъезд, подняться на второй этаж, открыть дверь и войти – займёт меньше одной песни. Но отчего-то я плетусь слишком медленно. Словно подсознание предупреждает, что ничего хорошего меня там не ждёт. Чувствовать заранее – моя суперспособность, поэтому я внутренне подбираюсь, готовясь к худшему. И действительно:

– Ничего не хочешь мне рассказать, Аниса Александровна? – интересуется мама таким угрожающим тоном, что становится ясно: что бы я ни рассказала, катастрофы не избежать.

Обращение по имени-отчеству подразумевает назревающий скандал. В последний раз она так называла меня, когда узнала о разбитом стекле учительской, в предпоследний – об огромном синяке под глазом у Сёмина (нечего было обзывать меня овцой), в пред-пред-последний – о белом уличном коте, которого я тайно притащила домой и отказалась утаскивать обратно.

Арт как раз высовывает любопытный розовый нос, одно ухо и половину длинных белых усов из кухни, но в ссору предпочитает не вмешиваться, оставаясь молчаливым зрителем разворачивающегося в прихожей действа.

– Ты же и так знаешь, раз спрашиваешь. – Я на ходу стаскиваю кроссовки.

Стараясь не встречаться с её разъярённым взглядом, достаю из спортивного рюкзака пустую бутылку для воды и смятую форму. Рассчитываю скрыться в ванной под предлогом бросить вещи в стирку, но родительница воинственно скрещивает на груди руки и загораживает проход:

– Почему именно она? – с шипением спрашивает мама, и мои надежды на то, что её злость вызвана не сегодняшним происшествием в школе, а чем-нибудь другим, рассыпаются в прах. – Почему ты, Ниса, не могла выбрать кого-нибудь другого для своих нападок?

Вскидываюсь и отвечаю почти так же яростно:

– Другого? Ты говоришь так, как будто я имела возможность выбирать. Как будто то, что произошло сегодня – моя прихоть. Да Полуянова умышленно меня провоцирует, мам!

– Да что ты говоришь! Ты вообще понимаешь, что значит для меня разговаривать с её матерью?

Я виновато опускаю взгляд. Стоит, пожалуй, объяснить, почему каждая из нас так акцентирует некоторые фразы. Три года назад мой отец не просто ушёл из семьи. Он ушёл к матери Ксеньки Полуяновой из «А» класса.

Нельзя сказать, что мы с ней до этого слишком ладили – между ашками и вэшками всегда велась холодная война. Но теперь Полуянова не упускает возможности меня поддеть, а я терпеть не могу оставлять выпады в свой адрес безнаказанными.

– Представь себе, Ниса, – продолжает мама тихо и грозно. – Чего мне стоило извиниться перед ней за то, что моя дочь влепила в волосы её дочери огромную розовую жвачку!

Хочется сквозь землю провалиться. Ну не думала я о маме. В момент, когда Ксенька на всю столовую хвасталась тем, что дядя Саша пообещал ей новый айфон за отлично оконченную четверть, моё сознание сузилось до нас двоих: меня и Полуяновой. Я даже не сразу поняла, от чего меня больше коробит – от айфона или от фамильярности чужой дочери в отношении того, кого даже мне иногда хочется ненароком назвать по имени-отчеству. У меня было лишь одно желание – заткнуть Ксеньке рот. И я заткнула. А теперь, осознавая собственную ошибку, бормочу виновато:

– Извини, мам. Больше не повторится.

Мама сощуривает глаза и кивает:

– Не повторится.

Это звучит из её уст так зловеще, что мне хочется поёжиться. Лучше бы она повысила голос, честное слово. Ни разу до этого она так не говорила, хотя я влипаю в неприятности с завидным постоянством. А на вопросительный взгляд мама отвечает:

– То, что ты почти три года была предоставлена само́й себе, Ниса, было моей ошибкой. Я погрузилась в собственные проблемы и упустила твоё воспитание. Казалось, что моя дочь достаточно взрослая, но ты раз за разом убеждаешь меня в обратном.

Это звучит как прелюдия к чему-то по-настоящему ужасному. Вдоль позвоночника пробегают ледяные мурашки. Но я уверена, что бы мама ни придумала, я переживу, подстроюсь, и всё будет как прежде.

– Просто кому-то требуется более жёсткое воспитание, и ты, видимо, из таких, – продолжает мама. – Твоя классная сказала, что ты совсем отбилась от рук и она перестала с тобой справляться. Пока с нами был отец, ты держалась, а сейчас – не только скатилась в учёбе, но и ведёшь себя так, что тебя со дня на день поставят на учёт в полиции.

Обещаю, сама не уверенная в собственных словах:

– Я исправлюсь.

Но мама уже успела что-то решить, пока я была на тренировке. Представления не имею, на какие жуткие мысли её навёл разговор с нашей классной и матерью Полуяновой. Она уверенно кивает:

– Исправишься, Ниса. Теперь исправишься. Потому что с завтрашнего дня будешь учиться в одиннадцатом «А».

2.Проблема

26 сентября, четверг

READY FOR WAR – Neoni, UNSECRET

Решительностью я пошла в маму. Иначе как объяснить, что ни обещаниями, ни заверениями, ни даже слезливыми уговорами переубедить её не удалось? Я надеялась, что утром, она забудет свои угрозы и поймёт, что придуманное ею наказание несправедливо и несоразмерно, но не тут-то было. Она даже с работы отпросилась, чтобы оформить у директора необходимые документы, и теперь я стою в напряжённом ожидании под его кабинетом.

– Как я сумею учиться в окружении врагов, мам? – спрашиваю я, когда родительница выходит в коридор и, судя по непреклонному выражению её лица, ничего уже не исправить. – Ты меня под танки бросаешь! Полуянова и её дружки меня живьём сожрут! Я же там ни дня не выдержу, ты об этом подумала?

– А ты обо мне много думала вчера? – хмыкает мама. – Это для твоего будущего, Ниса.

Не понимает она, что нет у меня теперь никакого будущего. О том, чтобы учиться с ашками нет и речи: я сбегу, едва мама отправится на работу. Но что буду делать потом?

Поглощённая этими мыслями, не сразу замечаю подошедшую к нам женщину. Это Валерьянка, сокращенно от имени Валерия Дмитриевна – классный руководитель одиннадцатого «А». Блин-малин. С этой минуты, она и мой классный руководитель, а значит, сбежать с уроков слишком быстро не выйдет.

– Здравствуйте, – с улыбкой приветствует маму она, и та отвечает такой же радостью. На этом празднике жизни теперь не осталось места только одному человеку: мне. – Скоро начнётся урок, будет лучше, если я сама представлю Анису новому классу.

Она говорит об этом так жизнерадостно, словно о каком-то увлекательном и весёлом приключении. Но, я уверена, Валерьянка прекрасно знает, что в представлении её ученикам я не нуждаюсь. Они знают меня почти так же хорошо, как я знаю их.

В каждом классе имеется своя иерархия, негласная, разумеется. Свои «король» и «королева», как в шахматах. Есть «ладьи» и «ферзи», «кони» и «пешки». В моём, теперь уже бывшем, «В» классе король – Тимур Шестаков, а королева – я. Это не хвастовство, это статус, накладывающий ограничения и обязанности. Не давать спуску ашкам – одно из неписаных правил. И оказаться в их классе для меня – неминуемое поражение.

– Идём, Аниса, – напоминает о себе классная, но я почти её не слышу.

В голове гул, словно я стою на взлётной полосе, и то тут, то там, ежесекундно взмывают в небо самолёты. Прежде чем уйти, в последний раз оглядываюсь на маму, но на её лице бесстрастность и уверенность в том, что она поступает правильно.

Валерьянка, тоже не осознающая масштаба катастрофы, легко касается моего плеча, словно успокаивает, но мне хочется сбросить её руку. Мысленно мобилизую все силы для того, чтобы выстоять, чтобы сделать вид, что это я так решила, чтобы это Полуянова теперь ощущала себя рядом со мной не в своей тарелке.

Каждый шаг по окрашенному в светло-голубой коридору проделываю так, будто иду на каторгу. Ноги кажутся налитыми свинцом. Концентрируюсь на текущем моменте. Дышу. Так, словно впереди у меня не позор и унижение, а просто очередной ответственный бой, который никак нельзя проиграть. Это помогает. И в шумный класс русского и литературы я вхожу так, словно ашки должны, если не расстелить ковровую дорожку, то хотя бы поаплодировать при моём появлении.

Естественно, никто не аплодирует. Зато все ошарашенно замолкают, пока я лавирую вдоль парт следом за Валерьянкой и, гордо задрав подбородок, застываю возле пустой тёмно-зелёной доски.

– Доброе утро, – приветствует учеников классная. – Сегодня к нам присоединилась новая ученица – Аниса Романова.

Пятнадцать пар глаз смотрят на меня с выражением одинакового непонимания и неодобрения. Я почти ощущаю волны негатива. Хочется принять боевую стойку, чтобы они не сбили меня с ног.

– Не такая уж и новая, – усмехается кто-то с задней парты. – Со старыми дырками.

Пешка. Запоминаю его и делаю мысленную пометку при случае выбить ему торчащие передние зубы.

– К нам Уэнсдэй Адамс перевели, – лениво подмечает девочка с цветными прядями в косах.

Она – ладья. Да и сравнение какое-то почти необидное получилось.

– Романова, что у тебя за странный траур? К нему розовые гетры не подходят! – едко комментирует тощий мальчишка с первой парты, он – слон, но это не избавит его от последствий дурацких замечаний. Мне нравится чёрный. И он мне идёт. А гетры подходят к жвачке, но ему не понять. Передаю взглядом, что траур будет у него, если он не разучится шутить по-идиотски.

Ещё одна носатая пешка – подружка Полуяновой шепчет ей достаточно громко, чтобы я тоже услышала:

– Аниса-крыса.

Пожалуй, со сломанным носом ей будет даже лучше. Я делаю ещё одну мысленную пометку.

Сама Ксенька – их королева. Вряд ли мне удалось ввести её в заблуждение собственной уверенностью. Она прищурилась и смотрит на меня молча и зло. Усмехаюсь, подмечая её новую причёску – удлинённое каре, взамен длинных светлых локонов. Стоило вчера прилепить ей эту жвачку повыше, чтобы была необходимость сбрить белобрысую шевелюру наголо.

– Хватит галдеть! – шум обрывается от окрика Валерьянки. – Не ожидала от вас такого!

Взгляд классной, направлен на Полуянову, но вскоре я понимаю, что смотрит она не на Ксеньку, а на того, кто сидит с ней за одной партой. На Елисея Князева.

В детстве, мы вместе учились в музыкальной школе. Но я давно не девочка с косичками, что ходила на вокал, а Лис не тот смешной веснушчатый мальчик с рыжими, как кленовый сироп волосами, что учился со мной в музыкалке. Теперь он – сын депутата городской думы, активист Молодой гвардии, отличник, идущий на золотую медаль, и король ашек.

Ленивый и оценивающий взгляд Князева, сквозь стёкла очков, в свою очередь, тоже направлен не на Валерьянку, а на меня. И хотя умением читать мысли я никогда не отличалась, прекрасно знаю, о чём он думает.

«Проблема», – это слово, занимает сознание рыжего, словно восемь букв выведены у меня на лбу ярко-красным маркером.

Лис меньше всех желает моего появления в своём классе, потому что знает, что повлечёт за собой моё появление. Я – проблема, которая может стать поводом для начала войны, вдохновением для драк или срыва уроков. Но так же хорошо король ашек понимает и то, что изменить что-то не в его силах.

– Аниса, садись с Кириллом, – продолжает тем временем Валерьянка, пока я всё ещё смотрю на Лиса, в ожидании вердикта. Так и не поняв, как истолковать его короткий выдох, иду туда, куда мне указали. – С первой парты тебе будет хорошо видно, и проще будет понять новую тему.

– Вряд ли ей это поможет, – фыркает Кирилл – тот самый тощий слон, который уже имел удовольствие мне не понравиться.

Он не мог позволить себе встретить меня более радушно, даже если бы хотел. Но и я не могу оставить реплику без ответа. Отзываюсь так тихо, чтобы услышал только он:

– Если бы тупость была преступлением, тебя бы уже осудили на пожизненное.

Сосед по парте недовольно хмурится. Может, мне показалось, но сзади раздаётся тихий смешок, подтверждающий, что обмен приветствиями оценили по достоинству. Неужели Князев? Ну, не Полуянова же.

Их парочка за моей спиной выводит из равновесия и раздражает. Словно позади улей с разъярёнными пчёлами, и то, когда они выберутся наружу и покусают – вопрос времени. Стараюсь не показывать опаски. Открываю тетрадь с самым невозмутимым видом. Не потому, что так сильно хочется узнать о выдающихся писателях двадцатого века, а потому, что это помогает поддержать видимость самообладания.

– Исторические события не могут пройти мимо творческих людей, – вещает тем временем Валерьянка. – Революции, войны, оставляют след не только в сердцах людей, но и в литературе…

Она не повышает голос, как Раиса Степановна – классная вэшек, за пристрастие к крикам имеющая прозвище «Рупор». Там другие порядки – кто громче, тот и прав. Но у ашек и без этого тишина и дисциплина. При этом показательно шуршат записки и шепотки. Все ждут перемены, как момента, когда можно будет обрушиться на меня одномоментно.

– В творчестве Михаила Булгакова нашли своё отражение и Гражданская война, и Октябрьская революция, и период репрессий. Именно поэтому описание некоторых событий в его романах пронизано личными эмоциями…

Валерия Дмитриевна, как ни в чём не бывало, продолжает урок, а я слежу за тем, как курсируют записки и вибрируют в беззвучном режиме телефоны. Трафик ожидаемо замыкается на второй парте за моей спиной. Именно оттуда поступают команды пешкам. Слон-Кирилл тоже участвовал бы в обсуждении участи нежелательной новенькой, но лишён этого права из-за того, что предмет обсуждения так некстати занимает место рядом с ним. Он компенсирует это несколькими тычками локтем, но тут же получает не менее болезненные тычки в ответ.

– В текстах «Собачьего сердца» и «Мастера и Маргариты», он исследует темы власти, свободы и человеческой природы на фоне революционных изменений…

Меня не беспокоит ви́денье революции Булгаковым, потому что гораздо важнее та революция, что назревает прямо здесь, в этом классе. В том, что ашки не примут королеву вэшек, я не сомневаюсь ни секунды, но есть ещё один вопрос, который не даёт мне покоя.

То, как воспримут моё отсутствие мои, теперь уже бывшие, одноклассники. И получится ли вернуться обратно тогда, когда я сумею убедить маму отказаться от этой глупой во всех отношениях затеи? Очень хочется думать, что всё это ненадолго и вскоре моя жизнь станет прежней, а этот день забудется, словно страшный сон.

Мрачные мысли кружат в голове воронкой смерча, сметающего все надежды на своём пути. Не оттолкни я вчера Тима, можно было бы попросить его о помощи. Как минимум я перестала бы ощущать себя такой уязвимой. Но если попрошу Шестакова теперь, после несостоявшегося признания, буду чувствовать себя обязанной, а это ни одному из нас не нужно.

– Булгаков столкнулся с цензурой и репрессиями со стороны власти. Его пьесы часто запрещались или подвергались значительным изменениям. Это привело к тому, что он начал использовать аллегории и символику для передачи своих идей…

Блин-малин. В моём случае никакие аллегории не помогут. Надвигающейся перемены, когда я останусь с новыми одноклассниками один на один, я жду с тревогой. Учащается пульс, а мышцы ноют от напряжения. Впервые сижу так ровно, словно целиком проглотила метровую линейку. Все силы уходят на контроль – показать собственный страх я не могу. Нет у меня такой роскоши. Если заметят, что боюсь – растопчут.

Впервые урок походит так быстро, а под трель звонка я всё же вздрагиваю, но надеюсь, что никто из присутствующих этого не заметил.

– Урок окончен, домашнее задание на доске. – Валерьянка захлопывает журнал и, стуча набойками каблуков, покидает класс.

Правильней было бы выскользнуть следом, но мне не дадут. И действительно, едва я, скинув в сумку учебник и тетрадь, делаю вдоль прохода несколько шагов, путь загораживает высокий и крепкий мальчишка с усыпанным родинками лицом. Эти пятна делают его похожим на леопарда, но по иерархии он – конь. Тот, кто может перепрыгивать остальные фигуры и контролировать те клетки на поле, которые для других недоступны. Интересуется с ухмылкой:

– И каким ветром к нам занесло саму Романову, не желаешь объяснить?

Это на уроках одиннадцатый «А» – интеллигенция. На самом деле, школьники все одинаково задиристы, одинаково дисциплинированы и одинаково жестоки. Разница лишь в том, что вэшкам тон задаёт хулиган – Шестаков, а ашкам – интеллектуал – Князев. И Лис выбрал позицию невмешательства, позволив другим поизмываться надо мной, прежде чем сделает это сам.

– Скорее всего, тем самым, который унёс твои мозги, – усмехаюсь я, повыше задирая подбородок. Невозмутимо достаю из кармана розовый кубик жвачки и кладу в рот. – А я здесь исключительно для того, чтобы добавить немного мрачного очарования в вашу скучную тусовку.

Оппонент скалит зубы. Его зовут Никита, и он занимается в секции рукопашного боя. Интересно, удастся довести его до драки? Короли и королевы никогда не опускаются до рукоприкладства, но здесь я не королева, и даже не пешка. Здесь я – изгой. Лишняя фигура. Неуместная. Неправильная. Ещё и неподходящая по цвету.

– Тебя в нашем классе никто не примет, – отзывается Никита, скрестив на груди руки. Он чувствует поддержку, а я, наоборот, ощущаю движение за своей спиной и понимаю, что окружена. – Проваливай.

– Когда мне станет интересно твоё мнение на этот счёт – я спрошу. А пока, сам отойди с моего пути. – Делаю шаг ближе, собираясь протиснуться между ним и одной из парт. – Быть частью вашего скучного стада в мои планы не входит.

Идея побега была провальной изначально – Никите ничего не сто́ит схватить меня за руку и одновременно с этим, загородить проход окончательно. Он неприязненно кривит губы:

– Мы не закончили разговор.

– Я его с тобой и не начинала.

Сдавленную кожу на запястье пронзают сотни игл. Держусь, чтобы не поморщиться – не собираюсь радовать зрителей признанием собственной боли. Уже планирую, наплевав на правила, ударить Никиту в какое-нибудь уязвимое место, но со спины раздаётся спокойное:

– Хватит.

Князев должен был произнести это слово после того, как даст своим прихвостням возможность проверить мою реакцию на происходящее. После того как все присутствующие, и он сам, сполна насладятся моей беззащитностью. И я стараюсь не показать удивления тем фактом, что он сказал это гораздо раньше, чем мог бы.

3.Кошмар

26 сентября, четверг

Secret — Denmark + Winter

Повинуясь одному слову, новые одноклассники выходят из класса причём так торопливо, словно внезапно осознали, что где-то их очень срочно ждут. Последней, бросив на меня высокомерно-неприязненный взгляд, покидает помещение Полуянова. Остаемся только Лис и я, ожидающая, пока он объяснит причину этого театра. Вместо того чтобы что-то объяснять, Князев сухо интересуется:

– Что происходит, Романова? Это опять какие-то ваши выходки с Шестаковым? Тебе мало вчерашнего?

Ростом Елисей значительно превосходит, но он наклоняется ко мне, чтобы предоставить возможность распознать его эмоции: недоумение, возмущение, злость. Зелёные глаза поблёскивают за стёклами очков. Раздражённо дёргается уголок губ. Веснушки чётко обозначились на высоких бледных скулах.

– Тебе забыла отчитаться в своих действиях, – вскидываюсь я, упирая ладони в бока. – Никакие это не выходки. Не ищи подвоха там, где его нет, Князев, и ни у кого не будет проблем.

Он прищуривается. Смотрит так пристально, словно желает глазами проковырять во мне дыру.

– Там где ты, Романова, всегда есть проблемы. И я ещё раз спрашиваю: какого рожна ты забыла в моём классе?

– Мне не доставляет удовольствия находиться в толпе ботаников, которую ты гордо именуешь своим классом, можешь мне поверить. – Выдуваю из жвачки огромный розовый пузырь и, лопнув зубами, втягиваю жвачку обратно в рот. – И я тоже ещё раз повторяю: не трогайте меня, и я не стану трогать вас. Представьте, что меня здесь нет.

Посчитав разговор оконченным, спешу к выходу. Даже успеваю открыть дверь, но Князев догоняет парой широких шагов, захлопывает дверь перед моим носом и за предплечья разворачивает к себе.

– Нет, Романова, – зло выплёвывает он. – Так не пойдёт. Ты понимаешь, что я должен был сделать с тобой после того, как ты вчера довела нашу Ксюху до слёз?

Понимаю. В лучшем случае точно такая же жвачка должна была оказаться в моих волосах. В худшем – не знаю, и не уверена, что хочу знать, на что хватит его или Ксенькиной фантазии. Уверена, Полуянова ждёт, что я выйду из кабинета в слезах. Возможно, этому ещё суждено случиться. Понятия не имею, что у Лиса на уме.

– Наверное, ты должен был научить вашу Ксюху держать на замке свой грязный рот? – дерзко предполагаю я, а его ладони стискивают предплечья сильнее.

– Нет, Романова, – на этот раз он говорит с демонстративным спокойствием. С точно таким же угрожающим спокойствием со мной вчера вечером мама разговаривала, поэтому мурашки по позвоночнику пробегают идентичные. – Или ты прекращаешь этот театр, и мы говорим начистоту, или я делаю то, что должен.

– И что же ты сделаешь?

Когда он вот так наклоняется, а я, наоборот, задираю голову вверх, чтобы бесстрашно выдержать тяжёлый взгляд, мы оказываемся друг к другу слишком близко. Так же непозволительно близко, как вчера с Тимом, и всё же по-другому. Князев пахнет иначе: летом – морским бризом и горячим песком, сухим солёным ветром и свежескошенной травой, спелой клубникой и свободой. Я даже веки на мгновение прикрываю, опьянённая этим притягательным ароматом. Но ответ Лиса быстро возвращает меня к суровой действительности.

– Ничего особенного. Мне даже утруждаться особенно не придётся. Просто в следующий раз, когда нужно будет сказать «хватит», я промолчу.

Действительно. Он легко позволит своим пешкам во главе с Полуяновой, разобрать меня на сувениры, только и всего. В горле внезапно разворачивается пустыня, и я судорожно сглатываю. Закусываю до боли нижнюю губу. Капитулирую. Как в спарринге, если понимаю, что противник невообразимо сильнее меня. Отвожу взгляд и нехотя признаю́сь:

– Это не прихоть и не выходка, Князев, а желание моей матери, воспротивиться которому я пока не могу. Поверь, мне общество твоих ботаников доставляет ещё больше неудобств, чем им – моё. Постараюсь исправить это в ближайшие дни, обещаю. Просто потерпите меня какое-то время, и всё будет как прежде.

Лис смотрит со скепсисом. Не верит, что ли? Ещё бы, главная оторва школы не может противостоять матери. Но я правда не могу. Дело не в противостоянии, просто не те у нас отношения. Мама и без того натерпелась и из-за меня, и из-за отца. Кто-то из нас троих должен остановиться первым. Возможно, мне удастся переубедить её не скандалом, а как-то иначе.

– А не будет как прежде, – произносит, наконец, Князев то, что я и сама понимаю, просто верить в это не хочу. – Если пришла к нам, то будь добра признать, что мои ботаники, это теперь и твои ботаники тоже. В этом случае тебя никто не тронет – если ты станешь одной из нас. Учёбы это тоже касается, мне не нужно, чтобы твои оценки тянули вниз статистику остальных. И любое сомнение я буду трактовать не в твою пользу, не обессудь. Слишком компрометирующее у тебя прошлое, Романова.

Это звучит пафосно, но искренне и честно. Кажется, на радость Полуяновой, я всё-таки выйду отсюда в слезах.

– Не хочу быть одной из вас, – вырывается у меня неожиданно севшим голосом.

Всё это слишком неожиданно и неправильно, слишком несвоевременно и не нужно. Словно в кошмарном сне, который никак не желает заканчиваться.

– Думаешь, я хочу, чтобы ты ею была? – раздражённо отзывается Елисей. – Мне сейчас проблемы нужны меньше всего. Тем не менее, ни у одного из нас нет выбора.

Сложно не признать его правоту, и я молчу, тратя всё самообладание на то, чтобы сдержать непрошеные слёзы. Ладони Князева едва касаются предплечий, но напряжение давит так сильно, словно планирует пробить мной пол. Поняв, что разговор на этом окончен, Лис резко произносит:

– Идём, на химию лучше не опаздывать.

Он подталкивает к выходу, поторапливая, а я плетусь на автопилоте, осознав, наконец, в каком противоречивом положении оказалась. Но через секунду, когда открываю дверь кабинета и выхожу в полупустой коридор, оно становится ещё более противоречивым, потому что, подняв глаза от протёртого линолеума, я встречаюсь взглядом с Тимуром.

Застываю, отчего идущий следом за мной Князев почти наступает на меня и снова касается моего плеча, удерживая наше общее равновесие. Тим смотрит на меня, потом на Лиса, потом снова на меня. В его взгляде настоящий водоворот сомнений и немой вопрос: какого чёрта происходит?

Стою между ними, совершенно растерявшись. Зависнув, словно скрепка между двумя одинаковыми полюсами разных магнитов – нам такой опыт на физике показывали. Я должна объяснить всё Шестакову, но если заговорю с ним – Лис посчитает, что я отвергла его предложение. Блин-малин. Не день, а кошмар какой-то. В напряжённом молчании проходит почти минута. Тим первым отводит взгляд, но я успеваю уловить в нём разочарование.

– Идём, – повторяет Князев, когда Шестаков удаляется в противоположную сторону коридора, а за довольную улыбку, появившуюся на его губах, мне хочется ему вмазать. Он усугубляет ситуацию, добавляя: – Ты сделала правильный выбор.

Ворчу, снова уставившись на собственные кроссовки:

– Я не выбирала.

В кабинет химии мы входим вдвоём, одновременно с учителем. Звонок уже прозвенел, поэтому о том, чтобы продолжить ругань или обсуждение причин моего внезапного перевода в «А» класс нет и речи. На этом уроке шепотков и записок почти нет – ботаники будто бы по-настоящему увлечены уроком, а химику до моего перевода из одного класса в другой дела нет. На его занятиях даже вэшки ведут себя достаточно смирно – слишком сложно пересдавать Оксиду Петровичу двойки, который он безжалостно шпарит сразу в журнал.

Но мне сосредоточиться на теме урока слишком сложно, хоть Кирилл в этот раз и не пихается своими локтями. Мысленно формулирую сообщение Тиму, чтобы он понял и объяснил остальным: мой переход временный, и я обязательно вернусь, как только смогу. На занятии сурового химика телефон лучше не доставать, но он жжёт карман джинсов, словно покрыт кислотой, и я едва держусь, чтобы, наплевав на обещание, данное Лису, не нарушить правила.

– Степан Петрович, можно выйти? – поднимаю я руку, поддавшись желанию написать Шестакову прямо сейчас.

Возможность объясниться с ним и обеспечить себе возможность вернуться в свой класс, ускользает с каждой новой секундой. Словно в песочных часах, отсчитывающих время до момента, когда это станет невозможно, осталось всего несколько песчинок. Оксид Петрович, будто бы только что заметив моё присутствие, хмурится, но кивает:

– Иди, Романова.

Пулей вылетаю в коридор, но достав смартфон, обнаруживаю, что из чата вэшек я теперь исключена. Блин-малин. Печатаю Тиму: «Из-за вчерашнего мама перевела меня к ашкам. Мне нужно время, чтобы разобраться с этим и вернуться». Но сообщение не отправляется, потому что Шестаков меня заблокировал.

Прикрываю веки и дышу, считая до десяти. Не помогает. Прислоняюсь спиной к холодной стене коридора. Опускаюсь на корточки между горшков с раскидистыми папоротниками и опускаю голову на руки. Меня словно на половинки разорвало. Я ведь теперь не там и не здесь. Одними – отвергнута, другими не принята. Как всё могло так сильно измениться за один день из-за какой-то злополучной жвачки в волосах Полуяновой?

Остаток урока досиживаю, мрачно уставившись в одну точку на исписанной формулами доске. Даже звонка не слышу, а на перемене пытаюсь сама найти Тима, но встречаю лишь Ирку Константиновскую, но на безрыбье и она подойдёт:

– Кось, что за ерунда происходит? – набрасываюсь я на неё, потому что лучшей защитой всегда считала нападение.

Мы не подруги, и никогда ими не были. Но Ирка – ладья. Она не только подчиняется Шестакову, но и участвует в принятии решений. Таких, как удаление моего номера из классного чата в том числе. Она недоумённо хмыкает:

– Это ты объясни, Ниса. Ты ни с того ни с сего переводишься к ашкам, оказавшись своей среди наших врагов. Что мы должны думать, по-твоему?

– А вы не должны были думать, – зло выплёвываю я. – Вы должны были спросить, но решили исключить меня не разбираясь.

Ирка клонит голову к плечу, всё ещё опасается меня – это радует. Она признаётся:

– Это Тим решил, Ниса. С него и спрашивай.

– А где он?

Не собираюсь рассказывать ей, что Шестаков предпочёл не разговаривать со мной, но она понимает это и так.

– Не знаю. Ушёл сразу после второго урока и вряд ли сегодня ещё появится.

Хмурюсь. Перемена слишком короткая, чтобы предпринимать что-нибудь ещё. Да и нечего больше предпринимать. Бегать за Тимом я не стану. Тренировок тоже сегодня нет, поэтому разговор с Шестаковым, судя по всему, откладывается на завтра.

Следующий урок – информатика. Здесь, к счастью, у каждого свой стол и монитор, в который можно уткнуться, чтобы не смотреть на скучные ботанские лица. В отличие от других предметов, информатика мне нравится и даётся легко. И базы данных, и веб-разработка интуитивно понятны, даже напрягаться особо не приходится, как и на следующей за информатикой истории.

Зато на большой перемене в столовой я снова оказываюсь в поле зрения Полуяновой и пары пешек из её свиты.

– Что, Романова, решила попробовать в нашем классе научиться чему-то большему, чем бить стёкла и драться? – усмехается Ксенька.

Ей причины моего появления в «А» классе тоже покоя не дают. В окружении двух своих прилипал, Полуянова ощущает себя комфортно: вчерашнее происшествие успело выветриться из её полупустой головы, а от нового, как ей кажется, её теперь страхует моя принадлежность к ашкам. Но ведь не страхует на самом деле. Совсем не страхует. На самом деле я настолько измотана сегодняшними событиями, что практически себя не контролирую.

– Я смотрю, Полудурошная, у тебя новая причёска? – выдавливаю я слащавую улыбку. – Тебе очень не идёт. Но так уж и быть, походи немного. До следующего раза.

В подтверждение угрозы выдуваю из розовой жвачки огромный пузырь и обхожу Ксеньку по широкой дуге.

– Не будет следующего раза, Ниса-крыса. – Так же неискренне, как и я, улыбается Полуянова. – Лис больше не позволит тебе выкинуть ничего подобного.

– Как будто мне требуется его позволение, – фыркаю я, покупаю булочку с сахаром и гордо покидаю столовую. Так, словно всё ещё королева, только теперь непонятно чего и кого.

Но отщипывая пальцами кусочки мягкого теста, раздумываю над тем, что Князева отчего-то по-настоящему опасаюсь. Даже сильнее, чем Шестакова, хотя Лис мне даже почти не угрожал. Он вообще – ботаник, бояться которого глупо. И тем не менее есть в нём что-то такое, из-за чего я предпочла бы держаться от него подальше.

Но сильно подальше держаться не получается. На следующем уроке, которым оказывается история, Князев снова оказывается на второй парте, за моей спиной, и хотя он совершенно никак не привлекает моё внимание, мысли то и дело возвращаются к нему.

Почему Елисей не позволил ашкам раздавить меня, прежде чем сказал своё «хватит»? Шестаков на его месте сделал бы прямо противоположное. А Князев пообещал, что меня никто не тронет, правда, цену за это попросил слишком высокую, по моим меркам. И всё же, его поведение остаётся совершенно непонятным и противоестественным.

– Романова, ты слушаешь вообще? – возмущённо возвращает меня к действительности историк, за фамилию Трофимов имеющий прозвище «Трофим».

Знает ведь, что из его рассказа я не уловила ни слова, так зачем спрашивает? Отзываюсь мрачно:

– Вообще слушаю.

Я всегда так отвечала, когда училась в «В» классе, но там остальные отвечали ещё хуже, иногда даже матом. Но на фоне ботаников, Трофим внезапно решает меня выделить и ехидно интересуется:

– Ну так и расскажи нам, о чём я только что говорил. Почему Россия вступила в Первую мировую войну?

Блин-малин. Первая – это вообще какая? Я могу в подробностях поведать ему историю первой войны за Азерот от древних времён до эпического падения Штормграда3, а вспомнить причины Первой мировой, оказывается, сложновато.

– Завоевание новых территорий? – предполагаю я, проводя параллели со сложной сетью конфликтов игрового мира.

За спиной раздаются смешки. Не сомневалась, что ботаникам известно о Первой мировой всё, и даже больше. Полуянова даже демонстративно руку подняла.

– Нет, Романова, – снисходительно ухмыляется Трофим. – Садись. Продолжим. Россия была частью Тройственного союза с Францией и Великобританией и обязалась поддерживать своих союзников…

И мне приходится делать вид, что его слова вызывают у меня хоть какой-то интерес.

Раньше после уроков я отправлялась за школу, где на трубах теплотрассы собирались покурить старшеклассники. Сама я не курю, но всегда чувствовала себя там хорошо и свободно. Сегодня, без Тима, идти туда совершенно не хочется, поэтому я направляюсь прямиком домой и жду маму в надежде, что она изменит своё дурацкое и необдуманное решение. Готовлю ужин и навожу в комнатах порядок, чтобы к её приходу с работы выглядеть образцовой дочерью, которой, к сожалению, не являюсь:

– Ты не права, – в который раз пытаюсь донести до неё суть происходящего, но родительница остаётся непреклонной. Начинаю терять терпение. – Я не смогу там учиться! Там полный класс ботаников во главе с мерзкой Полуяновой! Да я в дурдом уеду через неделю в такой компании!

Даже любимые макароны с сыром есть не хочется, и к ужину я почти не притрагиваюсь. Он застывает на тарелке сплошным комком и становится совсем несъедобным на вид. Мама уже поела и встаёт из-за стола, чтобы убрать тарелку в посудомойку:

– Не уедешь. Люди так устроены, что привыкают и к плохому, и к хорошему. Ты тоже привыкнешь, Ниса. В том числе, к Полуяновой.

– Скорее я сломаю ей челюсть. – Отправляю в рот вилку с остывшими макаронами, чтобы не сказать ещё что-нибудь в этом роде, потому что сломать Ксеньке хочется многое.

Мама невозмутимо ставит чайник и шуршит пакетами сладостей в шкафу:

– Сломай. – Кивает она. – И сменишь ботаников на коррекционную школу.

Хочется зарычать от бессильной злости. Глупо считать, что если неприятная физиономия Полуяновой примелькается – я привыкну. Она же ещё и говорящая. И желание закрыть ей рот слишком часто пересиливает здравый смысл.

– Я не смогу с ними учиться!

– Сможешь, – не соглашается мама. – Вот как раз с ними и сможешь. В одиннадцатом «А» средний балл – четыре с половиной. А в «В» классе одни раздолбаи, и ты возомнила себя их предводительницей.

– Никем я себя не возомнила! – Закипаю одновременно с чайником, а мама разливает из него кипяток в кружки. – И их предводительница – не я.

– Ну раз не ты, значит, Шестаков, – ворчит мама, когда чай оказывается на столе, а потом патетично цитирует: – Скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты. А твой приятель Тимур – будущий уголовник, у него на лице написано.

На это ответить нечего, поэтому я молча жую. Действительно, друзья – это отражение нас самих: ценностей, характера, поведения и мышления. И Тим такой же, как я. Хотя после сегодняшнего он вообще не желает со мной разговаривать. Воспоминания об этом заставляют помрачнеть.

После ужина мама занята работой – рисует какой-то чертёж для нового инженерного проекта, а я, под предлогом необходимости делать уроки, ухожу играть в Варкрафт.

4.Норм

27 сентября, пятница

Toxic – 2WEI

Новый день отличается от предыдущего лишь тем, что Князев в классе отсутствует. И если сначала это даже радует, потому что без него я ощущаю себя гораздо спокойнее, то на перемене между геометрией и алгеброй, выясняется, что спокойнее было как раз с Лисом:

– Ах, экскьюзми, – с притворным сожалением причитает Полуянова, пока на моей блузке расплывается пятно от газировки, которой она, якобы нечаянно, меня облила.

Хочется стереть её довольную улыбку ногой, ударив с разворота, но в кабинет как раз входит моя бывшая классная – Раиса Степановна.

– Романова, ты вроде класс сменила, а выглядишь как неряха, – высокомерно косится на меня Рупор и под одобрительные смешки ботаников глубокомысленно добавляет: – Можно вытащить человека из «В» класса, но нельзя вытащить «В» класс из человека.

Вижу, как расцветает на фоне этого замечания Полуянова.

– Не обмочись от радости, – шепчу я Ксеньке, не имея возможности ответить математичке, не спровоцировав новый вызов мамы в школу.

– Я-то не обмочусь, а вот ты, судя по всему, уже, – хихикает в ответ Ксенька, намекая на липкое и сладкое пятно от газировки на моей блузке.

Школьный день заканчивается паршиво, но «с обновками»: помимо следа на блузке, у меня теперь имеется в наличии ещё одно пятно синей пасты на колготках, листочек с надписью «крыса», приклеенный скотчем на спину куртки, полсумки скомканных обидных карикатур и еле сдерживаемое желание расплакаться.

Я ответила всем, кому могла: тех, кого нечем было облить в ответ – облила сарказмом, Полуяновой «случайно» наступила на ногу так, что она теперь хромает, а сосед по парте Кирилл отхватил неприятный удар по печени, после которого долго стонал и не мог разогнуться. Но я и сама чувствую себя не лучше и плетусь домой так, словно не в школе была, а собственноручно вагоны разгружала. Я ошиблась, когда решила, что смогу это терпеть. Не смогу.

В надежде на разговор с Тимом заглядываю в курилку, но Шестаков отсутствует, а те, кто ещё позавчера приветливо здоровался со мной и весело шутил, теперь воротят носы и обзывают ботанкой. Блин-малин.

Слёзы застыли где-то в глазах, но я стараюсь не моргать, пусть они там и остаются. Я справлюсь, со всем справлюсь. В любом случае впереди выходные, чтобы набраться для этого сил.

Но когда вечером встаю на татами напротив хмурого Шестакова, понимаю, что до выходных ещё нужно дожить. За всё время тренировки Тим не произнёс ни слова, а теперь смотрит на меня, как орки орды на людей альянса4.

– Так и будешь молчать? – интересуюсь я, пока сэмпай неторопливо прохаживается вдоль рядов учеников, давая указания перед спаррингом.

Шестаков ждал, пока я начну разговор первой, и тут же вскидывается:

– Пусть с тобой теперь Князев разговаривает.

Фыркаю, понимая, что он эту фразу два дня в голове прокручивал, чтобы швырнуть в лицо при встрече. Поэтому она получилась такой скомканной и затёртой.

– Хаджиме! – даёт Андрей Владимирович команду к началу боя.

Я даже не успеваю собраться, сконцентрироваться, выровнять дыхание, но Шестаков не торопится бить – ждёт моего ответа.

– Ты правда решил, что я сама напросилась в ряды ашек? – Делаю первый удар, но Тим легко уклоняется. – Что сама захотела проводить побольше времени в обществе ботаников и Полуяновой?

Мы двигаемся друг напротив друга. Босые ноги скользят по татами, а руки работают, скорее для вида. Соперник не защищает голову, но я бью в корпус, потому что сама больше сосредоточена на разговоре, чем на бое. Шестаков недовольно щурится:

– А что я должен был думать, по-твоему, когда увидел тебя… с ним? После того как Рупор на первом уроке объявила, что тебя перевели? Я дал тебе шанс объясниться, но ты промолчала слишком красноречиво!

Разозлившись, Тим делает резкий выпад вперёд и наносит удар ногой. Блокирую его коленом и контратакую прямым ударом в лицо.

– А ты так хотел, чтобы я начала оправдываться в присутствии Князева?!

Спрашиваю, а сама понимаю, что да, именно этого он и хотел: чтобы я тогда попросила его о помощи. Более того: Тим был готов сделать мою просьбу поводом для драки с Лисом, но просьбы не поступило. Блин-малин. Эти двое друг друга стоят.

Бой продолжается, и на этот раз никто не желает уступать. Каждый из нас слишком агрессивен. Впервые так устаю в спарринге с Шестаковым. Мы бьёмся так, словно на кону кубок за первое место, ведь несмотря на то, что Тим бьёт вполсилы, его удары быстрые и тяжёлые, я едва успеваю уворачиваться. Сегодня он впервые не поддаётся.

Короткий кивок в конце, и я разворачиваюсь, чтобы уйти в раздевалку, но сэмпай останавливает окриком:

– Подожди, Романова. – Спрашивает он, когда остальные расходятся: – У тебя всё в порядке?

– Всё норм, Андрей Владимирович. – Выдавливаю улыбку для убедительности. – Просто неделя выдалась не из простых.

В раздевалке первым делом умываю лицо. Переодеваюсь в рваные джинсы, лонгслив и косуху. Знаю, что Тим будет ждать у входа, потому что мы недоговорили. И он ждёт, привычно подпирая спиной исписанную граффити стену и подтверждая, что не только я для него предсказуема, но и он для меня.

– Ну давай, оправдывайся, Ниса, – с усмешкой разрешает он. – Здесь нет Князева. Только я и ты.

Останавливаюсь напротив, засунув руки в карманы косухи:

– Это была мамина идея, насчёт перевода. Наказание за жвачку в волосах Полуяновой. Ещё она надеется на то, что с ашками я стану лучше учиться.

– И как? Ты стала? – безучастно интересуется он.

– Нет, конечно. Я не протяну там долго и хочу вернуться, Тим. Очень хочу, но пока не знаю как.

Жду, что он скажет что-нибудь, но Тимур молчит. Точно так же, как вчера мочал Князев. Они ведь лютые враги, противоположности, а иногда похожие до смешного. Жду, что Шестаков предложит какое-нибудь решение или помощь, но он не предлагает. Произносит вместо этого:

– На то, чтобы вернуться, у тебя месяц, Ниса.

– А потом? – я удивлённо поднимаю брови, потому что его ответ – совсем не то, что мне бы хотелось услышать.

Он отступает от стены и делает шаг ближе. Наклоняется. Говорит непривычно тихо и резко:

– Потом я стану считать тебя одной из них и лучше уже не возвращайся. Твой уход и без того сильно подорвал мой авторитет.

Его слова такие холодные и злые, что я застываю, словно внезапно покрылась корочкой льда. Но Шестаков не ждёт реакции на своё заявление. В этот раз он не собирается меня провожать и интересоваться тем, какие проблемы этот перевод повлёк для меня само́й. Тим просто уходит, оставив меня на крыльце одну.

– Номер мой разблокируй! – выкрикиваю вслед, но не знаю, услышал он или нет. А потом повторяю задумчивым шёпотом: – Месяц. Потом лучше уже не возвращайся. Блин-малин. Друг называется.

Домой плетусь в одиночестве, на всю громкость врубив в наушниках песни Эванесенс. Ещё никогда я так не врала тренеру, как сегодня, сказав, что «всё норм». Всё не норм. Совсем не норм.

Опавшие листья хрустят под ногами и разлетаются в разные стороны. Темнеет. В окнах зажигаются первые разноцветные огоньки. Я живу здесь с детства, и сотни раз брела по этому тротуару, но, именно сейчас осознаю, насколько спокойной, привычной и размеренной была моя жизнь до вчерашнего дня. Теперь же, от ощущения неопределённости, нестабильности и неправильности происходящего, внутри всё дрожит и трепещет, словно я сама – осенний лист, который ветер бросает то в одну сторону, то в другую.

К счастью, мама снова задерживаемся на работе, поэтому дома я наскоро делаю бутерброды и устраиваюсь за компьютером, возглавив рейд по подземельям Нордскола5. Так, под звуки эпических битв и крики других игроков в наушниках, мне гораздо проще привести мысли в порядок.

Посчитав себя изгоем, я оказалась права. А поверив Князеву – нет. Даже если я захочу стать одной из ашек, мне это не по силам. Как ни странно, Тима я как раз могу понять: мой перевод поставил под сомнение его власть. Тем не менее он вернёт её так же просто: объявив меня врагом. Он ведь уже практически оборвал со мной общение и ничего не теряет, кроме нашей дружбы.

Увлёкшись, замечаю, что Арт втихаря утащил с бутерброда кусок буженины и сыра лишь тогда, когда осознаю, что хлеб съела без ничего. Кот уже сгрыз половину добычи и с довольным урчанием уплетает остатки.

– Дуралей мохнатый. – Ловлю его за шкирку и тяну к себе, несмотря на протест.

Запускаю пальцы в пушистую белую шерсть, касаюсь своим носом розового, пахнущего недоеденной бужениной, носа-треугольника. От этого становится легче, хоть и ненамного.

В ушах шумит от чужой ругани – кажется, мы продули рейд, но я устало снимаю наушники и бросаю на стол. В понедельник школьный дурдом начнётся по новой, а мама, несмотря ни на что, остаётся непреклонной.

– Мя-я-яу, – выражает своё авторитетное мнение Арт, но его совет, в чём бы он ни заключался, никак не помогает.

Негромко ворчу в ответ:

– Тебе хорошо – не нужно в понедельник идти к ботаникам. – Заглядываю в жёлто-зелёные глаза с вертикальными зрачками. – А мне снова придётся терпеть неудобства. И ради чего? Чтобы маму не вызвали к директору? Или чтобы угодить Лису? А как тогда, угождая всем подряд, я вернусь к своим?

– Мяу, – коротко заявляет кот, словно знает ответ.

Киваю, соглашаясь с ним:

– И правда, глупо как-то. Если молча терпеть – ничего не изменится. Так я точно никуда не вернусь. Придётся чем-то жертвовать. Вопрос только: маминым спокойствием, обещанием Лису или возвращением в класс, в котором я учусь с начальной школы?

Арт не любитель долгих бесед и, устав терпеть, начинает выворачиваться из рук, делая вид, что он с этой минуты не кот, а пушистая жидкость, удержать которую становится проблематично.

– У меня есть цель, – сообщаю я Арту, пока он пытается укусить меня за палец ради собственного освобождения. – А для достижения цели, как говорил Макиавелли, все средства хороши. Ведь если маму вызовут к директору, она сразу станет более сговорчивой, а когда меня переведут обратно в «В» класс, то и на Князева мне сразу станет плевать. Арт, ты гений!

После этого я целую недоумевающего кота в покрытый шерстью лоб и выпускаю из рук, а в награду, и чтобы не обижался, выдаю ещё один кусочек буженины.

Задумчиво рисую на обрывке тетрадного листка фигурку шахматной королевы и заштриховываю маркером. Вэшки – это чёрные. Чёрные всегда выигрывают. Удивляют соперника стратегией и тактикой. Превращают защиту в атаку. Всегда добиваются своего.

В эту ночь даже уснуть не могу, продумывая, каким способом наиболее эффектно добиться желаемого. Но у меня выходные впереди, и я точно успею придумать такой план, от которого мама сама будет уговаривать меня вернуться к вэшкам.

5.Война

30 сентября, понедельник

Devil – Fight The Fade

Говорят, начинать что-то в понедельник – плохая примета, но я не боюсь примет, поэтому в понедельник начинаю войну. Я в этом профи. Сражение должно быть коротким, ярким и эффектным. Блицкриг, не дающий противнику шансов отыграться. Королевам не пристало участвовать в битвах пешек, но мой статус сейчас слишком противоречив.

Тем не менее, выглядеть нужно так, как будто я всё ещё ферзь на поле d86. Не припомню, когда собиралась в школу с такой тщательностью: на мне лучшая из коллекции чёрных кожаных юбок – с широким клёпаным ремнём, лонгслив с воротником, который при желании можно развернуть до самого лба, ворох цепочек и неизменная куртка-косуха. Довершают образ грубые ботинки и розовые гетры. И жвачка. Тоже розовая, куда же я без неё.

Вместо «идущие на смерть приветствуют тебя»7, желаю маме привычного доброго утра, чтобы не вызывать лишних подозрений. Тем не менее она поглядывает с опаской, словно мой бунтарский настрой просочился из мыслей и стал слишком заметен:

– Ниса, ты ведь ничего не замышляешь, правда? – любопытствует она, участливо пододвигая ближе ко мне тарелку с не успевшей остыть яичницей.

Мамы интуитивно чувствуют, когда их дети планируют какую-нибудь шалость. Ну или, как в моём случае практически вооружённый мятеж.

Отзываюсь с самым невинным видом:

– Конечно, нет, мам.

Арт забирается на столешницу за моей спиной и, шевеля усами, высматривает на столе что-нибудь вкусненькое. Вчера он сумел несколько раз лизнуть сметану на сырниках, но сегодняшний завтрак видится коту неинтересным, поэтому у него такой вид, словно официант ресторана принёс то, что он не заказывал.

Мама тоже смотрит с деловитым прищуром, но я стараюсь выглядеть ещё простодушней, и она делает вид, что поверила:

– У меня впереди крупный проект с частыми командировками. – Родительница вздыхает и качает головой, глядя на меня. – Боюсь, как бы ты совсем не отбилась от рук.

– Было бы от чего отбиваться, мам, – отзываюсь я с полным ртом, а прожевав, добавляю: – Занимайся лучше работой. А то, когда ты пытаешься заняться мной, мне не нравится.

Внутренне ликую: новый проект означает, что маме будет совершенно не до меня и не до вызовов к директору. Да после первого же звонка от недовольной Валерьянки, она переведёт меня обратно в «В» класс без долгих уговоров! Это же просто праздник какой-то!

Поэтому в школу шагаю с довольной улыбкой. Напеваю детскую песенку «в траве сидел кузнечик» из нот распевки «ми-ре-ми-ре-ми-ре-ми», оставшейся в сознании ещё со времён занятий вокалом. Носком ботинка пинаю зелёное бутылочное стёклышко. И даже не сразу замечаю, когда на пути вырастает Шестаков.

– Ты принёс то, что я просила? – интересуюсь я без долгих приветствий.

Тим всё же разблокировал мой номер, и не зря. На выходных я написала ему сообщение с просьбой раздобыть для меня кое-что. Знаю, что он может достать практически что угодно, и хоть отношения у нас теперь спорные, он всегда поддерживает эффектные авантюры. Шестаков протягивает небольшую коробочку, которую я, повертев в руках, убираю в сумку, а он с хитрым прищуром интересуется:

– А тебе она зачем?

– У меня есть план, – не в силах скрыть воодушевления признаю́сь я Тимуру. – Оглянуться не успеешь, как я вернусь в наш класс. Надеюсь, моё место за третьей партой ещё никто не занял?

Тим усмехается:

– Твоих планов опасаюсь даже я, Романова. Надеюсь, школа хотя бы устоит, или предупредить МЧС? – В его глазах озорные искорки, словно между нами всё как раньше. И всё действительно почти как раньше, до тех пор, пока он не решает добавить: – Твоё место свободно. Пока что.

Это омрачает мой боевой пыл, но не настолько, чтобы передумать. Отвечаю Тиму самоуверенной ухмылочкой и первой поднимаюсь на школьное крыльцо. Заношу в раздевалку куртку и направляюсь к классу.

– Романова! – радостно восклицает Рупор так, словно ждала меня как минимум неделю. – Сходи тряпку намочи! И воду для цветов принеси!

Остальные ученики ждут в коридоре: перед самостоятельной в класс входить нельзя. Но ботаники довольны отведённой мне ролью математичкиной слуги – с разных сторон раздаётся несколько удовлетворённых усмешек. Я не люблю быть на побегушках, и не фанатка сказки про Золушку, и всё же брезгливо тащу испачканную в меловых разводах тряпку в раковину. А пока набираю воду в пластиковую бутылку, в моей голове зреет новая гениальная идея.

С её реализацией не возникает проблем: пока Раиса Степановна самозабвенно пишет на доске какие-то формулы для самостоятельной, я без зазрения совести выливаю половину бутылки с водой на стул. Тканевая поверхность сиденья впитывает жидкость, словно губка, совершенно не меняя при этом цвет. Едва сдержавшись от зловещего хихиканья и потирания рук, выхожу в коридор к остальным одноклассникам.

– Эй, Романова, ты сегодня выглядишь ещё паршивее, чем в пятницу, – оживляется при моём появлении Кирилл – тот самый, с которым мне не посчастливилось делить парту. – У тебя снова траур?

В ожидании, пока математичка разрешит входить в класс, прислоняюсь к стене, так же как и остальные. Даже общество ботаников не способно испортить мне настроение. Лениво усмехаюсь:

– Это траур по твоему чувству юмора и отсутствующему интеллекту, Крапивин.

– Насчёт интеллекта я бы поспорил, – ухмыляется он. – Так и не запомнила причины начала Первой мировой?

Вместо ответа я легко макаю его в неудачи с информатикой:

– А ты так и не научился разработке программ для управления библиотекой и хранения данных в файлах?

Продолжить перепалку не даёт Рупор, приглашающая учеников в класс, но едва мы входим, а она сама усаживается за учительский стол, начинается предопределённый мной апокалипсис. Вода со стула мгновенно пропитывает светлую юбку математички, и она, покраснев, словно закипающий чайник, подскакивает с яростным воплем.

Выглядит это комично, но прекрасно понимая, что смех чреват последствиями, я старательно держу лицо. Актёрский талант дан не всем, а ботаники тоже оказываются людьми: кто-то смеётся, кто-то как минимум улыбается.

– Романова! – рычит математичка, но я изображаю максимально оскорблённый вид.

Пусть ещё докажет, что это я. Мы как раз на днях по праву презумпцию невиновности проходили, так что, не пойман – не вор.

– Что?

Математичка щурится и обводит недовольным взглядом украдкой хихикающий класс. Очевидно, она подумала о том же, о чём и я, и сомневается в моей причастности к внезапному повышению влажности учительских стульев.

– Достаём двойные листочки! – выплёвывает она и, отодвинув собственный мокрый стул меняет его на сухой, ученический. – И приступаем к самостоятельной!

В классе тут же воцаряется тишина. Я принимаюсь писать вместе с остальными, радуясь удачной реализации собственной идеи. Веселить ашек в мои планы не входило, но то, что Рупор на собственной шкуре ощутила то же, что в пятницу чувствовала я – приятно. Но радость длится недолго, потому что не успеваю я справиться с первым заданием, раздаётся злорадное:

– Сдаём работы!

То, что не успела я – ожидаемо, но ботаники тоже ничего не успели.

– Раиса Степановна, времени слишком мало, – возмущённо произносит за моей спиной Лис. – Такая работа рассчитана на весь урок, а прошло десять минут!

– Правда, что ли, Князев? – издевательски переспрашивает математичка, принимая такой же невинный вид, как я сама десять минут назад. – К счастью, преподаю здесь я, а не вы, поэтому именно я решаю, что и на сколько рассчитано! Сдаём листочки, одиннадцатый «А»! Кто не сдал – сразу ставлю два!

Расчёт учительницы прозрачнее стёкол антикварного серванта в отцовском кабинете: не став искать виноватых сама, она переложила эту неприятную обязанность на плечи моих новых одноклассников. А в том, что долго искать им не придётся, у меня нет никаких сомнений. Князев уже, не утруждаясь расследованием, сверлит мою спину таким красноречивым взглядом, что по позвоночнику пробегает холодок. Осознавать это не слишком приятно, но я всё равно не собираюсь задерживаться в этом классе надолго.

Ашки сдают листочки. Понимают, что им теперь суждено получить двойки-тройки, возможно, даже впервые, но противостоять этой несправедливости они не в силах. Полуянова шепчет Лису что-то явно ябедническое. Крапивин, недовольно сопя, больно пихает меня локтем в бок, а я с силой бью его ногой по голени, потому что не люблю оставаться в долгу.

Урок продолжается своим чередом, а едва звенит звонок, я покидаю класс первой, чтобы расстроенные и растерянные одноклассники, не успели окружить меня и выражать собственное недовольство.

Вопреки ожиданиям, этого не происходит. Следующий за алгеброй английский тоже проходит спокойно. Настолько спокойно, что даже подозрительно становится. Вижу, что одноклассники обсуждают что-то в классном чате. Очевидно, предмет обсуждения – я, но меня это не волнует. Пусть злятся, пусть негодуют, пусть планируют месть. Так даже лучше. Это ведь мой последний день в «А» классе, нужно, чтобы он запомнился.

Предвкушаю восхитительно эпичную драку. Жду, что ашки снова окружат меня, как в прошлый раз. Но, вопреки ожиданиям, после английского мне заступает дорогу Лис:

– Что ты творишь, Романова?

– А на что похоже? – в тон ему дерзко отзываюсь я.

После случившегося на алгебре, он и не ждал от меня сговорчивости. И всё же, в его зелёных глазах слишком явно читается нежелание со мной разбираться. Кажется, он предпочёл бы всё что угодно, кроме этого. Отвечает с усталым выдохом:

– Честно? На попытку суицида. Мы же с тобой договорились…

– Мы? Это ты договорился, Князев, а у меня нет никакого желания терпеть ашек, и я возвращаюсь обратно, понял?

Собеседник скептически изгибает правую бровь:

– Это ты так возвращаешься, значит? – Он прищуривается, словно моё заявление заставляет его пересмотреть какие-то личные решения и планы. Наконец, Лис кивает: – Хорошо. Возвращайся. Не стану мешать.

Он отходит с моего пути, а потом действительно не мешает. Когда ашки всё же окружают меня на большой перемене, выбрав для этого практически безлюдный коридор третьего этажа, Князев отсутствует – не будет говорить своё веское «хватит», предоставив им право разбираться со мной самим.

Но на этот раз я не нуждаюсь в его вмешательстве. В груди кипит адреналин, словно там смешали уксус с содой, как в пробирке на химии.

– Ты не нравишься нам, Романова, – напрямую заявляет леопард-Никита. – И раз уж ты собралась свалить, то делай это быстрее. А пока – ты в нашей власти.

Блин-малин. Какой же идиот конь у Князева! Неужели не мог никого получше выбрать? Поумнее? Посаркастичнее? Вот у вэшек один из коней – Серёга Канин. Он находит для драк такие виртуозно несущественные поводы, что даже мне далеко до его таланта. А этот – прямолинеен до зевоты. Тьфу.

Полуянова стоит рядом с Никитой, с самодовольным видом скрестив руки на груди. В отсутствие Лиса, она здесь хозяйка. Подозреваю, что инициатор этого сборища тоже она. Когда я вернусь в свой «В» класс, ашки лишатся возможности открыто нападать на чужую королеву, и они трусливо используют возможность поквитаться, пока она ещё есть.

– Что ж, вы мне тоже не особенно нравитесь, – отвечаю я скучающим тоном, поудобнее закрепляя на плече ремень сумки – она слишком важна, нельзя упустить её в драке. – Но в твоей власти лишь слова. Я предпочитаю действия.

В шахматах белые ходят первыми. Но наш бой неравный. Их четырнадцать (да, я посчитала), а я одна. Поэтому давать противникам фору в мои планы не входит. Все знают, что, когда драки не избежать, её нужно возглавить.

Поэтому первый удар Никита получает, а не делает – боковой локтем в подбородок. Рукопашника в любом случае пришлось бы обезвреживать первым, иначе мне не удастся освободить себе путь к туалетам в конце коридора. Следующий удар приходится по не успевшему опомниться Кириллу – сосед по парте отхватывает кулаком в лицо и тут же со стоном хватается за нос. Стоя́щую рядом с ним Полуянову просто отталкиваю к стене и бегу.

До конца коридора всего метров десять, и я преодолеваю их достаточно быстро. Следом устремляется шумная погоня, но я несусь вперёд быстрее ветра, мысленно благодаря сэмпая за частые беговые тренировки.

Вваливаюсь в уборную, захлопываю за собой дверь и мчусь к одной из кабинок. На реализацию плана у меня пара секунд – щеколда на двери слишком хлипкая. Тяну замок сумки и достаю раздобытую Тимом коробку, безжалостно рву пальцами тонкий картон. Церемониться некогда, как и читать инструкцию, но я и без того примерно представляю что делать.

Первым делом расправляю ворот лонгслива, натягивая его до самых глаз. Дверь уже распахнута, и в женский туалет ворвались не только девочки, но и вообще все преследователи. Отлично. Люблю, когда люди не разочаровывают собственной предсказуемостью.

Открываю извлечённый из коробки полукруглый металлический контейнер и дёргаю тонкую жестяную крышечку.

– Попалась, Ниса-крыса! – нараспев выкрикивает кто-то из «ашек», но я слишком занята, чтобы по голосу определять, кто именно.

Они ещё не знают, что попалась на самом деле не я. Достаю из кармана зажигалку и торопливо чиркаю кремниевым колёсиком, прислонив его к коротенькому фитилю. На то, чтобы сожрать верёвочку огню требуется короткое мгновение. Я заворожённо наблюдаю за пламенем и задерживаю дыхание.

Резко распахиваю дверь и швыряю начинающую дымить коробку в ошарашенную толпу ашек, а сама, зажмурившись, выбегаю за дверь.

6.Козырь

1 октября, вторник

Watch Me Burn – Michele Morrone

В кабинете директора с утра оживлённо, даже чересчур:

– …Она умудрилась поджечь в маленьком замкнутом помещении инсектицидную дымовую шашку! Вздумала отравить наших детей!

– … Я требую перевести эту социопатку в другой класс! Или вообще в другую школу!

– … Мы будем жаловаться в Управление образования!

Подпирая спиной стену у дверей кабинета, я даже не пытаюсь стереть с лица довольное выражение. Мысленно насвистываю «в траве сидел кузнечик». Шашка оказалась просто находкой – теперь перевести меня просит не мама, а родители всех остальных ашек. Просто какая-то магия вне Хогвартса!

С мамой я, правда, так и не объяснилась. Вчера, когда уходила спать, она всё еще негромко и серьёзно разговаривала с кем-то по телефону, а сегодня с утра умчалась на работу до моего пробуждения. В любом случае новости о моих подвигах успели достигнуть её ушей, и я уверена, что как только мама будет посвободнее, тут же прибежит к директору писать заявление о переводе.

– Ты ненормальная, Романова, – лениво комментирует Лис.

Он, и ещё три человека, подпирают стены рядом со мной. Если Князев остался цел благодаря своей политике невмешательства, то остальные – те, кто искренне не горел желанием со мной поквитаться: ладья с цветными прядями в косах, парень-пешка с нашивками футбольных команд на рюкзаке и девочка-фанатка корейского кей-попа, судя по картинке на белом худи.

Остальные сегодня в школе отсутствуют, но вчера я успела узнать, что ботаники тоже умеют материться в три этажа, пока лицезрела их ошалелые от дыма физиономии. У них слезились глаза, покраснела кожа, а кого-то даже вырвало. Все живы-здоровы, но сегодня остались дома. Зато вместо учеников в школу примчались их родители, объединившие усилия под эгидой единой цели: перевести Романову обратно в «В» класс. А я что? Я разве против? Я очень даже за.

– Не ненормальная, а справедливая, – отзываюсь с усмешкой. – Не люблю нечестные драки. Вот если бы Полуянова явилась выяснять отношения со мной один на один, как Пушкин с Дантесом на дуэли, всё было бы иначе. А так – каждый получил что хотел: я – возможность вернуться туда, откуда пришла, а твои одноклассники – хороший жизненный урок и подарок от меня на прощание.

Елисей отворачивается. В произошедшем он винит себя: сделал неправильный выбор, не проконтролировал ситуацию, недооценил противника. Моя эффектная выходка бросила тень на его репутацию лидера, но мне-то до этого что?

Пока Лис молчит, в разговор вступает Катя – та самая ладья с цветными прядями:

– И тебе их не жалко?

– А им меня? Что-то я сомневаюсь, что, окажись я после вчерашнего в больнице с синяками и переломами, хоть кто-то примчался бы туда меня жалеть.

Катя пожимает плечами, подтверждая, что из них точно никто бы не примчался, но я это и так знала.

– Не было бы ни синяков, ни переломов, – с мрачной досадой признаётся Лис, подтверждая если не своё одобрение вчерашнего, то как минимум молчаливое согласие.

Ашки просто хотели меня запугать, сломать, отомстить, а Князев предоставил им такую возможность, не подумав о том, что страх и отчаяние – слишком мощные мотиваторы. Они стирают границы дозволенного, открывают ворота жестокости, которую в приличном обществе принято держать под замком.

Тем временем атмосфера в директорском кабинете накаляется: Пётр Сергеевич, имеющий за куцый хвостик на голове прозвище Чиполлино, с трудом отражает атаки разъярённых родителей. Каждая его реплика тише и короче предыдущей.

Судя по визгливому голосу, больше всех старается мать Полуяновой. Это и немудрено: именно в Ксенькины руки я вчера швырнула шашку, она ведь ближе всех к двери стояла – молотила по ней кулаками, считая, что загнала меня в ловушку. Но именно в ловушке рождается стратегия. Там где кажется, что выхода нет, открываются новые пути к победе. Мне давно об этом известно.

Теперь Ксенькина мать считает, что загнала в ловушку несчастного Чиполлино. Что же, у осинки не родятся апельсинки. И отчего-то мне кажется, что у директора тоже имеется козырь в рукаве. Не дымовая шашка, конечно, но тоже нечто серьёзное. Вопрос только, в чью этот козырь пользу?

– …Ей вообще место в тюрьме, а не за школьной партой! Мы напишем петицию! Поднимем такой общественный резонанс, что всей школе не поздоровится!

После подобного фантазия уже рисует мне триумфальное возвращение в родной «В» класс. Я вернусь как победительница, как настоящая героиня, побывавшая среди врагов и поставившая их на место. Нужно потренироваться скрывать счастливую улыбку, чтобы выглядело так, будто в моей победе нет совсем ничего выдающегося. Выглядеть невозмутимо, пока одноклассники будут аплодировать мне, как кинозвезде, получающей Оскар.

Что-то мама долго не появляется, а следовало бы. Иначе вопли Полуяновской мамаши приведут меня не в «В» класс, а в отдел полиции. Хмурюсь, понимая, что родительнице в очередной раз не до меня, а козырь в рукаве Петра Степановича может не понравиться не только моим врагам, но и мне само́й.

Иногда интуиция работает слишком хорошо, но сейчас меня это не радует. Козырь Петра Степановича я узнаю́ по звуку чётких и уверенных шагов, когда он поднимается по лестнице. Свет из высокого окна падает на идущего со спины, а мне слепит глаза, но недовольное лицо мужчины я могу представить себе и так.

Как ни странно, он выглядит спокойным. На нём чёрный деловой костюм и рубашка с галстуком. Идущий к нам человек почти такой же монохромный, как и я. Да и помимо монохрома мы похожи настолько, что я кажусь его уменьшенной копией в женском варианте. Когда-то я страшно гордилась нашей схожестью, но со времён развода это обстоятельство стало страшно раздражать.

У кабинета отец коротко кивает мне и замершим в недоумении одноклассникам. Дёрнув на себя дверную ручку, входит в директорское логово без стука.

Напряжённо замираю, и вся превращаюсь в слух. Судя по повисшей в коридоре тишине – не я одна. Лис тоже хмурит брови, а свободная от стопки учебников рука сжата в кулак.

– Здравствуйте, Александр Викторович! – Чиполлино радуется появлению моего отца, словно тот – Дмитрий Донской, пришедший на Куликовскую битву, чтобы положить конец татаро-монгольскому игу.

Представление о том, как сильно ошарашено иго засевших в кабинете мамаш немного поднимает мне настроение, но не настолько, чтобы ослаб напряжённый узел, в который по ощущениям стянуло внутренности.

– Надеюсь, причина, по которой я должен был в срочном порядке отложить судебное заседание достаточно серьёзна? – без приветствий холодно бросает Александр Романов.

Он умеет делать подобные заявления максимально устрашающе, даже когда на нём нет чёрной мантии и носимого поверх неё белого воротника. Так вышло, что мой отец ещё и председатель городского суда. Тем, кто притих в директорском кабинете, об этом прекрасно известно, как минимум, матери Полуяновой. Тем не менее она ошарашена его внезапным появлением не меньше остальных. Но и я сама не представляю, зачем отец явился сюда, и чем чревато для меня его вмешательство.

– Дело в том, Александр Викторович, что родители учеников требуют перевести вашу дочь в другой класс или школу, – спокойно объясняет директор, а в его голосе проскальзывают самодовольные нотки: он счастлив, ведь только что переложил проблему с больной директорской головы на здоровую судейскую.

Эта его фраза отчего-то служит сигналом к старту коллективного ябедничества: голос подают сразу несколько мамаш:

– …Аниса плохо влияет на наших детей! У них теперь плохие оценки по алгебре!

– Она вносит раздор! А выпускной класс – самый важный! Им к поступлению готовиться надо, а не разборки устраивать!

– Вчера она отравила одноклассников дымовой шашкой!

Все эти жалобы звучат одновременно. Мамы и отцы ботаников перебивают друг друга. Каждый намерен донести свою точку зрения до нового участника развернувшейся за дверью драмы.

– Мне об этом известно, – он отвечает спокойно, но голос хорошо слышен сквозь гомон.

Удовлетворённо хмыкаю. Ещё бы ему не было известно. Наверняка Ксенька в красках рассказала о том, как сильно ей не понравилась дымовая шашка. Тем не менее за прошедшее после развода время отец едва ли перемолвился со мной парой слов, и в школе ни разу не появлялся. Так из-за кого он явился теперь: из-за Ксеньки? Её мамаши? Моей матери? Меня?

– И ты считаешь, что это нормально?! – тут же вскидывается Полуянова—старшая, недальновидно вынося семейную ссору на всеобщее обозрение. – Что, если в следующий раз Ксюшу увезут в больницу из-за очередной эскапады твоей дочери? Аниса должна учиться в другом…

Она не успевает закончить предложение, потому что папа раздражённо, но веско перебивает:

– Аниса будет учиться в «А» классе. – Каждое слово звучит, словно удар тяжёлого молотка. Он таким тоном на работе приговоры зачитывает, отправляя людей в колонии или тюрьмы. – Это моё решение, и что бы вы все ни думали об этом, и куда бы ни жаловались, оно не изменится.

Прикрываю веки. Я слишком хорошо понимаю, что это значит. То, что сказанное – точка. Теперь хоть взорви я школу, хоть сожги её дотла, хоть обрей Полуянову наголо – это ничего не изменит.

– Но из-за её выходок наши дети… – начинает кто-то, знающий Александра Романова не так хорошо, как я.

Он обрывает говорящего коротким и твёрдым:

– Выходок больше не будет.

Блин-малин. На его месте я не была бы в этом так уверена. Даже если учиться я буду с ашками, точно знаю, что сумею обеспечить им при этом максимальный дискомфорт.

Но для остальных присутствующих папино заявление звучит убедительно. Лис рядом сотрясается от беззвучного смеха. Не верит. А возможно тоже только что осознал, что всё оставшееся до конца учебного года время я проведу в его классе, и теперь в его смехе мне мерещится что-то истерическое.

Отвлёкшись на Князева, пропускаю окончание митинга в директорском кабинете и возвращаюсь в действительность лишь тогда, когда передо мной возникает отец.

– Идём, Ниса, – заявляет он безапелляционно и проходит мимо так, словно я дрессированная собака, которая обязательно за ним последует.

За то время, что мы не общались, папа забыл, с кем имеет дело. Но я буду не я, если не напомню. Дерзко фыркаю:

– У меня уроки.

– Нет у тебя сегодня уроков. – Он оборачивается, смотрит пристально прикидывает, чего от меня можно ожидать. – Вы пятеро выживших на сегодня освобождены.

– Значит, у тебя судебные заседания. – Я пожимаю плечами.

Сама не понимаю, хочется мне с ним идти куда-то и разговаривать, или нет. Имей я определённое мнение на этот счёт: сбежала бы. Но я стою, смотрю, взвешиваю необходимость разговора после долгого перерыва.

– С ними я как-нибудь сам разберусь, – он усмехается, и эта усмешка помогает желанию поговорить перевесить стремление умчаться отсюда так быстро, чтобы он только подошвы моих ботинок видел.

Поэтому я всё же плетусь следом за отцом, почти волоча за собой сумку по полу. Послушно сажусь на заднее сиденье блестящего чёрного джипа. Молчу, отворачиваясь к окну. Оказавшись за рулём, отец делает несколько звонков, суть которых сводится к тому, что в ближайшие пару часов он на работе не появится. Он не спрашивает – ставит в известность, предоставив помощнику разбираться с теми, чьи дела были назначены на это время.

Мысленно прокручиваю то, что услышала у директорского кабинета, пытаясь понять, что же из сказанного отцом сильнее всего меня зацепило. Наконец, догадавшись, интересуюсь:

– Решение о моём переводе в «А» класс было изначально твоим?

– Да, Ниса, – негромко отвечает он.

От его ответа внутри разливается злость – густая, чёрная и липкая как смола. Это он решил. Вот так просто: взять и одним махом испортить мне жизнь. Дважды. В машине спокойно. Негромко урчит мотор. Радио выключено. Звуки с улицы не проникают внутрь благодаря хорошей шумоизоляции.

Внешне я тоже остаюсь невозмутимой:

– Почему?

Вместо того чтобы ответить, отец останавливает машину у кафе-кондитерской и предлагает:

– Пойдём, выпьем чаю.

Не то чтобы он спрашивал, или моё мнение в этом вопросе что-то решало. Он привык, что его слушают безоговорочно, поэтому глушит мотор и выходит на улицу. Открывает передо мной дверцу машины.

Если не вдаваться в нюансы, есть сладости вместо того, чтобы сидеть на уроках – мечта любого ребёнка. Но в моём случае не вдаваться в нюансы не получается:

– Надеешься заткнуть мне рот пирожными, чтобы перестала задавать неудобные вопросы?

– Я задолжал тебе объяснения, Ниса, – одними губами усмехается отец. – Пирожные, если подумать, тоже.

7.Будущее

1 октября, вторник

Hunted – silent anthem

Поднимаю брови, силясь понять причины этого приступа внезапного великодушия. Так и не придумав логичных объяснений его поведению, заказываю чизкейк с Орео и молочный коктейль. Здесь играет негромкий лаунж, приятно пахнет свежесваренным кофе. Атмосфера располагает к доверительной беседе, но я напряжена до предела:

– И какие же объяснения ты мне задолжал?

После папиных слов в груди затеплилась неясная надежда. Сама не знаю, на что. На то, что мы сумеем помириться? Что он вернется? Что моя жизнь с его помощью изменится к лучшему?

В ожидании заказа занимаем самый дальний столик у окна. Когда-то мы часто ходили в это кафе втроем: я, он и мама, и мне казалось, что так будет всегда. Что родители всегда будут улыбаться, всегда будут поддерживать друг друга и заботиться. Тогда я еще не знала, что «всегда» – это тоже миф. На самом деле всё временно и всё заканчивается, причём хорошее, обычно, гораздо быстрее плохого.

– Извини, Ниса, – произносит отец и это настолько неожиданно, что я сначала недоверчиво замираю, потом склоняю голову к плечу – ищу в сказанном подвох:

– Тебе не кажется, что извинения за развод опоздали года на три? —Откидываюсь на спинку кресла и сверлю собеседника настороженным взглядом, но он снова усмехается:

– Не за развод. Мы с твоей матерью достаточно взрослые люди, чтобы принимать подобные решения, не спрашивая у тебя ни разрешения, ни советов. Но, пожалуй, каждый из нас слишком увлекся собственной личной жизнью. В результате твоё воспитание оказалось пущенным на самотёк.

Ну вот, и он туда же. Сговорились они с мамой что ли? Далось им моё воспитание? Лучше бы и дальше занимались каждый своей жизнью, честное слово!

Официант приносит мне чизкейк и коктейль, а папе – крепкий американо без сахара. Отклеиваю от глазури пирожного черно-белый кругляш печенья и задумчиво верчу в руках.

– У тебя теперь новая дочь, – ворчу, я и отвожу в сторону взгляд. – Вот её и воспитывай. Она не разочарует, а за новый айфон, так тем более.

Знаю, что это звучит по-детски. Вся эта ревность и зависть. Но они есть во мне, грызут изнутри, так куда их выплеснуть, если не на него? Отец удивленно вскидывает брови.

– Тебе тоже нужен айфон последней модели, чтобы начать хорошо учиться?

Не понимает он, что как раз айфон-то его дочери и не нужен. Я не зарегистрирована в популярных соцсетях, кроме игрового Дискорда8, не снимаю глупые видео и рилсы, считая это пустой тратой времени. У меня нет стайки подружек, чтобы я переживала за качество сделанных с ними селфи. Блин-малин, да я теперь даже ни в одном классном чате не состою, так что новый телефон стоит на последнем месте в списке приоритетов.

– Мне ничего от тебя не нужно. – Делаю вид, что в данный момент меня интересует только печенье, чёрные половинки которого я отделяю друг от друга, чтобы выесть из середины белоснежную кремовую начинку. – Ни айфон, ни помощь, ни воспитание.

– Ольга сказала, что тебя устраивает после школы отправиться в профильное училище.

Отец выплевывает эту новость в надежде, что я её опровергну и тут же отпивает глоток кофе. Не удивлюсь, если он еще и рот прополощет после сказанного, но собеседник просто скрывает собственное раздражение. Меня, в свою очередь злит то, что мама для него теперь «Ольга». Не «Оленька», не «Олюшка», как когда-то, а Ольга. Как княгиня Ольга, которая из мести сожгла древлян.

– Представь себе, – дерзко сообщаю я и, прекрасно зная, как разозлят его мои слова, добавляю: – Стану маникюршей. Или массажистикой. Или поваром. Я, знаешь ли, еще не решила.

Умышленно громко хлюпая трубочкой, отпиваю коктейль из стакана. Смотрю при этом отцу в глаза – карие. Это наше единственное отличие, потому что у меня мамины – голубые. Мои, когда злюсь, становятся синими, а его – почти черными. Но папа не злится. Он подозрительно спокоен.

– Не станешь, Ниса, – отец отпивает еще один глоток кофе. – Вспомни, с чего мы начали наш разговор. Это я решил, что ты теперь будешь учиться в «А» классе. Как думаешь, почему?

Блин-малин. Боюсь даже представить. Но, силясь ответить на вопрос, выдвигаю предположения:

– Потому что обе Полуяновы выели тебе мозг по поводу той жвачки в Ксенькиных волосах? Потому что буква «А» тебе больше нравится? Потому что ты внезапно вспомнил, что у тебя есть дочь?

– Я не забывал. – Сделав очередной глоток, он ставит кружку на стол с неожиданно громким стуком. – И твоё будущее всегда было мне небезразлично.

Будущее. Одного слова оказывается достаточно, чтобы я поняла ход папиных мыслей. Мне стоило догадаться раньше. Ведь класс «А» – профильный, с уклоном на историю, обществознание, русский и… право. Большинство ашек – будущие юристы. Мы ведь даже дразнили их всё время словами в рифму, самым безобидным из которых было «трактористы».

Из груди внезапно вырывается истерический смешок:

– По твоим стопам я не пойду, пап. – Я крошу ложкой чизкейк так, словно это его идея. – Никогда и ни за что!

Отец допивает кофе и отодвигает пустую кружку:

– От тебя этого пока никто и не требует, Ниса. Но ты закончишь школу в «А» классе, и закончишь ее нормально. И вести себя тоже будешь нормально.

– Ха-ха-ха, – произношу я, отчетливо выговаривая каждый слог, хотя на лице ни тени улыбки. – Моё хорошее поведение ты сегодня слишком опрометчиво пообещал. Решил заняться воспитанием дочери? Прекрасно! Готовься ходить в кабинет Чиполлино чаще, чем на работу!

Угроза не голословна. Его заявления о моем, связанном с юриспруденцией, будущем служат источником вдохновения для сотни… нет, для целой тысячи хитроумных планов. Да ради такого я не только дымовую шашку, я настоящий гранатомёт раздобуду!

– Я больше не собираюсь к директору, Ниса, – заявляет отец с непоколебимой уверенностью. – И воспитание тебе действительно не помешает. А если ты решишься на еще одну такую выходку, как вчера – в тот же день переедешь жить к нам с Полиной. Как раз с Ксюшей общий язык найдешь.

Жить с ним и обеими Полуяновыми?! Кусок пирожного, который я только что положила в рот, в ту же секунду встает поперек горла.

– Да тебе мама не позволит! – выпаливаю я, откашлявшись, но на самом деле уверенности в этом у меня нет.

– С Ольгой мы это уже обсудили, и она согласна с тем, что подобный поворот событий пойдет тебе во благо. Ей, во-первых, некогда тобой заниматься, а во-вторых, результат, к которому привело ее мягкое воспитание, не устраивает нас обоих.

– Вряд ли Полуянова тоже будет рада такому соседству, – хмыкаю я, несмотря на то что внутри меня уже топит отчаяние.

Полуянова ведь ничего не решает. Решает папа. Всегда. И так, как он сказал, так и будет. Я слишком хорошо его знаю.

– Она тоже смирится, когда у нее не останется выбора, так что в её сговорчивости можешь не сомневаться.

Хочется так много ему сказать, но цензурного – ничего. Он весь наш разговор заранее продумал, возможно даже задолго до сегодняшнего дня. Обидно осознавать собственную предсказуемость. А беспомощность, которой его угроза сковала меня по рукам и ногам – еще обидней. Глубоко вдыхаю пахнущий корицей и кофе воздух. Мысленно считаю до десяти. Перед спаррингами это помогает, но сейчас что-то не очень.

Выдыхаю коротко:

– Я сбегу.

– Ты несовершеннолетняя, – тут же парирует он. – И куда бы ни сбежала – придется вернуться. У тебя тоже нет выбора, Ниса.

Ещё бы. Зная о его должности, наряд полиции притащит меня обратно по первому щелчку и пока в июле мне не исполнится восемнадцать, протест принесет неприятности только мне. Блин-малин. Отец как всегда прав. Мне хватает ума понять: что бы я ни предприняла, лишь усугублю положение. Ощущение, будто против меня ополчился весь мир. Вскакиваю с кресла, не доев многострадальное пирожное. Встаю, резко отодвигаю стул, задев столик на шаткой ножке. Позади со звоном разбивается о кафельный пол чашка из-под папиного кофе, что стояла на самом краю, но я не оборачиваюсь и бегу прочь.

Во рту сладкий привкус печенья Орео, но он впервые горчит. Сердце выстукивает неровный ритм. Я несусь по тротуарам, не разбирая дороги. Зачем вообще согласилась на этот разговор? Мы ведь три года не общались, следовало продлить молчание еще на три. Он ведь уже был записан мной в предатели, так что изменилось? Все мои надежды оказались глупыми и детскими.

Ноги сами несут по привычному маршруту. Преодолеваю несколько улиц, перебегаю дорогу на красный, мчусь позволяя ботинкам отшвыривать в стороны разноцветные листья, а сумке больно бить по спине. Плевать на то, что спешащие по своим делам прохожие сочтут меня сумасшедшей. Мне вообще сейчас на всё плевать.

Мысли мечутся в голове, силясь найти какой-нибудь выход, но из тех ловушек, что расставляет папа, выхода нет. Он такой же изворотливый, продуманный и расчётливый, как я, только в разы опытней. Мне с ним не тягаться. Бессмысленно пытаться обойти его манипуляции – он давно предусмотрел все действия на десять шагов вперед. Эта логика безжалостно отвергает каждое «а если я…», которые одно за другим предлагает не желающее сдаваться сознание. Что бы я ни придумала, что бы ни совершила – лишь усугублю положение. Есть исходы, к которым я не готова – это оказаться в отделе полиции, коррекционной школе или в одной квартире с Полуяновыми.

Ощущаю себя загнанным зверьком, окруженным со всех сторон охотниками. Будто из каждого пожелтевшего куста на меня выжидательно направлено дуло очередного ружья. Поэтому бегу так быстро, что минут через десять начинает колоть в боку, а дыхание, за которым я не следила, поддавшись эмоциям, превращается в хриплое и прерывистое.

Позволяю себе замедлиться, лишь приблизившись к полуразрушенной трехэтажке. На бегу проскальзываю в дыру в заборе, которым огорожено серое здание. Половина дома осела на землю бесформенной кучей камня, шифера и проржавевшей арматуры. Вторая половина – стоит, как ни в чем не бывало, приветственно глядит на меня провалами давно разбитых окон.

Главный вход обрушен, поэтому пробираюсь через запасной. Именно через него нас эвакуировали в тот день, когда музыкальная школа работала в последний раз. Прошло лет десять, и память о случившемся покрылась белой туманной дымкой. Из-под нее проглядывают лишь наиболее яркие обрывки: оглушительный грохот; белые банты на лаковых туфлях, в которых я бегу по лестнице; чей-то крик и слёзы; сирены скорой помощи; испуганное лицо преподавателя по вокалу.

Зачем я раз за разом прихожу туда, где когда-то чуть не погибла? Может, жажду острых ощущений. Может, чувствую себя защищенной в месте, в которое побоится лезть кто-то еще. Может ищу одиночества и тишины. Понятия не имею, на самом деле.

Поднимаюсь по лестнице, где вперемешку с разбитыми стеклами, что хрустят под подошвой, разбросаны пожелтевшие листы с нотами фортепианных пьес. Всё здесь осталось таким же, как в тот день. Я не задаюсь вопросами, почему не вывезли оставшиеся музыкальные инструменты, книги, мебель. За столько лет всё успело занести пылью, но эстетика мало меня волнует. Успокоив дыхание, нащупываю в кармане жвачку и кладу в рот. Вязкая слюна становится сладкой до приторности, а смирение приходит раньше, чем могло бы с учетом обстоятельств.

– Нет выбора, – повторяю я фразу отца, поднявшись на крышу.

Эти слова становятся почти осязаемыми. Словно кто-то написал их много раз и теперь они вьются вокруг меня, на случай если я еще не поняла. Но я поняла, поэтому просто смотрю на суетящийся внизу город, задумчиво жую жвачку, выдувая из неё розовые пузыри.

Чиркаю зажигалкой, глядя, как маленький красный огонёк то загорается, то исчезает. Это успокаивает. Придется привыкать быть паинькой. Абстрагироваться от желания плюнуть в сторону каждого из новых одноклассников. Доучиться в одиннадцатом «А» до выпускного. Дождаться совершеннолетия, до которого больше полугода.

В том, что они будут долгими, у меня нет никаких сомнений. Но, превращая жвачку в очередную розовую кляксу на серой стене, я понимаю, что достаточно сильная, чтобы с этим справиться.

8.Синяки

2 октября, среда

Two feet – You?

– Я не стану сидеть с ней за одной партой! – возмущается Крапивин, и даже не думает замолкать, когда я вхожу в класс.

На лице Кирилла уже нет красных пятен, но выглядит он бледным, а под глазами залегли темные круги. Мне его нисколечко не жаль. Слон должен был быть мудрым. Теоретически. От Крапивина мудростью даже не пахнет.

– Ну так и не сиди, – отвечаю я до того, как ответит замерший напротив него Князев. – Можешь сесть в коридоре, или в туалете, или вообще не приходить – у тебя масса вариантов.

Это заставляет присутствующих обернуться, но я невозмутимо прохожу мимо и бросаю сумку на привычное место за первой партой. Достаю учебник русского языка и тетрадь.

– Это у тебя масса вариантов, Ниса-крыса, – подаёт голос Ксенька. – Потому что сидеть с тобой за одной партой теперь не станет никто.

Устроив на парте пенал, я оборачиваюсь к ней:

– Почему это должно меня волновать?

Вообще-то волнует. Где-то глубоко-глубоко внутри, под апатией и мрачным хладнокровием, есть обида и глупое детское желание быть для всех хорошей. Но оно такое маленькое, что заглушить его не составляет никакого труда.

– Потому, что независимо от слов твоего отца, тебя здесь хотят видеть не больше, чем раньше, – кривится Кирилл.

– Мне, представь себе, твоя физиономия тоже не нравится. Но я просто не смотрю на неё, чтобы меня не стошнило ненароком. Можешь не благодарить за лайфхак, – снисходительно разрешаю Крапивину я.

На самом деле невозмутимость дается мне нелегко. Понимаю ведь, что в отличие от меня, ашки ничем не связаны и драка до сих пор не началась лишь благодаря тому, что после случая с шашкой они до сих пор меня опасаются. Но как долго это продлится и что будет, когда они поймут, что их жертва, благодаря угрозам отца теперь беззащитна, как выброшенный на улицу котёнок?

– Можешь сесть на моё место, – мрачно сообщает Кириллу Князев и, собрав собственные вещи и рюкзак, пересаживается на место Крапивина.

Всё это время он молча следил за нами, а теперь принял какое-то решение. В отличие от большинства присутствующих, Елисей лично слышал вчерашний разговор в директорском кабинете и слова о том, что выходок больше не будет. Наши отцы чем-то похожи. Держу пари, Лис понял. Он не боится меня. Просто, как обычно, не хочет проблем, а может, просто винит себя за мою выходку, стоившую большей половине «А» класса отравления.

Не хочу смотреть на него, боясь разглядеть во взгляде жалость. Что угодно, только не это. Жалости я не терплю. Она делает людей слабыми, а мне, наоборот, нужно быть сильной как никогда.

– Доброе утро, класс, – здоровается Валерьянка, и подмечает после короткой паузы: – О, у вас рокировка!

Нельзя сказать, что классная думает насчет этой смены фигур на шахматной доске, но судя по шепоту позади, тем, что Князев и Крапивин поменялись местами, не слишком довольна Полуянова. Это шах, ведь король оказался под боем, добровольно приблизившись к той, кто позавчера отправила пол класса на внеочередной больничный.

– До того, как мы начнем урок, у меня есть короткое объявление: послезавтра в школе день самоуправления и выпускные классы традиционно принимают в нем участие. Я пущу по рядам список уроков. Записываемся – младшеклассников хватит всем.

Вэшки никогда не участвовали в подобных мероприятиях. Считалось, что хулиганы не сумеют научить малышей ничему хорошему. Поэтому школьный день самоуправления много лет обходил меня стороной, но теперь отвертеться не удастся.

Действительно, пока Валерия Дмитриевна продолжает вести урок, листок с записью добирается до нашей парты, но до меня так и не доходит. Князев своей рукой записывает мою фамилию рядом со своей, напротив литературы у пятого «А», пятого «Б», шестого «А» и шестого «В».

– О таком принято спрашивать, – шепотом ворчу я, когда Лис передает листок сидящей позади нас Полуяновой.

Он усмехается, но не удостаивает меня ответом. Вместо этого аккуратными угловатыми буквами переписывает в тетрадь строчки из учебника и выполняет задание. Ботаник, что с него взять.

Даже странно, как он умудрился стать королем ашек с его пацифизмом, веснушками и рыжими волосами.. Каждый из пунктов (даже если не брать в расчет имя, гораздо больше подходящее сказочным королевичам, чем реальным людям) – идеальные поводы для насмешек и колкостей. И окажись Елисей в «В» классе, его дразнили бы целый день без перерыва. Но у ботаников он – такой спокойный и излишне миролюбивый отчего-то имеет авторитет.

– Не отвлекайся, – заметив, что я задумалась, Лис толкает меня локтем – не так больно, как Крапивин, а только для того чтобы вернуть к действительности. – Уже сто сорок третье упражнение, а ты до сих пор на сто сороковом.

Хорошо, что он мысли читать не умеет. Хотя, может, Лис сам не знает, что именно сделало его лидером. Я считала, что им может быть только самый сильный, задиристый и громкий, но здесь, очевидно, иные порядки.

Остаток урока проходит спокойно. Когда вокруг нет постоянного шума и галдежа, как в «В» классе, я хорошо понимаю всё, о чем рассказывает Валерьянка и до звонка мне впервые удается выполнить нужные упражнения. Я даже успеваю подумать о том, что в словах родителей есть доля правды и учиться среди ботаников комфортнее, чем среди хулиганов.

Но следующий урок – физкультура и едва оказавшись в раздевалке понимаю, как сильно была неправа.

– Думаешь, легко отделалась, Ниса-крыса? – с ядовитой усмешкой заявляет Ксенька, окружив себя на всякий случай парочкой своих рыб-прилипал. – Мама сказала, что тебя всё равно исключат, рано или поздно.

К этому моменту я успеваю сменить юбку и футболку на широкие спортивные штаны и черный кроп-топ. Делаю к Полуяновой резкий шаг. От внезапного сокращения дистанции она отшатывается назад, к стене, а ее подружки, ахнув дергаются в стороны. Не могу сдержать усмешку и она получается зловещей. Шепчу, склонившись к Ксенькиному уху:

– А мама не сказала тебе, что после моей следующей выходки я перееду к вам?

Вопрос на самом деле риторический и ответа не требует. Но, судя по тому, как удивленно округляются глаза Полуяновой и приподнимаются светлые брови, сказанное для неё – новость.

– Что-о-о-о? – ошарашенно тянет она.

Отрезаю с ухмылкой:

– Что слышала. Будем жить с тобой в одной комнате. Здорово, правда? И поверь, мне хочется этого еще меньше, чем тебе. – Склоняюсь к ней снова и произношу тихо-тихо: – Не провоцируй.

И, оставив Ксеньку думать над услышанным, выхожу из раздевалки первой. Урок еще не начался, и я останавливаюсь у окна. Смотрю на пасмурную улицу. В зале парни с грохотом бьют баскетбольными мячами по потрескавшейся краске пола и прыгают под кольцом. Обычно мы с Тимом в ожидании урока отрабатывали приемы или устраивали шуточные спарринги.

Тим. В волнениях последних двух дней у меня совершенно не было времени подумать о том, что теперь нашему общению придет конец. Шестаков ясно выразился, что вскоре станет считать меня одной из ботаников. Но я до сих пор надеюсь, что он сказал это не всерьез. Тимур умеет блефовать так хорошо, что наверняка солгал, чтобы убедить меня быстрее вернуться.

– Строимся! – выкрикивает Нирван Порваныч (вообще-то Иван Михалыч) и одноклассники послушно выстраиваются в неровную линию.

Физрук прохаживается вдоль неё постукивая пальцами по полосатому волейбольному мячу. Не найдя себе места среди одноклассников, я встаю в самый конец, замкнув начатый Князевым строй. Рост у меня средний, но стоять в середине не хочется. Будь моя воля, вообще встала бы где-нибудь в другом конце зала.

– Пляшите, одиннадцатый «А», – физрук обводит класс хмурым взглядом. – У меня отчёты, а у вас – волейбол. Команде победивших – пятерки.

Он бросает мяч Елисею и пробормотав «ты за старшего», исчезает в подсобке. Как только за ним закрывается дверь, начинается гвалт. Учеников в классе – шестнадцать, но шестнадцатая – я, и желающих брать меня в команду ожидаемо, нет.

– Пусть на скамейке сидит, а кто-нибудь просто будет судьей, – предлагает Саша Цветаева, пожимая плечами.

Она еще один конь ашек и, предложенный выход не так уж плох. В конце концов, я окажусь наравне с теми, кому не посчастливится оказаться в команде проигравших и просто не получу легкую пятерку. По физкультуре у меня и так оценки неплохие – те, кто занимается карате, физкультурные нормативы как семечки щелкают. Но Лис качает головой:

– Играют все. Романова, идешь в мою команду.

Что же, все, так все. На нашей стороне поля оказывается Катя Ватутина, ради игры собравшая цветные пряди в аккуратный пучок; любительница кей-попа – Юля Власова, футболист Боря Лукин и еще несколько человек. Политкорректный Князев умышленно подбирает команду из наиболее лояльных ко мне людей, чтобы избежать лишних ссор и склок. У отца-депутата научился, не иначе.

Остальные, во главе с Полуяновой, Крапивиным и рукопашником-Шумиловым остаются за волейбольной сеткой. Усмехаются, негромко переговариваясь о чем-то. Причина переговоров становится понятной, едва начинается игра.

Суть школьного волейбола в том, что все только и ждут, пока мяч подадут именно им. Это возможность показать себя, красиво отбить и заработать очко для своей команды. Если так, то я могу считать, что мне повезло: противники подают мяч исключительно мне. Хотя, правильно было бы сказать «по мне». Внезапная возможность поквитаться волнует их намного больше возможности выиграть.

Первый удар прилетает от Крапивина – неожиданный и болезненный. Запущенный со всей силы туго накачанный мяч попадает в бок. От него кожу начинает щипать, даже под кроп-топом. Кирилл усмехается и разводит руками, дескать, это у меня такие руки дырявые.

В следующий раз мяч прилетает от Шумилова. Я честно пытаюсь отбить, но снаряд ударяет по запястью с такой силой, что я не удивлюсь, если заработала вывих или растяжение. Потом едва успеваю уворачиваться. Некоторые мячи всё же получается принять, но кожу на руках саднит после таких подач.

Вижу, как хмурится Князев. Это ведь не только по мне удары. Каждый из них бьет по его авторитету. Тимур бы, не откладывая в долгий ящик, подошел и вмазал каждому, кто посмел усомниться в его власти. Но Елисей, осознавая, что ботаники в своем праве, не вмешивается. Тем не менее, с силой отбитый им мяч попадает и по Шумилову, и по Крапивину, а к концу урока наша команда выигрывает со счетом пятнадцать – тринадцать.

Следующие за физкультурой уроки я провожу в раздумьях о том, специально Лис отомстил моим обидчикам, или случайно? Лицо у него непроницаемое и никаких эмоций не выдаёт. Но после права, закончившегося последним, новый сосед поворачивается ко мне:

– Останься после уроков, нужно обсудить план ко дню самоуправления.

Может он защитил меня для того, чтобы получить ответную любезность? Это он зря.

– Мне нужно? – переспрашиваю я с демонстративным удивлением, а потом добавляю с усмешкой: – Это ведь ты меня записал, не спросив, так что ты и готовься.

Князев скрещивает руки на груди:

– А был смысл спрашивать? Никто кроме меня в любом случае не взял бы тебя в пару.

В этом он прав, но я не собираюсь сдаваться:

– Но я могла выбрать другой предмет!

– Твоя любимая информатика была уже занята, – Лис склоняет голову к плечу, но, поняв, что меня не переубедить, пытается зайти с другой стороны: – Неужели тебе охота краснеть перед пятиклашками?

– Неохота, конечно, – признаюсь я, и позволяю губам расплыться в довольной улыбке. – Но я и не буду. Ты ведь подготовишься, правда?

После этого, не дав ему ответить, хватаю сумку и торопливо покидаю класс. У меня сегодня игровой рейд в Логово Ониксии, а потом тренировка. Какой тут день самоуправления?

Бок и запястья до сих пор помнят удары мяча. Дома, сняв одежду, я кручусь перед зеркалом, рассматривая успевшие налиться синяки. Хмурюсь. Боли я не боюсь, но если подобное придется терпеть до конца года, я могу не выдержать – разозлившись, вмажу в ответ. И, как следствие, перееду к отцу и обеим Полуяновым. Папа ведь не станет разбираться, провоцировал меня кто-нибудь или нет. Он привык: есть преступление – есть приговор.

Долгожданный рейд срывается. После того, как наша десятка в прошлый раз продула рейд, команду покинул обидевшийся хил9. Выясняется, что второй целитель один не справляется, поэтому об игре не может быть и речи.

– Что усами шевелишь? – интересуюсь я у Арта, уже настроившегося на то, что для игры хозяйка привычно принесет за стол тарелку с бутербродами. – Если ты не собираешься быть моим новым хилом, то рейд отменяется.

Кот, разумеется, собирается быть исключительно котом, и примерять на себя иные роли отказывается, даже за буженину.

Поэтому на тренировку я отправляюсь в ужасном настроении. Оно становится еще хуже, потому что выясняется, что Тим в зале отсутствует.

– Романова, не знаешь, что с Шестаковым? – интересуется сэмпай. – Он в школе был?

Когда-то мы с Тимуром были не разлей вода, а сейчас я понятия не имею, где он и что с ним. Он снова заблокировал мой номер. Пытаюсь вспомнить, сталкивались ли мы в школе, но если бы сталкивались, я бы точно запомнила. Поэтому честно отвечаю:

– Не знаю, не видела.

– Ясно, – тренер хмурится. Кивает на моё запястье: – А синяк откуда?

Это он ещё на боку огромную отметину не видел, потому что ее очень кстати скрывает куртка. Но говорю, снова не солгав:

– В волейбол играла, мяч приняла неудачно.

– У тебя точно всё нормально, Романова?

– Всё в порядке, Андрей Владимирович. – Выдавливаю улыбку, понимая, что на третий раз всё же солгала.

Но сэмпай делает вид, что поверил, и начинает тренировку. Спаррингов сегодня нет, но макивары10 я бью с такой силой, словно они виноваты во всех моих неприятностях.

9.Союз

3 октября, четверг

Two feet – You?

Я превращаюсь в невидимку. Ашки присмирели. Может, поняли, что раз уж Лис меня не трогает, то и им не стоит. А может Полуянова в полной мере осознала перспективу поселиться со мной в одной комнате. В любом случае, факт остается фактом: поскольку и король, и королева, меня игнорируют, остальные следуют их примеру.

Уроки проходят спокойно, и даже немного скучно. На праве я вслушиваюсь в нуднейшую лекцию о понятиях преступления и наказания. На алгебре вместе с остальными пытаюсь исправить двойку по прошлой самостоятельной. На информатике подключаю к компьютеру Крапивина удаленный доступ и любуюсь тем, как он удивленно чешет голову и ругает непослушный курсор. На истории слушаю о странах Антанты и рисую черной гелевой ручкой на уголке тетради. То, что изначально выглядело клубком тонких линий, с каждой новой черточкой обретает четкость.

– Это что? – шепотом интересуется Лис, заметив картинку.

О странах Антанты ему уже всё известно, потому что слушает он невнимательно. Отвечаю, стараясь не привлекать к себе внимание историка:

– Фростморн. – Услышав это слово Князев поднимает похожие на медную проволоку брови, и мне приходится объяснить подробнее. – Зачарованный меч из Варкрафта11. Он поглощает души своих жертв и наделяет владельца огромной силой.

Собеседник усмехается. В истории России он может дать фору учителю, но об истории Азерота12 не знает вообще ничего. Ловлю себя на глупом желании рассказать, но наш разговор привлекает внимание историка:

– Романова, Князев, вы сели вместе, чтобы разговаривать? – хмурится он, сверля обоих взглядом. – Что такого интересного вы решили обсудить прямо во время урока?

Блин-малин. Сейчас он опять будет задавать дурацкие вопросы, ответов на которые я не знаю. Терпеть не могу это ощущение и уже чувствую, как шея сама собой втягивается в плечи. Но ситуацию внезапно спасает Лис, невозмутимо заявив:

– Дискутировали о том, в какой степени политика стран Антанты способствовала эскалации конфликта, Олег Васильевич.

Историк недоверчиво склоняет голову к плечу:

– Да неужели? И в какой же?

Я напрягаюсь, потому что даже для того, чтобы понять фразу Князева, приходится приложить усилия. Хочется закатить глаза от всех этих заумных словечек, которые Лис использует с демонстративной небрежностью. К счастью, на поставленный Трофимом вопрос Князев отвечает сам:

– Любой союз предполагает взаимные обязательства и при возникновении локального кризиса повышает вероятность вступления союзников в конфликт. – Он разводит руками, обозначая враждующие страны. – Это способствовало старту гонки вооружений и милитаризации. А когда все стороны уже настроены на конфликт, он в любом случае произойдёт, верно? Достаточно маленькой искры, чтобы полыхнуло пламя. Этой искрой и стало убийство эрцгерцога.

Оппонент хмыкает, признавая правоту отвечающего. Князев рассуждает уверенно и смело, но справедливость сомнений историка в том, что я способна поддержать беседу на заданную тему вполне обоснована:

– А вы что думаете, Романова? Дискуссия предполагает полемику. Вы в чём-то несогласны с Елисеем?

– Согласна, – киваю я. Понимаю: то, как мы оба выкрутимся из этой ситуации, теперь напрямую зависит именно от меня. – Но есть ещё кое-что. Любой союз предполагает недоверие. Какими бы нерушимыми не казались договоренности, от сомнений никуда не деться. Подозрительность всегда приводит к кризисам, а те, в свою очередь, к конфликту.

– Интересный взгляд на проблему, Аниса, – неожиданно хвалит меня историк, впервые за все годы учёбы. – Ведь именно недоверие стало причиной Боснийского кризиса. Ладно, продолжим урок.

Лис тоже смотрит странным взглядом, а я гордо задираю нос. О Боснийском кризисе я не имею ни малейшего понятия. Просто взяла за основу триумвират Альянса, Орды и Пандарии, распавшийся из-за недоверия и мнительности участников. Союзы одинаковы в любых мирах, включая выдуманные, и объединяет их одно: все они временны, и даже самым крепким из них суждено распасться.

– Останься на пару минут, – повторяет вчерашнюю просьбу Князев, когда последний урок заканчивается. – День самоуправления уже завтра. Давай обсудим темы занятий.

Неужто Лис решил, что после того, как мы вместе ответили историку, что-то изменилось? Что наш разговор на уроке что-то значит? Что Лис сумел втереться ко мне в доверие? Что между нами теперь тоже союз, или даже дружба?

– Нет уж, – мотнув головой, я торопливо собираю вещи в сумку. – Это твоя идея, вот сам к занятиям и готовься. Оценки за это никто не ставит, так что причин для стараний я не вижу.

Князев недовольно щурится. Произносит задумчиво:

– Тебе важно противостоять именно мне или всему миру в целом?

Замираю. Этот вопрос достаточно личный, заставляющий копнуть в поисках ответа слишком глубоко и узнать о себе нечто такое, чего знать не хочется. Хорошо, что всегда можно прикрыться легкомысленностью:

– Я никому не противостою. Просто делаю то, что хочу, а то, чего не хочу – не делаю.

И ухожу, чтобы ненароком не поймать взгляд Князева. Тем не менее, чувствую, как он прожигает спину. Надеваю куртку на ходу, пока мурашки всё еще щекочут где-то между лопаток.

Мне не нравится Князев. Тем, что он относится ко мне не так, как теоретически должен относиться. Попади к вэшкам королева ашек, Тимур бы её живьем сожрал, и косточек не оставил.

Лис поступает прямо противоположным образом. Его поведение слишком похоже на помощь и защиту, в которых я не нуждаюсь и не собираюсь их принимать. И всё же, эта его непредсказуемость цепляет меня, словно крючок игрового автомата с игрушками, то и дело заставляя мысли крутиться вокруг образа рыжего ботаника.

Не хочу думать ни о Елисее, ни о его помощи, ни о вопросе, который он мне задал. Всё вышеперечисленное автоматически вызывает во мне ощущение неясного дискомфорта. Выходя из школы, достаю из сумки наушники, собираясь заглушить лишние мысли песнями Эванесенс. У неё композиции подходящие – эмоциональные и с надрывом. Прохожу мимо труб теплоизоляции за школой, выбирая нужную мелодию, но едва поднимаю взгляд, сталкиваюсь с Шестаковым.

Тим стоит один. Курит. Смотрит на меня хмуро и оценивающе. Но если с Князевым говорить не хочется, то к Тимуру я неосознанно тянусь, словно мы разные полюсы магнитов. Поэтому, опустив наушники на шею, подхожу к Шестакову сама.

– Привет, – говорит он и выдыхает в мою сторону горький серый дым.

Морщусь. Я пробовала курить – Тим угощал, но мне не понравилось: ни запах, ни привкус, ни ощущения – не моё. Интересуюсь, остановившись рядом:

– Почему на треньке не был? – Ловлю его взгляд и тут же добавляю, чтобы не выдать лишней заинтересованности: – Сэмпай спрашивал.

– Не захотел, – выговаривает Шестаков по слогам. – Завтра приду. Наверное.

Будь всё как раньше, я бы уселась на трубы рядом с ним, дождалась, пока Тим, одну за другой, выкурит несколько сигарет. Мы вместе болтали бы свешенными ногами и встречали выходящих из школы знакомых. Потом так же вдвоём шли бы домой, неспеша, расслабленно и спокойно. Вместо этого я чувствую, как напряжена каждая мышца в теле, словно перед спаррингом. Понимаю: сейчас решающий момент, чтобы переубедить Шестакова. Чтобы понять кто мы друг другу теперь.

– Я не вернусь, Тим, – сглатываю слюну, потому что после этой фразы, сказанной вслух, в горле неожиданно пересыхает. Как-будто только теперь, когда я её озвучила, сказанное стало реальностью. – Я пыталась, но стало только хуже. Директор вызвал отца, и он приехал…

– Почему? – интересуется собеседник, практически безучастно – так, словно до моих проблем ему и правда нет дела. – Вы же с ним не общались три года.

– К сожалению, он теперь решил снова быть причастным к воспитанию дочери. – Я недовольно закатываю глаза, чтобы передать несогласие с этим фактом. – Мой перевод в «А» класс – его идея, а с ним воевать бесполезно.

Шестаков поджимает губы и тушит бычок об оцинкованную сталь трубы.

– Со всеми можно воевать, – дерзко и уверенно заявляет он. – Было бы желание. Вопрос в том, как далеко ты готова зайти.

Со стороны легко судить, но я понимаю, что мои с отцом силы неравны, и реши я бороться, в итоге всё равно проиграю. Возможно, будь я такой же жесткой, решительной и принципиальной, как Тим – дошла бы до конца и устроила бы Ксеньке с ее матерью «веселую жизнь», но какая станция будет следующей? Отдел полиции? Исправительная колония для несовершеннолетних? К такому я не готова и уверена, что лучше остановиться сейчас.

– Тим, я не хочу с ним воевать, понимаешь? Пока мне не исполнилось восемнадцать, у меня связаны руки. Я просто закончу школу, а потом… не знаю. – Отвожу глаза в сторону, чтобы не видеть разочарование в его взгляде.

– Сдаешься, значит, – со вздохом констатирует Шестаков. – Хорошо, я понял.

И что бы он ни понял, это точно не хорошо, потому что фраза звучит настолько угрожающе и зловеще, что у меня перехватывает дыхание. Но его всё ещё можно переубедить:

– Тим, ну ничего ведь не изменилось. Я – это я, независимо от того, в каком классе учусь. Что мешает нам остаться друзьями, как раньше?

Я рассматриваю его. Вижу, как недовольно дергается краешек губ, как вздымаются крылья носа, как сверкает в синих глазах решительность.

– Нет, – Шестаков качает головой, а потом ловит мое лицо за подбородок, заставляя встретиться с ним взглядом. Говорит тихо, но отчетливо, и каждое слово отпечатывается в сознании, словно он его ржавым гвоздём выцарапывает: – Всё изменилось, Ниса.

– Тим… – Опускаю глаза и касаюсь его руки.

Он пахнет табаком и мятой. И так близко, что я могу разглядеть каждую, из его светлых ресниц и своё отражение в тёмных зрачках. Не понимаю, зачем он так безжалостно перечёркивает нас из-за своих принципов. Неужели авторитет, положение, уважение и чужое мнение ему настолько важны? Через секунду Шестаков выдергивает руку так, словно я заразная.

– Значит, теперь я тебе понадобился? И любви, и романтики сразу захотелось? – выплевывает он желчно. – Теперь, когда ты стала одной из них.

– Я осталась прежней, Тим, – повторяю я, чувствуя, как слезы подступают к глазам. Он истолковал моё касание по-своему, и я чувствую себя униженной. Не оттолкни я его тогда, всё было бы иначе. Но разве сумею сейчас что-то доказать? Надежды мало, но я предпринимаю последнюю попытку: – И ты всегда был мне нужен. Ты мой друг, Тим. Лучший. И единственный.

Но Шестаков медленно качает головой, подтверждая, что наш союз разрушен.

– Уходи. – Он поджимает губы и становится настолько не похож на себя прежнего, что вызывает желание схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока не вернётся, не станет тем Тимом, которого я знала – с озорной улыбкой и искорками смеха в глазах, с румянцем на щеках и шутками по поводу и без.

Но я его не тормошу его. Признаю его право быть вот таким – чужим и холодным. Может, он отойдет, мы ведь и раньше не раз ссорились, хотя вот так серьезно – ни разу.

Ухожу, послушно пятясь назад, а потом, разворачиваюсь и быстро шагаю прочь. Снова надеваю наушники, но всю дорогу до дома не могу найти подходящей песни. Настроение настолько паршивое, что ни уроки делать, и есть, не хочется. Рейд снова отменен из-за отсутствия хила, и, выполнив от скуки пару игровых квестов, я выключаю компьютер.

Арт развалился на кровати и спит, смешно сопя и подергивая задней лапой. Его не волнуют ни межклассовые конфликты, ни союзы с кем бы то ни было, ни который день срывающиеся рейд, а круг интересов ограничен едой, сном и игрой с обглоданной мышью из искусственного меха.

– Мне бы твою беззаботность, – ворчу я, но кота не трогаю, чтобы не разбудить.

10.Сказки

4 октября, пятница

Mulholland Drive — Rhea Robertson

За завтраком мама в приподнятом настроении. Она одновременно жарит яичницу, варит кофе, наливает мне какао и печатает кому-то сообщения в телефоне.

– Саша сказал, что вы поговорили, – ни с того ни с сего, не то спрашивает, не то сообщает она.

То, что для неё отец всё ещё Саша, раздражает. Ну, хоть не Сашенька, и то ладно. Так странно – несмотря ни на что, мама умудряется любить того, кто её предал и променял на другую. Взрослые иногда могут вести себя глупо, до смешного. Напридумывают себе любовь, поверят в неё, а потом сами страдают.

– Можно и так сказать, – хмуро отзываюсь я и прикрываю рукой широкий зевок. – Он сообщил, что мой перевод – его затея.

– И я полностью с ним согласна. – Мама нечасто бывает столь категорична. – Нам обоим небезразлично твоё будущее, Ниса.

Сыплю в приготовленный ею какао маршмэллоу и флегматично размешиваю. Ложка звонко стучит по краям кружки с изображением Сильваны13. Моё будущее действительно могло бы быть иным, расти я в полной и счастливой семье. Если бы папа, как раньше, катался со мной на коньках зимой, шутил о нашей с ним схожести и забирал с тренировок в плохую погоду. Маме об этих мыслях не говорю – расставание и без того причинило ей много боли. Знаю, что реши папа вернуться, она бы всё простила, и это злит еще больше. Интересуюсь, подвигая ближе тарелку с яичницей:

– И что, ты правда согласилась бы на мой переезд к Полуяновым?

Маме ведь от этого было бы хуже всех: у Ксенькиной матери оказался бы не только её бывший муж, но и дочь, пусть и не по своей воле. Работа вытащила маму из того кошмара, в который мы обе окунулись после развода. Но ей всё еще плохо. Она не говорит, но об этом не нужно говорить. Я чувствую и так, без слов.

– Да, – кивает она и опускает взгляд в тарелку. – Но это крайняя мера и надеюсь, что до этого не дойдет.

Я тоже надеюсь, но жизнь такая штука, что ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Какое-то время мы обе молчим. Мама хмурится, увлеченно переписываясь с кем-то по телефону, а я просто хмурюсь. Мерещится, что даже глазунья хмурится из тарелки. Поэтому, чтобы не терпеть ещё и её укоризненный взгляд, расправляюсь с яичницей поскорее, макая в густой желток кусочек хрустящего тоста.

– Неужели в новом классе так плохо? – спрашивает мама, отвлекшись от переписки. – Атмосфера там гораздо дружелюбней и комфортней, чем в твоём прошлом.

Я бы поняла, если бы в эти слова она вкладывала сарказм, но родительница искренне так считает. Старательно отгоняю от себя мысль, что среди ашек мне не так плохо, как могло бы быть. Благодаря одному человеку, что отнесся ко мне хорошо. Незаслуженно хорошо. Блин-малин.

– Тебе кажется. – Вспомнив про Елисея и то, что сегодня нам с ним вести уроки у младшеклассников, мрачнею ещё сильней. – Но не переживай, я доучусь там. Исключительно для того, чтобы не попасть под крайние меры папиного воспитания.

Не мне критиковать его. Я ведь такая же: упрямая, как баран, настойчивая как Арт, выпрашивающий буженину, и привыкшая добиваться своего во что бы то ни стало, как он же.

– Просто я волнуюсь за тебя, Ниса, – признается мама со вздохом. – Я вся в работе. Иногда мне кажется, что с отцом тебе действительно было бы лучше.

– Тебе кажется, – с нажимом повторяю я ещё раз и, торопливо вымазав с тарелки остатки желтка, ставлю её в посудомойку. – Всё будет хорошо, мам.

С отцом и правда было бы лучше. Но лишь в том случае, если бы он, как и прежде, жил вместе с нами. Но такого варианта нет. А тот вариант, что предлагает он – ужасен. И для меня, и для мамы. И, чего греха таить, для обеих Полуяновых тоже.

После завтрака я впрыгиваю в черные джинсы, надеваю лонгслив и, накинув сверху любимую косуху, отправляюсь в школу. Судя по расписанию, уроки, которые сегодня предстоит вести, должны проходить в двадцать третьем кабинете на втором этаже.

По пути к нему меня грубо толкает Витя Тимофеев из вэшек. Удар получается настолько неожиданным и сильным, что я отшатываюсь, но обидчик, не глядя на меня, удаляется в противоположном направлении. Он пешка и пару недель назад готов был выполнять мои приказы по первому щелчку пальцев. Что же, теперь он подчиняется только Тиму и, очевидно, исполняет его волю.

Вторым меня толкает Коля Попов. У Шестакова послушные пешки, не подкопаешься. Но в этот раз я готова к подобному повороту и, вместо того чтобы отшатнуться, хватаю обидчика за шиворот:

– В чём дело, Николя? – угрожающе шиплю я ему в лицо. – Ты разучился смотреть перед собой?

Вижу, как бегают из стороны в сторону его глаза, ища защиты и помощи, но вокруг, как назло, одни младшеклассники.

– Не разучился, – выдаёт он, наконец и разводит руками. – Но, думаю, ты и сама всё понимаешь.

Киваю с готовностью:

– Понимаю, Николя. И ты тоже пойми. – Мой кулак резко впечатывается в его мягкий живот, заставляя согнуться пополам от боли. Ему бы на тренировки ходить не помешало, где на спаррингах такие удары быстро учат не расслабляться. – И другим передай, что я очень понимающая…

– Романова? – Рядом оказывается Елисей.

Он смотрит на изображающего степлер Попова, потом на меня, и без труда выстраивает логическую цепочку предшествующих этой сцене событий, но я поспешно отвечаю:

– Идём, скоро звонок. – Не желая объясняться с ним за происходящее, перевожу тему разговора: – У какого класса первый урок?

– У пятого «А». – Лис мрачнеет, но я и без того знаю, что увиденное ему не нравится.

Странный он. Излишне миролюбивый. Если всё время избегать проблем, они всё равно когда-нибудь догонят и обрушатся все разом. Но Князев каким-то непостижимым образом умудряется сохранять баланс. Или просто умело делает вид. Вот и сейчас он предпочитает не комментировать ситуацию, а обсудить предстоящие занятия несмотря на мой категорический отказ готовиться заранее:

– У них тема урока – «Сказка о мертвой царевне». – Он быстро шагает по коридору, а у меня не остается выбора, кроме как догонять и слушать. – И у шестиклашек обсуждение волшебства и морали в этой же сказке.

– Это Пушкин? – интересуюсь я, наконец, подстроившись под его широкие шаги.

Лис усмехается:

– А ты не безнадежна.

Проводить уроки даётся ему легко. Пятиклашки слушают рассуждения рыжего с открытыми ртами. Он сам как из сказки, еще и с редким именем одного из героев. Я отворачиваюсь, чтобы спрятать улыбку, когда дети задают ему дурацкие вопросы вроде тех, знаком ли он с семью богатырями и может ли разговаривать с ветром и месяцем. Окажись я на месте Лиса, наверное, разозлилась бы, но Князев умудряется отвечать им добродушными шутками и возвращаться к теме урока:

– Есть ли любовь в произведении? – задает он вопрос, после которого вверх уверенно взлетают несколько рук.

Это ведь тоже ашки и тоже ботаники, только мелкие. Пять лет разницы между нами ощущаются целой пропастью. Малыши кажутся такими наивными и простодушными – искренне тянут руки и торопятся ответить. Большинство из них явно симпатизируют временному учителю, особенно девочки. Для них Лис – олицетворение благородного и смелого королевича из сказки.

– Елисей влюбляется в царевну с первого взгляда и любит даже после того, как она умерла, – смущенно отвечает девочка с первой парты, а потом ответы сыплются с разных сторон один за другим:

– Любовь помогает героям пережить все трудности!

– Любовь Елисея возвращает царевну к жизни!

Князев кивает, и продолжает мысль:

– И счастливый финал сказки символизирует триумф истинной любви над злом и завистью, – бросив на меня взгляд он усмехается: – Что это вы, Аниса Александровна, глаза закатываете, у вас иное мнение на этот счет?

Скрещиваю руки на груди. Так положено, чтобы на уроках мы называли друг друга исключительно на «вы», обращаясь друг к другу по имени-отчеству, как настоящие учителя. Для нас это тоже игра, но в отличие от Князева я не успела к ней привыкнуть и не знаю всех правил. Тем не менее, отвечаю:

– Я думаю, что не стоит верить в такие сказки, Елисей Викторович. – Обвожу хмурым взглядом класс, видя, как меркнут адресованные Князеву улыбки, и продолжаю, обращаясь к ученикам: – Любовь – это просто блестящий маркетинговый ход, чтобы продать людям идею «счастливой жизни». Сказки и песни, книги и фильмы, внушают вам, что любовь – это волшебство, способное решить все проблемы. Даже оживить мертвых, как в «Сказке о мертвой царевне». Но это всё ложь. На самом деле никакой любви не существует, а мертвые не оживают от поцелуев. Об этом даже в вашем возрасте следовало бы знать.

Мои слова резко сменили атмосферу в классе с приятной и теплой на гнетущую. Даже солнце, только что светившее в окна, скрылось за тучами, словно кто-то щелкнул выключателем. Елисей оборачивается ко мне, склоняет голову к плечу, щурится недоверчиво:

– Ты правда так считаешь?

Киваю, выдерживая его пристальный взгляд. Конечно, я так считаю. И удивлюсь, если он сам думает иначе. Тем не менее, он не стремится ни спорить, ни переубеждать.

Дальше урок проходит спокойно, но тот жизнерадостный тон, который Князев сумел задать изначально, вернуть не получается. Словно я своей фразой умудрилась испортить настроение всем присутствующим в классе. И мне бы ощущать мрачное удовлетворение от этого факта, но отчего-то я чувствую себя паршиво.

На двух следующих занятиях Князев больше не заикается о любви. Он предлагает придумать для сказки альтернативный финал и решить, что было бы, если бы мачеха царевны была не злой. Помогает вычленить из сюжета моральные уроки и определить их актуальность в современном мире. Шестиклашкам же от Лиса достается каверзный вопрос о том, почему у царевны не было имени.

– Может, Пушкин не смог его придумать? – предполагает мальчик, сидящий у окна в третьем ряду.

– Не думаю, что у Александра Сергеевича было плохо с фантазией, – усмехается Князев. – Есть еще варианты?

Варианты есть, но вряд ли Лис именно это имел ввиду:

– Чтобы, когда она умерла, её не было жалко?

– Чтобы Елисею было сложнее её найти?

Мне и самой интересен ответ. Нехотя признаю, что учитель из соседа по парте получился отменный: Князев умеет поддерживать дисциплину, заинтересовать, каким-то непостижимым образом завоевать авторитет без применения силы. Это впечатляет.

– Во-первых, образ царевны от отсутствия имени становится универсальным, – наконец отвечает он, так и не дождавшись правильного варианта от учеников. – Во-вторых, это помогает сконцентрировать внимание читателя на сюжете, а не на индивидуальных качествах героини. Этот художественный прием позволяет каждому читателю представить царевну такой, какой он пожелает, и мысленно дать ей имя, которое ему нравится…

– Аниса Александровна, например, – громко шепчет кто-то с задних парт и хихикает, а я фыркаю, понимая, что нахожусь в шаге от того, чтобы испортить настроение и этому классу тоже.

Если уж на то пошло, то появись я в сказке, точно была бы антагонистом: злой мачехой, Змеем Горынычем или Кощеем Бессмертным. А благородные королевичи вроде Елисея бесят меня до зубовного скрежета.

С шестым «В» оказывается поладить сложней. Половину урока Князев вынужден суровыми взглядами пресекать шепотки, а потом, когда один из учеников не выдерживает и задаёт вопрос, наступает очередь Лиса закатить глаза:

– А это правда, что вы подожгли в туалете второго этажа дымовую шашку?

Вопрос адресован мне и задан с таким благоговением, что я не могу скрыть довольную улыбку.

– Правда, – отзываюсь я не без гордости. – Только этаж не второй, а третий.

– Ва-а-а-а-ау! – восхищенно тянут несколько человек и засыпают меня вопросами: – А она настоящая? Военная? А где такую взять?

Я собираюсь ответить, но Князев касается моего локтя, заставляя замолчать и перевести на него удивленный взгляд:

– Она обязательно ответит на все ваши вопросы, но только после того, как вы ответите на мои, правда, Аниса Александровна?

При этом он смотрит на меня неотрывно и выжидательно. Зеленые, как трава, глаза, поблескивают за стеклами очков. Ещё этот аромат лета, исходящий от него, окутывает меня, сбивая с толку…

– Правда, – зачем-то киваю я, хотя только что планировала вступить в конфликт.

11.Настойчивость

8 октября, вторник

Shout – Zayde Wølf, IVESY

В этот раз я сама готовлю завтрак, потому что мама торопливо собирает вещи в красивый ярко-красный чемодан.

– Где деньги ты знаешь, да и на карточке у тебя достаточно, – она носится по квартире, словно метеор: только что шуршала пакетами где-то в ванной, а уже в кухне, отдаёт указания. – Я буду звонить, как только смогу, но, если случится что-то из ряда вон выходящее – свяжись с отцом. Я его предупредила.

– Справлюсь как-нибудь, мам, – тяну я недовольно. – Иди лучше сэндвичей поешь. Они с форелью, авокадо и руколой – твои любимые.

Мама никогда от таких не отказывается, и сегодня – не исключение, но ест она на бегу – тарелка сопровождает её во время марафона по комнатам.

– Но если вдруг что, не забывай телефоны спасательных служб, – с полным ртом наставляет она откуда-то из коридора.

Ворчу, откусывая от своего сэндвича кусочек:

– Я постараюсь сделать так, чтобы от меня не пришлось никого спасать.

Ощущаю себя взрослой и самостоятельной. Той, кто легко справится в одиночку до ноября. Зато мама хорошо вжилась в роль беспомощного ребёнка, забывающего то паспорт, то кошелёк, то билеты на самолёт. Напоследок она недовольно вытряхивает из своего чемодана Арта и всё-таки уезжает, оставляя нас с котом вдвоём. А пока я закрываю за ней дверь и долго машу рукой на прощание, пушистый мерзавец ухитряется утащить из оставленного на столе сэндвича кусок форели.

– Дуралей! – беззлобно комментирую я, но вместо того, чтобы отобрать у него добычу, доедаю свой диетический безфорелевый сэндвич.

В школе за несколько дней ничего не изменилось. Ашки всё так же негостеприимны, а вэшки не оставляют попыток толкнуть свою бывшую королеву в коридорах. Тим меня избегает. Демонстративно. Он теперь даже на тренировки ходит с другой группой, а в школе мы каким-то чудом не пересекаемся.

Это держит меня в неприятном напряжении и создаёт ощущение надвигающейся беды, которую никак не остановить. Но я не предпринимаю попыток что-то изменить. Да и что я могу? Это как пытаться повесить обратно на ветки осенние листья, чтобы предотвратить зиму – не нужно, неправильно и глупо. Я ведь не сделала ничего ужасного, и Тим тоже это поймёт, рано или поздно. Просто ему нужно время, чтобы остыть и смириться с моим переводом. Я смирилась, значит, и он сумеет. А потом мы снова будем друзьями, как раньше.

– Все уже определились с темами проектов? – отвлекает от раздумий голос учительницы по праву.

Урок уже подходит к концу, и бо́льшая часть рассказанной Ириной Витальевной (за глаза её принято называть «Ива» по первым буквам инициалов) информации об ответственности за нарушение правил дорожного движения прошла мимо меня. Тем не менее я сама не остаюсь без внимания:

– Аниса, тебе, как новенькой, придётся определяться побыстрее, чтобы успеть к концу года. Работы предстоит много. Выбери, к кому присоединишься. Скорее всего, все ребята уже выбрали темы.

В этом она ошибается. Мне, как обычно, не просто будет найти пару. В прошлый раз помог Князев, но после того как вчера я чуть не сорвала его уроки, он вряд ли вызовется желающим.

– Мне проще будет одной, – уверенно произношу я, поднимая на учительницу взгляд.

Она мало знает о наших школьных порядках, о войне ашек и вэшек, о том, сколько проблем вызвал мой перевод в другой класс. Ива – адвокат. Она появляется здесь только для того, чтобы провести свои занятия. И если в «В» классе она невозмутимо читала свои лекции сквозь галдёж, понимая, что никому из учеников до её предмета дела нет, то в «А», где право является профильным, всё иначе.

О том, что ашки к концу года должны подготовить и защитить правовое исследование, мне известно. Оценка за него пойдёт в аттестат. Я-то в любом случае не планирую связывать жизнь с юриспруденцией, но тому, кому выпадет готовиться со мной, не повезёт. Хотя у них, вероятно, имеются и другие причины для нежелания быть со мной в паре.

– Не проще, – бесстрастно отрезает она. – Вас теперь чётное число, так что все разобьются на пары, поскольку исследование предполагает командную работу. Кто у нас в прошлый раз остался один?

Крапивин нехотя поднимает руку:

– Я остался. Но тоже предпочёл бы защищать проект в одиночку.

– Нет уж, – учительница остаётся непреклонной и безапелляционно заявляет. – Проекты одиночек я не приму.

Мне, в общем-то, всё равно, чем закончится эта ситуация. Друзей среди ашек у меня нет, поэтому с кем бы ни выпало защищать проект, это в любом случае не понравится ни мне, ни ему.

И всё же, я искоса поглядываю на Князева, который целенаправленно избегает на меня смотреть. Знаю, о чем он думает. О том, какими проблемами чревато ввязаться в подготовку в паре со мной.

Я почти слышу его мысли о том, что совместно с Крапивиным мы не только проект не подготовим, но и, возможно, подерёмся. Честно говоря, я даже не против – Кирилл давно просит. Поэтому просто наблюдаю за Лисом со стороны и пытаюсь угадать, что победит: его героизм и желание помочь, или необходимость подготовить лучший проект и защитить его на отлично. Он постукивает по парте кончиками пальцев, мысленно взвешивая приоритеты на красивых позолоченных весах:

– Я буду работать в паре с Анисой, – произносит Князев наконец. – А Кирилл в таком случае с Ксюшей.

Довольно хмыкаю. Елисей в очередной раз подтвердил статус благородного сказочного королевича, спасшего одноклассников от проблемы в моём лице. И понимает ведь, что тем самым обрёк на неприятности самого себя. Интересно, остальные оценили жертву? Или только я одна заметила?

Крапивин рад такому повороту событий. Но судя по вздоху, раздавшемуся за моей спиной, Полуянова, лишившаяся партнёрства с будущим медалистом, недовольна. Возможность насолить ей подобным образом я даже не рассматривала, поэтому она становится приятным бонусом. На губах расцветает довольная улыбка.

– Вот и хорошо, – констатирует Ирина Витальевна. – Рада, что мы так легко всё решили.

Это ей легко и хорошо. Ива уйдёт после урока, и мысли об этом разговоре вскоре выветрятся из её головы с уложенной волосок к волоску причёской. Для нас же самое интересное только начинается.

Князев, наконец, встречается со мной взглядом, пытаясь понять, что у меня на уме. Он не забыл, как на прошлой неделе я чуть не сорвала его уроки. А теперь с той же лёгкостью могу сорвать подготовку к проекту. Отец ведь предостерёг меня только от открытого противостояния, а про мелкое пакостничество ничего не говорил. Им и займусь.

Но, не только я слышу мысли соседа по парте, но и он мои. Мы поразительно хорошо понимаем друг друга для врагов. Лис выдыхает негромко, так, чтобы слышала только я:

– Не посмеешь.

А я воспринимаю сказанное как вызов, и моя улыбка становится ещё шире. Шепчу ему:

– Проверим?

– Не советую. – Тон Лиса становится угрожающим.

Его приоритеты для меня как на ладони: оценки, медаль, репутация. Теми, кто печётся о том, что скажут о нём другие, вообще поразительно легко манипулировать. Уже предвкушаю новое противостояние с Князевым и мысленно потираю руки.

– Я могу быть очень настойчивым, если дело касается того, что для меня по-настоящему важно, Ниса.

Звенит звонок, знаменующий конец урока, но мы его не замечаем:

– Вот и проверим, кто из нас настойчивей, – ухмыляюсь я. – У меня нет ни времени, ни желания заниматься твоим проектом, Князев.

– Не моим, а нашим, – заявляет он, и я неожиданно замечаю, как уголки его губ на мгновение приподнимаются в едва сдерживаемой улыбке. – Привыкай называть вещи своими именами.

Мне показалось, или наше противостояние ради противостояния ему тоже… нравится? Что же, придётся проверить кто кого настойчивей. Это даже может быть интересно.

От осознания того, что мама уехала в командировку и дома, за исключением Арта, меня никто не ждёт, идти туда не хочется. Поэтому я снова отправляюсь в заброшенную музыкальную школу. Поднимаюсь по усыпанным стёклами ступенькам. Смотрю на город с крыши. Поднимаю повыше ворот куртки-косухи, чтобы ветер не продувал – здесь, на высоте третьего этажа, его порывы гораздо ощутимей.

В этом месте я чувствую себя спокойно. Взбираюсь на старый деревянный ящик и сижу, беззаботно болтая ногами и жуя жвачку. Смирившись с тем, что я остаюсь в «А» классе, мне стало проще. Я даже нашла стимул в том, чтобы вместо проблем доставлять Полуяновой небольшие неприятности. Надеваю наушники и ищу в плейлисте телефона подходящую песню, но найти так и не успеваю – за спиной раздаются шаги. Подбросив в воздух очередной кубик жвачки, ловлю его губами и отправляю в рот, а потом оборачиваюсь, заранее зная, кого встречу.

Оказавшись на крыше, Князев оглядывается по сторонам. Знаю, что он тоже часто сюда приходит, но, во-первых, делает это в другое время, а во-вторых, всегда остаётся на нижних этажах. Мы пересекались пару раз, бродя словно призраки, но всегда молча расходились, уважая чужое личное пространство. Сегодня Елисей впервые нарушил правила. Для того чтобы продемонстрировать настойчивость, не иначе.

Блин-малин. Глушу в себе раздражение в надежде, что Лис, как положено, уйдёт, ничего не сказав, но он вопреки надеждам произносит:

– Хотел поговорить с тобой, Романова. И знал, что здесь и сейчас – лучшее время и место.

– Я бы поспорила, – отзываюсь хмуро и нехотя опускаю наушники на шею. – Но твою настойчивость оценила, и если на этом всё, то можешь идти.

Естественно, после столь прозрачного намёка, Елисей и не думает уходить исключительно мне назло. Шурша по крыше подошвами кроссовок, он подходит ближе. Прячась от ветра, накидывает капюшон белого худи и засовывает руки в карманы.

– Почему ты сюда приходишь? – спрашивает он вместо ответа и садится на противоположную сторону ящика, оказавшись от меня на расстоянии метра.

Хороший вопрос, ответ на который мне неизвестен, поэтому негромким эхом интересуюсь:

– А ты зачем?

Князев неопределённо ведёт плечом:

– Не знаю. Наверное, каждый раз, приходя сюда, я возвращаюсь к началу. Напоминаю себе, что на самом деле слаб и беззащитен, что человеческая жизнь слишком хрупкая, что каждой минуты, прожитой с того дня, когда обрушилась половина здания, могло для меня не случиться. Но они случились, эти минуты, и я благодарен. Поэтому ценю каждую из них и стараюсь выжать из неё как можно больше. Кто знает, сколько их ещё осталось?

Глубокомысленно. В отличие от меня, Князев в тот день был в самой гуще событий. Его первым достали из-под завалов. Обрывки воспоминаний о случившемся содержат картинки пятен крови на вороте его белой рубашки и галстуке-бабочке.

Интересно, если бы в тот день не ему, а мне угрожала реальная опасность, я тоже стала бы такой: активисткой, отличницей, ботаником, идущим на золотую медаль? Нет. Вряд ли.

– Можешь выжимать и дальше, – легко разрешаю я и выдуваю из жвачки огромный розовый пузырь. – Но у меня совершенно другой ритм жизни и никакого желания доказывать кому-то, что я чего-то стою. Я знаю себе цену и без медалей, и без отличных оценок, и без заискивания пешек. Даже не будучи «королевой», я – это я.

Князев беззлобно усмехается:

– Не думал, что ты тоже веришь в эту шахматную чушь. Ты права, Романова, ты – это ты. Но я знаю, какая ты. Не пытайся казаться хуже, чем есть.

Ветер поднимает с крыши пыль, закручивая в маленький вихрь. Я отворачиваюсь, не дав ей попасть в лицо. Небо затянуто серыми облаками, и солнце почти скрылось за горизонтом.

– Не думай, что знаешь меня, – произношу я и спрыгиваю с ящика, не желая ждать, пока этот разговор свернёт в сторону проекта по праву. – Ты не знаешь, Князев. Совсем.

После этого я привычно приклеиваю жвачку к стене и шагаю прочь, не дав ему сказать последнее слово, но Лис и не планирует. Он остаётся на ящике и смотрит на город, а я, спускаясь по лестнице, гадаю, обернулся он, чтобы глянуть мне вслед, или нет.

На город опускаются сумерки. Уличные фонари загораются один за другим, разливая по усыпанным листьями тротуарам жёлтый свет. Прохожих совсем немного. Люди спешат с работы или, кутаясь в плащи, выгуливают собак.

Когда прихожу домой, начинает темнеть. Обычно Арт встречает у входа и мяучет, что соскучился, но сегодня в квартире тишина. Обеспокоенно брожу по комнатам, пока не нахожу кота спящим на своей кровати. Он потягивается и зевает, морща белую мордочку, но не встаёт.

– Эй, ты чего? – тормошу я его, но кот просто смотрит на меня огромными жёлто-зелёными глазами, фыркает, недовольный тем, что я его разбудила.

Переодевшись в пижаму, устраиваюсь рядом, глажу его мягкую шерсть и тоже засыпаю.

12.Темнота

9 октября, среда

The Darkness is Coming — Oshins, Neutopia

Утро начинается с тревоги за Арта. Возможно, где-то в параллельной Вселенной существуют коты, которые могут не есть ничего долгое время, но это точно не про моего. Миска с кормом остаётся полной со вчерашнего дня, а сам он лишь немного попил воды.

– Арт, прекрати, я волнуюсь, – сообщаю я и треплю его за ухом.

Кот выглядит больным и слабым. Треугольный нос сухой, и подушечки лап – жёлтые, а не розовые, как обычно. Вообще-то, с Артом уже случалось подобное, когда он весной съел живого майского жука, залетевшего в окно. В тот раз кота рвало, потом он несколько дней отлёживался, но в итоге пришёл в норму. Успокоив себя тем, что и на этот раз всё обойдётся, я отправляюсь в школу, но весь учебный день сижу как на иголках, жалея, что питомцу нельзя позвонить и спросить, как он себя чувствует.

Я не ввязываюсь в перепалки. Прощаю нескольким вэшкам толчки и тычки. Оставляю без внимания пару язвительных замечаний от ашек, и совершенно не реагирую на реплики Князева. А как только звенит звонок с последнего урока, хватаю сумку и мчусь домой. На трубах вижу Шестакова, но мне и не до него тоже.

Несусь по ковру из опавших листьев, сталкиваясь с недоумевающими прохожими. Даже дыхание успевает сбиться, потому что я неправильно дышу ртом, впуская в лёгкие пахнущий сыростью прохладный воздух. Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, чтобы обнаружить: если что-то и изменилось с утра, то явно в худшую сторону.

На этот раз кот даже плохо реагирует на моё появление. Он неподвижно лежит на полу, не сумев взобраться на кровать, после того как спустился попить воды.

– Арт! – дрожащим голосом зову я, но он вяло дёргает головой и снова устало прикрывает веки.

Блин-малин. Интуиция подсказывает, что в этот раз ничего не обойдётся и ситуация гораздо серьёзнее случая с майским жуком. Паника медленно, секунда за секундой, сковывает мышцы, перехватывает не успевшее восстановиться дыхание, обосновывается в горле неприятным болезненным комком. Слёзы подступают к глазам, размывая картинку перед ними, а мысли беспокойно мечутся в голове.

Лучше бы плохо было мне, а не ему. В этот момент вдруг отчётливо понимаю, как сильно Арт дорог мне, и как катастрофически я боюсь его потерять. Мама, как назло, не на связи. И я даже подумываю над тем, чтобы позвонить отцу, но не хочется, чтобы он видел меня такой: уязвимой, разбитой, готовой расплакаться в любой момент. Со времён развода родителей я не ощущала себя настолько паршиво.

Дрожащими руками набираю номер такси, чтобы вызвать машину до ветеринарной клиники. Пытаюсь вспомнить, где хранится кошачья переноска. В панике мечусь по квартире, ощущая, как давят стены и как мало кислорода в воздухе. Прикрываю веки и пытаюсь собраться с силами, сконцентрироваться, но ничего не выходит. И, словно этого мало, раздаётся звонок в дверь. Долгий и требовательный. Я никого не жду и не открываю почти минуту. Но когда раздражающая трель повторяется, всё же щёлкаю замком.

– Князев? – не сразу выговариваю я, с трудом сфокусировав на однокласснике беспомощно блуждающий взгляд. Потом добавляю с усталым вздохом: – Ты победил. Ты настойчивей. Я займусь твоим проектом, но не сейчас. Сейчас уйди, пожалуйста, мне не до тебя.

Он странно на меня смотрит, но я не в том настроении, чтобы думать о его взгляде. Небось пытается понять, что со мной не так. Он не знает меня такой. Такой даже я саму себя не узнаю́. Пытаюсь невежливо захлопнуть дверь перед его носом, но он успевает ещё более невежливо просунуть в щель между дверью и косяком носок белого кроссовка.

– Что с тобой, Романова? – спрашивает он обеспокоенно и, не дожидаясь разрешения, оказывается в прихожей.

Говорить получается с трудом, противный ком в горле разрастается с каждой минутой. Отвечаю коротко и тихо:

– Ничего. Со мной – ничего. – При попытке объяснить ситуацию, слова застревают в горле, потому что произнести вслух то, что Арт прямо сейчас умирает, у меня не хватает сил.

Отвожу взгляд, боясь расплакаться, но Лис поднимает моё лицо за подбородок, заставляя на себя посмотреть.

– Ниса? – Тон у него встревоженный, должно быть, выгляжу я по-настоящему пугающе.

– Мне нужно в ветеринарную клинику, – нахожу я, наконец, верное определение происходящего, не содержащие в одном предложении слов «кот» и «умирает».

Князеву требуется секунд тридцать, чтобы понять ситуацию и домыслить всё, что я не произнесла вслух. Не знаю, зачем он пришёл, что хотел сказать, но, вместо этого он произносит:

– Я поеду с тобой.

У меня нет сил ни на то, чтобы спорить, ни на то, чтобы досадовать на его неуместное благородство. А на то, чтобы искать переноску, уже нет времени – пришло сообщение, что такси ждёт у подъезда. В своём теперешнем состоянии Арт всё равно никуда не сбежит, а времени терять нельзя.

– Тогда поехали, – киваю я, заворачиваю кота в плед, и вместе мы выходим в подъезд.

Пусть и нехотя, но вскоре приходится признать: помощь Лиса оказывается полезной. Пока у меня заняты руки, он закрывает дверь квартиры и открывает дверцу такси. Арт немного оживает, слабо поднимает голову и принюхивается, пытаясь понять, что происходит.

– Как его зовут? – любопытствует Князев, осторожно гладя кота по голове кончиками пальцев.

Вопрос заставляет на время вынырнуть из пучины отчаяния и мрачных мыслей, в которую я успела погрузиться.

– Артас.

Собеседник усмехается, пусть и слегка неестественно, но немного разряжает гнетущую обстановку пошутив:

– Он тоже виновен в падении Лордерона14? – А когда я изумляюсь его осведомлённости в том, о чём он неделю назад понятия не имел, Лис объясняет: – Прочёл в поисковике, когда читал про Фростморн.

То, что он не забыл о нашем разговоре, удивляет ещё сильней, но состояние Арта не даёт думать ни о чём другом. Поэтому я рассеянно отвечаю:

– Просто я нашла его зимой. И он был белый. А ещё расцарапал мне ногу до крови.

Князев кивает так, словно понял мою логику. Он говорит водителю, как быстрее проехать к нужной клинике, сократив путь через дворы, и спустя несколько минут мы уже в очереди. Следующие за хозяевами овчарки с перебинтованной лапой. Пахнет дезинфицирующими средствами. Арт дышит тяжело и через раз, а я снова едва держусь, чтобы не расплакаться.

– Пойдём, – Елисей касается тёплой ладонью моего плеча. – Я попросил, чтобы нас приняли побыстрее.

После этого начинается круговерть анализов, измерений, уколов и капельниц. Арт не сопротивляется, потому что сил у него почти не осталось. Лишь изредка приоткрывает глаза и жалобно на меня смотрит. От этого взгляда сердце каждый раз заново разбивается на мелкие осколки и хочется расплакаться ещё сильней, но я держусь.

К счастью, хотя бы разговаривать ни с кем не нужно – после того, как я вкратце поведала женщине-ветеринару о предшествующих событиях, эту миссию героически взял на себя Князев. Поэтому я просто молчу и мысленно прошу кота не умирать вот так у меня на руках.

Мы ведь с ним через столько всего прошли, и он всегда был рядом. Арт вытащил меня из апатии после того, как отец ушёл из семьи. Он всегда знал, когда мне плохо или больно, и приходил утешить. Он не просто кот, он мой друг и важная часть моего мира.

– Анализы неутешительные. Гемоглобин сильно упал, и тромбоциты в несколько раз ниже нормы, – сообщает ветеринар, разглядывая длинную распечатку. – И случай, судя по всему, запущенный. У кота с печенью проблемы, и состав крови уже успел необратимо измениться.

Это звучит, как приговор. Сердце сжимается от боли, и я не могу произнести ни слова. За меня спрашивает Лис:

– Можно что-то сделать?

– Можно попробовать переливание крови, но в нашей клинике этого не делают, и гарантий выздоровления никаких. А чтобы он пережил операцию, нужен Эпокрин или его аналог. Его нигде нет в наличии, только под заказ.

Блин-малин. Это какой-то непроходимый квест. Прижимаю Арта к себе так, что он не только открывает глаза, но и выдаёт жалобное «мяу». Я без раздумий отдала бы ему свои силы, свою кровь и свою жизнь, если бы это помогло, но это не поможет.

Лис отходит от меня на несколько шагов и звонит кому-то. Говорит приглушённо, слов не разобрать. Позволяю ветеринару положить кота в барокамеру и наблюдаю за ним, следя за тем, как на полсантиметра приподнимается и опускается шерсть на его спине в такт глубокому дыханию. Параллельно прислушиваюсь к разговору Князева по телефону:

– …Где мы найдём вам кота-донора? – Он повышает голос. – У нас счёт идёт на минуты!

Не знала, что Лис, такой спокойный и мягкий, может быть жёстким и требовательным. В то время как я сама, обычно решительная и смелая, не могу собраться с мыслями и сделать хоть что-то, чтобы помочь Арту. Знала ведь, что коты живут меньше людей, когда тащила его домой, но почему-то думала, что у нас впереди ещё сотни дней. Я не готова отпустить его. Не сейчас.

Теряю счёт времени. Оно тянется розовой жвачкой. Есть только Арт, который пока ещё дышит и я. Весь остальной мир стал чёрно-белым расплывчатым пятном. Мысли исчезают, и я запрещаю себе думать, потому что, когда они снова ворвутся в голову, первой будет та, что моему коту не выжить, а это слишком больно.

– Всё будет хорошо. – Закончив разговор, Князев оказывается за моей спиной. Его обещание звучит неуверенно, но пока даже слов достаточно, чтобы я не сошла с ума. – Я нашёл один флакон нужного лекарства. Мы заберём его по пути на переливание крови.

Картинка вокруг снова обретает цвет и чёткие линии.

– А как быть с донором?

Я ведь успела услышать, что из-за большого размера и веса, подходящего для переливания крови кота не то, что за несколько часов – за неделю не найти. Но Лис уже открывает дверцу барокамеры, намекая на то, что время терять не стоит.

– Они попробуют провести ксенотрансфузию, – рассказывает Князев, когда мы снова оказываемся на заднем сиденье такси. – Это когда кровь переливается от животного одного вида животному другого. Арту перельют кровь собаки. Такое не приветствуется и не гарантирует положительного исхода, но в нашем случае, когда ситуация неотложная, иного выхода нет.

Киваю, хотя суть сказанного понимаю плохо. Достаточно того, что его слова дают надежду. Стараюсь не смотреть на Лиса, не думать, почему он вообще вопреки логике помогает мне, и всё время пути наблюдаю за Артом.

Иногда мерещится, что кот перестаёт дышать. В такие моменты я тоже застываю, прислушиваясь. Воздух застревает в лёгких, и я сама не дышу. Каждая секунда превращается в вечность. И, прежде чем Арт медленно делает следующий вдох, я успеваю на шаг приблизиться к истерике.

Она всё же настигает меня, уже в ветклинике, когда кота помещают на металлический стол для осмотра. Князев быстро говорит врачу о том, что произошло, вручает стопку листов с результатами анализов и флакон с Эпокрином, а я неотрывно смотрю на Арта, свернувшегося в клубок, и жду, когда же он снова вдохнёт, но секунда за секундой проходят, а нового вдоха всё нет и нет. Кот не шевелится, а взгляд жёлто-зелёных глаз застыл.

– Он не дышит, – произношу я упавшим голосом, и слёзы всё-таки выкатываются из глаз, но я осторожно касаюсь белой шерсти и зову: – Арт! Арт!

Кот никак не реагирует на мой крик. Зато реагирует ветеринар. Она говорит строго:

– Выйдите, пожалуйста, девушка.

Так я оказываюсь за дверью. Устало оседаю на стул. Устремляю взгляд в пол, а перед глазами всё ещё кот, лежащий без движения на ветеринарном столе. Белое на сером, а всё вокруг – чёрное. Я люблю чёрный, но не сейчас, когда темнота грозит поглотить меня, растворить без следа, как сахар в чае.

Того, что происходит в кабинете, не слышно. В любом случае в моё отсутствие кричать там больше некому. Я молчу, снова пытаясь не впускать мысли в голову. Но они врываются и жалят сотней острых игл, едва открывается дверь, и Князев появляется на пороге кабинета.

Мы встречаемся напряжёнными и обеспокоенными взглядами. Чувствую, как дрожит всё внутри в ожидании того, что Лис скажет. Блин-малин. Я боюсь даже представить, что будет, если то страшное, о чём я уже успела тысячу раз подумать за последние минуты, действительно произошло.

13.Ложь

9 октября, среда

You? – Two Feet

– Ну? – тороплю я, потому что кажется, будто Князев молчит уже часа два, хотя на самом деле, наверное, и минуты не прошло.

– Нужно ждать. – Он тяжело вздыхает, устало проводит рукой по похожим на медную проволоку волосам.

Только сейчас замечаю, что сам Лис выглядит измученным. Скулы чётче обычного. Веснушки кажутся слишком яркими и заметными на бледном лице. Губы сжаты в тонкую линию. Переспрашиваю недоверчиво:

– Ты мне лжёшь?

– Не лгу. Твой кот правда жив, по крайней мере, был жив минуту назад. Сейчас его начнут готовить к переливанию крови, но гарантий того, что всё получится – никаких. Если он переживёт ночь и следующую пару дней, значит, нам повезло.