Читать онлайн Пролог. Документальная повесть

О происхождении бабушки с материнской стороны мне рассказывала мама и дожившая до 1960-х годов младшая сестра бабушки. По их версиям, мой прапрадед был крепостным по фамилии Федотов, бунтовщиком, его таскали на аркане для острастки других.

«Положениями» Александра Второго от 19 февраля 1861 года бывшие помещичьи крестьяне, получившие личную свободу, но не выкупившие землю у помещика и потому продолжавшие исполнять оброк или барщину за пользование помещичьей землей, стали называться временно обязанными.

Бывший крепостной Федотов, судя по всему, был человеком деятельным, «временно обязанным» быть не захотел и вскоре после реформы 1861 года с женой (моей прапрабабушкой) перебрался в губернский город Рязань. Федотовы приобрели дом около церкви Вознесения Господня, чаще называвшейся по одному из своих приделов Никольской или Николы Долгошеи. Каменный храм был построен около 1566 года на высоком берегу реки Трубеж по указанию царя Ивана IV Грозного. В 1761 году в храме был устроен главный престол в честь Святителя Николая Чудотворца и построена колокольня. Из-за того, что над алтарной частью купол был выше колокольни, церковь в народе прозвали «Никола Долгошея».

Храм расположился на перекрестке двух старинных улиц Рязани – Борисоглебской (современной Трубежной) и Никольской (ныне Павлова). Двадцать лет с 1848 по 1868 год священником церкви был Петр Дмитриевич Павлов, отец одного из самых знаменитых уроженцев земли рязанской, первого русского Нобелевского лауреата, академика Ивана Петровича Павлова. В Никольской церкви будущий академик венчался.

Этот православный храм первым в городе встречал приезжающих из Москвы, а основным въездом в Рязань со стороны столицы была Большая Мещанская (в советские времена улица Каляева, ныне Семинарская).

В 1863 году было учреждено «Общество Московско-Рязанской железной дороги», которое соорудило участок от Коломны до Рязани. Железнодорожные пути от Рязани до Москвы возводились при участии английских специалистов и строителей. В Англии в 1776 году был принят «Дорожный акт», в соответствии с которым по традиции, заведенной в Древнем Риме, вводилось левостороннее движение – способ организации дорожного движения, при котором транспортные средства обязаны двигаться по левой стороне проезжей части. В Великобритании и большинстве бывших британских колоний до сего времени принято левостороннее движение как на автомобильных дорогах, так и на железнодорожном транспорте.

Церковь Николы Долгошеи

В России было узаконено правостороннее движение, и, таким образом, железная дорога на участке Москва – Рязань так и осталась единственным исключением. Первый поезд из Москвы прибыл в Рязань 27 августа 1864 года. Тогда же было торжественно открыто здание вокзала «Рязань-1», и буквально с первого дня на железнодорожной станции работал буфет, который держали мои прапрадедушка и прапрабабушка.

Прапрабабушка прожила долгую жизнь и умерла в 1893 году в возрасте 96 лет. В 1843 году, когда ей было далеко за сорок, родилась моя прабабушка Александра.

Вокзал «Рязань». 1860-е гг.

Она рано начала работать, была золотошвейкой, так называли мастериц, выполняющих шитье или вышивку металлическими позолоченными (золотными) и серебряными нитями. Александра работала у Евгении Яковлевны – дочери ректора духовной семинарии. Квартира ректора находилась в здании, где через сто лет была мужская средняя школа, в которую я поступил в 1951 году. Квартира находилась в той части здания, что в начале 1950-х годов занимала детская поликлиника, в которой работала врачом моя мама.

Против воли отца Александра Федотова вышла замуж за Гаврилу Данилова – дворового человека из деревни Лесок (ныне – в черте Рязани). У Александры и Гаврилы было шестеро детей, появившихся на свет в такой последовательности: Иван, Елизавета, Татьяна, Василий, Прасковья и Анастасия.

Умерший молодым Иван был сапожником, Василий столярничал, Елизавета и Татьяна рано вышли замуж и посвятили себя воспитанию детей. Младшую Анастасию (и мама, и я называли ее «тетей Настей») я помню, еще в студенческие годы навещал ее. Жила она памятью о единственном сыне, погибшем на Великой Отечественной войне. Умерла в середине 1960-х годов.

Старшая сестра моей бабушки Татьяна Гавриловна вышла замуж за высланного из Санкт-Петербурга рабочего Василия Дементьевича Владимирова, который устроился на только что начавший функционировать в Рязани завод сельхозмашин – будущий «Рязсельмаш». В семье родилось восемь детей.

Хорошо помню двоюродных сестер мамы – богомольных старушек Екатерину, Надежду и Варвару. Чаще всего мама общалась с Екатериной, которая была для меня «тетей Катей». Не хочу сказать о них ничего дурного, но не представляю, чем они занимались, кроме ежедневных походов в церковь. Замуж вышла только Надежда, у которой была дочь Лариса (р. 1935), приходившаяся мне, таким образом, троюродной сестрой.

Среди детей Татьяны Гавриловны и Василия Дементьевича Владимировых выделялся старший сын Николай. Николай Васильевич Владимиров (1903–1959) – один из первых комсомольцев Рязани. В заметке «Сто лет назад»[3], посвященной столетию Рязанской губернской комсомольской организации, о двоюродном брате мамы подробно рассказывается.

Коля Владимиров – работал киномехаником (тех, кто демонстрировал фильмы и занимался техническим обслуживанием кинооборудования, в то время называли «машинистами») в кинотеатре «Дарьялы» на Почтовой улице. В 1920 году вступил в ВКП(б) и был направлен в один из райкомов партии города. К концу 1920-х годов дослужился до председателя Ухоловского райисполкома, затем работал в г. Орехово-Зуево Московской области. Позднее устроился в ВЧК.

Служба в «органах» на протяжении всего советского периода оставалась чрезвычайно опасной, а в годы сталинского безвременья уцелеть чекисту было очень нелегко. Вот и Николай Владимиров погорел. В 1942 году его арестовали, осудили по 58-й статье.

Поскольку не только двоюродный брат моей мамы, еще многие персонажи этой книги были «людьми 58-й статьи», считаю долгом немного напомнить читателю о ней, – имеющей прямое отношение к прологу моей жизни.

Александр Солженицын назвал эту статью «безразмерной», поскольку она содержала целых 18 пунктов, дал ее подробный обзор, начинающийся словами: «Парадоксально: всей многолетней деятельности всепроникающих и вечно бодрствующих Органов дала силу всего-навсего ОДНА статья из ста сорока восьми статей не-общего раздела Уголовного кодекса 1926 года. Но в похвалу этой статье можно найти еще больше эпитетов, чем когда-то Тургенев подобрал для русского языка или Некрасов для Матушки-Руси: великая, могучая, обильная, разветвленная, разнообразная, все подметающая Пятьдесят Восьмая, исчерпывающая мир не так даже в формулировках своих пунктов, сколько в их диалектическом и широчайшем истолковании.

Кто из нас не изведал на себе ее всеохватывающих объятий? Воистину, нет такого проступка, помысла, действия или бездействия под небесами, которые не могли бы быть покараны дланью Пятьдесят Восьмой статьи. Сформулировать ее так широко было невозможно, но оказалось возможно так широко ее истолковать»[4].

Статья 58 карала за «контрреволюционную деятельность», которая трактовалась очень широко. С 1921 по 1953 год, по данным МВД СССР, по этой статье было осуждено около четырех миллионов человек, приговоры часто выносили юридически неграмотные, зато «очень сознательные» секретари соответствующих парторганизаций.

Заключенные, приговоренные по статье 58, назывались «политическими» по сравнению с обычными преступниками («уголовниками», «бытовиками»). После освобождения «политические» в оговоренные судом сроки не имели права поселиться ближе, чем в ста километрах от крупных городов.

Председатель Спецколлегии Верховного Суда РСФСР Я. Я. Кронберг в 1935 году выделял девять форм контрреволюционной агитации, среди которых: «исполнение и распространение контрреволюционных рассказов, песен, стихов, частушек, анекдотов и т. п.; уничтожение и издевательства над изображениями, портретами, бюстами руководителей партии и правительства; контрреволюционная агитация, связанная с восхвалением и одобрением личностей и деятельности вождей троцкистско-зиновьевской оппозиции; все прочие виды и моменты контрреволюционной агитации».

Статья 58–10 гласит, что за анекдот или частушку, «а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания, влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев». Поразительно, но эта статья предусматривала любой срок, устанавливая нижнюю границу тюремного заключения, ничего не говоря о верхней!

Большинство пунктов 58-й статьи предусматривали смертную казнь. Более того, члены семьи репрессированного, «если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, караются – лишением свободы на срок от пяти до десяти лет с конфискацией всего имущества. Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, – подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на пять лет».

Не знаю, какую именно контрреволюционную деятельность инкриминировали до мозга костей идейному коммунисту Николаю Владимирову, однако, как ни кощунственно это звучит, но, учитывая, что привлечен он к ответственности был во время войны, то, получив «десятку», можно сказать, еще сравнительно легко отделался. И, насколько знаю, члены его семьи при этом не пострадали – Бог миловал.

Срок мой двоюродный дядя отбывал в Воркутлаге. Отсидел от звонка до звонка, дожил до реабилитации и права на жилплощадь в Москве. В последние годы жизни занимался «хозяйственной работой», как написано в справочнике. В школьные годы, бывая в Москве, я гостил у дяди Коли. Тем более жили он на улице Гаврикова недалеко от Казанского вокзала. Николай Васильевич, приезжая в Рязань, заходил к нам. Помнится, он делился воспоминаниями о Воркуте с моим отцом.

Беседа двух ветеранов ГУЛАГа была взаимно уважительной. Запомнилось высказывание Николая Владимирова: «Думаю, современной молодежи было бы полезно испытать хотя бы небольшую часть того, что довелось нам с вами». Н. В. Владимиров до конца жизни так и остался комсомольцем 1920-х годов с наивной верой в идеалы коммунизма. Во всяком случае, в семейном кругу убежденно высказывался в таком духе. И, конечно, как настоящий коммунист оставался воинствующим атеистом.

Никогда не забуду, как он отчитывал свою сестру Екатерину, которая попыталась перекрестить («осенить крестным знамением») любимого брата. Досталось от него и другой сестре Надежде, когда он узнал, что она, желая выздоровления брату Коленьке, поставила в церкви свечку святому великомученику и целителю Пантелеймону.

Бабушка – Карновская Прасковья Гавриловна

Бабушка моя, Прасковья Гавриловна Карновская (урожденная Данилова), родилась 27 октября (8 ноября по новому стилю) 1878 года. В метрической книге Спасо-Преображенской церкви об этом имеется запись: «Параскева родилась 27 октября, крещение 29 октября. Родители: бывший дворовый села Лесок Гавриил Михайлов Данилов и законная его жена Александра Федотова, оба православного вероисповедания. Восприемники: Рязанский цеховой Стефан Феодосиевич Громов и Рязанская мещанка Анна Алексеевна Жданова»[5].

Родители «Параскевы» умерли рано. В 1884 году скончался Гавриил Михайлович, а через год, прожив всего 42 года, Александра. Семилетнюю Прасковью («Пашу», как ее именовали домашние) взяла к себе Евгения Яковлевна, помнившая, насколько трудолюбивой и добросовестной была ее мать Александра.

Как и мать, Прасковья стала портнихой. Правда, моя мама рассказала один штрих – бабушка, хотя и была простого происхождения, любила ходить в театр, особенно посещать премьеры, а чтобы билеты приобретать по льготной цене, одалживала у знакомой форму гимназистки.

Всю жизнь Прасковья Гавриловна безвыездно прожила в Рязани. Ей было всего 13 лет, когда она сама начала зарабатывать на жизнь. Ее пристроили в мастерскую верхнего дамского платья известного в Рязани портного Ушера Борисовича Клейнера. Его след нашелся в рязанском областном архиве в списке заключенных заложников 1919 года: «Клейнер Ушер Борисович, 49 лет. Из мещан Влодавы Холмской губернии. Рядовой, после излечения в госпитале в Рязани, портной, неграмотный. Заключен советскими властями в Рязанский Концлагерь (функционировал 1919–1923)»[6].

Прасковья Гавриловна Карновская (в девичестве Данилова)

Бабушкина швейная машина «Зингер» с механическим приводом и через 100 с лишним лет стояла в моей московской квартире в полной эксплуатационной готовности. На ней, бывало, строчила и моя мама, имевшая специальность врача, но, видимо, гены давали о себе знать, у нее была страсть к вышиванию, вязанию и смежным ремеслам. Во всяком случае, ее поделки (детские носочки, варежки и прочее) бывали просто очаровательны.

Из воспоминаний моей мамы, обнаруженных после ее смерти: «В рождественский сочельник[7] 6 января 1924 года мама простудилась и заболела крупозным воспалением легких. Девять дней она была в тяжелейшем состоянии, без сознания. В бреду молилась Богу за нас с сестрой, чтобы он нас не оставил.

Денег на доктора и лекарства не было. Мама заболела ночью, и я побежала к другу нашего отца доктору Идельсону без зимней одежды. Как в сильный мороз добежала, не знаю, прислуга не хотела меня впускать, но я так просила и плакала, что разбудила доктора. Он моментально оделся, закутал меня в шаль, и на извозчике мы быстро добрались к нам. Доктор назначил лекарства и дал денег на их покупку.

А чтобы в дальнейшем не платить фельдшерице, показал, как делать уколы: кололи камфору каждые два часа. Мне было десять лет, и это был мой первый опыт медицинского работника.

Добрые соседи доктор Гинзбург и его сестра Эсфирь Давыдовна, жившие в этом же доме на третьем этаже, присылали бульон, кисель, лимоны. Я же все дни делала уколы и молилась, чтобы Господь не отнимал у нас мать. На девятый день был кризис, мама пришла в сознание и медленно стала поправляться».

Прасковья Гавриловна Карновская, какой я ее запомнил

Бабушку мою Прасковью Гавриловну немного помню. Она совсем не походила на ту, что изображена на вышеприведенном портрете. Старушка часто, стоя у окна, молча плакала, вспоминая свою рано умершую дочь Зою. А мне говорила, что у Зои есть сын Феликс (она называла Феля), очень хороший мальчик. Из слов бабушки я запомнил, что этот Феля – мой двоюродный брат – для меня образец поистине недосягаемый.

Вот этот каждодневно повторяемый разговор о хорошем Феле и плохом непослушном Сереже я и запомнил больше всего из общения с бабушкой.

Правда, было у меня важное «смягчающее обстоятельство» – и бабушка, и мама отмечали мою похожесть на деда – мужа бабушки Евгения Дмитриевича Карновского. Так, маленьким мальчиком я всегда считался похожим на дедушку с материнской стороны, и только став старше – на своего отца, к тому времени вернувшегося из ссылки.

1 августа 1949 года отмечался мой день рождения. Мне исполнилось пять лет, собралось много гостей, мне дарили подарки, я почувствовал, что значит быть именинником. А вскоре, 26 сентября 1949 года, бабушка умерла.

И стали мы с мамой ходить на Лазаревское кладбище. Долгие годы это был мой любимый туризм: мама окапывала могилу, сажала цветы, а я ходил за квартал от кладбища на колонку за водой и поливал их. Это регулярное посещение кладбища стало одним из ярких дошкольных воспоминаний.

Дедушка – Карновский Евгений Дмитриевич

Фамилия моих предков по линии отца моей мамы Карновские. В книге русско-французского лингвиста Александра Бейдера (р. 1963)[8] отмечается, что поскольку фамилия часто указывает на местность, откуда предки человека, то фамилия Карновский произошла от деревни Керны. Найти сей населенный пункт на современной географической карте не удается.

Понятно, что эта фамилия имеет польские корни. Весьма любопытно, что книга Исроэла-Иешуа Зингера «Семья Карновских»[9] начинается так: «О Карновских из Великой Польши каждый знал, что люди они тяжелые, упрямые, но ученые».

В фонде Рязанского губернского жандармского управления обнаружилось «Дело по обвинению Рязанского мещанина Карновского Иосифа Юделевича в принадлежности к политической партии. 01.04.1908–26.08.1908»[10].

Итак, первое, что в результате поисков мне удалось узнать о своем дедушке по материнской линии, это что он – мещанин. Сразу вспоминается комедия Мольера «Мещанин во дворянстве», в самом названии которого чувствуется ирония и сатира. Мещанин – это антоним дворянина, человек без знатного происхождения. А еще приходит на ум пьеса Максима Горького «Мещане», в которой это сословие, состоявшее из мелких домовладельцев, горожан и ремесленников, конечно, «обличается».

В переносном смысле мещанин – человек с мелкими, сугубо личными интересами, узким кругозором, неразвитыми вкусами, безразличный к интересам общества. В Российской империи до 1917 года мещанство – сословие, низший разряд городских обывателей.

Еще одно определение мещанства дал в своих трудах немецкий писатель и художник, лауреат Нобелевской премии Герман Гессе (Hermann Hesse; 1877–1962): «Мещанство подразумевало спокойное следование большинству, для ведения средней умеренной жизни, оно пытается осесть посредине между крайностями, в умеренной и здоровой зоне, без яростных бурь и гроз».

Это значение слова «мещанство» появилось во второй половине XIX века, в более раннее время оно обозначало лишь мещанское сословие, не имея негативной коннотации, выражающей эмоциональные оттенки. Так и воспринимаю я своего дедушку без отрицательных ощущений из-за его мещанства.

Из документов, хранящихся в Государственном архиве Рязанской области, удалось почерпнуть сведения о его родителях. Моим прадедушке и прабабушке, для того чтобы поселиться в Рязанской губернии, нужно было преодолеть «черту оседлости» – границу территории, за пределами которой в Российской империи с 1791 по 1917 год запрещалось постоянное жительство евреям (то есть иудеям), за исключением нескольких категорий, в которые в разное время входили купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, отслужившие рекруты, ремесленники, приписанные к соответствующим цехам.

В середине 1870-х годов мой прадедушка рядовой Юдель Михайлович Карновский, получив освобождение от воинской повинности, вышел в отставку и переселился из крупнейшего города Галичины Львова в уездный город Рязанской губернии Касимов.

Юдель Михайлович женился на Рейзе Мееровне Чеслер. Точное происхождение фамилии Чеслер неизвестно. По одной версии, она происходит от древнегерманского Kesil (Кесил), что означает «неловкий» или «торопливый», по другой – от немецкого Kessler, что можно перевести «изготовитель бочек». В XIII веке некоторые носители этой фамилии переехали в Швецию, где фамилия стала писаться как Keisler. В XVIII веке часть семьи обосновалась в Польше, где имя стало звучать как Chesler, а в русской транскрипции как «Чеслер».

Моя прабабушка была старшей из двенадцати детей многодетной семьи ремесленника Меера его жены Бэллы Зельдиной. Им удалось преодолеть черту оседлости и перебраться из Гродно в Рязань, потому что они были ремесленниками высокого класса.

На приводимом снимке Меер и Бэлла со своими старшими дочерьми. Поскольку Рейза была их первым ребенком, предполагаю, что девочка-подросток на заднем плане – это моя прабабушка.

Заметным и уважаемым лицом в городе Рязани был один из младших братьев прабабушки Абрам (ум. 1947). Абрам Миронович слыл любителем искусства, отвечал за освещение в драматическом театре, приятельствовал со многими артистами. В семейном архиве сохранилась коллективная фотография 1917 года «Кружка любителей и организаторов культпросвет работы», на котором А. М. Чеслер занимает почетное место.

Меер и Бэлла со старшими детьми

Но главное – он организовал в 1897 году Рязанское Вольное пожарное общество и бессменно возглавлял его более тридцати лет. «Общество» не являлось заменой профессиональных пожарных команд города. Наоборот, оно стало тем необходимым условием вовлечения граждан города в пожарное дело, тем «катализатором», благодаря которому борьба с пожарами становилась общенародным делом.

Рязанское Вольное пожарное общество было общественной организацией и не субсидировалось из городской казны. Деньги на лошадей, бочки, обмундирование команда зарабатывала сама. Абрам Миронович привлек к работе свою семью, включая старшую дочь Фаину.

Борьба с огнем была во все времена делом опасным, и случалось, что Абрам возвращался с пожара без своих роскошных усов, которые, впрочем, довольно быстро отрастали.

Абрам Миронович Чеслер

К 30-летию пожарного общества ему преподнесли сувенирный топорик с дарственной надписью «За ХХХ лет работы на пожарном поприще от команды Ряз. ДПО. А. М. Чеслеру 14/V111 1927». Этот инструмент у пожарных именуется «хулиганом» (англ. Halligan bar, Halligan tool) – ручной немеханизированный пожарный инструмент, конструктивно состоящий из стального стержня.

Когда он умер, на похоронах перед гробом несли пожарную каску.

У Абрама Мироновича и его супруги Патии Ефимовны было пятеро детей. Имени старшего сына не знаю, называли его на русский лад Кузьмой. Прожил «Кузьма» (1904–2002) почти сто лет. Второй сын Меер (1906–1995; моя мама называла его Майор) вел уроки труда в средней школе, младший Михаил (по паспорту Моисей; 1917–1970) работал в часовой мастерской на улице Почтовой (в советскую эпоху – улице Подбельского). Я иногда заходил к нему по поводу ремонта будильника. Он моментально все исправлял, денег с меня не брал и как будто признавал во мне родственника.

Пожарный топор («хулиган»), подаренный А. М. Чеслеру

А еще Михаил Чеслер был заядлым футбольным болельщиком. Во всяком случае, когда я ходил на стадион «Спартак», находящийся в конце моей улицы Свердлова, то почти всегда видел там орущего или свистящего «дядю Мишу». Он был знаком с «корифеями» Рязанского футбола, имел «собственное видение» причин неудач местных игроков (успехов заметных, откровенно говоря, и не было). Не раз наблюдал я сцену, когда он обсуждал с местными футболистами их неудачную игру.

В конце 1950-х годов рязанский «Спартак», допущенный в класс «Б» чемпионата СССР, взялся тренировать бывший нападающий московского «Динамо», один из героев исторической поездки команды по Великобритании в ноябре 1945 года Василий Карцев. Однажды, прислушиваясь к тому, что говорит знаменитый тренер подопечным, услышал: «Это лучше всех знает Миша Чеслер, – и на следующую реплику прибавил: – Я же тебе сказал, спроси у Мишки».

Старшая дочь Абрама Чеслера Фаина Абрамовна (ум. 1971) была замужем за военнослужащим по фамилии Шатилов, погибшим в конце Великой Отечественной войны. Фаина работала на фабрике бракером и воспитывала сына Эдуарда.

Со своим одногодкой Эдиком Шатиловым (1944–2010) мы в раннем детстве дружили. Сначала ходили в одну группу детского сада № 26, а затем оказались одноклассниками в школе № 2 (тогда 1-й мужской). Эдик был парнем добрым, но непослушным и неважно учился. У мамы его с ним было немало хлопот. О его взрослой жизни знаю мало, он был неоднократно женат, имел внебрачную дочь. Пожалуй, все.

Младшая дочь Абрама Чеслера Рахиль Абрамовна (1915–2007) вышла замуж за журналиста Моисея Исааковича Израильсона, командированного в областную газету «Сталинское знамя» и вскоре ставшего фронтовым корреспондентом. В 1941 году родился сын Валерий.

В отличие от своего двоюродного брата Эдика Шатилова Валера Израильсон был образцом послушания и прилежания. В школе хорошо учился, несмотря на «звонкую» фамилию, уверенно поступил в престижный радиотехнический институт. И последующую жизнь о нем доводилось слушать только положительные отзывы.

Когда пишутся эти строки, Валерий Моисеевич Израильсон – единственный здравствующий из моих рязанских родственников, который немного старше меня, и с готовностью дополняет скудные сведения, добываемые мной в архивах.

Долгие годы сестры Чеслер со своими семьями жили в малюсенькой квартирке на улице Подбельского. Каким-то образом там размещались Фаина с сыном, Рахиль с мужем и сыном. С ними жила самая младшая сестра моей прабабушки Рейзы Двейра Мееровна (Вера Мироновна; 1888–1971). Получилось так, что и моя мама, и я называли ее «тетей Верой», хотя мама приходилась ей внучатной племянницей, а я, стало быть, правнучатым племянником. Валере и Эдику она заменила бабушку, будучи сестрой их дедушки.

Старшие братья и сестры «тети Веры» перед Первой мировой войной разъехались из России. Она почти никого из них и не знала, и рассказать ничего толком не могла.

Я часто пользовался гостеприимством этой дружной семьи. В середине 1950-х годов в Рязани впервые появилась возможность принимать передачи московского телецентра. Высшим достижением техники казался черно-белый телевизионный приемник «Темп», который приобрели Израильсоны-Чеслеры, и я почти ежедневно заходил посмотреть в домашних условиях кино.

Продолжая свою родословную, отмечаю важную веху – в 1892 году Юдель Михайлович и Рейза Мееровна, после замужества ставшая Карновской, переселились из Касимова в Рязань. Семья обосновалась на улице Астраханской в доме купца-бакалейщика М. Н. Часоводова. Это был одноэтажный дом с антресолью, его снесли в начале 1960-х годов вместе с деревянными домами №№ 48, 50, 52, 54 на улице Ленина (так в советскую эпоху стали называть Астраханскую), когда решили возвести новое здание областной библиотеки и стелу-барельеф М. Горького.

У Юделя Михайловича и Рейзы Мееровны 15 ноября 1880 года родилась двойня – дочери Кейлен и Михель, 11 октября 1887 года – сын Иосиф (мой дед) и 4 января 1890 года – сын Абрам.

Юдель Михайлович организовал переплетную мастерскую. Его старший сын Иосиф поступил в Городское четырехклассное училище, но, отучившись два года, бросил учебу, как он пишет в объяснении жандармскому управлению, «за недостатком средств продолжать учение».

Прервав образование, Иосиф помогал отцу в переплетном деле и служил в пожарной дружине, которую организовал в городе его дядя Абрам Чеслер.

Здание Городского 4-х классного училища, в котором одно время учился И. Карновский (ныне – 10-я школа г. Рязани)

В 1905 году антиправительственные и антимонархические выступления, сопровождавшие Первую русскую революцию, привели к массовым еврейским погромам – 690 погромов в 660 населенных пунктах Российской империи. В результате столкновений по меньшей мере 1600 человек погибло и 3500 было искалечено.

Октябрь 1905 года выдался и в Рязанской губернии беспокойным. В местной общественно-политической жизни произошли события, возбудившие все местное население. 23 октября был собран митинг «для обсуждения вопросов, вытекающих из Манифеста 17 октября».

Манифест этот был разработан С. Ю. Витте по поручению царя в связи с непрекращающейся «смутою». В октябре в Москве началась забастовка, которая охватила всю страну и переросла во Всероссийскую октябрьскую политическую стачку. Манифест распределял прежде единоличное право Российского Императора на законодательную инициативу между собственно монархом и законодательным органом – Государственной Думой.

Кроме того, предусматривалось учреждение парламента, без одобрения которого не мог вступать в силу ни один закон. Также Манифест провозглашал и предоставлял политические права и свободы, такие как: свобода совести, свобода слова, свобода собраний, свобода союзов и неприкосновенность личности.

Во время выступления на митинге в Рязани совладельца завода сельскохозяйственных орудий, еврея Моисея Левонтина, призвавшего мирно, путем забастовок, добиваться от правительства осуществления обещанных гражданских прав и свобод, из толпы послышались крики: «Сукин сын, подлец, выжимаешь соки, ты же сам нас штрафовал за забастовки», нецензурная брань и далее: «бей жида».

Евреи-торговцы, узнав о случившемся в городском саду, уже успели тщательно закрыть свои магазины и квартиры, а сами, опасаясь насилий, перебрались в знакомые русские семьи или гостиницы. В седьмом часу вечера шествие вышло на Соборную улицу. Часть манифестантов с криками: «Бей жидов, громи, это они во всем виноваты!» бросилась к расположенным там еврейским магазинам, выбила в них двери и окна и, ворвавшись в магазины, расхитила и уничтожила почти весь бывший в них товар.

Почти одновременно с началом погрома на Соборной улице были разбиты и разграблены еврейские магазины и квартиры на Астраханской, Почтовой, Московской, Хлебной улицах, в Соборном проезде и на Базарной площади. В восьмом часу утра 24 октября на Базарной площади снова собралась большая толпа народа, которая здесь же принялась громить еврейские торговые лавки. Одновременно с этим погромы произошли на Маломещанской, Липецкой, Нижне-Почтовой улицах.

В ходе погромов пострадало четыре человека, мирное течение жизни было нарушено. Рязань жила слухами о скором возобновлении беспорядков. До 1 ноября 1905 года в городе были приостановлены занятия в школах, гимназиях, семинарии, не работали заводы и мастерские.

И тут случился пожар, в ходе которого 18-летний Иосиф Карновский смело бросился в огонь и вынес русскую девочку. По городу пошли разговоры о еврее, спасшем русского ребенка, которые надолго выбили «идеологическую почву» у потенциальных погромщиков. И погром в октябре 1905 года остался единственным в истории Рязани.

В 1908 году рязанский мещанин Иосиф Карновский, которому шел 21-й год, вызвал интерес у жандармского управления, о чем свидетельствует упомянутое выше хранящееся в Государственном архиве Рязанской области дело.

На первом листе докладная некоего полковника ротмистру Звайгзне:

«Начальник Рязанского Губернского жандармского управления. Апрель 1908 г. № 2062.

Совершенно секретно.

Отдельного Корпуса жандармов Ротмистру Звайгзне.

Предлагаю Вашему Высокоблагородию возбудить переписку в порядке охраны на предмет выяснения политической благонадежности Рязанского мещанина Иосифа Карновского, и если будут добыты данные, то приступить к формальному дознанию в порядке 1035 статьи Ус. участка суда и о результатах донести мне.

Приложение: вещественные доказательства.

Полковник [подпись неразборчива]».

Какие именно вещественные доказательства предъявил полковник, неизвестно, но развитие событий находим на втором листе дела в следующей докладной записке полковника также с весьма строгим грифом секретности:

«Совершенно секретно.

Прикомандированному к Рязанскому Губернскому Жандармскому управлению коллежскому асессору Булич.

Прошу Ваше Высокоблагородие в порядке 29 статьи Высочайше утвержденного об Охране на основании 258 статьи Ус. участка суда произвести обыск в квартире переплетчика Иосифа Карновского – Астраханская, д. Часоводова на предмет обнаружения преступной литературы и данных о принадлежности к преступному сообществу…

Примечание. Предварительно обыска надлежит негласным путем узнать, проживает ли данное лицо в указанной квартире, и после того только входить в дом…»

Протокол обыска, проведенного 31 марта 1908 года, написан от руки и неразборчив. Можно лишь понять, что обнаружены «1) сорок семь брошюр разного наименования; 2) сорок пять номеров политических журналов; 3) записная книжка в клетчатом переплете; 4) семнадцать записок и писем; 5) пятнадцать экземпляров журналов “Альманах”…»

Немного добавили сведений результаты допроса заведующего сыскной частью в городе Рязани Василия Рыкова: «Слышал я о Карновском, что он принадлежит к левой партии, а больше о нем сказать не могу».

Показания помощника пристава Московской части Рязани были более многословны, но столь же неинформативны: «Мещанина Иосифа Карновского я знаю несколько месяцев. Я обратил внимание на то, что Карновский часто гуляет по улицам бесцельно, встречается и разговаривает с подозрительными лицами, а при приближении моем они расходились. На это я обратил внимание и стал за ним наблюдать, но ничего предосудительного в его поведении не нашел.

Я не слышал, чтобы у Карновского были какие-нибудь сборища, или чтобы он раздавал кому-нибудь нелегальную литературу или кого-нибудь возбуждал против правительства, но думаю, что он принадлежит к какой-нибудь левой партии…»

Наконец, 21 апреля 1908 года состоялся допрос самого И. И. Карновского, который ничего нового не дал: «На предложенные мне вопросы отвечаю: я живу у своего отца и занимаюсь переплетным делом, ни в каких обществах не состою и ни к какой политической партии не принадлежу. Отобранные у меня при обыске 31 марта сего года брошюры приняты мною в переплет, но от кого именно, указать не могу, так как не записываю лиц, сдающих нам книги в переплет. Все отобранные у меня брошюры принадлежат одному лицу, но кому именно, не знаю, и сданы мне месяцев пять тому назад.

Журналы “Альманах” принадлежат мне, большинство из них мною куплены в 1907 и 1908 г. г. в Рязани в магазине Темаева. Открытка и два письма, писанные мною моему брату, принадлежат мне, а писанные стихи на четырех листках не мои, и не знаю, как они попали ко мне, думаю, что эти стихи были мне принесены вместе с брошюрами. Я отобранные брошюры не читал и никому не давал их читать и не знаю, запрещенные они или нет. Больше ничего объяснить не могу».

Упомянутый в объяснении «Альманах» – ежемесячный литературно-художественный иллюстрированный журнал политической сатиры, издававшийся в Петербурге в 1906 году.

А вообще при обыске 31 марта у Карновского изъяли книги, среди которых:

Якушкин В. Е. Декабристы, кто они были и чего они хотели. СПб.: Народное право, 1906.

Рябинин Д. Восьмичасовой рабочий день. М.: Типография А. П. Поплавского, 1906.

Федорович С. Какъ собираются и на что расходуются народные деньги. СПб.: Молот, 1905.

Какие нужны порядки? М.: Труд и воля, 1906.

Минин С. Письма к пролетарию о программе и партии социалистов-революционеров. СПб.: Вперед, 1907.

Бебель А. Антисемитизм и пролетариат. Пер. с нем. Одесса: Новая заря, 1905.

Короленко В. Г. Последний луч. Очерки и рассказы. 4-е изд. СПб.: редакция журнала «Русское богатство», 1907.

Лассаль Ф. …К рабочему вопросу. СПб.: 1906.

Каутский К. …Экономическое учение Карла Маркса. Пер. И. М. Дебу. СПб.: В. Врублевский, 1907.

Этот перечень свидетельствует о том, что переплетчик Карновский, несмотря на незаконченное начальное образование, проявлял серьезный интерес к политике, придерживаясь левых взглядов. Часть обнаруженной при обыске литературы можно было отнести к нелегальной.

Напомним, что происходило это в период Первой русской революции 1905–1907 годов. Декабрьское вооруженное восстание 1905 года в Москве было подавлено, но его отголоски слышались в провинции. И в расположенной поблизости Рязани это было заметно.

Тем не менее ротмистр Звайгзне постановил: «Я не нахожу основания для привлечения Карновского к дознанию в качестве обвиняемого в Государственном преступлении…» Все ограничилось негласным наблюдением по месту жительства.

Впрочем, вскоре Иосиф утратил интерес к политике. Он познакомился и сразу увлекся русской девушкой Прасковьей Даниловой. Увидел он Пашу в мастерской Клейнера, куда случайно зашел с родителями. Это была взаимная любовь с первого взгляда.

И с того дня Иосиф, что называется, повадился ходить к Клейнеру, чтобы свидеться с Прасковьей. Приводимую фотографию, датированную 14 января 1909 года, Иосиф подарил Паше, надписав: «Дарю на добрую долгую память Паше от Иосифа» и снабдив незамысловатым четверостишьем:

Паша была на девять лет старше, но не это было препятствием для женитьбы. Русская девушка не могла связать себя узами брака с иудеем, а семья Карновских была категорически против перехода Иосифа в православие.

Как бы там ни было, Иосиф крестился и в православии получил имя Евгения Дмитриевича. Обряд крещения прошел в церкви Преображения Господня, которая находится на набережной реки Трубеж, рядом с Кремлем. Высокий крутой берег, на котором возвышается храм, дал ему второе, народное, название – «Спас-на-Яру». Церковь до настоящего времени считается украшением города.

Церковь Преображения Господня, в которой в 1909 г. крестился Е. Д. Карновский

Находясь под надзором полиции («органы» – предшественники ВЧК все-таки установили его членство в социал-демократической партии), Евгений Дмитриевич не мог получить работу на государственной службе. Чтобы прокормить семью, он открыл переплетную мастерскую, в которой вначале работал один.

Потом с помощью друзей, получив кредит и поручительства, выписал из Германии машины, пригласил трех мастеров и стал брать сложные работы с золочением, выполнял дорогие переплеты.

Прасковья помогала мужу в работе и, кроме того, вела хозяйство. Надо было всех, включая рабочих, накормить. Дела в переплетной мастерской шли хорошо, жили вполне прилично.

В 1912 году у Прасковьи Гавриловны и Евгения Дмитриевича родилась дочь Зоя, а через два года – Нина. А родня Иосифа, ставшего Евгением, полюбила скромную и работящую Пашу. Правда, мама вспоминала, что кто-то из дальних родственников чуть ли не проклял детей «выкреста».

Нина и Зоя Карновские, 11 августа 1916 г.

Сестры Карновские росли очень разными. Несколько легкомысленная Зоя и сверхсерьезная Нина. Зоя имела способности к музыке, успешно окончила музыкальную школу. Она прожила всего 33 года и умерла в 1945 году от туберкулеза. Последние 12 лет жизни она постоянно болела, работать не могла, находилась на иждивении мужа – сотрудника МГБ Николая Ивановича Мирошникова.

Жарким днем 18 мая 1917 года Евгений с друзьями отправились на велосипедах купаться на речку Павловку, которая при слиянии в черте Рязани с Плетенкой образует впадающую в Оку реку Трубеж. Евгений бросился в речку и тотчас потерял сознание – случился сердечный приступ. Возможно, сказалась большая разность температур воздуха и воды.

Когда приятели вытащили его на берег, он уже не подавал признаков жизни. Евгению Дмитриевичу шел тридцатый год.

Евгений Дмитриевич Карновский

Кончина еще совсем молодых отца и сестры произвела на мою мать тяжелое и какое-то своеобразное впечатление – она решила, что и ей суждена недолгая жизнь, а потому с тридцати с небольшим лет стала считать себя старухой. Например, в ответ на замечание мужа: «– Ты рассуждаешь как старуха!» с готовностью соглашалась: «– А я и есть старуха».

Едва отметив сорокалетие, стала комментировать свой возраст репликой: «– Я – старый человек, мне скоро пятьдесят». И в этом не было кокетства или рисовки, а просто проявление характера.

Прасковья Гавриловна после внезапной смерти мужа осталась с двумя детьми (пяти и трех лет), без дающей постоянный заработок профессии и вообще без хоть сколько-нибудь радужной жизненной перспективы. Очень скоро переплетную мастерскую пришлось закрыть, ее имущество растащили. Осенью произошла революция.

Продолжить чтение