Читать онлайн Трещины реальности

Глава 1. Жёлтая каска

6:17 утра.

Темнота за окном была не просто отсутствием света. Это была густая, вязкая субстанция, осевшая в углах комнаты и придавившая грудь одеялом, пока мир за стеклом ещё не решил – быть ли дню. Веки Рю разлепились сами собой, будто невидимый палец, холодный и безразличный, аккуратно поддел их снизу. За тонкой стеной послышался приглушенный скрип пружин – Акико ворочалась в кровати. Он замер, прислушиваясь если скрип повторится, ей понадобится помощь. Помощь, которую он уже не знал, как оказывать.

Третий этаж их дома в Сэтагая хранил тишину, как музейный экспонат под стеклом. Даже собственные шаги по коридору, ведущему в ванную, звучали приглушённо и виновато, будто между половицами много лет назад насыпали мелкий песок – не для уюта, а чтобы заглушить, похоронить что-то очень важное.

В ванной свет люминесцентной лампы ударил в глаза, как наказание за попытку вернуться в реальность. Он щурился, включая воду. Сначала она хлестнула обжигающей струёй, будто из подземного гейзера, а через секунду уже леденила кожу до костей – всегда так, с точностью до абсурда, будто кто-то невидимый и равнодушный постоянно подкручивает краны в каком-то другом, параллельном измерении, издеваясь.

– Опять не выспался? – голос Акико, приглушенный дверью и утренней хрипотцой, пробился сквозь дерево. Он был похож на тот первый скрип кровати – тревожный и одинокий.

Он провёл ладонью по лицу, смахивая липкие остатки сна, которые цеплялись, как морская пена после шторма. По щеке прошла тень щетины. Шрам на скуле, о котором она никогда не спрашивала, отозвался тупым воспоминанием.

– Нормально, – солгал он, и слово повисло в воздухе тяжелым и некрасивым предметом.

Его «нормально» уже много недель означало ровно четыре часа прерывистого, тревожного забытья, где сны текли в такт звукам ночного Токио за окном: отдаленному гудку одинокой машины, завыванию сирены скорой, за которой никто не спешит, и приглушенным, обрывочным крикам пьяных клерков, теряющих человеческий облик где-то в подворотнях, в ожидании первого поезда. Это был не сон, а одно долгое, растянутое бдение. Дежурство на границе двух реальностей, ни в одну из которых он не мог войти полностью.

7:05. Кухня.

Кофе заваривался в старой капельной машине «Kalita» – подарке от дяди, пережившего ту самую аварию, которую в семье предпочитали не упоминать. Рю часто думал, что машина, должно быть, помнит тот удар – в ее пластиковом корпусе зияла тонкая паутинка трещины, заклеенная желтым скотчем, словно заживающая рана. Он наблюдал, как первые тяжелые капли, одна за другой, пробиваются сквозь бумажный фильтр, насыщенный темной горечью, и падают в стеклянную колбу, образуя на ее дне растущую, непроглядную черную лужу. Пар поднимался от нее дрожащим призраком, растворяясь в прохладном утреннем воздухе.

Ритмичное бульканье кофеварки внезапно перебил резкий, сухой щелчок. Тостер, будто бы вздрогнув, выплюнул два ломтя: один – подгоревший по краям, с угольными прожилками, словно обугленная карта неизвестной местности, второй – идеально золотистый, ровный и безмятежный. Абсурдная лотерея, в которой Рю почему-то всегда видел глубокий смысл.

Из гостиной доносился приглушенный, медоточивый голос телевизионного диктора, рассказывающего о чем-то неважном с натянутой, профессиональной улыбкой.

– Сегодня утром опять говорили про землетрясение, – голос Акико возник из-за его спины, ровно в тот момент, когда он взялся за ручку тостера. Она катила коляску, ловко и почти беззвучно огибая угол, будто исполняя давно отрепетированный танец. Колеса оставляли на линолеуме едва заметные влажные полосы – след от ночного дождя.

– Да? – откликнулся Рю. Его собственный голос показался ему чужим, осипшим от утреннего безмолвия. Он поставил перед ней на стол тарелку, где на белом фоне дымилась яичница-глазунья. Желток дрожал, колыхался, пойманный в ловушку из свернувшегося белка, – хрупкое, жидкое солнце, готовое лопнуть от малейшего прикосновения.

– На Хоккайдо. Ты не смотрел? – ее пальцы поправили край одеяла в коляске. Движение было привычным, почти машинальным.

Он покачал головой, не глядя на нее, и разлил кофе по керамическим чашкам. Пар окутал его лицо теплой, горьковатой влагой. Аромат был обманчиво уютным.

Между ними повисла пауза. Ее заполнил только голос диктора, доносящийся из другой комнаты. Рю подошел к окну. Двор-колодец был еще погружен в синеватую предрассветную тень, но на самом его верху, где пролегала узкая щель между крышами, уже горела узкая полоска холодного осеннего солнца. Он подумал о далеком Хоккайдо, о подземных толчках, которые где-то там, прямо сейчас, возможно, сдвигают тектонические плиты на ничтожную, но роковую долю миллиметра. Он представил, как по полу этой кухни могла бы пробежать невидимая дрожь, едва уловимая, но способная изменить все.

Он отхлебнул кофе. Он был крепким и обжигающе горьким, точно таким, каким его пил ее дядя.

7:40. Выход из дома.

Жёлтая каска лежала на тумбочке у двери, будто забытый шлем солдата. Пластик был матовым, потёртым на висках, с царапиной, пересекавшей наклейку с логотипом давно несуществующей строительной фирмы. Механическим движением он потрогал задний карман джинсов – бумажник на месте. Привычка, отточенная годами, ритуал, защищающий от хаоса.

Дверь закрылась с тихим щелчком, отсекая одно пространство и открывая другое. Утро встретило его прохладным ветерком, который сразу же принялся исследовать его тело, забираясь под рубашку и щекоча кожу мурашками. Он сделал глубокий вдох, втягивая воздух, пахнущий влажным асфальтом, далёким морем и сладковатым дымом из трубы соседской пекарни.

Он сел на велосипед, почувствовав, как продавленное кожей седло с привычной покорностью принимает форму его бёдер – ещё одна невидимая метка, оставленная временем. Первые пять минут он ехал почти не глядя, доверяясь мышечной памяти – тело само помнило каждую кочку, каждую трещину на асфальте, каждый люк. Заброшенный магазин «Луна» проплыл слева, как призрак. Его вывеска, полуоторванная, монотонно скрипела на ветру, издавая звук старых, никому не нужных качелей во дворе пустого дома.

На повороте к Сибуе толпа уже начинала клубиться у пешеходного перехода, вырастая из земли, как грибы после дождя. Рю замедлил ход, пропуская поток офисных работников в одинаковых тёмных костюмах. Их лица были застывшими масками, а взгляды – пустыми, устремлёнными в экраны смартфонов или в предстоящий девятичасовой маршрут тоски.

И тут, у канала, его взгляд зацепился за знакомую фигуру. Седой мужчина в зелёной, выцветшей до цвета болотной тины кепке сидел на своей привычной скамейке, как всегда. Но сегодня что-то было не так. Его поза была неестественно прямой и неподвижной, словно он застыл в ожидании важного сигнала. А его удочка, обычно прислонённая к перилам в нетерпеливом ожидании поклёвки или брошенная как попало, теперь лежала на сером бетоне параллельно поручню – с такой геометрической, педантичной точностью, будто её выверяли по линейке. Он не смотрел на воду. Его взгляд был пуст и направлен куда-то внутрь себя или сквозь реальность.

Рю проехал мимо, не останавливаясь, но где-то в глубине спины, между лопаток, защемило холодное, острое беспокойство, будто он стал свидетелем чего-то глубоко неправильного. Ощущение, что картина реальности дала мелкую, но роковую трещину. Он обернулся, но фигура на скамейке уже уплывала, превращаясь в размытое пятно, в очередную деталь пейзажа, которую мозг отказывался правильно интерпретировать.

8:15. Офис.

Лифт снова не работал. На табличке «Неисправен» кто-то нарисовал смайл перманентным маркером, который уже выцвел до бледно-голубого призрака улыбки. Рю смотрел на него несколько секунд, пытаясь понять – это акт вандализма или глубокая философская задумка о тщетности всего сущего. Лестница пахла старым деревом, средством для мытья полов и тихим отчаянием.

– О, Рю-сан! – Мизуки из дизайна, появившаяся из-за угла как яркая тропическая птица, щёлкнула жвачкой. Пузырь лопнул с тихим влажным звуком. – Вы сегодня особенно… уставшим выглядите, – она сказала это с лёгкой, наигранной заботой, за которой скрывалось профессиональное любопытство.

Он кивнул, не находя нужных слов. Её духи – какой-то сладкий, пудрово-цветочный коктейль – ударили в нос, вызывая першение в горле. Ему казалось, что он вдыхает не аромат, а саму её настойчивую, немного жалкую попытку казаться не такой одинокой, какой она была на самом деле. И всё же, сквозь это острое, почти болезненное понимание, по коже пробежал странный трепет – внезапное, неуместное желание ощутить этот навязчивый запах на своей собственной кожe, вдохнуть его глубже, чтобы разгадать скрытую под ним истинную ноту, ту, что она тщательно скрывала ото всех.

Его стол стоял у самого окна, которое не открывалось уже года два, если не три. Стекло было слегка мутным, с едва заметной паутинкой трещинки в углу. Напротив, в соседнем офисном здании, кто-то забыл закрыть жалюзи. В тёмном прямоугольне окна иногда мерещилось движение. Иногда ему казалось, особенно под вечер, когда глаза уставали от монитора, что если как следует приглядеться, в том кресле сидит его собственный двойник. И он тоже смотрит на него. Один из них должен был моргнуть первым.

– Рю! – голос босса, резкий и пронзительный, как удар стилета, заставил его вздрогнуть и отлипнуть от стекла. – Ты посмотрел баг-лист?

Он обернулся. Лицо начальника было обычным – озабоченным и немного потным.

– Да, – соврал он автоматически, даже не задумываясь. Ложь была таким же защитным механизмом, как кнопка «обновить» в браузере.

– Отлично! – босс уже поворачивался, чтобы уйти, его интерес иссяк так же быстро, как и появился. – Значит, к пятнице всё пофиксишь?

Рю кивнул, чувствуя, как пальцы его правой руки сами собой, помимо его воли, сжимаются в тугой, безмолвный кулак под столом. Он разжал их и посмотрел на бледные полумесяцы, оставленные ногтями на влажной ладони. Пятница была послезавтра. А в баг-листе было тридцать семь пунктов. Он снова повернулся к окну. Его двойник в соседнем здании, кажется, уже ушёл.

18:30. Возвращение домой.

Дорога обратно всегда занимала ровно на семь минут дольше – не шесть и не восемь, а именно семь. Виной тому был вечерний поток машин, выдыхавших усталый жар в охлажденный воздух, и пешеходы, которые шли, опустив головы, будто в самом деле искали на потрескавшемся асфальте утерянные ответы на вопросы, которые никто не задавал вслух.

Сегодня, пытаясь обойти пробку, он свернул на незнакомую узкую улочку, пахнущую жареным угрем и влажной глиной. И увидел пустое помещение с запылённым стеклом, на котором ещё угадывались призрачные буквы какого-то старого названия. Ему почудилось, что за стойкой, в глубине, мелькнула быстрая тень, знакомый абрис. Сердце ёкнуло. Но, приглядевшись, он увидел лишь собственное отражение – бледное, размытое лицо, искажённое трещиной на стекле и сумерками. Отражение смотрело на него с немым укором.

Дома пахло тишиной и варёной капустой. Акико сидела в гостиной и смотрела телевизор. Голубоватый свет экрана скользил по её неподвижному лицу. Щёлканье пульта сливалось с мерным, металлическим тиканьем настенных часов – два ритма, не знающих друг о друге.

– Как день? – спросила она, не отрывая взгляда от мелькающих картинок.

– Как обычно, – ответил Рю, вешая куртку на спинку стула и направляясь к кухне. Холодильник вздохнул на него холодом. Разогревая вчерашнее карри, он наблюдал, как в микроволновке крутится тарелка, и думал о бесконечном вращении планет, лишённых жизни.

Помогая сестре перебраться с кресла в туалет, он почувствовал, как её тело стало легче и хрупче лишь за один этот день. Ключицы выпирали под тонкой кожей, как хрупкие крылья птицы, которая давно забыла, как летать, и только собирает их для последнего, решительного взмаха.

– Ты ела сегодня? – спросил он, уже зная ответ.

– Суп, – монотонно ответила она, опираясь на его руку. – Тот, что в холодильнике.

Он знал. Миска стояла нетронутой, под тонким слоем пищевой плёнки, как экспонат под стеклом. Он просто кивнул.

Перед сном он проверил почту на своём старом ноутбуке. Среди спама и рекламы кухонных комбайнов – одно письмо от незнакомого адресата без темы. Тело письма состояло из одной строки:

«Иногда код – это не то, что ты пишешь, а то, что ты стираешь…»

Он почувствовал лёгкий холодок под кожей и удалил письмо, не дочитав.

В полной темноте комнаты Рю лежал на спине, слушая, как за тонкой стеной монотонно, снова и снова, скрипит коляска. Где-то на улице проехала машина, и свет её фар пробежал по потолку, оставив на мгновение полоску жёлтого света – призрачный, мимолётный след, точь-в-точь как его каска, висящая в прихожей. Он смотрел, как след тает, и думал о стёртых кодах, пустых комнатах и птицах, которые больше не летают.

Глава 2. Офисная симфония в ми-бемоль

8:17 утра.

Лифт в Kodama Systems снова не работал. Рю поднял голову: лестничный пролёт уходил вверх, извиваясь в полумраке, как нотный стан с неправильно расставленными, затянувшимися паузами. Он вздохнул и начал подъем. Третья ступень скрипела особенно жалобно и пронзительно сегодня – возможно, из-за недавней влажности, а возможно, потому что всё в этом здании, включая его обитателей, медленно, но верно разваливалось на части.

Воздух пах старым деревом, пылью и едва уловимым запахом остывающего металла – аромат времени, потраченного впустую.

На площадке между вторым и третьим этажом, в пыльном луче света из зарешеченного окна, стоял одинокий фикус. На пластиковом горшке висела самодельная бирка из картона: «Я – Фикус-сан. Поливайте меня по понедельникам. Спасибо!». Сегодня была среда, и земля в горшке потрескалась, образовав причудливый узор, напоминающий карту неизвестной пустыни из старого, забытого вестерна. Листья фикуса были покрыты тонким слоем пыли и поникли.

Вдруг из-за спины:

– Рю-сан! – Голос был резким, пронзительным. Танака из отдела тестирования возник перед ним, будто материализовался из самой тени лестничного марша. Его лицо было бледным, а глаза за стёклами очков казались неестественно большими. – Вы уже видели новую политику безопасности? – Он понизил голос до конспиративного шёпота. – Теперь категорически нельзя подключать личные USB-устройства. Прямой приказ сверху.

– У меня нет личных USB, – автоматически, почти машинально ответил Рю, хотя в правом кармане его джинсов как раз лежала старая, потертая флешка с потёршейся надписью «Резервные копии. Проект „Волна“. 2018».

Танака моргнул несколько раз подряд, очень быстро, словно его веки передавали какое-то срочное, закодированное сообщение азбукой Морзе, которое Рю не был в состоянии расшифровать. Он просто стоял и смотрел, как тот моргает, и в голове у него звучала только одна нота – глухой, усталый ми-бемоль.

8:23. Рабочее место.

Стол Рю напоминал археологический раскоп, где культурные слои говорили о медленном упадке: верхний слой свежих бумаг, под ним – слой отчетов прошлого квартала, глубже – слой кружек с засохшим на дне кофе, и всё это покрыто тонким, бархатистым слоем пыли. На подоконнике, в аккуратной композиции, лежали три мёртвые мухи – он наблюдал за ними уже неделю, но убирать не спешил. В их неподвижности и совершенной, бьющей в глаза очевидности их конца было что-то успокаивающее. Они казались ему более честными, чем большинство коллег, чьи улыбки были такими же застывшими, но куда более сложными для расшифровки.

Внезапно воздух вздрогнул и раскололся от сладкого, удушливого запаха. Мизуки из дизайна прошла мимо, словно порыв тропического бриза, и поставила перед ним бумажный стаканчик с паром. Жидкость внутри была странного, неопределённого бежевого цвета, словно кто-то развёл в горячей воде акварель под названием «песок пустыни» и добавил туда каплю молока из пакетика, у которого завтра истекал срок годности.

– Вам нравится? – спросила она, склонив голову набок. Её глаза блестели с ожиданием одобрения, как у ребёнка, показывающего рисунок. – Это новый сорт из автомата на втором этаже. Называется «Эфиопский восход с нотами жжёного пластика». По-моему, гениально.

Рю молча взял стаканчик. Сделал маленький, осторожный глоток. На вкус это было похоже на то, как если бы он лизнул батарейку типа АА – та же едкая химическая кислинка, тот же привкус окисленного металла и тщетной попытки выдать это за нечто глубокое.

– Интересно, – вежливо сказал он, потому что слово «отвратительно» было бы социально недопустимо и потребовало бы долгих объяснений, на которые у него не было ни сил, ни желания.

Мизуки сияюще улыбнулась и упорхнула, оставив его наедине со стаканчиком, мухами и тихим отчаянием нового рабочего дня. Он отставил кофе в сторону, к самой дальней кружке. Туда, где его уже не было видно.

10:45. Утренний брифинг.

Конференц-зал пах, как микроволновка в пятницу вечером после разогревания чьей-то забытой рыбы. Воздух был спёртым и влажным. На большом экране горела первая слайд презентации с кричащей надписью: «Ключевые показатели эффективности (но не ваши)». Шрифт был настолько бездушным, что казалось, слова были напечатаны не чернилами, а выдавлены из тюбика с отчаянием.

– …и поэтому мы должны синергизировать кросс-функциональные парадигмы, – бубнил Огава-сан, водя лазерной указкой по сложному, бессмысленному графику. Красная точка от указки нервно дрожала и прыгала по линиям, напоминая комара, который вот-вот сядет кому-то на лоб и высосет последние капли крови, оставшиеся после вчерашнего.

Рю перевёл взгляд на потолок. Он насчитал ровно семнадцать трещин в побелке. Одна из них была удивительно похожа на карту Хоккайдо, другая, если прищуриться, напоминала профиль Джона Леннона. Он размышлял, не является ли это знаком, но никакого значения этому найти не мог. Как и всему остальному в этой комнате.

– Рю-сан!

Его имя прозвучало как выстрел в тишине. Он понял, что пропустил вопрос, только когда все головы в комнате повернулись в его сторону с синхронностью стаи сов на ветке. Десятки глаз смотрели на него с вежливым, стеклянным ожиданием.

– Вы будете курировать проект? – повторил Огава-сан. Его брови были приподняты в изумлённой полудуге.

– Да, – автоматически ответил Рю, ещё не до конца вернувшись из своего путешествия по трещинам на потолке.

– «Да» – это «да, я понял задачу» или «да, я согласен её взять»? – уточнил Огава-сан, и в его голосе зазвучали нотки легкого раздражения, тщательно замаскированные под профессиональную педантичность.

В этот момент вентилятор кондиционера с надрывным шуршанием выдул новую порцию воздуха, который пах старыми носками, пылью и едва уловимой, тщетной надеждой на то, что когда-нибудь этот брифинг закончится.

– Я сделаю, – коротко сказал Рю, хотя не был уверен даже в том, что это за проект. Он просто знал, что это единственная фраза, которая позволит всем повернуть головы обратно к экрану.

Огава-сан улыбнулся тонкими, плотно сжатыми губами – так, будто поставил аккуратную галочку в невидимом списке под названием «Подчинённые, которых я умею мотивировать». Красная точка снова забегала по слайду, и Рю снова погрузился в изучение географии потолка. Трещина-Хоккайдо, казалось, стала чуть длиннее.

12:30. Обед

В комнате отдыха микроволновка тихо, с глухим стоном ненавидела свою жизнь, разогревая чей-то рамен. Запах, поднимавшийся из-под пластиковой крышки, был сложным и неуловимым – он напоминал то ли общественный бассейн в жаркий день, толи влажное бельё, забытое в стиральной машине на неделю. Рю развернул своё бэнто: рис с желтоватым, больным оттенком, будто его варили в несвежем чае, два тонких, сморщенных кусочка лосося, которые своим цветом и фактурой больше напоминали картон, пропитанный жидкостью для копчения, и один неестественно розовый, почти флуоресцентный лепесток имбиря, сверкающий, как пластиковый драгоценный камень.

Танака придвинул свой стул так близко, что Рю мог не только разглядеть крошечную, навязчиво зеленую частичку чего-то, застрявшую между его передними зубами, но и почувствовать запах его дыхания – сладковатый, с оттенком молока и чего-то химического.

– Вы знаете, почему в туалете на втором этаже всегда так холодно, даже летом? – спросил он, размахивая палочками для еды, как дирижёр провинциального, очень плохого оркестра.

Рю молча покачал головой, отодвигая свой лосось в сторону риса.

– Потому что там изначально установили мощный кондиционер специально для бывшего CEO, – Танака понизил голос до конспиративного шёпота, – который любил… медитировать в особых условиях. Низкая температура, полная тишина. Теперь это, понимаете, не просто туалет. Это комната для духовных практик. По четвергам там даже проводят сеансы рейки для желающих. В половине второго.

Рю кивнул, размышляя, можно ли считать медитацией его собственные ежедневные пять минут уединения, когда он сидит в кабинке, уставившись в металлическую дверную защёлку, и надеется, что в эти триста секунд никто не попробует дернуть ручку снаружи. Возможно, это и есть его форма дзена. Дзен полного исчезновения в гуле слива и искусственной вентиляции.

Он отложил палочки. Аппетит исчез так же внезапно, как и появился Танака.

15:00. Код и тишина

Монитор мигал одиноким курсором в пустом файле, как сигнал бедствия с далёкой, забытой планеты. Рю печатал медленно, будто клавиши были раскалёнными:

def find_meaning():

# TODO: найти смысл (спросить у Огавы? проверить в документации?)

# Временное решение: вернуть None до следующего спринта

return None

За соседним столом Мизуки с жаром обсуждала что-то по телефону, вжимая трубку в плечо и размахивая стилусом:

– Нет, ты не понимаешь! Я говорю, если он не видит разницы между хроматической аберрацией и хроматической гаммой, то что мы вообще можем с этим сделать? Это же базовые вещи! Это как путать… путать саке с оконной бытовой химией!

Её голос, визгливый и полный праведного гнева, сливался с монотонным завыванием кондиционера в странную, диссонирующую мелодию офисного бытия. Рю потянулся к наушникам, чтобы заглушить этот шум, и только тогда осознал, что уже больше часа в них ничего не играло. Тишина внутри чашек была густой и абсолютной, словно вакуум.

18:45. Уход

Офис опустел, выдохся, как легкие после долгого дня. Воздух застыл, наполненный тихим гулом серверов и запахом остывшего пластика. Рю оставался последним – он всегда оставался последним, словно по негласному договору с самим пространством.