Читать онлайн Редька на меду

Редька на меду

Постоянные прихожане храма и особенно его духовные чада, отца Василия обожали, а то и просто боготворили, так что мне иногда казалось, что молятся они не Господу Богу, а отцу Василию.

Боготворили столь откровенно, что я почти всегда чувствовал себя неловко: смущался, морщился, недоумевал и, тяготясь этим, держался среди почитателей отстранённо, внутренне даже высокомерно, видя, как женщины самых разных возрастов, да и многие из мужчин, ловили каждое его движение, внимали каждому его слову, взгляду, жесту, истолковывая всё как откровение, во всём усматривая знак свыше… И словно пчёлы за маткой, следовали за ним, когда он шел по храму – будто висели на нем, норовили попасть на глаза, прикоснуться к нему, а если он сам кого-то называл по имени, привлекал к себе и слушал, что-то советовал, все остальные вокруг будто таяли от умиления, словно Сам Христос Бог касался их и что-то говорил. А если отец Василий чем-то угощал, приглашал попить с ним чайку, а на прощанье благословлял ещё пирожком или конфеткой какой-нибудь, то это уж воспринималось как святыня…

И вопросы, которые иногда удавалось расслышать, меня тоже озадачивали, и я думал про себя: "Неужели и по таким пустякам надо тормошить священника? Ведь он же и так целыми днями на ногах! Да ещё в таком возрасте!.." У почитателей и на это был ответ: Ему Бог даёт силы. И…

– Батюшка, а мне на дачу можно поехать?…

– А у меня сын плохо учится…

– А мне, батюшка, увольняться с работы, или нет?

– Отец Василий, батюшка отец Василий, а у меня вот муж гуляет, так что мне делать?…

– А мне, отец Василий, идти домой, или как, благословите!.. – И каждый норовил пробиться сквозь толпу со своим вопросом.

К кому-то отец Василий наклонялся, привлекал к себе, что-то уточнял, спрашивал, иногда задумывался и потом отвечал вопрошавшему, иногда обещал помолиться, а иногда весело и во всеуслышание говорил:

– Поезжай, Анна, на свою дачу, копай там землю поглубже, во всю лопату. Езжай, говорю тебе, не трать тут зря время, – и добродушно усмехался, и ещё что-то неразборчивое говорил про себя. Потом снова:

– А ты, Дуня, дуй домой! Какое тебе ещё благословение? Я уж давно тебя благословил. Дуй, говорю, домой!..

И в храме возникало оживление, все отыскивали взглядами вопрошавшую старушку Дуню, а та смущалась и была рада, что с ней так весело обошёлся сам отец Василий, сам батюшка!.. А батюшка уже продвигался дальше, пробираясь из правого придела храма к амвону и алтарю, а его опять вопрошающе преследовали – и взглядами, полными умиления, и голосами: "Батюшка, благословите,.. батюшка,.. батюшка…"

Отец Василий вдруг словно отключался от всего, уходил в алтарь или уводил кого-нибудь на клирос для беседы, и все, не успевшие узнать его мнение о чём-то своём, теснились около амвона, ожидая его очередного выхода…

Не раз слышал я, как наиболее ревностные почитатели шептались о том, какой благодатный старец отец Василий, что среди его духовных чад есть люди, считавшие, что только молитвами батюшки они исцелились от тяжких болезней, что он не раз давал советы, оберегавшие от опасных поступков, что не дай Бог ослушаться батюшки… Сам видел и женщин, и мужчин, приезжавших со всех концов России и даже из-за границы, чтобы посоветоваться с ним… Знал также, что Псково-Печерские старцы питерским паломникам говорили: "Вам незачем к нам ездить. У вас там есть свой старец", и отсылали к отцу Василию. Наконец, и по собственному опыту знал, что не было случая, когда б я уходил от него без облегчения в душе – необъяснимого, иногда и неосознаваемого сразу, но как-то обогревался, словно около тёплой печки. Даже после самых тяжких приступов уныния и окаменённости я чему-то безотчетно радовался…

Однако относился к нему как к обычному священнику и беспрекословного благоговения у меня не складывалось. Кто-то будто подстрекал меня сопротивляться, и искреннее почитание его прихожанами храма, в котором он был настоятелем, толковалось мною как лицемерное, фальшивое подобострастие толпы. И раздражало....

"Взваливают на человека все свои глупости!" – думал я про себя, и часто стеснялся подойти к нему, чтоб ещё и самого себя не взвалить на него же, и в то же время молча "выговаривал" ему: "Ну, что же вы, батюшка, никого не одёрнете?.. Ведь не можете же вы не видеть нашей пошлости, не видеть без всякой меры слюноотделения?.." И мучался от этого угрызениями совести: ведь сказано же, что не судите да не судимы будете. И оправдывался: да не сужу я, а рассуждаю, ведь надо же как-то различать… И боялся признаться в этом самому отцу Василию, и в то же время вполне допускал, что он и без моего признания знает о моих тайных монологах. И чувствовал, что основания для этого, какие-то неуловимые, но есть, и при мысли о прозорливости отца Василия горел от стыда…

Однако ко мне он неизменно, с первых дней знакомства, можно сказать благоволил, и довольно скоро я и сам оказался среди той "элиты", поведение которой меня раздражало. Причин этого благоволения не знаю, помню только, что вскоре после знакомства я простодушно признался:

– А я вас почему-то сразу полюбил.

– А я тебя тоже. Сразу влюбился, – ответил он и загадочно рассмеялся…

Года три спустя после этого отец Василий прочёл книжку моих рассказов, неизвестно как оказавшуюся у него – сам я боялся показывать. И когда однажды пришёл в храм, он, словно поджидая меня, встретился мне у самого входа, как обычно в окружении свиты, и весело сказал:

– О!? Писатель земли русской пришёл. Скрыть от меня хотел, а? Не получилось, Николай Иванович. Ты, наверное, не веришь, что от меня не скроешься…

Я, можно сказать, похолодел, сразу сообразив, что речь идёт конечно же о книжке, перепугался и, опасаясь разгрома, попытался вильнуть:

– Не понимаю, отец Василий, о чём это вы?

– Как о чём? О твоей книге.

– Так я же вам её не показывал.

– Ты не показывал, а я её прочитал. Вот она у меня и сейчас здесь лежит. Хочешь, покажу? – и отец Василий весело хлопнул рукой по карману черной рясы.

Все вокруг умильно затаились, слушая наш диалог, я обмер, испугавшись публичного обличения, и что-то замямлил, оправдываясь…

– Не оправдывайся. Я и так тебя понял. Молодец, живое… Ты через природу говоришь, – пояснил отец Василий. – Ты каждую травинку чувствуешь. Благослови, Господи, талант! – и больше не было никаких подробностей, это была самая краткая, но точная рецензия на все мои рассказы: они действительно были не о природе, как поверхностно толковали мирские критики… Да и сам я чётко осознал написанное после его слов…

Признаться, я и теперь сомневаюсь, читал ли он мою книжку? Вряд ли при его занятости, может быть пролистал. Во всяком случае, в его руках я её никогда не видел, и была ли она в кармане его рясы в тот день – тоже вопрос…

Сам же он после этого не раз говорил в храме во всеуслышание, когда я просил его благословения:

– Благослови, Господи, талант! – и прижимал меня к себе, иногда накрывал мою голову рукой, будто передавая мне что-то.

Как правило, после общения с ним я чувствовал в душе необъяснимое ликование, иногда длившееся несколько дней. Во мне жила какая-то беспричинная как бы радость. Но относился к этому обыкновенно – вот только уходя из храма, явно чувствовал на себе ревностные, почти завистливые, как мне казалось, взгляды его беззаветных почитателей, наблюдавших за тем, как отец Василий обласкивал меня…

Постоянные прихожане стали меня замечать, я скромно здоровался при встречах. Иногда мы оказывались за одним столом в пономарской комнатке, приделанной сбоку алтаря, где отец Василий угощал "особо" приближённых чаем. Опять чаще он обращался ко мне, заметно подтрунивая: дескать, писатель ты, знаток душ, как думаешь? – а я смущённо отговаривался, и однажды кто-то из близких сказал:

– Вы бы вот книжку написали о батюшке! А так, чё болтать-то?..

Я в это время в очередной раз хандрил, чувствовал себя безнадёжно богооставленным, бесталанным и почти огрызнулся в ответ:

– Мне нечего сказать!.. – Молча же раздражённо подумал: "Сами и писали бы… Словечка в простоте не молвите. Всё ах, ох, батюшка не велел, батюшка не благословил, он всё видит, всё знает, ему всё открыто!.. Он что, святой?! Пророк? Моисей?! Вот и убедите, откройте и мне глаза. А то как фанаты: только те визжат, а вы слюну пускаете."

Наконец, и сам отец Василий однажды шутливо обронил: "А ты, Николай Иванович, написал бы про нас с тобой". – Сказал мимоходом, с усмешкой…

Меня это озадачило, я не обратил внимание на формулировку: не "про меня, то есть отца Василия" как мне подумалось, а "про нас с тобой"…

Естественно, что писать я не бросился, как это сделал бы любой из его беззаветных почитателей… Не бросился и потому, что в практике личного общения с отцом Василием я не видел ничего поразительного, чудесного, что ли?.. И ещё потому, что в этот период много читал святоотеческой литературы, особенно о монашестве, начиная с первых веков, и, тщательно вглядываясь в себя, думал, что мы понимаем христианство как-то прагматически, так как не раз слышал от разных людей, ринувшихся в начинавшие открываться храмы: "я походил туда (или походила), в церковь, да никакого толку. Всё осталось, как было".. Что и теперь не понимаем сути христианства, ища в нём земных благ, да ещё в обществе, дух которого откровенно антихристов, что мы не живём по-христиански, а "играем" в него, что христианство для нас не смысл жизни, которым оно должно быть (единое на потребу), а нечто вроде приложения к мирской жизни, которую мы ведём реально, что именно её, эту нашу земную жизнь, считаем главным, а вероисповедание наше как бы "должно" обслуживать её. Что по нашей жизни нам и христианами-то называться должно быть стыдно. Ведь и Христос сказал: "Когда приду второй раз, найду ли истинно верующих в Меня"…