Читать онлайн Запасные крылья

Неприхотливая женщина

В дверь постучали. Лара с тревогой открыла. Все-таки в наше время это случается крайне редко. Последний раз стучали, чтобы вручить повестку в связи с СВО. Да и то ошиблись адресом.

На этот раз все было прозаичнее. На пороге стояла соседка сверху. Ее фигура, словно пожеванная жизнью, опасно давила на дверной косяк. Косяк держался, хотя по регламенту должен был сгнить десяток лет назад. Дом был старый. Но не в смысле благородной старины, напоминающей о дворянах и серебряных канделябрах. Нет, «старый» в смысле «ветхий, драный, потрепанный». Когда-то его построил завод для своих рабочих. Потом завод благополучно скончался, а все его активы отошли в пользу семьи директора. Это называлось приватизацией. Дом за ненадобностью директор не взял, передал на баланс города, и тот болтался там ненужным довеском. В нем жили те, кто не накопил на более приличный вариант.

Лара была в их числе. И соседка сверху тоже. Это единственное, что их объединяло. Все-таки у Лары имелось высшее образование, отягощенное ученой степенью, и она считала, что попала сюда в силу недальновидной государственной политики. Лара сеяла иногда разумное, слегка доброе и сомнительно вечное в масштабах рядового университета. Государство платило преподавателям ровно столько, чтобы они могли питаться в студенческой столовой и иногда пить кофе в кафе напротив. Если отказаться от кофе, то можно купить новый шарфик. Хорошо хоть, квартира была своя, доставшаяся от родителей. Но Лара не роптала. Когда-то она попала под обаяние умных книжек, выбрала этот путь и честно топала по нему, регулярно нося в починку стоптанные каблуки. В свои тридцать с понурым хвостиком ей, конечно, хотелось большего, но жизнь упорно не делала никаких подарков.

Соседку сверху Лара не любила. Хотя слегка сочувствовала ей. У той сын пил как дышал, то есть не переставая.

Приход соседки не предвещал ничего хорошего.

Так и вышло.

– Цветок возьмешь? – кисло поинтересовалась та вместо приветствия. – А то мы с Женькой ремонт решили сделать. Пыль, грязь, он загнуться может.

Тут только Лара заметила здоровенный горшок, из которого пытался убежать набекрень посаженный стебель чего-то зеленого.

Шумно выдохнув в знак крайнего переутомления, соседка попыталась поставить горшок на пол. Но пол – понятие растяжимое. Она целилась в ту часть пола, которая простиралась за порогом, пытаясь внедрить свой цветок на Ларину территорию.

– С радостью бы, – Лара слегка прикрыла дверь и заткнула щель своим телом, – но у меня цветы плохо приживаются. Аура не та.

Соседка смотрела расфокусированным взглядом, что характерно для людей, которые пытаются смотреть в глаза, а хотят рассмотреть квартиру.

– Да какая там аура? Будешь бутылки от кефира холодной водой мыть, а воду не в раковину, а в цветок выливать. И чайную заварку не в ведро, а в него. Цветок-то у меня неизбалованный, можно сказать, неприхо́тливый. – Соседка неправильно ставила ударение, что очень подходило к этому перекошенному цветку.

«Совсем как я», – подумала Лара. Все, что целилось по жизни в мусорку, попадало в Лару. Она по-новому посмотрела на зеленого заморыша.

– Ладно, пусть здесь квартирует.

Ей вдруг захотелось покатать на языке это неправильное, но такое колоритное «неприхо́тливый», и она не отказала себе в этом удовольствии:

– Давайте сюда вашего неприхо́тливого.

Соседка просияла так откровенно, что стало ясно – на успех мероприятия она не надеялась. Да и Женька говорил ей, что эта Вобла цветок ни за что не возьмет. А все потому, что она, Зинаида, умеет к людям подход найти. Не зря в молодости надзирательницей в женской колонии работала. Хотела еще сказать, что от цветка сплошная польза в смысле кислорода, но эта гордячка Ларка уже захлопнула дверь. Даже не поблагодарила. Чистая Вобла. Зинаида обиделась, моментально забыв, кто кому сделал одолжение.

Наставница

Лара закрыла дверь и решила проветрить квартиру. Негативная энергия соседки должна через форточку выдуться во вселенную. Так ее учила наставница с многообещающим именем Руслана. Вроде бы мужское имя, а грудь четвертого размера. Это лишний раз доказывало, что в жизни возможно все. Нужно только верить и правильно конфигурировать свое поле.

Про поле и про то, как нужно мысленно идти в дамки, пугая шахами и уничтожая матами всех, кто встал на пути, Лара узнала в ходе еженедельных консультаций. Вот уже месяц она живет осмысленно, склевывая зерна мудрости с ладони Русланы.

Познакомились они довольно прозаично.

Когда Лара в очередной раз проникла в глубины жизни через задний проход, другими словами, оказалась в жизненной заднице, она поняла, что без поводыря оттуда не выберется. Ей нужен руководитель. Не в смысле штатной единицы, которая раздает задания, больше всех получает и ждет на корпоративах тостов в свою честь, а наставник по жизни, гуру.

Поиск занял полторы минуты. Интернет очень отзывчив на четко поставленные задачи. Лара вбила «как жить, когда жизнь дерьмо?» и тут же получила осмысленный ответ. Интернет кинул ссылку на сайт «Жизнь – дерьмо? Докажем обратное!».

Лара подумала, что вряд ли у них это получится. Все-таки у нее на руках неоспоримые аргументы своей правоты. Стопроцентное доказательство ее жизненного фиаско. Однако так хотелось, чтобы кто-то попытался это опровергнуть. Пусть попробуют найти в ее жизненном тупике хоть какой-то слабый кирпич, выбив который можно выйти на свет. Лишь бы недорого брали.

Она позвонила. Отозвалась женщина. Это была первая удача. Все-таки представления мужчин и женщин о жизненном фиаско несколько различаются.

Вторая удача не заставила себя ждать. Голос был такой, будто тебя взяли за горло и потащили к выходу на свет. Ты хрипишь и отбиваешься, но уже обречен на счастье.

– И что? – услышала Лара. – Молчать будем?

Лара не молчала. Она просто не успела начать говорить. Но теперь было поздно: говорить начала женщина.

– Понимаю. Трудно! Трудно признаться себе, что жизнь похожа на… – Она замялась. Видимо, нужен был точный образ, снайперский выстрел. – На сельдерей!

– Почему на сельдерей?

– Потому что гадость.

– А врачи говорят…

– Так! Ты теперь у меня, в моей компетенции! – безапелляционно заявила женщина. – И никаких других врачей чтобы рядом не проходило!

Как ни странно, Ларе понравился этот напор. Дозированная хамоватость вообще вызывает доверие. Сразу видно, что человек уверен в себе. А для руководителей это очень важное качество. Не для тех, кто командует и больше получает, а для настоящих, по жизни и по призванию.

Тут Лара поняла, как же ей хочется быть ведомой, пойти за этим голосом, повернувшись гордым затылком ко всем прошлым несчастьям. Лара облегченно выдохнула, и, видимо, сделала это довольно громко. Потому что женщина все поняла и пошла на резкое сближение:

– Ты кто? Чего хочешь?

– Я Лара. Простите, Лариса. Мне бы жизнь как-то поправить. Развернуть ее на сто восемьдесят градусов.

– С Русланой говоришь, – напрямки представилась собеседница. – Развернуть? Легко! Да хоть на все триста шестьдесят, – щедро пообещала она.

Лара хотела возразить, что триста шестьдесят градусов ей не очень подходят, но промолчала. Все-таки прослыть буквоедкой при первом же разговоре не хотелось. Общая же мысль понятна? Понятна. Ей пообещали украсить небо алмазами. При такой щедрости капризничать и цепляться к каким-то градусам невежливо.

С этого началась странная дружба с Русланой. Дружба, потому что у Лары появилось чувство защищенности. Как у молодого щенка рядом с половозрастным бультерьером. А странная, потому что за это удовольствие приходилось платить. Рублями.

Впрочем, денег было не жалко. Точнее, жалко, но только вначале. Потом Руслана объяснила, что это не траты, а инвестиции. Большая разница. Инвестиции – это когда ты тратишь с надеждой на прибавку. Вот сегодня слабая и несчастная Лара вложит деньги в свое духовное развитие, а завтра, сильная и счастливая, будет стричь плоды с этого дерева.

Вообще Руслана очень любила слово «инвестировать». Иногда Лара думала, что Руслана не просто ест, а инвестирует калории в свою грудь. Это была выдающаяся грудь. Когда Руслана надевала кулончик, он у нее не висел, а лежал. И так покойно лежал, как приклеенный. Остальные части тела почему-то не отзывались на пищевые инвестиции. Худые ноги втыкались в костлявый зад. Руслана была похожа на тощую корову с огромным выменем.

«Нестандартная внешность», – говорила про себя Руслана, любовно оглаживая грудь. И всем своим видом показывала, что видит в этом сплошные преимущества. Штучность. Уникальность. Эксклюзив.

Мать и сын

Зинаида, распаленная обидой, легко преодолела пару лестничных пролетов и толкнула дверь в свою квартиру. Маленькая прихожая, оклеенная уцененными обоями, обдала привычным запахом кошачьей жизнедеятельности. Это немного успокоило.

Женька валялся на диване, обложенный кошками, и что-то жевал. С утра он еще не пил и был способен к диалогу. Зина не знала, чего хочет больше: разораться на Женьку, что он дышит на кошек вчерашним перегаром, или поделиться с ним своей победой над соседкой. Все-таки не каждый день удается внедрить свой цветок во вражеский стан.

А Ларка – она вражина и есть. Не зря ее Воблой кличут. Сколько живет здесь, а все морщится, когда в подъезд заходит. Типа привыкнуть не может. Аристократка хренова. Даже шляпу иногда носит.

Женька, конечно, заслужил головомойку, ведь лежать днем неправильно. Зинаида многие годы проработала в колонии и твердо знала, что днем можно ходить или стоять, на худой конец, если устал, можно прислониться к стене. Но лежать нельзя. В колонии это было строго запрещено, а там не дураки устав писали. Особо одаренные задавали вопрос: почему? Но им доходчиво объясняли, что этот вопрос задают по другую сторону колючей проволоки. А здесь он неуместен. Нельзя, и все.

Зинаида хотела бы и дома иметь маленькую колонию, где никто не лежит днем на кровати и обед строго по расписанию. Где по пятницам помывочный день, а в четверг рыбный суп. Где в специально отведенном углу можно поиграть с матерью в шашки или смастерить человечков из желудей. Где все устроено настолько разумно, что и без карцера никто не помышляет нарушать дисциплину. И все к этому шло, складывалось как нельзя лучше. Сын Женька рос, не доставляя хлопот. Не сын, а образцово-показательный ребенок. Таких выпускали по УДО.

Но мечта разбилась о бутылку. Сын вырос и запил. Так распорядилась судьба-злодейка, подкинув ему карту безответной любви. Даже не любви, а болезненной страсти, затянувшей его как в омут. В его раскладе не оказалось козырей, чтобы отбиться. Женька принял эту треклятую карту и попытался утопить ее в бутылке. Пил он люто, до зеленых соплей. До скотского состояния. Правда, буйным не был. В пьяном виде он напоминал гориллу, сбежавшую из цирка. Вроде ручная, а дурная.

Вместо дома, где царит железная дисциплина, Зинаида оказалась в бедламе. Днем Женька валялся на диване, а вечером выходил во двор в поисках корешей. Хотя чего их искать? Этого добра в их затрапезном дворе как у дурака махорки.

Вот и сейчас. Лежит в обнимку с кошками, которые урчат особенно громко, видимо под воздействием его винных паров. Но если разораться, то Женька надуется и не сможет полноценно участвовать в обсуждении соседки. А язык чесался, как будто его покусали тучи комаров. Да и не вполне честно обсуждать Воблу без того, кто придумал ей это имя. Все-таки золотая голова у него, когда трезвый.

– Слышь? – сказала Зинаида и отодвинула кошек, чтобы присесть. – Вобла-то наша цветок взяла. А ты говорил…

– Ну и ладно. А че злая такая?

Все-таки Женьке нельзя было отказать в чуткости. Все замечает.

– Да как-то не по-людски. Цветок-то наш сграбастала, а в дом не пригласила, даже чаю не налила.

– Иди на кухню и налей.

Зинаида поняла, что сегодня душевного разговора не получится. Лучше бы поскандалила. Но сделала еще одну попытку:

– Да не про чай речь. Уважение-то она могла проявить? Я этот цветок почти что из семечки вырастила, ни в чем ему не отказывала. Сама притулюсь, бывало, сбоку, чтобы в окно посмотреть, а он по центру стоит, как начальник какой. Я ж разве против, сдвигала разве? А форточка! Сама задыхалась от духоты, а только маленькую щелочку, чтобы его не подморозить. А она раз – и сграбастала, я только заикнуться успела… И будет ли ему там хорошо? Не свое, так и не жалко. Люди вообще пошли равнодушные. Равнодушные и жадные. Вот у нас в колонии случай был…

Женька скривился. По интонации и преамбуле он заранее знал, о каком случае из жизни зэков пойдет речь.

– Ладно тебе. Не загнется твой сорняк.

Женька попытался встать, но неаккуратно. Кошка в ногах обиженно мяукнула.

Это было последней каплей. Женька накопил слишком много прегрешений. Назвал цветок сорняком, обидел кошку, лежит днем, так еще и Воблу оправдывает, что вообще возмутительно. Попахивает внутрисемейным расколом и бытовым предательством. Зинаида решила изменить сценарий вечера. У нее даже дзынькнуло что-то внутри. Душа властно потребовала учинить скандал с непременными слезами, корвалолом, осипшим горлом и заключительным катарсисом. Зинаида нуждалась в эмоциональной встряске.

– Умный? Умный стал? – взвизгнула она. – Мать за дуру держишь?

Женька закатил глаза и попытался улизнуть из комнаты. Но узкий дверной проем легко перегораживался глыбой материнской фигуры.

– Как же я устал, – в сердцах сказал он. – Ну ты-то хоть меня не доставай.

– Устал он. Пить надо меньше!

– Надо, – вздохнул Женька. – Я ж разве спорю?

И это его безвольное согласие так резануло бритвой жалости материнское сердце, что Зинаида посторонилась, пропуская сына. Он вышел, понуро и обреченно влача на себе оставшуюся жизнь. Мать знала, что вернется он нетрезвым.

Потеря ключа

Лара в очередной раз мысленно поблагодарила банкомат за хрустящую новенькую купюру. Руслана не любила мятые деньги. А расплачиваться с ней нужно было только наличными.

Сначала Лара думала, что это как-то связано с налогами, что Руслана прячет доходы от государства. Не хочет отвлекать его от более важных дел. Но потом Руслана объяснила, как все обстоит на самом деле, и Ларе стало даже немного стыдно за свою приземленность и подозрительность.

Все дело было в энергии денег, в ее переходе при тактильном контакте. Руслана принимала купюру двумя руками, клала на одну ладонь и плотно прикрывала другой. Слегка растирала шуршащую бумагу, потом подносила сцепленные лодочкой ладони к одному виску, к другому и говорила неизменное:

– Не уходи, побудь со мною.

Сначала невежественная Лара думала, что это строчка из романса. Потом поняла, что все гораздо глубже и сложнее. Деньги надо приманивать, договариваться с ними. Благодарно впитывать их энергию. Ценить красоту новенькой купюры. Так учила Руслана. Она ругала Лару за пользование карточкой, говоря, что у электронных денег нет души. Лара вспоминала про криптовалюту и биткоины, но не решалась вступать в спор. Да и как тут поспоришь. У Русланы веский довод – она богата. А Лара бедна. Вот и весь расклад. Глупо спорить про деньги с теми, у кого они есть.

Вот и сегодня предстоит встреча с Русланой. Купюра бережно вложена в конверт. Сеанс по спасению ее никчемной жизни начнется через полтора часа.

Лара вышла заранее, чтобы насладиться зимней Москвой. Снег только что выпал и пока не успел превратиться в серую мерзость под ногами. Красота была бесплатной, но быстротечной. Москвичи понимали это и выходили на прогулку, прихватив детей и собак. Лара в очередной раз подумала, что собаку она вполне могла бы себе позволить, раз уж с детьми не получилось. Стала бы чеховской дамой с собачкой. Поехала бы в Ялту и встретила там любовь.

Лара усмехнулась, представив себя бредущей по ялтинской набережной с собачкой на поводке. Эта картина не имела никакого пересечения с той реальностью, в которой она жила. И дело не том, что вырваться с работы можно только в каникулы. И даже не в том, что отели в Ялте стоят как крыло самолета. Главная проблема состояла в том, что Лара не умеет медленно ходить, гулять, совершать променад. Жизнь заставила бегать. До кровавых мозолей. Перескакивая через препятствия. Ларе захотелось рухнуть в воспоминания как повод пожалеть себя, но Руслана строго запретила такие настроения.

Все-таки хорошо, что Лара нашла такого специалиста.

Правда, поначалу Лара очень скептически отнеслась к новому знакомству. После первого телефонного разговора ей велено было явиться очно. Именно так Руслана и сказала. Лара не была уверена, что пойдет. Хотя бы потому, что позвонить – это бесплатно, а за очный прием нужно платить. Денег лишних не было, да и нахрапистость Русланы вызывала чувство опасливой настороженности. Возможно, она осталась бы дома, наматывая тоску на безрадостные воспоминания, но обстоятельства сложились так, что она пошла. Нет, не пошла. Побежала.

Лара с улыбкой вспомнила тот день. На улице был жуткий дубак. Москва ставила рекорд, решив выдать зимнюю норму холодов за несколько дней. Лара добежала до дома, поднялась на свой этаж и начала шарить в сумочке в поисках ключа. Мечты о горячем чае были такими возбуждающими, что руки подрагивали в нервном нетерпении. Но, увы, ключа не было. Как испарился.

Это был логичный финал дурацкого дня, когда все шло наперекосяк. С утра толпа в метро прижала Лару к парню, который самозабвенно матерился по телефону. Лара боялась сделать ему замечание. Потом ей в университетской столовой не хватило пирожка с курагой и пришлось взять с картошкой. Обидно, что стоявшая сзади девушка спросила про курагу, и ей вынесли целый противень, но Лара постеснялась сдать назад свой картофельный. И даже студент, на встречу с которым она ехала через всю Москву, отменил консультацию, когда она уже поднималась по эскалатору. Словом, это был день многочисленных маленьких обломов. Ее словно обстреляли шрапнелью неудач. Количество перешло в качество. Потеря ключа добила Лару окончательно, перевела градус страданий на новый уровень. Россыпь неприятностей показалась глыбой беспросветного несчастья.

Настроение вошло в пике, и собственными силами из него было не выйти. В этот момент и созрело решение поехать к Руслане. Явиться, как было велено, очно. Шут с ними, с деньгами. Какой в них толк, когда в жизни с утра достаются маты, в обед давишься картофельным пирожком, а вечером не можешь попасть в собственную квартиру. А еще мелькнула мысль, что Руслана предложит чай. Горячий. С сахаром.

Потом она заедет к Светке, хранительнице запасного ключа. Светка живет в странном месте, называемом Новой Москвой. Это такая Москва, которая без прилагательного не обходится. Есть просто Москва, которую никто не называет старой. И есть новая. Это так далеко, что нужен промежуточный пункт, где можно обогреться и напиться чаю. Иначе она не доедет. Сгинет, как в романах Джека Лондона.

Так потерянный ключ, собачий холод и надежда на чай привели ее к Руслане.

Первая встреча

Дом Русланы был таким солидным и нарядным, как будто сошел с плаката, прославляющего фонд капитального ремонта. Лара исправно платила в этот фонд. Квитанциями, как обоями, можно было оклеить подъезд. Однако ее дом оставался гадючником. Лара все недоумевала, куда деваются эти деньги. Видимо, их тратят на приличные объекты. На таких вот кирпичных красавцев с гулкими арками и колоннами по фасаду.

Дом внушал доверие. Не может человек, решающий чужие проблемы, жить в панельной хрущевке. Дом Русланы был подтверждением ее профессионализма. Чтобы в нем поселиться, надо справиться с жизнью на отличную оценку.

Входя в подъезд, Лара вспомнила слово «парадное». Все дышало сдержанным благородством. Никаких призывов не бросать кошачий наполнитель в унитаз. Здесь жили скучные люди, которым не хотелось рисовать на стенах или хотя бы попытаться расплавить зажигалкой кнопку лифта. Лара подумала, что она бы здесь прижилась.

Додумать эту сладкую мысль не получилось, квартира Русланы оказалась на первом этаже. Бронированная дверь без изысков и без кнопки звонка. Лара постучала.

Руслана открыла дверь с таким выражением лица, как будто Лара ходит к ней каждый день и уже порядком утомила своими визитами.

– Ты, что ли, звонила? – спросила она вместо приветствия.

Лара обескураженно кивнула.

– Ну заходи.

Руслана прошла в глубь коридора и затерялась в недрах квартиры. Лара пыталась сообразить, как ей быть, куда девать свой пуховик и нужно ли разуваться. А если разуваться, то желательно найти тапочки. И обязательно с закрытыми носами, потому что колготки зияли дырами на больших пальцах.

В ответ на ее замешательство из глубины квартиры раздался зычный голос:

– Одежду в шкаф, тапки сама себе выбери, они снизу, в ящике.

Лара нашла и шкаф, и ящик. Тапки были преимущественно с розовыми помпонами. Видимо, Руслана любила все красивое при условии, что оно розовое.

В тапках с помпонами, стесняясь нелепости ситуации, Лара пошла на поиски хозяйки. Комнаты тянулись вдоль коридора и очень напоминали коммунальную квартиру, как ее показывали в кино. Не хватало только развешанных по стенам тазиков и велосипедов. Как будто коммуналку расселили, тазики выкинули и сделали грандиозный ремонт, вбухав в него тонну денег. Все двери были закрыты.

– Где вы? – задала Лара резонный вопрос.

В ответ тишина.

В какой-то момент мелькнула мысль уйти. Оставить хозяйку наедине с ее причудами. Но Лара так замерзла, что было не до гордости. В коридоре тепло, а на улице холодно. Выбор был очевиден. Сначала согреться, а уже потом делать выводы по поводу всего происходящего.

Она открывала двери по очереди, предварительно постучав в каждую. Не переступая порог, заглядывала внутрь и бегло осматривала интерьер. Всюду правил стиль розовых тапочек. Все горизонтальные поверхности были заставлены вазочками, статуэтками и прочей мелочовкой. Диваны обложены подушками с изображением пейзажей. Даже издалека угадывалось, что это виды Италии, как ее изображают художники с Арбата. В душе возникло чувство легкого превосходства. Если бы у Лары была такая квартира, то она бы выбрала стиль ар-деко, ну или ампир. Похоже, хозяйка не отличалась художественной утонченностью. Это успокоило Лару и даже придало ей некоторую уверенность. Все-таки не с английской королевой дело имеет.

Кухня порадовала отсутствием подушек. Кухонный гарнитур напоминал о роскоши в исполнении армянских мастеров. Стандартные шкафы с деревянными фасадами, испещренными затейливой фрезеровкой. Это уже не модно. Такие ставили лет десять назад. Лара тщательно следила за новыми трендами в дизайне интерьеров. Знала, как говорится, красивую жизнь в теории.

Одна из дверей, как оказалось, вела в чулан. Это было помещение размером с маленькую комнату, только без окна. Почему-то именно наличие чулана окончательно убедило Лару в том, что к советам Русланы стоит прислушаться. Если человек владеет квартирой с крупногабаритным чуланом, то он знает о жизни что-то такое, чего не знает она, Лара, обладательница красного диплома о высшем образовании и места доцента на кафедре.

По закону подлости, который сегодня правил, Руслана оказалась за последней дверью. Лара почему-то развеселилась и даже захотела крикнуть: «Ку-ку, я вас нашла».

Хорошо, что не крикнула. Потому что Руслана была настроена по-боевому.

– Ну что? Все рассмотрела? Осталось в шкафы заглянуть.

Лара опешила.

– Так вы же сами… Я вас искала…

– Не гунди, – оборвала ее Руслана. – Сама-то все поняла?

– Простите, – начала, запинаясь, Лара. – Я думала, что…

– Ничего ты не поняла! – Руслана хлопнула рукой по колену, выражая крайнюю форму раздражения. – Тебя как кутенка бросили в прихожей, а ты ничего, знай хвостиком виляешь.

– Что же мне было делать?

– Не знаю. Уйти, хлопнув дверью так, чтобы она с петель сорвалась. Или пинком двери в комнаты открывать. Или разбить пару вазочек. Их же у меня как грязи. Заметила?

Лара совсем растерялась. Пинать двери и бить вазы она была не приучена.

– Зачем? – спросила она.

– А чтобы с тобой так не смели обращаться. Чтобы в следующий раз тапочки подали. Сечешь?

Лара кивнула. Говорить не могла. В горле стоял ком. То ли от обиды на Руслану, то ли от горького осознания ее правоты. Всю жизнь Лару задвигали на галер-ку, а она виляла хвостиком, демонстрируя дружелюбие.

– Считаешь, что тебя незаслуженно обидели? – продолжала напирать Руслана.

Лара едва заметно кивнула.

– Так заслужи! Пусть если обидят, то хотя бы заслуженно.

Лара таращилась, не зная, что ответить.

– Вот сейчас ты чего хочешь? – Голос Русланы немного потеплел.

– Хочу, чтобы жизнь наладилась, чтобы…

– Врешь! – оборвала ее Руслана. – Про жизнь ты последние лет десять хочешь. А я спросила про сейчас. Прямо вот в эту минуту. Ну не знаю. Поссать, например. Ну?

– Писать не хочу, – как-то по-детски оправдалась Лара. – Чаю хочу. Горячего. С сахаром.

– Ну так получи его.

– Как? – растерялась Лара.

– Откуда я знаю? Это же твое желание, а не мое. Сделай так, чтобы это получить.

Лара нерешительно топталась не месте. Потом робко спросила:

– Так я пойду на кухню?

Руслана молчала.

– Чай в шкафах поискать?

Опять тишина.

– А вы чай пить будете? – максимально доброжелательно спросила Лара. – Черный или зеленый?

Руслана скривилась:

– С тобой нет. От тебя неудачами заразиться можно.

Это было уж слишком. Терпеть издевательства от любительницы розовых помпонов было настолько унизительно, что Лара бросилась в прихожую и стала спешно натягивать сапоги, насилуя молнию рваными движениями подрагивающих рук.

Потом кинулась к шкафу, рывком достала пуховик и, даже не надевая его, устремилась к двери. К черту этот дом, к черту эту сволочную дуру, к черту последнюю надежду на новую жизнь. И со старой жила, ничего, не померла. Многие так живут, и она дотянет.

Но уйти не получилось. Поперек двери стояла Руслана. Ее феноменальная грудь, как башня танка, была направлена на Лару.

– Значит, так, – отчеканила эта странная женщина. – Стой и слушай. Я тебе рынок ломать не позволю. У меня неспроста такой ценник. Знаешь, почему мне люди платят? Я всех тащу до полной победы. Работаю без сбоя. И раз уж ты пришла, то вариантов у тебя нет. Плевать я хотела на твою тонкую душевную организацию. Хоть соплями изойди, а я тебе помогу. Потому что один провал, и сарафанное радио разнесет: Руслана промахнулась. Хрен вам всем. Для меня нет невозможного.

И, слегка смягчившись, добавила:

– Деньги на тумбочку положи и дуй отсюда. На сегодня тебе хватит. Каждую пятницу в семь вечера чтобы была у меня. Хватит эту волынку тянуть.

И она распахнула дверь резким, окончательным движением. Ларе оставалось только уйти.

Специалист по счастью

Руслана не солгала. У нее действительно не было сбоев. Какие только крученые, ломаные судьбы ни попадали в ее руки, все уходили починенные, распрямленные. Она выводила на свет тех, кто уже свыкся с темнотой. Кто перепробовал все средства и, отчаявшись, пришел к ней. Примитивная реклама в интернете «Жизнь – дерьмо? Докажем обратное!», регулярно поставляла новых клиентов. Руслана придумала этот слоган сама. Ей не нужен был никакой маркетолог. Более того, она презирала маркетологов и психологов. Руслана понимала жизнь нутром. И знала, что если человек подбирает слова, то он еще барахтается. А если сказал сам себе, что его жизнь полное дерьмо, то все, созрел. Пора брать.

Ну и, конечно, сарафанное радио. Его никто не отменял. Благодарные клиенты работали лучше любых рекламных агентов. Тащили к ней тех, кто погибал. Оказывается, у любого человека рядом есть хоть один, кого надо спасать.

И тут начиналось главное – отсеять реальные беды от придуманных. За долгие годы своего бизнеса Руслана поняла, что людям свойственна тяга к страданиям. Им вечно чего-то не хватает для полного счастья. Как только Руслана сталкивалась с таким случаем, то ограничивалась мощным поджопником и даже денег за это не брала. Ругала бесплатно и от души. Но ругала витиевато, напустив флеру, что усугубляло эффект.

Вот недавно пришла одна такая страдалица. Ребеночка зачать не может. Прямо до дрожи хочет, в подушку плачет, врачам мозг выносит. А у самой уже двое пацанов. Девочку ей, видите ли, захотелось. Ну Руслана и дала ей жару. Орала так, что у кошки на улице случились преждевременные роды.

Общение со страждущими убедило Руслану, что все они верят в чудо. За здравый смысл никто тебе ручку не позолотит. А денежки Руслана любила. Вот и приходилось заворачивать сермяжную правду в потустороннюю упаковку, примешивать к здравому смыслу слова про Вселенную, про тонкую энергию, про антимиры и прочие вещи, которые вроде бы все понимают, но никто в точности описать не может. Давить на клиента нужно словами доступными, но в то же время загадочными. Той тетке, что страдала о третьем ребенке, Руслана на повышенных тонах провела краткий экскурс в законы Вселенной, по которым двое детей уйдут в антимиры, если не получат от матери всю ее энергию, которую та размазывает по мокрым подушкам. И каждый раз, когда она начнет роптать, мечтая о дочке, по небесным каналам темные силы начнут сосать энергию уже рожденных детей. Проблему как рукой сняло. Тетка счастливо растила двоих ангелочков, отъявленных хулиганов, посылая к Руслане своих страдающих подруг.

Большая часть клиентов отбраковывалась. Им могли помочь и без нее. Кому-то нужно было просто отдохнуть, кому-то, наоборот, заняться делом, а кто-то грустил из-за банальной нехватки магния в организме. Вся эта мелочовка Руслану не интересовала. Их она бесплатно обкладывала матом и отправляла куда подальше – от терапевтов до психологов. Руслану интересовало только крупноформатное несчастье, запущенная форма.

На то было две причины. Первая – банальная – сводилась к тому, что только измученный и отчаявшийся человек готов отдать большие деньги в обмен за надежду. Руслана дорого ценила свою помощь. И никаких скидок никому не делала. В конце концов, она же не благотворитель, а просто специалист по возвращению счастья. Индивидуальный предприниматель.

Но была и вторая причина. Больше, чем причина. И состояла она в том, что на чудеса Руслана была не способна. Не отсыпал ей Господь такой милости. И если ее жесткая метода словесного мордобоя не помогала, оставался последний шанс. Пыльная квартира на окраине. С запахом непростиранного белья и отсыревших обоев. С дверью, где из потрескавшегося дерматина торчал пожелтевший поролон. Где в дождь через щели в рамах натекала вода. Где проводка шла прямо по стенам, напоминая сушеных змей. Почему-то чуду взбрело в голову жить именно там. Среди пыли и хлама зигзаги судеб распрямлялись, тиски несчастий разжимались. Сбоев не было. Руслана старалась тревожить этот странный мир как можно реже. Как ни храбрилась, а суеверный страх перед непостижимым накрывал с головой, стоило ей только подумать о том, что происходило в той квартире. Потому и отбирала Руслана только самые трудные случаи. Старалась не беспокоить по пустякам.

Ее бизнес-модель напоминала шкатулку с двойным дном. Именно второе, секретное дно и обеспечивало стопроцентный результат. Сначала Руслана крутила-вертела клиента в своих руках, пытаясь довести до состояния, когда он, остервенев и выйдя за границы себе дозволенного, сам начнет кидаться на прутья клетки, заточившей его. Порвет зубами красные флажки, которыми позволил себя обложить. Некоторым этого было достаточно. Люди меняли привычный ход жизни, выскакивали из сложившегося трафарета, то есть обретали новую жизнь, что им и было обещано за их деньги. Но если методы Русланы не помогали, оставалось уповать на квартиру на окраине.

Клиентам это преподносилось как завершающий этап долгой работы Русланы, как вишенка на торте, ничего не значащий эпизод, просто впечатления ради. Они даже не понимали, что адрес, по которому велено съездить, это расписка Русланы в своей беспомощности. Клиенты благодарили исключительно Руслану. Еще бы! Они помнили, сколько времени провели у Русланы и сколько денег ей оставили. А тусклая квартира, где полчаса над ними кудахтала какая-то тетка, быстро стиралась из памяти. Ну было и было.

Совесть не мучила Руслану. Если жизнь подкинула ей эту возможность, то кто она такая, чтобы отказываться от милости судьбы. Она не то чтобы коварно придумала эту схему, скорее не упустила шанс, который сам приплыл ей в руки. Обстоятельства сложились в подобие лабиринта, передвигаясь по которому Руслана пришла к своему бизнесу. А языком обстоятельств с тобой говорит Вселенная. Эту фразу Руслана часто повторяла клиентам. Это был тот случай, когда Руслана верила своим словам.

И разве она кого-то обманывала? Человек потратил много денег и получил решение своих проблем. Где тут обман? Правда, деньги достались не тому, кто сотворил чудо. И что? Их получил тот, кто их хотел. Кому-то выпала способность творить чудеса, а кому-то денежная компенсация за свою заурядность. Руслана считала свой бизнес не только прибыльным, но и честным.

Образцово-показательное детство

Возвращаясь от Русланы, Лара путалась в трех мыслях, как в трех соснах. Мысль о том, что надо ехать в Новую Москву за запасным ключом, была неприятной, но понятной. Деваться некуда, не оставаться же ночевать на улице, да еще в такой мороз. Вторая мысль зацепилась за погоду и пошла скакать галопом, коря Лару за оставленные у Русланы деньги. На них можно было бы купить новый пуховик и сейчас не чувствовать спиной все порывы ветра. Но это все мелочи, мысли-мелюзга. Главная тема, давящая на виски, сводилась к вопросу: за что? За что, по какому такому закону Лара тащит на себе эту жизнь без радости, как тяжелый чемодан, в котором нет ничего ценного? Эта мысль, прочно угнездившаяся в сознании в последние годы, то уходила на покой, давая Ларе минутные передышки, то вновь просыпалась и заявляла о своей полной, безусловной правоте. Эпизоды, когда появлялась очередная надежда, становились все реже и короче, а периоды беспросветности разбухали, заполняя жизнь до краев. Ей давно перевалило за тридцать, а ни ребенка, ни котенка. Ни радости, ни смысла.

Вот и сейчас, толкаясь в потоке усталых москвичей, сплошь в серых и черных куртках, Лара брела по серпантину подземных переходов, пересаживаясь на нужную ветку метро, и думала о том, как она несчастна. Времени подумать об этом было много. До Светки добираться – целое приключение. Сначала метро, потом маршрутка, и там еще пешком минут пятнадцать. Странно, что, живя на краю света, Светка умудрялась производить впечатление человека, у которого все если не замечательно, то нормально.

В вагоне метро была давка. Еле втиснувшись, Лара оказалась между девицей с длинными ногтями, загибающимися под собственным весом, и парнем с ушами, в мочках которых зияли огромные дыры в черной металлической оправе. В дырку можно было просунуть мизинец. Лара почувствовала приступ тошноты. Тошноты и острого чувства своей несовременности. Ей не понять этих людей, уродующих себя ради оригинальности. Это даже не поколение, а какая-то новая разновидность людей. Отвратительных и притягательных в своей смелости. Лара подумала, что у нее на теле нет ни одной татушки, нет силикона, ботокса, ламинированных волос и акриловых ногтей, нет ничего, что исказило бы ее природу. И что? Зачем она хранила верность божьему эскизу? Что ей это дало? Это был ее принцип или трусость? Не хотела экспериментировать или просто боялась расстроить родителей и учителей? Или сначала боялась, а потом это вошло в привычку? Привыкла ничего не хотеть.

Эти мысли увели в прошлое, всплывающее обрывками и бессвязным коллажем. Вот завуч, с ее характерной манерой закладывать большой палец за пуговицу пиджака, говорит, что всем надо брать пример с Ларисы. И даже зачитывает фрагмент ее сочинения. И Лариса рада, так рада, что не замечает, как сидящий за ней Димка Фролов корчит рожи, тыча в нее пальцем, лишь бы рассмешить смазливую дуру Ленку Поливанову. Странно все-таки устроены воспоминания. Димка сидит сзади, и Лара его не видит. Но в воспоминаниях как будто смотрит на все со стороны, видит и Димку, и благосклонно хихикающую Ленку. И себя, отвратительно самодовольную отличницу, млеющую от похвалы завуча.

А вот она идет после уроков домой. В новом красивом пальто с воротничком из цигейки. И тот же придурок Димка Фролов кидается снежками. Но все они попадают в Ленку Поливанову, а та визжит на всю округу. И Лара думает, что так ей и надо. Ленка сегодня опять тупила у доски, и непонятно, сколько бы они сидели над этой задачей, если бы не взметнувшаяся вверх рука Лары. Она единственная знала решение. Поэтому в нее и не кидаются снежками. Уважают. Она вам не Ленка какая-то, она гордость школы и будущая медалистка. Только почему-то в воспоминаниях это смотрится очень глупо, постыдно как-то смотрится.

Медаль Лара получила. Родители были счастливы. Всех оповестили – родственников, друзей, соседей. И все говорили поздравительные слова про огромный труд, про открытые горизонты, про то, что все впереди. И все, как выяснилось, врали.

Впереди был обычный будничный формат. Завтра ничем не отличалось от сегодня. Вместо школьных уроков появились университетские семинары. Там тоже хвалили, ставили в пример. Там были свои Ленки Поливановы, которым занимали места в столовой свои Димки Фроловы. Разница состояла лишь в том, что на выходе вручили не золотую медаль, а красный диплом.

В вагоне метро стало поменьше народу. Не всех жизнь загнала в Новую Москву, кто-то смог зацепиться и за старую. Люди выходили на станциях, облегченно вздыхая и, как показалось Ларе, победно озирая тех, кому еще ехать и ехать. На метро, потом на маршрутке, потом на оленях. Ну или пешком.

– Женщина, садитесь.

Мужчина в куртке, намекающей на лыжные гонки, показывал Ларе на пустующее сиденье.

Эта фраза имеет массу оттенков. Может прозвучать как обращение к королеве. Нельзя допустить, чтобы королева стояла. А может звучать как обращение-сочувствие, дескать, умаялась, бедолага. Это как два полюса – отношение как к королеве и как к тягловой лошади. Между этими полюсами масса промежуточных градаций. В данном случае в мужской галантности просвечивала равнодушная учтивость. Ничего более.

Лара осталась гордо стоять. А вскоре поезд прибыл на конечную станцию, и понеслось. Переполненная маршрутка, пеший бросок, тяжелые думы и периодически возникающее сожаление об оставленных в квартире Русланы деньгах. Лара была почти уверена, что больше туда не вернется. Хамство она терпеть не намерена.

В гостях

Приехав к Светке, Лара сразу же попросила горячего чаю. Много и с сахаром. У Светки даже лимон нашелся – редкая удача. У подруги было много достоинств, но запасливости и хозяйственности среди них не наблюдалось. Зато имелись муж и двое детей со странными именами Ада и Гера. Светка шла по жизни, словно танцуя. Видимо, во время беременности она танцевала что-то греческое.

Светка пришла к ним в класс перед самым выпуском, толком ни с кем не успела подружиться, времени не хватило. Совершенно непонятно, как так случилось, что она стала центром общения одноклассников в их взрослой жизни. Она регулярно оповещала Лару о том, что кто-то женился, развелся, завел детей, уехал из страны, купил новую квартиру или даже умер. Светка была связной между Ларой и бывшими одноклассниками, которые сами почему-то на связь не выходили.

Вот и сейчас, пока Лара грела руки о горячую чашку с чаем, Светка вываливала новости:

– Нет, ну ты подумай, Ленка-то Поливанова бросила своего миллионера. Он ей остров обещал подарить, а она его бросила. Говорят, что в списке Форбс висел.

– Наверное, миллиардера нашла, – с едкой усмешкой ответила Лара.

Ленка Поливанова была для Лары как красная тряпка для быка. Самая тупая в математике, зато самая красивая девочка в их классе.

– А вот и нет! – заливисто рассмеялась Светка.

– Ну тогда триллионера, или какие у них там градации?

Лара демонстрировала равнодушие к судьбе Ленки, хотя кошки скребли на душе.

Но Светку было не свернуть. Ее прямо распирало от масштаба новости.

– Она к Димке Фролову ушла! Прикинь! Помнишь его?

– Еще бы! Драчливый балбес, такого не забыть.

– Что драчливый, не скажу, но точно не балбес. Он, между прочим, сейчас что-то там возглавляет. Приезжал на встречу одноклассников с охранниками. Вот зря ты не пришла. Всем нашим девушкам цветы подарил, потом всем такси вызвал. Понятно, что мы ему не очень интересны были, он на Ленку хотел впечатление произвести. Ну и, как видишь, произвел. – Светка опять засмеялась.

Вообще ей было свойственно перемежать речь смехом. Иногда это умиляло, иногда раздражало. Сейчас раздражало. Лара пожала плечами:

– Я думала, только в детстве нравятся смазливые девочки, с годами это проходит. Ан нет, он остался на уровне подростка, хоть и с охранниками.

Светка перестала смеяться.

– Лар, а с чего ты взяла, что она смазливая? Она красивая. И вообще.

– Что вообще?

– Ну нашли люди друг друга, так порадуйся за них. Чего ты кусачая сегодня?

«Потому что саму только что покусали, – подумала Лара. И печально добавила про себя: – Еще и за мои же деньги».

Надо было уходить. Сидеть в гостях с кислым лицом просто неприлично. А какое может быть выражение, когда чувствуешь себя полной дурой? Сначала как идиотка отправилась за решением проблем в интернет, что уже тянет на диагноз. Так потом еще, как последняя лохушка, отнесла деньги какой-то хамоватой вершительнице судеб. Если рассказать об этом Светке, она не поверит. И это Лара? Самая умная девочка в классе? Самая старательная, воспитанная, терпеливая. Гори оно все синим пламенем. Эти похвалы учителей, эти обещания родителей, что за труд воздастся. Нет в мире справедливости. Мысль не новая, но болезненно верная.

– Давай ключ. Пойду я, – вставая, сказала Лара. – От вас путь неблизкий.

– Ой, а я не говорила? Мы переезжаем скоро. Будем теперь поближе к тебе жить, на той же ветке метро.

И Светка простосердечно поведала, что получила наследство от тетки в Питере, которая оказалась законспирированной богачкой, потому что имела квартиру с видом на Неву и лепниной по потолку. Продалась теткина квартира быстро и дорого. И теперь прощай, Новая Москва. Привет, старая.

Лара любила Светку, но тут почувствовала, что, конечно, рада за нее, но не от всего сердца. Да чего уж тут юлить? Завидует она ей. Ладно, у той есть муж, дети, так еще и тетка. А Ленка Поливанова? Мало того что утопала в достатке по самые гланды, так еще и любовь выиграла в небесной лотерее. Там, наверху, вообще следят за порядком? Почему выигрышные билеты достаются одним и тем же? Почему счастье отсыпают в одни и те же руки, а кому-то все время подсовывают пустышки? Кто вообще отвечает за порядок в этом бардаке? Почему у Лары нет никаких подарков судьбы? Только заслуженное, можно сказать, выгрызенное место под солнцем. Все, что она имеет, обильно полито ее потом. Терпение и труд, конечно, все перетрут. Вот они и перетерли ее жизнь в труху.

Лара механически улыбалась, поздравляла, но от второй чашки чая отказалась. Захотелось домой, чтобы закрыться в ванной, сесть под горячую воду и оплакать свою жизнь.

Но до дома не дотерпела. Выйдя на морозный воздух, Лара зарыдала в голос, грубо, некрасиво, с подвыванием. Она зажимала себе рот рукой, кусала пальцы, но не могла совладать с истерикой. Слезы лились так обильно, как будто прорвало внутреннюю дамбу. Светкина удачливость и Ленкина любовь стали последними каплями, терпеть собственную ущербность больше не было сил.

Лара годами уговаривала себя, что и так жить можно, не одна она такая. Море одиноких женщин. Не только в этом счастье. Ее ценят на работе, уважают в коллективе, живет в своей квартире, хоть и в неказистом доме, у нее есть друзья… Но поток слез смыл все эту конструкцию, она оказалась полой и какой-то бутафорской. Лара подняла глаза к небу. Звезды, чей свет еле пробивался сквозь загаженный московский воздух, смотрели равнодушно и презрительно.

И тут Лару охватила злость. На себя и на мир вокруг. На несправедливость, несовершенство и неблагодарность. Отчаяние достигло такого накала, что Лара достала телефон и набрала номер.

– Руслана, я приду! – крикнула она. – Я вас ненавижу, но свою жизнь я ненавижу еще больше. Я как проклятая…

– Чего орешь? – спокойно ответила Руслана. – Конечно, придешь. Я же сказала, в пятницу. А поговорить хочешь, так это не ко мне. Это к шарлатанам этим, психологам.

И положила трубку.

Гудки означали конец разговора. Но Лара слышала в них начало. Гудки походили на звонки перед спектаклем, когда самое интересное впереди. Как в театре, Лара прослушала первый гудок, второй, третий и только потом нажала отбой.

Неприятности

Целую неделю Лара прислушивалась к себе: не передумала ли, готова ли к новой встрече с Русланой? Приближалась пятница, а с ней и новая порция стресса. Хотелось малодушно соскочить с этого поезда.

Но ведь потом его не догнать, на подножку не запрыгнуть. Лара отлично понимала: если она не явится к Руслане в эту пятницу, истории придет конец. У той не забалуешь.

Тогда, рыдая на морозе, Лара готова была на все, лишь бы как-то перелицевать, переиначить свою жизнь. А спустя несколько дней думала, что и так жить можно. Ну в самом деле, квартира есть, работа есть. На работе ее, кстати, уважают. Регулярно выписывают грамоты. Правда, вместо премий.

Былая решимость то таяла, то наливалась новой силой. Лара сама не знала, чем все закончится. Решила просто подождать пятницы, а там как-нибудь все само устроится.

Утром в пятницу она пересчитала деньги, выглянула в окно и решила, что никуда не пойдет, обойдется без Русланы. Денег было откровенно жалко. Чем их меньше, тем более родными они кажутся. В ее решении не последнюю роль сыграла картина за окном. В свете фонарей искрящийся снег завораживал красотой. За ночь метель навела порядок, устранив черные отметины человеческих следов. Всюду нетронутое белое покрывало, поверх которого по периметру двора взгромоздились взбитые подушки сугробов.

Лара даже садиться не стала. Так и стояла у окна, пила чай и впитывала умиротворенность раннего зимнего утра. За окном было лучшее доказательство того, что жизнь не стоит называть дерьмом, что бы ни случилось. Тем более что у нее ничего и не случилось. Всего лишь Светке досталась квартира от тетки или бабушки, в Питере или в Казани, уже даже не вспомнить. А Ленка Поливанова сошлась с Димкой, у которого появились охранники. Разве это повод рыдать на морозе? Это все нервы, перегрузка на работе. Решено, надо позвонить Руслане и отменить визит. Или не звонить. Просто не прийти. Закончить эту историю без прощальных слов.

На работе все шло своим чередом. Ровно до обеда. А после обеда как будто кто-то прогрыз прореху в небесах, из которой на голову Лары посыпались разные гадости.

Неприятности случаются у всех. Но не у всех они приходят в самой мерзкой очередности. Стоило только Вере Николаевне, которую Лара считала бездарью, торжественно сообщить, что ее статью приняли в наикрутейший научный журнал, как Лара, проверяя почту, получила отказ на свою статью. Им, видишь ли, не хватило научной новизны. Какая новизна, если в общественных науках уже несколько десятилетий все пишут одно и то же разными словами? Поговаривали, что Вера Николаевна на конференции в Париже близко сошлась с мировым светилом, входящим в редакционные советы нескольких топовых журналов. Светило очень любило русскую литературу и теоретически знало все о русских женщинах. Вера Николаевна перевела теоретические знания в практическую плоскость, после чего все претензии к ее научной новизне были сняты.

А может, все это просто сплетни. Лара свечку не держала. Ее вообще не было на той конференции в Париже. Она, как проклятая, подменяла Веру Николаевну на занятиях.

Потом Лару вызвали в учебный офис и вручили расписание на следующий семестр. Это расписание напоминало изъеденную молью шаль – всюду дыры. Лекции и семинары перемежались обильными окнами, из-за чего в стенах университета нужно было проводить целый день. Расписание напоминало азбуку Морзе, выбиваемую на ее нервах.

– А почему такая чересполосица? – поинтересовалась она.

– Так иначе не получается, – с состраданием ответила Ирочка, отвечающая за расписание.

– Откуда столько пар? У нас новый курс набрали посреди года?

– Шутите? А вы разве не знаете? Вере Николаевне декан подписал творческий отпуск, она уходит монографию писать. Вот ее нагрузку и перекинули на вас.

У Лары вспыхнуло перед глазами. Она писала свою монографию ночами, нажив гастрит от переизбытка кофе. Оказывается, в этом заведении есть творческие отпуска.

Лара еле дотерпела до четырех часов, когда у декана начинались приемные часы по личным вопросам. Там она спросила и про отпуск, и про монографию. И получила ответы. Тезисно они звучали так: коллектив безмерно ценит и уважает Ларису, которая умеет совмещать научную и педагогическую деятельность, и потому ей особый творческий отпуск не нужен. А положен только летний, согласно трудовому контракту в соответствии с кодексом Российской Федерации. А Вера Николаевна так не умеет, она слабачка, ей необходимы особые условия для научной концентрации. Ей без отпуска монографию не осилить. Словом, Вере Николаевне далеко до Ларисы. Вера Николаевна – посредственность, а Лариса – звезда. Это все понимают. Потому и условия разные.

Лара вышла с чувством полного дежавю. Ее хвалили учителя, а в королевах ходила Ленка Поливанова. Теперь ее хвалит декан, а творческий отпуск получает Вера Николаевна. Ничего не изменилось. Только ноги стали болеть от одного вида каблуков. Вот и вся разница между Ларой-гордостью-школы и Ларой-гордостью-факультета.

Сломленная и потухшая, она вернулась на кафедру и подошла к окну. Зимой темнеет рано. Кругом разливалась серая хмарь. На тротуарах растекалась серая каша истоптанного снега, слякоть от реагентов. На душе тоже было серо и слякотно.

Вид из окна окончательно добил Лару.

Через час она уже стояла перед железной дверью на первом этаже, где проживала специалист по счастью Руслана. Лара боялась ее и уповала на нее, как на последнюю надежду.

Лед тронулся

Дверь открылась, и Руслана без сантиментов сказала:

– Заходи. Тапки бери и за мной.

То ли во второй раз уже не было прежнего эффекта неожиданности, только Лара обошлась без обид. Нашла тапки и молча последовала за Русланой.

Та завела ее в ту же комнату, в которой прошлый раз Лара получила головомойку. Всюду гнездились какие-то финтифлюшки, напоминающие о сувенирных рядах в Геленджике. Много мелкого, яркого барахла. Меньше всего комната походила на кабинет. Но Лара решила, что, видимо, так надо: необычная методика требует нестандартного антуража.

– Скажите, а вот это направление, которое вы практикуете, как-то называется? – осмелилась спросить Лара.

– А тебе зачем?

– Хочу почитать литературу, чтобы быть более подготовленной, более осмысленно воспринимать ваше… – Лара запнулась, подбирая слово. Наконец нашла нечто нейтральное: – Ваше наставничество.

Руслана хмыкнула.

– Значит, так. Я – специалист по счастью. Мы работаем на результат, а не ради того, чтобы тебе было о чем почитать.

– Да, но все же…

– Цыц! – скомандовала Руслана. – Ты чего хочешь? Шашечки или ехать?

Лара смутно помнила такой анекдот. Пришлось снять свои вопросы.

– Скажи, как тебе фразочка «Человек создан для счастья, как птица для полета»? – неожиданно спросила Руслана.

– В целом я согласна, хотя это похоже на идеальную модель…

– Ну и дура, – без особого чувства, как голый факт объявила Руслана.

– Вообще-то это сказал великий писатель Максим Горький, – попыталась защититься Лара.

– И что? Один дурак глупость сморозил, а тысячи повторяют. Если думать, что счастье – это когда легко, как птица в небе, то проживешь всю жизнь несчастной.

– Почему?

– Потому что мы не птицы. У людей все трудно. Жизнь – тяжелая штука. Это ее нормальное состояние.

– Но есть же счастливые люди?

– Полно таких. Это те, кто понял, что человеком быть трудно. Кто не бегает от проблем, а решает их. – Руслана шумно вздохнула. – Ладно, разминку закончили. Давай рассказывай.

– Что именно?

– Мне без разницы. Ну хоть про сегодняшний день расскажи.

И Лара начала свой рассказ. Сначала тщательно подбирая слова, как будто выпуская по одному из узкой калитки. Потом приоткрыла калитку шире, потом и вовсе снесла забор. Слова хлынули лавой, обгоняя друг друга. Руслана слушала, не перебивая, поглаживая кулончик, который лежал на ее выдающейся груди.

Лара сама не ожидала от себя такого потока. В воронку слов попала и Ленка Поливанова, и Светка с ее питерской квартирой, и Вера Николаевна с ее парижским другом, и много других доказательств, что жизнь не просто трудная штука, но несправедливая и гадостная. Лара еще многое могла бы добавить, но Руслана вдруг хлопнула ладонью по столу так, что статуэтка пастушки подпрыгнула на месте.

– Хватит! Значит, жизнь-сука обещала тебе одно, а подсунула другое?

Лара поспорила бы с формулировкой, но в общих чертах Руслана уловила суть проблемы верно. Она кивнула.

– А ты, значит, стоишь посреди этого дерьма вся в белом?

Лара опешила.

– Скажи мне, а чего ты сама в этот Париж не поперлась?

– Ну вообще-то туда виза нужна.

– И что? Ума не хватило с визой пободаться?

– Конференция всего три дня, а для визы нужно собрать документы с места работы, банковские выписки, предоставить медицинскую страховку, – обиженно начала оправдываться Лара. – И потом, с чего вы взяли, что в моем случае был бы тот же эффект? Тот мужик мог не обратить на меня никакого внимания.

– А тебе гарантии, значит, нужны?

Лара не очень понимала, куда клонит специалист по счастью. Но недоумение быстро развеялось.

– Значит, так. – Руслана смотрела строго и жестко. – Диагноз твой понятен.

– Что-то с нервами? С гормонами?

– Типа того. Ты ленивая и завистливая задница, – спокойно, поглаживая кулончик, произнесла Руслана.

– Ну, знаете ли… – Лара задохнулась от возмущения. – Кто дал вам право меня оскорблять?

Она побежала к выходу, теряя тапки на ходу. А сзади неспешно шла Руслана и втолковывала, что диагноз не может быть вежливым или оскорбительным. Например, дизентерией никого нельзя унизить, а мигренью возвысить. Диагноз может быть только верным или ошибочным.

Тут Лару прорвало. Она орала про то, что всю жизнь пахала как каторжная, что училась на одни пятерки, что ее грамотами можно комнату оклеить, что монографию ночью писала, что студенты ее любят, что брала пример со стахановцев, что с такими, как она, можно было бы коммунизм построить!.. А в итоге – ленивая задница?

– Вот только давай без истерик, я этого не люблю, – оборвала ее Руслана. – И чем все закончилось? Полными карманами счастья? То-то. Давай-ка ты перестанешь из себя обиженку корчить, и мы делом займемся. Начнем помаленьку тараканов из твоей головы выводить.

– Как выводить? – всхлипнула Лара.

– Дихлофосом, – засмеялась Руслана.

С того дня операция под кодовым названием «Дихлофос» вступила в свою законную силу. От Лары требовалось финансовое обеспечение, а от Русланы – умение завернуть сермяжную правду, взращенную на житейской мудрости, в многослойные понятия и туманные образы.

Вместо простого «беги от того, с кем тебе плохо» говорилось про темную энергию, про воронку негативного эфира, про энергетический вампиризм. Совет уйти из социальных сетей и не разглядывать фото знакомых, истекающих счастьем, подавался в терминах ментального аквариума, который нужно заполнить своей энергией и не пускать туда чужих рыб. А зависть рисовалась как огромная черная дыра, которую нужно визуализировать и забросать сверху палками, на каждой из которых написать то, что дорого Ларе. Главное, чтобы написано было разборчиво. И даже банальный совет, что не надо хмуриться и делать козью морду, подавался как рассуждение о том, что нахмуренные брови сбивают оптику третьего глаза, в силу чего он перестает видеть прекрасное и картина мира уходит в серые тона.

Иногда Руслана удивлялась, как покорно Лара принимала всю эту лабуду, ведь умная тетка, образованная. Потом поняла, что так ей легче. А когда человеку от какой-то микстуры становится легче, то нет желания критически осмыслять рецептуру, даже если ты магистр фармакологии.

Раскрытое окно

Маленькая Руся любила маму, папу и мир во всем мире. Но больше всех она любила младшую сестру Любочку.

Вообще-то сестры, да еще и погодки, могут любить друг друга только в воспоминаниях. В реальной детской жизни не обходится без ссор и даже драк. Это же до невозможности обидно, когда тебе достается булка, из которой выпирают две изюминки, а у сестры три. И неважно, что изюм внутри не поддается счету. Все равно хочется отобрать у сестры и взамен всучить свою, пусть даже надкусанную. Так было бы и с Русей, тем более что она росла девочкой боевой, даже боевитой, и постоять за себя очень даже умела. У Любаши не было бы никаких шансов, сойдись они в честном бою.

Но поединки были исключены. Не потому, что невиданная сестринская любовь обуздала своевольный нрав Руси. Все было прозаичнее и трагичнее одновременно. Любаша была нездорова.

У болезней есть разные обличья. Кашель сотрясает тело, мигрень тянет руки к вискам, резь в животе скрючивает спину. Любашина болезнь не исказила миловидное детское лицо, скорее преобразила его. Девочка смотрела на мир широко распахнутыми глазами. Смотрела неотрывно. Смотрела часами. Днями. Месяцами. А потом и годами. И никак не реагировала. Даже когда посеревшая от горя мать кормила дочку с ложечки, та неотрывно смотрела вдаль, как будто там показывали что-то самое важное и интересное. Ни еда, ни разговоры, ни новые игрушки не могли конкурировать с тем, что видела Любаша. Видела только она. Сколько родители ни пытались проследить за ее взглядом, ничего интересного не замечали. С одинаковым вниманием Любаша рассматривала и серую стену дома, и драку кошек. Внимательно и равнодушно.

Очень быстро двор, в который девочку выводили подышать свежим воздухом, вынес емкий и безапелляционный вердикт, который звучал обескураживающе просто – «не дружит с головой». На медицинском языке диагноз звучал более многословно и непонятно, но, по сути, говорил о том же. Сквозь вату терминов проступало бессилие врачей описать поломку, случившуюся с Любой.

Давно, еще в раннем детстве, Любаша выпала из окна. Семья жила на первом этаже, и открытое окно было частью летнего образа жизни. Через окно, не забегая домой, чтобы не отрываться от игры, Руся с Любашей просили хлеб с маслом, посыпанный сахаром. Через окно закидывали мячик, который больше не нужен, а противному Витьке нужен позарез. Через окно веселая, тогда еще не седая мама наполняла водой бутылки из-под шампуня, обеспечивая победу в битве при Иване Купале. Окно было рабочим, закрыть его означало обречь дочек на мотания в подъезд и обратно. И не закрывали. Девчонки же большие уже. Русе пять, Любаше четыре.

Тот день был обычным. Заурядная суббота, которую любили за то, что за ней идет целое воскресенье. Хлопотливая жизнерадостность раскрасила день в самые радужные тона. Все были заняты своим делом. Мама готовила обед, папа стоял рядом и развлекал разговорами о политике, а во дворе Руся укрощала Витьку. Она держала его за штанину и настоятельно просила попробовать суп из песка и камней с добавлением лепестков ромашки, который только что приготовила. Витька брыкался, дескать, не голоден. И даже плюнул в суп. У Руси кончилось терпение, и она вылила, точнее, высыпала весь суп ему на голову. Завязалась потасовка.

Вопли несчастного Витьки привлекли внимание Любочки. Она залезла на подоконник, чтобы лучше видеть, как сестра одержит победу, что не вызывало никаких сомнений. Руся была самой сильной девочкой среди младшей поросли их двора. Любаша болела за сестру, хлопала в ладоши и показывала Витьке язык. Она юлой вертелась от возбуждения и восторга, захлебываясь радостью неминуемой победы, как будто это не Руся, а сама Любочка долбит Витьку кукольной кастрюлькой по голове. Ее смех взвился в небо звонким фонтанчиком, а потом рухнул вниз. Люба выпала из окна.

Никто не мог объяснить, как это случилось. Виноватых не было.

Потом несчастные родители разберут эти секунды на атомы, в их ночных кошмарах прочно поселятся открытое окно и звонкий смех. И еще во сне они зубами будут сдвигать кромку газона, натягивая ее на асфальт в тщетной попытке подстелить мягкую траву под детскую головку.

Любочка ничего себе не сломала. Даже синяков особо не было. Врачи диагностировали сотрясение мозга и отпустили домой под наблюдение.

Но наблюдали не только за Любочкой. Она сама стала наблюдать за миром. Внимательно и безразлично. Глядя в одну точку. Днями. Неделями. Месяцами.

Сколько врачей прошли, сколько подарков разнесли по разным клиникам придавленные горем родители, не счесть. Специалисты разводили руками и не давали никаких прогнозов. Умными словами они говорили то, что было ясно и без них: в голове девочки случилась поломка. Самое пугающее было то, что эту поломку не видели никакие аппараты. А раз так, то и лечить непонятно как и неизвестно от чего.

Вот тогда Руся и полюбила Любочку той безраздельной, одержимой любовью, которая несвойственна сестрам в столь нежном возрасте. С ней невозможно было поссориться, что-то не поделить. Маленькая Руся, как зверек, почувствовала, что Любочка стала центром их семейной вселенной, и примкнула к вращению вокруг этого центра.

Родители стали замечать, что бойкая Руся стихала, заходя в комнату к Любочке. Подходила на цыпочках, тихонько обнимала сестру, нежно гладила по волосам и шептала ей какие-то слова. Казалось, она рассказывает ей сказку со счастливым концом. Но ничто не могло отвлечь Любочку от разглядывания только ей видимого кино, в котором серии никогда не заканчивались. Она неотрывно смотрела вдаль, никак не реагируя ни на прикосновения, ни на звуки.

Русин крест

После падения из окна маленькую Любочку затаскали по врачам. Прошло несколько лет, но родители не смирились. Они кидались в ноги всем, про кого слышали что-то обнадеживающее. Сначала верили только во врачей. Потом во всех подряд – знахарок, травников, гомеопатов и прочих врачевателей нетрадиционного направления. Толку не было никакого. Единственным результатом стал дефицит денег в семье.

Наверное, именно деньги стали первым сигналом того, что пора остановиться. Тем более что подрастала Руся. С таким буйным нравом оставлять ее без родительского внимания было чревато последствиями. Нужно было как-то организовать ее внешкольную жизнь, что тоже требовало денег. Да и просто побаловать иногда хотелось, девочка все же, хоть и пацанка по замашкам.

Настал день, когда отец посадил перед собой мать, взял ее за руку, как будто обтянутую пергаментом, и тихо сказал:

– Давай заканчивать.

– Что заканчивать? – спросила жена.

И он подумал, как выцвел ее голос за эти годы.

– Все это. Поездки по врачам, мытарства, нервотрепку. Давай просто жить.

Жена молчала. В этом молчании было столько усталости, что оно означало согласие.

– Давай признаем, что есть дочь-огонь и дочь-инвалид. И этого уже не изменить. Это наш крест.

Жена подняла на него глаза, наполненные влагой, и спросила:

– А после нас?

Он понял, что это мучает ее больше всего. Их жизнь, какой бы тяжелой она ни была, конечна. Люба переживет их. Что тогда? Как она останется без них?

– Руся, – сквозь ком в горле выдавил он.

Жена кивнула.

В полной тишине оба думали об одном и том же. Хватит ли у Руси сил нести этот крест? У нее впереди жизнь, где должен звучать смех и плескаться радость. Как это совместить с сестрой-инвалидом?

Оба знали, что передают Русе крест, не оставляя выбора. Руся не подведет. Не сдаст в дом инвалидов, не посадит на хлеб и воду, не будет срываться и биться в истериках. Эта бедовая девица имеет стержень, она стойкая и верная, как штык.

Руся каждый день подходила к Любаше и что-то шептала ей. Родители переглядывались, как заговорщики, и опускали глаза. Так тому и быть. Сначала они, потом Руся. Крест такой увесистый, что его тяжести на всех хватит.

Только один раз отец спросил у Руси:

– Дочка, а что ты Любочке говоришь? Что ты шепчешь ей на ушко?

Русю совершенно не смутил вопрос. Она посмотрела прямо в глаза и четко, делая ударение на каждом слове, сказала:

– Что, когда я вырасту, обязательно вылечу ее.

– Как?

– Пока не знаю, я же не взрослая. Придумаю что-нибудь. Потом. Когда вырасту.

Отец тяжело вздохнул и погладил дочь по голове. Мама выбежала из комнаты. Она старалась не плакать при всех.

Главврач

Прошли годы. После смерти родителей сестры остались жить в той же квартире на первом этаже и соблюдали негласный закон: в любую погоду окна должны быть закрыты. Открывать можно только форточку, да и то если очень надо.

Хотя жили – это громко сказано. Руслана жила, а Люба только наблюдала, рассматривая мир во всех подробностях. Она могла часами смотреть на трещину в стене, и лицо ее не выражало ничего, кроме усердной сосредоточенности. Ничто не могло отвлечь ее от этой бесплодной созерцательности. Картинка менялась, лишь когда Руслана пересаживала сестру на новое место. Вот и все разнообразие.

От недостатка движения Люба могла погрузнеть, но этого не случилось. Ее полное равнодушие к жизни распространялось и на еду. С покорным смирением она открывала рот, когда сестра подносила к губам ложку. Ее лицо не выражало ничего, чем бы ее ни кормили. Если бы не настойчивость Русланы, Люба, казалось, могла вообще не есть. Казалось, что и горчицу Люба съела бы с тем же выражением лица, напоминающим замороженную рыбу, но и в мыслях не было проверить. Терпение Русланы оказалось каким-то титаническим, как будто жизненные силы, поделенные природой между сестрами, перетекли и достались ей одной.

От такой жизни Люба с годами как будто усохла, превратившись в молодую старушку. Морщин почти не было, но скорбное выражение лица, тонкая, иссушенная кожа, потухшие глаза и заостренный нос прибавляли ей годы.

В отличие от нее, Руслана налилась соком. Но, никем не востребованный, он перебродил и скис, превратившись в уксус тяжелого нрава и ураганного темперамента.

Руслана так и не вышла замуж. Соседки, перемежая злорадство и сострадание, шептались, что это все из-за сестры-инвалида. Возможно, они были правы.

Вся жизнь Русланы оказалась подчиненной Любаше. Нельзя надолго уходить из дома, нельзя уезжать в отпуск, нельзя приводить в дом гостей. Руслана придумала себе работу – смешную и копеечную, зато надомную. Навещая родителей на кладбище, она столкнулась с дороговизной искусственных цветов, одинаково ярких и зимой, и летом. Поговорила с торговками. Те не сразу, но все-таки раскрыли перед ней карты этого бизнеса. Свели с нужными людьми, а те обучили нехитрому мастерству кручения цветов. Теперь квартира превратилась в цех. Рабочее место, поначалу компактное и ограниченное столом и подоконником, как сорняк расползлось на все горизонтальные поверхности. Всюду лежали аляповатые заготовки цветов, что придавало квартире внешнее сходство с цветущим лугом. Сначала Руслана переживала по поводу разбросанных ножниц и острых инструментов, потом расслабилась. Люба ничего не брала. Только смотрела. Один день на лоскуток, второй на проволоку. Смотря как поставить ее кресло. Руслана была довольна, что нашла себе такое занятие. Денег, конечно, приносит мало, но на скромную жизнь хватает. Зато душа не болит, что Любаша без присмотра. Руслана упорно верила, что сестра не реагирует, но все чувствует, тоскует, когда остается одна.

Молодые люди на такой почве не приживались. Если даже кто-то и увязывался проводить Русю, то спешно вспоминал про срочные дела, как только узнавал про кладбищенские цветы, больную сестру и закрытое окно. Любому здоровому человеку их тесный мирок напоминал склеп: затхлый воздух, кладбищенские цветы, полумертвец в кресле-каталке.

Какое-то время Руся еще верила в принца, который будет настолько благороден, что подставит плечо и разделит с ней тяжесть судьбы. Потом поняла, что таких нет. Не потому, что люди плохие, просто принцу нужна принцесса, а не сиделка при больной сестре. Получается, что она не подходит. Не соответствует.

Постепенно характер Русланы, всегда острый и резкий, стал совсем невыносимым. Насколько она была терпеливой с Любой, настолько скандальной со всем остальным миром. Она могла отбрить любого, кто косо посмотрел, даже если ей это только показалось. Грубость, хамство, нахрапистость стали ее панцирем. Никому и в голову не приходило жалеть эту огнедышащую женщину.

Так бы и шло все по кругу, но случилось несчастье. На Любу опрокинулась кастрюля с кипятком, коварно спрятавшаяся за грудой цветочного мусора. Без помощи врачей было не обойтись. И хотя Руся еще в детстве заподозрила врачей в бестолковости и бесполезности, деваться было некуда. Любу повезли в больницу.

Там быстро сообразили, какой необычный пациент им достался, и, наложив противоожоговые повязки, побыстрее сбагрили в психушку. Тоже ведь больница, только специализированная.

Руслана, узнав об этом, испепелила все ожоговое отделение своим криком. Она орала так, что врачи затыкали уши и называли ее ненормальной, отбросив все врачебные приличия. Скандал получился знатный, и закончился он только потому, что Руслана торопилась. Ей срочно нужно было в психушку, вызволять сестру.

Потом Руслана силилась вспомнить, было ли у нее в тот день предчувствие чего-то особого, проглядывал ли в смутных ощущениях намек на изменение судьбы. Но нет, ничего такого не было. Обычный день с голосовой разминкой в ожоговом центре. Потом трамвай, который полз так медленно, что Руслана готова была полаяться со злонамеренным водителем. Наконец, аллея, ведущая к воротам клиники для душевнобольных.

Там ей пытались втолковать про особый режим этого заведения, про необходимость получить разрешение на свидание от главного врача и еще много каких-то ненужных слов. Руслана даже не собиралась в них вникать. Угрозы упаковать ее как буйную не подействовали. Она пришла к сестре, и ничто ее не остановит. Она увидит Любу, даже если придется драться с санитарами, которые косились на ее знатную грудь и нетерпеливо потирали руки в сторонке.

Сотрудники клиники изнемогали. На их стороне было численное преимущество, но оно перечеркивалось темпераментом этой ужасной женщины, готовой идти врукопашную. Обессиленный персонал послал за подмогой. И очень скоро на пороге возник мужчина в ослепительно-белом халате.

– Что тут происходит? – психотерапевтическим голосом спросил он.

– Тут происходит напрасная потеря времени, – ответила Руслана. – Я пришла за сестрой и заберу ее, даже если для этого мне придется разнести всю эту халабуду.

Руся подумала, что сейчас воронка скандала втянет нового персонажа. Не тут-то было. Врач лишь ласково улыбнулся, снисходительно и устало. Как будто эту клинику регулярно называют халабудой и обещают разнести на кирпичи.

– Простите, с кем имею честь?

Руслана не была готова с такому повороту. До этого ее называли «гражданочкой» и предлагали немедленно покинуть помещение.

– Руслана. – Она нерешительно протянула руку для знакомства.

– Весьма необычное имя, весьма! А я Павел Петрович, главврач, – с некоторой долей галантности представился мужчина, протянув в ответ свою руку. – Надеюсь, мы сможем общими силами восстановить правильный порядок вещей в этой, не сочтите меня нескромным, не самой плохой клинике.

Рука Павла Петровича была теплой и какой-то ласковой. Да и сам он был похож на пушистого котика, которому регулярно вычесывают колтуны. Милый, симпатичный и ухоженный брюнет с четким пробором, зафиксированным специальным воском. Весь его вид напоминал о том, что в мире есть бьюти-индустрия для мужчин. Даже закрыв глаза, можно было поспорить, что он практикует маникюр и, вполне возможно, педикюр. Словом, это был совершенно экзотический мужчина, не характерный для мира, в котором обитала Руся. Неудивительно, что ей захотелось почесать этого котика за ушком и повязать ему бантик на шею. Его манера говорить тихо и вкрадчиво обладала гипнотическим действием. Речь звучала как колыбельная. У Русланы, круг общения которой ограничивался кладбищенскими товарками, берущими цветы на реализацию, да соседками, клянущими правительство за рост цен, мир поплыл перед глазами. Ее выдающаяся грудь, на которую засматривались санитары, устремилась навстречу главврачу.

– Павел Петрович, – усмиряя крик, сказала Руслана и сама удивилась бархатистости своего голоса. – К вам привезли мою сестру, но это ошибка. Она не сумасшедшая. Просто молчаливая очень.

– Ах, какая прелесть! – Врач всплеснул своими ласковыми руками. – С кашлем идут к врачу, а с психическими заболеваниями надеются справиться собственными силами. Доверьтесь специалистам. Я видел вашу сестру. Ее душевное здоровье, как бы это помягче сказать, под большим вопросом. Обойдемся без скоропалительных выводов, но пусть она пока полежит, – журчал его голос. – Мы понаблюдаем, постараемся ей помочь… Как говорится, не боги, но кое-что мы можем… К тому же медицина не стоит на месте… Да и вы отдохнете немного… Это же так нелегко, уж я-то знаю…

В его словах Руслане послышалась забота. Причем не только о Любе, но и ней, Русе, к чему она была совершенно не готова. Захотелось всхлипнуть и рассказать, каково это – жить с больной сестрой. И попросить помощи, чего Руся никогда прежде не делала. А голос все журчал и журчал, как ручеек. Руся почувствовала себя бумажным корабликом, который добрый ручеек вынесет к бескрайнему океану. Мелькали слова «мы присмотрим», «вам надо поспать», «прошли времена репрессивной медицины», «напрасно вы так напряжены», отчего становилось тепло и спокойно.

Руслана даже не заметила, в какой момент Павел Петрович ненавязчиво взял ее под локоток и нежно повел к выходу. Она плыла в облаке его дорогого парфюма и наслаждалась бархатным голосом этого диковинного мужчины.

И только когда за ее спиной захлопнулась дверь, Руслана поняла, что оставила Любу в этом доме. Впервые за долгие годы они разлучились. Сердце тревожно заныло. Но разум постарался усмирить глупое сердце. Люба в надежных руках. В мягких, холеных руках Павла Петровича.

В тайных глубинах сознания таилась сладкая мысль, что пока Люба остается в клинике, Руслана может сюда приходить и беседовать с главврачом о здоровье сестры. У нее будет законный повод видеть и слышать его. Бескомпромиссная совесть кричала, что Люба осталась в психушке как заложница Русиной симпатии. Но сладкая патока надежды уже сковала волю Русланы. Она попала в омут женских грез, как муха в варенье.

Ночью, ворочаясь в постели, Руслана никак не могла уснуть. Жесточайшая бессонница мучила ее до рассвета. Переворачиваясь с боку на бок, выискивая более прохладную часть подушки, Руслана не могла расплести свои мысли, спутавшиеся, как клубки змей. Тревога за сестру перемежалась с радостью от встречи с Павлом Петровичем. Грудь вздымалась на отчаянную высоту. Сердце захлебывалось надеждами на перемены. Надеждами на то, что этот удивительный мужчина поможет сестре и не оставит без внимания Русю. Что беспросветность закончится. Что наступят перемены к лучшему.

И они наступили. Но не те и не так, как думалось в ту бессонную ночь.

Огнедышащая женщина

Руслана теперь не просто жила, а пребывала в одном из двух состояний. Она или мечтала о новой встрече с Павлом Петровичем, или вспоминала прошедшую. Их встречи проходили регулярно, согласно расписанию приемных часов.

Приходили еще какие-то родственники, все хотели поговорить с главврачом. Павел Петрович никому не отказывал, хотя люди попадалась неприятные. Крикливые, слезливые и навязчивые. Руслана быстро поставила бы их на место. Но Павел Петрович приглашал всех по очереди в свой кабинет, откуда они возвращались тихие, как овечки, и какие-то умиротворенные. В безотказности главврача Руслана видела не только выполнение профессионального долга, но и широту его души. В ее воображении он стал человеком с большой буквы «Г». Гуманистом, вторым после Гиппократа.

Наконец Павел Петрович приглашал Руслану и галантным жестом приоткрывал перед ней дверь. Заботливо придерживал, пока вся ее грудь не миновала дверной косяк. В этот момент она чувствовала себя королевой.

Дальнейшие разговоры были примерно одинаковые, о здоровье Любы и необходимости отдыха для Руси. Иногда он предлагал ей чай или кофе. На выбор. И Руслана старалась чередовать чай и кофе, чтобы подчеркнуть, что она разносторонняя личность. Каждый раз она спрашивала о возможности увидеть сестру и каждый раз получала отказ. Точнее, не отказ, а обоснованное суждение, что пока это нецелесообразно.

– Павел Петрович, – в очередной свой визит спросила Руслана, – так когда я смогу увидеть сестру?

– Ну вот вы опять за свое. Почему, если вам удалили аппендицит и велели не вставать, вы лежите, не спорите с врачом? А в нашем случае проявляете такое упорное нетерпение. – И он даже как будто надул губки.

Руслана во всей это тираде услышала только «в нашем случае», отчего покраснела, как девочка. У них есть что-то наше, общее, одно на двоих.

– Так я же не спорю, вам виднее, – потупившись, говорила Руслана.

Губы Павла Петровича возвращались из обиженного положения в благожелательную улыбку. Но ненадолго. Потому что Руслана не сдавалась. Она напоминала волкодава, который, однажды сомкнув челюсть, уже не отпускает добычу.

– Мы с ней никогда не расставались. А тут уже пятый день пошел.

Павел Петрович обреченно вздыхал. Ну как можно быть такой упрямой?

– Дорогая Руслана, у вас не только имя необычное, но и сама вы незаурядная женщина, а потому должны понимать, что душевное здоровье лечится особенно трудно. Мы пока очень мало знаем об этой материи…

Он продолжал говорить, но Русе казалось, что главное уже сказано. Нет, не про малоизученную материю. Про то, что она незаурядная женщина.

Так прошло еще несколько дней. По понятиям Русланы, этого было вполне достаточно, чтобы начать действовать. Например, пригласить ее на свидание. Хотя, конечно, их встречи в его кабинете тоже можно считать свиданиями. Но хотелось бы сменить декорации. Руслане наскучили казенные жалюзи на окнах. И немного смущала кушетка вдоль стены. Узкая и покрытая одноразовой пеленкой, кушетка слишком разительно отличалась от широкой кровати, в которую уводили нескромные мечты.

На следующей день все повторялось.

– Когда я увижу сестру? Люба не привыкла жить без меня.

– Куда же вы так торопитесь? Отдыхайте, пока обстоятельства позволяют. Вы заслужили маленький отпуск. Мы делаем все возможное.

И опять. И снова.

Ситуация закольцовывалась. А Руслана не любила ходить по кругу. Она же не цирковая лошадь. Обаяние Павла Петровича таяло день ото дня. Он чувствовал это и наращивал обороты, выжимая из себя максимум мужской привлекательности. Нежно брал Русю за руку, поглаживал для пущей убедительности, но понимал, что былого восторга это не вызывает. Эта странная женщина-корабль с огромной кормой на уровне груди своим упорством напоминала стрелку компаса, которая всегда направлена на сестру.

Прошла еще неделя, и Руслане окончательно надоело играть в эти игры. Она вообще была женщиной быстрой. Быстро ходила, быстро крутила кладбищенские цветы, быстро влюблялась и так же быстро ставила крест на несбывшихся мечтах.

Уже на следующий день Руслана, не дожидаясь приемных часов, решительно толкнула дверь кабинета главврача. Павел Петрович был не один. На столе, прямо поверх историй болезни, сидела молоденькая бабенка в белом халате. Почему-то босая. Туфли валялись около узкой кушетки, одноразовая пеленка на которой была скомкана самым нескромным образом. Картина была очень выразительная.

Но еще более выразительно высказалась Руслана:

– Значит, так, Паша, или ты мне отдаешь сестру, или я все-таки разнесу эту вашу халабуду на кирпичи.

Подумав, она добавила:

– И молись, чтобы Любаше не стало хуже.

Бабенка начала верещать на тему «как вы смеете» и «стучаться надо», а Павел Петрович молча кивнул. Он был не самым плохим врачом и понимал, что таких, как Руслана, нельзя водить за нос бесконечно. Могут и прическу попортить. Таким огнедышащим женщинам поперек дороги вставать не следует.

Пашина мечта

Павел Петрович не просто так тянул время. У него были на то свои резоны.

С самого детства маленький Паша мечтал прославиться. Неважно чем. Лишь бы идти по двору и чтобы вокруг все замирали, провожали глазами и шептали друг другу: «Это он, тот самый».

Но как прославишься, когда природа, словно идя по списку, вычеркивала все, что ценится во дворе. Паша не умел крутить солнышко на турнике. Не умел метко бросать ножичек. И даже плеваться от клумбы до забора у него не получалось. Покрой его фигуры любящая мама называла субтильным телосложением. Во дворе таких слов не знали и потому называли короче и обиднее – дрыщом. Скрипка в футляре, с которой приходилось ходить у всех на виду, тоже популярности не добавляла. Точнее, это была не та популярность, о которой мечталось.

Паша был вечным объектом для гнусных шуток. На нем оттачивали свой юмор дворовые остряки. Среди них выделялся Степка Рыжий по кличке Ржавый. Он, как ржавый гвоздь, корябал Пашу, не давая ему проходу. С его легкой руки Паша стал Паштетом.

– Привет, Паштет. Куда спешишь?

– В музыкалку, – стесняясь, отвечал Паша.

– Смотрите, пацаны! Паштет себя на скрипочку намазывать будет, – гоготал Ржавый.

Паша догадывался, что это не очень смешно. Он много читал и чувствовал, что Ржавый не дотягивает до Ильфа и Петрова. Но ребятам такой юмор заходил на отлично.

Паша мечтал о популярности, от которой Ржавый заткнется в приступе зависти. Нужно было сделать что-то выдающееся, за гранью обыденного. Чтобы у Ржавого рот открылся от удивления. И пусть туда залетит пчела и ужалит его в противный язык.

Паша перепробовал разное. Одно лето пытался стать прославленным дрессировщиком божьих коровок. Он ловил их, сажал в банку, а потом доставал малыми группами и обучал ползать по кругу. Проблема заключалась в том, что трудно было понять, какая козявка сегодня тренировалась, а какая халявила. И еще божьи коровки не дружили с геометрией, путали круг с овалом и даже с прямой линией. Паша измучился с ними. Иногда казалось, что прогресс есть, еще чуть-чуть – и они взорвут мир. Но дохли божьи коровки быстрее, чем доходили до совершенства.

Зимой, когда козявок не стало, Паша придумал поливать снег вареньем и угощать этим деликатесом всех желающих. Дома запасов варенья было столько, что исчезновение пары банок не заметили. Он мнил себя добрым волшебником, который простой снег превращает в сладкий. Он надеялся, что двор полюбит его и прежние враги расслабятся в умилительной неге, утопая в сладком снегу.

Однако все закончилось просто ужасно. Хуже, чем с божьими коровками. Гораздо хуже.

Ржавый на правах местного главаря подгребал себе больше всех сладкого снега. Он ел не маленькими снежками, а целыми снежными лоханями. В тот день было особенно вкусно. Паша спер из дома вишневое варенье. Мама готовила его по особому рецепту, вынимая косточки и запихивая вовнутрь кусочки грецкого ореха. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Хотя мама еще не была старухой, однако же косточку пропустила. И надо же было такому случиться, что эта вишневая косточка попалась именно Ржавому. Тот сомкнул челюсть, что-то хрустнуло, и он выплюнул не только косточку, но и зуб.

Мать Ржавого устроила грандиозный скандал. Она лично попробовала сладкий снег, сначала из кучки с жимолостью, а потом с вишней, и после этой дегустации пошла к Пашиным родителям требовать компенсации за выпавший зуб.

Родители Паши сначала обалдели, не понимая причинно-следственной связи между вареньем, снегом и зубом. Когда до них дошло, они попытались мямлить, что зуб был молочный и, видимо, висел на ниточке. Но мать Ржавого резонно заявила, что если на ниточке, то пусть и пришьют обратно. А раз не могут, то нечего и словами раскидываться.

– А про ангину вы думали? – напирала мать Ржавого. – Не ровен час, заболеют, снег-то лопать. Можно сказать, мой Степка удар на себя принял, раньше их ангины свой зуб откинул. Это ж сколько детворы он спас? Вы ему еще спасибо сказать должны.

– Спасибо, – поспешно вставила мать Паши.

– Ну, спасибо, конечно, хорошо, только на хлеб не намажешь, – уже веселее продолжала мать Ржавого. – И даже на снег не польешь.

Она чувствовала, что победила в этом словесном поединке.

– Чем мы можем загладить свою вину? – робко спросила мать Паши.

– Чего уж там, – сбавляя обороты, почти миролюбиво ответила незваная гостья, – свои люди, соседи все-таки. Давайте мне это клятое варенье. А то, не ровен час, опять ваш Бармалей кого-нибудь покалечит. Так и быть, возьму все риски на себя.

Обалдевшие родители Паши молча отгрузили в несколько пакетов банки, предварительно проложив их газетами, чтобы не побились. Скандал был погашен.

Так бесславно закончилась попытка Паши стать добрым волшебником, превращающим снег во всеобщее бесплатное счастье.

С теп пор прошло много лет. Паша вырос и переехал из ненавистного двора в более приличный, ближе к центру. Но навсегда запомнил простую истину: не надо пытаться облагодетельствовать забесплатно. Только за деньги. И чем больше денег берешь, тем больше тебя ценят.

Кстати, опыт с божьими коровками не прошел даром. Родители почему-то решили, что их сын увлекается живыми организмами, и отдали его в биологический кружок. Ну а дальше пошли победы на олимпиадах по биологии, которые проложили дорожку в медицинский институт.

Выбирая направление, Паша разрывался между стоматологией и психиатрией. И то, и другое обещало неплохие деньги. Зубы и нервы делают людей сговорчивыми, готовыми на все, чтобы починить свой организм.

По поводу стоматологии Паше снился один и тот же сон. Он в ослепительно-белом халате, в окружении никелированного блеска новеньких инструментов. А в кресле сидит Ржавый, с дыркой вместо зуба, того самого, потерянного во время снежного обжорства. И во сне как-то особо чувствуется, как до дрожи боится Ржавый и насколько спокоен Паша. Обидчик во власти жертвы. Это же вечный сюжет, почти библейский. Можно помучить, а можно простить. Что выбрать? Очень хочется свести счеты. Во сне стоматологический инвентарь раскладывается на длинном столе, как пыточный инструмент в кино про Средневековье. Но можно простить, починить зуб, и сразу станет понятно, как ничтожен Ржавый и как велик Павел. Только вот сон всегда заканчивался раньше, чем Паша делал свой выбор. Заканчивался вопросительным знаком.

Паша просыпался в хорошем настроении и каждый раз думал, что надо идти на стоматологию. Но потом, позавтракав, начинал размышлять о том, что можно всю жизнь проковыряться в чужих зубах, а Ржавого так и не дождаться. А вот разгадать загадку, почему ему до сих пор снится Ржавый, вот это дорогого стоит. Душу бередили тонкие материи, неосязаемые и таинственные.

Чем больше Паша размышлял, тем сильнее укреплялся в мысли, что расщепление атома является детской игрушкой по сравнению с познанием человеческой психики. И если уж становиться известным врачом, то именно на ниве психиатрии. Там сплошные вопросы, ответы на которые ждет человечество.

С этой мыслью Паша поступил в медицинский институт, выбрав психиатрию как наиболее плодородную почву для взращивания славы. Ну и денег, куда ж без них.

Учеба давалась ему легко. Упорство, закаленное на божьих коровках, очень пригодилось при изучении разнокалиберных химий и биологий. Согласно учебному плану, Павел оттачивал материалистическую картину мира, но в душе оставался закоренелым и законспирированным сторонником идеи, что есть силы, не улавливаемые никакими приборами, не подлежащие обнаружению простыми органами чувств. Он верил в шаманов, в чудодейственные иконы, в прозрения, в предсказания и прочие потусторонние штуки. И знал, что только встреча с ними может дать ему настоящую славу.

Окончив институт, пошел работать в психбольницу. Там стал Павлом Петровичем. Учитывая старательность и преимущественно женский кадровый состав, быстро дошел до должности главврача. На этом хорошие новости заканчивались.

Неприятным сюрпризом стало то, что в психиатрии рутины оказалось ничуть не меньше, чем в любой другой области медицины. Обычная работа, правда, с необычным контингентом. Не к тому стремился Павел Петрович. Казалось, что психиатрия стала продолжением истории с божьими коровками и сладким снегом – хлопот много, а выхлоп нулевой.

Все изменила случайная встреча. Проводя обход вверенного ему заведения, Павел Петрович заметил сутулую спину, показавшуюся ему смутно знакомой. Халат, накинутый на плечи, говорил о том, что это посетитель. Человек шел, характерно загребая воздух левой рукой. Так ходил его бывший учитель, светило в области нейродегенеративных заболеваний. Павел Петрович нагнал и слегка попридержал учителя за рукав.

– Ба, какими судьбами? Как вы к нам, Ефим Соломонович?

В полы белого медицинского халата, наброшенного на сухие плечи старого профессора, Павел Петрович поймал свою синюю птицу удачи.

Старый профессор

Профессор сдал. Издалека, благодаря характерному движению левой руки, он был узнаваем, а вблизи бросалось в глаза, как он постарел. Павел Петрович прикинул, сколько лет прошло с их последней встречи, и понял, что это не возраст. По примерным расчетам выходило, что профессору около шестидесяти. Судя по тому, как он похудел, над ним безжалостно изгаляется онкология. Болезнь, как виртуозный скульптор, поработала над ним. Прорыла по щекам канавы морщин, сточила щеки, истончила губы.

– Вот, сестру проведать пришел. – Старый профессор еле держался на ногах.

– Как сестру? Ефим Соломонович, почему не позвонили?

– Зачем же беспокоить? Я слишком много, как говорится, знаю, чтобы быть наивным. Положение сестры от ваших усилий почти не зависит.

– Ну не стоит так уж принижать возможности медицины, тем более вам, человеку, который вводил меня в профессию, – слегка пожурил Павел Петрович, но сделал это мягко, в шутливой манере.

– Да ничего я не принижаю и тень на профессию не бросаю, тут особый случай. – Слова давались профессору с трудом.

– Как фамилия сестры? Да что это мы на ходу разговариваем? Пройдемте ко мне в кабинет.

Павел Петрович старался быть максимально гостеприимным, хотя в душе шевелилась тревога. Что за сестра, какое лечение он ей назначил? Не случится ли скандал? Все-таки Ефим Соломонович хоть и на пенсии, но профессионал высшего класса, его не уболтать, как прочих родственников.

Старый врач как будто обрадовался приглашению:

– Ну ведите, показывайте, как тут устроились. А если еще и чаю предложите, так буду вам крайне признателен.

«Понятно, что чай, – подумал Павел Петрович, оценивая масштаб урона, нанесенного болезнью. – Виски тебя уже убьет».

В кабинете профессор окинул взглядом пространство и, как показалось Павлу Петровичу, остался доволен. Кабинет был обставлен без шика, но со вкусом. Мебель не новая, но добротная. Учитель одобрительно цокнул языком и сел, тяжело переводя дыхание. Кресло под ним даже не скрипнуло. «Совсем исхудал старик», – подумал Павел Петрович.

Главврач суетился с организацией чая и чувствовал, что Ефим Соломонович как будто присматривается к нему. Вроде и не глядит, полуприкрыл глаза, но сосредоточен до крайности. И наблюдает за бывшим учеником испытующе, как на экзамене.

Павел Петрович за годы общения с людьми с неустойчивой психикой как будто заразился от них, перенял какие-то тонкие настройки. Стал чутко улавливать то, что другие не замечают. Его внутренний локатор стал работать на других частотах. Вот и сейчас он, повернувшись к учителю спиной, чувствовал, что тот смотрит неотрывно, оценивающе.

Наконец чай заварился, и Павел Петрович присел напротив бывшего учителя. Он разливал чай и думал, как построить разговор. Но Ефим Соломонович освободил его от выбора.

– Павел, позвольте мне без отчества к вам обращаться. – И, не дожидаясь согласия, продолжил: – Я ведь немного схитрил. Неслучайно мы встретились, я вас искал, мне крайне необходимо с вами поговорить. И даже попросить кое о чем.

– К вашим услугам.

– Вы, наверное, заметили, что собеседник из меня никакой. Быстро устаю, простите. Поэтому позвольте сразу о главном, без предисловий.

Павел Петрович кивнул, изобразив максимум понимания и сочувствия.

– Как вы уже знаете, у меня в вашей клинике лежит сестра, Варвара, – продолжил Ефим Соломонович. – Она мне сестра по матери, единоутробная, так это, кажется, называется. У нас разные отцы, но ближе ее у меня никого нет. – Старик помолчал, как будто взвешивая степень допустимой откровенности, и продолжил: – Душа болит за нее, адским пламенем душа моя пылает.

– Как фамилия? Вы мне так и не сказали.

– Фамилия у нее по мужу, Стрежак она. Варвара Степановна Стрежак.

Павел Петрович сделал вид, что собирается с мыслями для обсуждения диагноза. Сам же судорожно стал сканировать список больных. Стрежак, Стрежак… Кто такая? Варвара Степановна Стрежак… Не та ли это тетка, что за месяц уже двух соседок поменяла? Обеих выписали, причем с явным улучшением. Да, точно! Родственники еще Павла Петровича как бога благодарили. Они уж и надежду потеряли, ничего не ждали, как вдруг резкий прогресс. Павел Петрович, конечно, сделал вид, что это его рук дело, но понимал, что вряд ли имеет к нечаянному выздоровлению хоть какое-то отношение.

Как профессионал, он знал, что такое в психиатрии случается. Наложение массы обстоятельств, сочетание медикаментов, атмосферного давления, песни по радио, запаха духов медсестры, да мало ли какие мелочи подцепят на крючок нейронную связь и выволокут ее из подвалов беспамятства. И никто не знает, что именно сработало. Все вместе. И нет автора этой победы. Только невольные соучастники.

Вот таким соучастником и оказался Павел Петрович. В улучшении состояния этих двух женщин не было его заслуги. А может, и была, кто знает. По крайней мере, он сам не понял, как такое случилось. Схему лечения он не менял, благоприятных прогнозов не строил, но, возможно, нечаянно попал в яблочко. Психиатрия – это вообще блуждание в темном лесу. А все достижения науки – это малюсенький фонарик, который освещает дорогу ровно на один шаг вперед. И не видно, что там дальше. Идешь, идешь, освещая собственные ноги, и выходишь на свет. Или, наоборот, заходишь в тупик. Но объяснять родственникам ничего не стал. Зачем ронять авторитет отечественной медицины и свой лично? Принял благодарность с усталой улыбкой человека, который достоин всех этих речей в его честь и, что немаловажно, ценных подарков. Одна семья, победнее, подарила серебряную стопку для водки, а вторая преподнесла подарочный сертификат на туристическую поездку. Хватало примерно на Турцию. Не Мальдивы, конечно, но тоже неплохо.

Все эти мысли вихрем пронеслись в его голове. Так что там с этой Стрежак? Эту пациентку он почти не запомнил. Попала к ним, если он правильно помнит, по причине нервного расстройства, проявляющегося, в частности, в полном отказе от еды. Но пока они решали, что с ней делать и можно ли еще потянуть с принудительным кормлением, она сама протянула руку за кефиром. Так все и рассосалось. Оставили под наблюдением. Тихая, хлопот не доставляла. Клиническая картина ровная. Правда, не очень понятен диагноз, но похоже на невыраженную шизофрению.

– А, да-да, Варвара Степановна Стрежак, – бодро отозвался он. – Конечно, помню, ничего угрожающего. Я бы даже сказал, ничего настораживающего. Обычное паническое состояние, острая форма депрессии и, как следствие, отказ от пищи. Но уход и правильное медикаментозное сопровождение стабилизировали ее состояние.

И замолчал, наткнувшись на острый, почти физически пронизывающий взгляд профессора. Тот молча просил прекратить пустые разговоры. А по существу Павлу Петровичу сказать было нечего.

Ефим Соломонович отхлебнул чаю и очень аккуратно поставил чашку на блюдце. Павел Петрович заметил, что у того дрожит рука.

– Павел, давайте не будем вести этот пустой разговор. – Он выжидающе посмотрел на главврача и, получив ожидаемый кивок, продолжил. – Я скажу вам нечто такое, от чего вы можете подумать, что я выжил из ума. Заранее прошу прощения, что буду нести ахинею, противную человеку с высшим медицинским образованием. Я всегда воспитывал студентов как поборников чистого разума, стоящих на почве жесткого материализма. И вот теперь, в конце жизни, испытываю растерянность, почти панику.

Ефим Соломонович замолчал. Павел Петрович не перебивал, терпеливо ждал продолжения. Он понимал, что наступило время монолога.

– Моя сестра Варвара прожила не самую простую жизнь, – продолжил профессор. – Она старше меня на пять лет, у нас разные отцы. Впрочем, я это уже говорил. В детстве мы были дружны, но потом она вышла замуж, и мы стали видеться лишь изредка. Долгие годы практически не общались, у каждого была своя жизнь. Муж ей достался военный, они мотались по гарнизонам вплоть до Колымы, потеряли там ребенка… Но подробностей я не знаю, Варвара мне ничего особо не рассказывала, это была, как я понимаю, закрытая тема. Она вообще никогда на жизнь не жаловалась. Не жаловалась и не откровенничала. После смерти мужа у нее за душой не осталось ни копейки. Он до этого демобилизовался, видимо, не особо нашел себя на гражданке. Это мне кто-то из дальних родственников шепнул. Словом, свой серебряный возраст Варвара встретила в полном одиночестве и отчаянной бедности.