Читать онлайн Шелковый покров несбывшейся надежды

Глава 1

Для Аки Ночь Благодарных Теней не была праздником, таким любимым и долгожданным как для других жителями деревни. Это было самое шумное, самое невыносимое и тревожное время года. Когда пепельная луна восходила над горами, стирая границу между мирами, тихий шепот умерших превращался в навязчивый, неумолчный гул. Он стоял в воздухе, гудел в висках, мешал спать. Это было похоже на жизнь в самом центре гигантского улья, где каждую пчелу терзала своя неразделенная и невысказанная боль.

Она шла по деревне, стараясь смотреть себе под ноги. Из-за занавески в окне дома булочника высунулось бледное, расплывчатое лицо старой женщины. «Деньги… в горшке с красной геранью… скажи моему непутевому сыну…» – прошипел голос, похожий на свист ветра в щели. Аки не повернула головы. Она уже говорила сыну булочника, но тот в свою очередь покрестился, побледнел и чуть не вытолкал ее за дверь, сунув в руки черствую булку, чтобы «откупиться от нечисти».

У колодца тень молодого парня в рваной одежде безнадежно протягивала к ней руки. «Это не я начал драку… Это Сукео…Это он ударил первым… Скажи отцу, чтобы он знал… Я не опозорил его имя…» Долетал отчаявшийся от бессилия и детской обиды шепот призрака. Аки сжала кулаки. Она это уже говорила и не раз. Отец, рыдая, выкрикнул, что предпочел бы никогда этого не знать, и запретил ей приближаться к его дому. Мало того, что его опозорил его единственный сын, так еще и эта сумасшедшая несет всякую чушь.

Ее дар был проклятием и отнял у нее все. Детство – после того как она, семилетняя, наивно рассказала на похоронах мальчика Минхо, что видит его дух, стоящим у гроба и смотрящим на рисовые лепешки. Друзей – их родители запрещали им играть с «девчонкой, что шепчется с призраками». Даже мать… прекрасную, но такую уставшую от свалившегося на нее непосильного груза смерти супруга, странной дочери и выживания на грани бедности женщину, которая в конце концов не вынесла тяжести тех обстоятельств, что подкинула ей жизнь, исчезла одной лунной ночью, оставив лишь прощальную записку: «Прости. Не хочу, чтобы ты видела, как я ухожу».

Для всех в деревне она была Аки-юрэйми – Аки, что видит духов. Не человек, а инструмент. Почтовый ящик для мертвых. Ее боялись, обходили стороной и чурались любого обыденного разговора, как будто она больна проказой и заговорив с Аки о погоде или повседневных делах, непременно заразишься и умрешь. Конечно были те, кто приходили тайком, пока никто не видит и не слышит, шептали просьбы, совали в руки монетки или еду – не в качестве оплаты, а как оберег, чтобы откупиться от ее «проклятой» сущности. И она ненавидела все это до глубины своей души. Ненавидела мертвых и ненавидела живых. Все их просьбы были такими мелкими, эгоистичными и сводились к мести, деньгам и оправданиям их «доброго» имени. Они напоминали ей, что ее существование сводится к роли слуги для тех, кто уже закончил свою жизнь и изгоя для тех, кто еще жив. Все они лишали ее возможности начать собственную жизнь.

Воздух в эту первую ночь Поста был густым и сладким, как забродивший персиковый сок. Серебристый свет лился с небес, превращая знакомую тропу к заброшенному храму в зыбкую гравюру. Аки шла туда, потому что там было немногим тише, чем в деревне. Живые боялись приближаться к храму в такую ночь, а мертвые, обитавшие там, были старыми, уставшими и не такими навязчивыми как среди большого количества их живых родственников и знакомых.

Она уже почти вышла к поляне перед храмом, когда ее остановил знакомый, давящий виски гул. Но сегодня он был… иным. Обычный хор обиженных и несчастных душ куда-то отступил, вероятно ведомый большим количеством подношений на своих могилах, уступив место одному-единственному, новому для Аки голосу. В нем не было ни злобы, ни жадности. Лишь бесконечная, всепоглощающая тоска, такая глубокая, что в груди у девушки отозвалось знакомое одинокое эхо.

Она замедлила шаг и увидела одинокого призрака.

Он сидел на мшистых, стертых временем ступенях, склонившись над площадкой из мелкого песка. Длинные, тонкие пальцы, полупрозрачные и сияющие изнутри лунным светом, водили по нему заостренной палочкой. Но буквы рассыпались быстрее, чем он успевал их закончить. Его облик струился и мерцал, а контуры осыпались тихим, серебряным пеплом, ложась на камни мертвой росой.

Аки замерла. Она привыкла к тому, что духи чего-то от нее хотят. А этот – творил. И в этом жесте была такая утонченная, такая безупречная скорбь, что она невольно затаила дыхание и боялась пошевелиться, но не от страха, а от того насколько он был прекрасен. И насколько безнадежно одинок. Впрочем, как и она.

Призрак не замечал ее, весь уйдя в свое тщетное занятие. Вобрав полную грудь воздуха, Аки сделала шаг вперед. Песок под ее ногами не издал ни звука.

– Они всегда просят об одном и том же, – тихо сказала она, и ее голос прозвучал грубо и громко в этой хрустальной тишине, повисшей возле храма. Девушке вдруг страшно захотелось, чтобы он услышал ее, чтобы понял, что она не просто очередной голос из мира живых. – Отомсти. Передай. Верни. Ты… первый, кто пытается что-то создать.

Призрак вздрогнул. Он поднял голову. Его глаза были двумя полными лунами – огромными, темными и полными такой бездонной печали, что сердце Аки сжалось.

– Она у меня была, – прошелестел его голос, похожий на шелест шелка. – Последняя строчка. Самая главная. Во имя чего я все это писал… Я не могу вспомнить. А без нее… – Его палец дрогнул, и очередная строка рассыпалась. – Без нее все стихотворение – всего лишь красивая рама для пустого свитка. Шум без музыки. Дым без огня.

И в этот миг Аки поняла. Она смотрела на него – на этого одинокого поэта, чье искусство было обречено на исчезновение, – и видела саму себя. Она, ткачиха, чьи самые прекрасные узоры никто не видел. Они оба были призраками.

Его просьба была не очередной обузой. Она была… возможностью. Возможностью доказать, что ее проклятие может служить чему-то большему, чем мелкие обиды. Возможностью спасти нечто прекрасное от тлена забвения. Но тут же накатила знакомая волна страха. Воспоминание о матери: «Твой дар причиняет боль». Она сжала в кармане старый нефритовый гребень – единственное, что осталось от нее.

Он был обречен на забвение. Впрочем, как и она.

И этот страх внезапно сменился тихой, но твердой решимостью. Нет. На этот раз все будет иначе.

Пепельная луна плыла над ними, такая безмолвная и на первый взгляд такая хрупкая. И вместе с тем такая нерушимая. Аки выдохнула, и ее голос прозвучал твердо, без тени сомнения.

– Я помогу тебе вспомнить.

Она не сказала «я попробую». Она пообещала. Впервые не духу, а самой себе.