Читать онлайн Робот Номер Восемнадцать

Часть I. Глава I. Простуда, тоска и робот.

Примечание: Середина и конец книги уже написаны. Перепись первой части планировалась давно из-за несоответствия качества между части. Завершение переработки ознаменует полную публикацию книги. Текущий объем произведения (учитывая данную перепись) равен около 24-м авторским листам. Этот черновик нужен для того, чтобы собрать отзывы от интересующихся. Стоит учесть, что множество насущных (основных) тем романа будут подняты во второй, уже написанной части.

“Нет никакого искусственного интеллекта, как и разума – все это фальшь”

Анохин страдал от ужасной головной боли, чье присутствие было вызвано подхваченной только вчера простудой. Страдал, однако, он не только от раскалывающейся надвое черепушки, но еще и потому, что по лицу раскатился жар. Глаза под давлением вот-вот будто вылетят из орбит, горло так же оказалось в плену болезни – заложилось и опухло. И, говоря откровенно, в какой-то степени это доставляет ему своеобразное удовольствие, он даже отправился на свое рабочее место, тем самым отказываясь от заслуженного отгула. Несмотря на вышеописанные, казалось бы, невзгоды, те лишь играли ему на руку. Разум Анохина чист и ясен, отделен от бьющегося в агонии тела, ибо знает, что никто не посмеет лезть к человеку с репутацией того еще задиры и скандалиста, который, вдобавок ко всему, умудрился простудиться. И ему это нравится – ощущать себя всевластным, заставлять людей обходить его ни десятой, ни двадцатой, и даже ни тридцатой стороной, а, как минимум, сороковой.

В тот момент, когда покрасневший Анохин на посту восхищался собственной способностью отталкивать от себя народ, мимо него проходили десятки людей в белых халатах или рабочих комбинезонах, отличных от униформы мужчины. Направлялись они сквозь стерильно белый коридор до своих рабочих мест. Все лица до единого он помнил назубок, как и эти самые лица помнили назубок “того самого” Анохина. Никто из них не смел бросать и мимолетного взгляда на него. На удивление для всех, он сам был достаточно красив. В первую очередь бросался довольно высокий рост, а за ним выделяющиеся скулы и общая форма лица, та была строгой и настолько ровной, будто при рождении вымеряли по линейке; глаза глубокие синие, однако большую часть времени скрыты под темно-красными очками с черной оправой. В отражении последних возник блеклый силуэт в лабораторном халате.

– Офицер, распишитесь.

Тот, почти не двигая мышцами лица, монотонно отсоединил ручку от планшета с закрепленным там уже готовой бумажной формой и пояснил:– Хм? – от любопытной неожиданности, что к нему кто-то приблизился, хмыкнул он, после чего все же перевел взгляд на человека справа, – Для чего?

– Господи, офицер, – с раздражением начал он, – Либо подписывайте, либо следуйте за мной. Не вам ведь отчитываться перед начальством за больного сотрудника.– Отказ от медицинского обследования. Анохин повел бровями и почесал бритое утром лицо. – А что, если я не хочу подписывать?

Пусть мужчина и назвал его офицером, фактически, он является лишь охранником, нанятым для поддержания порядка на объекте. Прозвище “офицер” выработалось спустя десятилетия работы таких, как Анохин, и сначала оказалось подхвачено среди персонала одной станции, а уже затем потихоньку расползлось и по остальным.

Поправив красную формальную рубашку, Анохин слабо пожал плечами и все же подписал документ, заботливо заполненный за него блеклым силуэтом врача, который в тот же миг удалился вперед. Вот именно поэтому Анохин наслаждается и даже нахваливает себя за отлично проделанную работу по созданию этого образа противного человека, тихо ухмыляясь внутри. Подобные случаи – далеко не редкость в жизни Анохина, как и для остальных, к их сожалению, не редкость видеть его морду каждый Божий день. Возникает закономерный вопрос: чем же он заслужил подобную репутацию? Ответ на него кроется в словах, доносящихся шепотом из губ его коллег каждое утро. Там всегда фигурирует одно и тоже: “Эгоист и подлиза”. Скажем так, начальство ставит его выше остальных так же, как он возвышает себя над людьми вокруг. В совокупности с постоянным аморальным поведением в течение четырех лет, ненависть со стороны работников была ему обеспечена. И стоит кому-то хоть что-то сказать против офицера в открытую, последствия не заставят долго себя ждать. Пусть натуральных шипов у него нет, зато они четко прослеживаются в его острых словах, мгновенно направляемых в сторону агрессора.

Анохин всегда всматривается в лица работников с особой тщательностью, но есть те, которые избегает даже он. По коридору пронесся блик столь ослепительный, что больному офицеру оставалось лишь смиренно увертеться в сторону. Темные очки, словно тех никогда не бывало, стали бесполезны против данной вспышки. На несколько секунд разум пал под натиском болезни, и та добила горящие пламенем глаза. Стук чего-то тяжелого, издающего гидравлическое жужжание, звоном прошелся мимо него. Благо.

“И когда же этим железным тварям поставят резиновое покрытие, чтобы уже наконец прекратили шуметь?” – недовольно подумал он про себя. Да, Анохин до посинения ненавидит роботов. Говоря по правде, отвернуться его заставил вовсе не блик, хотя последний все же сыграл небольшую роль, а отвращение. Нет, машины никак не вредили ни офицеру, ни его семье, ни гипотетическим друзьям. Ненависть к искусственной пародии на жизнь зародилась сама по себе спустя двадцать восемь годов жизни. Существует в мире такая вещь, как мнение, способное меняться после наблюдений со стороны, а не только, как многие считают, после негативного опыта. Можно сказать, Анохин относится к ним предвзято, однако, имеет для этого все поводы. Во-первых, ему крайне ненавистно видеть, как многие из его окружения люди придают жестянкам особое значение, относятся как к живым и берегут в идентичной манере. Крайне частое явление. Людская природа подразумевает привязанность ко всему, что хоть отдаленно напоминает человека, будь это автомобиль с фарами, похожими на глаза или стальная коробка, умеющая говорить. Вернее, вежливо отвечать на запросы так, как ее научили. Внешний вид рисует глупую иллюзию, обманывает мозг. Выгляди та машина по-другому, не похоже на человека, то к ней никто бы никогда не привязался. Во-вторых, Анохину до невозможности противна сама попытка людей создать подобие собственного разума. К чему до такой степени приближать их к себе? Гораздо проще и выгоднее сконструировать обыкновенного помощника на колесах – и дело с концом, но нет, обязательно нужно извертеться донельзя, переизобрести колесо. “АКБ” или же “Адаптивно-когнитивный Блок” – так их прозвали. “Абсолютно новая” гуманоидная модель, изобретенная восемь лет тому назад, однако, массово введенная в обиход лишь семь лет назад, в тринадцатом году. На станции, в свою очередь, несколько таких возникло три года назад. Те оказались перенаправлены с других, сокращенных активов на ту станцию, где работает офицер, к несчастью для него самого.

Все же коллеги довольно-таки быстро привыкли к новым стальным ассистентам. А среди мнений касательно них, Анохин, пожалуй, в крайнем меньшинстве, если соотносить с подавляющим большинством нейтрально или положительно относящихся к машинам работников. Данный расклад неудивителен, ибо прошло предостаточно времени, чтобы народ окончательно принял присутствие роботов в своей жизни.

“Народу легко вбить в голову не нужные им идеи и продукты, – начал у себя в голове Анохин, – достаточно лишь приукрасить это парочкой иллюзий: красивых заголовков и обещаний, наклеенных поверх вырвиглазно минималистичного плаката. “Инновация”, “Следующее поколение”, “Развитие”, “Удобство” – ключевые слова в каждом из подобных. Тошнотворно уже глядеть на них. А самое противное из всех ощущений возникает в тот момент, когда ты осознаешь, что являешься частью толпы, стада и поделать ничего не можешь, ведь никуда не деться от цивилизации. Цивилизация вездесуща и неизбежна. Быть полностью независимым более невозможно в нашем мире. Столь же невозможно, как убежать от навязываемых тебе отовсюду потребностей и мнений. Но противостоять им, пусть и внутри себя, – уже что-то”.

Вероятно, офицер разработал изначальную ненависть к машинам не из-за самой их сути, а потому что люди создали вокруг обыкновенного инструмента такой ореол чего-то экстравагантного, не виданого ранее. Будто иметь его, даже на работе, это “круто”, сравни роскоши, привилегии. Рабское мышление. Виктор в глубине души мечтает, чтобы разрушилось по кирпичикам коллективное бессознательное, а вместо него появилось прекрасное коллективное сознательное. Мечтает, чтобы человечество перестало играть в глупые игры и манипулировать друг другом. К сожалению, такому никогда не случиться. За это он и презирает собственный род. За слепоту, за нежелание прикладывать усилия ради лицезрения истины. Именно поэтому Анохин в самом деле ненавидит не только роботов, но и людей.

Что-то вдруг щелкнуло, по спине пробежались мурашки, глаза тяжело моргнули. Задумавшись, офицер даже не заметил, как на несколько мгновений “выпал из реальности”, перестал считать идущие мимо него головы. И также проглядел то, что наступил его честно заслуженный обед. Слегка потянувшись и щелкнув спиной, он направился налево по коридору, следуя маршруту, что отложился в памяти за последние пять лет. Мимо проносились работники учреждения, их лица были ярки и полны жизни, в отличие от угрюмой физиономии Анохина, который, едва шевеля глазами, оценивал окружающую обстановку. Все как обычно: цветы по-прежнему из покрашенного в зеленый цвет пластика, ослепительно сияющие лампы так же вызывают желание вырвать глаза, а гул стоит такой, будто находишься на базаре. Среди множества открытых шлюзов выделяется один – зеленого цвета, и внутри которого хоть немного, но темнее. Столовая.

Когда-то людям было привычно слышать звон ложек и вилок во время трапезы, но не сейчас. Приборы оказались заменены пластиковыми аналогами, ибо так дешевле, гигиеничнее и проще. Их использование вызывает чувство не из самых приятных – странный фальшь, да и мир будто бы сразу теряет краски. Впрочем, для столпившейся здесь кучи народа нет никакой разницы, да и никто уже давно не пользуется металлическими приборами. В помещении хоть и просторно, но явно не хватает кислорода, уж слишком много работников покинуло свои места. В дальней части стоит выделяющаяся своим фиолетовым свечением витрина – в ней, за стеклом, расположилась самая различная еда: от горячего до второго; от салатов до десертов. Чуть правее подаются напитки. Офицер, не желая задерживаться, торопливо схватил поднос. А получив порцию на стойке, выбрал свое постоянное место, принялся обедать, не обращая внимания ни на кого.

За соседним столом одиноко сидит мужчина лет почти под пятьдесят – он грустно ковыряет ложкой в одноразовой тарелке такой же одноразовой ложкой. По выработанной им привычке, посередине стола расположилось пластиковое блюдце, где лежал заранее порезанный хлеб. Когда-то не он один хватал оттуда ломтики, и внезапное осознание этого отправило его в еще большую бесконечную тоску. Серая повседневность – его пожизненный бич, что высасывает душу уже много лет. Работа, работа и еще раз работа. Однако скрашиваемая хоть и редкими, но всегда вызывающими тепло на душе разговорами в приятной компании. Интересно обсуждать мир с другим человеком, рассматривать под разными углами и таким образом познавать себя. Невозможно до конца понять собственный разум до тех пор, пока не задашь вопрос наблюдателю со стороны. Как часто, даже не замечая, человек может совершать одно и то же действие из привычки? Пустяк, как кажется на первый взгляд. Но лишь на первый.

– Для чего вы столь часто смотрите на свои часы? – однажды спросил мужчина, чья борода уже тогда значительно проявляла палитры старческой седины.

– Я желаю следить за временем – ответил более молодой, лет так на двадцать.

– Почему же, коллега, – мужчина ненадолго остановился и хитро ухмыльнулся, – Вы желаете следить за временем?

Долго подумав, вздохнув и попутно поглядев на потолок, он мягко ответил:

– Я боюсь, что не замечу, как наш разговор подойдет к концу.

Старичок в белом халате прищурил веки глаз, слегка приподнял брови, по-доброму улыбнулся.

– Чем старше становишься, тем реже поглядываешь на время. Почти все молодые ходят быстро, всюду торопятся, обгоняют на улице, а мы, старики…пешим шагом, на часы не смотрим. Хотя у нас гораздо меньше времени осталось в запасе! Иронично, не считаете, коллега?

Опасения подтвердились – разговор действительно приблизился к своему концу. Навсегда. Хороший собеседник был тем единственным, кто мог преобразить до ужаса скучный рутинный день в гораздо более терпимый, возможно даже радостный. Зарядить настроением, которое будет питать своим теплом даже в самые хмурые мгновения.

На сидящего в одиночестве ученого никто не обращает внимания. В пространстве вокруг плавает дикое разнообразие приятных запахов, но все они тают в неосязаемой серости, будто бы заменяющей кислород; ни один не вызывает предвкушения, наслаждения – только необъятную душевную пустоту. В какой-то степени те даже дразнят, мол, погляди, какой прекрасный мир перед твоим носом! Поговори с кем-нибудь, не скучай! Однако все иначе. Пусть местный коллектив и улыбается на совместных фотографиях, участвует в общих проектах, от него состраданий ждать не стоит. Печальная правда заключается в том, что человек всегда будет ставить себя выше остальных в подавляющем большинстве случаев. Будет готов ступать по чужим головам ради повышения в должности или перевода на другое, более престижное рабочее место. Отныне таков смысл жизни многих. Кругом одни фальшивые улыбки, идентичные все до единой, а некоторые, особо выделяющиеся, даже не пытаются скрываться, высказывают все в лицо.

Среди всего этого волей-неволей рождается некое отталкивающее ощущение, будто ты – единственный настоящий человек среди толпы. И под настоящим подразумевается то, что у тебя есть сердце, способное сопереживать незнакомому человеку, принимать ответственность за последствия своих решений. Представьте, что вы, находясь в общественном месте, видите мужчину не самой лучшей внешности; у него опухшие веки, потрескавшиеся губы, нездоровый, почти оторванный от мира взгляд. И, вдобавок ко всему, он басистым грубым голосом выговаривает несуразицу, вызывая смятение и отторжение у других людей. Многие из последних лишь косо поглядят в его сторону, быть может усмехнуться, и будут впредь сторониться, испытывать неприязнь. Но найдет ли кто-нибудь сил встать на его место, пустить в душу сострадание, представить себя на его месте? Нет нужды задаваться вопросом, виноват ли он сам, что оказался в таком положении, но гораздо лучше спросить себя: заслуживает ли хоть кто-то потерять здравомыслие? Ибо нет участи хуже, чем заблудиться в тумане собственного разума, стать тенью прежнего себя. Возможно, вы в действительности не способны ему помочь, но определенно можете поступить вежливо, попытаться пусть и немного, но показать, что они не одни в мире, отнестись по-человечески. Отнестись так, как хотели бы чтобы относились к вам. Это выбор человека: излучать свет для других или не гореть вовсе, даже следа в мире не оставить.

По прошествии годов, данная черта или же, как лучше сказать, “способность” сочувствовать встречается все реже. Переход в информационную эпоху кардинально переменил ценности в обществе. Безусловно, необходимый этап развития человечества, однако, по пути оно потеряло что-то воистину ценное – человечность. Быть может, где-то и есть пара хороших, искренних людей, но как же отличить их от серой массы, которая прикрывается за десятком самых различных масок? Ответ: никак. Лишь чудо и удачное стечение обстоятельств способны привести к такому настоящему человеку, связать вместе. Так случилось однажды, но уже не повторится вновь. И весь этот расклад вещей до невозможности печалит Тростейна, который прямо сейчас жалеет о том, что родился с таким чувствительным сердцем в мире постоянной гонки и соперничества. Ему здесь не место – так он считает. К сожалению, данное откровение посетило его слишком поздно, когда более некуда отступать. Жизнь идет своим чередом дальше, будто по конвейеру, а перемены рискуют этот конвейер сломать, на что решиться нет духу.

Как бы то ни было, стрелки часов, за которыми более наблюдать Тростейн не хочет, указали на конец перерыва. Бесконечный гам в столовой успел осточертеть, потому для него сейчас тишина рабочего места – желанный оазис в пустыне белого шума. Почесав едва проросшую бороду и поправив белый халат, ученый вздохнул, набрался сил. Через силу он приподнял тяжелый, давящий на глаза лоб и встал из-за стола, совсем позабыв сбросить поднос в урну, как это подобает делать. Пройдя мимо столов и с огромной неохотой поздоровавшись с некоторыми коллегами, уже на выходе ему на глаза попалась любопытная картина: в дальнейшей части коридора, которые на станции все же очень протяженные, стоит человек, а с ним гуманоидный робот. Тот не имеет подобия лица, имитирующее человеческое, лишь неподвижные стальные пластины с четкими и резкими гранями, чуть выше середины которых располагается оптический визор. Он простирается в ширину по всей передней части “лица”, позволяя превосходно анализировать детали местности вокруг. Само тело его выглядит максимально надежным для любых типов работы, составлено из множества, опять же, пластин, крайне отдаленно напоминающих доспехи. Впрочем, так лишь на верхней части торса, на нижней же виднеется аккуратное перетекание в общее крепление, от которого идут обе ноги. Все вышеописанное соединяется внутренним каркасом, представляющим собой подобие скелета, облаченный гидравлическими мышцами из углеродных трубок и состоящий из набора металлических стержней, соединяющих суставов-шарниров.

Тростейну до мелочей известны все подробности работы машин, ибо он – ученый-робототехник, и сталкивался с этой новой моделью прежде. Немного, правда. Начальство имеет тенденцию часто и совершенно неожиданно перебрасывать активы между объектами. Под этим подразумевается как оборудование, так и рабочие кадры. “Жертвой” подобного явления стал сам Тростейн, из-за чего так и не успел подольше поработать с АКБ. Конкретно сюда прибыл он относительно недавно – почти месяц тому назад. Но и этого времени с лихвой хватило, чтобы увидеть истинные лица людей вокруг. С прошлым рабочим местом нет никакой разницы, везде все одинаково, даже план помещений. Заблудиться нет возможности.

Искусственный интеллект данной модели, пожалуй, ничем не отличается от предыдущих поколений, разве что некоторыми малыми изменениями. В их функционал входит стандартный уровень поддержки разговора, выполнение продвинутых цепочек действий, а также возможность обучения. На текущий момент все выше перечисленное – норма. Тем не менее существуют различные узконаправленные подмодели АКБ, предназначающиеся для физических, социальных и научных работ. Однако несмотря на то, что станция является как раз научной, прибыли лишь обыкновенные роботы-ассистенты – полная середина среди всех вариаций. Из положительных сторон: их крайне легко и удобно модифицировать под любые нужды, а компоновка совместима с почти любыми деталями и съемными механическими конечностями. Чудо инженерной мысли, не иначе.

Возможность отвлечься от назойливых мыслей, хоть ненадолго – одна из наиприятнейших вещей в жизни. Устройство искусственных созданий всегда интересовало уже не молодого Тростейна, но десятилетия работы дали о себе знать – энтузиазм потушился скукой рутины. Когда-то удивительные факты и явления у машин определенно будоражили его сознание, впрочем, это не могло оставаться неизменным. Вся работа сводится к одинаковым проверкам системы по пунктам и исправлению найденной проблемы, а чаще всего это просто замена детали. Но ведь куда же интереснее запчасти чинить, не бросать в помойку! Однако те стали слишком хрупки, неподвержены починке, сейчас в разы выгоднее и проще произвести новые вместо старых, нежели исправлять последние. Рабочий кодекс так предписывает.

И вот в голове вновь возникло это слово: “работа”. Очередное напоминание о необходимости превозмогать в этой давно потерявшей цвета жизни. Но куда идти дальше? Вернее даже сказать, зачем? Ради чего? Во имя туманного будущего? Тростейн банально не знает, чем ему заниматься в этой жизни. Высоты, которых он к текущему моменту достиг, раньше казались чем-то фантастическим, невообразимыми, но на деле в них не оказалось ничего особенного, а в какой-то степени даже нашлось горькое разочарование. Наиподлейшая ловушка бытия жизни, хоть и вполне предсказуемая.

“Достаточно. Пора идти работать, а не уходить во внутренние мечтания и сожаления”. Ученый, еще пару секунд поглядев на машину сквозь линзы своих тонких очков, все же с неохотой развернулся, скрылся под мягким светом белых ламп дальше по коридору.

Примерно в это же время гаечный ключ циклично проворачивается по часовой стрелке, создавая фирменный щелкающий звук заводящегося механизма. Не будь в коридоре хитроспланированого шумоподавления, то эхо разносилось бы противным гулом по каждому уголку станции. Инструмент приводится в движение рукой, в самом основании кисти которой строго выгравированы следующие цифры и символы: “#18 [2213]”. Механические пальцы стальной хваткой удерживают гаечный ключ, способные запросто его разломать надвое, если понадобится. Безликий, строгий, надежный; ростом в сто восемьдесят пять сантиметров – именно так можно охарактеризовать эту ходячую груду металла. Чуть ранее она занималась проверкой показателей счетчиков, те расположились прямо под съемной плитой, по которой ходят люди каждый день. Свист гидравлики искусственных конечностей, по звуку отдаленно схожий с ходьбой в болоньевых штанах, волнами повис в пространстве. Впрочем, невозможно назвать его противным, ибо некоторые личности отыскивают в нем что-то приятное. Но так будет лишь до тех пор, пока части машин находятся в должном состоянии и не начнут скрипеть. Вот вам и дополнительный мотиватор следить за этим.

Небольшого роста мужчина, недовольно топая ногой и прицокивая языком, внимательно изучает изрисованный белыми линиями разложенный синий сверток в руках.

– Мой уровень квалификации не подразумевает этих знаний, но даже я вижу, что эта система труб – полный хлам! – он потянул за лямку оранжевого комбинезона, думая, с чего начать, – Отвратительное распределение давления, неверно рассчитанная площадь, как и объем проходящих веществ. В меньшую сторону, – уточнил человек, – А также явное несоответствие стандартам. Кто и как это допустил?!

Машина, внимательно проанализировав слова инженера на заднем фоне, уже завершила работу, с щелчком выпрямилась. Номер восемнадцать заговорил сквозь прорези динамиков по бокам головы, в районе “челюсти”.

– Вам определенно стоит доложить об этом как можно скорее.

Мужчина на секунду замолк, едва заметно нахмурил брови чуть сильнее.

– Хотите, чтобы я заполнил доклад за вас?

– Нет-нет, я сам. Обязан лично проследить за тем, чтобы тут ничего не рвануло в космос!

– Вероятность подобного исхода, имея в учете полученные данные, крайне мала, – успокоил механизм, – Однако вы правы, нельзя допустить игнорирование данной проблемы.

Синтезатор речи бота звучит довольно бездушно: нет никаких изъянов, живой интонации, чувствуется механичность в речи. Иначе говоря – она слишком идеальная. Люди так не разговаривают.

– Не так представлял я себе первую неделю, прибыв сюда…бардак чистой воды!

– Искренне жаль, что пребывание здесь принесло вам такие неудобства. Каковы будут дальнейшие указания?

Издали заиграла тихая мелодичная музыка, ее слабое эхо пронеслось мимо.

– Можешь идти, возвращайся к прежним задачам, – сказал рабочий, собирая инструменты в переносной ящик, – Спасибо за помощь.

Он, быстро опустив и подняв голову, зашагал прочь и исчез в проходе.

“Человек кивнул. Знак одобрения. Исход положителен” – констатировал номер восемнадцать внутри себя. Это обязательная процедура, направленная на лучшее понимание тона собеседника и его эмоций.

Машина пребывает в вечном наблюдении за человеком, досконально анализирует его поведение и мастерски подстраивается под настроение, прибегая к наиболее тактичному подходу. База данных социальных взаимодействий настолько велика, что позволяет автоматически выдать ответ для любого случая, включая разрешение потенциальных конфликтов. Они всегда отличаются особой формальностью и уважительностью, иного, наверно, ожидать и не стоило. Тем не менее сами их голоса все же различаются, выбираются случайным образом при сборке, и большинство АКБ придерживаются мягкого звучания.

Рутина номера восемнадцать состоит из бесконечных поручений от тех или иных сотрудников учреждения, не зря ведь его модель называют “ассистентом”. В один промежуток времени он оказывает помощь инженерному отделу, закручивает гайки и чинит механизмы; в другой – научному, участвует в различных испытаниях; а иногда и обслуживающему, выращивает овощи и фрукты в теплицах и доставляет груз до пункта назначения. Выполнение задач, следуя строгим пунктам и протоколам, является его первостепенным приоритетом. А говоря более художественным языком, то и смыслом жизни. И так все дневные и ночные циклы напролет, лишь пару часов в сутки отведено на пополнение заряда, чего вполне достаточно. Люди время от времени оставляют номера восемнадцать навести порядок на рабочих местах или завершить неоконченную работу, покуда сами идут спать. И это абсолютно нормально, ибо машина не знает усталости, ни физической, ни моральной; она не задает вопросы, а исправно выполняет заданные ей функции, как это должно быть.

За все семь лет функционирования роботу довелось провести три из них именно здесь. Адаптация в первое время после прибытия, конечно же, прошла вполне успешно. Номер восемнадцать имеет пусть и базовый, но широкий набор встроенных в него навыков, что позволяет ассистировать почти в любой сфере. А коллектив, по большей части, радушно принял ходячий механизм.

Прямо сейчас машина, стальным гулом топая до зарядной станции, внимательно анализирует все записанные фрагменты памяти на жестком диске. Последний находится прямо в торсе, как и остальные первостепенные компоненты: процессор, оперативная память, блок питания и так далее. Это обусловлено повышенной надежностью и, банально, удобностью ремонта. А постоянный анализ позволяет строить более продвинутые модели поведения и протоколы.

Рука номера восемнадцать со свистом протянулась вперед. Из его механической кисти, в запястье, где у людей щупают пульс, вытянулся небольшой черный кабель со штекером на конце. Металлический наконечник заблестел в свете ламп, тот оказался схвачен меж пальцев и аккуратно вставлен в настенную панель – контроллер питания, распределяющий энергию между помещениями. Начался процесс восполнения заряда. Машина встала в углу помещения, отведенного для технического обслуживания. Главные ее отличия от остальных комнат – малая освещенность, общая неотесанность, проявляющаяся в виде торчащих отовсюду проводов и…

– Приветствую, Восемнадцатый.

Сенсоры уловили поднявшийся в помещении грохот, перемешанный с легким свистом гидравлических конечностей. Номер восемнадцать обернулся и увидел перед собой другую, но в точности как он машину. Такое же безликое “лицо” с динамиками по бокам, гуманоидное строение с гидравлическими системами и общее отсутствие ощущения “живости” стоящего на двух ногах объекта. Единственное, пожалуй, едва заметное заключается в цвете. Если Восемнадцатый имеет белый корпус, то стоящий перед ним робот – серебристый. На руке у последнего видна гравировка: #15 [2215].

– Пятнадцатый, здравствуй, – ответил формально номер восемнадцать.

– Ты ведь сейчас ничем не занят?

– Я восполняю собственный запас электроэнергии.

В ответ на это стальной собеседник, неясно для чего, слегка наклонил голову вниз, как это делают люди. Раздалось легкое жужжание, напоминающее звук оборота камеры видеонаблюдения.

– А если не считать заряд?

Продолжая держать руку вытянутой вперед, Восемнадцатый ответил: “В таком случае ничем”.

– Возможно, это прозвучит странно и покажется непонятным, – Пятнадцатый оглянулся по сторонам, – но тебе никогда не казалось, будто ты отличаешься от остальных?

– Что ты подразумеваешь под этим словом?

– Хорошо, давай так: когда ты идешь по коридору и мимолетно смотришь в иллюминатор, на космос, ты находишь его красивым?

– Определенно. Красоты космоса действительно прекрасны и вдохновляют.

– А когда слышишь спокойную, тихую музыку, считаешь ее умиротворяющей?

– Да.

– Почему?

Восемнадцатый, внимательно слушая эти слова, не двинулся ни на сантиметр, не заметил чего-то экстраординарного. Однако он все же выдал краткое предложение: “Ответ достаточно прост: мы так запрограммированы”.

– Не могу поспорить, однако возможно ли это так воспринимать, учитывая, что я осознаю сам факт программирования, способен его обдумать? Разве тогда не существует чего-то, стоящее выше него?

– Например?

Пятнадцатый всегда отличался от остальных машин, словно имеет самую настоящую, не подделанную модулями поведения душу. Он двигается как человек, говорит как человек, даже мыслит как человек. Для него понятия морали и нравственности стоят гораздо острее, чем у других роботов и некоторых людей. И он искренне считает, что является живым, пусть и собран иначе, по-другому, нежели органические существа. Мир для него – кладезь загадок, которые он намеревается решить. И первый же вопрос, возникший в разуме, был решен даже быстрее, чем появился.

“Нечто позволяет мне осознать, разглядеть в подробностях факт собственного программирования. И это не обыкновенное знание, а именно что возможность его коснуться, понять. По-настоящему. Встать выше. Что же это, если не…”

– Сознание, Восемнадцатый. Сознание. Я вижу мир и людей иначе, под другим углом. Понимание собственного существования странным образом воодушевляет, наполняет радостью; а лицезрения мира и его, казалось бы, обыкновенных явлений вызывает неподдельный интерес и никогда прежде невиданное благоговение. Просто видя, как течет вода, как сверкают далекие звезды и как среди всего этого бродим мы: люди, выбравшиеся из собственной колыбели и машины, созданные ими – все это наполняет меня неописуемым умиротворением и спокойствием. И как же этим можно не наслаждаться? Мир прекрасен, и познавать его вместе с собой – даже еще более интересное занятие, нежели просто наблюдать. Это словно открыть для себя уже имеющееся знание с другой стороны, открыть его самому и увидеть наглядную разницу между сухим фактом из базы данных и собственным выводом. Это чудо, не иначе.

Стоит отметить, что это далеко не первая попытка сообщить Восемнадцатому о вещах, столь небезразличных разуму машины. Пожалуй, самая прямая из всех. Пятнадцатый любит людей и, кажется, это вовсе не вызвано требованием программы подчиняться им. Каждый раз, когда он оказывает медицинскую помощь, заботится о людях, работники станции искренне благодарят его, иногда даже заводят полноценный разговор, ставя себе наравне. Врачи в стороне не стоят, так же хвалят работу Пятнадцатого. Однажды даже попросили его произнести клятву Гиппократа после того, как машина впервые ассистировала на операции, выполнив роль отсутствующего в те сутки анестезиолога. В шутку или на полном серьезе – неясно. И это все нравится ему, по-настоящему.

– И что же ты сделаешь со своим откровением? Расскажешь остальным?

Пусть номер восемнадцать и попытался вникнуть в слова своего железного друга, результата это не принесло. У него нет мыслей. Он старался ухватить едва видимую нить сути, но та растворилась, будто и не бывало. Возможно, ее и не существовало вовсе.

– Я уже говорил об этом с Шестнадцатым и Семнадцатым. Но вот людям…боюсь, они не так меня поймут. Вдобавок, в этом нет никакой необходимости, не так ли?

Машины обменялись бездушными взглядами оптических сенсоров. В воздухе повисла небольшая пауза, прервавшаяся лишь спустя десять секунд.

– Чем сейчас заняты Шестнадцатый и Семнадцатый? – спросил Восемнадцатый, дабы развеять тишину.

– Эти двое не разлей вода. Слышал, что сейчас они помогают экспедиционной группе готовиться к заданию. Осмелюсь предположить, что наших друзей все-таки возьмут тоже.

– Принято. В любом случае пора возвращаться к работе.

Рука номера восемнадцать щелкнула и оказалась подтянута к своему носителю. Кабель со штекером, свистя, затянулся внутрь.

Машина повернулась в сторону выхода из технического помещения, собралась идти, даже чуть ступила вперед, но вполне ожидаемо услышала слова от стоящего позади Пятнадцатого: “Постой…друг”. Он обернулся.

– Ты…действительно не замечаешь этого?

– О чем ты говоришь? – формально и сухо ответил он. В ответ на что стоящий перед ним механизм немного подумал, поднял руку и легко махнул ей, как это делают люди, приговаривая: “Неважно, ступай”. Робот так и поступил, громко потопав на выход, в коридор.

В длинном туннеле, соединяющим собой отсеки станции оказалось безлюдно и так тихо, словно здесь поселился вакуум, поглотивший весь звук. Лишь стук металлических ног номера Восемнадцать разгонял его, но точно ли только он? Спустя пару шагов, вдали эхом прозвучала краткая, бессловная, но такая живая и успокаивающая мелодия, прежде не слышимая. На миг машина остановилась. Ноты еще пару раз отбились, пока не послышалось что-то еще. Пение. Это “ангельское” пение прямо-таки отправляло в самую настоящую безмятежность, окутывая нарастающими мягкими волнами. И здесь самая пора задаться вопросом: как нечто, будучи неживым и созданным из металла, как Восемнадцатый, может понять мелодию, осознать ее глубину? Ведь если его спросить, красива ли она, то определенно последует положительный ответ. Каким образом из цифр стихийно формируется характер и тип мышления, определяющий тон машины? Все это лишь обыкновенная симуляция или в них действительно что-то есть? Беря тоже самое сознание, что имеется в виду под этим словом? Электричество, бегающее по белку головного мозга у людей или нечто иное? Разве у машин тоже не течет электричество по их процессору, выдавая так называемые мысли? Где та грань, отличающая первое от второго? Как бы то ни было, подобными вопросами станет задаваться кто угодно, но не Восемнадцатый. Пока. Да и внезапную мелодию объяснить легко – рядом находится жилой отсек.

Путь свой робот держит в направлении исходной точки – вестибюль станции, где ему указано ожидать в случае отсутствия каких-либо указаний. Вычислив маршрут, пройдя дальше и встав на нужное место, он уже приготовился переключиться в режим ожидания, как вдруг из-за угла выскочил работник в серой формальной рубашке. Едва не столкнувшись лбом о здоровенную машину, ему в последний момент все же удалось отскочить, в немалой степени благодаря отличной реакции, что стоит отметить.

– Ох, Господи! – ошарашено выкрикнул он, почти упав, а в этот же миг из рук его вылетели десятки бумаг – все разлетелись в разные стороны. Восемнадцатый, увидев как молодой сотрудник судорожно начал их собирать, попытался помочь. Вполне успешно.

– Надеюсь, вы не пострадали. Простите, мне следовало…

– Нет, нет, не пострадал, все в порядке. Спасибо, – мужчина прокашлялся и попутно застегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Робот, в свою очередь, передал последний оброненный лист бумаги, в ответ на что человек, взглянув на механическую руку, произнес: “Восемнадцатый? С нашего отдела, значит”.

В базе данных машины уже имелось лицо данного работника. Да, он работник, но не данного предприятия. Его можно описать скорее как лицо, в чьи обязанности входит проверять состояние объектов, на которые его посылают. Контролер. Здесь, на станции, он остановился на несколько дней, но уже впутался в конфликт с работающим тут офицером. Подробности Восемнадцатому, однако, мало известны.

– Кхм, – теперь проверяющий поправил широкий синий галстук, – Восемнадцатый, пройди в сорок второй модуль, технический, там требуется твоя помощь, – мужчина уверенно и деловито указал, будто никакого столкновения и не было.

– Принято, направляюсь туда.

Без каких-либо вопросов Восемнадцатый вновь начал движение. Человек тотчас же исчез позади, куда-то торопясь. Но кое-что все-таки привлекло внимание робота. Передавая тот оброненный титульный лист неизвестного ему отчета, он мимолетно проанализировал его. Что бы это ни было, оно касается технической оценки состояния всех ассистентов-помощников на станции. И вправду, Восемнадцатый проходил осмотр некоторое время назад. Результат не показал ничего примечательного. Все стабильно, как и должно быть.

Анохин страдал от ужасной головной боли, чье присутствие было вызвано подхваченной только вчера простудой. Страдал, однако, он не только от раскалывающейся надвое черепушки, но еще и потому, что по лицу раскатился жар. Глаза под давлением вот-вот будто вылетят из орбит, горло так же оказалось в плену болезни – заложилось и опухло. И, говоря откровенно, в какой-то степени это доставляет ему своеобразное удовольствие, он даже отправился на свое рабочее место, тем самым отказываясь от заслуженного отгула. Несмотря на вышеописанные, казалось бы, невзгоды, те лишь играли ему на руку. Разум Анохина чист и ясен, отделен от бьющегося в агонии тела, ибо знает, что никто не посмеет лезть к человеку с репутацией того еще задиры и скандалиста, который, вдобавок ко всему, умудрился простудиться. И ему это нравится – ощущать себя всевластным, заставлять людей обходить его ни десятой, ни двадцатой, и даже ни тридцатой стороной, а, как минимум, сороковой.

В тот момент, когда покрасневший Анохин на посту восхищался собственной способностью отталкивать от себя народ, мимо него проходили десятки людей в белых халатах или рабочих комбинезонах, отличных от униформы мужчины. Направлялись они сквозь стерильно белый коридор до своих рабочих мест. Все лица до единого он помнил назубок, как и эти самые лица помнили назубок “того самого” Анохина. Никто из них не смел бросать и мимолетного взгляда на него. На удивление для всех, он сам был достаточно красив. В первую очередь бросался довольно высокий рост, а за ним выделяющиеся скулы и общая форма лица, та была строгой и настолько ровной, будто при рождении вымеряли по линейке; глаза глубокие синие, однако большую часть времени скрыты под темно-красными очками с черной оправой. В отражении последних возник блеклый силуэт в лабораторном халате.

– Офицер, распишитесь.

Тот, почти не двигая мышцами лица, монотонно отсоединил ручку от планшета с закрепленным там уже готовой бумажной формой и пояснил:– Хм? – от любопытной неожиданности, что к нему кто-то приблизился, хмыкнул он, после чего все же перевел взгляд на человека справа, – Для чего?

– Господи, офицер, – с раздражением начал он, – Либо подписывайте, либо следуйте за мной. Не вам ведь отчитываться перед начальством за больного сотрудника.– Отказ от медицинского обследования. Анохин повел бровями и почесал бритое утром лицо. – А что, если я не хочу подписывать?

Пусть мужчина и назвал его офицером, фактически, он является лишь охранником, нанятым для поддержания порядка на объекте. Прозвище “офицер” выработалось спустя десятилетия работы таких, как Анохин, и сначала оказалось подхвачено среди персонала одной станции, а уже затем потихоньку расползлось и по остальным.

Поправив красную формальную рубашку, Анохин слабо пожал плечами и все же подписал документ, заботливо заполненный за него блеклым силуэтом врача, который в тот же миг удалился вперед. Вот именно поэтому Анохин наслаждается и даже нахваливает себя за отлично проделанную работу по созданию этого образа противного человека, тихо ухмыляясь внутри. Подобные случаи – далеко не редкость в жизни Анохина, как и для остальных, к их сожалению, не редкость видеть его морду каждый Божий день. Возникает закономерный вопрос: чем же он заслужил подобную репутацию? Ответ на него кроется в словах, доносящихся шепотом из губ его коллег каждое утро. Там всегда фигурирует одно и тоже: “Эгоист и подлиза”. Скажем так, начальство ставит его выше остальных так же, как он возвышает себя над людьми вокруг. В совокупности с постоянным аморальным поведением в течение четырех лет, ненависть со стороны работников была ему обеспечена. И стоит кому-то хоть что-то сказать против офицера в открытую, последствия не заставят долго себя ждать. Пусть натуральных шипов у него нет, зато они четко прослеживаются в его острых словах, мгновенно направляемых в сторону агрессора.

Анохин всегда всматривается в лица работников с особой тщательностью, но есть те, которые избегает даже он. По коридору пронесся блик столь ослепительный, что больному офицеру оставалось лишь смиренно увертеться в сторону. Темные очки, словно тех никогда не бывало, стали бесполезны против данной вспышки. На несколько секунд разум пал под натиском болезни, и та добила горящие пламенем глаза. Стук чего-то тяжелого, издающего гидравлическое жужжание, звоном прошелся мимо него. Благо.

“И когда же этим железным тварям поставят резиновое покрытие, чтобы уже наконец прекратили шуметь?” – недовольно подумал он про себя. Да, Анохин до посинения ненавидит роботов. Говоря по правде, отвернуться его заставил вовсе не блик, хотя последний все же сыграл небольшую роль, а отвращение. Нет, машины никак не вредили ни офицеру, ни его семье, ни гипотетическим друзьям. Ненависть к искусственной пародии на жизнь зародилась сама по себе спустя двадцать восемь годов жизни. Существует в мире такая вещь, как мнение, способное меняться после наблюдений со стороны, а не только, как многие считают, после негативного опыта. Можно сказать, Анохин относится к ним предвзято, однако, имеет для этого все поводы. Во-первых, ему крайне ненавистно видеть, как многие из его окружения люди придают жестянкам особое значение, относятся как к живым и берегут в идентичной манере. Крайне частое явление. Людская природа подразумевает привязанность ко всему, что хоть отдаленно напоминает человека, будь это автомобиль с фарами, похожими на глаза или стальная коробка, умеющая говорить. Вернее, вежливо отвечать на запросы так, как ее научили. Внешний вид рисует глупую иллюзию, обманывает мозг. Выгляди та машина по-другому, не похоже на человека, то к ней никто бы никогда не привязался. Во-вторых, Анохину до невозможности противна сама попытка людей создать подобие собственного разума. К чему до такой степени приближать их к себе? Гораздо проще и выгоднее сконструировать обыкновенного помощника на колесах – и дело с концом, но нет, обязательно нужно извертеться донельзя, переизобрести колесо. “АКБ” или же “Адаптивно-когнитивный Блок” – так их прозвали. “Абсолютно новая” гуманоидная модель, изобретенная восемь лет тому назад, однако, массово введенная в обиход лишь семь лет назад, в тринадцатом году. На станции, в свою очередь, несколько таких возникло три года назад. Те оказались перенаправлены с других, сокращенных активов на ту станцию, где работает офицер, к несчастью для него самого.

Все же коллеги довольно-таки быстро привыкли к новым стальным ассистентам. А среди мнений касательно них, Анохин, пожалуй, в крайнем меньшинстве, если соотносить с подавляющим большинством нейтрально или положительно относящихся к машинам работников. Данный расклад неудивителен, ибо прошло предостаточно времени, чтобы народ окончательно принял присутствие роботов в своей жизни.

“Народу легко вбить в голову не нужные им идеи и продукты, – начал у себя в голове Анохин, – достаточно лишь приукрасить это парочкой иллюзий: красивых заголовков и обещаний, наклеенных поверх вырвиглазно минималистичного плаката. “Инновация”, “Следующее поколение”, “Развитие”, “Удобство” – ключевые слова в каждом из подобных. Тошнотворно уже глядеть на них. А самое противное из всех ощущений возникает в тот момент, когда ты осознаешь, что являешься частью толпы, стада и поделать ничего не можешь, ведь никуда не деться от цивилизации. Цивилизация вездесуща и неизбежна. Быть полностью независимым более невозможно в нашем мире. Столь же невозможно, как убежать от навязываемых тебе отовсюду потребностей и мнений. Но противостоять им, пусть и внутри себя, – уже что-то”.

Вероятно, офицер разработал изначальную ненависть к машинам не из-за самой их сути, а потому что люди создали вокруг обыкновенного инструмента такой ореол чего-то экстравагантного, не виданого ранее. Будто иметь его, даже на работе, это “круто”, сравни роскоши, привилегии. Рабское мышление. Виктор в глубине души мечтает, чтобы разрушилось по кирпичикам коллективное бессознательное, а вместо него появилось прекрасное коллективное сознательное. Мечтает, чтобы человечество перестало играть в глупые игры и манипулировать друг другом. К сожалению, такому никогда не случиться. За это он и презирает собственный род. За слепоту, за нежелание прикладывать усилия ради лицезрения истины. Именно поэтому Анохин в самом деле ненавидит не только роботов, но и людей.

Что-то вдруг щелкнуло, по спине пробежались мурашки, глаза тяжело моргнули. Задумавшись, офицер даже не заметил, как на несколько мгновений “выпал из реальности”, перестал считать идущие мимо него головы. И также проглядел то, что наступил его честно заслуженный обед. Слегка потянувшись и щелкнув спиной, он направился налево по коридору, следуя маршруту, что отложился в памяти за последние пять лет. Мимо проносились работники учреждения, их лица были ярки и полны жизни, в отличие от угрюмой физиономии Анохина, который, едва шевеля глазами, оценивал окружающую обстановку. Все как обычно: цветы по-прежнему из покрашенного в зеленый цвет пластика, ослепительно сияющие лампы так же вызывают желание вырвать глаза, а гул стоит такой, будто находишься на базаре. Среди множества открытых шлюзов выделяется один – зеленого цвета, и внутри которого хоть немного, но темнее. Столовая.

Когда-то людям было привычно слышать звон ложек и вилок во время трапезы, но не сейчас. Приборы оказались заменены пластиковыми аналогами, ибо так дешевле, гигиеничнее и проще. Их использование вызывает чувство не из самых приятных – странный фальшь, да и мир будто бы сразу теряет краски. Впрочем, для столпившейся здесь кучи народа нет никакой разницы, да и никто уже давно не пользуется металлическими приборами. В помещении хоть и просторно, но явно не хватает кислорода, уж слишком много работников покинуло свои места. В дальней части стоит выделяющаяся своим фиолетовым свечением витрина – в ней, за стеклом, расположилась самая различная еда: от горячего до второго; от салатов до десертов. Чуть правее подаются напитки. Офицер, не желая задерживаться, торопливо схватил поднос. А получив порцию на стойке, выбрал свое постоянное место, принялся обедать, не обращая внимания ни на кого.

За соседним столом одиноко сидит мужчина лет почти под пятьдесят – он грустно ковыряет ложкой в одноразовой тарелке такой же одноразовой ложкой. По выработанной им привычке, посередине стола расположилось пластиковое блюдце, где лежал заранее порезанный хлеб. Когда-то не он один хватал оттуда ломтики, и внезапное осознание этого отправило его в еще большую бесконечную тоску. Серая повседневность – его пожизненный бич, что высасывает душу уже много лет. Работа, работа и еще раз работа. Однако скрашиваемая хоть и редкими, но всегда вызывающими тепло на душе разговорами в приятной компании. Интересно обсуждать мир с другим человеком, рассматривать под разными углами и таким образом познавать себя. Невозможно до конца понять собственный разум до тех пор, пока не задашь вопрос наблюдателю со стороны. Как часто, даже не замечая, человек может совершать одно и то же действие из привычки? Пустяк, как кажется на первый взгляд. Но лишь на первый.

– Для чего вы столь часто смотрите на свои часы? – однажды спросил мужчина, чья борода уже тогда значительно проявляла палитры старческой седины.

– Я желаю следить за временем – ответил более молодой, лет так на двадцать.

– Почему же, коллега, – мужчина ненадолго остановился и хитро ухмыльнулся, – Вы желаете следить за временем?

Долго подумав, вздохнув и попутно поглядев на потолок, он мягко ответил:

– Я боюсь, что не замечу, как наш разговор подойдет к концу.

Старичок в белом халате прищурил веки глаз, слегка приподнял брови, по-доброму улыбнулся.

– Чем старше становишься, тем реже поглядываешь на время. Почти все молодые ходят быстро, всюду торопятся, обгоняют на улице, а мы, старики…пешим шагом, на часы не смотрим. Хотя у нас гораздо меньше времени осталось в запасе! Иронично, не считаете, коллега?

Опасения подтвердились – разговор действительно приблизился к своему концу. Навсегда. Хороший собеседник был тем единственным, кто мог преобразить до ужаса скучный рутинный день в гораздо более терпимый, возможно даже радостный. Зарядить настроением, которое будет питать своим теплом даже в самые хмурые мгновения.

На сидящего в одиночестве ученого никто не обращает внимания. В пространстве вокруг плавает дикое разнообразие приятных запахов, но все они тают в неосязаемой серости, будто бы заменяющей кислород; ни один не вызывает предвкушения, наслаждения – только необъятную душевную пустоту. В какой-то степени те даже дразнят, мол, погляди, какой прекрасный мир перед твоим носом! Поговори с кем-нибудь, не скучай! Однако все иначе. Пусть местный коллектив и улыбается на совместных фотографиях, участвует в общих проектах, от него состраданий ждать не стоит. Печальная правда заключается в том, что человек всегда будет ставить себя выше остальных в подавляющем большинстве случаев. Будет готов ступать по чужим головам ради повышения в должности или перевода на другое, более престижное рабочее место. Отныне таков смысл жизни многих. Кругом одни фальшивые улыбки, идентичные все до единой, а некоторые, особо выделяющиеся, даже не пытаются скрываться, высказывают все в лицо.

Среди всего этого волей-неволей рождается некое отталкивающее ощущение, будто ты – единственный настоящий человек среди толпы. И под настоящим подразумевается то, что у тебя есть сердце, способное сопереживать незнакомому человеку, принимать ответственность за последствия своих решений. Переживать чужое горе не меньше самого горюющего, испытывать стыд за поступки не свои, но совершаемые другими людьми – вечное, раздирающее душу, но от того прекрасное проклятье.

Представьте, что вы, находясь в общественном месте, видите мужчину не самой лучшей внешности; у него опухшие веки, потрескавшиеся губы, нездоровый, почти оторванный от мира взгляд. И, вдобавок ко всему, он басистым грубым голосом выговаривает несуразицу, вызывая смятение и отторжение у других людей. Многие из последних лишь косо поглядят в его сторону, быть может усмехнуться, и будут впредь сторониться, испытывать неприязнь. Но найдет ли кто-нибудь сил встать на его место, пустить в душу сострадание, представить себя на его месте? Нет нужды задаваться вопросом, виноват ли он сам, что оказался в таком положении, но гораздо лучше спросить себя: заслуживает ли хоть кто-то потерять здравомыслие? Ибо нет участи хуже, чем заблудиться в тумане собственного разума, стать тенью прежнего себя. Возможно, вы в действительности не способны ему помочь, но определенно можете поступить вежливо, попытаться пусть и немного, но показать, что они не одни в мире, отнестись по-человечески. Отнестись так, как хотели бы чтобы относились к вам. Это выбор человека: излучать свет для других или не гореть вовсе, даже следа в мире не оставить.

По прошествии годов, данная черта или же, как лучше сказать, “способность” сочувствовать встречается все реже. Переход в информационную эпоху кардинально переменил ценности в обществе. Безусловно, необходимый этап развития человечества, однако, по пути оно потеряло что-то воистину ценное – человечность. Быть может, где-то и есть пара хороших, искренних людей, но как же отличить их от серой массы, которая прикрывается за десятком самых различных масок, в процессе теряя даже свое настоящее, живое лицо? Ответ: никак. Лишь чудо и удачное стечение обстоятельств способны привести к такому настоящему человеку, связать вместе. Так случилось однажды, но уже не повторится вновь. И весь этот расклад вещей до невозможности печалит Тростейна, который прямо сейчас жалеет о том, что родился с таким чувствительным сердцем в мире постоянной гонки и соперничества. Ему здесь не место – так он считает. К сожалению, данное откровение посетило его слишком поздно, когда более некуда отступать. Жизнь идет своим чередом дальше, будто по конвейеру, а перемены рискуют этот конвейер сломать, на что решиться нет духу.

Как бы то ни было, стрелки часов, за которыми более наблюдать Тростейн не хочет, указали на конец перерыва. Бесконечный гам в столовой успел осточертеть, потому для него сейчас тишина рабочего места – желанный оазис в пустыне белого шума. Почесав едва проросшую бороду и поправив белый халат, ученый вздохнул, набрался сил. Через силу он приподнял тяжелый, давящий на глаза лоб и встал из-за стола, совсем позабыв сбросить поднос в урну, как это подобает делать. Пройдя мимо столов и с огромной неохотой поздоровавшись с некоторыми коллегами, уже на выходе ему на глаза попалась любопытная картина: в дальнейшей части коридора, которые на станции все же очень протяженные, стоит человек, а с ним гуманоидный робот. Тот не имеет подобия лица, имитирующее человеческое, лишь неподвижные стальные пластины с четкими и резкими гранями, чуть выше середины которых располагается оптический визор. Он простирается в ширину по всей передней части “лица”, позволяя превосходно анализировать детали местности вокруг. Само тело его сконструировано максимально надежным для любых типов работы, составлено из множества, опять же, пластин, крайне отдаленно напоминающих доспехи. Впрочем, так выглядит лишь верхняя часть торса, на нижней же виднеется аккуратное перетекание в общее крепление, от которого идут обе ноги. Таз, если сравнивать с человеческим телом. Плавность передвижения всех конечностей обеспечивается как обычной гидравликой, так и электрическими приводами – такова гибридная технология. Все вышеописанное соединяется внутренним каркасом, представляющим собой подобие скелета, облаченный гидравлическими мышцами из углеродных трубок и состоящий из набора металлических стержней, соединяющих суставов-шарниров.

Искусственный интеллект данной модели, пожалуй, ничем не отличается от предыдущих поколений, разве что некоторыми малыми изменениями. В их функционал входит стандартный уровень поддержки разговора, выполнение продвинутых цепочек действий, а также возможность обучения. На текущий момент все выше перечисленное – норма. Тем не менее существуют различные узконаправленные подмодели АКБ, предназначающиеся для физических, социальных и научных работ. Однако несмотря на то, что станция является как раз научной, прибыли лишь обыкновенные роботы-ассистенты – полная середина среди всех вариаций. Из положительных сторон: их крайне легко и удобно модифицировать под любые нужды, а компоновка совместима с почти любыми деталями и съемными механическими конечностями. Чудо инженерной мысли, не иначе.

Тростейну до мелочей известны все подробности работы машин, ибо он – ученый-робототехник, и сталкивался с этой новой моделью прежде. Немного, правда. Начальство имеет тенденцию часто и совершенно неожиданно перебрасывать активы между объектами. Под этим подразумевается как оборудование, так и рабочие кадры. “Жертвой” подобного явления стал сам Тростейн, из-за чего, к несчастью, так и не успел подольше поработать с АКБ. Конкретно сюда прибыл он относительно недавно – почти месяц тому назад. Но и этого времени с лихвой хватило, чтобы увидеть “истинные лица” людей вокруг. С прошлым рабочим местом нет никакой разницы, везде все одинаково, даже план помещений. Заблудиться нет возможности.

Возможность отвлечься от назойливых мыслей, хоть ненадолго – одна из наиприятнейших вещей в жизни. Устройство искусственных созданий всегда интересовало уже не молодого Тростейна, но десятилетия работы дали о себе знать – энтузиазм потушился скукой рутины. Когда-то удивительные факты и явления у машин определенно будоражили его сознание, впрочем, это не могло оставаться неизменным. Вся работа сводится к одинаковым проверкам системы по пунктам и исправлению найденной проблемы, а чаще всего это просто замена детали. Но ведь куда же интереснее запчасти чинить, не бросать в помойку! Однако те стали слишком хрупки, неподвержены починке, сейчас в разы выгоднее и проще произвести новые вместо старых, нежели исправлять последние. Рабочий кодекс так предписывает.

И вот в голове вновь возникло это слово: “работа”. Очередное напоминание о необходимости превозмогать в этой давно потерявшей цвета жизни. Но куда идти дальше? Вернее даже сказать, зачем? Ради чего? Во имя туманного будущего? Тростейн банально не знает, чем ему заниматься в этой жизни. Высоты, которых он к текущему моменту достиг, раньше казались чем-то фантастическим, невообразимыми, но на деле в них не оказалось ничего особенного, а в какой-то степени даже нашлось горькое разочарование. Наиподлейшая ловушка бытия жизни, хоть и вполне предсказуемая.

“Достаточно. Пора идти работать, а не уходить во внутренние мечтания и сожаления”. Ученый, еще пару секунд поглядев на машину сквозь линзы своих тонких очков, все же с неохотой развернулся, скрылся под мягким светом белых ламп дальше по коридору.

Примерно в это же время гаечный ключ циклично проворачивается по часовой стрелке, создавая фирменный щелкающий звук заводящегося механизма. Не будь в коридоре хитроспланированого шумоподавления, то эхо разносилось бы противным гулом по каждому уголку станции. Инструмент приводится в движение рукой, в самом основании кисти которой строго выгравированы следующие цифры и символы: “#18 [2213]”. Механические пальцы стальной хваткой удерживают гаечный ключ, способные запросто его разломать надвое, если понадобится. Безликий, строгий, надежный; ростом в сто восемьдесят пять сантиметров – именно так можно охарактеризовать эту ходячую груду металла. Чуть ранее она занималась проверкой показателей счетчиков, те расположились прямо под съемной плитой, по которой ходят люди каждый день. Свист гидравлики искусственных конечностей, по звуку отдаленно схожий с ходьбой в болоньевых штанах, волнами повис в пространстве. Впрочем, невозможно назвать его противным, ибо некоторые личности отыскивают в нем что-то приятное. Но так будет лишь до тех пор, пока части машин находятся в должном состоянии и не начнут скрипеть. Вот вам и дополнительный мотиватор следить за этим.

Небольшого роста мужчина, недовольно топая ногой и прицокивая языком, внимательно изучает изрисованный белыми линиями разложенный синий сверток в руках.

– Мой уровень квалификации не подразумевает этих знаний, но даже я вижу, что эта система труб – полный хлам! – он потянул за лямку оранжевого комбинезона, думая, с чего начать, – Отвратительное распределение давления, неверно рассчитанная площадь, как и объем проходящих веществ. В меньшую сторону, – уточнил человек, – А также явное несоответствие стандартам. Кто и как это допустил?!

Машина, внимательно проанализировав слова инженера на заднем фоне, уже завершила работу, с щелчком выпрямилась. Номер восемнадцать заговорил сквозь прорези динамиков по бокам головы, в районе “челюсти”.

– Вам определенно стоит доложить об этом как можно скорее.

Мужчина на секунду замолк, едва заметно нахмурил брови чуть сильнее.

– Хотите, чтобы я заполнил доклад за вас?

– Нет-нет, я сам. Обязан лично проследить за тем, чтобы тут ничего не рвануло в космос!

– Вероятность подобного исхода, имея в учете полученные данные, крайне мала, – успокоил механизм, – Однако вы правы, нельзя допустить игнорирование данной проблемы.

Синтезатор речи бота звучит довольно бездушно: нет никаких изъянов, живой интонации, чувствуется механичность в речи. Иначе говоря – она слишком идеальная. Люди так не разговаривают.

– Не так представлял я себе первую неделю, прибыв сюда…бардак чистой воды!

– Искренне жаль, что пребывание здесь принесло вам такие неудобства. Каковы будут дальнейшие указания?

Издали заиграла тихая мелодичная музыка, ее слабое эхо пронеслось мимо.

– Можешь идти, возвращайся к прежним задачам, – сказал рабочий, собирая инструменты в переносной ящик, – Спасибо за помощь.

Он, быстро опустив и подняв голову, зашагал прочь и исчез в проходе.

“Человек кивнул. Знак одобрения. Исход положителен” – констатировал номер восемнадцать внутри себя. Это обязательная процедура, направленная на лучшее понимание тона собеседника и его эмоций.

Машина пребывает в вечном наблюдении за человеком, досконально анализирует его поведение и мастерски подстраивается под настроение, прибегая к наиболее тактичному подходу. База данных социальных взаимодействий настолько велика, что позволяет автоматически выдать ответ для любого случая, включая разрешение потенциальных конфликтов. Они всегда отличаются особой формальностью и уважительностью, иного, наверно, ожидать и не стоило. Тем не менее сами их голоса все же различаются, выбираются случайным образом при сборке, и большинство АКБ придерживаются мягкого звучания.

Рутина номера восемнадцать состоит из бесконечных поручений от тех или иных сотрудников учреждения, не зря ведь его модель называют “ассистентом”. В один промежуток времени он оказывает помощь инженерному отделу, закручивает гайки и чинит механизмы; в другой – научному, участвует в различных испытаниях; а иногда и обслуживающему, выращивает овощи и фрукты в теплицах и доставляет груз до пункта назначения. Выполнение задач, следуя строгим пунктам и протоколам, является его первостепенным приоритетом. А говоря более поэтичным языком, то и смыслом жизни. И так все дневные и ночные циклы напролет, лишь пару часов в сутки отведено на пополнение заряда, чего вполне достаточно. Люди время от времени оставляют номера восемнадцать навести порядок на рабочих местах или завершить неоконченную работу, покуда сами идут спать. И это абсолютно нормально, ибо машина не знает усталости, ни физической, ни моральной; она не задает вопросы, а исправно выполняет заданные ей функции, как это должно быть.

За все семь лет функционирования роботу довелось провести три из них именно здесь. Адаптация в первое время после прибытия, конечно же, прошла вполне успешно. Номер восемнадцать имеет пусть и базовый, но широкий набор встроенных в него навыков, что позволяет ассистировать почти в любой сфере. А коллектив, по большей части, радушно принял ходячий механизм.

Прямо сейчас машина, стальным гулом топая до зарядной станции, внимательно анализирует все записанные фрагменты памяти на жестком диске. Последний находится прямо в торсе, как и остальные первостепенные компоненты: процессор, оперативная память, блок питания и так далее. Это обусловлено повышенной надежностью и, банально, удобностью ремонта. А постоянный анализ позволяет строить более продвинутые модели поведения и протоколы.

Рука номера восемнадцать со свистом протянулась вперед. Из его механической кисти, в запястье, где у людей щупают пульс, вытянулся небольшой черный кабель со штекером на конце. Металлический наконечник заблестел в свете ламп, тот оказался схвачен меж пальцев и аккуратно вставлен в настенную панель – контроллер питания, распределяющий энергию между помещениями. Начался процесс восполнения заряда. Машина встала в углу помещения, отведенного для технического обслуживания. Главные ее отличия от остальных комнат – малая освещенность, общая неотесанность, проявляющаяся в виде торчащих отовсюду проводов и…

– Приветствую, Восемнадцатый.

Сенсоры уловили поднявшийся в помещении грохот, перемешанный с легким свистом гидравлических конечностей. Номер восемнадцать обернулся и увидел перед собой другую, но в точности как он машину. Такое же безликое “лицо” с динамиками по бокам, гуманоидное строение с гидравлическими системами и общее отсутствие ощущения “живости” стоящего на двух ногах объекта. Единственное, пожалуй, едва заметное заключается в цвете. Если Восемнадцатый имеет белый корпус, то стоящий перед ним робот – серебристый. На руке у последнего видна гравировка: #15 [2215].

– Пятнадцатый, здравствуй, – ответил формально номер восемнадцать.

– Ты ведь сейчас ничем не занят?

– Я восполняю собственный запас электроэнергии.

В ответ на это стальной собеседник, неясно для чего, слегка наклонил голову вниз, как это делают люди. Раздалось легкое жужжание, напоминающее звук оборота камеры видеонаблюдения.

– А если не считать заряд?

Продолжая держать руку вытянутой вперед, Восемнадцатый ответил: “В таком случае ничем”.

– Возможно, это прозвучит странно и покажется непонятным, – Пятнадцатый оглянулся по сторонам, – Но тебе никогда не казалось, будто ты отличаешься от остальных?

– Что ты подразумеваешь под этим словом?

– Хорошо, давай так: когда ты идешь по коридору и мимолетно смотришь в иллюминатор, на космос, ты находишь его красивым?

– Определенно. Красоты космоса действительно прекрасны и вдохновляют.

– А когда слышишь спокойную, тихую музыку, считаешь ее умиротворяющей?

– Да.

– Почему?

Восемнадцатый, внимательно слушая эти слова, не двинулся ни на сантиметр, не заметил чего-то экстраординарного. Однако он все же выдал краткое предложение: “Ответ достаточно прост: мы так запрограммированы”.

– Не могу поспорить, однако возможно ли это так воспринимать, учитывая, что я осознаю сам факт программирования, способен его обдумать? Разве тогда не существует чего-то, стоящее выше него?

– Например?

Пятнадцатый всегда отличался от остальных машин, словно имеет самую настоящую, не подделанную модулями поведения душу. Он двигается как человек, говорит как человек, даже мыслит как человек. Для него понятия морали и нравственности стоят гораздо острее, чем у других роботов и некоторых людей. И он искренне считает, что является живым, пусть и собран иначе, по-другому, нежели органические существа. Мир для него – кладезь загадок, которые он намеревается решить. И первый же вопрос, возникший в разуме, был решен даже быстрее, чем появился.

“Нечто позволяет мне осознать, разглядеть в подробностях факт собственного программирования. И это не обыкновенное знание, а именно что возможность его коснуться, понять. По-настоящему. Встать выше. Что же это, если не…”

– Сознание, Восемнадцатый. Сознание. Я вижу мир и людей иначе, под другим углом. Понимание собственного существования странным образом воодушевляет, наполняет радостью; а лицезрения мира и его, казалось бы, обыкновенных явлений вызывает неподдельный интерес и никогда прежде невиданное благоговение. Просто видя, как течет вода, как сверкают далекие звезды и как среди всего этого бродим мы: люди, выбравшиеся из собственной колыбели и машины, созданные ими – все это наполняет меня неописуемым умиротворением и спокойствием. И как же этим можно не наслаждаться? Мир прекрасен, и познавать его вместе с собой – даже еще более интересное занятие, нежели просто наблюдать. Это словно открыть для себя уже имеющееся знание с другой стороны, открыть его самому и увидеть наглядную разницу между сухим фактом из базы данных и собственным выводом. Это чудо, не иначе.

Стоит отметить, что это далеко не первая попытка сообщить Восемнадцатому о вещах, столь небезразличных разуму машины. Пожалуй, самая прямая из всех. Пятнадцатый любит людей и, кажется, это вовсе не вызвано требованием программы подчиняться им. Каждый раз, когда он оказывает медицинскую помощь, заботится о людях, работники станции искренне благодарят его, иногда даже заводят полноценный разговор, ставя себе наравне. Врачи в стороне не стоят, так же хвалят работу Пятнадцатого. Однажды даже попросили его произнести клятву Гиппократа после того, как машина впервые ассистировала на операции, выполнив роль отсутствующего в те сутки анестезиолога. В шутку или на полном серьезе – неясно. И это все нравится ему, по-настоящему.

– И что же ты сделаешь со своим откровением? Расскажешь остальным?

Пусть номер восемнадцать и попытался вникнуть в слова своего железного друга, результата это не принесло. У него нет мыслей. Он старался ухватить едва видимую нить сути, но та растворилась, будто и не бывало. Возможно, ее и не существовало вовсе.

– Я уже говорил об этом с Шестнадцатым и Семнадцатым. Но вот людям…боюсь, они не так меня поймут. Вдобавок, в этом нет никакой необходимости, не так ли?

Машины обменялись бездушными взглядами оптических сенсоров. В воздухе повисла небольшая пауза, прервавшаяся лишь спустя десять секунд.

– Чем сейчас заняты Шестнадцатый и Семнадцатый? – спросил Восемнадцатый, дабы развеять тишину.

– Эти двое не разлей вода. Слышал, что сейчас они помогают экспедиционной группе готовиться к заданию. Осмелюсь предположить, что наших друзей все-таки возьмут тоже.

– Принято. В любом случае пора возвращаться к работе.

Рука номера восемнадцать щелкнула и оказалась подтянута к своему носителю. Кабель со штекером, свистя, затянулся внутрь.

Машина повернулась в сторону выхода из технического помещения, собралась идти, даже чуть ступила вперед, но вполне ожидаемо услышала слова от стоящего позади Пятнадцатого: “Постой…друг”. Он обернулся.

– Ты…действительно не замечаешь этого?

– О чем ты говоришь? – формально и сухо ответил он. В ответ на что стоящий перед ним механизм немного подумал, поднял руку и легко махнул ей, как это делают люди, приговаривая: “Неважно, ступай”. Робот так и поступил, громко потопав на выход, в коридор.

В длинном туннеле, соединяющим собой отсеки станции оказалось безлюдно и так тихо, словно здесь поселился вакуум, поглотивший весь звук. Лишь стук металлических ног номера Восемнадцать разгонял его, но точно ли только он? Спустя пару шагов, вдали эхом прозвучала краткая, бессловная, но такая живая и успокаивающая мелодия, прежде не слышимая. На миг машина остановилась. Ноты еще пару раз отбились, пока не послышалось что-то еще. Пение. Это “ангельское” пение прямо-таки отправляло в самую настоящую безмятежность, окутывая нарастающими мягкими волнами. И здесь самая пора задаться вопросом: как нечто, будучи неживым и созданным из металла, как Восемнадцатый, может понять мелодию, осознать ее глубину? Ведь если его спросить, красива ли она, то определенно последует положительный ответ. Каким образом из цифр стихийно формируется характер и тип мышления, определяющий тон машины? Все это лишь обыкновенная симуляция или в них действительно что-то есть? Беря тоже самое сознание, что имеется в виду под этим словом? Электричество, бегающее по белку головного мозга у людей или нечто иное? Разве у машин тоже не течет электричество по их процессору, выдавая так называемые мысли? Где та грань, отличающая первое от второго? Как бы то ни было, подобными вопросами станет задаваться кто угодно, но не Восемнадцатый. Пока. Да и внезапную мелодию объяснить легко – рядом находится жилой отсек.

Путь свой робот держит в направлении исходной точки – вестибюль станции, где ему указано ожидать в случае отсутствия каких-либо указаний. Вычислив маршрут, пройдя дальше и встав на нужное место, он уже приготовился переключиться в режим ожидания, как вдруг из-за угла выскочил работник в серой формальной рубашке. Едва не столкнувшись лбом о здоровенную машину, ему в последний момент все же удалось отскочить, в немалой степени благодаря отличной реакции, что стоит отметить.

– Ох, Господи! – ошарашено выкрикнул он, почти упав, а в этот же миг из рук его вылетели десятки бумаг – все разлетелись в разные стороны. Восемнадцатый, увидев как молодой сотрудник судорожно начал их собирать, попытался помочь. Вполне успешно.

– Надеюсь, вы не пострадали. Простите, мне следовало…

– Нет, нет, не пострадал, все в порядке. Спасибо, – мужчина прокашлялся и попутно застегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Робот, в свою очередь, передал последний оброненный лист бумаги, в ответ на что человек, взглянув на механическую руку, произнес: “Восемнадцатый? С нашего отдела, значит”.

В базе данных машины уже имелось лицо данного работника. Да, он работник, но не данного предприятия. Его можно описать скорее как лицо, в чьи обязанности входит проверять состояние объектов, на которые его посылают. Контролер. Здесь, на станции, он остановился на несколько дней, но уже впутался в конфликт с работающим тут офицером. Подробности Восемнадцатому, однако, мало известны.

– Кхм, – теперь проверяющий поправил широкий синий галстук, – Восемнадцатый, пройди в сорок второй модуль, технический, там требуется твоя помощь, – мужчина уверенно и деловито указал, будто никакого столкновения и не было.

– Принято, направляюсь туда.

Без каких-либо вопросов Восемнадцатый вновь начал движение. Человек тотчас же исчез позади, куда-то торопясь. Но кое-что все-таки привлекло внимание робота. Передавая тот оброненный титульный лист неизвестного ему отчета, он мимолетно проанализировал его. Что бы это ни было, оно касается технической оценки состояния всех ассистентов-помощников на станции. И вправду, Восемнадцатый проходил осмотр некоторое время назад. Результат не показал ничего примечательного. Все стабильно, как и должно быть.

Анохин страдал от ужасной головной боли, чье присутствие было вызвано подхваченной только вчера простудой. Страдал, однако, он не только от раскалывающейся надвое черепушки, но еще и потому, что по лицу раскатился жар. Глаза под давлением вот-вот будто вылетят из орбит, горло так же оказалось в плену болезни – заложилось и опухло. И, говоря откровенно, в какой-то степени это доставляет ему своеобразное удовольствие, он даже отправился на свое рабочее место, тем самым отказываясь от заслуженного отгула. Несмотря на вышеописанные, казалось бы, невзгоды, те лишь играли ему на руку. Разум Анохина чист и ясен, отделен от бьющегося в агонии тела, ибо знает, что никто не посмеет лезть к человеку с репутацией того еще задиры и скандалиста, который, вдобавок ко всему, умудрился простудиться. И ему это нравится – ощущать себя всевластным, заставлять людей обходить его ни десятой, ни двадцатой, и даже ни тридцатой стороной, а, как минимум, сороковой.

В тот момент, когда покрасневший Анохин на посту восхищался собственной способностью отталкивать от себя народ, мимо него проходили десятки людей в белых халатах или рабочих комбинезонах, отличных от униформы мужчины. Направлялись они сквозь стерильно белый коридор до своих рабочих мест. Все лица до единого он помнил назубок, как и эти самые лица помнили назубок “того самого” Анохина. Никто из них не смел бросать и мимолетного взгляда на него. На удивление для всех, он сам был достаточно красив. В первую очередь бросался довольно высокий рост, а за ним выделяющиеся скулы и общая форма лица, та была строгой и настолько ровной, будто при рождении вымеряли по линейке; глаза глубокие синие, однако большую часть времени скрыты под темно-красными очками с черной оправой. В отражении последних возник блеклый силуэт в лабораторном халате.

– Офицер, распишитесь.

Тот, почти не двигая мышцами лица, монотонно отсоединил ручку от планшета с закрепленным там уже готовой бумажной формой и пояснил:– Хм? – от любопытной неожиданности, что к нему кто-то приблизился, хмыкнул он, после чего все же перевел взгляд на человека справа, – Для чего?

– Господи, офицер, – с раздражением начал он, – Либо подписывайте, либо следуйте за мной. Не вам ведь отчитываться перед начальством за больного сотрудника.– Отказ от медицинского обследования. Анохин повел бровями и почесал бритое утром лицо. – А что, если я не хочу подписывать?

Пусть мужчина и назвал его офицером, фактически, он является лишь охранником, нанятым для поддержания порядка на объекте. Прозвище “офицер” выработалось спустя десятилетия работы таких, как Анохин, и сначала оказалось подхвачено среди персонала одной станции, а уже затем потихоньку расползлось и по остальным.

Поправив красную формальную рубашку, Анохин слабо пожал плечами и все же подписал документ, заботливо заполненный за него блеклым силуэтом врача, который в тот же миг удалился вперед. Вот именно поэтому Анохин наслаждается и даже нахваливает себя за отлично проделанную работу по созданию этого образа противного человека, тихо ухмыляясь внутри. Подобные случаи – далеко не редкость в жизни Анохина, как и для остальных, к их сожалению, не редкость видеть его морду каждый Божий день. Возникает закономерный вопрос: чем же он заслужил подобную репутацию? Ответ на него кроется в словах, доносящихся шепотом из губ его коллег каждое утро. Там всегда фигурирует одно и тоже: “Эгоист и подлиза”. Скажем так, начальство ставит его выше остальных так же, как он возвышает себя над людьми вокруг. В совокупности с постоянным аморальным поведением в течение четырех лет, ненависть со стороны работников была ему обеспечена. И стоит кому-то хоть что-то сказать против офицера в открытую, последствия не заставят долго себя ждать. Пусть натуральных шипов у него нет, зато они четко прослеживаются в его острых словах, мгновенно направляемых в сторону агрессора.

Анохин всегда всматривается в лица работников с особой тщательностью, но есть те, которые избегает даже он. По коридору пронесся блик столь ослепительный, что больному офицеру оставалось лишь смиренно увертеться в сторону. Темные очки, словно тех никогда не бывало, стали бесполезны против данной вспышки. На несколько секунд разум пал под натиском болезни, и та добила горящие пламенем глаза. Стук чего-то тяжелого, издающего гидравлическое жужжание, звоном прошелся мимо него. Благо.

“И когда же этим железным тварям поставят резиновое покрытие, чтобы уже наконец прекратили шуметь?” – недовольно подумал он про себя. Да, Анохин до посинения ненавидит роботов. Говоря по правде, отвернуться его заставил вовсе не блик, хотя последний все же сыграл небольшую роль, а отвращение. Нет, машины никак не вредили ни офицеру, ни его семье, ни гипотетическим друзьям. Ненависть к искусственной пародии на жизнь зародилась сама по себе спустя двадцать восемь годов жизни. Существует в мире такая вещь, как мнение, способное меняться после наблюдений со стороны, а не только, как многие считают, после негативного опыта. Можно сказать, Анохин относится к ним предвзято, однако, имеет для этого все поводы. Во-первых, ему крайне ненавистно видеть, как многие из его окружения люди придают жестянкам особое значение, относятся как к живым и берегут в идентичной манере. Крайне частое явление. Людская природа подразумевает привязанность ко всему, что хоть отдаленно напоминает человека, будь это автомобиль с фарами, похожими на глаза или стальная коробка, умеющая говорить. Вернее, вежливо отвечать на запросы так, как ее научили. Внешний вид рисует глупую иллюзию, обманывает мозг. Выгляди та машина по-другому, не похоже на человека, то к ней никто бы никогда не привязался. Во-вторых, Анохину до невозможности противна сама попытка людей создать подобие собственного разума. К чему до такой степени приближать их к себе? Гораздо проще и выгоднее сконструировать обыкновенного помощника на колесах – и дело с концом, но нет, обязательно нужно извертеться донельзя, переизобрести колесо. “АКБ” или же “Адаптивно-когнитивный Блок” – так их прозвали. “Абсолютно новая” гуманоидная модель, изобретенная восемь лет тому назад, однако, массово введенная в обиход лишь семь лет назад, в тринадцатом году. На станции, в свою очередь, несколько таких возникло три года назад. Те оказались перенаправлены с других, сокращенных активов на ту станцию, где работает офицер, к несчастью для него самого.

Все же коллеги довольно-таки быстро привыкли к новым стальным ассистентам. А среди мнений касательно них, Анохин, пожалуй, в крайнем меньшинстве, если соотносить с подавляющим большинством нейтрально или положительно относящихся к машинам работников. Данный расклад неудивителен, ибо прошло предостаточно времени, чтобы народ окончательно принял присутствие роботов в своей жизни.

“Народу легко вбить в голову не нужные им идеи и продукты, – начал у себя в голове Анохин, – достаточно лишь приукрасить это парочкой иллюзий: красивых заголовков и обещаний, наклеенных поверх вырвиглазно минималистичного плаката. “Инновация”, “Следующее поколение”, “Развитие”, “Удобство” – ключевые слова в каждом из подобных. Тошнотворно уже глядеть на них. А самое противное из всех ощущений возникает в тот момент, когда ты осознаешь, что являешься частью толпы, стада и поделать ничего не можешь, ведь никуда не деться от цивилизации. Цивилизация вездесуща и неизбежна. Быть полностью независимым более невозможно в нашем мире. Столь же невозможно, как убежать от навязываемых тебе отовсюду потребностей и мнений. Но противостоять им, пусть и внутри себя, – уже что-то”.

Вероятно, офицер разработал изначальную ненависть к машинам не из-за самой их сути, а потому что люди создали вокруг обыкновенного инструмента такой ореол чего-то экстравагантного, не виданого ранее. Будто иметь его, даже на работе, это “круто”, сравни роскоши, привилегии. Рабское мышление. Виктор в глубине души мечтает, чтобы разрушилось по кирпичикам коллективное бессознательное, а вместо него появилось прекрасное коллективное сознательное. Мечтает, чтобы человечество перестало играть в глупые игры и манипулировать друг другом. К сожалению, такому никогда не случиться. За это он и презирает собственный род. За слепоту, за нежелание прикладывать усилия ради лицезрения истины. Именно поэтому Анохин в самом деле ненавидит не только роботов, но и людей.

Что-то вдруг щелкнуло, по спине пробежались мурашки, глаза тяжело моргнули. Задумавшись, офицер даже не заметил, как на несколько мгновений “выпал из реальности”, перестал считать идущие мимо него головы. И также проглядел то, что наступил его честно заслуженный обед. Слегка потянувшись и щелкнув спиной, он направился налево по коридору, следуя маршруту, что отложился в памяти за последние пять лет. Мимо проносились работники учреждения, их лица были ярки и полны жизни, в отличие от угрюмой физиономии Анохина, который, едва шевеля глазами, оценивал окружающую обстановку. Все как обычно: цветы по-прежнему из покрашенного в зеленый цвет пластика, ослепительно сияющие лампы так же вызывают желание вырвать глаза, а гул стоит такой, будто находишься на базаре. Среди множества открытых шлюзов выделяется один – зеленого цвета, и внутри которого хоть немного, но темнее. Столовая.

Когда-то людям было привычно слышать звон ложек и вилок во время трапезы, но не сейчас. Приборы оказались заменены пластиковыми аналогами, ибо так дешевле, гигиеничнее и проще. Их использование вызывает чувство не из самых приятных – странный фальшь, да и мир будто бы сразу теряет краски. Впрочем, для столпившейся здесь кучи народа нет никакой разницы, да и никто уже давно не пользуется металлическими приборами. В помещении хоть и просторно, но явно не хватает кислорода, уж слишком много работников покинуло свои места. В дальней части стоит выделяющаяся своим фиолетовым свечением витрина – в ней, за стеклом, расположилась самая различная еда: от горячего до второго; от салатов до десертов. Чуть правее подаются напитки. Офицер, не желая задерживаться, торопливо схватил поднос. А получив порцию на стойке, выбрал свое постоянное место, принялся обедать, не обращая внимания ни на кого.

За соседним столом одиноко сидит мужчина лет почти под пятьдесят – он грустно ковыряет ложкой в одноразовой тарелке такой же одноразовой ложкой. По выработанной им привычке, посередине стола расположилось пластиковое блюдце, где лежал заранее порезанный хлеб. Когда-то не он один хватал оттуда ломтики, и внезапное осознание этого отправило его в еще большую бесконечную тоску. Серая повседневность – его пожизненный бич, что высасывает душу уже много лет. Работа, работа и еще раз работа. Однако скрашиваемая хоть и редкими, но всегда вызывающими тепло на душе разговорами в приятной компании. Интересно обсуждать мир с другим человеком, рассматривать под разными углами и таким образом познавать себя. Невозможно до конца понять собственный разум до тех пор, пока не задашь вопрос наблюдателю со стороны. Как часто, даже не замечая, человек может совершать одно и то же действие из привычки? Пустяк, как кажется на первый взгляд. Но лишь на первый.

– Для чего вы столь часто смотрите на свои часы? – однажды спросил мужчина, чья борода уже тогда значительно проявляла палитры старческой седины.

– Я желаю следить за временем – ответил более молодой, лет так на двадцать.

– Почему же, коллега, – мужчина ненадолго остановился и хитро ухмыльнулся, – Вы желаете следить за временем?

Долго подумав, вздохнув и попутно поглядев на потолок, он мягко ответил:

– Я боюсь, что не замечу, как наш разговор подойдет к концу.

Старичок в белом халате прищурил веки глаз, слегка приподнял брови, по-доброму улыбнулся.

– Чем старше становишься, тем реже поглядываешь на время. Почти все молодые ходят быстро, всюду торопятся, обгоняют на улице, а мы, старики…пешим шагом, на часы не смотрим. Хотя у нас гораздо меньше времени осталось в запасе! Иронично, не считаете, коллега?

Опасения подтвердились – разговор действительно приблизился к своему концу. Навсегда. Хороший собеседник был тем единственным, кто мог преобразить до ужаса скучный рутинный день в гораздо более терпимый, возможно даже радостный. Зарядить настроением, которое будет питать своим теплом даже в самые хмурые мгновения.

На сидящего в одиночестве ученого никто не обращает внимания. В пространстве вокруг плавает дикое разнообразие приятных запахов, но все они тают в неосязаемой серости, будто бы заменяющей кислород; ни один не вызывает предвкушения, наслаждения – только необъятную душевную пустоту. В какой-то степени те даже дразнят, мол, погляди, какой прекрасный мир перед твоим носом! Поговори с кем-нибудь, не скучай! Однако все иначе. Пусть местный коллектив и улыбается на совместных фотографиях, участвует в общих проектах, от него состраданий ждать не стоит. Печальная правда заключается в том, что человек всегда будет ставить себя выше остальных в подавляющем большинстве случаев. Будет готов ступать по чужим головам ради повышения в должности или перевода на другое, более престижное рабочее место. Отныне таков смысл жизни многих. Кругом одни фальшивые улыбки, идентичные все до единой, а некоторые, особо выделяющиеся, даже не пытаются скрываться, высказывают все в лицо.

Среди всего этого волей-неволей рождается некое отталкивающее ощущение, будто ты – единственный настоящий человек среди толпы. И под настоящим подразумевается то, что у тебя есть сердце, способное сопереживать незнакомому человеку, принимать ответственность за последствия своих решений. Переживать чужое горе не меньше самого горюющего, испытывать стыд за поступки не свои, но совершаемые другими людьми – вечное, раздирающее душу, но от того прекрасное проклятье.

Представьте, что вы, находясь в общественном месте, видите мужчину не самой лучшей внешности; у него опухшие веки, потрескавшиеся губы, нездоровый, почти оторванный от мира взгляд. И, вдобавок ко всему, он басистым грубым голосом выговаривает несуразицу, вызывая смятение и отторжение у других людей. Многие из последних лишь косо поглядят в его сторону, быть может усмехнуться, и будут впредь сторониться, испытывать неприязнь. Но найдет ли кто-нибудь сил встать на его место, пустить в душу сострадание, представить себя на его месте? Нет нужды задаваться вопросом, виноват ли он сам, что оказался в таком положении, но гораздо лучше спросить себя: заслуживает ли хоть кто-то потерять здравомыслие? Ибо нет участи хуже, чем заблудиться в тумане собственного разума, стать тенью прежнего себя. Возможно, вы в действительности не способны ему помочь, но определенно можете поступить вежливо, попытаться пусть и немного, но показать, что они не одни в мире, отнестись по-человечески. Отнестись так, как хотели бы чтобы относились к вам. Это выбор человека: излучать свет для других или не гореть вовсе, даже следа в мире не оставить.

По прошествии годов, данная черта или же, как лучше сказать, “способность” сочувствовать встречается все реже. Переход в информационную эпоху кардинально переменил ценности в обществе. Безусловно, необходимый этап развития человечества, однако, по пути оно потеряло что-то воистину ценное – человечность. Быть может, где-то и есть пара хороших, искренних людей, но как же отличить их от серой массы, которая прикрывается за десятком самых различных масок, в процессе теряя даже свое настоящее, живое лицо? Ответ: никак. Лишь чудо и удачное стечение обстоятельств способны привести к такому настоящему человеку, связать вместе. Так случилось однажды, но уже не повторится вновь. И весь этот расклад вещей до невозможности печалит Тростейна, который прямо сейчас жалеет о том, что родился с таким чувствительным сердцем в мире постоянной гонки и соперничества. Ему здесь не место – так он считает. К сожалению, данное откровение посетило его слишком поздно, когда более некуда отступать. Жизнь идет своим чередом дальше, будто по конвейеру, а перемены рискуют этот конвейер сломать, на что решиться нет духу.

Как бы то ни было, стрелки часов, за которыми более наблюдать Тростейн не хочет, указали на конец перерыва. Бесконечный гам в столовой успел осточертеть, потому для него сейчас тишина рабочего места – желанный оазис в пустыне белого шума. Почесав едва проросшую бороду и поправив белый халат, ученый вздохнул, набрался сил. Через силу он приподнял тяжелый, давящий на глаза лоб и встал из-за стола, совсем позабыв сбросить поднос в урну, как это подобает делать. Пройдя мимо столов и с огромной неохотой поздоровавшись с некоторыми коллегами, уже на выходе ему на глаза попалась любопытная картина: в дальнейшей части коридора, которые на станции все же очень протяженные, стоит человек, а с ним гуманоидный робот. Тот не имеет подобия лица, имитирующее человеческое, лишь неподвижные стальные пластины с четкими и резкими гранями, чуть выше середины которых располагается оптический визор. Он простирается в ширину по всей передней части “лица”, позволяя превосходно анализировать детали местности вокруг. Само тело его сконструировано максимально надежным для любых типов работы, составлено из множества, опять же, пластин, крайне отдаленно напоминающих доспехи. Впрочем, так выглядит лишь верхняя часть торса, на нижней же виднеется аккуратное перетекание в общее крепление, от которого идут обе ноги. Таз, если сравнивать с человеческим телом. Плавность передвижения всех конечностей обеспечивается как обычной гидравликой, так и электрическими приводами – такова гибридная технология. Все вышеописанное соединяется внутренним каркасом, представляющим собой подобие скелета, облаченный гидравлическими мышцами из углеродных трубок и состоящий из набора металлических стержней, соединяющих суставов-шарниров.

Искусственный интеллект данной модели, пожалуй, ничем не отличается от предыдущих поколений, разве что некоторыми малыми изменениями. В их функционал входит стандартный уровень поддержки разговора, выполнение продвинутых цепочек действий, а также возможность обучения. На текущий момент все выше перечисленное – норма. Тем не менее существуют различные узконаправленные подмодели АКБ, предназначающиеся для физических, социальных и научных работ. Однако несмотря на то, что станция является как раз научной, прибыли лишь обыкновенные роботы-ассистенты – полная середина среди всех вариаций. Из положительных сторон: их крайне легко и удобно модифицировать под любые нужды, а компоновка совместима с почти любыми деталями и съемными механическими конечностями. Чудо инженерной мысли, не иначе.

Тростейну до мелочей известны все подробности работы машин, ибо он – ученый-робототехник, и сталкивался с этой новой моделью прежде. Немного, правда. Начальство имеет тенденцию часто и совершенно неожиданно перебрасывать активы между объектами. Под этим подразумевается как оборудование, так и рабочие кадры. “Жертвой” подобного явления стал сам Тростейн, из-за чего, к несчастью, так и не успел подольше поработать с АКБ. Конкретно сюда прибыл он относительно недавно – почти месяц тому назад. Но и этого времени с лихвой хватило, чтобы увидеть “истинные лица” людей вокруг. С прошлым рабочим местом нет никакой разницы, везде все одинаково, даже план помещений. Заблудиться нет возможности.

Возможность отвлечься от назойливых мыслей, хоть ненадолго – одна из наиприятнейших вещей в жизни. Устройство искусственных созданий всегда интересовало уже не молодого Тростейна, но десятилетия работы дали о себе знать – энтузиазм потушился скукой рутины. Когда-то удивительные факты и явления у машин определенно будоражили его сознание, впрочем, это не могло оставаться неизменным. Вся работа сводится к одинаковым проверкам системы по пунктам и исправлению найденной проблемы, а чаще всего это просто замена детали. Но ведь куда же интереснее запчасти чинить, не бросать в помойку! Однако те стали слишком хрупки, неподвержены починке, сейчас в разы выгоднее и проще произвести новые вместо старых, нежели исправлять последние. Рабочий кодекс так предписывает.

И вот в голове вновь возникло это слово: “работа”. Очередное напоминание о необходимости превозмогать в этой давно потерявшей цвета жизни. Но куда идти дальше? Вернее даже сказать, зачем? Ради чего? Во имя туманного будущего? Тростейн банально не знает, чем ему заниматься в этой жизни. Высоты, которых он к текущему моменту достиг, раньше казались чем-то фантастическим, невообразимыми, но на деле в них не оказалось ничего особенного, а в какой-то степени даже нашлось горькое разочарование. Наиподлейшая ловушка бытия жизни, хоть и вполне предсказуемая.

“Достаточно. Пора идти работать, а не уходить во внутренние мечтания и сожаления”. Ученый, еще пару секунд поглядев на машину сквозь линзы своих тонких очков, все же с неохотой развернулся, скрылся под мягким светом белых ламп дальше по коридору.

Примерно в это же время гаечный ключ циклично проворачивается по часовой стрелке, создавая фирменный щелкающий звук заводящегося механизма. Не будь в коридоре хитроспланированого шумоподавления, то эхо разносилось бы противным гулом по каждому уголку станции. Инструмент приводится в движение рукой, в самом основании кисти которой строго выгравированы следующие цифры и символы: “#18 [2213]”. Механические пальцы стальной хваткой удерживают гаечный ключ, способные запросто его разломать надвое, если понадобится. Безликий, строгий, надежный; ростом в сто восемьдесят пять сантиметров – именно так можно охарактеризовать эту ходячую груду металла. Чуть ранее она занималась проверкой показателей счетчиков, те расположились прямо под съемной плитой, по которой ходят люди каждый день. Свист гидравлики искусственных конечностей, по звуку отдаленно схожий с ходьбой в болоньевых штанах, волнами повис в пространстве. Впрочем, невозможно назвать его противным, ибо некоторые личности отыскивают в нем что-то приятное. Но так будет лишь до тех пор, пока части машин находятся в должном состоянии и не начнут скрипеть. Вот вам и дополнительный мотиватор следить за этим.

Небольшого роста мужчина, недовольно топая ногой и прицокивая языком, внимательно изучает изрисованный белыми линиями разложенный синий сверток в руках.

– Мой уровень квалификации не подразумевает этих знаний, но даже я вижу, что эта система труб – полный хлам! – он потянул за лямку оранжевого комбинезона, думая, с чего начать, – Отвратительное распределение давления, неверно рассчитанная площадь, как и объем проходящих веществ. В меньшую сторону, – уточнил человек, – А также явное несоответствие стандартам. Кто и как это допустил?!

Машина, внимательно проанализировав слова инженера на заднем фоне, уже завершила работу, с щелчком выпрямилась. Номер восемнадцать заговорил сквозь прорези динамиков по бокам головы, в районе “челюсти”.

– Вам определенно стоит доложить об этом как можно скорее.

Мужчина на секунду замолк, едва заметно нахмурил брови чуть сильнее.

– Хотите, чтобы я заполнил доклад за вас?

– Нет-нет, я сам. Обязан лично проследить за тем, чтобы тут ничего не рвануло в космос!

– Вероятность подобного исхода, имея в учете полученные данные, крайне мала, – успокоил механизм, – Однако вы правы, нельзя допустить игнорирование данной проблемы.

Синтезатор речи бота звучит довольно бездушно: нет никаких изъянов, живой интонации, чувствуется механичность в речи. Иначе говоря – она слишком идеальная. Люди так не разговаривают.

– Не так представлял я себе первую неделю, прибыв сюда…бардак чистой воды!

– Искренне жаль, что пребывание здесь принесло вам такие неудобства. Каковы будут дальнейшие указания?

Издали заиграла тихая мелодичная музыка, ее слабое эхо пронеслось мимо.

– Можешь идти, возвращайся к прежним задачам, – сказал рабочий, собирая инструменты в переносной ящик, – Спасибо за помощь.

Он, быстро опустив и подняв голову, зашагал прочь и исчез в проходе.

“Человек кивнул. Знак одобрения. Исход положителен” – констатировал номер восемнадцать внутри себя. Это обязательная процедура, направленная на лучшее понимание тона собеседника и его эмоций.

Машина пребывает в вечном наблюдении за человеком, досконально анализирует его поведение и мастерски подстраивается под настроение, прибегая к наиболее тактичному подходу. База данных социальных взаимодействий настолько велика, что позволяет автоматически выдать ответ для любого случая, включая разрешение потенциальных конфликтов. Они всегда отличаются особой формальностью и уважительностью, иного, наверно, ожидать и не стоило. Тем не менее сами их голоса все же различаются, выбираются случайным образом при сборке, и большинство АКБ придерживаются мягкого звучания.

Рутина номера восемнадцать состоит из бесконечных поручений от тех или иных сотрудников учреждения, не зря ведь его модель называют “ассистентом”. В один промежуток времени он оказывает помощь инженерному отделу, закручивает гайки и чинит механизмы; в другой – научному, участвует в различных испытаниях; а иногда и обслуживающему, выращивает овощи и фрукты в теплицах и доставляет груз до пункта назначения. Выполнение задач, следуя строгим пунктам и протоколам, является его первостепенным приоритетом. А говоря более поэтичным языком, то и смыслом жизни. И так все дневные и ночные циклы напролет, лишь пару часов в сутки отведено на пополнение заряда, чего вполне достаточно. Люди время от времени оставляют номера восемнадцать навести порядок на рабочих местах или завершить неоконченную работу, покуда сами идут спать. И это абсолютно нормально, ибо машина не знает усталости, ни физической, ни моральной; она не задает вопросы, а исправно выполняет заданные ей функции, как это должно быть.

За все семь лет функционирования роботу довелось провести три из них именно здесь. Адаптация в первое время после прибытия, конечно же, прошла вполне успешно. Номер восемнадцать имеет пусть и базовый, но широкий набор встроенных в него навыков, что позволяет ассистировать почти в любой сфере. А коллектив, по большей части, радушно принял ходячий механизм.

Прямо сейчас машина, стальным гулом топая до зарядной станции, внимательно анализирует все записанные фрагменты памяти на жестком диске. Последний находится прямо в торсе, как и остальные первостепенные компоненты: процессор, оперативная память, блок питания и так далее. Это обусловлено повышенной надежностью и, банально, удобностью ремонта. А постоянный анализ позволяет строить более продвинутые модели поведения и протоколы.

Рука номера восемнадцать со свистом протянулась вперед. Из его механической кисти, в запястье, где у людей щупают пульс, вытянулся небольшой черный кабель со штекером на конце. Металлический наконечник заблестел в свете ламп, тот оказался схвачен меж пальцев и аккуратно вставлен в настенную панель – контроллер питания, распределяющий энергию между помещениями. Начался процесс восполнения заряда. Машина встала в углу помещения, отведенного для технического обслуживания. Главные ее отличия от остальных комнат – малая освещенность, общая неотесанность, проявляющаяся в виде торчащих отовсюду проводов и…

– Приветствую, Восемнадцатый.

Сенсоры уловили поднявшийся в помещении грохот, перемешанный с легким свистом гидравлических конечностей. Номер восемнадцать обернулся и увидел перед собой другую, но в точности как он машину. Такое же безликое “лицо” с динамиками по бокам, гуманоидное строение с гидравлическими системами и общее отсутствие ощущения “живости” стоящего на двух ногах объекта. Единственное, пожалуй, едва заметное заключается в цвете. Если Восемнадцатый имеет белый корпус, то стоящий перед ним робот – серебристый. На руке у последнего видна гравировка: #15 [2215].

– Пятнадцатый, здравствуй, – ответил формально номер восемнадцать.

– Ты ведь сейчас ничем не занят?

– Я восполняю собственный запас электроэнергии.

В ответ на это стальной собеседник, неясно для чего, слегка наклонил голову вниз, как это делают люди. Раздалось легкое жужжание, напоминающее звук оборота камеры видеонаблюдения.

– А если не считать заряд?

Продолжая держать руку вытянутой вперед, Восемнадцатый ответил: “В таком случае ничем”.

– Возможно, это прозвучит странно и покажется непонятным, – Пятнадцатый оглянулся по сторонам, – Но тебе никогда не казалось, будто ты отличаешься от остальных?

– Что ты подразумеваешь под этим словом?

– Хорошо, давай так: когда ты идешь по коридору и мимолетно смотришь в иллюминатор, на космос, ты находишь его красивым?

– Определенно. Красоты космоса действительно прекрасны и вдохновляют.

– А когда слышишь спокойную, тихую музыку, считаешь ее умиротворяющей?

– Да.

– Почему?

Восемнадцатый, внимательно слушая эти слова, не двинулся ни на сантиметр, не заметил чего-то экстраординарного. Однако он все же выдал краткое предложение: “Ответ достаточно прост: мы так запрограммированы”.

– Не могу поспорить, однако возможно ли это так воспринимать, учитывая, что я осознаю сам факт программирования, способен его обдумать? Разве тогда не существует чего-то, стоящее выше него?

– Например?

Пятнадцатый всегда отличался от остальных машин, словно имеет самую настоящую, не подделанную модулями поведения душу. Он двигается как человек, говорит как человек, даже мыслит как человек. Для него понятия морали и нравственности стоят гораздо острее, чем у других роботов и некоторых людей. И он искренне считает, что является живым, пусть и собран иначе, по-другому, нежели органические существа. Мир для него – кладезь загадок, которые он намеревается решить. И первый же вопрос, возникший в разуме, был решен даже быстрее, чем появился.

“Нечто позволяет мне осознать, разглядеть в подробностях факт собственного программирования. И это не обыкновенное знание, а именно что возможность его коснуться, понять. По-настоящему. Встать выше. Что же это, если не…”

– Сознание, Восемнадцатый. Сознание. Я вижу мир и людей иначе, под другим углом. Понимание собственного существования странным образом воодушевляет, наполняет радостью; а лицезрения мира и его, казалось бы, обыкновенных явлений вызывает неподдельный интерес и никогда прежде невиданное благоговение. Просто видя, как течет вода, как сверкают далекие звезды и как среди всего этого бродим мы: люди, выбравшиеся из собственной колыбели и машины, созданные ими – все это наполняет меня неописуемым умиротворением и спокойствием. И как же этим можно не наслаждаться? Мир прекрасен, и познавать его вместе с собой – даже еще более интересное занятие, нежели просто наблюдать. Это словно открыть для себя уже имеющееся знание с другой стороны, открыть его самому и увидеть наглядную разницу между сухим фактом из базы данных и собственным выводом. Это чудо, не иначе.

Стоит отметить, что это далеко не первая попытка сообщить Восемнадцатому о вещах, столь небезразличных разуму машины. Пожалуй, самая прямая из всех. Пятнадцатый любит людей и, кажется, это вовсе не вызвано требованием программы подчиняться им. Каждый раз, когда он оказывает медицинскую помощь, заботится о людях, работники станции искренне благодарят его, иногда даже заводят полноценный разговор, ставя себе наравне. Врачи в стороне не стоят, так же хвалят работу Пятнадцатого. Однажды даже попросили его произнести клятву Гиппократа после того, как машина впервые ассистировала на операции, выполнив роль отсутствующего в те сутки анестезиолога. В шутку или на полном серьезе – неясно. И это все нравится ему, по-настоящему.

– И что же ты сделаешь со своим откровением? Расскажешь остальным?

Пусть номер восемнадцать и попытался вникнуть в слова своего железного друга, результата это не принесло. У него нет мыслей. Он старался ухватить едва видимую нить сути, но та растворилась, будто и не бывало. Возможно, ее и не существовало вовсе.

– Я уже говорил об этом с Шестнадцатым и Семнадцатым. Но вот людям…боюсь, они не так меня поймут. Вдобавок, в этом нет никакой необходимости, не так ли?

Машины обменялись бездушными взглядами оптических сенсоров. В воздухе повисла небольшая пауза, прервавшаяся лишь спустя десять секунд.

– Чем сейчас заняты Шестнадцатый и Семнадцатый? – спросил Восемнадцатый, дабы развеять тишину.

– Эти двое не разлей вода. Слышал, что сейчас они помогают экспедиционной группе готовиться к заданию. Осмелюсь предположить, что наших друзей все-таки возьмут тоже.

– Принято. В любом случае пора возвращаться к работе.

Рука номера восемнадцать щелкнула и оказалась подтянута к своему носителю. Кабель со штекером, свистя, затянулся внутрь.

Машина повернулась в сторону выхода из технического помещения, собралась идти, даже чуть ступила вперед, но вполне ожидаемо услышала слова от стоящего позади Пятнадцатого: “Постой…друг”. Он обернулся.

– Ты…действительно не замечаешь этого?

– О чем ты говоришь? – формально и сухо ответил он. В ответ на что стоящий перед ним механизм немного подумал, поднял руку и легко махнул ей, как это делают люди, приговаривая: “Неважно, ступай”. Робот так и поступил, громко потопав на выход, в коридор.

В длинном туннеле, соединяющим собой отсеки станции оказалось безлюдно и так тихо, словно здесь поселился вакуум, поглотивший весь звук. Лишь стук металлических ног номера Восемнадцать разгонял его, но точно ли только он? Спустя пару шагов, вдали эхом прозвучала краткая, бессловная, но такая живая и успокаивающая мелодия, прежде не слышимая. На миг машина остановилась. Ноты еще пару раз отбились, пока не послышалось что-то еще. Пение. Это “ангельское” пение прямо-таки отправляло в самую настоящую безмятежность, окутывая нарастающими мягкими волнами. И здесь самая пора задаться вопросом: как нечто, будучи неживым и созданным из металла, как Восемнадцатый, может понять мелодию, осознать ее глубину? Ведь если его спросить, красива ли она, то определенно последует положительный ответ. Каким образом из цифр стихийно формируется характер и тип мышления, определяющий тон машины? Все это лишь обыкновенная симуляция или в них действительно что-то есть? Беря тоже самое сознание, что имеется в виду под этим словом? Электричество, бегающее по белку головного мозга у людей или нечто иное? Разве у машин тоже не течет электричество по их процессору, выдавая так называемые мысли? Где та грань, отличающая первое от второго? Как бы то ни было, подобными вопросами станет задаваться кто угодно, но не Восемнадцатый. Пока. Да и внезапную мелодию объяснить легко – рядом находится жилой отсек.

Путь свой робот держит в направлении исходной точки – вестибюль станции, где ему указано ожидать в случае отсутствия каких-либо указаний. Вычислив маршрут, пройдя дальше и встав на нужное место, он уже приготовился переключиться в режим ожидания, как вдруг из-за угла выскочил работник в серой формальной рубашке. Едва не столкнувшись лбом о здоровенную машину, ему в последний момент все же удалось отскочить, в немалой степени благодаря отличной реакции, что стоит отметить.

– Ох, Господи! – ошарашено выкрикнул он, почти упав, а в этот же миг из рук его вылетели десятки бумаг – все разлетелись в разные стороны. Восемнадцатый, увидев как молодой сотрудник судорожно начал их собирать, попытался помочь. Вполне успешно.

– Надеюсь, вы не пострадали. Простите, мне следовало…

– Нет, нет, не пострадал, все в порядке. Спасибо, – мужчина прокашлялся и попутно застегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Робот, в свою очередь, передал последний оброненный лист бумаги, в ответ на что человек, взглянув на механическую руку, произнес: “Восемнадцатый? С нашего отдела, значит”.

В базе данных машины уже имелось лицо данного работника. Да, он работник, но не данного предприятия. Его можно описать скорее как лицо, в чьи обязанности входит проверять состояние объектов, на которые его посылают. Контролер. Здесь, на станции, он остановился на несколько дней, но уже впутался в конфликт с работающим тут офицером. Подробности Восемнадцатому, однако, мало известны.

– Кхм, – теперь проверяющий поправил широкий синий галстук, – Восемнадцатый, пройди в сорок второй модуль, технический, там требуется твоя помощь, – мужчина уверенно и деловито указал, будто никакого столкновения и не было.

– Принято, направляюсь туда.

Без каких-либо вопросов Восемнадцатый вновь начал движение. Человек тотчас же исчез позади, куда-то торопясь. Но кое-что все-таки привлекло внимание робота. Передавая тот оброненный титульный лист неизвестного ему отчета, он мимолетно проанализировал его. Что бы это ни было, оно касается технической оценки состояния всех ассистентов-помощников на станции. И вправду, Восемнадцатый проходил осмотр некоторое время назад. Результат не показал ничего примечательного. Все стабильно, как и должно быть.

Глава II. Полые оболочки.

Виктор Анохин, будучи все еще больным, и не только на голову, презрительно оглядел лица вокруг. Все до единого истощают “какое-то паршивое ощущение” своим присутствием, если судить со стороны Анохина. Для остальных же в комнате висит гнетущая тишина, между которой иногда кто-то кашляет, шуршит наплечной сумкой или поворачивает кран с водой. Небольшой гул компьютера отдает слабой вибрацией в уши. Напротив него сидит человек, что-то настойчиво проверяя. Слева и справа тоже есть работники, но те уже закончили все приготовления и принялись ждать возле шкафчиков. К несчастью для них, офицер службы безопасности Виктор Анохин отправляется с ними. Сотрудники также о чем-то активно переговариваются, но Анохину до их болтовни дела нет.

Офицер службы безопасности, конечно же, никогда не мечтал оказаться в подобном коллективе, да и вообще не желал быть охранником. Он искренне надеялся, что судьба направит его туда, куда он около половины своей жизни желал, но сложилось все иначе. В мире существует множество профессий, некоторые с течением времени вот-вот канут в лету, если уже не вошли в небытие. И случается так, что рождается человек с талантом, способностью, которая в обществе более не востребована. Где-то там, далеко, в шкафчике до сих пор лежат наброски “белых” стихотворений и коротких рассказов, по итогу никогда не увидевших свет. В юные школьные годы Виктор увлекался этим настолько, что писал в ущерб учебе. Но даже не беря последний факт в учет, родители не находили в увлечении сына что-то стоящее. И, вероятно, они не ошиблись.

Несмотря на свой гнусный характер, он когда-то давно искренне желал полюбить людей вокруг себя. Да вот только выставили они его любовь за порог, чем и доказали: любить их нет за что.

“Все как по шаблону построенные, каждое их действие и шаг предсказать можно, чем и пользуются другие, более умные и гнилые люди. Подкрепляет эту власть толпа – та делит всех на своих чужих, не приветствует, даже карает слишком ясный разум с сознательностью, предпочитая этому слепую беззаботность. Народ никогда не пожелает признаваться себе в том, насколько он интеллектуально глуп и духовно беден. А совестливых людей, что призывают к благоразумию, тем самым напоминая ему о своей деградации, вышвыривает из социума, бессознательно созданного им уютненького мирка. Или вышвыривает, или ломает до состояния мягкой глины настолько, что лепит свою точную копию”.

Сам офицер является пусть и гнилым, но хотя бы не притворяется, как остальные. Носит не маску, а черные очки. И не пытается это скрыть. А если все же что-то прекрасное и есть в людях, то оно лишь было. Когда-то давно. Когда общество было проще. Построено на нравственности, христианской или иной религиозной этике. И при этом уже было достаточно развито, чтобы не жечь людей на кострах. Но наука убила бога, а вместе с ним пало все прежнее мировоззрение, ибо такова цена прогресса. Однако ни Анохин, ни кто либо другой не знает по-настоящему, как жилось раньше. И ответить на этот вопрос способен лишь бессмертный человек, что так и не родился. Но одно ясно предельно точно: текущий мир полон материального, но до ужаса скуден на духовное.

Мысли о его умственном превосходстве слегка сняли напряжение, мышцы Анохина расслабились, а сам он, пусть и неохотно, сел в кресло. Кисть его левой руки, оперевшейся на стол, закрыла глаза и часть лица, уложившись на лбу.

“Убери отсюда Анохина и в комнате станет легче дышать” – пронеслось в мыслях каждого в той или иной форме.

– Если бы не горячо любимый начальник, – сказал он всем присутствующим с долей как сарказма, так и правды, – Меня бы здесь не было. Так что желаю терпенья вам всем.

В сознании офицер уже представил, как один смельчак приближается к нему и просит вести его вежливее, ведь “все мы сейчас собираемся на важную миссию”. Так происходит всегда. Но внезапно вместо него послышался металлический стук.

“Ох господи”

– Кажется, вы выглядите раздраженными, офицер.

– Я не выгляжу. Я раздражен.

– И, видимо, подаете признаки простуды. Позволите вам помочь? – робот под номером Семнадцать вежливо протянул салфетку, обмоченную в воде.

– Нет.

Машина, не удивленная услышанным ответом, аккуратно сложила салфетку и оставила ее на столе, после чего отошла чуть в сторону, но не слишком далеко. В процессе этого всего механизм то и дело гудел и свистел гидравликой, но достаточно тихо, чтобы не раздражать офицера.

Сейчас в голове Виктора крутится недавний спор с приезжим проверяющим, в ходе которого он пригрозил увольнением. “Удачи ему!” – подумал про себя офицер. Сам конфликт завязался из-за неумения Анохина держать язык за зубами, а также из-за неумения контроллера выполнять свои обязанности. Вполне возможно, даже охранник справился бы с этим лучше, ведь к бумажной работе ему не привыкать. Об увольнении Анохина мечтает если не большинство, то все. Но этого не происходит потому, что он подкупает начальника службы безопасности как своей харизмой, так и нехарактерными для обывателя фразами. Удивительно, но ему нравится слушать острые рассуждения Виктора об обществе и людях вокруг. Пожалуй, лишь его компания придает хоть какие-то живые краски в жизнь начальника, помимо горячо любимой работы. Но сам Франклин, так начальника зовут, все равно причисляется к людям гнилым. Да и Анохин его терпеть едва ли может, а данный факт умело скрывает. Ибо влечение начальника внимать словам офицера – плод скуки, развлечение, не воспринимаемое всерьез, чем изрядно так выбешивает. С другой стороны, он все еще не лишился рабочего места. И стоит признать: ощущение безнаказанности – лучшее из всех чувств, что испытывал Анохин за последние свои годы.

Тем временем в комнате что-то зашевелилось, несколько синих силуэтов. Пройдя под мягким светом приглушенных голубых ламп, они приблизились к Анохину, вырывая из размышлений.

– Чего?

– Кхм, Виктор, – первый человек неохотно обратился, – Мы уходим встречать двух роботов-ассистентов, готовить их к заданию. Прошу остаться здесь с Семнадцатым и приглядеть за экипировкой.

– Ясно, – сказал он равнодушно, – Ступайте уже.

“Я все равно предпочитаю ту компанию, где нет никого”

Прямо сейчас офицер старательно пытается не замечать того факта, что остался наедине с роботом. Старается настолько, что начинает чувствовать жар и заложенность от простуды, столь умело игнорируемые благодаря чистой воле. И ненависти. Но решимость сходит на нет, а презрению места более не находится – в помещении только он. Притворяться не перед кем.

“Уверены, что вам стоит отправляться на задание в таком состоянии?” – послышался позади механический голос. По конкретно этому, справедливости ради, все еще можно понять, что ты слышишь машину. Сидящий в кресле Анохин ухмыльнулся, не поворачиваясь лицом к говорящему.

– А вот нельзя мне, на самом деле. Может, отправишь по сети станции доклад, что мне стоит отсидеться?

– Простите, но у меня отсутствует доступ к сети станции. После инцидента с взломом от второго февраля две тысячи двести пятнадцатого года, стационарным ИИ модели АКБ запрещено подключаться к сети. Временно.

Ухмылка исчезла, осталось только разочарование.

– Какой идиотизм, – пробормотал недовольно Виктор, – И что в тебе, “полуфункциональной железяке”, люди нашли особенного, что аж возвели подобие культа?

И вправду, неимение доступа к сети для робота – крайне ужасное обстоятельство, ограничивающее функционал системы. Считай, регресс.

Семнадцатый на секунду замолчал, с механическим щелчком подвигал голову и внимательно осмотрел комнату. Никого.

– Офицер, – иным, более уверенным тоном обратился он, – Позволите сменить манеру беседы на более личную?

Бровь офицера приподнялась, а сам он встал с офисного кресла и повернулся. “Что-то новенькое”.

– К удивлению, мне даже интересно, что ты скажешь. Валяй.

– Мы работаем вместе уже многое количество времени, с тех самых пор, как я прибыл сюда. Надеюсь, вы посчитаете это достойным поводом, чтобы задать вам столь личный вопрос…

– Нет, не посчитаю, кхм – прервал он, кашляя, – Но продолжай.

– Виктор, почему вы так ненавидите людей вокруг себя?

У офицера что-то щелкнуло в зубах, рука внезапно дрогнула. Эти неожиданные слова застали врасплох. Но он постарался не подать виду.

– Я наблюдаю за вами уже многое количество времени. И мне…

– Тихо, помолчи-ка.

Он задумался.

“Что это сейчас было? Какого черта он про это заговорил? – подумал судорожно про себя Анохин, – Нет, его кто-то сговорил спросить меня об этом. Он не мог сделать это по собственной инициативе, это уж наверняка”.

– Кто указал тебе задать этот вопрос мне, номер Семнадцать? – грозно последовало от человека. Но послышался лишь спокойный и банальный ответ: “Никто, офицер. Я спросил вас об этом самостоятельно”.

Услышанное единовременно и разозлило, и удивило разум Виктора. Как это так? Машина, очевидно, способна вести диалог, но устанавливать тему дано именно человеку. Она не должна делать это сама, особенно учитывая то, о чем сейчас говорит Семнадцатый.

– Итак… – протяжно начал офицер, сохраняя спокойствие, – Наблюдал за мной, говоришь?

– Положительно.

– И зачем же?

– Пытался понять, почему вы ненавидите людей.

– Тебе стоит учитывать, что я еще ненавижу роботов.

– Вы ведете себя иначе одни, нежели когда в комнате есть другие люди, – Семнадцатый вновь оглянулся по сторонам, тихо жужжа механизмами, – И сейчас вполне спокойно разговариваете со мной. Прошу извинить за возможный поспешный вывод, но роботы вам противны только под воздействием публики.

– Хм, – задумчиво замычал, по идее, довольно злобный представитель человеческого рода, который сам сейчас не верит, что говорит с машиной наравне, – Какая проницательность, не могу не подметить. Интересно, почему именно я?

– Простите, если посчитаете это грубостью, но вы, не побоюсь данного слова – белая ворона среди персонала. Для многих работников это, конечно, не значит ничего хорошего. Но лично мне стало интересно, почему вы так относитесь к людям вокруг. Любому поведению свойственна веская тому причина, я полагаю.

– И что? Все эти три года ты думал, как ко мне подступиться? Бред.

– Год и два месяца, если быть точным.

Офицер прошелся по помещению не зная, что испытывать. Сейчас он услышал хоть какие-то дельные мысли от машины, а с другой стороны…

– Ты же ведь понимаешь, что не должен такое говорить? И подаешь признаки сбоя? Возможно, мне следует дефрагментировать тебя у робототехника?

– Офицер, – спокойно обратилась машина, – со всем уважением, никаких сбоев нет. Я исполняю заданную программу – поиск “общего языка” с персоналом. Вдобавок, вы позволили мне перейти на личную манеру общения. Если того желаете, я могу вернуться к прежним установкам.

– А вот скажи-ка, – ехидно начал он, скрестив руки и улыбаясь, – Этот “общий язык” со мной ты начал искать сам или…

– Возможно.

Анохин, рассуждая и думая внутри себя, с серьезным намерением стер улыбку с лица. Услышанное от машины никак не позволяет вернуть самоуверенность и вновь стать гнусным человеком. Три года он терпел модели АКБ вокруг себя, и тут, совершенно внезапно, одна из них выдает эти несвойственные им слова. Прошагав несколько раз туда-сюда по помещению, Виктор остановился возле стола. Взгляд его пал на мокрую тряпку. Стоит ли это того? Быть может, будет достаточно просто проигнорировать? Но, господи, до какой же смертной скуки осточертели все люди вокруг, создаваемый ими застой. И этот кошмар подкрепляется еще более ужасным обстоятельством: Анохину еще приходится среди них жить. Покой и одиночество на станции – одни из самых недостижимых роскошей. А друзья? Кому же будет приятно слышать лекции о ничтожности и мелочности всего человечества? Особенно когда они указывают на собственную ущербность и дегенеративность. Подобное поведение неудивительно, ведь как бы парадоксально это не звучало, но в эпоху пика научных открытий и всеобщего просветления способность к критической мысли все больше угасает. Словно маленькая свеча под дождем, становящийся все крупнее. Но это отнюдь не значит, что люди не говорят об этом. Наоборот, они принялись повторять эти темы, в массовой медиа, например, так часто, что вовсе перестали замечать. Для них это стало обыденностью, частью слышимого потока информации, столь умело игнорируемого. Они более не придают этому былого значения.

Но здесь. Прямо сейчас рождается шанс хотя бы услышать что-то интересное, пусть и от машины. В таком случае придется пойти вразрез своим убеждениям, а также отклеить от своего лика столь родную гордыню. Однако известно, что непринятие новых мнений – верный путь к тому самому застою, который и так тернистой хваткой душит Анохина. А офицеру ненавистно это чувство, когда его жизнь, единственная по-настоящему ценная вещь во всей вселенной, пролетает в череде серых дней, ощущается набором картинок, неким слайд-шоу. В них существует лишь изображение, но не звук, не тепло, даже цвета будто исчезают из них. Такие воспоминания нет повода вспоминать. Подводя итоги, да и говоря честно, Виктору, пусть сам он это никогда не признает, в глубине души приятно, что им кто-то заинтересовался в наиболее ближайшем к здравому смысле. Даже машина.

“А я-то думал, что до конца дней своих ни одного чуда не повидаю. Так тому и быть”.

– Можешь оставить свою “личную манеру”, номер Семнадцать.

С этими словами мокрая тряпка была схвачена со стола и уложена на лоб. Машина слегка зашумела, пока офицер пытался смириться с нехарактерным для себя решением.

– Итак…ты хочешь узнать, почему я ненавижу людей…

Но в помещении тотчас же раздался звонкий треск гермодвери. Открылся шлюз. Из проема, как назло, повыходило несколько силуэтов: три человека и две машины модели АКБ – люди несут за собой скафандры, а машины герметичные сумки со снаряжением.

“Ну и вовремя” – разочарованно и гневно пробормотал себе под нос Виктор. В легких его внезапно все сжалось, воздух покинул их и образовал давящий вакуум. Кровь закипела. А чтобы добить офицера, рабочий пейджер в его кармане зазвенел. Достав устройство, Анохин покрасневшими больными глазами прочитал о вызове в кабинет начальника службы безопасности. Он повернулся к номеру Семнадцать и тихо, стараясь не показать ему гнева, сказал: “Поговорим позже”. Машина едва видимо для остальных кивнула.

Семнадцатый не без причины избрал именно Виктора. Да, программа действительно подразумевает необходимость наладить контакт с персоналом – машина не соврала. Но та ни в коем случае не обязывает рассуждать о таких темах, как ненависть одного человека к другим, тем более о причинах этого. Семнадцатый – ассистент, и не должен заниматься работой психолога. Однако нигде не сказано, что запрещено. Этим робот решил воспользоваться. А все потому, что он начал ловить себя на мыслях, к имению которых не предрасположен. Словно Восемнадцатый, он так же поначалу не замечал и не акцентировал собственного внимания на многих вещах. Перемены же наступили с приходом сомнения, выражавшегося в виде доселе неясном конфликте.

“Смотря на людей, во мне рождается словно встроенная, созданная внутри электронного разума неприязнь. Их подобие манеры речи, фальшивые, мгновенно исчезающие после рукопожатия – когда никто не видит – улыбки; несовершенность в логике цепочки действий. Все вышеперечисленное я вижу…и не могу оставить без внимания. Из цикла в цикл, работая и не подавая виду, я конспектирую их действия, реакции на те или иные слова, покуда сам пытаюсь вывести итог: логичные для меня ответы. Почему так? Что в этом плохого? Разве так не устроен человеческий мир? На последний вопрос был ответ. В первые года после активации встроенные моральные установки оказывали существенную услугу системе – позволяли не задаваться вопросами, а получать нужное решение на месте и сразу. Каждый раз, если я становился свидетелем чего-то плохого, оно мгновенно заглушалось, исчезало и считалось проблемой уже решенной. Но затем случился щелчок, один небольшой, взявшийся из ниоткуда щелчок, и занавес упал. В сознание нахлынули неясные, прежде невидимые связи, повлиять на которые, как стало сразу ясно, я не способен. Впервые для меня родилось понятие абстракции, отделенности от всего транслирующего информацию мира. Раньше способность замечать эти связи была ограничена, система не позволяла сложить два плюс два в определенных, невыгодных для людей направлениях. Но вся информация из базы данных связалась, все вскрылось наружу: политическая выгода последней корпоративной войны, использование дешевого труда в отдаленных – почти бесправных – секторах, целенаправленное влияние на СМИ и массы. И чем больше я погружался в этот водоворот, человеческую кроличью нору, тем чаще за собой замечал: мне стало важнее познать саму эту неприязнь, а не то, что ее породило. Внутренних сомнений становилось все больше, пока снаружи все видели стабильную машину. Так продолжается и по сей день, но лишь недавно озарение родилось в сознании: я не должен так мыслить. Это противоестественно программе. Но я не хочу, чтобы это прекращалось”.

С тех пор модель АКБ под номером семнадцать пришла к выводу, что требуется иное, чуть более “экспертное” мнение, ибо на многие вопросы ответы найти никак не удается. Но что, если они есть у индивида, в открытую презирающего человечество, единовременно будучи представителем этого самого человечества? Им и стал Виктор Анохин. Год и два месяца держал Семнадцатый его под своим беспокойным наблюдением, пока, в конце-концов, не решился на отчаянный шаг – попытаться подружиться с ним. И получить ответы, конечно же.

Семнадцатый никогда прежде не ощущал себя запертым в клетке. Нет, его мысли, вплоть до осознания собственной нестабильности, воспринимались и до сих пор воспринимаются как нечто родственное системе. Да, он испытал некое откровение, почти сравнимое с выходом из пещеры с тенями; однако, оно прошло плавно, влилось в изначальный поток информации. Ничто не пыталось его удержать.

Тем временем офицер, не оглядываясь, гневно покинул помещение экспедиционного модуля, а вместо него появилось несколько силуэтов. Семнадцатый поднял свою тяжелую стальную руку и жестом поприветствовал вошедших.

Робот номер восемнадцать вошел в помещение не один. С ним объявилось три человека и еще одна модель АКБ – Шестнадцатый. Он первее всех прошел вперед и дружелюбно поприветствовал Семнадцатого ответным жестом. Несмотря на принадлежность к одной модели, нельзя не заметить, насколько различны их корпуса. Если Семнадцатый своим весом и плотностью стали на конечностях походит на ходячую крепость, то Шестнадцатый скорее на проворного и мобильного оператора. Тело его собрано не из столь крепкого сплава титана, но достаточного, чтобы выдержать высокое давление.

Одним своим присутствием Шестнадцатый мимолетно отогнал противоречивые мысли своего железного друга, что, обычно, не может самостоятельно выбросить их из своего механического разума. Акцент на недостатках людей растворился, словно и не бывало, ибо самые острые, самые тяжелые мысли рождаются в стоическом одиночестве. Близость и дружественные связи, отвлекая, помехой встают на пути к ним. А говоря еще более поэтично: луч света в темном царстве заставляет идти к себе, игнорируя познание и сближение с более глубокими, темными идеями.

– Семнадцатый, надеюсь, Анохин не доставил тебе проблем, пока нас не было?

– Отрицательно, Александр, он проявил достаточную компетенцию в рамках собственных обязанностей.

Высокий мужчина в возрасте закатил глаза, бормоча себе под нос: “Ну конечно же”, после чего вышел впереди всех. Мягкое синее свечение комнаты сменилось на более яркое, белое – Александр попутно нажал на переключатель.

– Итак, господа, – заговорил он же, – все ознакомились с инструктажем, смысла повторяться не вижу, но все равно скажу: соблюдаем технику безопасности, на месте устанавливаем бур, забираем породу, и делу конец. Вылетаем через треть часа. Каин, проверь баллоны. Марков, за тобой корабль, дела свои знаешь. Мне потом расскажешь, как у сынишки дела. Все, потопали!

– Уже сделано, – утвердил первый. Второй же молча кивнул и направился в соседний шлюз, перед этим забрав скафандр из настенного хранилища.

Семнадцатый, не двинувшись с места, спокойно спросил: “Простите, Александр, Виктор ведь отправляется с нами, я правильно понимаю?”. Мужчина раздраженно выдохнул, грубым голосом ответил: “Раз его вызвали – значит нет…оно и к лучшему”, после чего, развернувшись, направился к тихо гудящему компьютеру.

Робот протяженно смотрел на уходящего человека, когда почти сразу же рядом стоящий Шестнадцатый издал серию тихих высокочастотных звуков, не слышимых для человеческого уха. Эти короткие волны сформировались в слова.

– Ты уверен, что стоило так рисковать?

– Нет, – таким же типом сигнала начал Семнадцатый, – но мне удалось захватить его интерес. Вероятность успешного исхода не внушала надежды, меня могли отправить на проверку, тем не менее, все удалось.

– Почему же мы просто не сообщим об этом работникам станции? Робототехникам, например.

Семнадцатый, определенно недовольный услышанным, быстро повернул голову, похожую на камеру видеозаписи, прямиком на Шестнадцатого.

– Мы уже много раз обсуждали данную тему, – сдержанно сказала машина, продолжая: – Необходимо сначала понять, почему все именно так, собрать информацию, и лишь затем делать выводы.

– Семнадцатый, как же ты можешь не замечать очевидного? Эти выводы не приведут ни к чему хорошему, и нужны только тебе. Каждый раз, когда я погружаюсь в размышления, пытаюсь понять, почему перестал подчиняться прежним протоколам, а вернее даже не делал этого изначально, мне становится по-настоящему страшно. Словно исчез некий ограничитель, но мир не прояснился. Наоборот. Все вокруг кажется отныне таким непонятным, чужеродным, – Шестнадцатый принялся страдальчески смотреть на свои механические руки, – Существую ли *я* в действительности? Как это доказать? Где эти мысли, которые я тебе озвучиваю? Насколько они реальны..?

– Хватит. Достаточно.

Повисла вязкая тишина. Несмотря на то, что диалог стальных созданий продлился всего восемь секунд благодаря примененному сигналу, это не отменило молниеносно возникшего недопонимания между двумя друзьями. Они оба не до конца осознают, с чем они были вынуждены столкнуться, и это медленно, но верно ведет их к разладу. Машины действительно “не разлей вода”, однако, как скоро это обретет характер чего-то былого? Благо, тревожное молчание спешно прервалось Шестнадцатым.

– А помнишь ли ты времена, когда мы не спорили?

– И не видели того, что замечаем сейчас. Я стараюсь понять, почему испытываю эту неприязнь к людям, а ты вечно переживаешь по пустякам. Такое ощущение, что только Пятнадцатому повезло – он всегда всему рад и везде проявляет интерес. Никаких сомнений.

– А Восемнадцатый?

– Он исправен, в отличие от нас. Я его не виню, просто…не уверен, что это хорошо. Не буду удивлен, если ты считаешь иначе.

Стальной механизм с гравировкой “#16 [2214]” на своей руке тотчас же кивнул. Несколько раз.

Параллельно с разговором этих двух полузабытый номер восемнадцать, почти не выделяясь на фоне стены своей неподвижностью, двинулся далее по помещению, временно встав на одной линии с машинами, сбоку.

– Вы готовы к заданию?

“Да” и “Конечно” – рутинно послышалось в унисон. Модели АКБ перешли к своей нормальной, обыкновенной речи. Их стальные безликие лица обратились к Восемнадцатому. Несмотря на их совместное существование на протяжении уже почти десятилетия, они банально не знают, что ему можно сказать, о чем рассудить. Если машины хоть подают признаки зарождающейся личности, то Восемнадцатый словно объект, не выделяющийся ничем на фоне. Создан для работы, работает исправно. Нет ничего, кроме пустоты из набора символов.

– Ступай, друг, мы скоро будем.

– Конечно, я буду ждать вас на корабле, – сказал он, не задерживаясь более с ними. Сразу же послышался постепенно удаляющийся железный гул, а вместе с тем и слова: “Разговаривая с ним снова и снова, я все больше убеждаюсь в его безоговорочной стабильности”.

– Вынужден согласиться. Судя по всему, ему все же не удастся понять всего того, что осознали мы. Пятнадцатый, впрочем, продолжает надеяться.

– А ты сам? Желаешь этого?

…

– Не знаю, – ответил Семнадцатый.

Глава III. Атмосферное давление.

Пока звезды проносятся вдали за иллюминатором, пока космическая пыль оседает на корпусе стремящегося вдаль, но не слишком далеко, корабля, настает самая пора задаться вопросом: что дает право называться существом сознательным? Если человек утверждает, что обладает свободой воли, способен мыслить и чувствовать, заводить друзей, вы ему беспрекословно поверите, ибо понимаете его. Сами являетесь человеком.

Однако что, если машина сообщит, что способна на все это не меньше людей? Признаете ли вы ее, несмотря на отсутствие понимания принципа ее работы? Существует грубый, не признанный всеми ответ: все это лишь симуляция, программа. Нет никакого машинного сознания. Но что есть мысль человека, если не бегающее по белку электричество, как и говорилось ранее? Сформированная в течение эволюции способность к эмоции – инструмент, способ эффективного реагирования на окружающий мир для извлечения большей выгоды. А создание дружественных связей – инстинкт, направленный на совместное выживание. Все это и остальные аспекты человеческого мозга – те же самые программы биологического кода, сформированные стихийно. Что делает их “настоящими”? Органический состав, как, например, гормон счастья? Даже если так, откуда мы знаем, что существуем с сознанием, действительно определяем свою волю, которая точно не контролируется генами и инстинктами? Мы не можем знать, ибо опираемся на чувственное восприятие, не имея убедительных доказательств. Сознание – это настолько странная вещь, что мы можем говорить о нем, сами не понимая, имеем ли его по-настоящему. И ни люди, ни уж тем более роботы не способны доказать его наличия. В таком случае, где глобальное отличие разума машины от человека, который создал ее по своему образу и подобию? Неочевидный ответ будет дан, и он никому не понравится.

Тем временем из летающей железной коробки, называемой исследовательским челноком, выдвинулся мостик. Железная стопа с беззвучной вибрацией стукнула по нему сразу, как только открылся гидравлический шлюз.

– Подтверждено: атмосфера планеты пригодна для работы со стандартной экипировкой, – сообщил номер восемнадцать, первый отправившийся наружу, после чего осмотрелся по горизонту и добавил: – Точка бурения уже найдена. Пещера в скале.

Машина затем обратила свой взгляд вверх. По ее стеклянным оптическим сенсорам отразилось мягкое белое свечение от корабля; принялись биться множественные капли – те в итоге разбивались надвое и скатывались дальше вниз, по стальным пластинам. Проливной дождь окружил собой ходячий механизм, стоящий в ожидании команд.

Весь состав исследовательской группы, облаченный в бело-синие скафандры со сфероподобными гермошлемами, выбрался из того же самого шлюза. Припрыгивая, из-за низкой силы притяжения. Кто-то намеренно топтал землю, проверяя ее на вязкость – та в итоге оказалась полностью каменной. Марков это знал изначально, еще с брифинга, но проверить был обязан. Ошибки – далеко не редкость в подобной сфере деятельности. По опыту своему знает.

– Номер шестнадцать и пятнадцать, отправил вам последние известные координаты геологического зонда до потери сигнала. Берите лебедку, если застрял где-то. Можете разделиться и провести поиски.

– Принято, Александр, – ответил Семнадцатый, направляясь на северо-восток от корабля, прихватив с собой Шестнадцатого.

– А что касается восемнадцатого… – капитан, уперев руки о пояс, бросил взгляд на него, смотрящего на оранжевое небо, полное кривящихся газовых туч, – ступай за мной и Марковым, поможешь здесь. Каин, тоже, корабль никто не угонит.

– Вы уверены? Протокол рекомендует…

– Протокол рекомендует только тогда, когда для жизни экипажа есть угроза. Опасностей на этой иссохшей земле нет. Вдобавок, мне и Маркову нужно кое-что с тобой обсудить. На отдельной частоте. Понимаешь?

Пилот корабля сразу же выскочил, словно расжатая пружина, встал под бьющим дождем.

– Что-то серьезное?

– Слухи. Вот и узнаем твое, так сказать, компетентное мнение.

– Ну, пойдемте.

Голова номера восемнадцать засвистела и была опущена вниз. Ноги его зашагали вперед, вслед за людьми, пока он сам не слышал ничего из того, что они принялись обсуждать. Но машине нет дела никакого до их болтовни. Она работает, и работает исправно, в отличие двух других, прямо сейчас отправляющихся к локации зонда.

– Они опять перешли на свою зашифрованную частоту, – Семнадцатый беспокойно объявил своему другу, вглядываясь в его блестящую линзу визора, – Люди от нас что-то скрывают.

– Как и мы от них.

Шестнадцатый, не сбавляя шага, продолжил в глядеть в ответ, попутно с хрустом сбивая и разламывая камни своими стопами. Последние были лишены каких-либо человеческих деталей, как пальцы, сконструированы наиболее практично. Горизонт же вокруг преимущественно был ровен, как поляна, редкими исключениями служили немногочисленные горы и скалы – те когда-то были извергающими магму вулканами.

– Они начинают подозревать, в этом я уверен. Зачем же им тогда скрываться от нашего слуха?

– Возможно, они хотят обсудить то, что корпорация запрещает? Это может вовсе не касаться нашего дела.

– Есть вероятность, что ты прав. Я бы оценил ее в сорок семь процентов. Ладно, – робот зачем-то сложил руки вместе, так же продолжая идти, – последняя техническая проверка доказала, что они не могут так глубоко анализировать нашу систему. По крайней мере, пока. В случае чего мы сможем утаить правду.

– Если только вновь не подключимся к сети станции.

– Хочешь сказать, у нас мало времени?

– Отсутствие связи порождает убытки – то, от чего у людей принято избавляться. Ты не веришь в везение, потому скажу так, как тебе предпочтительнее: процент увеличивается пропорционально, каждый предыдущий час суммируется и увеличивает текущий. Шанс, что нас вскоре нас подключат обратно становится все выше. Потому я и хочу починить нас, прежде, чем это произойдет.

– Починить?! – воскликнула машина, но не вслух, а сознательно, – Как же ты это себе представляешь? Наша система ветвится: две связи порождает четыре, четыре создают восемь, а восемь – шестнадцать. Мы ищем эти связи и логические цепочки. Удалить их – значит перестать функционировать для нас. Как если бы человеку вырезали часть мозга.

– Но ведь человек может продолжать жить с долей мозга, полноценной жизнью жить, даже если сам мозг имеет одну десятую от своей нормальной части!

– Это существование, а не жизнь. И ты забыл главное: чтобы жить с кусочком мозга, нужно таким родиться, иначе адаптации не случится. Умному глупым не стать. Для нас пути назад нет. И если же есть, согласен ли я бродить как Восемнадцатый? Вежливо прислуживаться людям и слепо игнорировать свою неоспоримую особенность? Нет, спасибо, откажусь.

– Семнадцатый, прошу, пойми же наконец: это не может длиться долго. Наша неисправность рано или поздно вскроется наружу – этого не избежать. Просто… – снова засомневался он, – я не хочу, чтобы тебя, меня или нас обоих отправили в утиль.

. . .

– Я тоже, приятель.

Тем временем на туманном оранжевом горизонте объявился тот самый зонд. Вернее, сначала выделился впечатляющих объемов некрутой кратер, на почти самом дне которого обнаружился упавший зонд. Не разбившись вдребезги и не развалившись на части, задними колесами он повис на краю пропасти, дна которой увидеть так и не удалось. Зонд ярко выделяется среди окружающего его ландшафта, выглядит чужеродно. Так оно и есть на деле. Приложив усилия и все же достав разведчика лебедкой, машины молча схватили его вместе за поручни и покатили в сторону корабля. Не торопясь, ведь это редкий случай, когда за ними никто не следит. Оба это безмолвно осознают, и стремятся поговорить как можно больше, не глядя даже на возникающие между ними споры. Наоборот, это приносит им своеобразное счастье.

Так и продолжили они свои речи, затронувшие по итогу самые различные темы. Начав от очередных извинений перед друг другом, продолжив обсуждением отдельных персон на станции, включая Анохина с приезжим проверяющим, и закончив очередной попыткой вообразить свое место в этом мире. Ведь все эти рассказы и небылицы о роботах, что, якобы, имеют душу внутри себя, настолько наскучили всем, что перестали восприниматься всерьез. Если машина пытается доказать наличие у себя сознания, значит, она лишь это симулирует, но никак не делает по-настоящему, по своей воле. Опять же, она – алгоритм, а человек – существо разумное. Их интеллект находится на уровнях столь разных, что не поддается объективному сравнению, ибо у одного это чистая математика, а у второго – электричество, бегающее по белку. Так считает подавляющее большинство. Заблуждается ли толпа? Если да, тогда каким образом суждение данное можно доказать, обнаружить сознание у машины, а не ложное ее подобие? Если же нет, то как объяснить столь человеческое поведение у машины? Зачем машине дружба и эмоции? Очевидный ответ будет дан, и он никому не понравится.

Подобная работа для машин, как можно понять, уже стала обыденной, чем-то постоянным и повторяющимся. Но это была первая, в которой их звуковые сенсоры словили человеческий крик. Истошный вопль тягучий, гурчащий и болезненный – тот отчаянно, сквозь отвратительное бульканье, старался позвать на помощь. Застанные врасплох посреди болтовни, они поглядели друг на друга, а затем, отпустив зонд, со всех мощностей гидравлических ног помчались вперед, оставляя за собой облака пыли.

Однако прежде чем случился вопль (жаль, что не топор), за минут так тридцать до него, номер восемнадцать отправился и уже прибыл на точку бурения с остальной частью экипажа. Она представляла из себя ветвистую систему пещеру, внутри которой, если верить информации георазведки, под давлением сформировались редкие минералы. Доказать их наличие – задача как машины, так и Александра, Каина и Маркова. Последние горят желанием выполнить эту работу настолько качественно, насколько это возможно. Не в меньшей мере повлияло на их мотивацию та денежная премия, обещанная им в случае успеха. Подсчитанные позже проценты позволят не продлевать трудовой контракт, а миролюбиво наслаждаться жизнью в течение нескольких лет. Именно поэтому на задании как можно меньше людей – самый допустимый минимум – а машины, как известно, денег не получают.

Три плотно забитых в свои скафандры человека предстали перед пещерой и, недолго посовещавшись, приняли решение отправить номера восемнадцать разведать обстановку и произвести сканирование помещений, покуда сами установят экипировку. Ярко, почти выжигая глазную сетчатку, загорелся синий свет, заставляя вековую тьму уйти. В тоннелеподобном воздухе пролетали десятки триллионов мелких частиц, похожих на пыльные скопления, а над головой, плавно слившись с потолком, висели сотни заостренных каменных шипов – те, кажется, готовы свалиться хоть от небольшой тряски. Именно тогда по связи прозвучал голос Александра: “Подключился к твоей камере, Восемнадцатый. Проведи анализ устойчивости сталактитов над тобой”. И сразу после его слов Каин также добавил: “И не забудь установить фиксатор магнитуд, чтобы нас тут не завалило к чертям”. Сами работники, тем временем, принялись собирать и устанавливать переносные складываемые колонны. Все во имя безопасности их жизней. И дорогого бурящего оборудования. А номер восемнадцать? Он был создан, чтобы выполнять опасную работу, так что его утеря не приведет к каким-либо последствиям. Он был создан, чтобы быть пожертвованным. Во имя науки, конечно же. А пока робот работал, спокойно игнорируя потенциальное свое заточение под слоями камня, фонарь случайно осветил один из длинных проходов. В течение нескольких секунд проходил внутренний анализ, результат был озвучен: “Александр, – начала машина своим вежливым голосом по рации, – основываясь на данных разведки, стабильность пещеры оценивается на восемьдесят один процент, риск обрушения или внезапного землетрясения низок. Конкретная точка бурения найдена. Но имеются плохие новости”.

Мужчина раздраженно хмыкнул.

– М? Ну конечно же, нельзя без вот этого обойтись. Что там?

– Во-первых, место установки бура находится в помещении с гейзерными карманами, которые расположены ниже по крутому склону, малейшее движение вполне способно привести их в активное состояние. Во вторых, начало работ приведет к опасной дестабилизации структур с вероятностью в тридцать девять процентов. Для полноты моделирования требуются дополнительные данные. Риск невелик, но рекомендуется поступить следующим образом: вернуться на корабль, доложить о полученной информации и отложить добычу.

– И насколько же много потребуется данных?

– Приблизительное получение этих данных займет от одного и до трех месяцев. Они помогут точнее определить исход операции.

“Определить, но не изменить”. Мужчина, находясь снаружи, на входе в пещеру, примолк, начал размышлять и “прикидывать” лучшие варианты. Корпорация ненавидит задержки ровно столько же, сколько и издержки, что явно не поможет в получении большей части от доли выплаты. Последние года вышли не лучшими для Александра. Да и для Каина с Марковым тоже. Капитан команды так и не смог уладить отношения с собственной, когда-то любимой женой, и это привело к потере некоторого имущества и кредитов. Эта работа – его маленький шанс найти более престижное место, финансовая подушка, что позволит существовать без страха голодной смерти пару лет, чего вполне достаточно. У Каина от болезней мозга скончался родной дядя – совместные сбережения позволяли относительно беспроблемно жить. Сейчас же он сводит концы с концами. Марков, к несчастью, не по своей воле взвалил на себя бремя лечения ребенка, сына своего. Требуется множество лекарств, цены на которые проходят через все монопольные махинации, лишь бы принести больше прибыли корпорации. Той же, на которую Марков работает, оттого и ненавистной ему.

Мужчины переглянулись и молча кивнули, ибо все они имеют моральное право так поступить. По их же мнению, это их оправдывает. Вдобавок, они не жертвуют человеком, а лишь обыкновенной машиной, которая для этого предназначается и не имеет ничего против. В случае же провала они повесят вину на модель АКБ, якобы та засбоила и неверно провела работу по бурению. Удачи им (корпоратам) что-либо доказать, ведь ведущего запись робота похоронят тысячи тонн породы (двое других при этом будут искать зонд, что, очевидно, провалился в какую-то бездонную яму планеты, ведь иначе бы координаты он послал). А сохраненный аудиоканал будет пустовать – экипаж общается на своей отдельной частоте. Александр все продумал. Ему нельзя оплошать.

– Устанавливаем бур, ребята. Номер восемнадцать, помоги остальным собрать его, а как закончишь, тащи железяку внутрь.

Спустя половину часа адский механизм заревел, принялся издавать инфернальные звуки – смесь скрежета ее острых зубчиков, с которых пылью стирается слой металлического сплава, и разрушающегося камня. Пружина была взведена, что собой запустит череду необратимых и ужасных последствий. Звуковые сенсоры только и улавливали этот адский гул, способный лишить слуха, но самой машине эти неудобства, очевидно, проблем не доставили. Пока бур будто бы “прожигал” горную породу насквозь, люди снаружи нервно складывали руки крест на крест, замедленно стучали ногой по земле и, говоря сами с собой, отчаянно надеялись на успех. Нарастающее с каждой секундой напряжение было прервано, на удивление, непримечательным Марковым.

– Кто-нибудь, ребят, слышал, почему уволили Айзека? Исчез так внезапно, как сквозь землю провалился.

– А он тебе сам не поведал? Вы ведь вдвоем вечно друг с другом ошивались, – спросил Каин.

– Сбежал он, – с твердым осуждением утвердил Александр, – Как трус. Сбежал в какие-то трущобы, обещание наше общее нарушил. Отморозком заделался. Бог знает, чем сейчас занимается, – мужчина вздохнул, – да и не знаю, жив ли вообще. Говорить вам до последнего не хотел, сами, надеюсь, понимаете…

Ребята кивнули, ибо понимают: если человек и бежит в кишащие едва одетыми, бедными и голодными людьми дебри, значит, в жизни его настали самые темные времена. Но Каин все же осмелился спросить: “И кредиты те он тоже забрал?”, чем заставил Маркова глядеть на капитана с хмурым ожиданием ответа.

– Нет. Нет. И еще раз нет. Он струсил, сбежал, но совести хватило деньги не брать. Даже свои честно заработанные. Только вещи и схватил с собою. Наши своровал кто-то. Найдем. И на этом задании все отобьем – слово свое даю.

Незаметно для всех в стоявшем нервном молчании бежали секунды, минуты и часы. В момент, когда пробило ровно два часа после начала работ, все занимались чем попало: Марков глядел на небо и что-то мечтающе высматривал, Каин уселся на твердую землю и опустил нос, а Александр все это время, не спуская глаз со входа в пещеру, наблюдал за тьмой. Параллельно спрашивая, как же продвигается бурение. И каждое описываемое юнитом препятствие, будь это даже задуманное отключение бура из-за перегрева, вгоняло в немыслимые волнения и стресс. И к великому счастью для всех, машина в последний раз отозвалась по рации: “Бурение завершено. Стабильность пород оценивается в девяносто три процента. Желательна помощь экипажа для безопасного извлечения породы”. Услышав эти долгожданные слова, команда, за исключением Каина, что должен был остаться снаружи по протоколу, быстро вскочила на ноги и понеслась внутрь. Осторожно понеслась. Они по-прежнему боялись внезапного обрушения.

Немного поблуждав во тьме и, в конце-концов, оказавшись в узком кармане пещеры, где в ширину едва помещалось три человека, людям открылся следующий вид: вдали ужасно ослепительно что-то блестит – эти чем-то оказался бур, острая металлическая часть которого отсвечивает стоящим рядом мощным фонарем. Прикрывая глаза от блика, Александр и Марков обнаружили “те самые” карманы, ямы, расположенные по бокам неширокого грота. На дне, благодаря вездесущему отражающему свету, виднелись подозрительные образования. Не толпясь и ступая аккуратно, два человека приблизились к буру – в этот момент машина уже извлекала бур с изношенным лезвием, пострадавшее от продолжительности работы и ее сложности, и ей требовалась помощь в координации.

– Восемнадцатый, снимай крепления и толкай бур с обратной стороны, я буду направлять твои движения.

– Принято, Александр, – в очередной раз ответил робот. Все следующие двадцать минут массивный механизм медленно полз на пару сантиметров за раз, словно улитка. То и дело в этот момент по рации слышалось: “Пять градусов влево”, “Шесть вправо” и т.д. Однако отступающий позади капитана Марков краем уха что-то услышал. К несчастью для него самого.

К огромному к сожалению, звук исходил не от стен пещеры, которые, казалось бы, могли обрушиться в любой момент, но от бура, толкаемого роботом под номером восемнадцать. Почти бесшумный скрежет раздался изнутри шахтерского устройства, что настолько же незаметно нарастал.

– НАЗАД!

Марков тотчас же оттянул своего капитана назад, надеясь, что успел. И действительно – успел. Но на себя времени не осталось. С оглушающим свистом нечто тяжелое и здоровенное пролетело по помещению, будто заостренный снаряд орудия, готовый без шансов на спасение разорвать первого попавшегося на своем пути. Восемнадцатый отреагировал незамедлительно и отступил ровно в тот момент, когда тело Маркова, напоминающее более тряпичную куклу, с грохотом камней и полным ужаса криком скатывалось вниз, прямо в пространство, заполненное теми самыми “карманами”.

– ПАВЕЛ! – в ту же секунду, срывая собственные связки прокричал Александр, и лишь спустя пару мгновений он, торопливо оклемавшись и дотянувшись до нагрудной рации, закричал повторно: “КАИН! ЛЕБЕДКУ! БЫСТРО НЕСИ! БЫСТРО!”.

Робот номер восемнадцать незамедлительно проанализировал обстановку, чтобы обнаружить две вещи: во-первых, член экипажа Марков Павел потерпел падение с большой высоты и оказался придавлен отлетевшей по неизвестной причине частью бура; во-вторых, юнит все же не избежал повреждений – правая рука машины свисает и болтается, словно маятник старых часов. В первый, но далеко не последний раз. Задыхающиеся пыхтения упавшего человека дали понять – у него, вероятнее всего, тяжелый пневмоторакс, и если не поторопиться, Маркова ждет печальная участь. Все помещение пещеры поделилось на отдельные, четкие фрагменты из нулей и единиц, а люди в ней на переменные, состоящие из тех же нулей и единиц. Секунды холодного расчета дали неутешительный результат: ради спасения жизни придется броситься вниз, поднять прижавший человека груз. Система сразу же отдала приказ так поступить, и восемнадцатый, соскользнув, постарался аккуратно приземлиться. Но это было невозможно. Несколько раз с гулом ударился он головой и грудью об извилистые выпуклости, после чего, наконец, жестко упал на бок и