Читать онлайн Порт Вайбовска

Составитель Любовь Васенева

© Михаил Ерёмин, 2025

© Любовь Васенева, составитель, 2025

ISBN 978-5-0067-8682-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог: Призрак «Сирены»

Туман. Он был вечным жителем порта Вайбовска, его дыханием и саваном. Он заползал в самые узкие щели между складами, окутывал ржавые борта сухогрузов, превращая их в призрачные острова, и глушил звуки, делая мир слепым и глухим. Для одних туман был укрытием, для других – ловушкой. В ту ночь он стал свидетелем.

Часы в портовой диспетчерской показывали 04:47. Город еще спал, но порт никогда не засыпал по-настоящему. Его жизнь была измерена не днями и ночами, а приливами, отливами и графиком погрузки судов. Где-то в молочной мгле завывала сирена буксира, и этот звук, словно крик раненого зверя, растворялся в сырой, пропитанной запахами соли, мазута и гниющей древесины пустоте.

Деревянный пирс №3, старый и прогибающийся, отчаянно скрипел под тяжелыми, подбитыми стальными пластинами ботинками. По нему, спотыкаясь о разболтавшиеся доски и петли тросов, шел Семен Раков по прозвищу Клык. Прозвище это он получил не за агрессию, а за единственную уцелевшую после давней драки черту – длинный, белый шрам над левой бровью, делавший его похожим на старого, озлобленного волка. Он был боцманом грузового судна «Морской волк» и возвращался на борт после ночной попойки в портовом баре, где пытался заглушить тревогу, глодавшую его изнутри уже несколько дней.

Капитан, Александр Васильевич Колесников, в последнее время был не собой. Молчаливый, замкнутый, он постоянно куда-то звонил, что-то искал в старых судовых журналах, а вчера вечером и вовсе отдал Клыку странный приказ: явиться на судно ровно в пять утра. «Важное дело, Семен. Касается „Сирены“. Не опаздывай». Упоминание «Сирены» заставило Клыка похолодеть. О этом корабле не говорили. Это было табу, проклятие, призрак, витавший над портом вот уже десять лет.

Фонарь в его руке выхватывал из тьмы обрывки реальности: ржавые цепи, лужи на потрескавшемся асфальте, одинокую чайку, спящую на кнехте. Воздух был таким густым, что его можно было жевать. «Чертова погода», – пробормотал он, хватаясь за холодные, обледеневшие перила дрожащего трапа. «Морской волк», некогда грозное трудяга-судно, сейчас выглядел как брошенный корабль-призрак. Его силуэт терялся в тумане, и только скрип такелажа нарушал зловещую тишину.

На палубе царила неестественная, давящая тишина. Не было слышно ни привычного скрипа снастей, ни приглушенных голосов ночной вахты, ни даже доносящейся из радиорубки музыки. Лишь капли конденсата, словно слезы, стекали по облупленным, ржавым перилам, отбивая мерзкую, похоронную дробь. Инстинкт, отточенный тридцатью годами в море, зашептал Клыку, что что-то не так. Судно было пустым. Слишком пустым.

«Капитан?» – хрипло окликнул он, и его голос утонул в вате тумана. «Александр Васильевич? Вы здесь?»

Ответа не последовало. Клык медленно прошелся по палубе, заглядывая в темные углы. Его фонарь выхватывал груды тросов, пустые ящики из-под провизии, разлитую у люка воду. Сердце билось все чаще. Он направился к люку, ведущему в трюм. Массивная металлическая дверь была приоткрыта. Из черного прямоугольника, ведущего вниз, тянуло запахом прогорклой рыбы, машинного масла и… чем-то еще. Чем-то металлическим, знакомым и оттого еще более пугающим. Запахом крови.

«Капитан?» – снова крикнул он, и на этот раз ему ответил глухой, одинокий стук – будто что-то тяжелое и мягкое упало в глубине трюма. Звук был настолько отчетливым и зловещим, что у Клыка по спине побежали мурашки.

Он медленно, стараясь не скрипеть сапогами, начал спускаться по скрипящей, шаткой железной лестнице. Каждая ступенька издавала оглушительный грохот в гробовой тишине. Луч фонаря метался по стенам, заляпанным мазутом, по ящикам с грузом, по низкому потолку, с которого свисали какие-то тросы.

И тогда свет выхватил из тьмы темное, почти черное пятно на металлическом полу. Клык наклонился ближе, щурясь, и вдруг отпрянул, ударившись спиной о лестницу. Это была лужа. Густая, липкая, еще не успевшая полностью впитаться в пористый металл. Лужа крови. Она казалась черной, почти фиолетовой в тусклом свете фонаря, и от нее шел тот самый металлический, сладковатый запах, который он почувствовал на палубе.

Фонарь дрогнул в его руке, когда луч, будто против его воли, пополз выше. По сапогам, по брюкам из грубой робы, по форменной рубашке, которая была пропитана чем-то алым, темным, до самой шеи.

И тогда он увидел лицо. Капитан Александр Колесников лежал на спине, раскинув руки, словно собираясь обнять невидимого мучителя. Его обычно пронзительные, стального цвета глаза были теперь широко открыты и смотрели в ржавый потолок трюма стеклянным, невидящим взором. Его лицо, обычно жесткое и волевое, сейчас было искажено маской последнего ужаса. Рот был полуоткрыт в беззвучном крике.

Но самое страшное было на шее. Аккуратный, почти хирургический разрез, протянувшийся от одного уха до другого. Один точный, безжалостный удар.

Клыка затрясло. Он почувствовал, как подкашиваются ноги, и едва удержался, чтобы не рухнуть рядом с телом. Воздух вырвался из его легких сдавленным стоном. Он отвернулся, его пронесло. Мир поплыл перед глазами.

И тогда его взгляд упал на правую руку капитана. Она была сжата в кулак так крепко, что костяшки побелели. Между пальцев, словно последний крик, торчал уголок бумаги. Дрожащими, почти не слушающимися руками Клык наклонился и с трудом разжал окоченевшие, холодные пальцы. В ладони покойника лежал смятый, пропитанный потом и каплями крови обрывок морской карты. На нем были нанесены непонятные цифровые пометки: «47-18-5». Они ничего не говорили боцману, но выглядели как шифр, как последнее послание, которое капитан пытался унести с собой.

Внезапно на палубе прямо над его головой раздался громкий, ясный скрип. Кто-то тяжело ступил на старые доски. Затем – еще шаг. Кто-то был на судне. Кто-то, кто, возможно, знал, что Клык здесь. Кто-то, кто мог вернуться за ним.

Адреналин ударил в голову, протрезвив и дав сил. Не думая, не размышляя, Клык сунул окровавленный обрывок карты в карман, рванулся к лестнице и, не помня себя, выскочил на палубу. Туман сомкнулся за его спиной, скрывая и жертву, и место преступления. Он бежал по пирсу, не разбирая дороги, и его единственной мыслью было найти кого-то. Найти полицию. Его тяжелое, хриплое дыхание разрывало тишину порта, а в ушах стоял навязчивый, мертвый взгляд капитана.

Часть 1: Тело в тумане

«Обнаружение»

Следователь по особо важным делам Олег Дорофеев вышел из служебного «Форда», поморщившись от резкого, режущего глаза света портовых прожекторов. Они врезались в туман, создавая сюрреалистичные световые тоннели, но лишь подчеркивали непроглядность окружающего мрака. Дорофеев чувствовал себя разбитым. Его помятое, покрытое трехдневной щетиной лицо выражало привычное профессиональное равнодушие, но в глубине запавших глаз читалась тяжелая, копившаяся годами усталость. От него пахло дешевым кофе и крепкими сигаретами «Мальборо» – верными спутниками бессонных ночей.

За ним, четко и быстро щелкая каблуками по мокрым, скользким доскам пирса, шла Анна Соколова – старший криминалист областного управления. Безупречный тугой хвост темных волос, холодный, аналитический взгляд серых глаз, идеально сидящее на стройной фигуре форменное пальто. Она была его полной противоположностью – собранной, точной, неэмоциональной, как скальпель. Они работали вместе три года, и за это время между ними возникла странная, невысказанная связь – понимание с полуслова, взаимное уважение и глухая стена профессиональной дистанции, которую никто из них не решался переступить.

Их встретил на палубе «Морского волка» бледный, как полотно, Семен Раков. Он сидел на ящике, зажав голову в огромных, исцарапанных руках, и мелко дрожал. Дежурный наряд уже оцепил судно, и желтая лента трепетала на влажном ветру.

«Он… он в трюме», – выдавил Клык, не поднимая головы. Голос его был хриплым и надломленным. – «Капитан…»

Дорофеев кивнул, ничего не спрашивая, и первым двинулся к зияющему черному люку. За ним, доставая фонарь и перчатки, последовала Анна.

Запах в трюме ударил в ноздри – смесь крови, мазута и страха. Тело капитана лежало там же, где его нашел Клык. Анна, не выражая ни малейших эмоций, опустилась на колени рядом, осторожно касаясь запястья, проверяя зрачки. Еще секунда – и она достала термометр, вставляя его под мышку трупу.

«Трупное окоченение в полном развитии, температура ниже окружающей среды на три градуса», – проговорила она вслух, голос ровный, диктофонный. – «Время смерти – примерно четыре часа назад. Между тремя и четырьмя утра».

Дорофеев молча стоял рядом, впитывая картину. Его глаза скользили по деталям: положению тела, разбросанным ящикам, отсутствию явных признаков борьбы.

Анна осторожно повернула голову убитого, обнажив шею. «Разрез сделан одним движением, очень точным, почти профессиональным. Лезвие было длинным, тонким и невероятно острым. Ни ссадин, ни рваных краев. Убийца либо профессионал, либо имел огромный опыт работы с холодным оружием. Возможно, флотский нож, матросская сечка, но… слишком чисто для грубой силы».

Дорофеев кивнул, доставая блокнот. Его взгляд упал на сжатый кулак. «Он что-то держал?»

Клык, стоявший на лестнице, боясь снова спуститься вниз, отозвался: «Бумажку… обрывок карты. Я… я его в карман положил. Вот».

Он протянул смятый, засаленный клочок бумаги. Дорофеев взял его пинцетом, развернул.

«Что за иероглифы?» – пробормотал он, показывая Анне.

Та присмотрелась. «Координаты. Но не стандартные морские. Скорее, личный код, условное обозначение. Видите, эти цифры? 47-18-5. Это не градусы и минуты. Слишком малы значения. Похоже на шифр».

В этот момент в дверях трюма, заслонив собой скудный свет с палубы, появилась массивная фигура. Виктор Громов, по кличке Боцман, главный грузчик причала №3, замер на пороге. Его широкая, бычья шея была украшена криво вытатуированным якорем, а лицо, испещренное морщинами и шрамами, выражало тупое недоумение.

«Опять капитан буянил, что ли?» – начал он сиплым, прокуренным голосом, но тут же замолк, его маленькие глазки уловили лежащее на полу тело. Все его напускное бахвальство мгновенно испарилось, сменившись бледностью. «Черт…»

Дорофеев внимательно, не мигая, изучил реакцию грузчика. Каждый мускул, каждое движение зрачков. «Вы близко знали капитана?» – спросил он нейтрально.

Громов перевел взгляд на следователя, потом на Клыка, потом снова на тело. «Все его знали. Крутой был мужик. Строгий, но справедливый. Не давал спуску никому».

«С кем он конфликтовал в последнее время? На кого жаловался?»

Громов мотнул головой в сторону Клыка. «Да так… со всеми бывало. Порядок любил. Кто работу сачкует – тому и доставалось».

«А с вами?» – не отступал Дорофеев.

«Со мной?» – Громов на мгновение задумался, потом махнул рукой. «Да ерунда. Вчера поругались из-за погрузки. Я паллеты не так, по его мнению, установил. Кричал, что я все испорчу, как…» Он вдруг спохватился и замолчал.

«Как что?» – мгновенно отреагировал Дорофеев.

«Да так, ничего», – буркнул Громов, отводя глаза. – «Старое вспомнил».

Дорофеев сделал в блокноте пометку жирным восклицательным знаком.

Осмотр каюты капитана не занял много времени. Она оказалась удивительно аскетичной, почти монашеской: узкая, заправленная армейским способом койка, простой письменный стол, заваленный навигационными картами и лоциями, небольшой сейф в углу. Ни безделушек, ни фотографий семьи. Лишь на стене, приколотая ржавой кнопкой, висела одна-единственная старая черно-белая фотография. На ней был запечатлен молодой, улыбающийся мужчина в морской форме, удивительно похожий на самого Василия, но лет на двадцать моложе. Тот же пронзительный взгляд, те же резкие черты лица.

«Брат?» – предположила Анна, снимая фото со стены для осмотра.

Дорофеев, не отвечая, открыл верхний ящик стола. Среди кипы бумаг, счетов и судовых журналов выделялся один конверт – качественный, плотный, с гербовой печатью портовой администрации. Внутри лежало официальное письмо, извещающее о внеплановой проверке состояния судна и судовой документации, назначенной на завтрашний день.

«Странно», – заметил следователь, показывая письмо Анне. – «Дата проверки – буквально завтра. Очень удобное время для убийства – все спишут на нервы, стресс, самоубийство перед инспекцией. Очень вовремя».

Анна между тем провела рукой под тонким матрацем койки. Ее пальцы наткнулись на что-то твердое и плоское. Это была старая, потертая на углах, кожаная записная книжка. Капитан, видимо, прятал ее от посторонних глаз. На последней странице, торопливым, нервным почерком была выведена та же последовательность цифр, что и на обрывке карты – «47-18-5». А ниже, с сильным нажимом, почти процарапана бумага, шла пометка: «Сирена не забыта. Правда всплывет».

«Что за Сирена?» – задумчиво проговорила она вслух.

В этот момент в приоткрытую дверь каюты постучали. На пороге, робко переминаясь с ноги на ногу, стояла хрупкая, худая женщина лет тридцати в мешковатой портовой форме. Ее лицо было бледным, а глаза красными от слез или бессонницы.

«Марина Львова, судовой учетчик», – тихо представилась она, запинаясь. – «Я… я слышала… про капитана. Я видела его вчера вечером, часов в десять. Он был очень взволнован, даже испуган. Говорил что-то о старом долге, который пора вернуть. О том, что пора все рассказать».

Дорофеев обменялся с Анной быстрым взглядом. «С кем он встречался перед смертью? С кем разговаривал?»

Марина опустила глаза, нервно теребя край куртки. «Не знаю точно. Он никому не доверял в последние дни. Но… он получил записку. Мальчишка-рассыльный принес. Я видела, как он ее читал, а потом побледнел и скомкал. Бумага была… необычная. С красной полосой по краю. Я такие раньше не видела».

«Записка с красной полосой», – повторил Дорофеев, делая еще одну пометку. Дело обрастало деталями, но ясности не прибавляло.

«Первые допросы»

В кают-компании «Морского волка», пропахшей чаем, дешевым кофе и вчерашним ужином, собрали ночную смену и тех, кто был на судне или рядом в последние часы. Кроме бледного Клыка и мрачного, ушедшего в себя Громова, присутствовали:

– Артем Звягинцев, судовой механик, 54 года. Человек с потухшим взглядом и вечными масляными пятнами на руках и робе. Он сидел, сгорбившись, и смотрел в стол, избегая встретиться глазами с кем бы то ни было.

– Павел Чижиков по кличке Чиж, юнга, 19 лет. Щуплый, вертлявый паренек, который постоянно ерзал на стуле, глотал слюну и обводил всех испуганным, птичьим взглядом.

– Вадим Степанов, кок. Спокойный, невозмутимый мужчина лет пятидесяти с умными, внимательными глазами. Он сидел ровно, сложив руки на столе, и наблюдал за происходящим с тихой, отстраненной грустью.

Дорофеев начал по порядку, с механика. «Артем… Артем Звягинцев? Где вы были сегодня с полуночи до четырех утра?»

Звягинцев поднял на него усталые глаза. «В машинном отделении. Левый дизель барахлит, подшипники гудит. Возился с ним. Опять».