Читать онлайн За поворотом будет дождь. 13 рассказов слушателей курса Анны Гутиевой

Авторы: Лизкин Игорь, Тирас Рита, Тумина Елена, Тин-Ифсан, Ушакова Лана, Юта Макс, Циталашвили Тамара, Шах Арзигуль, Шульгина Светлана, Иванов Искандер, Кузьмишина Ольга, Ред Изабелла

Продюсерское агентство Антон Чиж Book Producing Agency

Корректор Ольга Рыбина

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Игорь Лизкин, 2025

© Рита Тирас, 2025

© Елена Тумина, 2025

© Тин-Ифсан, 2025

© Лана Ушакова, 2025

© Макс Юта, 2025

© Тамара Циталашвили, 2025

© Арзигуль Шах, 2025

© Светлана Шульгина, 2025

© Искандер Иванов, 2025

© Ольга Кузьмишина, 2025

© Изабелла Ред, 2025

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-8826-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Игорь Лизкин.

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Мы не достигли ровно ничего,

Когда уныло наше торжество:

Милей – погибнуть, чем, других губя,

Жить в смутном счастье и терзать себя.

⠀В. Шекспир. Макбет

Это дело произошло в самом начале моей полицейской карьеры, но оно навсегда осталось в памяти, неразрывно связанное с моей судьбой. Оно помогло мне понять несовместимость семейной жизни и профессиональной деятельности.

После окончания полицейской академии я получил хорошую должность при полицейском управлении Абервилля. В том же году я познакомился, как я полагал, со своей будущей невестой, Кристиной. Наш роман развивался очень бурно, и я уже видел себя семейным человеком, который после тяжёлого рабочего дня приходит в тёплый и уютный дом, где его встречает любимая женщина, ну и, конечно, пара ребятишек. Наивный, я ещё не осознал тогда, что рабочими в полиции могут быть не только дни, но и ночи, и недели.

Её семья очень чтила семейные традиции, и на семейном ужине, где соберутся все её ближайшие родственники, должна была состояться наша помолвка. Мой наглаженный фрак висел в шкафу, подарки для родителей и кольцо для невесты упакованы в красивые коробки. Но накануне помолвки ранним утром раздался резкий стук в мою дверь. Это был сержант из нашего полицейского управления, который сообщил, что по приказу комиссара я должен немедленно выехать в поместье Чарльза Брауна, где во время рождественского ужина была отравлена его жена. Как пояснил сержант, дело было неотложным, так как Браун был раньше высокопоставленным чиновником и знаком с министром, поэтому распоряжение пришло с самого верха.

Поместье было расположено в двадцати километрах от города. Последствия рождественского снегопада очень сильно затрудняли путь, и я добрался туда только к полудню. В поместье меня встретил сержант Герберт из местного отделения полиции, который и ввёл в курс дела.

– Убийство произошло во время рождественского ужина. Жена хозяина поместья Барбара Браун выпила бокал вина, после этого ей стало плохо и она умерла, что констатировал находившийся здесь доктор Грегори. На ужине, включая погибшую, присутствовали пять человек, не считая прислуги. Это Чарльз Браун, хозяин поместья; Дэниел, брат первой жены Чарльза; Амелия, дочь хозяина поместья от первого брака, и доктор Грегори Хьюз, лечащий врач семьи. Все участники ужина сейчас находятся в своих комнатах под присмотром моего помощника, констебля Брендона. Тело Барбары увезено в судебный морг.

– Какие следственные действия были проведены? – спросил я.

– Изъяты все бокалы, из которых пили участники ужина, и у всех взяты отпечатки пальцев. При обыске в комнате Барбары была обнаружена тетрадь с её записями и несколько подозрительных веществ. Судя по характерному запаху миндаля, одно из них может быть ядом, цианистым калием, но точно это сможет определить только эксперт. Обыск других комнат дома не выявил ничего подозрительного. Эксперт увёз все материалы в лабораторию и обещал к ужину сообщить результаты.

Я положительно оценил работу сержанта и поблагодарил его за добросовестную работу по сбору доказательств. Я расположился в библиотеке, которая стала моим кабинетом.

Итак, что мы имеем, если яд принадлежал погибшей, значит, она сама могла решить расстаться с жизнью, возможно, это самоубийство. Да, тогда стоило ли мне ехать в такую даль? Но если будет всё так просто и я быстро разберусь в этом деле, то я ещё успею попасть на свою помолвку. Я решил позвонить Кристине, чтобы предупредить её, если я немного опоздаю на ужин. Я спросил сержанта, где телефон, он сказал, что опять поднимается буран и телефонная связь перестала работать, видимо, где-то оборвана линия. Чтобы отвлечься от своих невесёлых мыслей, я занялся чтением дневника Барбары. Я открыл его наугад, на первой попавшейся странице и стал читать. Сначала шли какие-то описания погоды и женских сплетен, но вот попалось нечто поинтереснее.

Чем больше я читал дневник Барбары, тем больше я убеждался, какие страсти таятся, казалось бы, в простой семенной жизни, и она уже не представлялась мне такой счастливой и безоблачной, какой казалась мне в мечтах. Кроме этого, я сделал один важный вывод для расследования дела: Барбара слишком любила свою не очень счастливую жизнь и не могла себя отравить. Но у неё был свой мотив убить своего ненавистного мужа, и это как-то могло быть связано с её собственной смертью, не мог ли ревнивый муж отравить её?

Я попросил сержанта Герберта собрать всех жителей поместья в гостиной и приступил к допросам.

Я решил начать с Чарльза, мужа убитой женщины, это был уже не молодой мужчина, шестидесяти с небольшим лет, очевидно не очень здоровый, это было видно по тому, как он тяжело дышал.

– Какие отношения были у вас с женой? – спросил я.

– Обычные, как во всех семьях, были разногласия, но в целом мы жили дружно, – спокойно, но не очень уверенно ответил Чарльз.

– Вы ревновали свою жену?

– Вы знаете, у нас большая разница в возрасте, но нет, я не ревновал, может просто завидовал её молодости и страдал от своей немощности.

– Я хочу зачитать вам вот это: «Сегодня Чарльз опять доставал меня своим брюзжанием. Он раздражён своими болезнями, тем, что он вышел в отставку и не может позволить себе вести безбедную жизнь как раньше. Он ревнует меня к моей молодости, к Дэниелу, к доктору Грегори и не перестаёт упрекать меня в изменах. Я в тисках обстоятельств этой постылой жизни. Ах, как хотелось бы вырваться на свободу, избавиться от Чарльза… нет, нет, это грех думать так, я этого никогда не сделаю», – это отрывок из дневника вашей жены.

– Да, да, я ревновал её! Но я её не убивал! – бешено вскричал Чарльз.

– «Чарльз подлец, ради денег он готов на любую подлость, сегодня он предложил мне чуть ли не переспать с Дэниелом, чтобы сам он мог завладеть его деньгами. Как это отвратительно. Я страдала, но я хотела сохранить семейные отношения, но это предложение повергло меня в шок, я начинаю ненавидеть своего мужа…» Это тоже отрывок из дневника вашей жены. Что вы скажете на это?

Чарльз дрожащей рукой стал вытирать капли пота на лбу и, закрыв лицо, проговорил:

– Всё не так, она всё не так поняла, – скрипучий старческий голос ломался.

– Какие деньги Дэниела вы хотели присвоить?

– Это было его добровольное желание, благодарность за то, что он уже несколько лет живёт в моём доме, – быстро ответил Чарльз.

– Поэтому вы принуждали свою жену переспать с ним?

Чарльз опустил голову и вдруг, резко подняв её, заявил:

– Вы не имеет права спрашивать меня об этом, это не ваше дело.

Он смотрел прямо, его глаза налились злостью.

Это уже не был старый человек, разбитый горем, это был тролль, который тиранил свою невинную жертву.

– Вы убили свою жену?

– Нет, нет, – завизжал Чарльз.

– Всё, идите! Ждите в гостиной!

Он вполне мог убить свою жену, за этим тщедушным на вид стариком кроется злодей, который ради денег готов пойти на любые преступления, но мог ли он убить из ревности свою жену, которая была моложе его на тридцать лет? На этот вопрос у меня не было ответа.

После того как Чарльз вышел, зашёл сержант, я попросил его обратить внимание, как будут вести себя подозреваемые, о чём они будут говорить после допроса, я постараюсь вывести их из равновесия, и они должны начать проявлять себя.

Дэниел был мужчина средних лет, он выглядел совершенно потерянным, не зная, куда деть руки, он мял в руках свою кепку.

– Какие отношения у вас были с Барбарой?

– Это была святая женщина. Я… я любил её, но она была замужем и хранила верность семье, несмотря на то, что была глубоко несчастна в браке.

– А вы не хотели убить её мужа?

– Нет, нет, что вы, никогда, Чарльз так добр ко мне.

– А Барбара хотела убить своего мужа?

Дэниел молчал, его руки перестали двигаться, он сжал их в кулаки.

– Ладно, я помогу вам. Я зачитаю вам то, что написала в дневнике Барбара: «Я в отчаянии, Чарльз устроил сегодня очередной скандал. Я больше не могу терпеть. На свободу любой ценой. Эта цена – моя бессмертная душа. Я думаю о том, чтобы убить его. Нет никого, кто мог бы помочь мне, и у меня не хватает такой решительности действовать, как у леди Макбет. Сегодня я попробовала поговорила об этом с Дэниелом, он чистый и добрый человек, но он не способен на действия, когда я сказала ему о своей цели, он испугался, замахал руками и расплакался… Нет, нет ни одного мужчины, кто мог бы защитить меня…»

– Нет, нет, нет, она бы не смогла, – выкрикнул Дэниел.

– Кто мог отравить Барбару? Мог это сделать Чарльз?

– Не знаю, – тихо проговорил Дэниел.

Но я почувствовал, что он что-то скрывает.

– Всё, идите и ждите! – резко сказал я.

Не ожидая такого резкого перехода, Дэниел сидел не двигаясь и смотрел растерянно на меня. Он не был способен убить кого-либо, тем более любимую женщину. У него не было никого очевидного мотива.

Доктор Грегори относился к тому типу мужчин, которых называют героями-любовниками, в худшем исполнении – самцами, об этом говорил его пиджак модного тёмно-синего цвета и его блеклые наглые глаза.

– В каких отношения вы были с погибшей женщиной?

– С Барбарой? Она, как и Чарльз, была моей пациенткой.

– И ничего больше?

– Боже мой, всё это сплетни, которые вам наговорил Дэниел, он сам по уши был влюблён в Барбару и ревновал к ней всех.

– Вы убили Барбару?

– Глупости, да, я люблю женщин, но живых!

– Тогда я зачитаю вам один отрывок: «Грегори опять вчера приставал ко мне. Его домогательства становятся всё наглее и наглее. Он предложил мне встретиться завтра в городе, в отеле, при этом он схватил меня и пытался поцеловать, несмотря на всё моё сопротивление, и только когда в комнату внезапно вошёл Дэниел, он отпустил меня. Уходя, он завил: всё равно ты будешь моей, никуда не денешься… Я плакала весь вечер и даже не пошла не ужин. Как ужасно в этом мире быть женщиной!»

– Ну и что, это обычный флирт с женщиной. Разве это преступление?!

– А у вас есть какие-нибудь моральные устои? Она ведь была замужем.

– Какие устои? Она просто ломалась, как и многие другие. А что, замужние женщины не хотят развлечений? Вы не представляете, как это приятно разрушать их невинность, как, развращаясь, они становится настоящими самками в постели…

– Заткнись!

– Что! Это оскорбление, вы не имеет права, я буду жаловаться.

– Идите вон!

После этого допроса мне захотелось пойти и помыть руки, как будто я прикоснулся к дерьму. В то время я ещё не встречал такого цинизма по отношению к женщинам. Мои представления об отношениях мужчины и женщины были ещё полны романтизма и мечтаний о родстве любящих душ, а не только тел. Но этот бездушный ловелас тоже навряд ли мог убить женщину, для убийства нужны чувства и страсти. Он убивал не тела, а души.

Последней зашла Амелия, дочь Чарльза от первого брака. Это была молодая девушка, двадцати с небольшим лет, но, несмотря на это, чувствовалось, что она обладала твёрдым характером. Её нельзя было назвать некрасивой, но она была какой-то блеклой, незапоминающейся, одной из сотни одинаковых, неразличимых женщин.

– В каких отношениях вы были с Барбарой?

– Это моя мачеха, я терпела её, а она меня, – сдержанно ответила Амелия.

– Этому были какие-то причины?

– Всё очевидно, она вышла за отца ради денег и его положения в обществе. Она подкупила его своей молодостью. Плюс мне ещё когда-нибудь придётся делить с ней наследство семьи. Скажем так, мы мирно сосуществовали.

– А что вы скажете на это: «В моем тяжёлом положении я хотела найти хотя бы одну добрую душу и очень хотела сблизиться с Амелией. Она тоже была сначала расположена ко мне. Ей нравится доктор, а он её не замечал. Она попросила меня как-то поговорить с доктором об этом. Когда я заговорила с ним, он подумал, что я придумала этот как предлог, чтобы сблизиться с ним. Он схватил меня и сказал, зачем ему эта дурнушка Амелия, ему нужна только я. Амелия, вошедшая в этот момент в комнату, услышала это. С этого момента она возненавидела меня. Кто-то изрезал моё любимое платье, бросил в пруд книгу, которую я забыла на скамейке, отравил мою любимую кошку. Я думаю, что это могла сделать только Амелия…»

– Да, я ненавидела её, ну и что из этого. Эта гадина сдохла сама по своей воле, так ей и надо.

Её лицо исказилось злостью, глаза налились кровью.

– Вы отравили её?

– Это ложь! Вы ничего не докажете!

– Всё, идите, – сказал я.

Такая молодая девушка и столько злости, да кого же мог породить отец-тролль, такого же тролля. У неё был реальный мотив убить мачеху, на фоне которой она выглядела полной дурнушкой, что может быть оскорбительнее для любой женщины?

В гостиной раздался какой-то шум, я вошёл. Сержант держал Дэниела, который рвался напасть на Чарльза и отталкивал от него Амелию.

– Что случилось?

– Дэниел с криком «подлец, это ты убил её» врезал пощёчину Чарльзу и бросился на него, Амелия вцепилась в волосы Дэниелу и пыталась оттянуть его от отца, мне пришлось разнимать всех их, – пояснил сержант.

– Дэниел, в чём дело? – спросил я. – Что вы знаете, почему вы уверены, что Чарльз убил свою жену?

Дэниел от сильного волнения не мог сразу говорить, ему налили стакан воды, и я повторил свой вопрос.

– Во время ужина из-за сильного снегопада часто гас свет, и в конце концов мы поставили свечи. В один из моментов, когда погас свет, я видел, как Чарльз поменял свой бокал с бокалом Барбары.

Наконец-то в этом деле появился хоть один подозреваемый, подумал я. Может мне всё же удастся сегодня вечером попасть на свою помолвку. Это напоминание опять больно кольнуло меня, а телефонной связи всё не было, и я даже не мог предупредить, если задержусь.

– Дэниел, теперь это дело полиции, перестаньте скандалить с Чарльзом, иначе мне придётся вас арестовать.

– Чарльз, – обратился я к нему – зачем вы поменяли бокалы?

Тяжело вздохнув, Чарльз упал в рядом стоящее кресло, лицо его покрылось потом. Он медленно заговорил:

– Да, я поменял бокалы, потому что я тоже обнаружил дневник Барбары, который вы читали. Я узнал, что Барбара может отравить меня, поэтому, когда она подала мне за столом бокал, я испугался, что вино отравлено, и, воспользовавшись отключением света, поменялся с ней бокалами.

– В вашем бокале был яд?

– Не знаю, но Барбара умерла, выпив из этого бокала.

Дело принимало новый оборот. Выходит, Барбара хотела отравить своего мужа. Да, у неё был реальный мотив избавиться от этого деспота.

Уже было около восьми часов вечера, ураган прекратился, наконец восстановилась телефонная связь. Я поспешил дозвониться в город, поговорить с Кристиной, и попытался объяснить ей ситуацию.

– Генри, как ты мог бросить меня в день помолвки, – в трубке послышались всхлипывания, переходящие в рыдания, – собрались все родственники. Что я скажу родителям?

– Кристина, пойми, это моя работа, я не мог поступить иначе.

– Да, я поняла, что не я, а твоя работа будет для тебя всегда на первом месте, пойми, что это не устроит ни одну женщину!

Трубу взял отец Кристины.

– Вы опозорили нашу дочь и всю нашу семью, вы никогда не будете членом нашей семьи и не смейте больше звонить и преследовать мою дочь.

В трубке раздались гудки. Моя семейная жизнь закончилась не начавшись. Настроение было отвратительное. Но надо было заканчивать это дело. Приехавший эксперт рассказал о результатах своих исследований.

В зале был накрыт стол, как в вечер убийства. Все участники событий собрались за столом и расселись на свои места. Во главе стола сидел Чарльз, слева от него Дэниел, а затем доктор, справа было место Барбары, затем сидела Амелия. Я сел на место Барбары. В комнате присутствовали сержант и эксперт-криминалист.

– Итак, господа, мы должны реконструировать обстановку того, что произошло в вечер гибели Барбары, – начал я. – Чарльз, что вы помните?

– Вечером был сильный буран, я только помню, что несколько раз у нас отключался свет и к концу ужина пришлось зажечь свечи, потому что где-то оборвался провод.

– А вы, доктор?

– Ужин был замечательным. К концу ужина Чарльз решил угостить нас каким-то удивительным итальянским вином, которое где-то достала Амелия. Это было тёмно-коричневое амаретто. Хотя новым оно было только для Чарльза. Да, и я помню, когда Барбара передала бокал с вином Чарльзу, он сказал: «Надеюсь, оно не отравлено», и все засмеялись, – сказал доктор.

– Да, я так сказал, но это была шутка, – пояснил Чарльз.

– А вы, Амелия, что можете вспомнить, заметили ли что-нибудь необычное?

– Я видела только, как опять эта… выделывалась за столом, и все мужики крутились вокруг неё, – зло сказала Амелия.

– Барбара была очень печальна, – заметил Дэниел.

– Итак, – сказал я, – Чарльз заменил бокал Барбары, поставив ей свой бокал. Экспертиза обнаружила, что в бокале Барбары был яд – это цианистый калий. Этот яд имеет запах миндаля, поэтому он не чувствуется в таком вине, как амаретто, которое тоже настаивается на косточках миндаля и имеет его запах. Очевидно, что преступник заранее предусмотрел это, предложив его на дижестив1.

– Значит, Чарльз был прав, отравить хотели его? – спросил доктор Грегори.

– Тут возникает «но». На бокале, из которого пила Барбара, не было отпечатков Чарльза, которые он должен был оставить, переставляя свой бокал ей.

– Как же так? – удивился Дэниел.

– Это значит, что кто-то другой заменил бокал Барбары, который поставил ей Чарльз, на бокал с ядом и забрал её бокал, вернее бокал Чарльза. Отпечатки Чарльза были обнаружены на бокале Амелии! Вы можете пояснить, как к вам попал этот бокал и где был ваш бокал?

– Это какая-то ошибка! Она сам отравила себя! – закричала Амелия.

– Вы, как я понял, не можете это объяснить. Но тогда вы может быть объясните, почему на бокале Барбары, в котором был яд, были ваши отпечатки?

– Это ложь, ложь!

– Да, это вы поставили Барбаре бокал с ядом. И ещё одно доказательство. На флаконе, найденном в комнате Барбары, где был обнаружен яд, не было ни чьих отпечатков пальцев, кто-то предусмотрительно и их стер, но на шкатулке, в которой хранился яд, найдены ваши отпечатки, Амелия, как это вы можете объяснить?

– Так и надо было этой ведьме… – истерически закричала Амелия.

Все молчали. Амелия рыдала, закрыв лицо руками, она низко наклонила голову, её плечи тряслись, доктор протянул ей стакан воды, она не реагировала. Доктор бросился к своему саквояжу.

– Я поставлю ей успокаивающий укол, – сказал он.

Амелию уложили в кровать. Все опять собрались за столом. Все молчали, стараясь не глядеть друг на друга.

– Теперь я уеду из этого проклятого дома, – тихо сказал Дэниел и поднялся из-за стола.

– Да и мне пора, – сказал доктор Грегори, – надо навестить своих пациентов, а то я тут загостился.

Вдруг раздался скрип ступенек лестницы, все обернулись: по лестнице со второго этажа спускалась Амелия. Она была одета в длинную белую ночную рубашку, волосы её были распущены, она медленно ступала по ступеням босыми ногами. Взгляд её был отрешённый, она смотрела куда-то вдаль. Доктор поспешил к ней, он хотел взять её за руку, но она оттолкнула его.

– Нет, нет, я должна помыть мои руки, дайте мне воды, воды!

Она начала тереть руки друг о друга, шепча только одно слово: «воды, воды, воды…»

Моя работа была закончена, преступление раскрыто, дальнейшим должно было заниматься местное отделение полиции. Но безрадостно возвращался я домой, вся моя личная жизнь была разрушена. Сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что это дело спасло меня от большой ошибки – стать семейным человеком. Моя работа и семья несовместимы, и мой брак наверняка бы разрушился через некоторое время, принеся страдания нам обоим.

Рита Тирас.

КОТЯРА

Кафе «Примус» открыло летний сезон. Знакомая полосатая маркиза обозначила зону на тротуаре, лёгкие стулья окружили столики. Зиночка улыбнулась и поспешила занять своё место – там, за большой кадкой с пальмой. Это была традиция – каждое утро по пути на работу Зиночка выпивала здесь чашечку кофе с маленькой тарталеткой. Больше себе позволить она не могла – часики натикали без малого тридцать лет, и теперь чуть располневшие бока требовали к себе особого внимания. «Одиночество – сволочь!» – вспомнилось ей, как вчера зажигала в караоке вместе с Регинкой. Да-да, иногда Зиночка позволяла себе в маленьком ресторанчике на набережной выйти из юдоли диеты и тоски.

Едва Зиночка сделала заказ, как толстый рыжий котяра занял стул напротив, уставился на неё жёлтыми зрачками.

– Брысь! – почти ласково сказала девушка.

Кот зевнул.

«Хоть бы раз сказали что-нибудь благожелательное», – промелькнуло в наглых глазах.

– Ну, сиди-сиди. Ты мне не мешаешь.

Молоденький официант принёс заказ.

– Скажите, – задержала его Зиночка, – это ваш кот?

– Нет. Приблуда какой-то.

Котяра глянул осуждающе и спрыгнул на землю.

Зиночка спешила в кафе как на свидание. Появление в жизни рыжего пройдохи вносило в её одиночество нотку интереса и предвкушения. Она уже привыкла по утрам видеть напротив эту рыжую наглую морду, держащую себя с достоинством королевской особы. А вчера кот даже допустил Зиночку к своему телу и довольно прикрыл глаза, когда она почесала его подбородок.

Зиночка уже выпила кофе, но котяры всё не было.

– Разрешите?

Большой мужчина с пышными золотистыми усами галантно наклонился, отодвинул стул.

– Это место… – начала было Зиночка, но подумала: глупо отказывать мужчине из-за кота, и согласно кивнула.

– Васисуалий.

Утренние встречи в кафе незаметно перешли в вечерние прогулки по засыпающему городу. Аромат свежей листвы, песни Василия под гитару в каком-нибудь дворике, его приятный негромкий голос, рассказывающий смешные истории, разрушали её одиночество и давали надежду. Сначала к Василию Зиночка относилась настороженно. Балагур, заигрывающий весёлыми глазками, в свободной одежде, он казался ей несерьёзным и ненадёжным. Тогда как она в своих мечтах видела строгого интеллигента в костюме и галстуке, ну, вот, как учитель Аркадий Викторович из соседнего дома. Но обаятельный Василий нравился ей всё больше, и Зиночка глазом не успела моргнуть, как летом он уже поселился в её квартире.

С этой минуты устоявшийся внутренний мирок Зиночки дал трещину.

Да-да, её желание сбылось. По утрам она не просыпалась в холодном одиночестве: рядом посапывал Василий, милый и такой домашний. Жизнь стала уютной и тёплой. С другой стороны, Зиночка чувствовала: Васисуалий – не для неё. Это тревожило и нагнетало. Покопавшись в себе, нашла причину сомнений: она боялась, что не сможет удержать этого независимого и сексуально привлекательного мужчину. А Зиночка не хотела повторения той боли, какую переживала, расставшись с мужем.

– Дурёха ты, Зин, – соседка Регина была подругой по прошлому безгрешному периоду её жизни. – И чего носом крутить? Всё рыцаря ждёшь на белом коне? Так это зря. Его даже лошадь не дождалась – сдохла! А Васька твой не мужик – мечта! Не хочешь – отдай мне.

– Он что, компот?

– По мне, так я бы его быстро к рукам прибрала.

– Ну уж нет. «Такая корова нужна самому», – пробормотала Зиночка и перевела тему.

Интерес Регины к Василию на время заглушил сомнения. Вечером, приходя с работы, Зиночка видела Васю либо на диване, либо жующего на кухне. Она прошерстила его телефон и не нашла ничего подозрительного.

«Может, и вправду любит? – удивлялась Зиночка, почёсывая за ушком любовника, положившего ей на колени голову. – Как сказала Регина? Такой муж многого стоит?»

И Зиночка решила, что Васисуалия надо во что бы то ни стало приручить. Это было правильное решение: особого выбора-то у неё не было.

«Ты, главное, мужа накорми, а потом с него спрашивай», – вспомнились бабушкины наставления. И, хоть этот совет не сработал в первом замужестве, Зиночка кинулась восстанавливать забытые рецепты.

Пересмотрела свой старый блокнот, где аккуратным почерком были записаны перечни продуктов, граммы и миллилитры. В салоне красоты «SaХар», хозяйкой которого она была, прислушивалась к девчонкам, когда те делились секретами новых блюд. Зиночка терпеть не могла готовить, но каждый день добросовестно составляла для своего лежебоки меню. Так на столе появились отбивные, винегрет и щи, тушёная и подрумяненная на сале картошечка, салаты, пироги и даже тирамису. Особенно Василий уважал рыбку. В любом виде: жареную и на пару, застывшую в студне или розоватую начинку в пироге. Казалось, он даже мурчал, поглощая ароматные кусочки.

Однажды, вкусив рыбных котлет, Васисуалий, промокнув батистовой салфеткой усы, стал перед Зиночкой на колено и, пропев невероятно красивую речь любви, сделал ей предложение.

Застигнутая врасплох Зиночка выдохнула:

– Согласна.

Цель была достигнута. Она приручила его!

Замужество блаженства не принесло.

Ей хотелось праздника: летом отдыха на море, вечеров в весёлой компании, осенью прогулок в пахнущем грибами лесу… Да в конце концов, просто сходить в кино.

Зиночка стояла у залитого дождевой водой окна: жёлтая яркая листва за стеклом, как несбыточная летняя мечта, тонула в её слезах; мокрый бульвар, растворяясь в серой пелене, уходил в никуда. Сумерки, словно новые печали, ложились на плечи.

Тоска.

Зиночка покосилась на довольного Василия. Вот кому хорошо: день и ночь играет. И не надоест! Она не раз пожалела, что купила ему компьютер, да чего уж теперь локти кусать.

Прежде спокойная и милая, Зиночка не замечала, как превращалась в вечно недовольную вспыльчивую особу.

– Понимаешь, – жаловалась она Регине на кухне, – я ему уже открытым текстом говорю: «Иди работать!»

– А он?

– И ухом не ведёт!

– Зато мужик в доме – вот что главное, – наставляла Регина.

– Где он, мужик в доме? Кресло сломалось – пальцем не шевельнул. Раковина засорилась, так сама и прочистила. Бабушка говорила, у мужика руки должны быть, а не грабли жену в постели искать.

– У-у-у! Бабушка! Сейчас время другое, мужики другие. Хочется прийти с работы, а тебя ждут…

– Ну и заведи себе кота.

– Прижаться к кому-то родному… Да просто поговорить. Чё тебе, Зинка, не живётся? Не пьёт, не гуляет. Обижает тебя?

– Н-нет. Мы даже не ругаемся.

– Вот видишь. Ты, Зин, эта… перфекционистка, – Регина прокатала во рту новое словечко. – Чего ты к мужику цепляешься?

– Ну, как тебе объяснить? Раздражать стал жутко. Спит и ест, ест и спит. Хоть бы раз за собой убрал. Посуду помыл.

– Ой! Много ты мужиков знаешь, чтобы посуду… А твой бывший?

– Тот – другая заноза. Но он хоть зарплату приносил.

– Ага. И всю пропивал. Так какая разница, ходит мужик на работу или нет?

– Резонно. Только не о таком муже я мечтала. Не о таком. Мне нужен образованный, надёжный, а не этот лоботряс.

– А где ж его найдёшь, чтобы не пил, не курил, по бабам не шлялся, да ещё и работал? – вздыхала Регина.

Такие разговоры немного отрезвляли, давали передышку. И порой Зиночка сама не могла вспомнить, за что злилась на мужа, из-за чего закатывала скандал. Достаток в доме есть. Как мужчина Василий безупречен. Ни в чём её не ограничивает. Надо с подружками посидеть – не вопрос, да хоть до утра. Я, говорит, тебе доверяю. В Египет – пожалуйста, но, правда, без него. Ну, не любит Вася из дома выходить, домашний он.

Надо полагать, потому что муж не пререкался, не вставал на дыбы и не спорил, без его возражений и ответного сопротивления Зиночкина злость всегда сходила на нет, а потом и вовсе растворялась в мягких уютных объятиях.

А утром – всё сначала!

Раздражение накапливалось.

Каждый день Зиночка повторяла как мантру, что так живут тысячи женщин. Ну, практически все.

И почти смирилась.

С первыми мартовскими ароматами Василий оживился и, несмотря на холодные вечера, стал где-то пропадать. Сначала Зиночка не придала этому значения. Не видя мужа на диване, она почувствовала надежду, что привычный уже, но ещё не принимаемый ею мир зашатался и, возможно, изменится: Василий возьмётся за ум и найдёт, наконец, работу.

Но всё обернулось другим боком.

Ночные вылазки мужа с гитарой в руках всё больше настораживали. Разговоры и вопросы, куда он собрался, ни к чему не приводили, только раздражали Василия и нервировали её саму. И однажды Зиночка, поглядывая на храпевшего мужа и договорившись с совестью, что все так делают, залезла в его телефон.

Ах, зачем мы шарим в куртках, проверяем брюки и включаем мобильники своих мужей? Всё это следствие нашей неуверенности в себе и древних как мир подозрений в неверности. Какие тайны хотим найти в замусоленных карманах небрежно брошенных джинсов? Подтверждение измены? Скажите себе, что ничего этого нет, и спите спокойно. А муж придёт, да хоть под утро, предположим, даже пахнущий духами, вспомните, что вы – королева и, так и быть, на этот раз смертную казнь отменяете. Что поделаешь, в королевских домах так принято – иметь фавориток. Пройдёт, всё обязательно пройдёт, нагуляется и вернётся в стойло. Если любите – потерпите и, главное, не рисуйте себе глупых эротических сцен. Не любите? Ну, тогда с глаз долой.

Зиночка не любила.

Но обида холодной водой хлестнула и затопила её всю.

Целый день у Зиночки раздирали сердечко, скребли на душе кошки. Скандалить с Василием она не могла по двум причинам. Во-первых, тот спал, но, главное, она ещё не подобрала для него самые сердечные и заветные слова.

– Отсыпается, котяра, – сквозь зубы шипела она. Переписка Васьки с некоей Мурой стояла перед глазами. Лайки, сердечки, поцелуйчики и признания пестрели в сообщениях. Было даже одно безобидное селфи Муры с её Васей, но у Зиночки включилось воображение, и оно унесло её прямёхонько к постели этой… этой… мерзавки, распутницы, этой блудни!

Васька выкрутился. Помогал другу машину чинить. (Ага, помогал он! С гитарой!) А Мурка – так это его сестрёнка троюродная. Короче успокоил и усыпил переживания нежными объятиями и поцелуями.

«Мужу спуску не давай! Мужикам веры нет. Зазеваешься – он уже налево сходил, и заметь, не на работу!» – вспоминала Зиночка, что говорила бабушка её матери.

И она Ваську таки выследила.

Сначала на Регину грешила. Васисуалий в одних тапочках – шасть с мусорным ведром на улицу – и нет его до утра. В тапочках далеко не уйдёшь, тут он, где-то рядом. Но Регина была ни при чём. В соседний подъезд похаживал, к Надьке, когда её муж в рейсе. А ничего, Надьке этой Зиночка в салоне лично волосы покрасила, одни клочья остались у кошки драной. И на ухо ласково шепнула:

– Ещё раз Ваську моего примешь, скальп сниму.

А дома, как положено, закатила скандал: с битьём посуды и киданием кухонных предметов в рыжую голову. Супруги даже подрались. Вернее, нападала Зиночка, Васька оборонялся. Поцарапал, гад, и ушёл.

На второй день Зиночка в салон не пошла. Рыдала весь день до опухших глаз и прихода Регины.

Кто знает, чем бы закончился этот инцидент, этот пердюмонокль, как выразилась она при Регине, но подруга потащила её в частный сектор, на краю которого жила колдунья.

Избушка, что по самые окна вросла в землю, не была похожа на жилище успешной ясновидящей. Тем не менее они открыли калитку.

Сначала Зиночке показалось, что в глубине заросшего высокой полынью и чертополохом двора стоит кресло, но приблизившись, она поняла, что никакое это не кресло, а самая настоящая живая бабка, которой по виду было лет сто, а то и больше. Она стояла боком, опираясь на чёрный посох, и искоса буравила их недобрым глазом. Другой глаз был закрыт коричневой повязкой. «Какого чёрта я здесь делаю? – досадовала на себя Зиночка. – Какие гадания? Ерунда это всё!»

– Слава богу, застали дома, – зашептала Регина. – Говорят, уйдёт и нет по нескольку дней. Где ходит – неизвестно. Её ни разу даже в магазине не видели. Ведьма. Здравствуйте, бабушка!

– Какая я тебе бабушка?! – зло проскрипела та.

Зиночка смотрит, а это вовсе не старуха, а молодая женщина, и в руках у неё и не клюка, а метла, и об её сапожок трётся здоровенный рыжий котяра.

– Ведьма! – ахнула Регина.

– Ведьма, – представилась красотка и повернулась к Зиночке. – Ты моего Ваську не обижай, кот он добрый, а то, что не работает… Где ж ты видела работающих котов? Разве что мышку… Оно тебе надо? Вот ещё выдумки!

– Но как же…

– Март! Март, март. Погуляет твой котюня и вернётся. Такая у котов природа. А так он домашний. Да, Васька?

Кот поднял морду и, глядя ведьме в глаза, согласно замурчал.

– Видишь, ласковый, верный.

– Да уж, верный.

– Я говорю – верный! – ведьма сердито зыркнула на Зиночку. – Ты думай, с кем живёшь! Кот у тебя, кот! Раньше ты с кем жила?

Зина махнула рукой:

– С козлом я жила.

– Во-от! Начинаешь понимать.

– Но я же хотела такого, как…

– Аркадий Викторович Жираф? Так тебе до него не дотянуться. Он же профэссор, – ведьма с ноткой презрения протянула букву «э». – Вот ты при нём презираемой плебейкой бы и прожила. Хочешь? Нет? Есть у меня один Осёл. В хорошем смысле. Вкалывает, шабашит. Так ты и с ним в Турцию не слетаешь, да и говорить с ним не о чем. И чем же он лучше Васьки? Жаба, Индюк тебя не интересуют?

– Нет, нет! Простите, …э…

– Ведьма Петровна я. Эх, люди! Определитесь сначала, а потом мечтайте! Чего ты хотела? Денег? Ну! Вспоминай!

– Нет, – слегка удивилась Зиночка, – денег предостаточно. Я хотела… Я мужа хотела, чтобы всегда дома был, – и тихо добавила: – и любил меня.

Ведьма впилась взглядом в Зиночкины глаза. Казалось, открылся некий канал, и по нему мысли одной переливались в дендриты нейронов другой.

– Спасибо, Ведьма Петровна. Я всё поняла.

– Теперь ты, – Ведьма Петровна повернулась к Регине, – никак не выберешь?

– Так я это… наоборот… – стала заикаться Регина, – мне бы хоть какого.

– Врёшь. Помни, с кем говоришь! Думай!

Регина на секунду замерла, потом затараторила:

– Чтобы денег зарабатывал. Много. А, нет, не так! Чтобы мне денег приносил, чтобы дом у речки построил…

– Хватит! – Ведьма с тоской посмотрела на чёрную тучу, что стремительно закрывала небосвод. Порыв ветра согнул молодую яблоньку, да так, что у той затрещали ветки. – Прощайте! – Ведьма распахнула свой взгляд, и он, а может быть, блеск молнии озарил всё вокруг. Зиночка зажмурилась от яркого света, услыхала откуда-то сверху:

– Человек – это его тайна!

Зиночка открыла глаза и с изумлением увидела себя на кухне у Регины.

– Ты, чай, чай… Тьфу! Ты, случайно, чай не на мухоморах заваривала?

Регина, оглядываясь, зашептала:

– Что это было?

Звонок в дверь отвлёк их от предположений.

На пороге стоял одетый не по сезону в тёплую куртку с меховым капюшоном мужчина.

– Вы – Регина? Этот адрес мне дал Владик, ваш брат.

– А, да! Он мне что-то говорил. Вы Толик? С Сабетты? Вахтовик?

– Он самый. Владик сказал, у вас можно денёк-другой перекантоваться.

– Проходите.

Уходя, Зиночка тихонько сказала:

– А тебе не кажется, что этот Толик немного напоминает бобра?

– Точно! Смахивает, – удивилась Регина и прыснула: – Вот он-то мне и дом построит, и чтоб хозяйство…

Зиночка повернула ключ, тихонько щёлкнула замком. Расстёгивая сапожки, краем глаза увидала гитару с оборванной струной.

В гостиной на диване, вытянувшись во всю длину, спал кот. Зиночка присела рядом, нежно провела по рыжей шёрстке, почесала за ушком.

– Ва-аська, котя-ара!

Васисуалий дрогнул спинкой, не открывая глаз, потянулся, протяжно зевнул.

– Вась, а у нас котёнок… ребёнок будет.

– Зинуля пришла, – ласково заурчал котяра, притягивая жену, – иди под бочок к папочке.

И в его тихом похрапывании – а может быть, то было мурчание? – зазвучала мелодия любви.

Елена Тумина.

ВУАЛЬ АННЫ КАРЕНИНОЙ

Оля немного стеснялась своих родителей. Особенно отца, простого мастера пищевого производства, который проводил каждый вечер за решением кроссвордов, молча сидя за полированным столом в зале. А по выходным любил и рюмочку махнуть со словами «от этого только здоровье».

Мать почти никак не реагировала на такую традицию и своё свободное время обычно проводила, стирая белье. Оля с детства помнила бесконечный звук крутящегося барабана стиральной машины. Поэтому ей очень хотелось выйти замуж за человека интеллигентного, с которым можно проводить вечера и выходные, обсуждая книги и кино, а может быть, даже воспитание будущих детей. Поэтому цель Оля поставила понятную: правильно выйти замуж.

Судьба же распорядилась по-своему: отец внезапно умер от оторвавшегося тромба, а вскоре умерла и бабушка, и Оля стала обладательницей отдельной квартиры, куда хотелось привести будущего мужа. Только его ещё предстояло найти.

Небольшой ремонт – по финансовым возможностям – сделали с мамой. В основном он включал в себя поклейку «шаляпинских» обоев, бордовый цвет которых с золотым тиснением неожиданно резко сузил пространство небольшой квартирки, но зато стал первым шагом на пути в благородное общество. Новые обои помогли решиться на совсем уж безумный шаг: купить шляпку с вуалью.

На работе в библиотеке платили так мало, что хватало только на продукты и квартплату. Но когда на рынке, в бутике, Оля увидела необычную шляпку, она застыла перед прилавком, вертела её так и сяк, играя с вуалью. Даже померила, отложив красный вязаный берет, но купить не решилась. Ушла.

А на следующий день вернулась и купила, несмотря на то, что до зарплаты нужно было протянуть ещё неделю. Должно же быть в жизни что-то интересное и возвышенное! Как у Анны Карениной. Особенно Оле вспоминался кадр из фильма, когда Анна приехала в театр и Анатоль Курагин не мог отвести от неё глаз. Тяжёлая судьба Анны была уже не так интересна, но ведь и изменять будущему мужу Оля не собиралась.

Дома долго рассматривала вуаль, вертелась перед зеркалом и наконец рискнула поехать в этой шляпке в центр, где легко затеряться в толпе. Но всё же по дороге Оля долго прятала шляпку в пластиковом пакете и не решалась надеть, пока не вошла в метро и не смешалась с несущейся толпой.

Шляпка моментально изменила её жизнь. Лезть вперёд стало как-то неловко: вуаль диктовала свои законы. Оля интуитивно поняла, что девушка в такой шляпке не торопится. Она с достоинством пропустила в вагон агрессивных молодых мужчин слева, полную женщину справа. Но когда двери вагона стали закрываться, резко рванула вперёд, прорываясь сквозь людскую массу и орудуя локтями. Едва влетела – двери захлопнулись. Шляпку снимать не стала. Просто решила быть внимательнее.

Теперь Оля носила шляпку часто, хотя после работы надевала её не сразу, а за углом, подальше от библиотеки, чтобы не видели сослуживицы. Шляпка принесла удачу: в ней она познакомилась с Саввой, он тоже покупал чашки, маме ко дню рождения. Так и пошли вместе, болтая сначала о фарфоре, потом о жизни, и в конце концов договорились встретиться.

Савва поражал Олю энциклопедическими знаниями. Казалось, он знал всё, особенно, если это касалось точных наук и философии. Его стремление к структурированности позволяло ему в два счёта разложить на простые составляющие любые сложные вопросы. Оля иногда даже не очень понимала, о чём он говорит, но ей нравилось следить за чёткостью его речи, а любовь к составлению разного рода списков и планов у них оказалась одинаковой.

Через три месяца Савва сделал предложение.

Денег на свадьбу мама дала, но даже вместе с Олиной скромной библиотечной зарплатой их оказалось не так уж много. Сколько лет прошло после дефолта, а всё как-то в обрез, не разгуляешься, особенно после того, как папы не стало. Но ничего, ведь у них с Саввой одни и те же желания и взгляды на жизнь, поэтому для банкета выбрали модное кафе «Парижские ночи».

С теплом март не торопился. Весна задерживалась, и голые деревья, почти зимние, словно распрямлялись, радуясь редким проблескам солнца. Оля с удовольствием надела шляпку с вуалью, можно сказать – попрощаться с зимой. Ещё неделя-другая и придёт тепло. Свадьбу запланировали на начало апреля.

За две недели до банкета Оля с Саввой пришли в кафе. Репродукции импрессионистов с тенистыми уголками Парижа создавали в зале атмосферу утончённости и светскости. Как в реальности выглядит парижское кафе, Оля с Саввой не знали, но надеялись, что именно так оно и выглядит.

Обсудили меню свадебного банкета, и администратор озвучил сумму. Она прозвучала масштабно. Оля достала тугой свёрток с деньгами и посмотрела на Савву, он улыбнулся в ответ. Администратор ожидал оплату. Оля отвела взгляд от жениха, её невысказанный вопрос остался без ответа.

Администратор списал зависшую паузу на свой счёт:

– Если хотите – ещё раз пересчитаем.

Оля распеленала пачку купюр и оплатила счёт, ожидая, что вот они выйдут из кафе, жених вернёт ей половину суммы и они обсудят дальнейшие траты. Очень хотелось заказать машину, покататься через мосты и повесить на перила замок. С такой просьбой можно обратиться к соседу-качку, владельцу белого подержанного «Мерседеса», не за бесплатно, конечно. С другой стороны, как-то неловко начинать семейную жизнь – почти семейную – с таких пошлых выяснений, а то незаметно превратишься в крикливую ведьму. Нужно решать вопросы мягким и тихим голосом.

Когда вышли из кафе, Савва неожиданно пояснил:

– Какая разница, кто платит.

– Ну да, какая разница, – ответила Оля, радуясь, что вопрос не пришлось задавать, ведь Савва уже всё продумал.

В день свадьбы Оля жутко волновалась. Двадцать раз одёрнула платье, вкрутила непослушный локон за правое ухо и тщательно проверила симметричность карандашных стрелок на глазах. Всё шло просто чудесно. Новенькое гипюровое платье изумительно сидело на худенькой фигурке, а Савва выглядел гордо в специально купленном костюме. В весёлой сутолоке с выкупом невесты испарилась и лёгкая досада, которая нежданно прилетела за неделю до свадьбы, когда выяснилось, что обручальные кольца Савва с мамой уже купили. Олю в магазин почему-то не взяли.

На Олин вкус кольца выбрали странные: с круговой нарезкой для неё, хотя ей нравились обычные, традиционные, и замысловатое кольцо – вообще из другой серии – для Саввы. Какой девушке не хотелось бы прийти с женихом в магазин, примерить одно колечко, другое, повертеть красивой ладошкой перед будущим мужем! Это же и её свадьба. Почему так получилось – лучше не выяснять, только настроение портить. Какой пустяк! Ведь впереди долгая счастливая жизнь.

После загса на белом «Мерседесе» приехали в «Парижские ночи» и, стоя в дверях, встречали гостей. На банкет собирались самые близкие родственники и друзья. Свидетельница Татьяна, подруга по библиотечному колледжу, раскладывала на столе карточки с именами приглашённых гостей и руководила официантом. Когда стол был накрыт, она тихо отозвала Олю в сторонку:

– Ты уже видела стенгазету?

– Что? Какую газету?

– Вон, над комодом. Вам посвящена.

Увидев, что девушки смотрят в сторону прикреплённой скотчем газеты, подошёл Савва:

– Мы с мамой делали. Сюрприз.

Стенгазета была посвящена, безусловно, любви. Но не любви, как у Омара Хайяма, стихи которого Оля перечитывала со школьных лет:

Или хотя бы популярного среди школьниц Асадова:

Нет. На стене висела стенгазета из вырезанных газетных заголовков, гласивших: «Господа скачут, а ребята плачут», «Молотом по серпу», «Армия не вмешивается», «Туда-сюда» и много подобных. Обратила на себя внимание фраза: «Было нельзя – а теперь можно». В каком смысле? Лоб у Оли покрылся испариной. Им с Саввой давно не по четырнадцать. Да и зачем рассказывать об этом собравшимся гостям? Хотелось прикрыться ладонью, а то и вовсе спрятаться за ней. Чтобы глаз не было видно.

Взрывом в мозгу отозвались фотографии в центре стенгазеты. Они были расположены таким образом, что Савва повернулся к Оле затылком, а она сидела с открытым ртом, разговаривая с кем-то невидимым. Обе фотографии Оле были знакомы: они их с Саввой как-то рассматривали, веселясь над школьными снимками.

Гости один за другим подходили к Оле с Саввой, бросали взгляды на газету, ни один не прокомментировал. И слава богу: Оля бы не знала, что ответить. Непонятно только, почему Савва не счёл нужным посоветоваться с ней. Это же их общая свадьба.

Меню было обычным и состояло в основном из того, что вряд ли можно причислить к деликатесам. В больших и малых салатниках горками возвышались оливье, салат «Французский» с морковью и яйцами, «Нисуаз» с консервированным тунцом. Присутствовали мясная нарезка и горячее с курицей. Чтобы салаты не выглядели бедненько, каждый был украшен алым огоньком брусники, придавая порционным салатам праздничный вид. Кухня кафе старалась, а спиртное – водку и полусладкое вино – частично разрешили принести с собой. Мама Оли докупила на всякий случай, и оказалось, что кстати: спиртное расходилось быстро.

Гости желали молодожёнам счастья, тосты были приятными и разнообразными. Фоном звучал не только французский шансон, но и известные советские песни, наиболее подходящие свадьбе. Шум становился всё громче, гости вели себя свободно, танцевали.

Слово взял свидетель Саввы, приятный молодой Аркадий, которого Оля видела второй раз в жизни.

– Савка, мы тебя знаем давно. Ты замечательный друг. Но сегодня я хочу тебя поздравить с тем, какую жену ты себе выбрал! Это просто удивительно, как в одном человеке столько сходится – красивая, умная, талантливая! Тонкостей не знаю, мы, как говорится, близко не знакомы, но это просто сразу видно. За вас! Счастья вам! Горько!

Савва улыбнулся Оле, которая раскраснелась от приятных слов и улыбнулась в ответ. Как хорошо, что Савва слышал эти слова. Хотелось, чтобы он ею тоже гордился, как она им. В конце концов, она хорошо разбирается в книгах, кино и, между прочим, хорошо готовит. Мама всегда следила за тем, чтобы в холодильнике было что покушать, и Оля училась премудростям домашнего хозяйства с детства.

Гости поддержали тост, покричали «Горько» – считали до десяти – и продолжили танцы. Савва вышел из-за стола, а к сидящей Оле подошла свидетельница Татьяна и тихонько сказала:

– Оль, ты как? Всё хорошо? Ты знаешь, где Савва?

– Да куда-то отошёл.

– Вообще-то я на него в холле наткнулась. Он с мамой своей разговаривает.

– Да? Пусть.

– Она ему говорит: «Ты на меня внимания совсем не обращаешь»! На своей свадьбе он внимания на неё, видите ли, не обращает.

– А он что?

– А он ничего. Обнимаются и целуются. Держись, подруга! – И Татьяна покрутила своё обручальное кольцо, кивая головой в такт словам. – Проходили!

Гости вернулись к столу. Принесли десерт – торт, разрезанный на кусочки. Под торт также было предложено выпить, и гости подняли свекровь, маму Саввы:

– Поздравляю вас в этот торжественный день! Желаю вам счастья! Я постараюсь быть хорошей свекровью…

На этой фразе её голос задрожал, в глазах показались слёзы, и она села, не закончив начатое предложение. Тост подхватили гости, и гулянье продолжилось.

Оля встала из-за стола и подошла к своей маме, тихо и незаметно сидевшей в уголке. Тост она до этого тоже сказала, но как-то неловко, спотыкаясь на каждом слове. Видимо, совсем растерялась: не привыкла быть в центре внимания.

– Мам, ты пообщайся с мамой Саввы. Её зовут Зинаида Оскаровна.

– Дочка, можно я не буду к ней подходить?

– Почему? Будете дружить.

– Да мы встретились в холле. Я сразу начала разговор, чтобы глупой не выглядеть. Представилась. Сказала: «красивое кафе». И спросила, как она себя чувствует в такой день. Растерялась немного. Не умею я умные разговоры поддерживать.

– Молодец, всё правильно, нормальный разговор.

– Ну да. Только она мне рассказала, что у неё со вчерашнего дня сердце болит, давление поднялось, третью ночь не спит. Я выслушала, конечно. Мне она вопросов не задала, а я больше не знала, что сказать. Не хочу навязываться. Ладно-ладно, дочка, беги к мужу.

Две недели пролетели незаметно. Съездили в маленькое путешествие на пять дней, а когда вернулись – весна уже вступила в свои права. Оля с радостью окунулась в свои ежедневные рабочие обязанности, а Савва после работы часто навещал маму, в основном один. Но в выходные поехали вместе.

В гости к свекрови Оля собиралась в смятении. Накануне Савва пришёл домой с новыми серебряными ложками и вилками, купленными на свадебные подарочные деньги, и Оля наконец решилась спросить вслух:

– Савва, а почему ты не со мной опять ходил? За ложками-вилками. Это же для нас обоих. Ты снова пошёл только с мамой. Мне же хочется, чтобы мы всё вдвоём, вместе строили свою семью.

– Послушай, не нагнетай. Какая разница, с кем.

– Ну ладно. Да.

Так и ехали в автобусе, молча. Грустно как-то.

В гостях Савва сел за стол опять не рядом с Олей, а как обычно, напротив матери. Они так и разговаривали друг с другом, внимательно глядя друг другу в глаза. Оля чувствовала себя лишней, словно посторонний человек, который зачем-то влезает и влезает между ними. Что делать с этим – непонятно.

Когда пили чай, свекровь похвасталась приобретённым стеклянным заварным чайничком, и, чтобы не сидеть как дурочка, а поддержать разговор, Оля спросила:

– А сколько он стоит?

Уж лучше бы молчала. Спросила и пожалела: вот же угораздило опять выпятить свою простоту. На Олин вопрос свекровь ответила вопросом:

– А ты считаешь, что удобно задавать такие личные вопросы?

Личные? Оля чуть не провалилась от стыда. Щёки от краски прямо потяжелели и мешали разговаривать. Хотелось крикнуть:

– А что я такого спросила? Ничего в этом стыдного нет, ведь мы одна семья. Да, надо так и спросить: «Я что, не член вашей семьи?»

Но на этой мысли что-то не срабатывало. А если не член? Читала, конечно, «Грозу» Островского, ну так это когда было. Сейчас-то что делать? А если скажешь – к чему это приведёт? К плохому приведёт.

Так и получилось. Когда вернулись домой, Савва устроил разбор полётов со словами:

– Что ты всё лезешь к моей маме?

– Куда лезу? Почему. Я просто хочу, чтобы мы с тобой всё делали вдвоём.

– Ты опять про мою маму? Что ты к ней привязалась? Просто она меня любит! И очень скучает.

– Может, ей своей жизнью заняться? – спросила Оля очень тихо, но Савва услышал.

Этого точно не следовало говорить. Вечером того же дня он собрал сумки и ушёл. Насовсем.

Первая неделя без Саввы была самой тяжёлой. Но постепенно жизнь стала налаживаться. За окном благоухал цветущий май.

Оля открыла окно на кухне, впустила солнце. В распустившихся ветвях сирени трезвонили птицы. Хорошо, что на работе можно отвлечься от тягостных дум общением с читателями и сослуживицами. Память так и стремилась вернуться в тот злосчастный день, когда Савва ушёл.

Оля вернулась в комнату, открыла гардероб. Пустые полки напоминали о том, как тщательно Савва собирал вещи. Собрал всё, до последней мелочи. Да, надо срочно заполнить полки своими вещами.

Из задумчивости вывел дверной звонок. За дверью стоял Савва, с синей спортивной сумкой.

– Я хочу вернуться.

– Савва? Вернуться? Куда вернуться? Сюда вернуться? – Оля от неожиданности не могла подобрать слова. Он ушёл так громко, что странно было ожидать его обратно. – А как же твой любимый письменный стол? Ты говорил – только за письменным столом у мамы тебе хорошо работается.

– Давай опять попробуем. Знаешь, я дома сел за стол, потом на диван. И сам не понял – ну да, диван. Можно я в комнату пройду?

Оля молчала.

Савва прошёл в комнату, снял пиджак, открыл сумку и достал шоколадку.

– Может, чаю попьём?

Оля не ответила.

– Можем продолжить ремонт, например. Вот окно на кухне, помнишь, ты говорила, что его нужно покрасить.

Из кухонного окна доносились птичьи голоса.

– Я завтра в магазин заеду, за краской, – по-деловому продолжил Савва.

– Ты хочешь вернуться? Я не поняла. А если бы меня дома не было, ты бы вошёл? Ты прямо с ключами приехал? С вещами?

– Вошёл бы, да. Тебя бы ждал.

Потом вскочил и прошёл на кухню, откуда донёсся его голос:

– Вот, оно же старое, предлагаю его покрасить. Давай будем всё делать вместе. Как ты говорила.

– Давай. Старое. Ну и что. Мы с мамой не могли сделать весь ремонт.

– Вместе сделаем. Я вот завтра в магазин заеду, краску куплю.

Мысли летели в разные стороны, и Оля не понимала, какую из них надо ловить. Она столбом стояла в комнате, а её взгляд машинально переместился внутрь открытой спортивной сумки. Оказалось, что вещей в ней нет. Никаких. Хотя бы самых простых, необходимых. Зато на самом дне белел клочок бумаги. Она её достала: «Серебро: 2 ложки и 2 вилки».

Что? Две ложки и две вилки? Те самые, что он покупал с мамой? Ну да, Савва их с собой не забрал – они остались в кухонном столе. Получается, он приехал не с вещами, а за вещами. Зачем соврал? Потому что знал, что Оля его слушать не будет? Уж очень грубым было расставание.

С запиской в руке Оля пришла на кухню. Савва сосредоточенно разглядывал раму и фурнитуру.

– Савва, так ты приехал за остальными вещами? Зачем ты мне врёшь про какую-то совместную жизнь, что всё сначала? Это что? – Оля протянула ему записку.

– Ты лазаешь по сумкам? По чужим сумкам! Правильно мама про тебя говорила – связались с пьяницами.

– Мама?

Кроме этого слова Оля больше ничего не могла вымолвить. Слёзы собрались в горле, не хватало только расплакаться. Ну точно дурочка.

– А ты… А ты… уходи отсюда! Уходи к своей маме! И вообще! Я думала, ты умный, а ты… – Она никак не могла найти нужное слово. – По-плебейски, вот как!

– Дура! – заорал Савва. – Этот список случайно оказался в моей сумке. Да, мама написала. Ну и что!

– Но как же…

– Это всё вы, бабы!

– Бабы? Но зачем же…

– Да идите вы все! Это вам всё – дай, дай, дай.

Савва ринулся в комнату, схватил спортивную сумку, которая стояла с открытой молнией, словно с открытым ртом, свесившимся набок, и выбежал за дверь.

– Ты же за ложками пришёл? Подожди секунду.

Савва остановился на ступеньках. Оля прошла на кухню, быстро выдвинула кухонный ящик и вернулась с ложками и вилками. Сначала в Савву полетели ложки. Он в изумлении сделал рывок вперёд, чтобы увернуться. От удара металла по ступенькам раздался грохот. Одна из ложек точно попала в Савву, а вилки уже нет: летели они раздельно, по категориям.

– Привязалась к моей матери!

– Конечно, к матери! Это же не ты, а твоя мать за ложками приехала.

Оля не стала смотреть, поднял он «серебро» или нет. Захлопнула дверь. Подошла к раскрытому окну в кухне. Неожиданно подумала, что надо бы помыть: весна в разгаре. Вернулась в комнату, достала из шкафа шляпку с вуалью и с размаху бросила её в окно со словами:

– Лети, Анна Каренина.

Шляпка зацепилась за ветки сирени, немного повисела и свалилась в траву, где её тут же начал трепать худенький йоркширский терьер, гулявший во дворе с хозяином – милым седым старичком. Старичок поднял голову вверх, и Оля тут же спряталась внутрь.

– И вообще, надо переклеить обои, с этими «шаляпинскими» – как в склепе, а нужны самые обычные, в цветочек. Как у мамы, – сказала она вслух терьеру, гулявшему под окном.

– Эй! Ты мне ложкой синяк поставила! – раздался вдруг голос стоящего под окном Саввы. – Но я сейчас всё равно приду. Открывай!

Испугавшийся крика терьер с лаем бросился в сторону Саввы, но милый старичок крепко держал пса на поводке, чему-то улыбаясь в усы…

Тин-Ифсан.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Они шли перед ней и позади неё, одетые в тёмно-синие пропылённые накидки и такие же тагельмусты. Не все из них были магами, способными дать ей отпор, и всё же нападать на них в пути было рискованно: как ей найти дорогу назад? Ветер быстро заметает следы, а на многие лиги вокруг не было ни одного оазиса. Пусть даже, оставшись среди песков без еды и воды, она не умрёт, её проклятие вечной жажды крови сведёт её с ума, обратив в обессилевшее чудовище, которое станет ждать – днями и месяцами, – пока рядом появится подходящая жертва.

Она затаилась. Сидя на верблюде, Брегис сквозь сеточку своей шафранно-жёлтой бурки наблюдала и размышляла о том, что её в очередной раз вырвали из уютного мирка, который она создала для себя сама. Она свила его точно гнездо: одурманила одних, соблазнила других, своими чарами сломила волю третьих – и целый дворец зажил, послушный её указаниям, не подозревая о том, в чьей власти оказался. И Брегис, скрытая в самом его сердце, упивалась своей новообретённой свободой и чужою кровью.

Она взглянула на свои костлявые запястья, стянутые заговорённой верёвкой, мешавшей колдовать.

Те, кто осмелились разрушить то, что она с таким трудом создавала, заслуживали смерти. Там, за вычурными дверями дворца, никто не мог ей навредить и никто не способен был ей противиться. О чём ещё она могла мечтать? А её сопровождающие, безжалостные гафастанские воины, чуть было не выдали её тайну. И теперь ей хотелось перебить их всех, сбежать, затеряться и уже в другом городе, в новом богатом доме свить себе гнездо, где она сможет жить как ей вздумается. В очередной раз всё нужно было начинать сначала. Брегис раздражённо вздохнула.

От кровожадных, мстительных мыслей её отвлекал то мерный ритм верблюжьей поступи, то боль в запястьях, то диковинный пейзаж: плоская каменистая равнина сменилась нежными изгибами барханов, на которые ей было так приятно смотреть.

Брегис полюбила пустыню сразу, как только там оказалась. Обманчиво неприветливый край, выжженный солнцем, изрезанный хребтами древних, съеденных песками гор, расписанный узорами вади, он отзывался удивительной зеленью и всепобеждающей жизнью на всякую каплю воды. Стоило дождю оросить задумчивый простор, как в появившихся ненадолго озёрах и реках просыпалась давно задремавшая рыба, а неподвижные пески окрашивались цветением тысяч мелких цветков, жадно всматривавшихся в равнодушное небо.

Жар песка и солнца грел её кости, горячил кровь, так что ей начинало казаться, будто она снова – обычная женщина, живая, настоящая. И тогда широкая улыбка, обнажающая длинные острые клыки, озаряла её лицо.

Она любила эти утопающие в песках края, но хотела играть по-своему.

Коварный колдун, привёзший Брегис сюда, с её игрой мириться не хотел. Он отыскал её в гареме богатого сановника, где, одурманенная своей задумкой, она пила кровь его рабов и наложниц, и выкупил её, вырвав из тёплого мирка цветных подушек, терпких благовоний и всяческих излишеств, о которых Брегис мечтала долгие годы.

Теперь он сопровождал Брегис в Гафастан, где она уже не смогла бы жить столь сыто и привольно.

– Я должен привести тебя к алтарю своих богов, – сказал ей Эмхир в самом начале их путешествия.

– А у моих богов ты спросил? – пытаясь разорвать впивающиеся в запястья верёвки, ответила Брегис.

Он смерил её внимательным взглядом призрачно-голубых глаз и ответил:

– Спросил. И они уступили тебя мне.

Ближе к ночи они разбили лагерь у тёмных скал, выступавших из моря песка подобно руинам древних дворцов.

Когда верблюд качнулся, опускаясь на колени, Брегис чуть не выпала из седла. Спешиться ей помог один из людей Эмхира. Она помнила, что его звали Сигварт, и когда Эмхир торговался, чтобы выкупить Брегис, именно в глазах Сигварта она разглядела какое-то особенное сочувствие.

Не таким должен был быть взгляд воина, верного своему господину, наместнику Гафастана.

Пусть он не мог видеть её лица, в уголках своих губ она затаила лукавую улыбку, и, вцепившись в наруч Сигварта, жарким шёпотом произнесла:

– Ты можешь мне помочь? Ты один, один из всех, понимаешь, что всё, что теперь происходит, – неправильно…

Ей не дали договорить: Эмхир, заметивший, что один из его людей задержался подле пленницы, поспешил подойти. Он обратился к Сигварту на языке, не известном Брегис. Речь его была строга и серьёзна, но она не почувствовала в ней ни раздражения, ни злобы. Сигварт покорно отошёл, бросив на Брегис полный сомнения взгляд, а Эмхир развязал одну из верёвок, которыми связаны были её руки.

– Через пару дней мы будем в Гафастане. И я дам тебе то, что ты хочешь, – сказал Эмхир, провожая Брегис к шатру.

– Ты не можешь мне этого дать. Ты сейчас ведёшь меня в поводу, а потом что? Посадишь в клетку? Принесёшь в жертву?

– Нет, я позволю тебе жить в Гафастане и получать всё, что тебе нужно. Если, конечно, ты пообещаешь не трогать ни моих людей, ни горожан.

Брегис раздражённо хмыкнула:

– Зачем мне получать от тебя то, что я могу взять сама?

Эмхир ничего не ответил. Придержал полу шатра, пропуская Брегис вперёд, но сам заходить не стал. Охваченный смутным беспокойством, он не торопился вернуться к своим воинам.

Почти всех он, бессмертный маг, знал с самых ранних лет и видел, как выковывались их характеры, а потому многие склонности и тени прежних ошибок, словно выцветшие за годы преданного служения, были ему хорошо известны.

Брегис же он встретил не так давно, но понимал, что она опасна и для простых смертных, и для воинов, и для магов. Даже лишённая возможности колдовать, она всё ещё была способна на многое. Загадочная пленница, чьего лица ещё никто не видел, страдалица, строптивица, не желающая следовать чужой воле. Некоторые умы безо всяких чар готовы покориться одной самой слабой мольбе о помощи, слетевшей со скрытых под буркой уст. Восстать, воспротивиться, забыть о данных когда-то обетах, – ведь в ответ на чужое страдание так жарко отзывается сердце.

Эмхир окинул лагерь долгим взором и тяжело вздохнул. Он уже знал, кто может оступиться.

Он был бы рад оставить Брегис там, где их свела судьба, но воля далёких богов и старый долг, который он должен был уплатить, требовали, чтобы он покорился. Он мог бы отпустить её потом, когда всё будет исполнено, однако боялся, что она прольёт в подвластных ему землях слишком много крови.

Брегис сидела на ковре и вычёсывала из волос песок. Она так и не привыкла к тому, насколько он вездесущ, и всё же это её немного развлекало и отвлекало, смиряя её нетерпеливую натуру.

Она ждала Сигварта как ждут любовника и воображала, как они сбегут из лагеря и будут скрываться среди остывших за ночь песков под низким бездонным небом, как станут прятаться от дневного зноя в тени древних скал, как их шатёр будет трепетать под ударами ветра. А потом они войдут в новый цветущий город, где она Сигварта оставит: вытянет из него всю кровь и жизнь, капля за каплей, глоток за глотком, и снова исчезнет; одурманит разум какого-нибудь богача и, быть может, обзаведётся собственным домом, где преданные рабы будут почитать её своей госпожой. Она упивалась сладостными мечтами о том, как станет менять любовников и жертв и никогда не узнает больше ни гонений, ни голода.

Кто-то едва слышно прошёл мимо её шатра. Издалека донеслись обрывки разговора, но Брегис не разобрала ни слова и снова задумалась.

«Сигварт», – сказала она себе. Его образ отзывался в её душе полузабытым, тягостным чувством. Далёкая утрата, холодные дорожки слёз на обветренных щеках, звенящее, мучительное одиночество. Она вспомнила о брате, много лет назад почившем в её родных землях. Он был единственным человеком, который не презирал и не боялся Брегис. Он принимал её сестринское покровительство и сам укрывал её от врагов и преследователей. А Брегис не смогла ни уберечь брата от смерти, ни достойно похоронить, когда его убили. Он был последним, что связывало Брегис с семьёй и тем прежним, человечным, что ещё оставалось в её душе. Она успела забыть о том, сколько слёз было пролито ею за минувшие годы и как тяжело было жить со своим проклятьем, осознавая, что во всём мире не осталось у неё ни одного близкого человека.

Мысль о том, чтобы вкусить крови Сигварта, показалась ей отвратительной. Брегис, удивляясь перемене чувств, подумала и о других гафастанцах. Все они были для неё безликими жертвами, чьи жизни ничего не стоили. Даже Эмхира ей не хотелось пожалеть: его спокойствие пугало и раздражало её, а потому Брегис была не прочь доказать ему, что его сила ничего не стоит.

Сигварт пришёл неслышно. Появился перед Брегис, точно видение или дух, а она, тут же оставив все прежние помыслы, протянула к нему руки: её тонкие запястья всё ещё были обвязаны заговорёнными верёвками. Она попросила Сигварта их срезать, и он повиновался. Холодное лезвие неприятно надавило на кожу, но не поцарапало её. Когда всё было сделано, Брегис, изображая искреннюю благодарность, подалась вперёд, опустила край тагельмуста, скрывавшего лицо Сигварта, и поцеловала его в губы.

– Пойдём скорее, – прошептал он Брегис. – Наши верблюды ждут, мы отправимся налегке. Надо поторопиться, чтобы уйти незамеченными.

Беззвёздная ночь тонула в глухой тишине. Видно было, как дышат угли догорающего костра и как в его едва различимых отсветах вырисовывается силуэт дозорного, замершего у дальних шатров. Брегис следовала за Сигвартом, заметая следы краем своего пропылённого платья.

Пара белых верблюдов действительно стояла у скал, и со стороны могло показаться, что они всего лишь отбились от остальных. Сигварт подхватил их под уздцы и повёл вперёд, иногда настороженно озираясь и прислушиваясь.

Далеко им уйти не удалось. Воины в тёмных одеждах восстали из песка и окружили беглецов. Сверкнули кинжалы.

Сванлауг поспешила покинуть библиотечную залу, чтобы встретить Эмхира. Она знала, зачем он отлучался из города, и надеялась, что вернётся он с пустыми руками. Выглянув в окно, она увидела нескольких воинов, сопровождавших женщину в жёлтой бурке. Лицо пленницы было скрыто, но Сванлауг узнала её.

«Всё-таки привёз», – вздохнула она.

Навстречу Эмхиру она пошла уже медленнее, погруженная в тягостные мысли. Долгие годы они правили Гафастаном рука об руку, и ему Сванлауг была обязана многим. Их связывала давняя дружба, однажды вспыхнувшая пламенем любви, которому они отдаться не посмели. И если Эмхир, как ей казалось, легко оставил свои чувства, то Сванлауг сберегла их в глубине своего сердца под покровами горечи и неумирающих надежд.

Иногда в жизни Эмхира появлялись какие-нибудь женщины, но все они были смертными и не задерживались надолго, и потому Сванлауг они были безразличны. Но Брегис была бессмертной заморской ведьмой и никогда бы не покинула Гафастан. Мириться с её присутствием Сванлауг было в тягость. Она уже встречалась с ней когда-то, и знакомство их омрачилось взаимной неприязнью.

В зале было светло и прохладно. Немного пыли нанесло с улицы, и она же серела на тёмно-синих одеждах вернувшихся в город воинов. Не взглянув на пленницу, Сванлауг поприветствовала Эмхира.

– Пусть распорядятся принести благодарственные жертвы, – сказал Эмхир одному из своих людей, и тот, коротко кивнув, ушёл.

– Я вижу, твой поход увенчался успехом.

– Пожалуй, – сдержанно отозвался Эмхир. – Есть одно непростое решение, которое нам предстоит принять, и я хотел бы обсудить его с тобой.

Сванлауг сжала его запястье. Её горячие пальцы соскользнули с наруча и коснулись кожи. Она не поспешила отстраниться, словно желая всячески продлить приятное мгновение, но ехидный смешок, донёсшийся от колонн, заставил Сванлауг вздрогнуть. Пленница в шафранно-жёлтой бурке нетерпеливо повела плечами и произнесла:

– На это всегда приятно взглянуть, но, может быть, теперь меня наконец развяжут?

– Отведите Брегис в её покои. – Эмхир махнул рукой, и в этом жесте Сванлауг почудился отзвук раздражения.

– А где Сигварт? – спросила она, проводив Брегис задумчивым взглядом. – Его ты отправил приносить жертву?

Эмхир покачал головой.

– Боюсь, он сам – жертва.

– Как это возможно? Что произошло? Неужели эта… Брегис что-то с ним сделала?

– Отчасти.

Они прошли во внутренний двор. В этот час там не было ни души: только журчал фонтан да цветущая зелень дышала густою влагой.

– Расскажи мне, что случилось, – сказала Сванлауг.

Эмхир опустился на борт фонтана, раскурил длинную трубку и, выдыхая горький дым, произнёс:

– Так вышло, что он обратился против своих же. Против нас. Смутила ли его разум Брегис или же это и правда было, как он сказал, его собственное решение – неизвестно.

Он рассказал Сванлауг о неудавшемся побеге Брегис и о том, как рьяно Сигварт защищал её, ничуть не боясь быть убитым.

– Это предательство, – упавшим голосом произнесла Сванлауг и села подле Эмхира.

Он не торопился с ответом. В воздухе медленно плыли невесомые перья дыма.

– Да, – спокойно ответил он. – Сигварт считает, что я поступил неверно, взяв Брегис в плен, и это даёт ему право действовать по-своему. К счастью, он сам никого не убил, да и заклинания Брегис причинили нам не так уж много хлопот, и всё же, безнаказанным Сигварт оставаться не может. Даже если предположить, что его ум смутила Брегис.

Сванлауг прямо посмотрела Эмхиру в глаза.

– Это предательство. А за предательство наказание – смерть. И никак иначе.

Горькая усмешка скользнула по тонким губам Эмхира.

– Я бы не хотел его казнить.

– Я понимаю, это непросто, но… Подумай. Сегодня он оступится и уйдёт безнаказанным, завтра – другой, а если ты оставишь Брегис здесь, то наверняка многие из тех, кто послабее духом, начнут оправдывать свои ошибки тем, что их разум смутила заморская ведьма. Что же тогда будет? Этого нельзя допустить.

– В том и дело, что Сигварт сделал то, что сделал, вовсе не из-за слабости духа. Скорее наоборот. Он неверно распорядился своей силой.

Сванлауг развела руками. В глубине души ей было жаль Сигварта, но её жгла мысль о том, что его затея не удалась: Брегис всё-таки вернули в Гафастан, и уже хотя бы за это его стоило наказать. Эмхир, который никогда особенно не стремился выполнить свой долг перед богами, впервые за долгие годы получил возможность наконец от него избавиться, и Сванлауг сомневалась в том, что на этот раз он такую возможность упустит.

– Сколь ни тяжело мне думать о том, что такой ценный воин оступился, мы не можем поступить с ним иначе. Чем он заслужил особое отношение? Или ты считаешь, что нам следует придумать для него какое-то более лёгкое наказание?

– Какое? Разве что продлить муки на целую жизнь. – Он невидящим взором проследил за взвившимся в воздух дымком, а затем принялся вытряхивать из трубки золу.

– Значит, казним… Сами. Давно такого не было. – Сванлауг опустила голову. – Если так, то вряд ли кто-то будет благодарен Брегис за то, что она заставила нас испачкать руки в крови Сигварта. Если ты и правда собираешься оставить её здесь, я уверена, её не примут. Возможно, тень этой казни падёт и на тебя.

Эмхир невесело усмехнулся.

– Время пройдёт. Все забудут. В конце концов, моя вина в том, что я не нашёл Брегис раньше. Если бы я не медлил, возможно, она не стала бы этой кровожадной нечистью. Но её бессмертие – это знак. Боги говорят, что поиск окончен.

– А если она не согласится? – спросила Сванлауг, старательно пряча в голосе нотки надежды. – Мы ведь не можем заставить её поступать так, как нам это нужно.

Эмхир спрятал трубку и, поднимаясь, произнёс:

– Значит, придётся предложить ей что-то взамен.

Брегис едва рассмотрела Гафастан: негодование и обида душили её, застили взор, так что сквозь сеточку своей бурки она видела только мелькание почти обесцвеченных солнцем пятен: мутное золотистое марево процвело густою зеленью садов, напоенных водами Великой реки, тишина пустыни сменилась многоголосым гулом живого города, но всё это прошло мимо неё.

Несколько дней в покои Брегис никто не заходил. Чувства её успели остыть, сменившись томлением и скукой, в глубине которых нарождалась привычная жажда крови. В тщетных попытках от них избавиться, она развлекалась тем, что предавалась воспоминаниям, а иногда льнула к маршрабиям, стараясь что-нибудь сквозь них рассмотреть. Все окна выходили во внутренний двор, где обыкновенно не происходило ничего интересного. Лишь изредка по вечерам оттуда доносились переливы уда и сухое биение дафа, да иногда кто-то нараспев читал стихи.

Брегис хотелось присоединиться к этому веселью, но она была надёжно заперта. Верёвки на её запястьях сменились тонкими браслетами из заговорённого металла, которые она не могла ни сломать, ни погнуть. Комнаты её, обставленные не слишком роскошно, со временем стали казаться достаточно уютными, и она начала подумывать о том, чтобы остаться в Гафастане если не навсегда, то надолго. Обжиться, смирить свою жажду крови, заслужить благосклонность местной знати и зажить просто, бесхитростно – как все. Но что за радость жить благочестивой затворницей?

«Что мне может дать Эмхир? Посадит в золотую клетку? – Она усмехнулась. – Ну нет. Гафастанские воины – все сплошь аскеты, так что клетка будет явно не из золота. Да и сколько я продержусь, притворяясь обыкновенной женщиной? А потом увлекусь и возьмусь за старое».

Она провела языком по зубам, припоминая вкус человеческой крови. Проклятое нутро её отозвалось привычным чувством предвкушения, и Брегис, тщетно стараясь от него отвлечься, завернулась в цветное покрывало и закрыла глаза.

Однажды вечером, когда жажда Брегис стала особенно ощутимой, к ней всё-таки пришёл Эмхир. Непроницаемый, невозмутимый, он осмотрелся в присущей ему манере и спросил:

– Уже успокоилась, Брегис?

Она в ответ бросила на него грозный взгляд исподлобья и даже не подумала подняться с циновки, на которой сидела.

– Что тебе от меня нужно?

– Завтра должен состояться ритуал, и я надеюсь, что ты всё-таки согласишься в нём участвовать.

– А если нет? – Брегис вскинула брови.

Лёгкая улыбка тронула губы Эмхира, и он сказал:

– Не думал, что тебе так нравится сидеть взаперти. Я могу тебе дать ещё несколько дней на размышления. Но если ты не хочешь, чтобы они превратились в вечность, советую тебе поторопиться с ответом.

– Зачем вообще тебе это нужно? – спросила Брегис, раздражённо потирая висок.

– Когда-то давно, ещё на севере, я был вынужден дать богам одно обещание. Но не успел его исполнить. И вот теперь, я полагаю, лучшее время, чтобы это сделать.

– О, так это случилось ещё до вашего изгнания? Разве здешним богам есть дело до твоих прежних обязательств? Или ты надеешься, что сами боги севера тебя расслышат?