Читать онлайн Рождение Императрицы

Глава 1.

Пробуждение

Когда человек рождается, он будто сразу попадает в форму. Его мягко, незаметно вплавляют в матрицу общества: семья, школа, нормы, ожидания. Сначала ты не сопротивляешься. Просто живёшь, принимая за истину всё, что происходит вокруг. Но где-то внутри – очень глубоко, почти неслышно – звучит голос. Он не кричит, не требует. Он как дыхание – его не замечаешь, пока не начнёшь задыхаться.

Я слышала этот голос с детства, но гнала мысли о нём прочь. Кто я такая, чтобы претендовать на что-то большее? Я должна быть удобной, правильной, доброй. И я была. Но внутри высоких и толстых стен моего мира, построенного из «надо», кто-то стонал. Этот голос – не воображаемый, не метафора – жил внутри меня. Я долго считала, что это слабость, и старалась заткнуть его делами, заботами, работой, материнством. Пока не решилась разобрать эти стены.

Я начала раскапывать себя. Медленно, болезненно, путая камни с костями. И в какой-то момент, когда свет впервые прорвался внутрь, я увидела – там была Она. Моя Императрица. Не властная, не грозная, не в короне. Она была ясной. Настоящей. Спокойной. Не требующей доказательств. Та, кто несёт в себе свет и знает, как его не растерять.

Императрица во мне не появилась внезапно. Она всегда была. Просто я не знала, что это такое и как быть Ею. Не умела. В детстве я пыталась заслужить любовь, подстроиться под ожидания. Моё внутреннее тепло разливалось на тех, кто не ценил. Часто – на тех, кто использовал. Я сливалась в доброте, путала служение с самопожертвованием, заботу – с выгоранием. Я старалась быть нужной, потому что думала: иначе – исчезну.

Но Императрица не сливается. Она не нуждается. Она излучает. И выбирает – когда отдавать, а когда хранить. Когда говорить, а когда просто присутствовать. Это совсем другое состояние – быть, а не доказывать. И оно приходило ко мне через боль, через трансформации, через предательство, одиночество, победы, разочарования и, главное, через доверие к Богу.

Когда я получила своё духовное имя – Авигаль, я ощутила щелчок. Словно ключ в замке, который давно пылился. Имя прозвучало внутри как воспоминание, а не как новость. Оно не отменило моё земное имя – Марина. Оно его дополнило, раскрыло, стало духовной подписью моей подлинной сути. В нём было что-то древнее, женственное, царственное и чистое. Имя женщины, в которой соединяются свет, радость, спокойствие, интуиция, мудрость и вера.

Власть Императрицы – не в том, чтобы повелевать, а в том, чтобы осознавать. Себя, своё состояние, своё тело, своё сердце. Видеть слабости не как изъяны, а как скрытые сокровища, которые могут стать источником силы. Как атом: если не умеешь управлять – разрушишь. А если освоишь – создашь.

Я училась этому 46 лет. Училась чувствовать – а не убегать. Училась отдавать – не теряя. Училась видеть, как проявляется моя внутренняя энергия – в словах, поступках, взгляде. Училась не расплёскивать тепло. И в какой-то момент поняла: я управляю этим источником. Не всегда. Не во всех сферах. Но я знаю, что он есть, и знаю, как его включать – не из страха, не из долга, а из наполненности.

Императрица не прячется. Она не строит ширм и не носит масок. Она просто живёт так, что рядом хочется быть. Не потому, что удобно, а потому, что безопасно, ясно, по-настоящему. И когда кто-то рядом просит – она может открыть свой свет и тепло. А если нет – умеет оставить его при себе. Это тоже любовь.

Я смотрю на свою жизнь – и вижу: всё, через что я прошла, было не случайно. Все кувырки, откаты, боль, шрамы, победы, медали, встречи, слёзы и восторг – это было обучение. Это было взросление моей Императрицы. Она не родилась внезапно. Она вылупилась, как бабочка из кокона – из боли, сомнений, чувства «я не такая».

Я не говорю, что стала совершенной. Но я знаю, кто я. Я – Авигаль. И я пришла. Не чтобы побеждать. А чтобы быть.

Глава 2.

Марина. Рождённая от воды

Королевские роды

Эту главу я хочу посвятить своим любимым родителям – Ирине и Андрею Чистовым. Без них не было бы не только меня, но и той жизни, которая раскрыла во мне Авигаль. И, наверное, именно в их молодых, простых, порой растерянных, но искренних поступках началась моя история – история женщины, которая пришла в этот мир не случайно.

Дело было в далёком 1979 году. Город Вологда. Моей маме – 21, папе – 23. Очень юные, почти дети. И всё же они уже были взрослыми: учились, работали, жили своей молодой семьёй в доме родителей отца. Глядя сейчас назад, я понимаю: они были обычной советской молодёжью. Без багажа знаний, без книг по материнству, без курсов по родительству. Всё – впервые. Всё – как есть. Всё – по наитию и по любви.

Мама ждала меня, но была уверена, что вынашивает мальчика. Окружение, все «знатоки по животам» утверждали: будет пацан! И мама верила. Девять месяцев она мысленно разговаривала с сыном. Она представляла себе будущего мальчика. Этот факт, как я позже поняла, имел куда большее значение, чем казалось тогда.

В тот день, 3 апреля 1979 года, когда я решила прийти в этот мир, мама собиралась на учёбу. Она училась в институте, даже на девятом месяце. Пешком, на автобусе – беременность не мешала ей быть в движении. Дедушка ушёл на работу, и как только дверь за ним закрылась, мама вдруг поняла – что-то начинается. Тем временем на остановке дедушка, словно почувствовав неладное, развернулся и вернулся домой. Увидел маму, лежащую в кровати с сильными схватками. Именно он вызвал скорую и отправил её в роддом, тем самым спас нас обеих от домашних родов.

Роды были… королевскими. Я чувствую это до сих пор. Всё было на высшем уровне: два молодых врача, соблюдение всех протоколов, даже группа студентов, наблюдавших за родами. Сама мама потом называла этот момент «показательным» – будто Вселенная делала важную демонстрацию. Я появлялась на свет с торжественностью. И, возможно, тогда впервые было сказано: «Императрица» – только не вслух, а в пространство.

Но когда мама узнала, что родилась девочка, а не долгожданный мальчик – она испытала смесь шока, смущения и… удивления. Месяц я жила без имени. Родители не были готовы к девочке. Не было ни имени, ни образа, ни ожидания. Меня не звали – точнее, примеряли разные имена, но ничего не приклеивалось.

Жили мы большой, дружной семьёй. С нами были бабушка Софья, дедушка Василий, папина сестра Любовь и прабабушка Павла. Я была окружена заботой и любовью с первых дней. В какой-то момент дедушка, тот самый, что почувствовал зов и вернулся в нужную минуту, просто решил: имя ей – Марина! Так и записали. И это имя я ношу с гордостью. Оно моё. Я купаюсь в нём. Оно как вода – живая, текучая, сильная. При этом как гавань, дающая покой и безопасность. Мама до сих пор смеётся: «Назвали Морской – и живёшь у моря». Но я знаю, что где-то глубже звучало другое имя. Имя, которое открылось мне только спустя десятилетия – Авигаль. Как духовная печать. Как эхо души. Имя, которое, возможно, прозвучало ещё тогда – в энергиях, не в словах. Я пришла в этот мир Мариной. Но рождалась уже Авигаль.

По словам мамы, когда она впервые меня увидела – перед ней лежал красный, громко кричащий младенец с ртом на пол-лица. А вокруг – врачи: «Какая красавица!» Мама удивлялась, о чём речь? Где ясные глазки, кукольные черты? Где образ нежной девочки? А у меня были щёки, узкие глаза, губы, намазанные зелёнкой – стерильность, всё по инструкции. Мама вспоминает и смеётся: «Ты родилась воином!» И, действительно, в этом была правда.

Когда папе сообщили: «У тебя дочь», – он обрадовался. Не растерялся. Не огорчился. Он просто любил. Принял это как факт и как дар. Я всю жизнь чувствовала его любовь и гордость за меня. Даже когда он молчал. Даже когда не говорил «я горжусь тобой». Это знание было внутри. Папа любил меня. Безусловно. Он стал для меня первым мужчиной, рядом с которым я ощущала ценность просто потому, что я – есть. Его любовь была якорем.

Черты характера я унаследовала от него: сила, упорство, внутренний огонь и честность. Он дал мне стержень. И если мама научила чувствовать, оберегать, наполнять, быть пластичной и молчать, когда надо – папа научил держать. Проходить. Идти, когда страшно. Его путь был непрост: были попытки бизнеса, взлёты и падения, кризисы, алкоголь. Он жил, как мог. Но в его сердце всегда было место для меня. И я знала это.

Сломанное сердце

Спустя год после рождения моё сердце подало сигнал. Мне поставили диагноз – порок сердца. До этого никто ничего не замечал: врачи списывали всё на «часто болеющего ребёнка». Но всё изменилось в один день.

Мы гостили в городе Великий Устюг, на родине мамы – у бабушки Антонины и дедушки Сергея. Рядом был и мой любимый дядя Владимир, брат мамы. Он был ещё совсем подростком, но обожал меня. Я приболела. Мы с мамой зашли в районную поликлинику, и медсестра вдруг прислушалась – и услышала лишнее. Она не прошла мимо. Настояла: «Это порок сердца». Она услышала то, что другие не услышали. Ангелы бывают в халатах.

Началась паника. Обследования. Бабушка Софья – особенная женщина, с нужными связями – подключила всех. В Петербурге нашёлся профессор, который взял меня на операцию в возрасте 1 года и 8 месяцев. Операция была новой по формату. Он провёл её филигранно. «Забудьте о болезни», – сказал он. И действительно, на физическом уровне с тех пор ни одного проявления.

Но я знаю: тогда пустота осталась.

Дыра в сердце – она осталась на уровне души. Это было символично. Я пришла в этот мир уже с пустотой внутри. С местом, которое невозможно заполнить ничем внешним: ни родными, ни партнёром, ни детьми, ни достижениями. Эта пустота – как вызов. Как ориентир. Как напоминание: наполнить её может только одно – встреча с Вечностью. С собой. С Творцом.

И тогда, уже тогда, начался мой путь. Путь к целостности. К воспоминанию себя. К имени, которое я знала на уровне интуиции.

Имя – Авигаль.

Глава 3.

Я из СССР

Моё детство было типичным для ребёнка, рождённого в Советском Союзе.

Когда мне было четыре года, мои родители получили квартиру. Мы переехали в индустриальный, быстро развивающийся город Череповец. Моя «королевская» жизнь в окружении родственников, даривших тепло, внимание и опеку, осталась там, в Вологде.

Панельные дома, подъезды с запахом варёных обоев и картошки, общий двор с качелями и мячами, домашняя одежда, превращённая в парадную, и строгое ощущение «так надо».

Я родилась в семье обычных советских людей. Мама – инженер и одновременно воспитатель в детском саду, папа – токарь на заводе. При этом оба имели высшее образование, что в то время считалось большим достижением. Мама – с двумя дипломами: первый – инженер-строитель по теплогазовентиляции, второй – педагог. Когда родились мы с братом, она сознательно оставила техническую карьеру и пошла в детский сад – быть ближе к детям.

Папа работал на заводе, по образованию он инженер-механик. Но когда началась перестройка, ушёл в предпринимательство. В те годы это было сродни авантюре: риски, неуверенность, новое мышление. Для многих мужчин того времени это стало серьёзным вызовом. Папа был среди них. Был и алкоголь – как способ снять напряжение, укрыться от боли, дать себе передышку. Я чувствовала это, даже не понимая тогда слов. Всё оседало во мне – как опыт, как взросление, как тонкая способность ощущать, что с человеком происходит за его словами.

А потом, в мой пятый день рождения – 3 апреля 1984 года – родился мой младший брат Иван. В этот момент всё резко изменилось – и не только в семье. Из пространства «девочки» я сразу шагнула в пространство «взрослой». Я называла его «подарком на день рождения» и по-своему радовалась. Но на деле это стало точкой трансформации: я стала старшей, ответственной, необходимой. Я почувствовала свою значимость – не как девочка, а как та, кто помогает.

Мама часто оставляла меня с братом. Нужно было отлучиться – я оставалась. Младенец спит – я рядом. Плачет – беру на руки, укачиваю. Я могла достать его из кроватки, перепеленать, уложить обратно. Это не была просьба – это было молчаливое соглашение: я справлюсь. Я, пятилетняя. Мне хотелось быть полезной. Хотелось делать добро. Хотелось быть нужной.

Так начался мой путь спасателя. Я не просто играла с братом – я чувствовала, что должна быть рядом, чтобы защитить. Однажды он оказался в окружении компании мальчишек, которые начали его буллить. Ему было страшно. И мне – тоже. Я увидела это в окно, взяла нашу овчарку Нору, спустилась во двор и на языке улицы разогнала их, угрожая спустить собаку. Если бы они знали, что она не знает команды «Фас»… Но я была настолько убедительна, что даже старшие не стали спорить. Только когда вернулась домой, меня отпустило. Тело стало ватным, сердце – тяжёлым. Тогда пришла первая взрослая мысль: «А что если?..»

Эти «а что если…» стали фоном моего детства. Я всегда была на страже. Как будто несу ответственность не только за себя. Я прислуживала брату, защищала, помогала. Это было естественно. Как дыхание.

Но вместе с этим я училась быть «удобной». Не мешать, не плакать, не тревожить взрослых своими чувствами. Я была «хорошей девочкой». Тихой, самостоятельной, успешной. Внешне – всё идеально. А внутри – росло ощущение, что мои настоящие чувства не имеют места. Их нужно прятать, сдерживать, усмирять.

И всё же были моменты света. Один из них – детский сад. Музыкальные занятия, утренники. Педагог увидела во мне что-то особенное и доверяла все ведущие роли. Я выступала на сцене не боясь. Не стесняясь. Просто была собой. Тогда ещё никто не сказал: «неподходящая». Я стояла перед людьми, как будто родилась для этого. И чувствовала: я – есть. Это была первая встреча с собой, с энергией сцены, с признанием ценности – пусть и в малом.

Но долго это не продолжалось. Уже в первом классе случился эпизод, оставивший отпечаток на годы. Нас собрали в спортивном зале – отбор в танцевальный ансамбль «Северные зори», так было в СССР. Я прыгала, старалась, вкладывалась. После лета у бабушки – с пирогами и свежим коровьим молоком – я была немного крепче, чем ожидалось. И… меня не взяли. Не объяснили. Не вызвали. Не спросили. Просто – нет. Я не прошла.

Я не расплакалась. Не обиделась вслух. Просто спрятала это внутри. Свернула. И пошла дальше. Но глубоко внутри осталась тень: я – не подхожу. Не для сцены. Не для танцев. Не для парящих бабочек. Я – другая.

Так внутри меня зародилась первая печать. Она не кричала. Но шептала при каждом желании выразиться. И с каждым шёпотом я становилась тише. И тише. Неосознанно.

Глава 4.

Ангелы – всё просто

Ангелы – они повсюду

Моё детство нельзя было назвать несчастным. Оно было наполнено делами, заботами, взрослением не по возрасту, но одновременно с этим – в нём было место для тонкого, почти незаметного, но очень сильного присутствия чего-то большего. Того, что позже я назову «Творцом». Того, что в детстве ощущалось как ангелы-хранители.

Я никогда не видела их, но знала, что они рядом. С самого раннего возраста. С самого начала. Это было чувство, которое не требовало объяснений. Просто – знание. Когда никто не видит. Когда страшно. Когда кажется, что ты одна – кто-то рядом. Незримо. Тепло. Уверенно.

Иногда это ощущение приходило ночью. Я могла проснуться среди ночи – и чувствовать беспокойство. Казалось, что что-то должно произойти. И происходило. Это не было предсказанием – это было ощущение волны, накатывающей раньше событий. Я просто знала.

Тогда, конечно, я не могла объяснить это ни себе, ни тем более другим. Но внутри росло чувство: я связана с чем-то невидимым, но настоящим. И я могу туда обращаться.

Я разговаривала с ними. Не как с персонажами. Не как с образами из книжек. А как с кем-то, кто меня слышит. По-настоящему. Я могла просто сказать в темноте: «Помоги…» или «Пусть всё будет хорошо». Без ритуалов. Без особых слов. Просто как девочка, которая обращается к тем, кто точно рядом.

Я не знала слова «Бог» в детстве. В семье об этом не говорили. Вера в нашем доме не обсуждалась. Но я верила. На каком-то внутреннем уровне – в то, что есть нечто выше нас. Доброе. Слышащее. Живое.

Позже я стала называть это Богом. Но сначала – это были ангелы.

Иногда я чувствовала их в людях. В учительнице, которая увидела меня в школе. В воспитательнице, которая доверила мне главные роли на утреннике. В медсестре в поликлинике, которая сказала маме: «У вашей дочери порок сердца». В знакомом враче, которая, когда мне было 21, диагностировала двустороннюю пневмонию на домашнем осмотре и скомандовала: «Срочная госпитализация. Мы теряем девочку». Эти люди появлялись как будто невзначай – но всегда в нужное время. Как будто кто-то их посылал.

С возрастом это чувство не ушло. Оно стало глубже. Я не говорила о нём. Не делилась. Но продолжала чувствовать. Как будто за моей спиной всегда есть кто-то, кто знает путь. Кто не вмешивается, но присутствует. Кто не спасает от всего – но ведёт.

Я росла с этим тихим знанием. Оно не делало меня особенной. Оно делало меня живой.

Ангел на реке

Мне тогда было около семи – примерно 1986 год.

Каждое лето мы ездили к бабушке в Великий Устюг, и самым большим развлечением была река. Мы с мамой почти каждый день ходили купаться. Я плескалась у берега, ловила воду руками, радовалась течению – как делают все дети. В какой-то момент я отдалась потоку и позволила ему нести меня вперёд – по наивности, по доверию.

И вдруг я поняла: меня несёт дальше. Ноги уже не достают до дна. Я – маленькая, лёгкая – не могу сопротивляться. Берег ускользает. Я вижу, как пляж остаётся позади, вижу, как он почти заканчивается, и дальше уже нет места для отдыхающих – только причалы и течение. Я не паниковала, но внутри возникла кристальная ясность: всё, я не справлюсь. Меня уносит.

И вот, в самом конце пляжа, когда уже нечего было делать – меня вдруг кто-то схватил. Просто взял за руку и резко вытащил на берег. Это был мужчина. Я не помню его лица, не знаю, кто он. Помню только, как он чётко, спокойно сказал:

– Иди к матери.

И я побежала. Не сказала ему ни слова. Просто побежала – с перепуганным сердцем и полными глазами. Это был один из тех моментов, которые остаются на всю жизнь. Я не знаю, кто это был. Но в моей душе с тех пор нет сомнений – это был ангел.

С детства я знала: ангелы рядом. Я видела это в разных людях – в их поступках, в спасениях, физических и душевных. Кто-то замечал порок сердца. Кто-то принимал мои роды. Кто-то, как тот мужчина на реке, просто появлялся – вовремя, точно, с нужным словом или действием.

Этот случай – один из самых ярких. Я была на грани. И кто-то меня вытащил. Просто – взял за руку. И вернул на берег. И это не единичный случай.

Именно так я ощущаю Божью защиту всю жизнь: тихо, точно, без пафоса. Как сильная рука в воде – в самый нужный момент.

Глава 5.

Подросток постсоветского пространства. Первое касание света

Распался Советский Союз. Улицы стали открытыми. Мир вдруг распахнулся, как старое окно – с ветром, сквозняками, светом и пылью. У молодёжи появился доступ к тому, чего раньше не было: музыка, свобода, алкоголь, фильмы, мнения. И далеко не все знали, как жить с этой свободой.

Я помню себя в девятом классе. Линейка. Последний звонок. Отличный аттестат. Моя подруга – умница, с такими же пятёрками – очень старалась, и я была уверена, что именно ей поручат завершить учебный год. Но вдруг я слышу своё имя. Меня вызывают дать почётный круг – последний звонок для девятиклассников. В тот момент я почувствовала: меня заметили. Это был мой внутренний кубок. Знак, что я на своём месте. Что моё старание и умения не прошли даром.

А дальше… история, которую мама узнает, вероятно, только из этой книги.

В том же возрасте я влилась в компанию, мягко говоря, неблагополучную. Это были подростки, проводившие своё свободное время совсем не так, как привыкла я. Там были новые ощущения. Новые слова. Фильмы, мат, алкоголь, сигареты. Я попробовала жить иначе. Не по правилам. Не как надо. Не по образцу.

Осенью, в десятом классе, я начала прогуливать школу. Не полностью. Я всё ещё оставалась рациональным стратегом – планировала, какие уроки можно пропустить. Например, если во вторник биология – надо подготовиться, «засветиться» на уроке, а потом с чистой совестью уйти с пары следующих. Отметки в журнале были неплохими, несмотря на пропуски. Так прошёл почти весь год.

Но к концу десятого класса меня вызвали к директору. Я помню этот разговор. Он был жёсткий. Мне сказали прямо: пропусков больше, чем посещений. Экзамен по истории – два. Общая картина – тревожная. Перевод в одиннадцатый – под вопросом. И вдруг в голове пронеслось: «Я могу остаться на второй год? Только не это! Это не про меня. Не может быть. Я ведь отличница и умница. А что скажет мама?»

И тогда произошло то, что я до сих пор считаю вмешательством свыше. Директор – строгая, сдержанная женщина – дала мне взрослый шанс, без вмешательства родителей. Позволила всё пересдать. Исправить. Перейти. В ней я увидела не только административную фигуру. Я увидела ангела-хранителя. Она дала мне выйти из тени. И я вышла. Школу в 1996 году я окончила с двумя четвёрками. Я благодарна ей до сих пор.

А однажды случилось событие, которое перевернуло всё.

Весна 1995 года. Мне только исполнилось шестнадцать. Тогда только начали открываться границы, и в нашем городе организовали школьную поездку в Венгрию. Родители, кто мог, оплатили своим детям участие. Это был первый выезд за границу. Будапешт. Дебрецен. Новые города, новые лица, новые горизонты.

В поездке были подростки из разных школ. И среди них – один парень. Он сразу выделялся. Статный. В длинном пальто. В очках. Умный. Вежливый. Совсем не монах – и в то же время не «как все». Я почувствовала к нему интерес – не только как к юноше, но как к человеку. Позже девочки рассказали мне, что он – верующий. Верит в Бога.

Это слово… «Бог»… жило во мне давно. С детства. С тех самых моментов, когда папа приходил домой нетрезвый, кричал, шумел. Тогда я, маленькая, прижималась к подушке, пряталась – и про себя шептала: «Пусть это закончится… пожалуйста…» Это была моя первая молитва. Не оформленная. Неосознанная. Но настоящая. Я не знала, к кому обращаюсь. Но знала, что меня слышат.

В Венгрии, спустя годы, эта тема всплыла снова. Я подошла к тому парню. Набравшись смелости, просто спросила:

– Расскажи мне о Боге.

И он начал. Спокойно. Просто. Без пафоса. Без запугиваний. Его слова проникали куда-то очень глубоко – туда, где всё было очень знакомо, хоть и безымянно. Был вечер в Будапеште. Вся группа отправилась на дискотеку, а я «случайно» заболела. И узнала, что он тоже не поехал. Я провела весь вечер, слушая про Небо, про Жизнь, про Спасителя… ничего не понимала, но это касалось меня. И я плакала.

С этого момента всё начало меняться. Жизнь разделилась на до и после.

После разговора с тем юношей в Венгрии что-то во мне начало сдвигаться. Слово «Бог», которое было где-то на уровне далёкого детского шёпота в подушку, стало обретать форму. Внутри появилась потребность узнать больше. Не из любопытства. Из жажды.

Я узнала, что он ходит в церковь. Не в ту, где свечи и хор, а в современное место. Тогда это называлось «протестантская церковь», но в моём восприятии это был просто зал, наполненный людьми, в котором звучала тишина – настоящая. Не та, где молчат, а та, где слышно.

Я пришла туда с волнением. С интересом. С внутренним трепетом. Это был кинотеатр, переоборудованный под молитвенный зал. Люди – обычные. Молодые. Искренние. Никаких причуд. Никто не давил. Но в воздухе было что-то особенное. Я не могла это объяснить, но чувствовала каждой клеткой: здесь есть Жизнь. Не просто «хорошие люди» – Жизнь.

Песни, которые они пели, я не знала. Молитвы – тоже. Я просто стояла в зале и старалась дышать. Это был мой первый опыт, когда я позволила себе быть, а не «понравиться». Я слушала слова, звучащие со сцены, и чувствовала, как во мне шевелится что-то очень-очень старое. Глубинное. Как будто кто-то много лет стучал в закрытую дверь – и вот я приоткрыла.

Пастор пригласил выйти тех, кто хочет покаяться. Я не поняла – почему я иду. Я не чувствовала себя грешницей. Я была девочкой, которая просто ищет. Но ноги шли. Я вышла.

Мы повторяли слова. Я говорила их вслух. Не совсем понимая. Но всем существом ощущая – это настоящее. Не текст. Не спектакль. Это было прикосновение. Я не увидела ангела. Я не услышала голос с неба. Но внутри меня что-то изменилось.

Когда я вышла из зала на улицу, я дышала иначе. Не только лёгкими – всем телом. Воздух был объёмным и свежим. Цвета – ярче. Звуки – чётче. Как будто завеса снялась. Мир стал не другим – живым. Я ехала в автобусе, смотрела в окно и видела: теперь всё по-другому.

С этого момента началась моя история – не с религией, а с Творцом. Я не стала «идеальной». Я не получила готовых ответов. Но внутри меня поселилась тишина. Та самая, которая была тогда в зале. Тишина, в которой Он живёт.

Это нельзя передать словами. Можно только узнать, когда встречаешься с Ним сам.

Родители восприняли мою историю, мягко говоря, негативно. Когда я рассказала, куда попала, чем живу, что во мне открылось – папа отреагировал резко. Он сказал, что это – секта. Или протестанты, или, ещё хуже, евреи. В его устах это звучало как что-то опасное, как будто я провинилась. Почему-то и «протестанты», и «евреи» у него стояли на одной полке – как нечто чуждое, угрожающее, «не наше».

Я спорила. Доказывала, что это не протестанты, не евреи, и вообще всё не так, как он думает. Но понимания не было. Только стена. И эта стена у папы продержалась лет пять. А вот мама… Она поступила по-другому. В следующий раз, когда я пошла на собрание, она пошла со мной. Просто – чтобы проверить. Посмотреть, куда это меня занесло. Убедиться своими глазами, что происходит с её дочерью.

Я знаю: мама всегда была в поиске. Её путь к Творцу был, наверное, не менее важным, чем мой. Только тише. Внутренний. Она молилась. Она искала. Она чувствовала. И именно на той встрече, куда пришла проверить меня, мама вдруг почувствовала то, что искала всю жизнь.

Это было не объяснение. Не знание. Это было узнавание.

С тех пор её путь к Богу стал таким же живым, как и мой. И это сблизило нас. А затем – мой брат, бабушка и другие… А моя жизнь в тот момент развернулась на 180 градусов. Буквально. В тот же день я бросила курить. Перестала материться. Я начала водить в церковь ребят из своей компании. Они приходили, пробовали, потому что всегда ко мне относились с уважением. Но кроме меня никто не остался. Окружение сменилось. Ушли привычки, которые не несли жизни.

В церковь стали приезжать американцы. Они ставили спектакли, представления. Это был другой мир: с поездками, с живыми встречами, с настоящими людьми. Я словно попала в новое пространство – не только внешне, но и внутри себя. Через год я познакомилась со своим будущим мужем. А ещё через год мы поженились, и я переехала к нему в Израиль.

Но это уже другая страница моей жизни.

Глава 6. Ранний брак

Я уже большая, как решила, так и будет

Мой будущий муж – Глеб Самбурски. Мы познакомились в сентябре 1996 года – случайно, на общей встрече друзей. Мне было 17, ему уже 28. Он приехал из Израиля. Раньше жил в нашем городе, Череповце. В Израиль он уехал в феврале 1995 года с мамой Фридой и семьёй брата Михаила. Приехал навестить отца Вячеслава – в будущем дедушку наших детей.

Я сразу почувствовала: его взгляд будто ловит меня в пространстве. В этом было что-то тёплое, но не навязчивое. Тогда всё и началось. Он пригласил меня в свою компанию – посмотреть кассету про Израиль. А потом улетел домой.

Телефона у нас дома не было. Но каждые пару недель, встречаясь с общими знакомыми, я слышала:

– Тебе привет из Израиля.

– Опять? – удивлялась я. Но внутри, конечно, всё отзывалось. Меня заметили. Это были наши «соцсети» тех времён. Романтика зашкаливала.

Мы не обсуждали будущую жизнь. Ни быт, ни ценности, ни мечты. Только приветы. А между ними – ожидание и чувства, ничем не подтверждённые.

Потом был Питер. В январе 1997 года он снова прилетел – на свадьбу друга. А после предложил:

– Поехали в Питер. Там будут наши друзья. Просто погуляем, пообщаемся.

Мы поехали вчетвером. Питер был морозный, красивый, с сумрачным светом и контрастными ощущениями. Мы гуляли, решали какие-то его дела – и просто были рядом. Всё происходило будто вне времени.

Один из самых запомнившихся моментов – китайский ресторан образца 1997 года. Интерьер: фонарики, иероглифы, атмосфера. Открываем меню – борщ, солянка, «Цезарь».

– Простите, а где китайская еда? – спрашиваем.

– Повар ещё не приехал. Пока готовим русское.

Мы ели солянку под китайские фонарики и смеялись. Было по-доброму, искренне, без пафоса.

В последний вечер мы гуляли вдвоём. Ему нужно было улетать. Мы шли по мосту. Был вечер. Я помню ветер, свет фонарей и ощущение, будто весь мир сузился до этого разговора.

– Может, нам стоит пожениться? – спросил он.

– Наверное, да, – ответила я. Мне было 17.

Это было просто. Почти бытово. Без кольца, без постановки. Но – по-настоящему. По-взрослому, как мне тогда казалось.

Когда мы вернулись из Питера, я зашла домой и сказала маме:

– Мама, Глеб сделал мне предложение. Мы решили, что поженимся. Но не скоро – через год, не раньше.

Я не хотела её напугать. Я продолжала заботиться, чтобы всем было хорошо. Но внутри уже знала: решение принято. Оно было тихим, простым – но уверенным. Не было сомнений. Было знание.

Мама не плакала. Не драматизировала. Просто слушала. Её дочь решила – значит, так и будет. Позже я поняла: она просто приняла. И стала делать всё, чтобы у меня всё получилось.

Так и шло: он жил в Израиле, я – в России. Общения почти не было. Иногда – редкие звонки. По телефону у соседей. Один звонок в неделю. Минут десять – и всё. Звонки тогда были дорогие.

Но каждый раз после этих разговоров я почему-то плакала.

Я говорила себе: «Я плачу потому, что мы мало общаемся, почти не знаем друг друга. Вот поженимся – и всё наладится». Я верила. Я надеялась. Я считала: если что-то не так – я справлюсь. Я починю. Я спасу. Тогда я этого не осознавала, но уже тогда внутри жила та, которую позже я назову своим внутренним Спасателем.

Скоро Глеб снова прилетел, и мы быстро расписались. Через две недели после его приезда состоялась свадьба – в июне 1997 года. Простая, тёплая и настоящая. Для родных и друзей, которые могли приехать и прилететь. Всё было без показного блеска – но с любовью.

Зимой мы с мамой начали искать платье. В те годы уже появились салоны проката свадебных нарядов. Мы обошли все. И в одном из салонов нам показали самое дорогое платье – за 500 долларов. На тот момент это были огромные деньги. Даже продавцы сомневались, что кто-то его возьмёт. Но я взяла. Это был мой выбор. Мой жест – в сторону себя, своей значимости, своей новой жизни.

Мама тогда сама управляла семьёй и бюджетом. Папа не участвовал. В 1996 году он попал в тюрьму – за покупку труб на заводе «по-чёрному». Тогда покупали все, кому не лень. Но именно папу и ещё пару человек подставили. Его посадили, и он отсидел 2,5 года, выйдя по УДО. А мама работала, как могла, продавала всё, что осталось от его имущества: технику, грузовики. Всё – ради нас с братом. Ради того, чтобы я вошла в этот день свадьбы как настоящая принцесса. В платье, которое будто говорило: «Ты достойна».

Это платье было первым, которое я увидела в салоне. До меня его никто не брал. Оно было новым. И оно стало моим. Оно создало не просто образ – а ощущение. Что я не просто девочка. Я – женщина, вступающая в новую главу своей жизни.

После свадьбы мы уехали в Болгарию – в короткую романтическую поездку. Там было солнце, разговоры, лёгкость. Это был наш первый опыт быть вдвоём. Без близких, без суеты. Просто мы. А потом он улетел в Израиль. Начал оформлять мне вызов. Говорили, что ждать придётся долго – от трёх месяцев до года. Но уже через две недели пришло разрешение. Всё решилось быстро. Неожиданно.

8 сентября 1997 года я прилетела в Израиль. Мне было 18. Я забрала документы из университета – закончила только первый курс. Они уже ничего не решали. Впереди было не образование, а жизнь. Жизнь в другой стране. С другим языком. С другим бытом. С другим «я». Я была готова. По крайней мере, так казалось.

Жизнь в Израиле не была для меня физически трудной. Я с детства умела трудиться. Образования, кроме школьного, у меня не было. Но работать я умела – и не боялась этого.

В первые годы в Израиле я зарабатывала на уборках. Честно. Много. Хорошо. Мне это не казалось зазорным. Наоборот – я знала десятки бытовых приёмов, как быстро и эффективно навести порядок в любой квартире. Эти лайфхаки я придумала сама – и до сих пор ими пользуюсь. Я относилась к своей работе с тем же подходом, с каким относилась к учёбе: делай на отлично – или не делай вовсе.

Так было всегда. В детском саду. В школе. В институте. Я привыкла быть среди лучших. Так было и здесь: клиенты ценили мою работу, доверяли, звали снова. Это был мой путь в мир. Честный. Простой. Взрослый. И результативный.

Наивность. Спасите меня, пожалуйста

Но вот в семейной жизни всё складывалось совсем иначе.

По сути, я вышла замуж за почти незнакомого человека. Как я уже рассказала: тогда, в 1997 году, не было интернета, звонки – только через соседей, один раз в неделю. Мы не могли полноценно общаться, узнавать друг друга, строить диалог. До предложения – только приветы через друзей. Вся «романтика» – в этих перекрёстных словах: «Он передал тебе привет». Я хранила каждое слово – как знак. После предложения – редкие звонки на телефон моих соседей. Я плакала, не понимая причины. Я ожидала чего-то и не получала. Сама не знала – чего.

Я верила, что смогу всё построить и исправить, где нужно. Ведь я – спасатель. В любой ситуации найду выход. Подстроюсь. Сделаю всё, чтобы стало хорошо. Только сейчас, с высоты лет, я могу задать себе честный вопрос: «А почему я тогда плакала? Что именно причиняло боль?»

Но тогда я не спрашивала. Важно было не это. Важно было: романтика, гормоны, надежда. Новизна и жажда приключений. Мы не обсуждали, как будем общаться, проводить досуг, какие у нас ценности, желания, мечты. Мы не проговорили ничего из того, что важно в браке. Мы просто шли. И я точно знаю: всё было так, как должно было быть. Всё было нам на пользу. Именно в этом виде, в этом «слепом» прыжке – и был наш путь взросления. Я знаю это теперь – после 28 лет брака.

Я выросла на любовных романах постсоветского пространства. Читала по одной книге в день. Глотала. Влюблялась. Переживала. И в голове укоренился образ: принц обязательно появится. Он будет благородный, нежный, сильный. Он спасёт от бед, подарит счастье, защитит, возьмёт на ручки, прижмёт к сердцу и скажет: «Теперь всё хорошо».

И я действительно была готова к жизни. К трудностям. К безденежью. К тяжёлой работе. Даже – к войне. В 1997 году были угрозы атаки из Ирака. Я морально была готова ко всему. И к ожиданию того момента, когда принц, придуманный и нарисованный мной, проявится в моём муже.

В бытовом плане – легко. Работать? Не страшно. Решать вопросы с жильём, счетами, организацией – пожалуйста. Я знала, как всё «тянуть и усовершенствовать». Меня к этому приучили. Но глубоко внутри я оставалась той самой девочкой, которой всё детство не хватало отцовского тепла, слов любви. И я верила: теперь всё будет иначе.

Мне казалось, что муж сможет восполнить это. Что теперь будет тот, кто обнимет, услышит, утешит. Кто станет тем, кого не было рядом в детстве. Я ждала от него – неосознанно – нежности и защиты, которых не хватало. Что он спасёт меня одним словом.

Но муж – не папа. У него была своя история. Свои родители. Свои травмы. Свои способы выживать. И очень скоро я поняла: в планах Творца не было сценария, в котором один человек становится заменой и восполнением боли другого.

Нет. Творец задумывает иначе. Он задумал, чтобы мы сами нашли и восполнили тот дефицит, который носим в себе. Чтобы мы поняли: никакой человек – даже самый близкий – не способен залечить дыру в душе. Только ты можешь увидеть её, признать – и пройти через неё к себе. Всевышний направит и поддержит, но важно решиться на этот путь.

Это был долгий путь. Путь боли. Я всё яснее осознавала: моя внутренняя дыра не становилась больше – она раскрывалась. Я начала видеть, как много во мне нужды, ожидания, зависимости. Как много «хочу, чтобы меня поняли», «дай мне то, чего не хватило».

Но никто – никто из людей вокруг – не мог мне этого дать. Я могу сейчас выразить это словами. Только сейчас – когда научилась. Когда нашла в себе источники восполнения. Когда поняла: всё, что мне нужно, уже есть внутри меня.

Все ресурсы. Все ответы. Вся сила. Всё – в нас самих. Именно так это и задумано Творцом. Мы созданы целостными и совершенными. Мы здоровы – в духе, в душе, в теле – если только позволим себе стать такими. Но мы этого не знаем. Мы обмануты. Системой. Окружением. Романтическими фильмами, где кто-то обязательно должен прийти и спасти. Где любовь – это зависимость. Где страсть – это смысл. Где боль – якобы норма.

Я тоже была там. Я верила. Билась. Плакала. Искала в других то, чего не было во мне. И не знала, что можно иначе.

Но потом поняла. Когда начала вставать на свои ноги. Сначала – с трудом. С болью. Но потом – легче. Я перестала искать костыли. Я начала расти сама.

Костыли – это люди, которых мы себе назначаем: «Ты – мой смысл. Ты – мой источник. Ты – моя опора». Но когда человек живёт на костылях – он забывает, как ходить. И боится. Потому что свои ноги развивать – страшно. Больно. Долго.

Но когда я начала развивать «свои ноги», я увидела: я могу. Не просто ходить. Я могу стоять. Потом – идти. Потом – бежать. Прыгать. Взбираться на горы. Делать невозможное. То, что раньше казалось уделом супергероев.

Это не удел избранных. Это наш потенциал. Просто мы забыли. Да, это путь. Он требует честности, боли, терпения. Это – физиотерапия и реабилитация души. Но чем раньше начинаем – тем быстрее встаём.

И я поняла: я цельная. Не потому, что у меня есть кто-то. А потому, что я – есть.

Мне не нужен человек, чтобы быть счастливой. Мне нужны люди, чтобы делиться счастьем. Не брать из дефицита, а отдавать из избытка. Не ждать наполнения, а охранять внутренний источник – и изливаться. Чтобы вместе было лучше.

Вот это – настоящее исцеление.

Глава 7.

Это Израиль, детка!

Любовь с первого вздоха

Я понимаю: рука Творца и ангелы, которые всегда были за моей спиной, просто вели меня туда, где мне суждено было оказаться. Наверное, я действительно задумана как экстремал – иначе не объяснишь, как я оказалась в Израиле, даже не имея представления, где он находится. Я не выбирала эту страну – она выбрала меня. Я приехала туда, потому что вышла замуж за человека. Всё было просто: кассета, приветы, свадьба, билет, Израиль.

Тогда, в 90-е, всё снимали на видеокамеры. И мой будущий муж решил: нужно познакомить меня с Израилем заранее, перед переездом. Он записал и прислал кассету. Там было два сюжета.

Первый – арабский рынок в Акко. Самый экзотичный. Он хотел показать колорит, яркость, настоящую жизнь. На видео – кричащие арабы, туристы, куча звенящих безделушек. Кто-то выливает ведро воды прямо перед камерой – вонь рыбы, шум, жара. Это был мой первый взгляд на страну, в которую я собиралась переехать.

Второй кадр – он показывает мне нашу будущую квартиру в городе Кирьят-Бялик. В дальнейшем мы ещё переедем 13 раз за эти 28 лет.

– Вот здесь мы будем жить, – говорит он за кадром. Камера идёт за ним: дверь, узкий коридор, кухня, гостиная. Всё предельно просто. Без иллюзий. Как есть.

Для меня Израиль тогда и был вот этим: рынок и квартира. Я не видела других лиц страны. Но мне хватало. Мне нужно было не это. Мне нужно было знание: я иду туда, где мой путь. Я лечу – и я не боюсь.

Я не знала, какой он – Израиль. Но, как только вышла из самолёта, вдохнула его запах – запах моря, поняла, что люблю его. Свершилось что-то особенное во мне. Ощущение – родное, моё. Не про культуру, не про политику, не про архитектуру. Это было ощущение тела и души. Как вдох, который совпал с ритмом земли.

Я не знала, что меня ждёт. Я не смотрела открытки. Не читала путеводителей. Но когда ступила на израильскую землю, внутри случилось узнавание. Тихое, мощное. Как будто это не «я приехала» – а вернулась. Дома.

Воздух был свой. Свет – свой. Даже шум вокруг казался своим. Жара? Она мне нравится до сих пор. Незнакомый язык не пугал. Впереди – неизвестность. Но мне было спокойно. Не логически – глубинно. Как будто эта страна меня уже знает. Как будто она меня ждала.

Я не могу назвать это патриотизмом или сионизмом. Это не была сознательная любовь к государству – на тот момент. Это была связь с самой землёй. С пространством. С атмосферой. Любовь с первого вдоха.

И несмотря на всё, что было потом – сложности, боль, разочарования, переосмысления – эта любовь осталась. Она длится уже 28 лет. И не ушла. Потому что была настоящей и взаимной. Не романтичной, а корневой. Как будто Творец сам вложил её в меня. Чтобы я не сбежала. Чтобы я осталась. Чтобы я пустила корни там, где их никогда не планировала.

Земля, где ожила моя вера

Когда я прилетела в Израиль, моя вера начала раскрываться по-новому. Всё, что прежде было написано в Библии – истории, имена, пророчества, вдруг перестало быть просто словами на бумаге. Эти места стали реальными. Эти люди – не абстрактными фигурами из древности, а участниками истории, в которой теперь живу я.

Я с интересом начала изучать Танах, пророков. И с каждым днём всё яснее понимала: они были здесь. Ходили по этой земле, молились, страдали, любили – именно там, где сегодня стою я. Это знание, несмотря на временной отрыв, не отдаляло, а наоборот – приближало. Их история стала моей историей. Израиль стал не просто местом на карте, а живым контекстом моей веры.

И главное – моя вера никогда не противопоставлялась тому, что исповедуется здесь, в иудаизме. Одно не разрушало другое. Напротив – расширяло, дополняло, углубляло. Я увидела: мы все ищем одного и того же Бога. И если человек ищет Его сердцем, искренне – он обязательно находит путь.

Если ты ищешь не форму и традиции, а суть – ты найдёшь Жизнь. Не свод правил, а живое Присутствие. Не просто стоишь у двери веры – а заходишь внутрь, туда, где живёт свет.

Я благодарна Богу – и своему мужу – за то, что оказалась на этой земле. Именно здесь моя вера, с детства текущая во мне как особенная жила жизни, расцвела. Не превратилась в громоздкую конструкцию, не стала бременем, а стала могучей, возносящей силой. Как поток, поднимающий меня вверх, когда я падаю. Сила, благодаря которой я поднималась на разные вершины своей жизни.

Так я стала духовным скалолазом. Каждое испытание, каждая вершина – не просто трудности, а путь к высотам. И сегодня новая вершина – мой седьмой ребёнок. Моя книга. Моя проявленная суть. Имя этой сути – Авигаль. Она взошла на Эверест моей души. И там, на самой вершине, я получила венец с Небес – как знак, как печать, как имя, данное свыше.

У Творца нет времени. Нет «вчера» и «завтра». Всё существует одновременно. И когда соединяешься с Ним – всё, что было, есть и будет, сливается в одно. В Его замысел.

Я счастлива быть частью этого народа. Жить на этой земле, где Всевышний – неотъемлемая часть живой продолжающейся истории. Говорить на этом языке. И делиться верой, которая не просто поддерживает – она ведёт, преображает, делает живой. И если кому-то нужно узнать, как прийти к этой вере – я могу рассказать. Потому что этот путь я прошла сама. И он живой. Он настоящий.

Противогаз в обмен на иллюзии

Мой переезд в Израиль был необычным сам по себе, но то, что случилось почти сразу после него, придало этой новой жизни особый контекст.

Я прилетела 8 сентября 1997 года, и буквально через месяц-два страну охватила тревога: угроза химической атаки со стороны Ирака.

Для меня, девочки из советского и постсоветского пространства, слово «война» не имело личного опыта. Мы жили под лозунгами мира, но в голове всё равно жили образы страха. Я помню себя маленькой – мне было, может быть, четыре или пять лет. По телевизору показывали чёрно-белые кадры атомного взрыва. Думаю, это были архивные съёмки из Японии – Хиросима, Нагасаки. Эти грибы, этот свет – они навсегда остались в моей памяти.

Почему-то именно тогда, будучи малышкой, я начала бояться, что на нас сбросят бомбу. Я засыпала с ощущением, что это может быть мой последний вечер. Это был настоящий леденящий ужас. Я боялась – глубоко, по-детски, без слов. И не могла об этом говорить. Ни с кем. Потому что знала: если скажу, мне просто ответят: «Не волнуйся, всё будет хорошо». А мне этого было мало.

Мой ум с детства был исследовательским. Мне нужно было не утешение, а понимание. Мне нужно было пройти это, самой прожить, самой справиться. Это был тяжёлый период детства. Я засыпала со страхом, а утром думала: я снова жива. Это ощущение запомнилось на всю жизнь.

И вот – Израиль. Новая страна. Новый дом. И снова – угроза. На этот раз реальная, официально объявленная: возможная химическая атака со стороны Ирака. В новостях говорили, что всё серьёзно. Людям объясняли, как действовать в случае тревоги. Как защититься.

Тогда в Израиле почти не было домов с герметичными окнами. Вакуумные стеклопакеты были редкостью и новинкой. Большинство квартир – со старыми деревянными рамами, сквозняками и трещинами. Нам объявили, что нужно создать герметичное пространство в квартире своими руками. Люди бросились в магазины, скупали рулоны изоленты. Все заклеивали окна.

Я тоже попробовала. Заклеила одно окно. Скотч от жары отклеивался. Я смотрела на это и понимала: если что-то действительно случится – никакой скотч не спасёт. В квартире полно щелей, и химическая атака при желании прошла бы мимо любой самодельной изоляции.

Потом началась выдача противогазов. Это был целый национальный квест. Мы стояли в огромных очередях. Израильтяне – эмоциональные, вспыльчивые – были на грани паники. Люди толкались, спорили, ссорились и даже дрались, кто раньше получит своё средство спасения. Паника была настоящей. Все хотели получить свою маску – немедленно.

Я тоже стояла. Я была девочкой, только приехавшей из новой России. Страна только-только вышла из одного кризиса и шагнула в другой. 1997 год. В голове не укладывалось: противогазы – для меня? Всерьёз?

Испытание страхом —

и открытие стрессоустойчивости

Но внутри у меня было спокойствие. Я смотрела на происходящее как будто со стороны – с лёгкой иронией. Не потому, что не понимала, а потому что вдруг ясно ощутила: я не боюсь. После того, что я прожила внутри себя в детстве, эта угроза казалась мне внешней, понятной, контролируемой. Паника вокруг не задела меня. Внутри я оставалась устойчивой.

Противогазы тогда выдали всем. Один – мне, один – моему мужу. До сих пор они где-то лежат в кладовке – как память о том, с чего началась моя жизнь в этой стране. Атака в итоге не произошла. Всё обошлось.

Но внутри меня уже произошёл сдвиг. Я поняла, что умею выдерживать. И что Творец дал мне это испытание не случайно – как проверку моей внутренней опоры. Опоры, которая уже была во мне.

Так началась моя абсорбция – не просто адаптация, а вживание в новую страну, в её ритм, в её реальность. А она была такой: всё время что-то происходило.

Угрозы. Тревоги. Взрывы. Сирены. Напряжение.

Вспоминается период 11 сентября. Тогда взорвали башни в Нью-Йорке, и весь мир содрогнулся. А здесь, в Израиле, параллельно взрывали автобусы, нападали на людей на улицах, открывали стрельбу в многолюдных местах. Улицы, по которым мы ходили каждый день, перестали быть безопасными. Это стало нормой. Фоном.

Один из таких случаев произошёл во время праздника – кажется, день рождения мужа. Мы отмечали дома, было много гостей. И вдруг – взрыв рядом. Террорист-смертник подорвал себя прямо в кафе, в ста метрах от нашего дома. Дом дрогнул. Район оцепили. Люди бежали. Повсюду мигалки, крики, хаос.

Мы узнали: жертв нет. Никто, кроме самого террориста, не погиб. Это было чудо. Хозяин кафе увидел угрозу, закричал, кинул в нападавшего стул. Это отвлекло, задержало, дало людям время. Несколько человек получили лёгкие ранения, но жертв удалось избежать. Мы понимали: это был подарок с неба – могло быть иначе.

Опасность стала постоянной. Боль и ужас. Взрыв в дельфинариуме, где погибло множество подростков. Люди, знакомые нам, были в автобусах, где происходили теракты. Кто-то «по случайности» вышел – и спасся. Кто-то не вышел – и пострадал. Были друзья, которых жизнь вытаскивала буквально в последнюю секунду.

Это стало естественной средой. Мы обсуждали не «было ли?», а «где сегодня?». Это стало частью жизни. Постоянной. Своей. Со временем я осознала: моя психика закалена. Возможно, с детства. Возможно, этим опытом. Но войны и внешние катастрофы не пугали меня. Даже Вторая Ливанская война в 2006 году не вызвала паники.

Мы жили на севере страны, в Крайотах. Обстрелы шли ежедневно. Железного купола тогда ещё не было. Пять недель. Ракеты сыпались, как дождь. Район, где мы жили, был под постоянным прицелом. Многие эвакуировались. Мы – остались.

Я не вывозила людей, но я помогала: развозила еду, поддерживала, принимала у себя тех, кому было негде спрятаться. Дом, который мы тогда снимали, стал убежищем. Люди приходили, ели, смотрели новости, и когда звучала сирена – мы все вместе спускались в укрытие. Иногда оставались там надолго. Ночевали. Просто сидели, разговаривали. Мы были вместе.

Я помню то утро, когда началась та война. Я сидела за своим столом – работала. Тогда я была администратором в социальной организации. И внутри меня было… спокойно. Не потому, что не страшно. А потому, что я знала: я выдержу.

Наш дом всегда был открыт. Если кто-то с улицы во время сирены искал укрытие – мы принимали. Израильтяне знали: к нам можно. Просто спрятаться, просто подождать. Просто быть рядом.

Я помню это воскресное утро. Как всё началось. Работала за компьютером, что-то писала, делала обычные дела. Вдруг – бах. Бах. Бах. Незнакомые, глухие, короткие звуки. Я подошла к окну. На улице стояли двое израильтян – один вёз другого в инвалидной коляске. Похоже, ухаживающий и его подопечный. Они просто смотрели в небо.