Читать онлайн Данияр. Не буду твоей невестой

Пролог

Меня хватают как раз в тот момент, когда я заворачиваю за угол здания универа, направляясь в кофейню, расположенную неподалеку. Там мы с Алинкой часто после пар сидим и пьем кофе, делимся впечатлениями от очередного прожитого учебного ужаса, болтаем обо всем на свете. Отдыхаем душой, короче говоря.

Когда меня резко дергают за локоть и, не дав даже вскрикнуть, волокут в темный непросматриваемый с дороги уголок у забора, я как раз предвкушаю тот самый отдых.

Именно потому, что контраст слишком сильный, а нападение – слишком внезапное, я и не издаю ни звука.

Да какой там звук! Я даже дышать не могу!

Ощутив за спиной холодный камень забора, машинально упираю ладони в своего захватчика, чувствуя под пальцами тот же камень. Только горячий теперь.

Открываю рот, чтоб закричать наконец-то, но рот мне надежно запечатывает здоровенная жесткая ладонь.

– Тихо. – Хриплый злой шепот у самого уха, от горячего дыхания по коже дрожь! И эта дрожь усиливается, потому что я узнаю того, кто меня утащил!

Байматов!

Гад!

Как посмел?

Осознав, что похититель – не непонятный и оттого жуткий маньяк, а вполне себе понятный, хотя тоже маньяк, этого не отнять, я набираюсь сил и уверенности в себе, дергаюсь злобно, заряжаю свободной рукой по наглой небритой роже, раз, потом еще и еще, пока мое запястье не перехватывают и не сжимают. Сильно, властно, но не больно.

– Тихо, говорю! – Рычание становится более злым и раздражённым. Не нравится ему, что я сопротивляюсь? Сейчас еще больше не понравится!

Я мычу, пытаюсь укусить зажимающую губы ладонь, извиваюсь, выдираясь из жестких лап, но добиваюсь лишь того, что на меня наваливаются всем мощным телом, прижимая к забору так, что даже двинуться не могу теперь.

Осознав проигрышность своего положения, я замираю, тяжело дыша и злобно глядя в лицо Байматова.

Тот тоже тяжело дышит, пялится на меня своими темными жуткими глазами. Что, гад, не понравилось тебе? Вот то-то же!

Мы стоим, прижавшись друг к другу, и только теперь до меня начинает доходить вся скандальность ситуации. Место, хоть и уединенное, но не совсем! Сюда часто кто-то из парней забегает поболтать вдалеке от остальных. И в любой момент кто-то может прийти! И увидеть нас… Вот так! Всевышний, позора не оберешься! Как мне потом перед родными оправдываться? Людям в глаза смотреть?

Окончательно замираю, уже пугаясь и даже не мыча, в надежде, что Байматов сейчас меня отпустит.

Но он почему-то не торопится.

Стоит, прижав меня всем телом к забору, нависает, давит массой. И взглядом своим буравит! И ладонь от лица не убирает! Что его, заклинило, что ли?

Моргаю, тихонько толкаю второй, пока еще свободной ладонью в мощную грудь. Боже, какой огромный… Столько мяса наел, шайтан!

– Не будешь кричать? – хрипит он, и его горячее дыхание опять тревожит дурацкие мурашки по коже.

Моргаю положительно.

Не буду.

Пусти только, демон.

Байматов аккуратно убирает ладонь от моих губ, но сам почему-то не отодвигается. Так и стоит, навалившись на меня совершенно непристойно, дышит тяжело.

Чтоб хоть чуть-чуть обозначить границы, снова упираюсь обеими руками в его грудь, толкаю.

Отстраняется, с видимой неохотой.

– Ты с ума сошел? – Возмущаюсь я. – Что творишь?

– Это ты что творишь? – Тихо рычит он, скалясь зло и возбужденно, темные глаза пылают яростью. – Что рядом с тобой делал тот глист в подгузниках?

– Какой еще глист? – Моему удивлению нет предела, моргаю в шоке.

А Байматов достает телефон и показывает мне фотку. На ней я и мой однокурсник Дерек, приехавший не так давно из Австралии. Мы с ним нормально общаемся, потому что он плохо знает русский и совсем не знает наш язык, а я сносно владею английским. Ко мне его куратор прикрепила, чтоб помогла адаптироваться.

– Этот!

Смотрю на фото, где мы с Дереком улыбаемся друг другу, стоя рядом и глядя в экран телефона… А ведь Дерека сегодня увезли в больницу…

Не веря, поднимаю взгляд на Байматова:

– Ты… что наделал? Это ты его, что ли?

Байматов молчит. И скалится только.

Уй… Дура-а-ак… Шайтан проклятый…

– Байматов, это – мой подопечный! Ко мне его куратор прикрепила сегодня! Он из Австралии! Как ты меня достал, Байматов! Как ты мне надоел! Ты что с ним сделал?

– Неважно, – этот упертый осел даже не пытается сделать вид, что сожалеет, продолжает хмуро смотреть и нависать надо мной. – Главное, что теперь он к тебе не подойдет. А ты должна была сказать куратору, что ты – невеста! Просватанная!

– Да с чего ты это взял, Данияр? – Горестно вздыхаю я, толкая еще сильнее каменную грудь в безнадежной попытке вырваться. – Я – не твоя невеста! Не твоя! И никогда ею не буду!

Теперь оба мои запястья перехватывает огромная крепкая ладонь, Байматов держит, не позволяя мне дернуться, смотрит серьезно и напряженно:

– Моя, я сказал тебе уже это. Моя. Никого рядом не будет, поняла? Никогда. Если хочешь кому-то плохого, просто начни ему улыбаться…

Я изнемогаю от горячего его шепота, от жесткого хвата тяжелых ладоней, кровь бросается в лицо. Я чувствую себя в такие моменты невероятно беспомощной. Прямо, как в тот день, когда этот шайтан первый раз подошел ко мне и при всех заявил, что я – его.

И переубедить его с той поры так и не получилось.

– Мой… отец никогда не позволит. Понял? И я не позволю! – Из последних сил шепчу я, стараясь быть твердой и смотреть на Байматова с уверенностью, которую вообще не чувствую.

– Тогда я украду тебя, Мадина, – спокойно отвечает мне Данияр, словно это – самое обычное, решенное дело. – И сделаю своей.

Всевышний, он невыносим! Болен!

– Отпусти немедленно!

Байматов отпускает.

Отступает на шаг.

Не веря, дергаюсь в сторону, мгновенно уходя на расстояние, где он меня не сможет схватить.

– Ты не сможешь долго бегать, Мадина, – раздается мне вслед спокойное.

Ничего не отвечаю, все мои силы остались там, у забора, когда я пыталась противостоять звериному хищному напору.

Просто несусь с дикой скоростью прочь, словно принцесса Зейра от людоеда-извращенца Абу-ибн-Абу. И в кофейню забегаю на сверхзвуковой буквально.

Падаю за столик к уже ожидающей меня Алинке и только теперь, кажется, делаю первый за все время дороги вдох.

Перед глазами темные круги, в голове такой шум, что, кажется, лопнет она сейчас. Сердце дико стучит, никак не могу успокоить.

– Ты чего такая? – удивленно спрашивает Алинка, – словно за тобой шайтан гнался…

Ох, если бы просто шайтан…

Глава 1. Как все началось

– Мадина, ты идёшь? – Алина тянет меня за рукав, пока я отвлекаюсь на экран своего смартфона.

– Иду-у, – протягиваю, вздыхая, и блокирую экран.

Натан прислал сообщение. В груди сразу тепло становится. Пишет, что скучает, а знал бы он, как скучаю я! Сердце трещинами.

– Давай скорее, – моя новая подруга поправляет свой красивый небесно-голубой платок и тянет меня за руку в сторону лестницы на второй этаж.

Я тороплюсь, внимательно глядя под ноги, потому что в таком потоке людей недолго споткнуться. Лестница забита народом. Перемена. Телефон в руке вздрагивает, и в груди снова разливается солнечными лучами теплота. Натан ответил.

Я пробираюсь сквозь толпу, стараясь не наступить никому на ноги. Алина впереди – тоненькая, быстрая, уверенная. Удивительно, как она всегда знает, куда идти. Я пока ориентируюсь здесь хуже, чем первокурсница, хотя уже вторая неделя учёбы пошла.

Для меня – всё новое.

Новый город.

Новый университет.

Новая жизнь.

Всё с чистого листа.

Мне двадцать лет, и вообще-то, я учусь на третьем курсе главного медицинского университета республики, но в этом университете – я новичок. Перевелась.

До этого был МГМУ. Москва. Высотки, метро, пробки, кофе на вынос, свобода и снег, который вечно превращался в грязь.

Там остались подруги. Места. Воспоминания. И там остался Натан – мой парень, с которым мы начали встречаться всего месяц назад, и с которым мечтали пожениться после того, как закончим учёбу.

А здесь – солнце, горы, шум базара, акцент, который до сих пор немного режет слух, и взгляды. Очень много взглядов.

Здесь я не «одна из», здесь я «вот та, которая из Москвы». Слишком прямая. Слишком открытая. Слишком, как будто, «не такая».

А ведь я родилась здесь!

Правда, пробыла ровно год, пока родители не забрали меня в столицу. Тогда мой отец, молодой хирург, только начинал свой путь в медицине. Теперь у него за спиной сотни спасённых жизней, репутация, хороший заработок – он крепко стоит на ногах.

И всё было хорошо.

Налаженная жизнь, квартира, планы…

Мы даже собирались летом на море. Но внезапно с родины пришла ужасная новость. Дедушка слёг. Серьёзно. Без предупреждения.

Надежды на его выздоровление были мизерными.

И отец решил, что нам пора домой.

Мама согласилась. Она никогда мужу не перечила, у нас так не принято. Да и рада была даже, наверно.

В Москве, шумной, огромной, маме было не очень комфортно.

А здесь…

Она вообще здесь выросла – у неё до сих пор тут полшколы живёт, и все друг друга помнят. А ещё ей предложили место заведующей отделением недоношенных и патологии новорожденных в республиканской клинической детской больнице.

А я? Я – как чемодан с колёсиками.

Где родители, там и я.

По крайней мере, пока не закончу университет и не стану врачом-педиатром, как мама. И не выйду замуж за любимого человека.

Несмотря на мои двадцать лет и возможности семьи, остаться одной в столице мне никто не позволил.

И вот теперь я снова здесь. На родине. На той самой, которую я знаю по рассказам и старым фото, но чувствую себя в ней туристкой. Потому что так ни разу и не побывала тут после нашего отъезда.

И теперь словно в новом мире оказалась, настолько далеком от моего, что даже страшновато становится временами.

Меня заставили пересмотреть свой гардероб. Вплоть до головных уборов.

Открытые плечи, короткие юбки я и без того не носила, даже в Москве, соблюдая приличия, прочно вбиваемые родителями с самого детства, но как-то теперь все строже стало.

Конечно, мои родители всегда были верующими, да. Но в меру.

Мама надевала платок только в мечеть, папа соблюдал пост в Рамадан, но, скажем так, наша семья была светская. У нас дома не запрещали носить джинсы, слушать музыку или встречаться с друзьями на концертах.

Я спокойно могла загорать на пляже, в слитном закрытом купальнике, конечно, но без нареканий.

И ходить в кафе с подружками, главное, не задерживаться надолго.

И вообще… Свободной себя чувствовала.

А тут… Тут все совсем иначе. Даже в универе. Особенно в универе.

Многие девочки здесь носят платки каждый день. Скромно одеты, не красятся почти. Взгляды – внимательные, изучающие. Парни стараются не садиться рядом, а если садятся – будто извиняются за это. И не то чтобы мне это мешало. Просто я всё время чувствую, будто не туда попала. Будто действую немного не по инструкции.

– Ты опять задумалась, – Алина говорит мягко, с улыбкой. Она уже привыкла к моим внутренним отключениям. – Не переживай. Тут всё скоро станет привычным.

– Ага. Как мозоли от новых ботинок, – бормочу в ответ, но улыбаюсь.

Она правда хорошая. Мы быстро нашли общий язык – возможно, потому что Алина не смотрит на меня как на инопланетянку. Она просто принимает. Без лишних вопросов. Или потому что у неё в глазах постоянное спокойствие. Как у человека, который уже понял, чего хочет от жизни.

Мы поднимаемся к нужной аудитории. Поток студентов расходится, кто куда. В группе меня уже запомнили и, пожалуй, приняли. Не то чтобы с восторгом, но и без враждебности. Просто как факт: Мадина. Перевелась из Москвы.

Отец настоял, чтобы я продолжила учиться. Пусть и не в таком престижном месте, зато рядом с семьёй. В случае чего – могу помочь. А может, наоборот: родители смогут подхватить меня, если я совсем растеряюсь.

Хотя… теряться я не привыкла. Я – из тех, кто сначала идёт, а потом уже смотрит, куда.

Мы заходим в аудиторию – просторную, с высокими потолками и почти вытертым паркетом. Воздух пахнет чем-то сухим и немного затхлым, как в любой старой аудитории.

Студенты рассаживаются: кто ближе к выходу, кто у окна. Я, как обычно, выбираю середину – так можно и слышать, и остаться незаметной.

Алина садится рядом. Достаёт тетрадь с идеально выведенными заголовками – у неё даже конспекты какие-то очень эстетичные. Я на её фоне чувствую себя машей-растеряшей, потому что уже три минуты ищу в рюкзаке ручку.

Преподаватель входит в аудиторию с ворохом бумаг, пара человек ещё заскакивают с запыхавшимися лицами, пока не хлопает дверь и не наступает то самое утреннее полубессознательное ожидание лекции.

Я почти залипаю – от жары, от недосыпа, от внутреннего беспокойства. Телефон в сумке, но мысли всё равно крутятся вокруг Натана.

Что он сейчас делает? Думает ли обо мне? Или… уже в своей новой жизни?

Внезапно сзади поднимается легкий шорох. Как будто ветер прошёлся по комнате, хотя окна закрыты. И тишина. Та самая, настораживающая. Та, которая наступает не просто так.

Я поднимаю голову и сразу чувствую: что-то изменилось. Просто ощущаю кожей. В воздухе стало тесно, как будто кто-то вытянул из него кислород.

В дверях я вижу силуэт.

Парень.

Высокий. Тёмная рубашка, широкие крепкие плечи, уверенная, лениво-хищная походка.

Он входит не спеша, и… толпа расступается. Да-да, буквально. Люди на амфитеатре лекционного зала двигаются в стороны, освобождая проход.

Я замираю. Даже не моргаю. Внутри всё становится странно тихо. Тишина – абсолютная. Даже сердце, кажется, решает замереть.

Он идёт мимо рядов, вообще не глядя по сторонам. Но когда подходит ближе – вдруг останавливается. И поворачивает голову.

Наши взгляды встречаются.

Он смотрит на меня. Прямо. Долго. Без стеснения.

Не как на человека. А как на… цель?

– Это кто? – шепчу, не отрывая взгляда, когда эта здоровенная машина всё же отводит взгляд и спускается ниже, на самый первый ряд, к столу преподавателя.

– Данияр Байматов, – отвечает Алина таким же шёпотом, почти не шевеля губами. – Старшекурсник. Он учится на стоматологическом, у его отца целая сеть клиник, и Данияр заведует одной из самых крупных. И…

– Что? – смотрю на Алину, которая, кажется, побледнела.

– Он… опасный, Мадина. Очень. Только не смотри на него так.

Я же, наоборот, не могу не смотреть. Он будто магнитом притягивает.

Байматов стоит, о чем-то разговаривает с преподавателем, что-то внимательно слушает, склонившись к невысокому профессору, словно огромный медведь к случайно забредшему в его владения леснику.

У Байматова невероятно широкие плечи, мощный загривок, рукава темной рубашки подвернуты к локтям, и всем видно, что его жилистые предплечья забиты вязью затейливых татуировок.

Он вообще смотрится очень… взросло.

Конечно, я знаю, что мои соотечественники взрослеют быстро, и, бывает, уже в пятнадцать выглядят на все двадцать или двадцать пять. Но тут что-то такое… Если старший курс, то ему сейчас года двадцать три – двадцать четыре, получается? А выглядит на все двадцать восемь…

И, главное, что, помимо этой взрослости, он еще и очень такой… Брутальный. Да. Вот оно, правильное слово.

И дело не только во внешности, но и в моторике, в спокойном тягучем нечитаемом взгляде, в лениво-плавных, хищных каких-то движениях, развороте головы…

И глаза у него – темные. И такие…

Ой, мама!

Смотрит!

Прямо на меня смотрит!

Пойманная с поличным, я краснею, кажется, всей кожей!

И почему-то не могу отвести взгляда.

Смотрю на него, словно завороженная медленным плавным змеиным танцем. Или кружением дервишей на восточном базаре.

В голове пусто-пусто. Дышать тяжело становится, а внутри что-то щелкает. Словно невидимый замок на пока еще невидимой клетке.

Зачем он так?.. Смотрит…

Байматов первый отводит глаза.

Я выдыхаю, ощущая, словно меня только отпустили. С линии огня убрали.

Торопливо отворачиваюсь, делая вид, что очень сильно занята копошением в сумочке, а сама пытаюсь привести эмоции в порядок.

Байматов еще что-то минуты две выясняет с преподавателем, а затем покидает аудиторию, даже не глянув ни на кого больше. И на меня, в том числе.

Наверно, можно выдыхать и радоваться?

Но почему тяжёлое, гнетущее ощущение, будто… меня отметили?

Глава 2. Как все продолжилось

Всю пару я сижу в напряжении, даже особо не вслушиваюсь в то, что говорит преподаватель. Мою рассеянность заметно со стороны, Алина периодически тревожно посматривает, но ничего не говорит.

А я все никак отойти не могу от произошедшего. Хотя, казалось бы, ну что такого произошло?

В конце концов, что, на меня раньше не смотрели, что ли? Смотрели… И побольше даже. И очень нагло. И приставали! Я же не в безвоздушном пространстве жила, Москва – большой город! И университет, в котором я училась, тоже не маленький. Всякое было.

Но чтоб вот так…

Наверно, это просто мое внутреннее состояние, стресс, может… Я сама не понимаю, а организм реагирует на переезд, болезнь деда, хоть я его и не знаю толком, видела несколько раз в жизни до нашего переезда сюда, но все же родной человек…

И расставание с Натаном…

Это – первые мои такие серьезные отношения, и так все обрывается…

Точнее, ничего и не обрывается!

Мы с Натаном поклялись, что будем вместе! Что будем поддерживать связь, летать друг к другу!

Конечно, о дальнейших планах на жизнь не заговаривали еще, но я уверена, что у него ко мне все серьезно! Как и у меня к нему!

После пары я открываю наш с Натаном чат, отправляю милое сердечко. Просто хочется от него ответа. Реакции. Чтоб знать, что меня любят. И ждут.

Натан не отвечает, и настроение мое снова падает.

– Так, у тебя сахар упал, – авторитетно заявляет Алина, – пошли в столовую.

Киваю уныло. Мне без разницы сейчас, куда.

Иду, думая о том, что Натан сейчас там, на парах… И у него, возможно, тоже перерыв. И много девчонок вокруг. Нет, конечно, любит он меня, я уверена, но… Столько соблазна… А я далеко.

А он такой красивый…

– Булочку! – Командует Алина, снова возвращая меня к реальности. – И чай! Вот! И еще вот этот салатик. Восполнить запас витаминов.

– Ты прямо как будущий медик говоришь, – улыбаюсь я.

– А кто ж еще? – Удивляется Алина. – Конечно, медик! Я тебе говорила, что летом буду практиковаться у папы?

– Ого-о-о! – Уважительно тяну я.

Папа Алины – заведующий терапевтическим отделением в одной из больниц города.

– Да, – кивает Алина, сияя счастливой улыбкой и становясь невероятно хорошенькой, прямо восточная красавица. И платок ей так идет. – Конечно, на полставки, и не в терапии, а в детском. Но я так рада! Очень хочу! А то наши многие уже с первого курса подрабатывают! А меня никуда не пускали. Еле уговорила!

Болтая, мы идем к столику, садимся. Я ем, пью сладкий чай, слушаю болтовню Алины и прямо-таки чувствую, как настроение поднимается. Точно, это просто недостаток сахара… Ну, и Байматов, конечно, тот еще зверь… Взгляд такой… Бр-р-р…

Отмечаю, что теперь произошедшее вспоминается уже без тягостного ужасного ощущения давления, успокаиваюсь еще больше.

А потом телефон светится входящим от Натана.

– Привет! – Радостно выдыхаю я в трубку.

– Привет, Мадинка, – теплый голос Натана согревает бальзамом по душе. Так нежно… До слез. – Прости, у нас была лекция у Меркулова. А он, сама знаешь…

– Да-а-а… – тяну я, не сдерживая счастливую улыбку. Алина наблюдает за мной, тоже улыбается, явно радуясь, что мое настроение улучшилось. – Боже… Я даже по этому упырю скучаю!

– Эй, малышка, я начинаю ревновать! – Смеется Натан. – Ты только по мне должна скучать! Скучаешь?

– Конечно! – Я ловлю любопытный взгляд Алины, понижаю голос. – Но мне неудобно говорить…

– Тогда напиши мне, как ты скучаешь… – голос Натана становится ниже и чувственней, – а лучше… Пришли фото.

– Сейчас не могу. Я в столовой.

– Тогда потом, хорошо? Перед сном. Пришлешь?

Ох… Этот тон… У меня мурашки по коже скачут! И щеки краснеют.

В этот момент замечаю, что Алина уже не улыбается, а смотрит куда-то поверх моей головы, разворачиваюсь резко и замираю: прямо напротив, на расстоянии вытянутой руки, стоит Байматов. В руках у него телефон, но он не смотрит на экран. Только на меня смотрит.

И столько яростного недовольства в его взгляде, что мне становится не по себе. Мурашки колючие сразу по плечам бегут, и мне хочется обхватить себя руками.

– Помнишь, как ты мне присылала? – Урчит в трубку Натан, но я уже не слышу его, настолько в шоке от ситуации. – Глаза… Губки… Помнишь?

Мне становится одновременно жарко и холодно, от двусмысленности положения. Я смотрю на парня и одновременно ласково и на грани фривольности общаюсь по телефону с другим! Это просто верх разврата!

А если Байматов что-то услышал?

– Малыш… – продолжает Натан, и в другое время я бы краснела, бледнела и горела от смущения и непонятного, острого возбуждения, которое всегда приносил его голос, но сейчас… Сейчас у меня куда более яркие эмоции! И куда более запретные!

– Прости… Я должна бежать… Перезвоню.

Я поспешно отключаюсь и также поспешно отворачиваюсь.

– Всевышний… – шепчет испуганно Алина, – я не поняла, это что было такое?

– Он стоит еще? – Едва шевеля губами, спрашиваю я.

Хотя, чего спрашивать?

И без того все прекрасно ощущаю! Затылком буквально! Аж мелкие волоски на шее дыбом встают.

А Байматов так и стоит! Смотрит!

Ужас какой!

Алина кивает. Глаза ее, темные влажные маслины, становятся еще больше.

Она смотрит за мою спину!

Что там происходит???

Я снова хочу обернуться, хоть и страшно до ужаса почему-то, но в этот момент ощущаю Байматова прямо рядом! Он касается моего плеча, вскользь, наклоняется… Что он хочет?..

– Сумка твоя… – хриплый жесткий голос раздается прямо возле уха. Словно звериный рык за спиной. И дыхание хищника, готового вцепиться в холку своей добычи… – упала.

В полном шоке смотрю сначала на сумку, действительно свалившуюся со спинки стула и теперь возвращенную на сиденье соседнего, затем поднимаю взгляд выше – вскользь по мускулистой смуглой руке с ярко выраженными венами. Явно этот парень много занимается спортом… Затем – еще выше – к широченной груди, обтянутой футболкой. И торможу на серьезном лице, только сейчас, впервые, рассматривая пристально Данияра Байматова.

Он… Хищный. Вот правильное слово. Хищный. Лицо воина, такие в нашем народе в древности высекали на чеканках, восхваляющих вождей и героев. Мужественные черты, сжатые сурово губы, небритость. И темный, властный взгляд.

Он вообще не юноша уже, хоть и учится на последнем курсе.

Он – мужчина.

И мне рядом с ним страшно.

Не хочется попасть в прицел его внимания.

– Спасибо… – шепчу я.

В этот момент снова загорается экран телефона, высвечивая фото улыбающегося Натана. И его сообщение: «Люблю тебя, малыш».

Байматов видит и фото, и сообщение.

Взгляд его заостряется, а скулы становятся каменными.

– Будь внимательнее, – говорит он.

И отходит.

А я моргаю и поворачиваюсь к молча наблюдающей за нами Алине.

Что это было вообще?

К чему относилось это его «Будь внимательнее»?

Всевышний, сплошные стрессы сегодня!

Глава 3. Как все закончилось… Или только началось?

Когда я захожу домой, первым делом снимаю обувь и медленно выдыхаю: наконец-то я дома и могу расслабиться. А то день выдался, мягко говоря, напряжённым.

Пахнет вкусно. Мама сегодня вернулась раньше домой, она ездила на совещание в минздрав, а после сразу домой, наверное.

– Мадина, ты пришла? – Мама выходит из кухни, смотрит на меня, тепло улыбаясь. – Переодевайся, скоро отец вернётся, ужинать будем.

Киваю, хотя она меня уже не видит – на кухню вернулась, скидываю сумку и иду в ванную. Мою руки. Умываюсь. Смотрю на своё отражение в зеркале и внезапно ловлю себя на мысли, что я сегодня выгляжу какой-то… бледной. Устала, наверное.

Едва выхожу, навстречу из гостиной выбегает, помахивая обрубком хвоста, Айрик – моё пёс породы доберман.

– Привет, дружочек, – треплю его за холку и позволяю облизать моё щёку. Кто-то скажет фу, но Айрик – мой друг. Его мне отец подарил на пятнадцать лет, когда я с отличием закончила девятый класс. И с тех пор мы вместе. – Ты как тут? Привыкаешь к новому дому?

Дом у нас шикарный. Частный, в хорошем коттеджном посёлке. Намного более просторный, чем квартира в Москве. Светлый, не перегруженный деталями. Мама не особо любит восточный шик, она больше предпочитает минимализм, чтобы воздуха было больше. И я с ней абсолютно солидарна.

А ещё есть терраса и сад. Это то, что хоть немного скрашивает мою тоску по Москве.

– Поможешь салат нарезать? – Спрашивает мама, когда я вхожу на кухню. – И зелень – вот тут, в миске.

Я молча киваю и берусь за дело. За окном уже темнеет, в доме тепло и тихо. Через полчаса возвращается и отец. Как всегда, собранный и строгий. Он у меня вообще очень красивый мужчина, высокий, подтянутый, плечи широкие, выправка, как у военного. Но сейчас в глазах видна лёгкая тень усталости. Наверное, операции выдались непростыми.

Папа улыбается сразу, как только видит меня.

– Здравствуй, дочка. Как день прошёл?

– Привет, папа, – улыбаюсь отцу, подставив лоб для поцелуя. – Всё нормально. Устала немного.

Мы с мамой ставим еду на стол, пока отец уходит переодеться и вымыть руки, потом усаживаемся за большой дубовый стол – всё, как всегда: тарелки с пловом, свежие овощи, чайник с зелёным чаем, вазочка с урюком. Папа вздыхает, пробует плов и кивает одобрительно.

– Отлично получилось, Нафиса. Спасибо.

Мама улыбается, опустив глаза, а я сижу и делаю вид, что ем. Потому что на самом деле есть не хочется. Совсем.

Почему-то именно за столом накатывают воспоминания о самых тревожащих событиях сегодняшнего дня.

Встреча с Байматовым, конечно, на первом месте. И в аудитории, и потом, в столовой. И после…

После пар мы с Алиной пошли на автобусную остановку мимо парковки возле университета. Болтали, обсуждали, какие дисциплины по выбору мы с ней хотим выбрать. Это важно, потому что завтра куратору нужно сообщить о своем выборе, чтобы она подала заявку в деканат.

– Давай пойдём на амбулаторную хирургию детского возраста, – предложила Алина. – Мне кажется, там будет интересно. Да и преподаватель там… видела, какой?

Она смущённо опустила взгляд, а у меня это мимолётное движение вызвало улыбку.

– А я бы взяла вариативный курс по массажу, – пожала я плечами. – Но идея с амбулаторной хирургией мне тоже нравится.

Мы так и шли, болтали, а потом я совершенно случайно повернулась в сторону университетской парковки. Там было уже не так много машин, но одна тут же бросилась в глаза – спортивная чёрная тачка. Чистая, дорогая, покрыта матовой краской. Будто только из салона.

Но не сам автомобиль зацепил меня, а его водитель. Это был Данияр Байматов.

Он сидел на водительском смотрел на меня в открытое окно. Не отрывая взгляда. Одна рука на руле, вторая небрежно откинута на дверцу, так, что татуировки очень четко видны были даже на расстоянии.

Байматов смотрел так, что меня обдало опять сначала жаром, а потом будто льдом окинуло. Пристально. Внимательно. Каждое мое движение отслеживал.

Это не могло быть случайностью! В третий раз – просто не могло! Что ему надо от меня?

– Байматов… – прошептала Алина, дернув меня за локоть. Словно я могла этот момент пропустить, Всевышний!

Мы быстро прошли мимо машины, стараясь не смотреть в его сторону. И, не сговариваясь, ускорили шаг еще сильнее.

И все время, пока я шла до остановки, кожей, затылком, всей спиной чувствовала, как вгрызается в меня его взгляд. Как будто ставит метку. Как будто пытается выжечь след.

И сейчас, даже в этой тёплой домашней тишине – он не отпускает. Его взгляд сидит занозой. Тяжёлой. Жгущей. Въедливой.

Я вздрагиваю, когда папа спрашивает:

– Когда поедешь за платьем, Мадина? Это ведь особый случай.

Мама тоже смотрит. В глубине взгляда проскальзывает обеспокоенность, и я тут же ощущаю вспышку вины за то, что заставляю её волноваться.

– Эм-м, – откашливаюсь и опускаю глаза, – извини, пап, можешь повторить? Я что-то рассеяна. Кажется, топанатомия выжала меня по полной программе.

Всевышний, лгать родителям – ужасно! Но… я лучше себе язык вырву, чем расскажу о том, что на меня пялился нагло парень. Да и, к тому же, не так уж я и соврала. Топографическая анатомия и преподаватель по ней – это просто кара небесная, а не предмет.

– Ещё бы, – улыбается отец, – эту дисциплину и своего преподавателя, который и тебя учит, кстати, насколько я помню расписание твоих занятий, мне никогда не забыть. Тяжело было, да… Но это база, тут бесспорно. Это – то, что нужно знать. Так что я верю в тебя, моя девочка, ты очень талантливая.

– Спасибо, пап. Так… куда мне нужно выбрать платье?

– Нас пригласили на торжество. Пятьдесят лет со дня открытия большого республиканского госпиталя. В пятницу. Начальство будет, администрация города, всё серьёзно. Там будут многие из новых коллег. Хотят, чтобы мы «вернулись красиво». Политика, знаешь ли.

– А я? – Спрашиваю автоматически. – Мне тоже туда нужно?

– Конечно, дочь, – отвечает отец, и они с мамой как-то быстро, будто невзначай, переглядываются. – Нас пригласили всей семьёй. Это правила хорошего тона. Тем более, ты – будущий врач. Там будут главы больниц, администрация, министр здравоохранения даже будет – Азамат Муслимович Байматов.

От этой фамилии у меня дрожь бежит не только по спине, но и по ногам. Я даже непроизвольно дыхание задерживаю на мгновение.

– Он возглавлял министерство здравоохранения республики, ещё когда мы с твоим отцом лишь поступали в университет, – добавляет мама. – У него тоже вся семья в медицине. Сын – владелец сети стоматологических клиник. Дочь – акушер с именем. К ней со всего края рожать едут. Внук, хоть ещё и учится в университете на старших курсах, а уже заведует одной из клиник отца.

– Мы с ним заочно знакомы, – кивает отец. – Говорят, талант. Молодой, но очень перспективный. Говорят, суров, даже слишком, но это семейное у них. И дело свое знает.

Я замираю. Чай в горле становится ледяным, колет острыми играми.

Нет. Только не он. Опять.

Его имя не только в университете, но и здесь, в моей семье – это просто чересчур. Последнее место, где я бы хотела слышать и говорить об этой горе мускулов с пронзающим, жгучим взглядом.

Но я молчу.

Я просто делаю глоток. Смотрю на родителей и улыбаюсь.

А внутри всё дрожит.

Я не хочу туда идти. Не хочу! Не хочу, чтобы Байматов прожигал меня своим горящим тёмным взглядом.

Но что бы мне придумать, чтобы не идти на это торжество?

Хотя… Может, его там и не будет?

Глава 4. Он здесь

– Как же мне повезло, – качает головой отец, с удовольствием, медленно и тщательно рассматривая нас с мамой, прихорашивающихся перед огромным зеркалом в холле, – я приду на прием с самыми красивыми женщинами в мире! Мне все мужчины будут завидовать!

Мы с мамой переглядываемся, улыбаемся довольно. Папа – тот еще льстец! Обычно такой суровый, немногословный, но когда вот так льет в уши сладкий нектар, я сразу понимаю, каким образом он сумел очаровать маму. Невозможно же устоять!

Папа подходит к маме и достает из кармана бархатный футляр. Открывает его… Ого!

Мама ахает, протягивает руку, позволяя надеть на запястье роскошный, переливающийся драгоценными камнями браслет, идеально подходящий к ее темно-сиреневому закрытому вечернему платью.

– Всевышний… Это же так дорого! – С наслаждением рассматривает она подарок, а отец только цокает довольно:

– Ты – самое дорогое в моей жизни. А остальное… Это всего лишь камни. Ты подарила мне главное сокровище… Кстати, Мадина…

Он идет ко мне, тоже с подарком!

Ох, не могу сдержать довольной улыбки!

Папа меня всегда баловал, конечно, ни в чем отказа не знала, но все равно, каждый раз волнуюсь и предвкушаю чудо!

Бархатная коробочка чуть шире, чем у мамы.

И внутри… О-о-о…

– Это… Ох, какая красота!

– Это надевается на голову… – немного смущенно говорит папа, – я, правда, не представляю, как именно…

– Я представляю!

Я забираю у него из рук подарок, аккуратно примеряю на уже готовую прическу – немного небрежно забранные вверх волосы с пробором по центру. И к этой прическе идеально подходит украшение! Крупный каплеобразный камень изумительного голубого оттенка ложится на лоб, и я становлюсь похожей на восточную принцессу.

Закрытое нежно-голубое платье с длинным рукавом и длиной до самых пяток, не обтягивающее, но шелк такой тонкий, что изящно обрисовывает каждый изгиб фигуры, высокая прическа с крупными локонами, спадающими на шею, серьги с гроздьями голубых камней, по тону и стилю идеально сочетающихся с диадемой на голове…

– Ты специально подбирал, папа? – Изумленно смотрю я на отца в зеркало.

– Ну… – пожимает он плечами, – я взял с собой твои серьги в магазин, и мне подобрали…

Мне ужасно хочется по-детски завизжать и кинуться ему на шею, но я уже не ребенок.

Я – взрослая девушка.

Потому поворачиваюсь и просто обнимаю, целую в щеку.

– Спасибо, папа, ты – лучший!

– Это вы у меня – лучшие! – Он целует меня в лоб. – Тем более, что мы впервые выходим в свет здесь… Надо, что все, кто должен увидеть, нас увидели…

Я не понимаю, о чем он, но не переспрашиваю.

Снова отворачиваюсь к зеркалу, рассматриваю себя.

Ох, как я хороша!

В самом деле, безумно хороша!

Прямо принцесса Жасмин из диснеевской сказки!

Фотографирую себя в зеркале, в разных ракурсах.

Я знаю, кому отправить эти фото!

Предвкушаю, какое лицо будет у Натана, когда увидит! О-о-о…

Потом мы еще тратим минут пять, чтоб сфотографироваться всем вместе, и папа отдельно нас с мамой фотографирует, короче говоря, все наслаждаются, и настроение прямо поднимается!

– Ну все, мои принцессы, нам надо выезжать! – Спохватывается папа.

Мы едем в центр на арендованной на вечер машине представительского класса с водителем.

Так положено.

Это – тоже уровень.

Прием проходит в центре города, в старинном здании постройки начала века. Раньше тут всякие собрания проходили, дворянские, в том числе, еще при другом режиме, и обстановка, конечно, богатейшая.

Я первый раз на таком приеме.

Как-то до этого, в Москве, мы не выбирались именно на пафосные светские мероприятия. Да и, честно говоря, в столице России мы были одними из многих.

А здесь Алхановы – это клан не из последних. С нами считаются. Мой дед – один из самых уважаемых людей в крае.

Так что папа прав, нам надо не ударить в грязь лицом.

Мы выходим из машины, папа помогает нам с мамой, подает руку, затем мама берет его под руку с одной стороны, я – с другой, и мы вот так, сплоченной семьей, появляемся на пороге шикарного зала для приемов.

И, вот клянусь, если бы я была одна, то растерялась бы!

Столько народа!

Так ярко! Так много всего!

Лихорадочно осматриваю зал, пытаясь зацепиться хоть за одно знакомое лицо.

Много строго одетых мужчин разного возраста, женщин, девушек… Все одеты ярко, безумно стильно, как мне кажется с перепугу.

Мы с мамой, в наших скромных закрытых платьях, здесь, кажется, чуть-чуть не в тему…

Но через пару мгновений я замечаю кое-где женщин в строгих платьях и платках, и чувствуют они себя очень даже свободно, стоят группками, разговаривают, смеются…

– О, вон там Заира! – Показывает мама в угол, где стоят несколько женщин.

– Давайте сначала поздороваемся с главой города и министром здравоохранения, – решает папа, – а потом уже идите к женщинам. Скоро официальная часть начинается, надо успеть…

Мы идем через толпу.

Я чувствую, как на меня смотрят. И не просто смотрят, а словно на мельчайшие частички раскладывают и изучают каждую под микроскопом! Б-р-р… Неприятно как! И сразу становится не по себе: вдруг, что-то не так с одеждой? Или с прической?

Но спину держу прямо, подбородок высоко и даже легко улыбаюсь, поддерживая честь семьи.

Мы – Алхановы.

И это много значит.

Отец подходит к группе мужчин в строгих костюмах, что-то живо обсуждающих.

– Добрый вечер! Прекрасный прием!

– О-о-о!!! – Разворачивается к нам строгих седой мужчина, – Алхановы прибыли! Рад, очень рад!

Отец тоже улыбается, кивает, знакомит нас с хозяином приема, главой города, потом еще с кем-то и еще.

Каждый раз называет имена, которые я не запоминаю от волнения.

Вся я сейчас сосредоточена только на том, чтоб держать спину, улыбаться и кивать.

Больше от меня, собственно, ничего и не требуется.

Мужчины сдержанно отвешивают комплименты нам с мамой, интересуются, как мы адаптируемся, как мама начала работать на новом месте, где я учусь.

Отец коротко рассказывает про университет.

– Кстати, мой внук учится в этом университете, возможно вы встречались… – долетает до меня фраза министра здравоохранения, – Данияр, подойди сюда, мой мальчик!

Я моргаю, все еще держа лицо, улыбаюсь.

А у самой ноги подкашиваются.

Он здесь.

Всевышний, он здесь!

Глава 5. Официально

Он стоит прямо передо мной.

Высокий. Грозный. Чертовски уверенный в себе. И так близко, что мне кажется – ещё чуть-чуть, и я услышу, как бьётся у него сердце.

Под рубашкой его здоровенные плечи кажутся ничуть не менее мощными и опасными, чем под футболкой. Я на мгновение зависаю, упёршись взглядом в расстёгнутую верхнюю пуговицу его рубашки, в широкую крепкую шею, чью смуглую кожу оттеняет белоснежная ткань.

– Мадина, познакомься, это Данияр Байматов, внук Азамата Муслимовича, – говорит папа, и его голос, обычно спокойный и твёрдый, звучит неожиданно тепло. Словно он уже знает этого человека, причем, только с хорошей стороны.

– Данияр, это моя дочь. Учится в медицинском, как и ты, перевелась недавно из Москвы.

Я поднимаю взгляд. И встречаю – его.

Данияр смотрит внимательно. Очень серьезно. Жадно.

Так нельзя смотреть на постороннего человека! На девушку! Неприлично!

И все вокруг видят! И все понимают! Да?

Моргаю, мельком посматривая по сторонам и страшась того, что окружающие сейчас все поймут… Что – все? Ох, не знаю! Не знаю я!

Сама не понимаю ничего! И реакции своей не понимаю.

Почему у меня позвоночник иглами тока прошивает и дрожь по плечам бежит, когда он смотрит на меня?

Но понятно одно: мне это все не нравится!

И надо собраться уже, прийти в себя! В конце концов, я не из деревни приехала, чтоб так реагировать.

Я откашливаюсь, пробуя голос, чтоб не дрожал и не проседал.

– Мы… уже пересекались, – говорю, стараясь вежливо улыбнуться. Голос получается ровный. Почти. – У нас общий преподаватель по культурологии…

Данияр продолжает смотреть. Ни тени удивления. Ни улыбки. Просто… этот его взгляд.

Он не двигается. Медлит перед ответом, наблюдая за моей реакцией с жадным интересом.

Так, как наблюдает хищник за своей целью, прежде чем наброситься.

И я вдруг ловлю себя на том, что мне хочется замолчать. Опустить глаза. Уйти. Спрятаться от этих прожигающих глаз.

Но нет.

Меня воспитывали не так. Я привыкла выражать своё мнение открыто.

Поджимаю губы, делаю полшага назад, но не из страха, а чтоб освободить пространство. Потому что мне воздуха не хватает.

– Очень приятно, – произносит Данияр, и голос у него – всё тот же. Густой, низкий, обволакивающий. Как горячий мёд, в который подмешали черный перец. – Рад знакомству… официальному.

Я не отвечаю. Просто киваю. Этого достаточно.

– Мадина, пойдём, я тебя познакомлю с моей подругой детства! – вдруг мягко говорит мама, касаясь моего локтя, и я выдыхаю так, что, кажется, в груди аж сжимается что-то от облегчения.

– Конечно, мам, – спешно соглашаюсь и поворачиваюсь, иду за ней, не оглядываясь.

Мы уходим, и только когда оказываемся за спинами мужчин, я понимаю, насколько у меня пересохло в горле. Я спешно беру стакан воды со столика у стены и почти залпом его выпиваю, будто неделю по пустыне бродила.

Мама подводит меня к высокой полноватой женщине с приятным лицом и покрытыми волосами. У неё живой взгляд и идеальная белозубая улыбка. Женщина с интересом рассматривает меня.

– Здравствуй, малышка Мадина! – улыбается она. – Рада увидеть тебя снова! Я ведь видела тебя в последний раз, когда тебе ещё и года не было. Какая красавица! Настоящее сокровище!

– Спасибо, – улыбаюсь и чувствую волну гордости, что исходит от мамы.

Дальше они болтают так, будто меня рядом и нет. Я, признаться, даже имя этой женщины не запоминаю. То ли Заира, то ли Ясмина. Да и разговор их я уже толком не слушаю, потому что у меня в сумочке вибрирует телефон.

Я отхожу на шаг и достаю смартфон. Экран вспыхивает сообщением.

Натан.

О, Всевышний! Я так ждала!

Сердце делает сальто, а улыбка сама расплывается на губах.

«Ты потрясающая. Видел твоё фото. Моё сердце остановилось. Можно ещё? Только для меня… ты очень нужна мне, Мади»

Я закусываю губу. Отвечаю:

«Ты тоже мне нужен. Очень. Скучаю.»

Конечно, стоять вот так на приёме и пялиться в телефон – совершенно некрасиво и некультурно, поэтому я решаю найти укромное местечко, чтобы скорее прочитать, что же он мне ещё написал, потому что карандашик внизу под строкой забегал, а значит Натан набирает ответ.

– Мам, я отойду в уборную, – шепчу матери на ухо. Она кивает, отпуская, и я выхожу из зала, устремляясь подальше от людей.

Иду в сторону уборной, но туда решаю не заходить. Нахожу маленький, укромный закуток, где гул приёма становится просто шумом за стеклом.

Открываю наш чат и читаю снова. Перечитываю его сообщение, наслаждаясь каждым словом. Смотрю на фото, которое отослала раньше. Ничего особенного – селфи в зеркале, строгое, но красивое.

Недавние свои фото, в шикарном платье и диадеме, подаренной отцом, я отправить не успела. Палец подрагивает, хочу отослать Натану еще и его, порадовать…

Он пишет снова.

«Слишком официально. А я скучаю по тебе… По тебе, настоящей. Ты знаешь, что я хочу.»

И тут… тёплая радость гаснет.

Внутри словно осадок какой-то собирается. Будто тонкий налёт на стекле – почти не видно, но сквозь него уже не так ясно. Горчит.

Я не хочу грубить. Не хочу казаться холодной. Между нами не было физической близости, только поцелуи, но мы знаем, что рано или поздно это обязательно произойдёт, и всё же…

Сейчас его просьба звучит, пожалуй, слишком.

Я закусываю нижнюю губу. Замираю, думая, как ему ответить. Потом открываю фронтальную камеру, приподнимаю волосы, поворачиваю шею. Снимок получается… мягким. Силуэт, изгиб, немного ключицы и те под тканью платья. И всё.

Снимок достаточно открытый, но не пошлый. Женственный.

И только собираюсь отправить, как едва не роняю телефон, когда над ухом раздаётся уже знакомый низкий голос:

– Для кого ты сделала это фото?

Я вся обмираю. Сердце сначала подпрыгивает к желудку, а потом камнем устремляется вниз.

Вскидываю глаза и натыкаюсь на всё тот же тяжёлый, только сейчас сильно потемневший взгляд.

Прямо рядом со мной стоит Байматов. Только значительно ближе, чем во время официального знакомства четверть часа назад.

Глава 6. Для кого это фото?

Отступаю на шаг, не сводя взгляда с недовольного холодного лица Байматова.

Упираюсь спиной в стену и тут же понимаю, какую глупость сделала: в угол себя загнала! Теперь мне выход отсюда – только если Байматов соизволит выпустить!

И вот, вроде бы, вообще не о чем беспокоиться: это официальное мероприятие, полно народу, крайне серьезного, а не сомнительная вечеринка где-нибудь в спальном районе Москвы, пресловутом Выхино или Чертаново. Я никогда не бывала, но слышала много всяких глупостей и страшилок.

И вот как-то меньше всего предполагала, что буду про это вспоминать здесь, в кругу самых богатых и влиятельных людей края. Однако же… Вспомнилось почему-то. Наверно потому, что опасность кожей чувствую. И исходит она – от Байматова.

Впрочем, прихожу я в себя быстро.

Убираю телефон, выпрямляюсь и строго смотрю в глаза Данияру:

– А в чем дело?

– В том, что незамужняя девушка не должна рассылать свои фотки посторонним мужчинам.

Онемев в очередной раз, только рот открываю. Это что вообще такое я сейчас услышала?

И какого шайтана происходит?

Байматов мне кто?

Никто!

По какому праву?..

– По какому праву?.. – выдыхаю я последнюю свою возмущенную мысль, – и с чего вы… Ты! – решаю не делать вид, что я – правильная и скромная, потому что не такая я! И не позволю тут надо мной средневековые законы устанавливать! – Ты с чего взял, что это – мужчине? И тем более, постороннему?

Вообще разговор не туда уходит. Надо было просто указать наглецу его место…

Байматов, совершенно по-звериному оскалившись, делает шаг вперед и упирается здоровенной своей ладонью в стену у моей головы, запирая таким образом меня в ловушку.

Я тут же теряю смелость и дыхание.

Прижимаюсь сильней спиной к стене, словно врасти в нее пытаясь, смотрю на Данияра и изо всех сил надеюсь, что ему не виден испуг, который испытываю сейчас.

На таком ничтожном расстоянии Байматов кажется чудовищно огромным. Он закрывает собой весь мир, и все вокруг темнеет. И его глаза сейчас тоже – темные-темные. И страшноватые.

Что ему надо?

Что он делать собирается, Всевышний?

С ума совсем сошел?

А вдруг кто-то попадет в этот закуток и увидит нас в таком скандальном положении?

– Ты выбирала соблазнительный ракурс… – Байматов, которому, похоже, вообще плевать на то, насколько он меня и себя компрометирует, наклоняется еще ниже и хрипит мне на ухо, оглушая, – и не фотографировала платье… Или это украшение на голове… А свое тело. Голую кожу. Взгляд из-под ресниц. Такое не шлют подругам…

Всевышний…

Мне становится жарко до ужаса.

Сколько времени он тут провел, наблюдая за мной?

– Только мужчине. Постороннему. Потому что ты – свободная, не просватанная девушка. А, значит, все мужчины для тебя – посторонние. Ты же – честная девушка? Да?

Последнее его «да» – настолько тихое и горячее, что мне кожу шеи у уха опаляет. Не могу пошевелиться, словно загипнотизированная! Словно меня обвивает кольцами огромный хищный змей. Горячий, как само пекло!

Не выдержав напора, упираю обе руки в грудь Данияра. И ощущаю, как он вздрагивает от моего прикосновения, словно я не кулаками в его рубашку уперлась, а открытыми ладонями – голую грудь тронула.

Мгновенная картинка этого возможного происшествия перед глазами – стоп-кадром, ярким и болезненным.

У него в распахнутом вороте рубашки видно, что грудь волосатая. Чуть-чуть совсем заметно, но можно представить…

О-о-о, Всевышний! Не буду представлять! Не буду!

А Данияр неожиданно перехватывает одну мою руку, ту самую, в которой я до сих пор телефон сжимаю, не позволяя убрать ее, спрятать обратно за спину, и шепчет, напряженно и лихорадочно глядя мне в глаза:

– Отправь мне это фото, Мадина.

– Что? – не верю я своим ушам, а взгляда не могу оторвать от его темных горячих пальцев, забравших в плен мою ладонь с телефоном. Это огненное прикосновение! Жжет! – Нет… Нет-нет-нет… Ты – посторонний… Сам же говорил, что нельзя… Приличной девушке…

Я несу бред, и это ничем не оправдано, кроме моего глубочайшего шока от самой ситуации.

Я не понимаю, что происходит. Вернее, понимаю! Конечно, понимаю! Но не верю!

– А я не буду посторонним для тебя, Мадина, – серьезно и настойчиво говорит Байматов, – уже сегодня не буду.

– Что? – а вот этого я решительно не хочу понимать и слышать!

Ужас с такой силой накрывает мою бедную, ставшую совсем шальной голову, что я не выдерживаю напряжения, а вот силы откуда-то появляются.

По крайней мере, я пытаюсь сопротивляться, толкаю в грудь Байматова и каким-то образом умудряюсь освободиться из ловушки его тела!

Не теряя времени, подхватываю подол и бегу прочь, на свет, к людям, словно несчастная принцесса, похищенная чудовищем и нашедшая путь к свободе, бежит из его жуткой пещеры.

В голове – полный бедлам, сжимаю до хруста несчастный телефон с так и не отправленной фотографией, а в ушах – тихое и решительное: «Не буду посторонним для тебя».

Что он имел в виду?

Всевышний!

Только не то, что я подумала!

Только не это!

Глава 7. Только не это!

Я возвращаюсь в зал и ищу маму среди женщин. Она всё ещё разговаривает со своей подругой. Мама чувствует себя здесь как рыба в воде. Я, наоборот, будто аквариумная – в бескрайнем океане.

Подхожу ближе и тихо беру её под руку.

– Ой, доченька, – мама поворачивается ко мне, глаза её светятся теплотой. Но взгляд быстро меняется на встревоженный. – Ты чего такая? Руки… как лёд.

Она обхватывает мои пальцы обеими ладонями.

– Всё нормально?

Я киваю быстро, даже слишком.

– Да, мам, просто прохладно. Тут же кондиционер работает на максимум.

– Уверена? Ты бледная.

– Да всё хорошо, честно.

Не очень-то и честно. А точнее, совсем-совсем нечестно.

Но я не хочу её волновать. Тем более, я сама не понимаю, что со мной. Почему меня до сих пор лихорадит от одного воспоминания о голосе Байматова. От его интонации, когда он сказал, что уже сегодня перестанет быть посторонним для меня. Он это сказал так… Так, как будто имел право.

Мама продолжает беседу, а я стою рядом, будто привязанная, и только краем глаза продолжаю сканировать зал. Просто чтоб быть в курсе, где он. Из соображений безопасности.

И вот – вижу. Он вернулся.

Стоит чуть в стороне от большого стола с угощениями. Говорит со своим отцом.

И – как по команде – оба поворачивают головы и смотрят. На меня.

Всего на секунду. Может, меньше. Но этого хватает, чтобы я не то что дышать – думать перестала.

Что это было?

Они обсуждали меня?!

О Боже, если он хоть словом обмолвился отцу… Если сказал, что застал меня там, за углом, когда я… когда я…

Мне становится дурно. От стыда. От паники. От какой-то ужасающей невозможности всё это проконтролировать.

Ведь если он опозорит меня, если расскажет… Всё! Всё! Как я тогда в глаза отцу посмотрю? Маме? Да даже самой себе!

Мои пальцы снова становятся холодными. По плечам пробегает колючий озноб, а во рту резко пересыхает. Паника клокочет в груди, я чувствую себя ужасно растерянной и беспомощной.

А потом – ещё хуже.

Я вижу, как Байматовы подходят к моему отцу. Они начинают говорить, отец внимательно слушает, а я дышать перестаю.

Но папа… улыбается.

Говорит что-то. Никакой тревоги на лице.

Светская беседа? Надеюсь… Надеюсь.

– Мам, я устала, – шепчу, не выдерживая. – Можно мы поедем?

Мама смотрит на меня внимательно. Не только как мать, но уже и как врач. Моментально оценивает моё состояние, и я даже удивляюсь, как она на автомате не прикладывает мне ладонь ко лбу.

Она кивает. Без лишних слов. Идёт к отцу, говорит что-то ему, тот отрывается от разговора и бросает на меня короткий, внимательный взгляд. Тоже кивает.

Через десять минут мы уже едем домой. И я ощущаю, как с каждым поворотом колёс всё больше прихожу в себя. Дышать становится легче, рёбра уже не стягивает стальными кольцами.

Но я чувствую себя невероятно усталой. Как будто этот приём – дурной сон. Но сон со слишком реальными последствиями.

Дома я поднимаюсь к себе, смываю макияж и переодеваюсь в муслиновую пижаму. Тонкую, любимую, с мишками. Как в детстве. Просто чтобы вернуться в безопасное состояние. Смыть с себя весь этот глянец, шелка, украшения.

Смыть ощущение чужого на себе взгляда.

Смягчить дрожь внутри.

Спускаюсь на террасу – родители уже там. Свет приглушённый, на столе дымится чайник, рядом блюдо с пахлавой. Айрик спит у ног папы.

– Мадина, иди к нам, – отец машет рукой, – чай пьём.

Я сажусь рядом на плетёный диванчик, подгибаю ноги и обхватываю небольшую упругую подушечку – велюровую с бахромой. Терраса просторная, тёплый воздух, сверчки щёлкают в траве. Уютно. И… так хорошо.

– Ну, как тебе приём? – спрашивает папа, разливая чай по пиалам.

– Хм… – улыбаюсь я. – Красиво. Шикарно. Только устала. Очень много людей.

– Это да, – кивает отец. – Но всё-таки мероприятие нужное. Такие вечера сближают. Ты молодец, выглядела прекрасно и вела себя достойно. Но я и не сомневался в тебе, дочь.

Он тепло улыбается, а я киваю.

– Спасибо, пап, – тихо говорю.

Но…

Я ощущаю напряжение. Лёгкое, тягучее. Как будто что-то в воздухе витает.

И я не ошибаюсь.

– Скажи, – папа делает глоток чая и смотрит внимательно, – как тебе представленные молодые люди? Данияр Байматов, например?

У меня сердце перестаёт биться. Застывает на миг. А потом – стучит, словно бешеное.

– Эм… – я не знаю, что сказать. – Парень как парень. А что?..

– Просто интересуюсь. – Голос отца спокоен. Но… слишком спокоен.

И от этого становится только тревожнее.

– Папа… а что ты имеешь в виду?

Он откидывается на спинку кресла, сцепив пальцы на животе. Смотрит в темноту, будто думает. А потом говорит:

– Там были очень солидные семьи. Уважаемые. Такие, с которыми было бы честью породниться.

Я моргаю. Один раз. Второй. Смотрю на него.

И не верю ушам.

– Папа? – выдыхаю и сама слышу, как голос подводит.

Он поворачивает ко мне голову. Спокойно. Смотрит с нежностью.

– Тебе скоро придётся выбирать, Мадина. Мужа. Свою судьбу. Такие мероприятия – это не просто светские посиделки. Это ещё и способ. Возможность. Увидеть, познакомиться, приглядеться.

У меня всё внутри обрушивается.

– Это… Это были смотрины, что ли?!

Я вскакиваю на ноги. Голова кружится, и мне приходится держаться за спинку кресла.

– Папа! Папочка! Ты же обещал!

Голос дрожит, я не сдерживаю слёз.

– Ты всегда говорил, что я сама выберу! Что у меня будет выбор! Что мы – светская семья! Ты ведь воспитывал меня иначе!

Отец смотрит на меня. Взгляд мягкий, ласковый.

– Я и не говорил, что решаю за тебя. И не собирался, дочка. – Он встаёт. Подходит и берёт мои руки в свои. – Я просто… хотел показать тебе, какие бывают семьи. Какие мужчины могут претендовать на тебя.

– А я не хочу, чтобы на меня смотрели, как на товар! – Я выдёргиваю руки, но тут испытываю укол совести за такое грубое поведение, поэтому снова шагаю к отцу, беру его тёплую ладонь и прижимаюсь к ней губами. – Я не хочу, чтобы кто-то меня «присматривал», папа! Претендовал на меня!

– Мадина… – голос отца звучит сдержано. – Ты – моя гордость. Я хочу для тебя лучшего. Не навязать, не продать, не отдать. Я люблю тебя, дочь, и конечно, не стану ничего решать за твоей спиной.

– Обещаешь? – смотрю в его глаза, только сейчас понимая, что мама за время нашего эмоционального разговора и слова не сказала.

– Обещаю, – кивает отец.

И я как в детстве бросаюсь ему на грудь, но внутри всё ещё пульсирует странное чувство – тревожное и пугающее.

Все как-то неправильно.

И страшновато.

Взгляд Байматова, слова его резкие и уверенные, будто он все решил уже, и мне нет пути назад.

– Выбор всегда будет за тобой, дочь, – уверенно говорит отец.

И я ему верю.

Он никогда не разочаровывал меня, никогда не обманывал.

Глава 8. Ты – моя невеста

Два дня после злополучного приема проходят для меня крайне нервно. Снятся кошмары. Голова переполнена миллионом мыслей, из-за которых я не собрана, не могу нормально учиться, и даже Алинка замечает, что со мной что-то не так.

Правда, она сама какая-то потерянная ходит, расстроенная, на вопросы отвечает невпопад, а на мое беспокойство вообще не отвечает. Улыбается фальшиво и отговаривается головной болью.

Короче говоря, мы с ней – та еще парочка.

Кроме этого, ничего странного не происходит… И это кажется странным. Байматов на моем горизонте не всплывает, чего я подспудно опасалась, когда шла на следующий день после приема в университет.

Никаких разговоров, слухов, сплетен. Все, как обычно… И это хорошо же? Да?

Мама и папа тоже ведут себя, как обычно. Словно не было этого напряженного вечернего разговора, намеков на то, что Байматовы – отличная семья и их Данияр – прекрасная партия для меня. Папа сдержал слово, не заставляя меня нервничать на эту тему. Тем более, что я сама с этим прекрасно справлялась. Сплошные нервы, Всевышний!

Все это время я очень мало переписывалась с Натаном, а созванивалась вообще один раз. Он тоже заметил, что со мной что-то не то, волновался, но не напирал, просто ожидая, когда я буду готова с ним поговорить. Вот что значит, чувствовать друг друга на расстоянии!

Фотографии я ему так и не отправила… Почему-то. Зацепили слова Байматова про посторонних мужчин?

Нашла в них частичку здравого смысла? Ведь, Натан и в самом деле не говорил со мной о будущем, никак не обозначал наш статус… Мы встречались, общались после занятий, ходили в милые кафе, гуляли по набережной Москва-реки, катались даже на речном пароходике… Целовались, обнимались… И мне казалось, что это – как раз и есть признак серьезных отношений. А слова… Кому они нужны, эти слова, когда так чувствуем друг друга?

Но после слов Байматова, я поневоле начала задумываться на эту тему. Натан не пытался познакомиться с моими родителями, хотя сам был из семьи, где царил восточный уклад, его мама – наших кровей. И он должен был понимать, что для меня это все крайне серьезно. Что я не могу и не буду никогда просто так встречаться с парнем, без серьезных намерений с его стороны.

Потому что, хоть семья у нас и светская, но меня папа воспитывал в традициях нашей родины. И мне с детства прививали, что девушка должна себя беречь и хранить для любимого. Конечно, в двадцать первом веке, в столице, такие взгляды на отношения казались безнадежно устаревшими, и я их особо не транслировала… Но как-то так само собой получилось, что вела себя правильно. Так, как надо. Не хотела огорчать папу и маму. Да и сама, видя любовь, доверие и нежность в своей семье, искренне мечтала создать именно такую же.

Натан покорил тем, что не напирал. Был терпеливым, веселым, порядочным. Спокойным и уверенным в себе. Там, где его друзья и однокурсники пошлили и бесились, он умел держаться более взросло, словно отстраняясь от них. А еще он замечательно умел слушать. И говорить. И помнил все мои привычки. И целовался так сладко… О-о-о…

На последней паре я, измученная совестью из-за своей вынужденной холодности с Натаном, оставляю задумчивую Алинку в аудитории собирать сумку, и бегу в небольшой закуток, где тихо и можно поговорить без лишних ушей.