Читать онлайн Когда вернёшься, мама?

Глава 1

Татку словно никто и не звал в этот мир. Она появилась случайно, как сорняк, который упрямо протиснулся сквозь трещину в асфальте, пока вокруг прохожие спешили по своим делам. Родители её в тот вечер отмечали что-то громкое и, если честно, абсолютно малозначительное. Праздник был из серии: «вроде и повод есть, а если бы не было, тоже нашли бы». Выпив, они смеялись, падали в объятия друг друга и меньше всего думали о том, что их весёлый разгул закончится не только головной болью наутро, но и новой жизнью.

Когда мать узнала о беременности, было уже поздно что-то менять. В шестидесятые аборты считались не только роскошью, но и почти экстремальным видом спорта – дорого, тайно, и без гарантии, что останешься живой. Денег на «тайное избавление» у неё, конечно, не было. Да и бабушка Галя, её мать, женщина с характером и словарём, выгнала дочку из дома без права на возвращение.

Так будущая девочка ещё до рождения «воспитывалась» в спартанских условиях, никакой заботы, никакой ласки, зато много голода, холода и разочарования. Когда Татка наконец появилась на свет, выглядела она так, словно её собирали в спешке: голова великовата, ножки колесом, а вместо мягких локонов, лишь редкие пушинки. Рахит сделал её похожей на хрупкую куколку, но без фарфорового блеска. И словно этого было мало, врачи сразу обнаружили порок сердца. Когда акушерка приняла ребёнка и увидела тёмный треугольник вокруг носика и губ, она сжала свои губы, чтобы не всхлипнуть. Через её руки прошли сотни младенцев, и она знала, что жизнь этой девочки с самого первого вдоха будет борьбой. Мир встретил её, мягко говоря, без оваций. Она появилась не потому, что её ждали, а потому что судьба – это упрямая дама, если уж решила, то так просто от неё не отделаешься.

И всё же, как ни странно, когда Татка родилась, её мать Катерина и отец Пётр на секунду перестали быть «случайными людьми в вечном застолье». В них дрогнуло что-то родительское. Долго не думая, они расписались, чтобы у ребёнка не висел на шее ярлык «безотцовщина», самое страшное слово того времени, способное испортить жизнь куда хуже, чем толстая фигура.

Катерина с неожиданным рвением таскала дочку по врачам, пичкала витаминами, словно пыталась загладить своё равнодушие. Пётр, работавший на заводе, устроился ещё и на вторую работу, то ли из чувства долга, то ли чтобы дома меньше бывать. Семья казалась почти приличной, но радость продлилась недолго.

Когда Татке исполнился год, семейное счастье рухнуло. Одним утром отца нашли мёртвым в их же собственной квартире, и при этом всё выглядело настолько странно, что даже самые закалённые соседи чесали головы. Он сидел с ведром на голове, доверху наполненным своей же кровью. Было ли это несчастным случаем, чёрным юмором судьбы или чужими злыми руками, так никто и не выяснил.

Родители Петра, бабушка Зоя и дедушка Коля, были уверены, что в этом замешана их невестка. Может, не своими руками, но уж точно не без её хитрой подсказки. Ненависть к Катерине росла, как дрожжевое тесто на жаркой печке, стоит только отвернуться, а оно уже лезет через край. В милицию они идти не стали, зачем им этот скандал? Ещё мать посадят, тогда вдруг Татку придётся брать к себе. А чужого ребёнка, а для них Татка была чужая, пусть и внучка, Зоя с Колей видеть в доме не хотели категорически. Принцип у них был простой: «пусть растёт где угодно, хоть в Африке, лишь бы не под нашей крышей».

С другой стороны, бабушка Галя и дедушка Вася, родители матери, тоже не отставали, они всей душой ненавидели Петра, своего зятя, и всё его семейство. Вражда между двумя кланами была такой, что если бы они случайно столкнулись на улице, то предпочли бы глядеть сквозь друг друга, как сквозь пустую консервную банку, валяющуюся у обочины.

Так судьба Татки решилась быстро и без сантиментов: баба Галя забрала девочку к себе. Непутёвая Катерина, оставшись вдовой, решила не хандрить и пустилась во все тяжкие: от мужчины к мужчине, от надежды к надежде, пытаясь залатать собственные дыры. А Татка росла между двух ненавистей, как сорванный цветок, застрявший в щели между плитками. Ни туда, ни сюда, и солнце не видно.

На удивление всем, дед Вася привязался к девочке сразу, будто это была его собственная дочь. Да в принципе, детей он вообще любил, но Татку особенно. Всё свободное время проводил с ней, хотя свободного времени у него было чуть меньше, чем у министра обороны, он вместе с бабой Галей работал на заводе в основном в ночные смены.

Днём за Таткой присматривал их восьмилетний сын Федя. Мальчишка был ещё совсем мелким, но в няньки шёл охотно. Татка для него была и игрушкой, и другом, и главным заданием.

Квартира у бабы Гали была музейно-советской: полы скрипели так громко, что казалось, где-то внизу протестует старая телега, стены и потолок сияли побелкой, будто их натёрли зубным порошком, в воздухе упорно держался запах мела вперемешку с борщом, а из угла маятник старинных часов отмерял вечность с видом строгого надзирателя. На панцирной кровати высилась гора матрасов, штук десять, не меньше. Набитые ватой, проложенные газетами для упругости, они гордо возвышались, как башня Кремля. Такие матрасы считались символом достатка, примерно, как ковёр на стене или хрусталь в серванте. Именно на этой «царской высоте» и оставляли годовалую Татку, уходя по делам.

– Смотри, Федя, приглядывай внимательно за Таткой, чтобы она не свалилась с кровати! – строго наказывала баба Галя.

Федя приглядывал, но с его ростом он едва доставал до края этой горы. Взрослые словно не понимали, что их наказ выглядел как поручение мальчонке помыть часы на Кремле, но не дали лестницу.

Когда Татка просыпалась и начинала плакать, смекалистый Федя придвигал к кровати табурет, карабкался наверх, аккуратно укладывал девочку на огромную пуховую подушку, а потом медленно и аккуратно спускал её на пол. Там, по скрипучим половицам, он катал её по комнате, будто на санках. Детских колясок тогда почти ни у кого не было – это считалось роскошью только для тех, кто «умел доставать». Подушка заменяла всё: и коляску, и игрушку, и аттракцион «американские горки», только без рельса и билетёра.

Когда баба Галя возвращалась и видела, как её сын катает визжащую от восторга Татку, а за стенкой соседка старательно тянет «Катюшу», сердце её таяло. Она смотрела на внучку и понимала, что как бы ни давилась злом к зятю и его семейству, девочка становится родной.

Глава 2

Так и пошли Таткины годы бок о бок с бабой Галей. Когда девочке исполнилось два года, её отдали в ясли. Бабушка с дедом работали с утра до ночи, а ребёнок требовал больше внимания, чем кот, который вдруг решил, что ему срочно нужна еда в три часа ночи. Дед Вася был важным человеком на заводе, «каким-то руководителем какого-то отдела», как любила формулировать Галя, потому что сама уже не понимала, чем он там занимается. Зато совещания и планёрки он посещал исправно, чуть ли не чаще, чем родной дом.

Баба Галя тянула на себе основную работу, подработки, хозяйство и домашнюю рутину, поэтому нянчиться с ребёнком было некому. В шестидесятых профсоюзы ещё умели поддерживать семьи, они выделяли бесплатные места в яслях и садах. Этим счастьем Галя с Васей и воспользовались.

Благодаря им, Татка оказалась сначала в яслях, а потом в круглосуточном детском садике. Ночами она засыпала в кроватке с решётками, слушая чужое сопение и плач, и каждый раз сердце её рвалось домой. Но дома девочку в это время никто не ждал.

Лишь изредка в Таткиной серой жизни появлялась мама. Для неё приход мамы был как солнечный луч в зимний день, такой же яркий, слепящий и обидно короткий. Девочка бросалась к ней со всех ног, обнимала изо всех сил и держалась так, будто если отпустит, то мама улетит на Луну. Так оно и происходило: счастье длилось недолго, и мама снова исчезала будто дым, будто мираж, будто зарплата в советском магазине.

После её ухода начиналась буря. И это была не просто буря, а буря с громом, молниями и землетрясением в одном флаконе. Девочка плакала так, что её не могли успокоить часами. Мама, чтобы избежать прощальных катастроф, придумала хитрый ход. Она звала Татку вместе поспать, укладывала рядом, шептала ласковые слова, ждала, пока девочка отключится, и тихо уходила. Хитрость была железная… и когда Татка просыпалась и находила вместо мамы только холодное одеяло, она вскакивала, бежала к окну, карабкалась на подоконник и сидела там, вцепившись пальчиками в оконную ручку, как маленький страж. Она глядела во двор до самой темноты, пока глаза не слипались от слёз и постоянно ждала маму так, как ждут чудо, только без свечек и фанфар.

Баба Галя сначала пыталась уговаривать:

– Ну не плачь, доченька, мама на работу пошла, скоро вернётся.

Но девочка не верила. Сидела у окна, крохотная, сгорбленная, словно воробей, прижавшийся к стеклу, и рыдала без остановки. Иногда бабушка не выдерживала и переходила из жанра «успокаивающая терапия» в жанр «воспитательные меры»: прикрикивала, шлёпала по попке, пыталась согнать внучку с подоконника. Но Татка вырывалась и возвращалась обратно, будто у неё был там пожизненный абонемент.

Так проходили младенческие Таткины дни: мамин приход превращался в праздник, а её уход в трагедию масштаба как минимум падения метеорита. Для Татки время тянулось бесконечно, и казалось, что мама появляется реже, чем на дворе наступает весна. А может, так оно и было на самом деле.

Глава 3

В свой третий день рождения Татку почему-то положили в больницу. Трёхлетней девочке там было страшновато: чужие запахи, белые халаты, серьёзные тёти и дяди, всё выглядело так, будто она попала в секретную лабораторию. Хуже всего была мысль об уколах, она превращала Татку в дрожащий комочек. Но, на удивление, ей не ставили ни одной иглы и даже не давали таблеток.

А вот другим детям – пожалуйста! Когда их выводили на обед, всем раздавали порошки и таблетки, и ребята их глотали с таким энтузиазмом, будто это были конфеты. Татка только обиженно спрашивала:

– А когда мне дадут?

Но её вопрос всегда оставался без ответа, ребятишки хрустели разноцветными пилюлями и смотрели на неё победителями, а она чувствовала себя бедной Золушкой, которую обошли даже с аспирином.

Но это было мелочью по сравнению с банным днём, вот его Татка особенно боялась. В этот день две молодые санитарки загоняли в ванну по десять малышей, мальчиков и девочек, всех вперемешку, и мыли всех одной и той же серой жёсткой мочалкой. Санитарки всегда были злые, орали на детишек, дёргали за руки, шлёпали по спине и голове. Чаще всего это случалось тогда, когда внезапно перекрывалась вода: вместо холодной начинал течь кипяток и наоборот. Дети визжали от боли, а санитарки с каким-то мрачным удовольствием держали их под струями до тех пор, пока вода снова не нормализовывалась.

Пока десяток малышей мылся, остальные должны были стоять голенькими в шеренге в коридоре, где из окон тянул ледяной сквозняк. Ребятишки дрожали от холода, но молчали: санитарки строго-настрого запретили жаловаться:

–Кто пикнет, тому сделают сразу пять уколов!

И дети молчали.

Санитаркам было душно в ванной комнате, и они выстраивали детей в коридоре, чтобы воздух не застаивался.

В один из таких банных дней Татка едва заметно покачнулась вперёд из строя. Даже не вышла, просто оступилась на месте. Но этого хватило, чтобы атмосфера накалилась до предела. Одна из санитарок метнулась к ней, словно коршун, и со всей силы швырнула девочку вглубь коридора.

Татка пролетела несколько метров и упала на деревянные щиты, которыми был застлан пол. Девочка сразу вскочила, обхватила себя за ручонку и начала язычком слизывать кровь, которая уже струилась тоненьким ручейком. От плеча до локтя свисал широкий лоскут кожи. Татка с ужасом смотрела на рану и шептала своей ручке утешения: