Читать онлайн Жизнь вопреки любви

Книга “Жить вопреки любви” это книга про Николая который является антогонистом в моем книге “«На седьмом небе счастья”

Глава 1 “«Начало и Детство”

Загородный дом был погружён в ночь. Единственный источник света – тусклое окно на первом этаже – выхватывал из темноты одинокую фигуру.Высокий, чуть сутулый мужчина стоял у стола и с тихим лязгом лил остатки коньяка в стакан. Он наполнял не один, а целых четыре. Бутылка с дорогим «Коряком» опустела.

– Вот чёрт, – цинично, почти беззвучно выдохнул он, беря в каждую руку по два стакана. – Закончилось самое интересное.

Он двинулся вглубь комнаты, где у голых стен стояли три железные кровати. На них сидели трое: двое мужчин и женщина. Их позы были напряжёнными, выжидающими.

– Ну, кто со мной? – его голос прозвучал хрипло, предлагая гостям стаканы.

Ответом ему было молчаливое отвращение. Никто не пошевелился.Николай пожал плечами, поставил три полных стакана на пол, а из четвертого сделал большой глоток. В тишине было слышно, как он сглатывает крепкий напиток.Молчание прервал один из сидящих – строгий мужчина в деловом костюме. Он аккуратно поставил на стол диктофон, щёлкнул кнопкой записи.

– Расскажите всё с самого начала, господин Орлов, – его голос был холоден и профессиональен. – Без эмоций. Только факты.

Николай тяжко опустился на стул, откинулся на спинку. Его взгляд стал отсутствующим, он смотрел куда-то в прошлое.

– Всё было ради денег. Всё, – он выдохнул, и это прозвучало как приговор самому себе. – А началось это… наверное, лет в пять.

Он замолчал, сделав ещё один глоток, и начал свой рассказ, его голос из циничного и надломленного постепенно стал тише, детским.

– Тогда отец приходил с работы… настоящим. Усталым, но сияющим. Он приносил полные сумки продуктов, а мама готовила что-то невероятно вкусное. Я уже не помню, что именно, но это пахло счастьем. Абсолютным. После ужина он укладывал меня и сестру, читал сказки… Казалось, так будет всегда.Но однажды всё изменилось. Отец вернулся домой другим – сгорбленным, серым. Я сидел в своей комнате и сквозь тонкую стенку слышал обрывки разговора: «сокращение», «уволили», «кризис».Он сидел на кухне, опустив голову на руки. Мама обняла его за плечи, гладила по спине и шептала: «Ничего, Борис, мы всё преодолеем. Главное – что мы вместе». И я, семилетний дурак, верил каждому её слову.Потом отец спросил тихо, почти шёпотом: «Сколько осталось?». Мама ответила: «Хватит дней на пятнадцать». Он кивнул и молча пошёл спать.На следующее утро он надел свой лучший, единственный костюм и ушёл «на поиски», как он сказал. Он возвращался каждый вечер ещё более уставшим и подавленным. Везде ему отказывали: то диплом не тот, то опыта не хватает. Дни текли один за другим, а надежда таяла на глазах, как и еда в холодильнике.Прошло четырнадцать дней. В доме воцарилась тишина, полная невысказанного ужаса. Мы уже второй день ели только пустой хлеб с чаем.И вот, в одно из таких вечеров, отец молча оделся – уже не в костюм, а в какую-то старую, тёмную куртку – и вышел, не сказав ни слова. Он вернулся под утро. Я услышал скрип двери и выглянул из комнаты. Он стоял в прихожей и молча отсчитывал маме деньги. На его лице не было радости. Не было облегчения. Была только пустота и какая-то новая, незнакомая жестокость в глазах.Мы не спрашивали, откуда деньги. Мы были слишком голодны. Мы просто ели приготовленную мамой еду. Но что-то в тот день сломалось внутри навсегда. Я впервые понял, что слова «мы вместе» ничего не стоят. Стоят только те хрустящие купюры, что папа молча положил на стол.

Следователь Дмитрий пристально смотрел на Николая, его пальцы постукивали по столу.

– Откуда были деньги, Орлов? – его вопрос прозвучал чётко, как удар.

Николай сидел неподвижно, его взгляд был устремлён в пустоту. Внезапно его лицо исказила нервная, истеричная ухмылка, невесёлая и горькая.

– Я не знаю, откуда деньги. И тогда не знал. Но с того дня отец словно слетел с катушек. Он нашёл, как их добывать. Искал, как одержимый.

Прошла неделя. Может, чуть больше. К нашему дому подъехал чёрный «Мерседес». Из него вышли трое в дорогих, но спортивных куртках. Постучали. Я открыл.

– Отца дома? – спросил тот, что посерёдке.

– Нету, – буркнул я.

– Подождём, – ухмыльнулся один из них, и они вошли, не снимая обуви, уселись на наш диван, как хозяева.

Я смотрел в окно и вдруг заметил за забором знакомую фигуру. Отец стоял в кустах и пристально, с диким напряжением вглядывался в наш дом. Я, дурак, обрадовался! Решил, что это такая игра – папа прячется от своих друзей!

– Отец! – закричал я во всё горло, указывая пальцем в окно. – Он там!

Игра моментально закончилась. Улыбки с лиц «друзей» исчезли. Они резко повернулись, их взгляды синхронно нашли отца. Тот на мгновение застыл, как загнанный зверь, а потом рванул с места что было сил.Эти трое – выскочили из дома и помчались за ним. Я всё ещё верил, что это догонялки, смеялся, наблюдая, как они настигают его на пустыре. Они догнали. Один из них схватил отца за плечо, резко развернул. Второй, не говоря ни слова, нанёс точный, отточенный удар в живот.Отец сложился пополам, беззвучно рухнул на колени. Он не кричал. Он просто сидел на земле, обхватив живот, и судорожно глотал воздух. Тот, кто бил, наклонился к нему, что-то прошипел на ухо. Потом они посмотрели на меня в окно, один из них даже кивнул, крикнул: «Спасибо, пацан!» – и они ушли.Я не понял ровно ничего. Просто зашёл в дом. Отец вернулся только ночью. Он не зашёл внутрь. Он сел на крыльцо и курил. Одну сигарету за другой. Мама вышла к нему. Они сидели вдвоём в темноте. Сначала он молчал. Потом заговорил. Сначала тихо, потом всё громче, и в его голосе послышались слёзы, ярость, отчаяние. Он говорил о долгах, о процентах, о том, из какого дерьма нам не выбраться.Мама пыталась его утешить, но он рыдал, как ребёнок, уткнувшись лицом ей в колени. Сестра дергала меня за рубашку и спрашивала: «Почему папа плачет? Это из-за тех дядь? Они что, с ним не играли?». Я, последний придурок, ответил: «Нет. Не играли». И в тот миг в её глазах погас последний огонёк. Я смотрел в окно на эту картину: мой сломленный отец, моя бессильная мать. Он лежал у неё на коленях, а она гладила его по голове и смотрела в пустую, чёрную даль.Через месяц те же «друзья» снова приехали. На этот раз отец не прятался. Он сидел за столом и курил, его лицо было каменным. Мама рыдала в истерике, умоляла их о чём-то. Но отец был спокоен. Слишком спокоен. Он молча взял ручку и подписал какие-то бумаги, которые они ему протянули.На следующий день мы собрали наши жалкие пожитки в мешки и уехали из нашего дома. Нас ждал новый «дом» – ржавый бытовой контейнер на окраине чужого города. А отец… отец в тот день нашёл себе новое занятие. Он нашёл бутылку. И с тех пор почти не выходил из забытья. А мама пошла работать. На трёх работах. Одна.

Следователь и психолог переглянулись. В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Николая. Он уже не ухмылялся. Он просто говорил, и его слова были плоскими, лишёнными эмоций, как будто он рассказывал не о своей жизни, а зачитывал протокол чужого несчастья.

– Отец пил молча. Он ни к кому не приставал, не буянил. Прощались с ним, приходил, находил где-то деньги на бутылку – никогда у мамы не просил – пил и отключался. Иногда пропадал на день-два. Трезвым мы его почти не видели.

Он замолчал, его взгляд снова ушёл вглубь того ржавого контейнера.

– А потом… однажды мы с сестрой остались одни. Отец ушёл и не возвращался уже сутки. Мама пришла с работы – седая от усталости. В нашем железном ящике она что-то нам приготовила. Мы съели эту тёплую похлёбку – пахло она счастьем, потому что мы были сыты – и легли спать, прижавшись друг к другу от холода.

Его голос дрогнул. Он сжал кулаки.

– Посреди ночи в дверь забарабанили. Мама выскочила с постели, как ошпаренная. Зажгла свет, и я увидел её лицо – оно было серым, землистым от предчувствия. Ей пришлось взять нас с собой – оставлять одних было не с кем. Мы шли по тёмным улицам, мама тащила нас за руки, почти бежала.Мы пришли в больницу. Яркий свет, запах хлорки и чего-то сладковатого, противного. Мама, задыхаясь, спросила у врача о ком-то. Тот, усталый, в зелёном халате, покачал головой: «Ранения несовместимые с жизнью. Мы всё сделали». Мама издала странный звук – не крик, а скорее стон, будто её саму ударили ножом. Она рухнула на колени прямо на холодный кафельный пол.Я подошёл к ней. Не знал, что делать. Помнил только, как она сама гладила меня по голове, когда мне было больно. Я вот так же начал гладить её по волосам – грязным, спутанным. Она вся дрожала.В этот момент из дверей палаты вышел другой врач. Он снимал окровавленные перчатки. Его лицо ничего не выражало. Он просто констатировал, обращаясь в пространство: «Мы потеряли его. Соболезную».А потом мимо нас провезли каталку. На ней лежал длинный чёрный полиэтиленовый мешок с грубой молнией. Я не понял. Я не знал, что это такое. Я просто стоял и гладил маму по голове, а она рыдала, уткнувшись лицом в мою старенькую куртку.

Он замолчал, глядя на свои руки, словно до сих пор видел на них кровь отца и слёзы матери.

– После этого… мама сошла с ума. Не по-настоящему, нет. Её горе превратилось в тихую, ядовитую ярость. Она начала срываться на нас. Била за любую провинность, за любой звук. Орала, что это мы во всём виноваты, что это из-за нас она связалась с нашим отцом, что это мы её в могилу свели. Мы не понимали. Мы просто начинали её ненавидеть. Тихо, молчаливо. Это была единственная защита.

Помощник следователя, молчавший до этого, не выдержал. Его молодое, ещё не огрубевшее до конца лицо исказилось от смеси ужаса и любопытства.

– Извините, но… как именно умер ваш отец? – спросил он, нарушая тягостную паузу.

Николай не сразу ответил. Он снова отхлебнул из стакана, будто пытаясь смыть с языка вкус тех воспоминаний.

– В тот вечер он пошёл «работать», – он произнёс это слово с ядовитой усмешкой. – Неофициально. Помогать разгружать туши на скотобазе. Со своими новыми «друзьями». Расплата – бутылка. Самогон, водка, что было. Но они не поделили. Отец, уже пьяный, случайно уронил одну из бутылок. Она разбилась. Самый здоровый из них, тот, что всегда молчал, взял в руку осколок с длинной, острой гранью… и воткнул его отцу в горло. Всё. Разделённый товар больше никого не волновал.

– Их задержали? – тихо, уже без всякой надежды, спросил следователь Дмитрий.

Николай коротко, без эмоций кивнул.

– Да. Поймали быстро. Суд дал каждому по пять лет. Смехотворный срок за отнятую жизнь. Сейчас они уже на свободе. Живут в том же городе. Бухают. Как ни в чём не бывало.

Психолог, до этого лишь делавшая пометки в своём блокноте, подняла на него взгляд. Она аккуратно зачеркнула очередную строчку и мягко сказала:

– Продолжайте, пожалуйста, Николай. Что было после?

Николай залпом допил остатки коньяка, поставил стакан со стуком и продолжил, его голос снова стал монотонным, будто он рассказывал о чужой жизни.

– Мама… окончательно сорвалась. Каждый день был похож на предыдущий – мрачный, беспросветный. Она перестала ходить на работу. Вместо этого она заставляла нас с сестрой идти на улицу и попрошайничать. Мы стояли у магазинов, у рынка, протягивали руки. Если мы возвращались без денег, нас ждала порка и голодная ночь. Так продолжалось месяца два. Может, три. Время там текло по-другому.Потом однажды она вбежала в контейнер, втащила нас внутрь и захлопнула дверь изнутри. Она была в истерике. Снаружи кто-то начал стучать, сначала настойчиво, потом всё громче. Кто-то звал её по имени, уговаривал открыть. Она кричала им что-то, рыдала. В конце концов, её уговорили. Дверь открылась.На пороге стояли два человека в белых халатах и полицейский. Они вошли. Врачи осторожно взяли маму под руки. Она не сопротивлялась, она просто плакала. Её увели и посадили в чёрную машину с решётками на окнах. Полицейский был к нам добрее. Он погрузил нас в свою служебную машину и отвёз в приёмник-распределитель. А оттуда – в детский дом.Я больше никогда не видел ни отца, ни маму. Только чёрный пакет и пустое лицо матери в окне той чёрной машины. В детдоме нас с сестрой разделили. Девочек – в один корпус, мальчиков – в другой. Моя жизнь разделилась на «до» и «после». И «после» только начиналось.

Николай замолчал, его пальцы сжали стакан так, что костяшки побелели. Он сделал ещё один, глубокий глоток, как будто пытаясь затопить в коньяке память о том, что было дальше. Его голос, когда он заговорил снова, стал низким, сдавленным.

– Дальше… дальше было не легче. Детдом. Воспитатели смотрели на нас, как на скот. Как на рабов. Заставляли делать самую чёрную работу, мыли полы, чистили сортиры. Били. За любой промах, за любое слово. А то и просто – для профилактики. Кормили впроголодь, баланда, в которой плавало три макаронины… и всё. Так я жил. Там же была и сестра, в другом крыле. Виделись редко, украдкой.Так прошло три года. Мне исполнилось девять. А в голове зрела одна мысль – бежать. Мы с одним пацаном, Вованом, готовили побег два месяца. Высчитывали маршрут, копили украденные сухари, искали слабое место.И вот, однажды ночью, я разбудил Вована. Мы прокрались к женскому корпусу и выманили сестру. Тихо-тихо… Полы были старые, деревянные, каждый шаг отдавался оглушительным скрипом в звенящей тишине. Сердце стучало так, что казалось, вот-вот услышат.Добрались до лестницы. Я и Вован стали спускаться первыми, я ей шептал: «Иди за мной, тихо…». Я был уже на первом этаже, обернулся… а её нет. И вдруг – страшный грохот, падение, и по ступенькам покатилось что-то маленькое… Это была она. Сорвалась с пролёта.Она лежала у моих ног, тихо хрипела и плакала. И в этот миг сверху, из темноты, уже раздался крик ночного воспитателя: «Кто тут?!»Вован дёрнул меня за рукав, его глаза были круглыми от ужаса: «Бежим! Бежим, Коль, а то нас убьют!» Я посмотрел на сестру… на её лицо, искажённое болью… Посмотрел на темноту, откуда уже неслись шаги… Это был самый страшный выбор в моей жизни.Я… я повернулся и побежал. Бежал, не оглядываясь, вместе с Вованом. Мы неслись по улицам до самого утра, пока не упали без сил. Потом, на украденные утром у какого-то пьяницы деньги, поймали такси и уехали в другой город. Скрывались. Начали работать грузчиками на рынке. Таскали ящики с рыбой, мясом… Вонь от них въелась в кожу навсегда.Но я… я всегда думал о сестре. Каждый день. До сих пор думаю. Что с ней стало? Выжила ли? Ненавидит ли она меня за то, что я её бросил? Этот вопрос… он съедает изнутри. Всю жизнь.Он умолк, опустив голову. В комнате для допросов не было слышно ничего, кроме тяжёлого, прерывистого дыхания Николая. Он только что вывернул наизнанку самую страшную рану своей жизни. И в его рассказе уже не было цинизма – только неприкрытая, всепоглощающая боль.