Читать онлайн Монстр

Глава 1

– Я правильно понимаю, что ты хочешь подложить меня под этого старика? – произношу я и тут же пугаюсь смысла своих слов.

– Не хочу, дочка, поверь мне, не хочу, – отец моментально опустил глаза в пол.

– Зачем ему жениться на мне? – выдыхаю, почти теряя сознание от внутреннего напряжения. – Разве он не может найти себе женщину для брака?

– Дочка, ему не нужна другая. Ему нужна ты…

– Но почему я? – голос дрожит, и я чувствую, как внутри всё сжимается от страха и непонимания. – Что ему вообще от меня надо?

Отец вздыхает, и я вижу, как его плечи слегка опускаются, как будто они несут невидимый груз.

– Это сложно объяснить, – наконец произносит он, избегая встречаться со мной взглядом. – У него есть свои причины. Поверь, я бы не стал просить тебя об этом, если бы не считал это необходимым.

– Необходимым для кого? – восклицаю я, стараясь удержать слёзы. – Для него? Для тебя? А как же я?

Он делает шаг ко мне, но я отступаю, не в силах принять его утешение.

– Дочка, я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, – его голос становится тише, почти шёпотом. – Этот человек может обеспечить защиту и стабильность, которых у нас нет. Тебе.

Я закрываю глаза, пытаясь осознать услышанное. Слова отца беспощадным эхом разносятся в моей голове, но всё ещё не укладываются в ясную картину.

– Я не знаю, смогу ли я так, – шепчу я, чувствуя, как теряю почву под ногами.

Он снова пытается заговорить, но я поднимаю руку, останавливая его.

Отец делает шаг вперёд, и я вижу, как его лицо меняется. В его глазах появляется сталь, а голос становится твёрже.

– Дочка, ты должна понять, что у нас нет выбора, – он говорит, а я слышу в его словах скрытую угрозу. – Если ты не согласишься, последствия могут быть серьёзными. Не только для тебя, но и для всей нашей семьи.

Я всхлипываю, не веря своим ушам. Как он может так говорить? Разве я не его дочь, разве он не должен защищать?

– Ты угрожаешь мне, папа? —я спрашиваю, стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями.

– Я просто описываю реальность, факты, – отвечает он, и его голос звучит холодно. – Этот брак – шанс сохранить всё, что у нас есть. Без него мы можем всё потерять. Ты понимаешь?

Слёзы катились по моим щекам. Внутри всё разрывалось на части, будто кто-то методично рвёт страницы книги из жизни. Я не хочу жить в этом кошмаре, но выходов не оставалось – только стены-стены-стены, сжимающиеся с каждым днём. Передо мной выбор, который я не могу, не должна делать, и жизнь, которую не выбирала.

Аяз…

Это имя прокатывалось по коридорам власти ледяным эхом – предупреждение, зашифрованное в двух слогах. Одни шептались о его жестокости, другие – о гипнотической способности очаровывать даже тех, кого уже предал. Но правда была проще: за безупречными костюмами и обаянием улыбки скрывался ум, отточенный десятилетиями интриг, и душа, давно растерявшая остатки совести.

Его стиль был оружием: идеальные складки на пиджаке, часы, стоившие чьей-то жизни, взгляд, который буквально сканировал людей на слабости. Он не просил – он брал, и мир давно привык склоняться перед этим.

В бизнесе Аяз прославился тем, что выигрывал игры, о существовании которых другие даже не догадывались. Его риски называли безумными, пока он не пожинал результаты. А затем – лишь молчаливые взгляды и титул «безжалостного».

Но «безжалостный» – и это слишком мягко.

Он был катастрофой.

Я пытаюсь успокоиться и взять себя в руки, чтобы спросить то, что давно тревожит меня.

– Что у тебя с ним? – голос дрожит, но я стараюсь изъясняться чётко. – Может, если мы будем честны друг с другом, то сможем найти выход вместе.

Кабинет отца, всегда такой строгий и упорядоченный, сейчас казался чужим. Тяжёлые шторы отсекали дневной свет, оставляя только желтоватый отблеск настольной лампы. Отец сидел за массивным дубовым столом, его пальцы нервно постукивали по папке с документами. Я видела, как его челюсть напряглась, когда он услышал мой вопрос.

– Выход? – он поднял на меня тяжелый взгляд, и в его глазах мелькнуло что-то, чего раньше я не замечала – усталость.

– Ты думаешь, я не искал его все эти годы? – отозвался глухо, будто из-под толщи лет и невысказанных слов. Он отодвинул папку и провёл рукой по лицу, оставляя следы давнего напряжения. – Аяз… – произнёс это имя так, будто пробовал на вкус что-то горькое, – Он не тот, кем кажется.

Будто в комнате стало холоднее. Отец встал и подошёл к окну, спиной ко мне. Его плечи, всегда такие прямые, сейчас выглядели согнувшимися под невидимым грузом.

– И ты права… – он вздохнул и на мгновение прикрыл глаза, как будто собирался с мыслями, но затем отдёрнул мою руку.

– Ты не понимаешь, в какую игру мы ввязались, – резко бросает он, и я чувствую, как отчаяние нарастает. – Я не могу рассказать тебе всего, это слишком опасно. Просто поверь мне, я стараюсь как лучше.

– Нет. Не лучше!

Его глаза блестят от сдерживаемых эмоций, но он пытается держать себя в руках.

– Ты думаешь, можешь всё решить? – он перешел на крик. – Это не та ситуация, где можно легко поговорить и всё уладить. У него есть власть, и он не остановится ни перед чем.

Я отступаю, ошеломлённая гневом и безысходностью.

– Пап, я просто хочу помочь, – стихаю, стараясь успокоиться. – Я знаю, что все сложно, но мы можем что-то придумать. Мы должны попробовать.

– Он держит меня за горло, – продолжает отец, голос неожиданно падает, становится штилем. – У него есть информация, которая может уничтожить мой бизнес и семью. Все! Я не знаю, как с этим бороться. А хочу защитить тебя и всех нас.

Я делаю шаг вперёд и беру отца за руку, стараясь дать поддержку.

– Мы найдём выход, пап, – пытаюсь верить в собственные слова. – Мы должны быть вместе, и тогда у нас получится. Давай попробуем ещё раз, уже вместе.

Отец смотрит твёрдо, но я вижу, как его глаза наливаются скорбью.

– Никакого мы выхода не найдём, – говорит с тяжестью в голосе. – Иди собирать вещи. Через три часа приедет машина, и тебя заберут.

Мир вокруг рушится, и я не могу поверить в то, что слышу. Слёзы наворачиваются на глаза, и внутри всё кричит от протеста.

– Нет…Я не могу так! Это неправильно!

Обхватываю себя руками, как будто пытаюсь защититься от ненормальной реальности. Отец продолжает стоять на своём, его решимость кажется непреклонной, а я не готова сдаваться.

– Пап, пожалуйста, – еще надеясь достучаться до его сердца. – Мы должны что-то придумать. Я не могу просто вот так.

Слёзы текут, и я больше не могу сдерживаться. В отчаянии падаю на колени перед отцом, обхватываю его ноги, как будто они единственное, что может удержать в прежнем мире.

– Пап, пожалуйста, умоляю, – моё сердце разрывается от боли. – Не делай этого. Мы должны найти выход. Я сделаю всё, все! Все, что скажешь, только не отправляй к нему. Не надо!

– Хватит, – обрывает он, глядя на меня с предательским раздражением. – Дочка, ты не понимаешь, как всё серьёзно! Я не могу изменить ничего.

Я сжимаю его ноги крепче, чувствую, как надежда перерастает в бесконтрольный гнев. Как он может быть таким черствым? Как не видит, это же разрушит меня?

– Ты не хочешь слушать! – кричу я, голос сорван от слёз и ярости. – Ты оставляешь меня одну в этом, ему, а потом говоришь, что всё ради безопасности?! Это же неправда! Ложь! ЛОЖЬ…

В его глазах мелькает тень гнева, он старается сдерживаться.

– Я делаю это не ради себя, – говорит с трудом, голос рвется от напряжения. – Это единственный способ защитить всех. Тебя!

Его слова звучат как приговор, и надежда окончательно ускользает. Умирает. Я не могу сдаться, не могу поверить, что он действительно все решил. Что-то рушится внутри… что-то…

Глава 2

Тусклый свет лампочки мерцал, отбрасывая дрожащие тени на сырые стены подвала. Аяз стоял неподвижно, его безупречный вид резко контрастировал с грязным полом. Он снимал перчатки, пальцы в белом резине скользили по коже с почти ласковым вниманием. Его брат Глеб, более грубый, с налитыми кровью глазами, нервно переминался с ноги на ногу, сжимая в кулаке окровавленную тряпку.

– Ну что, дружище… – голос Аяза звучал мягко, почти тепло, будто он обращался к старому приятелю, а не к избитому пленнику. Он аккуратно сложил перчатки на ржавый столик.

Связанный человек дёрнулся, когда Аяз провёл пальцем по его разбитой губе, собирая каплю крови. Он замер, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

– Ты знаешь, зачем ты здесь? – Аяз наклонился ближе, его дыхание пахло дорогим коньяком и мятой.

В центре комнаты на стуле сидел связанный человек, на его лице виднелись следы побоев: синяки темнели под глазами, губы были разбиты, а из уголка рта стекала тонкая струйка засохшей крови. Его дыхание было прерывистым, а взгляд, полный ужаса, метался по комнате, словно ища спасение. Каждое движение причиняло ему боль, и он едва мог поднять голову, чтобы посмотреть на своих мучителей. Синяки и ссадины покрывали его руки и шею, свидетельствуя о жестоком обращении, которое он испытывал.

Аяз, высокий и внушающий страх своей мощной, грозной уверенностью, неторопливо подошёл ближе, и его тяжелые шаги отдавались эхом в тишине. Глеб, его верный помощник, стоял неподалёку, держа в руках небольшую металлическую коробку с инструментами, которые могли заставить любого говорить.

– Ну что, ты готов рассказать нам, как ты передал информацию Шаху? – спросил Аяз, его бас звучал раскатисто, низко и угрожающе, без какой-либо жалости.

Предатель, дрожа, поднял умоляющие глаза на беспристрастного Аяза, но промолчал, стиснув в последнем усилии зубы. Глеб, не вынося молчания, сделал шаг вперёд и, открыв коробку, достал из неё что-то, что блеснуло в свете лампочки.

– Думаю, он просто не понимает, в каком он положении, – хмуро заметил Глеб, его голос был резки и высоким, как лезвие.

Аяз кивнул, не сводя суровых глаз с пленника.

– Ты понимаешь, что у нас нет времени на игры? – продолжил он, его терпение, казалось, на исходе. – Говори, и мы, возможно, проявим милосердие.

Пленник задыхался от страха, его перепуганный взгляд метался между Аязом и Глебом. Наконец, он хрипло выдохнул:

– Я… я все скажу. Только, пожалуйста, не надо больше…

Аяз слегка оскалился, но в глазах не проявилось ни капли тепла.

– Вот и хорошо, – сказал он, давая знак Глебу отложить инструмент. – Начинай, и не забудь ни одной детали.

Пленник, тяжело дыша, пытался собраться с мыслями, понимая, что его жизнь висит на волоске. Он знал, что должен говорить быстро и чётко, иначе его ждёт неминуемая расплата.

– Шах… обещал защиту, – начал он, его голос дрожал. – Я не знаю, почему он слил информацию об отце… Я думал, всё будет по-другому…

Аяз медленно обходил стул. Его пальцы скользнули по лезвию ножа, собирая капли крови. В подвале стало так тихо, что слышно было, как пот капает с подбородка пленника на бетонный пол.

– "Думал"… – Аяз внезапно вонзил нож в подлокотник в сантиметре от пальцев пленника, – Ты вообще умеешь думать?

Глеб фыркнул, перекладывая паяльник из руки в руку. Металл уже раскалился докрасна.

Пленник зажмурился, но слова вырывались, как пули:

– Шах сказал… что у него есть компромат на тебя! На твою семью!

Аяз замер.

Тишина.

Потом – резкий удар кулаком в живот. Пленник согнулся, захлебываясь рвотой.)

– Какой ещё компромат? – голос Аяза звучал мягко, почти ласково, но глаза… В них было что-то, от чего даже Глеб отступил на шаг.

Пленник, задыхаясь, выдохнул:

– На… Велимиру…

Аяз нахмурился, его терпение вновь начинало иссякать. Он понимал, что времени остаётся всё меньше, а ставки невероятно высоки. Если информацию о предательстве не передать вовремя, это может стоить жизни многим, включая его самого.

– Шах всегда играет на два фронта, – пробормотал Глеб, стоя рядом. – Но ты знал, во что ввязываешься, когда пошёл на это.

Пленник кивнул, его глаза были полны отчаяния.

– Они назначили казнь, – пробормотал он, едва слышно, словно надеясь, что если он скажет это тише, это не станет правдой. – Завтра… всех нас…

На мгновение стало слышно только прерывистое дыхание пленника и скрежет зубов Аяза. Когда Глеб щелкнул зажигалкой, пламя осветило лицо Аяза – оно было неподвижным, как маска, но в глазах бушевал ад.

– Казнь? – Аяз произнёс это слово так, будто пробовал его на вкус. Его пальцы сжали горло пленника, ногти впились в кожу. – Кто именно? Где?

Пленник захрипел, его веки дёргались в панике. Глеб придвинул раскалённый паяльник ближе – в темноте металл светился зловещим оранжевым светом.

– В… в доке семь… – пленник выдохнул, чувствуя, как пахнет палёной кожей, – Шах… он приказал… всех…

Аяз резко отшвырнул его. В темноте зазвенели ключи.

– Глеб, – голос Аяза резал, как лезвие, – Собери людей. Тех, кто умеет молчать.

Они понимали, что времени осталось критически мало. Если они не смогут остановить Шаха, последствия будут катастрофическими.

– Мы должны действовать немедленно, – резко сказал Аяз, оборачиваясь к Глебу. – Нам нужно связаться с нашими людьми и предупредить их. Мы не можем допустить, чтобы Шах успел завершить начатое.

Глеб кивнул, уже доставая телефон, чтобы отправить срочные сообщения. В их руках была ниточка, которая могла привести к спасению, но всё зависело от того, насколько быстро они смогут действовать.

Пленник смотрел на них, понимая, что его судьба теперь полностью в их руках. Он знал, что его предательство дорого обошлось, и теперь единственное, что он мог сделать, – это надеяться на милосердие тех, кого он предал.

– Что ты делаешь? – спросил пленник, его голос был полон паники и страха.

Аяз поморщился, раздражённый тем, что его отвлекли от мыслей. Он посмотрел на пленника с холодной решимостью в глазах.

– Я пытаюсь спасти тех, кого ещё можно, – отозвался он бескомпромиссно. – В отличие от тебя, я не предаю своих.

– А Велимира?

Аяз продолжал игнорировать пленника с холодной решимостью, не смягчая выражения на лице. В его мыслях возникала девушка с золотыми волосами и утонченной фигурой. Она двигалась и танцевала, как ангел, завораживая тонкой красотой и грацией.

ОН сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Образ Велимиры – её смех, лёгкость, с которой она заполнила его сознание – был как удар под рёбра. Не сейчас. Не здесь.

– Велимира не имеет к этому отношения, – его голос прозвучал грубо, словно хлопок двери.

Глеб замер, он знал это выражение – Аяз был опаснее всего, когда говорил так тихо.

Пленник, воспользовавшись паузой, попытался вырваться:

– Она… она ведь даже не знает, кто ты на самом деле!

Аяз двинулся быстрее, чем можно было ожидать. Его рука схватила пленника за горло, прижимая голову к спинке стула.

– Ты ошибся, – прошипел он, и в глазах вспыхнуло что-то дикое, – Она увидит. Всё.

Где-то в подсознании мелькнуло: Её ноги, обвитые вокруг его бёдер. Её стоны, которые он вырвет зубами, если понадобится. Её покорность – не из страха. Из желания.

Волосы, рассыпанные по подушкам, её гибкое тело, изгибающееся в такт его желаниям. Он сжал кулаки так, что кости хрустнули, но это не помогло – её образ не исчезал.

– Ты… – его голос звучал хрипло, будто сквозь зубы, – Ты не имеешь права говорить о ней.

Глеб отступил на шаг, почувствовав перемену. Аяз больше не был холодным и расчётливым – в его глазах горело что-то первобытное, опасное.

Пленник, дрожа, попытался ухватиться за эту нить:

– Она сбежит, как только узнает, что ты за монстр! Если выживет…

Аяз ударил.

Не рассчитал силу.

Костяшки его пальцев впились в челюсть пленника, кровь брызнула на белоснежную рубашку. Но он не чувствовал ни боли, ни гнева – только жгучую потребность доказать.

– Она никуда не денется.

Где-то в подсознании: Её ногти, впивающиеся ему в спину.

– Твоя сестра… лишь инструмент, – сказал он и его вердикт был бесстрастным и жёстким. – Если потребуется, я не только использую её, но и позволю другим сделать с ней то же самое. Никто не откажется от такой потехи, если я решу, что это необходимо. Но Шаху она не достанется.

Пленник почувствовал, как его охватывает ужас, почти парализующий разум. Он знал, что Аяз не бросает слов на ветер, и его угроза более чем реальна.

– Пожалуйста, не трогай, – выдавил он, в голосе ощущалась мольба. – Не трогай Миру!

Лампочка замигала, как предупреждение, когда Аяз жестко выпрямился. Он поправил манжету, смахивая капли крови с белоснежной ткани. Его лицо оставалось каменным, но в глазах – в этих всегда холодных глазах – что-то дрогнуло.

– "Пожалуйста"? – он рассмеялся, и звук был леденящим. – Ты думаешь, это слово что-то значит?

Глеб нервно переступил с ноги на ногу, почувствовав, как воздух стал гуще. Он знал – когда Аяз говорит так тихо, лучше отступить.

Пленник задрожал сильнее, слёзы смешались с кровью на лице:

– Она ни в чём не виновата!

Аяз наклонился, его губы почти коснулись уха пленника. Шёпот был сладким, как яд:

– Но ты виноват. Без меня она умрет. И теперь она – мой рычаг.

Где-то в подсознании: Мира. Её смех, который он слышал лишь раз. Её глаза, широко открытые в ужасе, когда она поймёт. Когда он заставит её понять.

Он выпрямился, отряхивая руки, будто стряхивая пыль в темноте.

– Я не знал!!!

Когда свет вернулся, тень Аяза уже нависала над пленником, как гильотина. Его пальцы впились в подлокотники стула, сжимая до хруста.

– "Не знал"? – голос Аяза был тише шороха крысы в вентиляции, но каждое слово прожигало кожу, – Ты думал, играешь в песочнице? Что твои грехи не коснутся её?

Глеб резко отвернулся – даже он, видавший виды, не хотел видеть, что будет дальше. В воздухе запахло мочью – пленник не сдержался.

Аяз выпрямился, доставая из внутреннего кармана нож с клинком, чёрным от тефлонового покрытия.

– Ты слышал, как кричат девчонки, когда их ломают? – он провёл лезвием по щеке пленника, оставляя тонкую красную нить, – Сначала они зовут папу, потом брата. Потом – маму. А под конец…

Клинок упёрся в нижнее веко, приподнимая его.

– …им остаётся только выть.

Пленник забился в истерике.

– Мы не можем изменить прошлое, – сказал он, его голос звучал как приговор. – Но мы можем постараться исправить будущее. Надеюсь, ты готов к последствиям.

Глава 3

Комната, еще минуту назад наполненная тишиной и воспоминаниями, вдруг стала тесной и чужой. Воздух будто застыл, когда незнакомец переступил порог. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне, по разбросанным вещам, по стенам, которые больше не были моей защитой. В его движении чувствовалась привычная власть – он знал, что сопротивление бессмысленно.

– Нет… – вырвалось у меня, голос дрогнул. Я отступила на шаг, спина уперлась в край кровати.

Он не стал ждать. Два быстрых шага – и его рука сжала мое запястье, пальцы впились в кожу так, что кости затрещали. Боль пронзила руку, но я не закричала. Не дам ему этого удовольствия.

– Ты думаешь, у тебя есть выбор? – голос тихий, звучал почти ласково, но в глазах читалось что-то животное. – Аяз ждет. А когда Аяз ждет, лучше не заставлять ждать долго.

Он дернул меня за руку, заставив сделать шаг вперед. Я споткнулась, но он не дал упасть – просто перехватил за талию.

Комната внезапно стала слишком маленькой, стены будто сжимались вокруг меня. Плюшевый мишка, последняя ниточка к маме, впивался в ладони, словно умоляя не отпускать. Отец в дверном проёме – статуя из страха и молчаливого предательства. Его глаза избегали моих, и это больнее, чем железные пальцы незнакомца, впивающиеся в руку.

– "Я НЕ ПОЕДУ!" – голос сорвался на крик, рваный, почти детский. Я упёрлась босыми ногами в пол, но он дернул сильнее, заставив споткнуться.

Его дыхание пахло чем-то металлическим – кровью? Он наклонился, и губы почти коснулись уха:

– Будешь выть – получишь ремнём по голой спине прямо в машине. Аяз ненавидит нытиков.

Отец вдруг сделал шаг вперёд – я замерла, сердце ёкнуло надеждой – но он просто захлопнул дверь за нами. Последнее, что я увидела – его сжатые кулаки. Он мог бы остановить это. Не захотел.

– Пусти!

Грубо мужик толкал меня к машине, его пальцы впились в мою руку, как кандалы. Я споткнулась о порог, но он даже не замедлил шаг – элементарно тащил за собой, будто мешок с мукой. Его смех, низкий и хриплый, резал слух, как ржавая пила.

– Думаешь, слёзы помогут? – швырнул на заднее сиденье, глаза блестели, ему нравилось насилие. – Аяз любит, когда его девки плачут. Особенно в первую ночь.

Дверь захлопнулась с металлическим лязгом. Через грязное стекло я видела, как отец стоит на крыльце – его руки дрожали, но он не сделал ни шага вперёд. Машина дёрнулась, и дом, мой дом, начал уплывать вдаль, как корабль, который я больше никогда не увижу.

– Не смотри назад, – прошипел водитель, выворачивая руль. – Твоя новая жизнь началась.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Слёз не было. Только пустота. И где-то глубоко внутри – крошечный, тлеющий уголек.

Машина резко тормозит, и я тут же бросаюсь к двери, пальцы лихорадочно цепляются за ручку. Но она заперта. Охранник хватает за плечи, его пальцы впиваются в кожу, как когти. Я кричу, бьюсь, но он лишь смеётся – низко, хрипло, будто мой страх для него музыка.

– Тихо, сучка, – он прижимает к сиденью, его дыхание пахнет табаком и чем-то кислым. – Никто не любит шумных.

Дверь открывается, и меня вытаскивают, едва ли не пинком. Ноги подкашиваются, но он не даёт упасть – тащит за собой, к чёрной двери дома. Внутри пахнет цветами…

Я знаю, что там, в подвале. Егор. Его последний шёпот: "Беги". Но я не смогла.

– Мой брат жив? – голос звучит хрипло, как будто я уже кричала часами.

Охранник усмехается, толкая дальше.

Мраморный пол леденит босые ноги, а высокие потолки гулко отражают каждый мой прерывистый вздох. Роскошь вокруг кажется насмешкой – золотые люстры, шёлковые портьеры, всё это лишь маскирует настоящую суть места: клетку. Охранник подталкивает, и я падаю на колени перед Великой матерью. Её трость стучит по полу, звук эхом разносится по залу, заставляя прислугу застыть в почтительном молчании.

– Это та самая… невесть кто… – её голос скребущий и едкий, заставляет кожу покрыться мурашками. Она наклоняется, трость поднимает мой подбородок, заставляя встретиться с её ледяными глазами. – Какая жалкая.

Я дёргаюсь, пытаясь отстраниться, но охранник тут же сжимает плечи, заставляя застыть на месте. Великая мать усмехается, её губы растягиваются в улыбке, лишённой тепла.

– Аяз любит… ломать таких, – она делает знак рукой, разочарованно, обмораживающее душу.

Я чувствовала, как страх смешивается с гневом. Она осмотрела меня с головы до ног, её глаза были полны безразличия и презрения, как будто я была всего лишь неприятной помехой.

– Я хочу знать, что случилось с моим братом, – сказала я, стараясь, не дрожать. – Где он? Что вы с ним сделали?

Она слегка приподняла бровь, удивлённая дерзостью, но на её лице не отразилось ни капли сочувствия.

– Ты здесь не для того, чтобы задавать вопросы, – отрезала она. – Ты здесь, чтобы подчиняться.

Тон ледяной иглой вонзается в сознание, и я внезапно осознаю – этот дом не просто здание, а продолжение её воли. Каждый мраморный узор, каждая позолоченная деталь кричат о безраздельной власти. И в груди вспыхивает ярость, жгучая и живая, вопреки всему.

Тень от её фигуры ползёт по полу, как предвестник бури. Пальцы, сжимающие трость, напоминают хищные когти – она изучает меня с холодным любопытством собирателя, разглядывающего новый экспонат. Воздух густеет, наполняясь ароматом дорогих духов и скрытой угрозы.

Капли пота скользят по моей спине, но я поднимаю подбородок. Её мир – это паутина. И я ещё не запуталась.

– Подчиняться? – мой голос звучит хрипло, но уже без дрожи. Я делаю шаг вперёд, несмотря на то, что охранник тут же напрягается. – Вы убили его? Или пытали? И теперь думаете, что я стану следующей вашей…

Трость внезапно впивается мне в живот, выбивая воздух. Я падаю на колени, но тут же поднимаю голову. Великая мать наклоняется, её шёпот обжигает ухо:

– Ты станешь тем, чем мы решим. Куклой. Трофеем. Трупом.

Она выпрямляется, бросает на пол медальон брата – он звенит, катясь по мрамору. Кровь на нём уже почернела.

– Выбирай.

– Идите нахрен!

Трость свистит в воздухе, рассекая его с чудовищной точностью. Первый удар обрушивается на плечо – белая вспышка боли, заставляющая зубы сомкнуться до хруста. Второй попадает по рёбрам, и я слышу собственный осиплый вдох, будто лёгкие наполнились битым стеклом.

– Маленькая гря́зная тварь! – визгливый голос рвётся сквозь шум крови в ушах. – Ты думаешь, у тебя есть право голоса?!

Трость взмывает снова – на этот раз по спине. Тело само складывается пополам, но я упрямо поднимаю голову. Кровь на губах. Солёная. Своя. Где-то вдали прислуга замерла, боясь даже дышать. Великая мать дышит тяжело, морщинистое лицо покрылось красными пятнами, но в глазах – не просто гнев. Удовольствие.

– Я… не… ваша… – слова даются с трудом, но я выплёвываю их, как плевок крови на её идеальный мрамор.

Она замирает. Тишина. Потом – её ледяной смешок.

Трость хлещет по спине – хруст, белая вспышка боли. Кровь на губах, слёзы смывают её с подбородка. Я прикрываю голову руками, но она бьёт снова, целясь в рёбра. Хрясь! Где-то хрустнуло.

– Гнида! – чужая слюна брызгает в лицо. – Ты думаешь, Аяз захочет такую жену?!

Очередной удар. Я падаю на бок, свёртываюсь клубком у посторонних ног. Кожа горит, в ушах – звон. Она дышит трудно, но не останавливается. Трость взмывает снова – по рукам, по бёдрам, везде, где осталась целая кожа.

– Ты… мусор… – шипит, как змея. – Не жена. Не человек. Вещь.

Мир расплывается. Голоса прислуги где-то далеко. Последнее, что я вижу перед тем, как темнота накрывает с головой – её туфли, в пятках моей крови.

– Выбросите её на помойку. Ей тут не место.

Грохот мусорного бака, вонь гниющих отбросов. Меня швыряют на асфальт, лицом в лужу с бензиновой радугой. Колени скользят по битам осколкам, но боль уже не важна – я свободна. СВОБОДНА.

– Сдохнешь тут, как бродячая сука! – охранник плюёт мне вслед, его сапог бьёт по ребрам для верности.

Я лежу, вдыхая аромат помойки и свободы. Где-то во дворе дома Аяза кричит его мать – её голос, такой чёткий, дрожит от ярости. Последнее, что слышу – её трость, ломающая что-то дорогое. Пусть ломает.

Смешно. Ох, как смешно.

Аяз монстр? Нет. Всё это время настоящий монстр ходил в шёлковых платьях и стучала тростью по мрамору. Ногти впиваются в ладони. Боль – но уже другая. Яростная. Живая.

– Нет конца, – шепчу в темноту.

Где-то сверху слышен её голос. Она приказывает готовить свадьбу. Какой-то Ирины. Пальцы сжимают грязный асфальт. Смешно. Они выбросили меня, как мусор… но мусор не возвращается добровольно в мясорубку.

Глава 4

Все, что можно спасти, Аяз пытался. Гребаный сын Волкова сидел в подвале его офиса, пусть и привязанный к стулу. Велимира должна быть уже доставлена охраной в безопасное место. Оставались только отец и их дальняя родня.

Аяз ничего не мог поделать. Вечером или ночью в их дом придут, и будет расправа. Не довольно суда и следствия. Ничего, кроме разборки. Таковы законы в его мире, где всё решается правом сильного, и никто не прощает ошибок. Жизнь за жизнь. Он спас её жизнь и жизнь её никчемного брата, значит, теперь она ему должна.

Возвращаясь поздно вечером домой, он чувствовал, как его охватывает нетерпение. Желание глушило изнутри. Он ощущал, как напряжение нарастает, требуя разрядки. Мысли заняты только тем, как удовлетворить это желание. В глубине души он понимал, что это лишь временное облегчение.

В голове крутились мысли о том, как она будет ему принадлежать, как её стоны заполнят тишину вокруг. Фантазии о близости захватили целиком. Он представлял, как тело Велимиры отзывается на прикосновения? Как она постепенно сдаётся под натиском его страсти. Её порочные стоны, наполненные смесью боли и удовольствия, звучали в его мыслях, усиливая бешенное желание.

В воображении Велимира не сопротивлялась, а, наоборот, отвечала ему с такой же страстью, как и он. Он видел, как глаза девушки затуманиваются от наслаждения, и она сжимает широкие плечи, поддаваясь волне эмоций. Волнующая картина, в которой каждый женский вздох был сладким триумфом.

Аяз представлял, как стоит над ней, и пальцы впиваются в простыни по бокам её головы. Его дыхание – горячее, неровное, с примесью коньяка и сигарет. Он видит, как её зрачки расширяются, как губы дрожат при глотках воздуха. Страх? Нет. Не только.

– Ты… не посмеешь… – шёпот звучал хрипло, но тело – грудь вздымается быстрее, бёдра непроизвольно сжимаются.

Он чувствовал это будто наяву. Всё её нутро – влажное предательство собственного тела. Его ладонь скользит под сорочку, пальцы сжимают грудью – нежно, слишком нежно для такого зверя. Она стонет и кончает.

– Я посмею всё, – его губы прижимаются к шее, зубы царапают кожу. – Ты будешь кричать. Кончать. И просить ещё.

Его рука резко дёргает цепь, заставляя её выгнуться. В его фантазии…Его прикосновения будут одновременно нежными и властными, и он обязательно покажет ей, что теперь она принадлежит ему. В его фантазиях их близость была идеальной, каждый момент полон жаркой похоти.

Дверь особняка захлопнулась за его спиной, сотрясая стены. Аяз ворвался в холл, оставив за собой шлейф сырого воздуха и ярости. Его пальцы сжали перила лестницы так, что дерево затрещало под напором. Взгляд – горящий, хищный, голодный – скользнул по прислуге, заставив прислугу съёжиться.

– Где, девушка, ее комната, – не вопрос, а приговор. Слова падали, как гильотина.

Горничная уронила серебряный поднос. Звон разбитого хрусталя разнёсся по холлу. Старший лакей побледнел, его пальцы судорожно затрепали фалды фрака.

– В-в восточной спальне, хозяин… Но она…

Аяз уже мчался по лестнице, срывая с шеи галстук. Его нельзя было остановить. В голове – только одно: её запах, её кожа под его пальцами, её предательский стон, который должен был вырваться, когда он…

Тишина в спальне задавила, как тяжёлый занавес. Простыни на кровати были не смяты, серебряная цепь – разомкнутая, холодная. Не тронута. Аяз замер в дверном проёме, его пальцы медлительно сжались в кулаки, пока белые костяшки не побелели до синевы. Воздух в комнате сгустился, как перед грозой.

– Где? – голос прозвучал утробно, почти ласково, и от этого стало ещё страшнее. Он вернулся к прислуге, и его глаза – чёрные, бездонные – заставили самого смелого лакея отступить на шаг. Где-то в коридоре что-то упало. Звук, будто выстрел, разорвал напряжённую тишину. Старший горничный рухнул на колени, его голос задрожал, как лист на ветру.

Аяз нахмурился, и в комнате стало ещё тише, как будто все затаили дыхание.

– Она не в своей комнате, – тон стал ещё более строгим, пронизывающим. – Почему вы все так нервничаете?

Один из слуг, собравшись с духом, попытался объясниться:

– Мы просто… не уверены, господин. Мы не видели, чтобы её кто-то выводил.

Аяз, сохраняя полное самообладание, взглянул на них с таким выражением, что казалось, он мог их видеть насквозь. Его терпение находилось в исходе.

Ледяная тишина повисла на секунду – ровно до того момента, как Аяз резким движением смахнул хрустальную вазу со стола. Осколки разлетелись по мраморному полу, заставив служанку вскрикнуть.

– БЛЯТЬ! – рёв сотряс стены. Кулак врезался в дверной столик, оставляя кровавые следы на дереве.

Глаза метались по комнате, выхватывая детали: следы борьбы на полу, крови… В висках пульсировало, дыхание стало частым и прерывистым.

– Вы… Вы все… – он задыхался от ярости, пальцы судорожно сжимали виски, – "ПРОЕБАЛИ МОЮ СОБСТВЕННОСТЬ!" Достаточно, – он разрезал воздух, как нож. – Мне нужна правда. Кто последний видел её? Выясните, где она сейчас.

Слуги поспешно закивали и разбежались, осознавая, что промедление недопустимо. Агата вошла, как буря в бархатных перчатках. Её шёлковое платье шелестело, а взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по дрожащей прислуге. Комната замерла – даже воздух, казалось, перестал двигаться.

– Она сбежала. Как крыса, – ее материнский голос бряцал, лизал лезвием по стеклу.

Аяз не шелохнулся. Только пальцы сжали край столика так, что тот затрещал. В саду за окном розы качались на ветру – алые, как кровь, которую он сейчас жаждал пролить.

– Ты позволил этому случиться, – она сделала шаг вперёд, её тень легла на него. – И теперь вся наша честь…

Он резко обернулся. Глаза – два угля в пепельном лице. Прислуга замерла, один из лакеев прижал серебряный поднос, боясь уронить.

– Моя честь, – он не шипел, но так, что у присутствующих волосы вставали дыбом на коже. – Моя женщина. Моя месть. Где она?

Мать, скрестила руки на груди и с вызовом посмотрела ему в глаза. Тень Аяза накрыла мать целиком, как черное знамя. Его дыхание стало ровным – и от этого еще страшнее. Где-то за спиной будто что-то билось вдребезги, но никто даже не вздрогнул.

– Ты забыла, кто здесь хозяин? – он наклонился так близко, что ее дорогие духи смешались с запахом его пороха и крови.

Она не отступила ни на шаг. Ее ногти впились в собственные локти, но лицо оставалось ледяной маской.

– Я родила тебя. Я могу и…

Аяз перебил ее резким движением – его ладонь врезалась в стену рядом с ее головой, отштукатуренная поверхность осыпалась за воротник ее платья.

– Ты можешь только одно – сказать, где она. Или я начну ломать этот дом по кирпичику. Начиная с твоих драгоценных фарфоровых ваз.

– Ты не посмеешь… Я не обязана перед тобой отчитываться.

Аяз сделал шаг вперёд, и его тень легла на пол, подчёркивая размеры.

– Ты знаешь, что это важно, – произнёс он, голос угрожающе затих, но каждая фраза звучала как неоспоримый факт. – Мы оба понимаем, что я не остановлюсь, пока не найду её.

Она не отводила взгляда, ответила с той же невозмутимостью.

– Есть вещи, которые требуют моего вмешательства, сын, – слова прозвучали как вызов, и она не шагнула назад.

Аяз, выдержав паузу, испепеляюще разглядывая её, лицо оставалось бесстрастным.

– Хорошо, – он знал, что победит. – Я уважаю твоё мнение, но знай, я найду её.

– Не тут, – заявила Агата. – И не она. Гнилое семя нашему роду ни к чему.

Тишина повисла между ними, густая, как дым после выстрела. Аяз провел языком по передним зубам, ощущая вкус крови – в ярости он прикусил щеку. Его мать стояла неподвижно, в её глазах, таких же черных, как у него, мелькнуло что-то… страх? Нет. Что-то хуже. Расчет.

– Гнилое семя? – он рассмеялся, низко, животно, заставив горничную у дверей вздрогнуть. – Ты правда думаешь, что после всего, что я сделал для этого дома, ты можешь диктовать мне, кого трахать?

Он сделал шаг вперед, намеренно раздавив хрустальный осколок под каблуком. Звук хрустнул, как переломанный позвоночник.

– Я не спрашивал разрешения, когда вырезал семью Шахова. Не спрашивал, когда спалил их усадьбу. И уж точно не спрошу, когда она родит моего наследника.

Мать вдруг улыбнулась. Холодно. Она не дрогнула под его взглядом, но в глазах читалось предупреждение. Слуги старались держаться подальше, чувствуя, что напряжение в комнате достигло предела.

– Ты играешь с огнём, – её голос обмораживал. – Я защищаю наш род.

Аяз сделал шаг вперёд, фигура отбрасывала длинную тень на пол. Он остановился в опасной близости от матери, и его присутствие было ощутимым и давящим.

– Если ты продолжишь мешать мне, последствия не заставят себя ждать, – пообещал он, став совсем не добрым. – Я не позволю никому, даже тебе, встать у меня на пути.

Он наклонился так близко, что их дыхание смешалось – её ледяное и ровное, его горячее, с привкусом коньяка и ярости. Где-то за спиной у горничной вырвался сдавленный стон – девушка упала в обморок.

– Мой дом, – произнёс он почти ласково, проводя пальцем по материнской жемчужной нитке. – Мои правила. Моя война.

Жемчужины рассыпались по полу, как слёзы. Мать не дрогнула, но её веко дёрнулось – единственная предательская деталь.

– Ты забываешь, кто вырастил тебя из грязного щенка! – её голос впервые дрогнул.

Аяз ухмыльнулся. Краем глаза он заметил, как старший лакей незаметно крестится. Смешно. Будто бог когда-либо слушал этот дом.

– И теперь ты умрёшь, как старая собака, которая осмелилась рычать на хозяина? Но… поступишь по-своему?

Мать, несмотря на его слова, не отступила, но её лицо стало ещё более бледным. Она знала, Аяз не бросает слов на ветер. Между ними разгоралась борьба, в которой никто не хотел уступать. Дом принадлежал сыну, ни ей. И он ей угрожал…

– Ее ЗДЕСЬ нет, – прорычала она.

– Найдите девушку! Сейчас же! – приказал он, заполняя собой всё пространство дома.

Слуги, мгновенно ощутив серьёзность его намерений, бросились выполнять приказ. В их глазах читалась смесь трепета – они знали промедление недопустимо.

Мать, наблюдая за происходящим, осталась на месте, её взгляд был полон скрытого недовольства, но она ничего не сказала. Она понимала, если Аяз ставит цель, он не успокоится, пока не добьется своего.

Через некоторое время один из слуг, запыхавшись, вернулся в зал. В его глазах читалось облегчение и волнение.

– Мы нашли её, господин, – сообщил он, стараясь держать голос ровным, но в глазах читалось замешательство. – Она на улице, у помойки.

Аяз замер на месте, будто его ударили током. Сбитые пальцы непроизвольно сжались в кулаки, ногти впились в ладони до крови. В глазах вспыхнула дикая ярость, но голос, когда он заговорил, был тише шелеста листьев – и от этого еще страшнее.

– У… помойки?

Слуга затрясся, кивнул. Где-то за спиной мать резко повернулась, её шлейф взметнулся, как крылья испуганной птицы.

Аяз тут же поднял голову. Его взгляд, горящий, как раскалённый уголь, впился в нее. В комнате стало совсем тихо, было слышно, как капает что-то, хрустит разбитое.

– Ты, – он сделал шаг вперёд. – Выбросила её. Как мусор?

Мать открыла рот, но он уже повернулся к слугам, и его голос прогремел, как выстрел:

– Привести. Сейчас. И подготовить восточную спальню. Мой врач. Мои охранники.

Когда он снова посмотрел на Агату, в его глазах уже не было ничего человеческого. Слуга кивнул и поспешил выполнить приказ, прекрасно понимая, что медлить нельзя. Аяз знал, что должен разобраться в ситуации.

Мать, наблюдая за его реакцией, не смогла удержаться от комментария:

– Она сама выбрала своё место, – прохладно заметила со сквозившим недовольством.

– Это мы ещё увидим, – Аяз обернулся к ней. – Я не позволю тебе диктовать мне условия.

Он не договорил. В дверях появились охранники, волоча за собой Велимиру. Избитая, она едва держалась на ногах, на её лице виднелись синяки, и каждый шаг давался с трудом. Её одежда была в грязи, волосы спутаны, но глаза… О, эти глаза горели ненавистью.

Мать фыркнула и повернулась к выходу. Аяз перехватил её за руку. Шёлк рукава порвался с неприличным звуком. Он приблизился к ней, суровое лицо исказилось от гнева и досады, поддержал, помогая удержаться на ногах.

– Кто это сделал? – голос звучал яростно и тут же отпустил…

Девушка внезапно побледнела, её глаза закатились, начала оседать на пол. Аяз молниеносно подхватил девчонку, ощутив, как хрупкое тело стало безжизненным и холодным в руках. На секунду его собственное дыхание перехватило – неожиданный укол настоящей тревоги пронзил грудь.

– Чёрт! – он сорвался, потеряв всю привычную ярость, осталась только резкая, почти человеческая паника.

Опустился на колени, прижимая её к себе, одной рукой поддерживая голову, другой нащупывая пульс на шее. Сердце билось слабо, но билоcь. Кожа была липкой от холодного пота, губы посинели.

– "ВРАЧА! СЕЙЧАС ЖЕ!" – рёв потряс стены, заставив слуг броситься в разные стороны.

Мать замерла в дверях, её лицо исказилось от неожиданности – она никогда не видела сына таким. Аяз даже не посмотрел в её сторону, все его внимание было приковано к девушке на руках. Пальцы дрожали, когда он снял с себя пиджак и накрыл, пытаясь согреть.

– Будь ты проклята, – прорычала Агата, покидая холл.

Глава 5

Где я?

Пальцы непроизвольно сжимают шелковистую наволочку. Тело ноет, будто меня переехал грузовик, но…

Я моргаю, пытаясь собрать мысли в кучу. Воспоминания накатывают обрывками: мать Аяза, ее злые глаза, удар по лицу, падение вниз …

А потом – ничего.

Осторожно прикасаюсь к своему лицу. Кто-то обработал ссадины – кожа слегка пощипывает от мази. Под пижамой (чужой, пахнущей свежестью и чем-то древесным) чувствуются аккуратные бинты на ребрах.

"Почему…"

Голос звучит хрипло, чужим.

Слёзы предательски подступают, но я резко провожу ладонью по глазам. Нет, я не позволю себе слабости. Не перед ними.

Мысли мечутся, как пойманные в ловушку птицы: мать Аяза, её ледяной голос, удары… а потом – темнота.

И теперь я здесь. В его доме. В его постели.

Разум лихорадочно перебирал все детали произошедшего?

Я видела его раньше – всегда издалека. На светских раутах, где он держался в тени, но все равно притягивал взгляды. В дорогих ресторанах, куда его впускали без очереди. Но тогда, между нами, всегда была толпа, стекло машины, десятки людей.

Однажды он повернулся ко мне, и я впервые увидела его.

Не фотографии в таблоидах, не силуэт в дверном проеме кабинета отца – его.

Его плечи – широкие, будто высеченные топором, под тонкой рубашкой угадывались рельефы мышц. Его руки – крупные, с выступающими венами, на одной – шрам, белой полосой пересекающий смуглую кожу.

Но больше всего – его глаза.

Темные. Не просто карие – глубокие, как ночь за городом, где небо сливается с землей. В них не было ни капли притворства.

Как будто кто-то провел раскаленным лезвием по обнаженной душе. Мурашки побежали вниз по позвоночнику, и я непроизвольно сжалась.

Только потом осмелилась поднять глаза.

Я лишь на секунду заглянула в кабинет – нужно было передать отцу сообщение от преподавателя. Они сидели у окна, отец и тот незнакомец с холодными глазами, обсуждая что-то важное. Я уже собиралась безмолвно закрыть дверь, но…

И тогда он поднял глаза.

Не отец. Аяз.

Время будто остановилось. Его глаза – поглощающие, как бездонный колодец – намертво приковали меня к месту. В них не было ни любопытства, ни вежливой отстраненности. Только интерес. Хищный. Собственнический.

Он сидел в кресле, полускрытый тенью, но его взгляд прожигал меня насквозь. Не просто смотрел – пожирал.

Голодный.

Так смотрят на последний глоток воды в пустыне. На единственную затяжку после долгого отказа.

Его глаза не отпускали. В них не было ни капли стыда, только жажда.

Я чувствовала, как горячая волна поднимается от живота к груди. Не страх – возбуждение. Опасное, запретное.

Жар скользнул по шее, остановился в солнечном сплетении, где бился пульс.

По спине побежал ледяной холодок. Кто этот человек?

Отец даже не обернулся – он был весь поглощен беседой с этим… с ним.

Я замерла на пороге, внезапно осознав, что совершила ошибку. В кабинете было слишком тихо, несмотря на мужские голоса. Как перед грозой.

Мое сердце сделало странный кульбит – не от страха, нет. От чего-то гораздо опаснее.

Взгляд Аяза смотрел оценивающие – от растрепанных после репетиции волос до балетных туфель.

Я не побежала сразу.

Сначала – шаг. Потом ещё один. Медленно. Будто под гипнозом.

Но когда дверь закрылась, ноги сами понесли меня прочь.

Мой отец.

Человек, который учил меня складывать цифры раньше, чем буквы. Который каждое утро проверял цены на гречку в своих магазинах, прежде чем поцеловать меня в лоб.

Какой обман крылся за этим образом?

Я закрываю глаза – и сразу всплывает его лицо во время того разговора с Аязом. Не выражение успешного бизнесмена, а что-то… другое. Почти покорное.

И тогда приходит осознание:

Отец не просто знал Аяза.

Он боялся его.

Слюна во рту кажется мне горькой, как полынь. Я сгладываю ее замечая, как дрожат пальцы.

А его мать…

Достаточно одного воспоминания о её студеной улыбке – и по спине пробегает прохлада.

Медсестра вошла без стука.

Высокая, в белом халате, с подносом, где аккуратно разложены бинты, мази и что-то еще – блестящее, металлическое.

– Раздевайтесь.

Ее голос звучал так, будто она просила передать соль за ужином.

Мои пальцы задрожали, когда я потянулась к пуговицам пижамы (его, слишком большой, пахнущей им).

"Не показывай страх. Ни за что."

Но внутри все сжималось.

Она ждала, уставившись в стену за моей спиной. Будто я – предмет. Грязная кукла, которую нужно починить перед возвращением хозяину.

Я сбросила рубашку, стараясь не застонать, когда ткань задела ушиб на плече.

– На живот, – приказала она, даже не взглянув.

И тогда я поняла самое страшное:

"Я – вещь."

Это осознание ударило сильнее, чем ее руки, обрабатывающие раны.

Она перевязывает меня, как перевязывают сломанный стул перед тем, как выставить его на продажу. Чтобы не падал. Чтобы держался.

Я сжимаю зубы, когда антисептик жжет открытую ссадину на боку.

– Держитесь, – бросает она, но в голосе нет ни поддержки, ни жалости. Только инструкция.

Я смотрю в подушку, на ней играют блики от хрустальной люстры.

"Какого черта я здесь делаю?"

Но ответ приходит мгновенно – я здесь, потому что он так захотел.

И пока его медсестра затягивает бинты туже, я чувствую, как что-то внутри меня ломается.

Не тело.

Гордость.

Солнечный свет струился сквозь шелковые шторы, золотистыми бликами скользя по моим босым ногам. Я сажусь на краю кровати, слишком большой, слишком чужой, ощущая, как тонкая пижама трется о чувствительную кожу, прижатая к груди руками.

Дверь открылась беззвучно.

Он вошел, как входит прилив – неумолимо, заполняя собой все пространство. Воздух сразу стал гуще, насыщеннее, с примесью дорогого парфюма, кожи и чего-то опасного.

– Тебе лучше?

Его голос обжег низ живота.

Я не ответила. Не смогла.

Аяз сделал шаг вперед, и солнечный свет выхватил из полумрака детали, от которых перехватило дыхание. Распахнутый ворот рубашки, открывающий цепь с темным кулоном, лежащим на смуглой коже. Шрамы на руках – тонкие, белые, как отметины от когтей какой-то неведомой твари. Глаза. Боже, эти глаза. Черные. Голодные.

Он наклонился, и его пальцы – теплые, грубоватые – коснулись моего запястья. Комната внезапно стала меньше, теснее – его присутствие сужало все, как тиски. Я сижу, прикрытая лишь тонкой сорочкой, а его взгляд прожигает ткань, оставляя на коже невидимые ожоги.

Медсестра исчезла, даже не скрипнув дверью. Будто растворилась в воздухе по его приказу.

Теперь мы были одни.

Я не осмеливалась поднять глаза выше его галстука – шелкового, цвета запекшейся крови. Но чувствую его взгляд на себе – тяжелый, как ладонь, прижимающая к стене.

– Какая неаккуратность, – прошептал он, и мурашки побежали по спине.

Его пальцы – неожиданно нежные – вплелись в мои спутанные волосы, откинули их за плечо. Обнажили шею.

Я затаила дыхание.

Он смотрел на мои дрожащие губы, синяк на ключице – фиолетовый, в форме пальцев, как грудь, поднимающуюся слишком часто под тонким батистом.

– Ты боишься? – его голос прокатился по коже.

Он стоит передо мной – слишком близко, слишком мощно. Солнечный луч, пробивающийся сквозь шторы, золотит контур его сильного профиля.

Тишина.

Такая густая, что слышно, как падает на пол моя слеза.

– Ты не должна бояться.

Его голос – низкий, с хрипотцой – обволакивает, как тёплое одеяло. Но я не верю. Не могу.

Он наклоняется. Теперь между нами лишь сантиметры.

И я чувствую жар, исходящий от его тела. Запах – дорогой парфюм, смешанный с чем-то опасным, диким. И свой собственный пульс – бешеный, предательский – в висках.

Его рука поднимается, и я зажмуриваюсь…

Но пальцы лишь аккуратно собирают мои волосы, отводя их за плечо.

– Посмотри на меня.

Я подчиняюсь.

Ненависть – вот что должно гореть в моей груди. Чистое, яростное пламя, которое сожжет его и этот проклятый дом дотла.

Но почему тогда, когда его пальцы коснулись меня, я не вырвалась?

– Я здесь не для того, чтобы причинить тебе вред.

Плотнее обхватив себя руками, я попыталась скрыть свою наготу, но чувствовала, как кровь приливает к щекам от смущения и досады. Он стоял напротив, его взгляд по-прежнему был прикован ко мне, но я заметила, как он слегка нахмурился, видя мою реакцию. Он, казалось, поколебался на мгновение, прежде чем заговорить.

– Понимаю, что ты злишься, – голосе звучит искренность, перемешанная с нотками сожаления. – Я пришёл извиниться. Я не хотел, чтобы всё так получилось.

"Лжёшь."

Это слово жжёт язык, но я глотаю его, как глотала слёзы все эти дни. Его извинения – такие сладкие, такие отточенные – падают между нами, как роскошные жемчуга перед невольницей.

Я чувствую, как его взгляд скользит по моим босым ногам, по дрожащим пальцам, вцепившимся в простыню. Он видит всё – каждый мускул, сжатый от напряжения, каждую предательскую искру страха в моих глазах.

– Я не хотел, чтобы всё так получилось.

Голос его звучит мягко, почти нежно, но я-то знаю – где-то в этих словах спрятана сталь.

Я скрестила руки на груди, еще больше. Внутри боролись противоречивые чувства. Его признание и извинения были важны, но я знала, что не должна была оказаться в ситуации, где чувствую себя под контролем.

– Извинения приняты, —отозвалась сухо. – Я не хочу быть в отношениях, где чувствую себя в рабстве. Я ценю свою свободу и независимость.

Он выглядел задумчивым, словно обдумывал что-то важное.

– Понимаю, – сказал он наконец. – И я не хочу, чтобы ты чувствовала себя под давлением. Давай попробуем начать с чистого листа, если ты согласна.

Я только плотнее сжала губы, стараясь не выдать свой внутренний конфликт. Аяз подошёл ближе, и я почувствовала его запах – смесь одеколона и чего-то тёплого, почти обволакивающего. Это было одновременно успокаивающе и настораживающе.

– Как это с чистого листа? – пытаюсь уловить скрытый смысл в его словах. Мне кажется, что в этом есть какой-то подвох.

Внезапно он схватил меня за волосы на затылке, потянув назад. Я вскрикнула от неожиданности, инстинктивно подняв руки, и в мгновение оказалась перед ним беззащитной. Открылась. Его жадный взгляд скользнул по груди, и дыхание у него стало тяжёлым.

Свет резко очерчивает его профиль, когда он наклоняется ко мне, держа мои волосы в железной хватке, пока я застыла, обнажённая не только телом, но и этим предательским трепетом.

Ненавижу. Ненавижу. Ненави… Мысль обрывается, когда его горячее дыхание касается шеи.

– Чистый лист, – его голос теперь грубый, с хрипотцой, – это когда ты перестаёшь врать самой себе. Ты теперь моя… невеста. Это факт.

Он отпускает, но прежде, чем я успеваю отпрянуть, его ладонь обхватывает мою шею. Каждым новым прикосновением, каждым пальцем будто прожигает кожу, оставляя невидимые метки. Взгляд Аяза изучающий, будто я редкая вещь, которую он только что приобрёл. Голос у него низкий, как шум прибоя перед штормом: "Ты уже мокрая. И мы оба знаем об этом!

Я плюю.

Прямо в его прекрасное, ненавистное лицо.

Слюна попадает ему на скулу, неспешно сползая вниз, как жидкий серебряный след.

"Да. Вот так."

Сердце колотится так сильно, что кажется, вырвется из груди. Но впервые за все эти дни – я не боюсь.

"Умру. Но хоть увижу, как в его глазах гаснет эта проклятая уверенность."

Он демонстративно проводит пальцем по щеке, стирая мой плевок. Подносит палец к губам. И – о Боже – облизывает. В комнате повисает гробовая тишина – даже наши дыхания замерли. Его пальцы на моей шее вдруг коченеют, но не ослабляют хватку. Глаза, еще секунду назад темные от желания, теперь чернеют яростью.

– Вот она, – его голос теперь звучит как скрежет рвущейся стали, – настоящая ты.

Его хватка превращается в железные тиски – больно, но я не издаю ни звука. Губы его искривлены в улыбке, от которой кровь стынет в жилах: "Наконец-то борьба." Где-то внизу живота – предательская вспышка страха. Ненавижу себя за это сильнее, чем его.

– Пошел вон!

Он замер, ненасытно разглядывая их, в глазах полыхнуло пламя. Мгновение, когда слова излишни – всё говорило за него.

– Ах вот как, – теперь он звучит глухо, как рычание зверя перед прыжком.

Комната вдруг сузилась, будто сама атмосфера сжалась между нами. Его губы, горячие и влажные, обхватили мой сосок с хищной нежностью, и мир на мгновение перевернулся. Я вцепилась ему в волосы – то ли чтобы оттолкнуть, то ли чтобы прижать ближе, сама уже не понимая. В груди вспыхнуло пламя, растекаясь по всему телу, смешивая гнев с чем-то невыносимо сладким.

"Нет… нет… нет…"

Его зубы слегка задевают нежную кожу – больно-приятно, и я стону. Тело предает меня – спина выгибается сама, грудь подается вперед, глупо, отчаянно, жадно. Язык кружит вокруг соска, заставляя меня сжимать пальцы в кулаки.

Он чувствует это.

Чувствует, как я трепещу под его губами, как сосок набухает от тянущей ласки.

– Видишь? – его голос теперь звучит прямо у моей кожи, обжигая дыханием. – Ты хочешь этого.