Читать онлайн Земля Летающих Собак

Роман

«Земля летающих собак»

Пролог

Ветер был хозяином этого мира. Не просто порывистым – он был плотным, тяжёлым, почти осязаемым. Он бил в лицо тугой, невидимой стеной, вышибая из лёгких жалкие остатки тепла, не давая вздохнуть полной грудью. Здесь, в их заполярном посёлке, ветер не дул. Он правил. Мальчик видел, как иной раз он, играючи, швырял в воздух соседских собак, и те, испуганно взвизгивая, пролетали метров двадцать, прежде чем шлёпнуться в сугроб мокрыми, обезумевшими тряпками. «Земля летающих собак», – думал он, и в этой мысли не было страха, только констатация закона природы.

На голове мальчика был боевой шлем – несуразная цигейковая шапка-ушанка, вся в проплешинах. Вместо нормальных завязок, которые давно оторвались в неравной борьбе со стихией, под подбородком её стягивала простая бельевая резинка. Она больно впивалась в кожу, оставляя багровый рубец, но зато шапку не срывало. Это была цена за то, чтобы остаться в строю.

Он пробирался вперёд, низко опустив голову. Приходилось щуриться. И от ветра, и от миллиардов крошечных, злых ледяных снежинок, которые секли лицо, как стеклянная крошка. А ещё – от солнца. Оно висело низко над горизонтом, белое, тусклое, как холодное клеймо на теле неба, но его света, отражённого от бесконечной, слепящей белизны, было достаточно, чтобы резать глаза.

Мальчик шёл не потому, что ему нравилось смотреть, как летают собаки. Он шёл, потому что в их квартирке на втором этаже панельной пятиэтажки поселился Холод. Не просто низкая температура. А живая, хищная сущность, которая дышала инеем со стен и высасывала тепло из тел. В посёлке второй день не было электричества. Буран свалил единственную нитку ЛЭП, тянувшуюся к ним с „большой земли“, как оборванную пуповину. Их хрупкая, рукотворная система, их островок цивилизации, снова капитулировала перед лицом Великого Хаоса.

Единственным источником тепла, ржавым, чугунным сердцем их маленького мира, оставалась старая печка-буржуйка на весь подъезд. И она была голодна.

Он тащил за собой старые санки, к которым была привязана картонная коробка. Он двигался к котельной, к задворкам цивилизации, где иногда можно было найти то, что для других было мусором, а для них – жизнью. Обломки досок от ящиков. Древесную щепу. И, если очень повезёт, несколько чёрных, блестящих, как антрацитовые алмазы, кусков угля.

Он шёл, и в его голове не было ни страха, ни отчаяния. Он перекодировал реальность. Это было не выживание. Это было приключение. Он был не замерзающим мальчиком. Он был полярным исследователем, капитаном Ворониным, идущим сквозь метель к последнему убежищу. Ветер был не врагом, а спарринг-партнёром, который делал его сильнее. Иногда, когда порыв был особенно сильным, он расставлял руки, как крылья, и ему казалось, что он тоже летит над этой белой, бесконечной землёй. Он был не жертвой холода. Он был его повелителем.

Это была его работа. Его игра. Его миссия. Он шёл, чтобы вернуться в свой штаб с победой, с добычей, с теплом.

Это была не просто борьба за выживание. Это была любовь, переведённая на язык действия.

Он шёл за огнём.

Часть 1: Коллапс

Глава 1: Проект Аня

Он снова был в Северной столице. Город, по которому он тосковал с ожесточённой, почти физической болью, встретил его так, как и подобает обманутому любовнику, – ноябрьской промозглой серостью. Павел, глядя в иллюминатор на мокрую, графитовую полосу взлётного поля, криво усмехнулся. В Питере хорошо летом, когда он притворяется весёлым, южным городом. Но его настоящая душа, его тёмное, гранитное сердце, обнажалась именно сейчас, в ноябре.

Самолёт с ощутимым толчком коснулся земли и побежал, сбрасывая скорость, его рёв перешёл в усталый, предсмертный вой. Пришлось лететь экономом, и его спина, отвыкшая от тесноты и унижения дешёвых кресел, ныла тупой, монотонной болью. Раньше он всегда гонял между Москвой и Питером на своём любимом чёрном крузаке, врубив на полную громкость старый рок, и ветер бил в лицо, пахнущий свободой и деньгами. Теперь крузак был продан, превратившись в строчку цифр на банковском счёте Елены, его бывшей, – строчку, которая таяла с каждым днём, откупая его от её ядовитых звонков.

Рядом сидел молодой парень, кавказец, но не из тех, что громко говорят по телефону «Есть же!». Этот был другой породы. Видимо, тоже айтишник. За весь короткий, часовой полёт он не произнёс ни слова, не отрываясь от экрана планшета, где мелькали диаграммы и строчки кода. Павел бросил взгляд на его руки – тонкие, нервные пальцы пианиста, порхающие над светящимся стеклом. Эффективность. Сфокусированность. Ничего лишнего.

«Вот он ты, десять лет назад», – мелькнула в голове у Павла ностальгическая мысль.

«Не льсти себе, – тут же ядовито отозвался Вася, его внутренний, вечно недовольный аудитор. – Он не прогорит. У него нет „дорогой“ женщины в качестве балласта. И, судя по часам на его запястье, он уже заработал больше, чем ты за всю свою жалкую жизнь».

Павел промолчал. Вася был прав.

Такси неслось по бесконечному Московскому проспекту. Гигантские, подавляющие своей имперской мощью сталинки, чьи фасады, покрытые тёмными потёками, смотрели на него, как слепые глаза мёртвых гигантов. Дождь перестал, но небо было низким и тяжёлым, цвета мокрого асфальта. У обочины, на газоне, превратившемся в грязное, чавкающее месиво, сидела одинокая, мокрая, взъерошенная ворона. Она что-то ожесточённо клевала, не обращая внимания на проносящиеся мимо машины. Павел смотрел на неё, и на мгновение ему показалось, что птица подняла голову и посмотрела прямо на него.

«„Воронов“, – иронично подумал он. – Мой тотемный зверь. Выглядит так же паршиво, как я себя чувствую, но по крайней мере у неё есть цель на сегодня».

Клиника «Альфа-Ревайв» выглядела как осколок инопланетного корабля, впечатанный в историческую застройку. Стекло, сталь, тишина и очень, очень много денег. Он толкнул тяжёлую, герметичную дверь. Девушка за стойкой из цельного куска белого камня окинула его быстрым, оценивающим взглядом. Его куртка, джинсы, старый рюкзак – всё это не проходило её внутренний фейс-контроль.

– Воронов. К Анне, – сказал он, не дожидаясь вопроса.

Елена уже спускалась к нему по широкой, парящей в воздухе лестнице. Он смотрел на неё и видел не просто бывшую жену, а живое воплощение своего собственного провала. Время её потрепало. Пропал тот хищный блеск в глазах. Дорогой костюм от известного бренда сидел на ней так, будто она немного похудела от нервов, и эта дорогая ткань казалась бронёй, которая ей уже велика.

– Надо же, соизволил, – сказала она вместо приветствия. Голос был резким, но в нём слышались истерические, надтреснутые нотки.

– Что с Аней?

– С Аней? – она горько усмехнулась. – С Аней всё по-твоему плану. Ты же хотел, чтобы она жила в будущем? Вот, она в нём. В своём личном, персональном будущем. Куда нам с тобой входа нет. Пойдём.

Они пошли по коридору, который больше походил на отель класса люкс. Тишина, мягкий ковролин, беззвучно пожиравший их шаги.

– Помнишь, ты хотел подарить ей эту хрень на прошлый день рождения? – вдруг спросила она, не поворачивая головы.

Павел напрягся. Он помнил.

– Помню. Ты была против.

– Я была права, – отчеканила она. – Я сказала тебе – никакой виртуальной дряни. Подари ей щенка, книгу. Что-то настоящее.

– Я и подарил поездку, – тихо ответил он. – В Диснейленд, который мы так и не смогли оплатить.

Елена остановилась и резко повернулась к нему. В её глазах не было злости, только серая, выжженная пустота.

– Вот именно. Ты подарил ей обещание. А Игорь, – она произнесла имя своего нового мужчины с едва заметным нажимом, – подарил ей исполнение. Он купил ей эту штуку. Самую дорогую модель.

Павел замер.

– Зачем?

– А как ты думаешь, зачем? – её голос сорвался на шёпот. – Чтобы она не маячила перед глазами со своими подростковыми проблемами. Чтобы сидела тихо в своей комнате и не мешала нам строить „нормальную семью“. Он принёс эту коробку. Сказал: «Это решит её закидоны». И я… я промолчала. Он купил нам тишину, Паша. И вот она, эта тишина, – она кивнула на дверь палаты. – Идеальная.

– Так почему ты обвиняешь меня? – спросил он ей в спину.

Она снова остановилась у двери с номером 703.

– Потому что Игорь её купил, – тихо, почти беззвучно, сказала она, глядя на дверь. – А ты что делал? Сидел в своей подмосковной берлоге, изображал из себя жертву и присылал алименты, на которые я не могу ей купить даже новые кроссовки. Ты отсутствовал, Павел. Ты думал, что отделался от нас. А свято место пусто не бывает. Его заняла эта… эта дрянь.

– Лен, – прервал её Павел, и в его голосе прорезался металл, которого она не слышала уже много лет. – Ты ничего не перепутала? Это ты со мной развелась. Это ты решила, что мой банковский счёт важнее всего остального. Так что оставь этот тон для своего Игоря.

Он смотрел на неё в упор. Не угрожал. Просто констатировал факт. И в этой спокойной констатации было больше угрозы, чем в любом крике. Он увидел, как она отступила на полшага.

– Иди, – бросила она уже совсем другим, сдавленным голосом. – Разбирайся сам.

Она развернулась и почти бегом пошла прочь по коридору.

А он остался один перед белой дверью. И впервые за последние сутки почувствовал не только вину, но и что-то ещё. Что-то давно забытое. Холодную, сфокусированную ярость. Он был виноват. Но теперь он был здесь. И он будет действовать.

Он глубоко вздохнул и толкнул дверь.

Палата внутри была ослепительно белой. Белые стены, потолок, мебель. Тишина здесь была не просто отсутствием звука. Это была произведённая, откалиброванная тишина, которая давила на уши. Единственным цветным пятном была его дочь, Аня, сидевшая на идеально заправленной кровати.

На ней была простая белая пижама. Она сидела прямо, положив руки на колени ладонями вверх, и смотрела на стену напротив. Она была похожа на фарфоровую куклу. Абсолютно неподвижная.

Он тихо сел на белый стул.

– Оптимизация эмоционального фона завершена. Текущий статус: нейтральный, – произнесла она в тишину.

Голос был её. Но он был пуст. Из него выкачали всё, оставив только идеальную, безжизненную оболочку звука.

– Запрос на активацию модуля „Воспоминание: Отец“ поставлен в очередь. Приоритет: низкий.

Эта фраза ударила его под дых. Он отвернулся и посмотрел на тумбочку. Там лежал он – Источник. Идеальный чёрный прямоугольник из полированного, как зеркало, обсидиана. Гаджет от «EgoSys». Его гладкая, тёмная поверхность, казалось, не отражала, а всасывала свет. Это была не вещь. Это была чёрная дыра, идеально упакованная для продажи.

Павел вдруг остро, физически его возненавидел. И память, непрошеная и жестокая, швырнула его не в тот день, когда гаджет был подарен, а в тот, когда он об этом узнал.

…Разговор по видеосвязи. Аня показывает ему в камеру чёрный прямоугольник.

– Пап, смотри, что мне Игорь подарил!

Он смотрит на её сияющее лицо и чувствует укол ревности и горечи. Он выдавливает из себя улыбку.

– Класс, Ань. Крутая штука.

– Игорь сказал, это лучше, чем книги! Сказал, что это поможет мне подготовиться к будущему.

В этот момент на заднем плане появляется Елена, смотрит на него с экрана с ледяной усмешкой. Её взгляд кричит: «Видишь? Вот что такое настоящий мужчина. А ты где, Паша? Ты – просто картинка на экране». И он, чтобы скрыть свою беспомощность, свою вину, просто кивает и говорит:

– Он прав, Ань. Это – будущее.

«Это – будущее», – эхом пронеслось у него в голове. Он солгал. Он одобрил. Он не защитил.

Он посмотрел на свою дочь.

– Обнаружен несанкционированный доступ к ядру личности. Запуск протокола „Изоляция“, – сообщила Аня стене.

Павел почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это не было похоже на бред. Это было похоже на системный отчёт об ошибке. Ядро. Протокол. Доступ.

Похоже, Аня не сошла с ума.

Её взломали.

Глава 2: Цифровой Рай

Дубай пах раскалённым стеклом и будущим. Это была сложная, многослойная композиция: сладковатый, почти приторный запах синтетического уда, который распыляли в системах вентиляции каждого здания, смешанный с озоновым привкусом работающих на полную мощность кондиционеров и солёным, горячим дыханием пустыни, которое прорывалось сквозь все фильтры.

Лео Каплан стоял за кулисами гигантской, тёмной сцены, и этот сладкий, искусственный запах казался ему запахом победы. Он делал короткие, резкие вдохи, как спринтер перед забегом. Адреналин. Он любил это чувство. В ушах – гул тысяч голосов из зала, похожий на шум океана. Его океана.

Он был одет в своё обычное худи за тысячу долларов, которое выглядело точно так же, как худи за тридцать. Это была его униформа, его месседж: я выше этого. Я не ношу костюмы, я создаю миры. Он посмотрел на свои руки. Не дрожали. Хорошо.

– Лео, тридцать секунд, – прошептала в ухо девушка-ассистентка с гарнитурой, её глаза блестели от благоговения.

Он кивнул, не глядя на неё. Его взгляд был прикован к маленькому монитору, где показывали зал. Море лиц, поднятых к сцене. Море глаз, полных надежды, усталости, отчаяния. Они ждали его. Своего мессию. Он усмехнулся. Забавно, в детстве он мечтал стать астронавтом, чтобы сбежать с этой несовершенной, полной «багов» планеты. А теперь он строил новую вселенную прямо здесь, и миллионы были готовы сбежать в неё вместе с ним.

Его имя прозвучало со сцены, произнесённое бархатным голосом ведущего, и зал взорвался. Это были не просто аплодисменты. Это был рёв, волна чистой, концентрированной энергии, которая ударила в него за кулисами, заставляя вибрировать сам воздух.

И Лео вышел в этот рёв, в слепящий, белый свет прожекторов. Пошёл к центру сцены легко, чуть пружинистой походкой. Не шёл – летел. Каждый шаг отзывался в его мозгу вспышкой чистого, незамутнённого удовольствия. Это он. Это ему. Это его мир.

Он чувствовал, как энергия толпы вливается в него, как электрический ток, и как Диббук, его идеальный, бесшумный пассажир, начинает разгонять по его венам химический коктейль – дофамин, адреналин, серотонин. Это был не просто прилив уверенности. Это было ощущение божественного всемогущества, которое он давно научился принимать за своё собственное вдохновение. Сущность, которую он, ошибочно принимая за свой гений, с гордостью называл своим «Диббуком», нашёптывала ему не слова, а состояния. И сейчас она шептала: <Ты – центр. Ты – солнце. А они – лишь планеты, жаждущие твоего света.>

Он подошёл к микрофону. Поднял руку. Простое, ленивое движение. И океан голосов мгновенно стих. Тысячи людей замолчали по его воле. Этот контраст – от оглушительного рёва к абсолютной тишине – вызвал в нём самый сильный дофаминовый пик. Это была власть. Чистая, абсолютная власть над сознанием масс. В этот момент он был абсолютно счастлив. И он был абсолютно слеп. Он не понимал, что это чувство всемогущества – не доказательство его правоты. Это просто биохимическая реакция, симптом. Он не знал, что он – не солнце. Он – идеальный, блестящий, харизматичный вирус, нашедший свой идеальный носитель.

Глава 3: Сигнал в Шуме

Его номер в отеле «Комфорт» был не просто берлогой. Это была декомпрессионная камера, где он медленно приходил в себя после погружения в чужой ад. Сырая, промозглая тишина давила, и в ней каждый звук – капающий кран в крошечном санузле, скрип половицы у соседей за стеной, далёкий вой сирены – казался оглушительным. Павел сидел в полумраке, освещённый лишь мертвенным светом экрана ноутбука. Его глаза горели от усталости, спина превратилась в одну сплошную, ноющую боль. Он работал без перерыва, питаясь дешёвым кофе и собственной, холодной яростью.

Его охота на Лео Каплана была похожа на археологию. Он пропускал PR-мусор, весь этот цифровой «белый шум» из глянцевых статей и восторженных интервью. Он искал другое. Он анализировал не то, что Каплан говорил, а то, о чём он молчал. Он выстраивал хронологию его публичных появлений и искал «лакуны» – периоды времени, о которых не было никакой информации. И он нашёл такую лакуну. Шесть месяцев абсолютной тишины. За год до основания «EgoSys».

И он нашёл, где эта тишина была нарушена. Короткая, почти незаметная заметка в заархивированном онлайн-издании студенческой газеты Стэнфорда. «Гений математики Лео Каплан берёт академический отпуск по состоянию здоровья».

«Ну вот, обычный нервный срыв, – прокомментировал Вася, его голос был полон скуки. – Перегорел мальчик. С кем не бывает».

Но Павел копал дальше. Куда он поехал? Не в модный реабилитационный центр в Малибу. А в Перу. В какую-то глухую, затерянную в Андах деревню, название которой было почти невозможно произнести. На полгода.

Павел смотрел на размытую спутниковую фотографию этой деревни. Несколько домиков, утопающих в нереальной, изумрудной зелени.

«Ты серьёзно? – голос Васи сочился сарказмом. – Это стандартная практика для богатых деток, Паша. Нервный срыв – ретрит в экзотической стране, аяхуаска, разговоры с духами, „просветление“, новый стартап. История стара как мир. Ты гоняешься за хипстерской сказкой».

Но Павел не слушал. Он чувствовал другое. Он открыл ещё одну вкладку и начал искать информацию об этой деревне. Ничего. Пара фотографий от туристов, упоминание в каком-то блоге о пеших походах. И одна странная, повторяющаяся деталь. Все, кто там бывал, вскользь упоминали местную знахарку. Старуху, которую все звали Мама Кора.

Гений из Кремниевой долины едет лечить нервы к безграмотной бабке в Перу? Бред.

Но Павел за свою жизнь видел достаточно систем, чтобы знать: самые важные узлы часто выглядят как самый незначительный бред. Он посмотрел на два открытых окна на своём мониторе. В одном – график идеальной, холодной, математической волны ботов, атаковавших его дочь. В другом – размытая фотография маленькой деревни в Андах. Логики не было. Но связь… он её чувствовал.

Он должен был лететь.

Эта мысль была не рациональным выводом, а инстинктивным, глубинным порывом. Но для прыжка в бездну нужны были средства.

Он достал телефон. Это было унизительно, но необходимо. Звонок единственному другу.

– Серый, привет. Нужна помощь.

– Что случилось, Паш? Опять вляпался?

– Хуже. Мне нужны деньги. Очень срочно. Я продаю всё, что осталось.

Павел начал перечислять. Каждое слово было похоже на ампутацию. Коллекция винила – прощай, его молодость. Его любимые часы IWC, подарок самому себе на первый миллион, – прощай, его гордыня. Он диктовал, чувствуя, как с каждым словом от него отслаиваются куски его прошлой жизни.

– Паш, ты куда-то собрался? – спросил друг. – Это похоже на то, как человек уходит навсегда.

– Я лечу за огнём, Серый, – ответил Павел и отключился.

Он открыл сайт авиакомпании. Деньги от продажи часов уже поступили. Палец завис над кнопкой «Подтвердить покупку». И в этот момент память, которую он так долго и тщательно хоронил, прорвалась наружу.

…Кухня в их подмосковной трёшке. Два года назад. Ночь после того, как его бизнес окончательно рухнул. За окном – холодный, нудный дождь. Павел, полный отчаянного, лихорадочного оптимизма, говорил без умолку.

– Мы справимся, Лен. Помнишь, как мы начинали? С нуля! Главное – быть вместе.

Елена сидела напротив. Она не смотрела на него. Она смотрела на свои руки. Она не слышала его слов. Она физически ощущала, как в квартиру, в её жизнь, возвращается тот самый, знакомый ей с детства, липкий, пробирающий до костей холод. Холод нищеты.

Она медленно подняла на него свои пустые, выжженные глаза.

– Я не могу, Паша. Я не могу снова жить в холоде. Я не умею.

– О чём ты? Мы же любим друг друга!

– Любовь не греет, когда отключают отопление, – она горько усмехнулась. – Я помню, как мама заворачивала мои ноги в газеты, потому что на новые сапоги не было денег. Она всю жизнь ждала. И умерла в ожидании. А я не буду ждать.

Она встала. В коридоре уже стояла её собранная сумка.

– Прости. Ты – хороший человек, Павел. Но твой огонь потух. А я не могу жить в темноте.

Она ушла. Без скандала. Без истерики. Как уходят от неизлечимо больного.

Павел моргнул, возвращаясь в настоящее. Он сидел в сырой тишине питерского номера, но почти чувствовал на коже тот холод с их кухни. Она была права. Его огонь тогда действительно потух.

Но сейчас, глядя на фотографию Ани, он чувствовал, как где-то глубоко внутри, под толстым слоем пепла, снова разгорается крошечный, злой, упрямый уголёк.

Он летел не за сказкой.

Он летел за огнём.

Он нажал на кнопку.

На почту упало подтверждение. Тихий, финальный звон. Точка невозврата была пройдена.

Глава 4: Цепная Реакция

Токио. Район Синдзюку.

Ночь здесь не наступала. Она просто меняла цвет – с дневного, делового серого на неоновый, лихорадочный фиолетовый. В самом сердце этого упорядоченного хаоса, в душном, прокуренном подвале караоке-бара «Сакура», нотариус Кенджи Танака был душой компании.

– …И МОЁ СЕРДЦЕ-Е-Е-Е! – надрывался он в микрофон, исполняя какой-то старый поп-хит. – ОСТАНОВИЛОСЬ!

Его коллеги, уставшие офисные воины в одинаковых белых рубашках с ослабленными галстуками, подпевали ему, смеялись, стучали по столу в такт. Кенджи был их героем. Он был воплощением того шумного, весёлого, пьяного забвения, ради которого они и собирались здесь каждую пятницу. Он был их «белым шумом».

Песня закончилась. И в оглушительных аплодисментах Кенджи замер.

Его рука с чашечкой саке застыла на полпути ко рту. Улыбка сползла с лица. Его глаза, до этого блестевшие пьяным весельем, на одно мгновение стали абсолютно пустыми, как объективы выключенных камер. Он получил сигнал.

Это была не мысль. Это было физическое ощущение. Как будто в безупречном, веками отлаженном механизме Великого Часовщика, как он называл про себя УС, одна из шестерёнок издала пронзительный, визжащий скрежет. Как будто в идеально чистый родник только что плюнули кислотой. Диссонанс. Нарушение Гармонии такого масштаба, что его эхо докатилось даже сюда, в этот прокуренный подвал.

– Танака-сан? Вам плохо? – спросил сосед, трогая его за плечо.

Кенджи моргнул, и его лицо снова стало обычным, глуповато-весёлым.

– Нет-нет, всё в порядке. Просто… что-то в голову ударило. Воздуха не хватает. Я выйду на минутку.

Он неуклюже поднялся и вышел. Оказавшись в узком, обшарпанном коридоре, он преобразился. Пьяная расслабленность исчезла, как маска. Его движения стали быстрыми и точными. Он сбежал по лестнице, вынырнул в неоновый ливень Синдзюку и поймал такси.

– Акасака.

Через полчаса он был в своём маленьком, заваленном папками офисе. Он не включил свет. Только настольную лампу, которая бросала длинные тени. Шум и суета внешнего мира остались за дверью. Здесь было его святилище.

Он подошёл к старому сейфу, достал чёрную, механическую печатную машинку «Underwood». Вставил лист плотной, кремовой бумаги. Он не знал всех деталей. Ему и не нужно было. Он просто чувствовал, где именно нужно нанести ответный, стабилизирующий удар. Он знал, что решение совета директоров маленького инвестиционного фонда «Hikari Assets» провести аудит своего европейского партнёра до этого момента было лишь одним из множества возможных будущих. Теперь оно станет единственным.

В тишине офиса раздался сухой, отрывистый, безжалостный стук.

ЗАПРОС ОТ МИНОРИТАРНОГО АКЦИОНЕРА «HIKARI_ASSETS» НА ПРОВЕДЕНИЕ ВНЕОЧЕРЕДНОГО АУДИТА «STERLING_HORIZON_CAPITAL» ПРИНЯТ И ЗАФИКСИРОВАН. СТАТУС: НЕОБРАТИМО.

Он вынул лист, поставил на него свою личную печать с изображением бамбука. Затем сжёг лист в тяжёлой бронзовой пепельнице. Пепел развеялся от сквозняка из открытого окна. Всё. Решение было вписано в системный лог реальности. RESOLVE() выполнена.

Лондон. Следующее утро.

На пятидесятом этаже небоскрёба «Осколок», в стерильной переговорной, Ева Ланге медленно закрыла папку. Звук хлопка в абсолютной тишине показался оглушительным.

– Итак, фрау Ланге, – говорил сэр Джонатан, глава инвестфонда «Sterling Horizon Capital», его лицо выражало снисходительное терпение. – Как вы видите, наши инвестиции в «EgoSys» не только принесли рекордную прибыль, но и поддержали проект, который меняет мир к лучшему.

Ева молчала, глядя на него своими спокойными, бесцветными глазами. Она ждала. Неделю назад она инициировала предварительную проверку, но у неё не было юридических оснований для полномасштабного аудита. До сегодняшнего утра.

Ровно в девять ноль-ноль на её защищённый планшет пришло официальное уведомление от юристов «Hikari Assets». Требование о внеочередном аудите в связи с «особо рискованными инвестициями». Это был тот самый юридический casus belli, которого ей не хватало. Для неё это не было чудом. Это была просто переменная, которая встала в нужное место уравнения.

– Впечатляет, – сказала она. – Всего один вопрос. В вашем отчёте указано, что девяносто процентов инвестиций в «EgoSys» сделаны через вашу дочернюю компанию на Каймановых островах. Официально – для налоговой оптимизации.

Сэр Джонатан снисходительно улыбнулся.

– Разумеется. Стандартная мировая практика.

Ева сделала паузу.

– А неофициально, сэр Джонатан, – её голос стал чуть тише, но от этого только острее, – чтобы скрыть тот факт, что источником этих средств является пенсионный фонд шахтёров Уэльса, чьи вкладчики никогда бы не одобрили инвестиции в столь… этически неоднозначный актив?

Она увидела это. Микросудорога, пробежавшая по его левому веку. Системный сбой.

– На каком основании вы делаете такие заявления? – прошипел он.

– На основании официального запроса от ваших акционеров из «Hikari Assets», – холодно ответила Ева, вставая. – Мои ассистенты уже в вашем архиве. Спасибо за ваше время, джентльмены. Мой отчёт будет готов к утру. AUDIT() выполнена.

Гора Афон.

Здесь время текло по другим законам. Оно не бежало вперёд, а дышало – медленными, вековыми вдохами и выдохами. В келье, высеченной в скале, пахло ладаном, старыми книгами и вечностью. Слепой монах, отец Симеон, слушал своего гостя. Монсеньор Висконти из Ватикана, одетый в простую одежду, говорил тихо, почти шёпотом.

– …она исчезла. Мгновенно. Без следов. Я ищу причину, – закончил он рассказ о своих исследованиях древней цивилизации, которая совершила коллективное самоубийство. – Я боюсь, что история повторяется. Этот «EgoSys»… его философия… она пугает меня. Это не просто бизнес. Это культ, который обещает рай на земле.

– Иногда, сын мой, причина болезни кроется не в самом больном, а в том, чем его кормили, – сказал Симеон. Его голос был сухим, как пустынный ветер. – Иди. Выбери.

Висконти, повинуясь, прошёл вдоль древних, каменных полок. Книги здесь были не источниками информации. Они были якорями, брошенными в океан времени. Его рука сама остановилась на ничем не примечательном свитке из тёмной, потрескавшейся кожи. Он принёс его Симеону. Старец накрыл своими сухими ладонями и свиток, и руки Висконти.

И в этот момент мир исчез.

Висконти увидел. Не Вавилон. А нечто более древнее. Сад. Идеальный. И двух первых людей. И он увидел, как к ним приближается сущность. Не змей. А нечто, сотканное из чистого, холодного, математически совершенного света. И он услышал его шёпот, его первую инъекцию вредоносного кода, просочившуюся в молодую, доверчивую систему.

«Вы можете быть богами. Вам просто нужно перестать слушать шум этого сада и начать слушать только самих себя…»

…Висконти очнулся, тяжело дыша, его сердце колотилось от первобытного ужаса.

– Теперь ты знаешь, – тихо сказал старец, его лицо было непроницаемым. – Нестираемая Летопись, как я называю УС, полна таких историй. Это не новый враг. Это древний вирус сознания. У него много имён. Но самое точное из них – Диббук. „Тот, кто прилепляется“. Он снова нашёл себе носителя. ARCHIVE() выполнен.

Нью-Йорк. Таймс-сквер.

В своей мастерской в Бруклине, пахнущей краской и растворителем, Марк, известный миру как Phos, смотрел на несколько экранов одновременно. Он соединял точки. Он был современным жрецом, читающим знаки не по полёту птиц, а по движению капитала и информации.

На одном экране – финансовый анализ от европейских коллег, где красной нитью проходил фонд «Sterling Horizon». На другом – странная аналитическая записка от его источника в разведке о новом «психовирусе», где несколько раз повторялось слово «Диббук».

Он понял. Он увидел, как две, казалось бы, не связанные линии – финансовая и мистическая – сошлись в одной точке. Он увидел того же врага, которого только что узрел Висконти. И он нанёс свой удар.

На одном из гигантских экранов Таймс-сквер, где обычно крутилась реклама парфюма, внезапно пошёл снег. Цифровой. Затем снег сменился изображением строящейся башни. Вавилонской. Она росла, росла, почти касаясь верха экрана, а потом… рассыпалась в пыль. И в наступившей тишине на экране появилась одна фраза, написанная строгим, почти библейским шрифтом:

ИМЯ ИМ – ЛЕГИОН.

INJECT_INSIGHT() выполнен.

В тот же самый момент, в кампусе «EgoSys», Рик Хейс смотрел на то же самое видео. И впервые за долгое время ему перестало быть скучно. На его лице играла улыбка ценителя, который после долгой охоты на кроликов наконец-то увидел в лесу след настоящего, крупного зверя.

– Ну-ка, ну-ка, – прошептал он. – А вот это уже не кролик. Похоже, в нашем лесу завёлся другой охотник.

Игра становилась интереснее.

Москва. Ночь.

Город задыхался в пробках, даже в этот поздний час. Миллионы огней – фары, светофоры, рекламные вывески – сливались в одну гигантскую, нервную, пульсирующую рану. Для большинства это был просто вечерний трафик. Для Михаила, сидевшего в потёртом кресле своей маленькой квартирки на окраине, это был симптом. Он не видел огней. Он их слышал.

Его зрение, почти полностью уничтоженное десятилетиями работы на «скорой», давно перестало быть главным инструментом. Он видел мир как размытое, акварельное пятно. Но его слух… его слух стал другим. Он слышал не звуки. Он слышал ритмы. Аритмию.

Он сидел в тишине, его незрячие глаза были закрыты. Он слушал город. Не рёв моторов и вой сирен. Он слушал то, что было под ними. Он слышал, как тысячи сердец бьются в унисон, создавая базовый ритм мегаполиса. И на фоне этого ровного, глухого гула он, как опытный кардиолог, искал сбои. Экстрасистолы. Внезапные паузы. Приступы тахикардии. Для него это были не просто звуки. Это были сигналы о разрывах в Великом Балансе, как он называл про себя УС. Точки, где Гармония давала трещину.

И сейчас он услышал её.

Резкий, болезненный спазм в районе Третьего транспортного кольца. Не авария. Что-то хуже. Одиночество. Концентрированное до такой степени, что оно стало физически ощутимым, как чёрная дыра, всасывающая в себя тепло и свет.

Он не думал. Он просто встал, накинул старую куртку, взял свой потёртый медицинский саквояж и вышел. На улице он не стал вызывать такси. Он просто пошёл к остановке и сел в первый подошедший троллейбус, который, как он знал, шёл в нужном направлении. Он не знал точного адреса. Ему и не нужно было. Он просто шёл на сигнал.

Через час он вышел на шумной, залитой огнями эстакаде. Внизу, под ней, в тёмном, неуютном пространстве, где пахло сыростью и мочой, он увидел его. Молодого парня, стоящего на самом краю бетонного парапета, отделявшего его от десятиметровой пустоты и потока машин внизу.

Михаил не стал кричать. Не стал подкрадываться. Он просто медленно пошёл в его сторону, его шаги были ровными и спокойными.

– Холодно сегодня, – сказал он в пустоту, останавливаясь в нескольких метрах. – Ветер с реки сырой. Продует.

Парень вздрогнул и обернулся. Его лицо было бледным, искажённым отчаянием. В глазах – пустота.

– Уходите! – крикнул он. – Не подходите!

– Да я и не подхожу, – спокойно ответил Михаил. – Старый уже. Ноги болят. Дай отдышаться.

Он поставил свой саквояж и присел на корточки, делая вид, что поправляет шнурки.

– Ты из-за девушки, наверное? – спросил он так же ровно, не глядя на парня. – Это самая частая аритмия. В вашем возрасте. Думаешь, сердце остановится, а оно, зараза, всё стучит и стучит.

Парень молчал. Он смотрел на этого странного, почти слепого старика, который говорил с ним не как психолог и не как полицейский, а как… как будто он всё понимал.

– Она сказала… – голос парня дрогнул, – сказала, что я – пустое место. Что я ничего не добился. Что я – ноль.

– Бывает, – кивнул Михаил. – Люди часто путают ценник с ценностью. Им кажется, что если на тебе нет ярлыка с шестизначной цифрой, то ты бракованный товар.

Он выпрямился, достал из кармана старый, потёртый термос.

– Чаю хочешь? С лимоном. Горячий.

Он протянул ему крышку-стаканчик. И в этот момент парень, который уже был готов сделать шаг в пустоту, посмотрел на этот стаканчик. На морщинистую, спокойную руку, которая его держала. И что-то в нём дрогнуло. Этот простой, человеческий, абсолютно нелогичный в данной ситуации жест – он нарушил программу. Он внёс в его замкнутую систему отчаяния новую, неожиданную переменную.

Он не взял чай. Но он сделал шаг. Не вперёд, в пустоту. А назад, на твёрдую землю.

Он просто сел на холодный бетон и заплакал. Тихо, беззвучно, как плачут мужчины, когда их никто не видит.

Михаил постоял рядом ещё минуту. Затем подобрал свой саквояж. Его работа здесь была закончена. Он не спас человека. Он просто помог системе не совершить необратимую ошибку. Он восстановил баланс. Внёс одну маленькую, тёплую, гармоничную ноту в холодную аритмию чужого отчаяния.

Он пошёл прочь, растворяясь в огнях ночного города, оставляя за собой тихий, едва уловимый след восстановленной гармонии.

HARMONIZE() выполнена.

Фавела Росинья – это не город. Это живой, хаотичный организм, который вскарабкался по склону горы, пожирая сам себя. Лабиринт из голого кирпича, ржавого железа и спутанных, как вены, проводов. Ночью этот организм не спал. Он дышал. Он дышал влажным, тяжёлым воздухом, пахнущим жареным мясом, канализацией и сладковатым дымком марихуаны. Он дышал звуками – лаем собак, плачем ребёнка, далёкими, пульсирующими ритмами самбы и внезапными, яростными криками ссоры.

В самом сердце этого лабиринта, в маленькой, чисто выбеленной комнатке, освещённой одной-единственной, голой лампочкой, было тихо. Здесь жил и работал доктор Аранго. У него не было ни диплома, ни лицензии. Но в фавеле его знали все. Он был curandero, знахарь, последний оплот для тех, кому официальная медицина уже выписала смертный приговор или счёт, который был страшнее любого приговора.

Сегодня у него был особый пациент.

Напротив него, на простом деревянном стуле, сидел Рикардо, по кличке Паук. Двадцать два года. Главарь самой жестокой банды в этом секторе. Тело – тугой узел мышц, покрытых татуировками, как картой его преступлений. Глаза – чёрные, холодные, абсолютно пустые. Он был главным хищником в этих бетонных джунглях. И сейчас этому хищнику было плохо.

– Голова, – сказал он, его голос был низким, привыкшим повелевать. – Болит. Третью ночь не сплю. Таблетки не помогают.

Доктор Аранго, тихий, пожилой мужчина с лицом, похожим на печёную картофелину, и бездонно-грустными глазами, молча кивнул. Он не достал стетоскоп. Он просто смотрел на Паука.

– Когда ты в последний раз видел свою мать, Рикардо? – спросил он тихо.

Паук напрягся.

– Ты лечить меня будешь или вопросы задавать? Какая, к чёрту, разница?

– Большая, – так же тихо ответил Аранго. – Боль в голове часто приходит, когда болит что-то другое. Что-то, что спрятано глубже. Так когда?

Паук молчал, его желваки ходили ходуном.

– Год назад. На похоронах.

– Ты плакал?

– Пауки не плачут, старик.

– Вот поэтому у тебя и болит голова, – сказал Аранго. – Слёзы, которые не вышли, превращаются в яд. Он копится здесь, – доктор коснулся своего виска, – и давит изнутри.

Он подошёл к Пауку.

– Дай мне руку.

Паук с недоверием протянул свою огромную, покрытую шрамами и татуировками ладонь. Аранго взял его большой палец в свои тонкие, длинные, почти женственные пальцы.

– Эта татуировка, – сказал он, глядя на череп с ножом в зубах, – она приносит тебе радость? Или тяжесть?

Паук хотел вырвать руку, но что-то в спокойном прикосновении старика его удерживало.

– Она приносит мне уважение, – прорычал он.

– Уважение – это страх, – поправил Аранго. – А страх – это тяжёлый груз. Ты носишь на себе много страха, Рикардо. Чужого и своего. Неудивительно, что твоя душа устала.

Он начал медленно, круговыми движениями массировать точку у основания ногтя Паука. И он начал что-то шептать. Это была не молитва. Это была странная, тихая мелодия на смеси португальского и какого-то древнего, мёртвого языка. Это было похоже на системную команду, произносимую вслух.

Паук сидел неподвижно. Он чувствовал, как от пальцев старика по его руке поднимается странное, холодное онемение. Он хотел встать, ударить, но у него не было сил. Он просто сидел и слушал этот тихий, убаюкивающий шёпот.

Это был не массаж. Это была хирургическая операция на душе. Аранго не лечил его головную боль. Он отключал его от источника его силы. Он разрывал те нейронные связи, которые отвечали за его харизму, его жестокость, его волю к власти. Он не забирал его жизнь. Он забирал то, что не было его. Его «вирусный код».

Через десять минут он отпустил руку Паука.

– Всё, – сказал он. – Иди. Постарайся поспать.

Паук поднялся. Он чувствовал себя… странно. Легко. Головная боль прошла. Но вместе с ней ушло и что-то ещё. Его ярость. Его желание убивать. Его вечный, голодный огонь внутри. Он посмотрел на Аранго пустыми, растерянными глазами.

– Что ты со мной сделал, старик?

– Я просто убрал то, что мешало, – ответил Аранго. – Иди.

Паук ушёл, пошатываясь, как пьяный. На следующий день он выйдет к своим бандитам, попытается отдать приказ, но его голос будет звучать тихо и неуверенно. Его глаза будут пустыми. Его стая мгновенно почувствует, что вожак сломался. И через неделю его найдут в сточной канаве. Он стал безобидным. А в джунглях безобидность – это смертный приговор.

Доктор Аранго остался один в своей комнате. Он достал старый, потрёпанный блокнот и вычеркнул одно имя. Его грустные глаза стали ещё грустнее. Он – не палач. Он – иммунная клетка. И он знал, что иногда для спасения организма приходится безжалостно уничтожать его раковые клетки.

Функция ISOLATE() выполнена.

Глава 5: Неевклидова Геометрия Боли

Полет был длинной, размытой пыткой. Он не спал. Переработанный, сухой воздух самолёта, плач ребёнка за три ряда до него, вкус отвратительного кофе из пластикового стаканчика – всё это смешалось в один бесконечный, гудящий фон. Он не смотрел фильмы. Он закрывал глаза и снова и снова прокручивал «системные логи» своей жизни с Аней, пытаясь найти тот самый первый «битый сектор», ту первую строчку вредоносного кода, которая всё разрушила.

«Помнишь, как она просила щенка на десятилетие? – услужливо подсказал Вася. – А ты подарил ей акции какой-то IT-компании. „Надо думать о будущем“, – сказал ты. Гениальный отец. Всегда думал о будущем. И вот оно наступило».

Павел открыл глаза. В иллюминаторе под крылом самолёта расстилался бесконечный, белый ковёр облаков, залитый нереальным, космическим солнцем. На мгновение ему показалось, что он видит тот самый Океан Суперпозиции. Чистый, идеальный, безмятежный. А он – просто крошечный, дефектный «пиксель», запертый в металлической коробке и летящий навстречу своему безумию.

Приземление в Куско было как удар под дых. Он вышел из кондиционированной стерильности аэропорта – и мир навалился на него. Вместо привычного, влажного холода Питера его окутала смесь разреженного, горного воздуха и густого, пряного запаха жареного мяса, выхлопных газов и каких-то незнакомых цветов.

Высота. Три тысячи четыреста метров. Голова сразу стала тяжёлой, чугунной. Дышать было трудно.

Вместо серого и бежевого цветов его родного города реальность взорвалась красками. Ярко-синее, почти фиолетовое небо. Женщины в цветастых пончо, ведущие под уздцы лам. Стены домов, выкрашенные в терракотовый и лазурный. Всё это было слишком ярким, слишком громким, слишком живым. Его аналитический ум, привыкший к упорядоченным данным, не справлялся с этим хаотичным потоком сенсорной информации. Он чувствовал себя уязвимым. Потерянным.

«Ну что, капитан? – издевательски прокомментировал Вася. – Приплыли. Куда теперь? Спросишь дорогу у этой ламы? Она выглядит умнее тебя сейчас».

Павел проигнорировал его. Он стоял на обочине, пытаясь сориентироваться. Мимо проносились старые, дребезжащие такси, из которых орала латиноамериканская музыка. Местные торговцы наперебой предлагали ему какие-то амулеты, шляпы, воду. Он чувствовал себя не туристом, а жертвой, на которую слетелись стервятники.

Ему нужен был проводник. Человек, который знает, как ориентироваться в этом хаосе. Он достал телефон и открыл единственную зацепку, которую нашёл, – скриншот с того самого форума дауншифтеров. Размытое фото какого-то европейца на фоне гор и подпись: «Только Хуан знает дорогу к настоящей магии. Ищите его на рынке Сан-Педро. Он продаёт лучшие листья коки в городе».

Это было всё, что у него было. Имя «Хуан» на рынке размером с футбольное поле. Вася в его голове разразился беззвучным, истерическим хохотом.

Павел вздохнул, закинул рюкзак на плечо и пошёл в сторону, куда мутный поток людей и машин тёк наиболее плотно. Охота началась. Только теперь он был не в привычной цифровой саванне. Он был в настоящих, непредсказуемых и очень опасных джунглях.

Рынок Сан-Педро был не просто рынком. Это был живой, кричащий, бурлящий организм, который занимал несколько кварталов в самом сердце старого Куско. Он пах всем сразу: сырым мясом, экзотическими специями, гниющими фруктами, дешёвым мылом и сотнями немытых тел. Павел протискивался сквозь плотную, движущуюся толпу, чувствуя себя песчинкой в этом человеческом водовороте.

Высокогорная болезнь не отпускала. Голова была тяжёлой, ватной, каждый шаг давался с небольшим усилием. Его европейское лицо, бледное и растерянное, было как маяк для местных торговцев. Они хватали его за рукава, совали под нос какие-то амулеты из кости, цветастые ткани, жареных морских свинок на палочках. Он отмахивался от них, бормоча «No, gracias», и упрямо шёл вглубь рынка, туда, где, по слухам, торговали листьями коки.

«Гениальный план, Павел, – язвил Вася в его голове. – Найти человека по имени Хуан в стране, где каждый второй – Хуан. На рынке, где людей больше, чем муравьёв в муравейнике. У тебя больше шансов найти здесь Святой Грааль».

Он старался не слушать. Он делал то, что умел: он сканировал. Он искал аномалии. Он всматривался в лица торговцев, пытаясь отделить настоящих крестьян, приехавших продать свой урожай, от хитрых городских перекупщиков. Он анализировал их товары, их одежду, их манеру говорить.

Вот одна лавка, заваленная мешками с листьями коки. Торговец – толстый, усатый, с ленивыми глазами. Он громко зазывает туристов. Слишком громко. Слишком очевидно. Это приманка для глупых гринго. Павел прошёл мимо.

Вот другая. Тихий старик, похожий на мумию инка. Он сидит, не говоря ни слова, а перед ним – всего три небольших, аккуратных мешочка. Качество товара, скорее всего, отменное. Но это тоже не то. Это торговец для местных, для ценителей. Он не будет связываться с иностранцем.

Павел бродил уже около часа. Голова гудела всё сильнее. Шум рынка, крики, запахи – всё это сливалось в одну мигренозную атаку. Он уже был готов сдаться, признать правоту своего внутреннего голоса. Он остановился у лотка с фруктовыми соками, чтобы перевести дух.

И тут он его увидел.

Это был не торговец. Это был узел. Центр, вокруг которого вращалась вся эта хаотичная система. Мужчина лет сорока, худой, жилистый, с острыми, как у ястреба, глазами. Он не сидел за прилавком. Он стоял чуть в стороне, у колонны, и ничего не продавал. Но к нему то и дело подходили другие торговцы, что-то быстро, шёпотом говорили, передавали ему деньги, получали какие-то указания и расходились. Он был похож не на продавца, а на диспетчера или биржевого маклера. Он управлял потоками. И рядом с ним стоял один-единственный, ничем не примечательный мешок.

«А вот это уже аномалия», – подумал Павел. Вася на мгновение заткнулся, удивлённый.

Павел допил свой сок и медленно, стараясь не привлекать внимания, пошёл в его сторону. Он подошёл к соседнему прилавку, делая вид, что рассматривает какие-то травы. Мужчина-узел заметил его, его ястребиный взгляд скользнул по Павлу и не задержался. Очередной турист.

Павел ждал. Через несколько минут к мужчине подошёл молодой парень в бейсболке, они о чём-то коротко поговорили, и мужчина кивнул в сторону своего мешка. Парень зачерпнул из мешка пригоршню листьев, отдал деньги и ушёл.

Теперь. Павел выдохнул и подошёл к мужчине.

– Хуан? – спросил он тихо по-английски.

Мужчина посмотрел на него без всякого удивления.

– Хуанов здесь много. Что ты хочешь, амиго? Лучшая кока в Куско?

Его английский был почти идеальным, с лёгким американским акцентом.

– Мне не нужна кока, – сказал Павел. – Мне нужна Мама Кора.

Улыбка исчезла с лица Хуана. Его глаза стали холодными и колючими.

– Я не знаю, о ком ты говоришь.

– Один австралиец, – Павел решил пойти ва-банк, – сказал, что только вы знаете дорогу. Он сказал, что вы продаёте не просто листья. Вы продаёте билеты.

Хуан молчал. Он смотрел на Павла долго, оценивающе. Это был уже не взгляд торговца. Это был взгляд разведчика, очень знакомый Павлу. Он сканировал Павла так же, как сам Павел сканировал мужчину в метро. Он искал ложь, опасность, истинные мотивы.

– Кто ты такой? – спросил он наконец.

– Я… отец, – ответил Павел, немного подумав. И в этой простой фразе было больше правды, чем во всех его предыдущих аналитических отчётах. – Я отец, который ищет лекарство для своей дочери.

Хуан продолжал смотреть на него. Затем кивнул сам себе, словно приняв какое-то решение.

– Ты пришёл не за лекарством, – сказал он. – Ты пришёл за болезнью. Но, может быть, это именно то, что тебе и нужно. Жди меня здесь после заката. Когда рынок закроется. И не пытайся за мной следить. Я увижу.

Он подхватил свой мешок, развернулся и через мгновение растворился в густой, колышущейся толпе.

Солнце в Андах не садится. Оно проваливается за острые, как зубы хищника, вершины гор мгновенно, и небо из ярко-синего становится густо-фиолетовым, почти чёрным. Вместе с темнотой на Куско обрушивается холод. Не сырой, питерский, а сухой, колючий, пробирающий до костей.

Павел сидел на ступеньках фонтана на Пласа-де-Армас, главной площади города, и наблюдал, как рынок Сан-Педро медленно умирает. Шумная, бурлящая река людей и товаров истощалась, превращаясь в отдельные, мутные ручейки. Торговцы упаковывали свой скарб, уличные музыканты собирали монетки, по мостовой бегали стаи тощих, бездомных собак.

Он ждал. Уже три часа.

«Он не придёт, – бубнил в голове Вася. – Он увидел в тебе туриста с деньгами, развёл на красивую тайну и сейчас спокойно ужинает со своей семьей, смеясь над очередным лохом-гринго. А ты сидишь тут, мёрзнешь. Идиот».

Павел не спорил. Он просто ждал. Что-то в ледяном, оценивающем взгляде Хуана говорило ему, что это была не игра. Это был тест. Тест на терпение. Тест на серьёзность намерений. Он достал из рюкзака бутылку воды и сделал глоток. Вода была ледяной. Голова всё ещё гудела от высоты.

Когда площадь почти полностью опустела и над ней зажглись редкие, жёлтые фонари, он увидел движение. Из тёмного проулка, где ещё полчаса назад шла бойкая торговля, вышел Хуан. Он был одет уже не как торговец, а как обычный горожанин – в джинсы и тёплую куртку. Он кивнул Павлу, не приближаясь, и жестом показал следовать за ним.

Они пошли молча. Не по центральным, освещённым улицам, а по лабиринту узких, мощёных переулков, где стены старых, колониальных домов нависали над головой, скрывая звёзды. Пахло сыростью, дымом и чем-то сладковато-пряным. Несколько раз Павлу казалось, что они окончательно заблудились, но Хуан двигался уверенно, как будто родился в этом каменном лабиринте.

Они вышли к старому, обшарпанному зданию, похожему на заброшенный склад. Хуан достал ключ, открыл тяжёлую металлическую дверь, и они оказались внутри.

Помещение было огромным, гулким, почти пустым. Голые кирпичные стены, бетонный пол. В центре – один-единственный стол и две табуретки, освещённые тусклой лампой, свисающей с высокого потолка. В углу стоял старый, потрёпанный джип, похожий на ветерана, вернувшегося с войны.

– Садись, – сказал Хуан, указав на табуретку. Его голос в тишине склада звучал гулко и серьёзно.

Павел сел. Хуан сел напротив. Достал из кармана куртки две маленькие чашки без ручек и старую флягу. Налил в чашки тёмную, пахучую жидкость.

– Чай из листьев коки, – пояснил он. – Поможет твоей голове. Ты выглядишь так, будто вот-вот умрёшь.

Павел осторожно отпил. Напиток был горьким, травянистым, но по телу действительно разлилось лёгкое тепло, а навязчивый гул в голове стал тише.

– Спасибо.

– Ты проделал долгий путь, амиго, – сказал Хуан, глядя на него своими ястребиными глазами. – Из-за девочки.

Павел кивнул.

– Как ты…

– Люди, которые приходят ко мне, – прервал его Хуан, – приходят всегда по двум причинам. Либо от великого любопытства, либо от великой боли. У тебя глаза человека, который познал второе.

Он сделал глоток, поставил чашку.

– Мама Кора не лечит. Точнее, лечит, но не в том смысле, как твои доктора. Она не выписывает таблетки. Она показывает тебе твою собственную болезнь. Заглядывает тебе прямо в душу. Не каждый готов и в состоянии это увидеть. Некоторые после этого ломаются окончательно. Ты уверен, что хочешь этого для своей дочери?

– Я уверен, что то, что с ней происходит, хуже любой правды, – твёрдо сказал Павел.

Хуан кивнул.

– Хорошо. Но есть проблема. Мама Кора не примет её.

Павел почувствовал, как внутри всё похолодело.

– Почему?

– Она не работает с теми, кто не пришёл сам. Она не работает с «пациентами». Она работает с «паломниками». Душа твоей дочери заперта. Она не ищет исцеления. Она не хочет, чтобы её спасали. Её тюрьма для неё – это рай. Мама Кора не сможет до неё достучаться.

Павел смотрел на него, и вся его надежда, которая вела его через океан, начала рассыпаться в прах.

– Так что же мне делать? – прошептал он.

– Есть только один способ, – сказал Хуан, наклоняясь вперёд. Свет от лампы падал на его лицо, делая тени глубже. – Если гора не идёт к Магомету… Магомет должен сам спуститься в ад. Мама Кора не сможет исцелить её. Но она может тебя. Она может дать тебе ключ. Она может открыть тебе дверь, чтобы ты сам вошёл в её цифровой рай… или ад… и вытащил её оттуда. Но ты должен понимать. Тот, кто войдёт в эту дверь, может уже никогда не вернуться прежним.

Павел смотрел на Хуана поверх маленькой чашки с чаем. Тусклая лампа над столом отбрасывала резкие тени, превращая лицо проводника в ритуальную маску. Слова «спуститься в ад» повисли в гулком воздухе склада, тяжёлые и материальные, как сам этот стол.

«Он блефует, – мгновенно включился Вася, его голос был полон холодного, всезнающего сарказма. – Это классическая манипуляция. „Тест на истинность намерений“. Сейчас он назовёт тебе цену. Огромную. Он продаёт тебе не „ключ“, а „опыт“. Дорогой, экзотический, психоделический трип для богатых идиотов, которые ищут смысл жизни. А ты даже не богатый».

– Сколько это стоит? – спросил Павел вслух. Это был вопрос его Васи. Прямой, циничный, единственно возможный в его старой системе координат.

Хуан медленно покачал головой.

– Это стоит всего. И это не стоит ничего. Мама Кора не берёт денег. Деньги – это пыль этого мира. Она берёт другую плату.

– Какую?

– Готовность, – ответил Хуан, и это простое слово прозвучало весомее любого прайс-листа. – Готовность увидеть себя настоящего. Без масок. Без лжи. Без твоей умной, анализирующей машины в голове. Она заберёт у тебя всё, что ты считаешь собой, и покажет тебе то, что останется. Для многих то, что остаётся, – невыносимо.

Павел молчал. Он чувствовал, как его рациональный ум, его Вася, отчаянно цепляется за привычные объяснения. Шарлатанство. Гипноз. Продвинутые наркотики. Но что-то в спокойной уверенности Хуана, в его ястребиных, немигающих глазах, говорило, что всё гораздо сложнее.

– Что это за «ключ»? – спросил Павел. – Что она со мной сделает?

– Она ничего не будет с тобой делать, – сказал Хуан. – Она просто настроит тебя. Представь, что твоя душа – это радиоприёмник, который всю жизнь ловил только одну, очень шумную станцию. Станцию твоего „я“. Мама Кора на мгновение выключит эту станцию. И в наступившей тишине ты сможешь услышать другую волну. Ту, на которой «вещает» твоя дочь. Ты сможешь войти в её мир. Но чтобы войти, ты должен будешь оставить своего «охранника» у входа. Свой ум. Своего критика. Всю свою броню. Ты должен будешь войти туда голым.

«Бред сумасшедшего, – констатировал Вася. – Он предлагает тебе добровольно сойти с ума, чтобы понять сумасшедшую. Гениальный план. Надёжный, как швейцарские часы. Ты только не забудь оставить ему пин-код от своей последней кредитки».

– Я согласен, – сказал Павел.

Слова вылетели раньше, чем он успел их обдумать. Это был не его голос. Не голос аналитика Павла Воронова. Это был голос отца.

Хуан кивнул, словно ожидал именно этого ответа.

– Я знал, что ты согласишься. Боль хорошего отца – самый сильный наркотик в мире. Сильнее любого зелья.

Он встал.

– Поездка займёт два дня. Выезжаем завтра на рассвете. Дороги туда нет. Только направления. Тебе понадобится тёплая одежда, крепкая обувь и ничего лишнего. Особенно – вот этого, – он кивком указал на ноутбук Павла, лежащий в рюкзаке. – В деревне нет ни электричества, ни интернета. Там не работает твой мир. Там работают другие законы.