Читать онлайн Карусель

На жёлтом острове

На горчично-жёлтом полотне неба, по которому плывут бежевые облака, повисли каменные островки лимонного цвета со стекающими, шипящими водопадами, где вода напоминала шампанское. На краю одного особенно большого острова, похожего на сердце, взаправдашнее сердце, а не образное, под золотым можжевельником, пахнущим, при этом, лимонами и окружённом поющими иволгами, сидел, болтая ногами в смешных башмачках, носки которых закручивались, длиннобородый худой старик. На голове его был колпак с шерстяной кисточкой, очень-очень длинной, как и борода. Он был одет в сливочный пиджак и белую рубаху с галстуком, по которому плавали уточки, причём один рукав у пиджака отсутствовал, а второй был оранжевого цвета.

Он смотрел на жемчужно-белую полную луну, щуря глаза и умиротворённо улыбаясь. Рядом с ним стоял оливковый телескоп, в который смотрел совершенно среднего роста и веса юноша с пышной медовой гривой, доходящей до пояса, увенчанной венком из лютиков. Он носил кашемировое пончо цвета карри и сильно расширяющиеся к коленям брюки, будто сверкающие медью и бронзой. Сквозь линзу телескопа он видит Единорога, гонящегося за Орионом.

– Почему лошадь никогда не догонит Ориона? – спросил юноша, выпрямляясь и переводя взгляд на старика.

– Потому что Орион – легендарный охотник, и потому быстрее зверя, Пион, – ответил старик, всё так же улыбаясь и смотря в небо.

– Но разве охотники побеждают зверей не хитростью? Не в этом ли сила человека? – сразу же возразил Пион, насупив брови.

– В этом сила лишь некоторых людей. А некоторые бывают быстрее зверя. Дело случая. Порой кому-то даются самые чудесные, самые невероятные блага, – протяжно проговорил старик, широко зевнув и запрокинув голову назад.

Пион крепко задумался.

– Почему тогда Единорог бежит за ним? Ведь это происходит уже столько сотен и тысяч лет, и он знает, что не догонит Ориона, – спросил он вновь, щурясь и переводя взгляд на деда.

Тот медленно поднялся, подошёл к телескопу и поднёс глаз к окуляру, проговорив затем:

– Потому что таково страдание Единорога – бежать, отчаянно бежать за ним, зная, что он не добьётся своего. У всех должно быть страдание, и у этого существа тоже. Вот, каково оно.

– А Орион? Каково его страдание?

– Пожалуй, это Скорпион. Они встретились на звёздном небе, чтобы Скорпион мог снова и снова смертельно жалить его, всей Вселенной на потеху. У всех должно быть страдание, и у этого существа тоже. Вот, каково оно.

– А Скорпион? Имеет ли он своё страдание?

– И Скорпион, конечно, страдает, ведь он вынужден вечно биться с тёмным змеем Апофисом. Да, у всех должно быть страдание, и у этого существа тоже. Вот, каково оно.

Пион запустил руки в карманы своих брюк и подошёл к краю острова, предельно нахмуривщись.

– Скажи мне, Ирис, откуда ты вообще знаешь, что у всех должно быть страдание, и у этих существ тоже?

Старик звонко рассмеялся, поглаживая свою длинную-длинную бороду. Вытирая слёзы, проступившие от этого смеха, он живо сказал:

– Потому что в этом красота нашего мира. Чьё-то страдание даёт нам такие красивые картины на звёздном небе, рождает такие яркие истории! Мир красив, а сообщать эту красоту, конечно, помогают страдания и тяжести.

Пион сел на корточки, совсем близко к Ирису, закусил свой палец и стал сверлить своего наставника взглядом. Он грыз свои ярко-жёлтые ногти, беспокойно изучал старика глазами, а затем сказал:

– Я не верю тебе, старый пень, и потому хочу отправиться по мирам, чтобы увидеть, так ли оно на самом деле.

Тот улыбнулся, легко кивнул и мягко произнёс:

– Смотри сам. Красота этого мира ещё и в свободе. Иди, если хочешь.

– Я провёл с тобой здесь, на этом острове, семнадцать лет своей жизни, и ты отпустишь меня так запросто? – с недоверием спросил Пион, выпрямляясь.

– Как бы мне ни хотелось, я не научу тебя большему здесь. Если ты говоришь, что хочешь сам нечто понять и не веришь мне, то это значит только то, что моё наставничество теперь будет тебя тормозить.

В этот момент грудь Пиона надулась гордостью и воодушевлением. В этот момент он почувствовал странную жажду, азарт и, что самое интересное, ход времени. Медные шестерни начали движение в его мозгу, а стрелки часов стали идти, медленно ускоряясь.

К серому острову!

В море шампанского отражается маленький мишка, бегущий по небу за своей мамой. По тому же морю плывёт маленькая золотая ладья, направляемая вперёд Пионом. Его грива, колыхаемая ветром, словно сияет, отражая свет тысяч звёзд. В груди его сжималось лимонного цвета сердце. Оно стонало, плакало, совершенно буквально плакало, не желая покидать эти острова, не желая менять это небо на какое-то другое. “О, этот минутный детский порыв!” – думал Пион, вдыхая морской воздух, широко раздувающий его ноздри и паруса ладьи.

Шампанское становится молоком. С неба, окрасившегося в серый, медленно падают крупные хлопья снега. Бело-голубоватый лёд покрывает море, ладья останавливается и Пион сходит с ладьи на сияющий серебром песчаный берег. В серебристом песке с любопытством ковыряется своей огромной клешнёй дымчато-белый, в самом деле гигантский (в полтора метра длиной) омар. Когда Пион приблизился к омару, тот удивлённо взглянул на него своими чёрными, как икринки, глазами, поймав на себе столь же удивлённый взгляд.

– Что ты уставился на меня? – спросил омар низким, почти гипнотизирующим голосом, сведя несуществующие брови и скрестив клешни.

– Ты очень большой, а один мудрый старик рассказывал мне, что омаров таких размеров не бывает. Более того, ты говоришь, хотя омары вовсе к этому не имеют никакой возможности. А вот ты чего так на меня уставился? – парировал и контратаковал Пион, положив на бок одну руку и выжидательно наклонив голову, не отводя взгляда от чёрных-чёрных глазок омара. Внутри у него что-то зашевелилось, где-то в глубине души.

Ракообразное рассмеялось, а затем вновь заговорило, уже с явным азартом:

– Старики так часто проводят свои последние десятилетия, не сообщаясь с миром! Конечно, дед не мог знать, сколь бы ни был мудр, что есть теперь омары, живущие и по сотне, и по две сотни лет, ещё и бесконечно болтая все эти годы! Уверен, что твой старик много чего ещё не знает, как, например, то, что кровь у омаров голубого цвета, или то, что омары пережёвывают свою пищу в желудке. А уставился я на тебя, потому что ты жёлтый человек, а здесь я таких не встречал за всю свою жизнь, в отличие от беззаботных юношей!

Пион сел на корточки и поднёс своё лицо к лицу омара.

– Тогда откуда ты знаешь, что такое жёлтый цвет?

Это прозвучало с явным вызовом.

– Я только что придумал название для этого цвета, – сухо ответил омар.

– Здорово, что мы имеем один и тот же понятийный аппарат.

– Ты что, только сейчас это заметил, идиот? Мы даже говорим с тобой, прошу заметить, на одном языке.

– Нельзя называть людей идиотами, – обиженно сказал Пион, отвернувшись в сторону, – тем более малознакомых.

– Гордость и высокомерие могут быть побочными эффектами высокого интеллекта, – поспешил оправдаться омар, чуть отползая назад.

– И ты, конечно, считаешь, что он у тебя достаточно высок? – с насмешкой спросил Пион, встав в полный рост и наклонив голову в другой бок.

– Да, – ответил омар.

– Я ожидал, что ты вовсе меня не заметишь, как индейцы в той истории про корабли, – вдруг поделился своим переживанием Пион.

– О, моё развитие точно выше твоего, если ты считаешь эту историю правдой, – самодовольно заметил лобстер.

– Мне всегда рассказывали эту историю с достаточной уверенностью, чтобы я поверил в неё, – замялся Пион.

– О, она на самом деле полезна тем, что обращает внимание на то, как работает наше восприятие реальности, – успокаивающе продолжил большой омар, – но сколь бы удивительной ни была история – следует как следует над ней поразмыслить. Как, по твоему, берётся первый образ, если мы не должны видеть то, что шире нашего понимания? Ведь ты тоже не понимал, сойдя на берег, как омары могут быть такими большими, но всё же заметил меня.

Пион отвернулся от ракообразного и посмотрел на лёд, скорчив максимально серьёзную мину.

– Со мной и с тобой всё немного сложнее. Я ведь видел прежде омаров, просто не таких, да и ты, пожалуй, видел людей… То есть, это не совершенно новые образы. А!.. Стало быть, вот, что старик имел в виду, когда говорил мне думать. Теперь я, кажется, начинаю понимать хотя бы основы того, что вообще такое думанье.

– Продвинься в этом немного дальше – и эта иллюзия будет развенчана, мой милый знакомый, – посмеялся омар, – а что до образов, нет смысла размышлять об этом так сложно, ведь человек ещё рождаясь оказывается в мире, где все образы для него совершенно новые и которые он, тем не менее, прекрасно воспринимает.

– Ты назвал меня знакомым, но мы ведь не знаем имён друг друга. Это я вывел в результате думанья. Как тебе это, лобстер? – дерзко и быстро произнёс Пион, вновь внезапно развернувшись к омару.

– Не люблю, когда меня зовут лобстером, – ответил тот, будто услышав из всего лишь последнее слово, – это ошибочно. Я омар. А зовут меня Гиацинт.

– Меня зовут Пион, – представился в ответ человек, – и знай, Гиацинт, мой милый знакомый, что называть тебя лобстером совсем не ошибочно, поскольку это давно стало нормой для большей части пользователей нашего языка.

Лобстер расстроился.

– Что ж, теперь, когда мы с тобой знакомы, – вновь начал Пион, – проведи меня в свой мир, пожалуйста. Я приплыл сюда ради познания и хотел бы, чтобы ты помог мне утолить эту жажду.

– Почему мне следовало бы это сделать? – спросил омар, ещё не отойдя от нанесённой ему обиды.

– Потому что это благо, – уверенно заявил Пион.

– Что ж, я проведу тебя, если ты убедишь меня в этом, – бросил ему вызов лобстер, обида которого вновь сменилась на азарт.

Пион было впал в лёгкий ступор, но затем, встряхнув медовой гривой, он сказал:

– Я считаю, что благо есть всё то, что делает всякое существо и мир красивее. Познание есть благо, ведь существо, знающее мир, способно лучше всякого прочего существа находить, создавать и понимать красоту в нём.

Омар довольно закрыл глазки, пошевелил усами и поклацал клешнями, а затем протянул:

– Как легко и красиво! Милый мой Пион, я непременно оспорю это, но сделаю это в дороге. Ты развернёшься и покинешь этот мир, отправившись домой, когда твоя красивая мысль будет разрушена. Если вдруг ты убедишь меня окончательно, то я и сам, вдохновлённый, не только покажу тебе свой мир, но и отправлюсь с тобой дальше. Ведь не будет ли так ещё интереснее?

Пиону идея явно понравилась. Он решительно кивнул, широко расставив ноги и надув грудь. Чем дальше отходили от пляжа Пион и Гиацинт, тем выше поднималась земля. С неба на пепельную траву падали крупные хлопья снега, а эти двое всё шли дальше, направляясь к светло-серым горам в форме арок, спиралей и дуг.

– Итак, – начал, пошевелив длинными усами, омар, – с чего ты вообще взял, что мир красив, и что мы с тобой будем называть красивым?

Пион, неспеша шагающий рядом с лобстером и рассматривающий горные пейзажи, поднёс палец к подбородку и посерьёзнел, задумавшись.

– Полагаю, – ответил он, – что красивым мы назовём то, что восхищает нашу душу и вдохновляет её, а поскольку я нахожу мир именно таким, то его я называю красивым.

Гиацинт кивнул, сразу же спросив:

– А что делать, если чью-то душу наш мир не вдохновляет и не восхищает?

Пион снова коснулся своего подбородка, напрягши вместе с этим мозг.

– Тогда, – сказал он неуверенно, – такое существо просто не понимает этот мир.

– Взгляни на эти горы, – умиротворённо произнёс Гиацинт, показывая клешнёй на серые вершины, – красивы ли они?

– Безусловно! – ответил Пион, ни на секунду не замешкавшись.

– Опишешь их красоту?

Человек в кашемировом пончо прищурил глаза, рассматривая каждую деталь тропинок, лежащих меж крутых скал, гладких камней, обрывов и возвышенностей. Он всматривался в бадающих друг друга своими массивными рогами, блеяние которых доносилось со склонов.

– Я вижу изящных и гордых зверей, которые так удивительно стоят на крутых склонах. Я вижу, как заснеженные пики разрывают ткань облаков, устремляясь к звёздам, но милее всего мне дивный узор камней, рисуемый природой на этой земле, – с воодушевлением проговорил он, улыбаясь с каждым словом всё шире.

– О, ты заметил этих козлов? – спросил омар, словно подхватив это воодушевление, – Они в самом деле удивительны, но увы, в побеге от волчьих зубов они так часто загоняют себя в ловушки, из которых не могут выбраться даже со своими возможностями карабкаться по камням! Как это мучительно – долго погибать от голода и жажды, зная, что ты не можешь вернуться назад!.. Ты сказал про горные хребты и пики, но меня, мой милый друг, они ужасают, ведь я знаю, сколько отважных путешественников похоронено на их вершинах и сколько жизней забрали лавины, спускающиеся на равнины под ними. Так ли красивы эти места сейчас?

Пион ничего не мог ответить. Он мычал, покашливал и хмурился, пытаясь заставить своё мышление родить что-то в ответ. Но у него не получалось. Он чувствовал, будто зашёл в тупик, ради выхода из которого ему необходимо повернуть назад. “Но ведь есть ещё какая-то дорога, я же чувствую это!” – думал он, пытаясь найти хоть какое-то более-менее устойчивое решение.

– Я вижу, что ты теперь печалишься, мой милый друг. Раз эти места перестали быть для тебя красивыми, я не могу позволить себе рассказать и показать больше, – начал было Гиацинт, хитро сверкая чёрными глазками и гордо пощёлкивая клешнями.

– Если я ещё не дал тебе ответа, это означает только то, что я размышляю над твоими словами, – заявил Пион, скрестив на груди руки.

Его жёлтое сердце в то мгновенье вдруг вспыхнуло золотом, буквально на секунду, тут же вновь погаснув, но Пион, едва ощутив эту искру, понял, что движется в правильном направлении.

Гиацинт заинтересованно посмотрел в глаза человека.

– Если я ещё не дал тебе ответа, – повторил Пион, – то я размышляю над тем, что ты сказал мне. Это благо, и от этого ты не сможешь отвертеться.

Усы омара зашевелились с особой страстью, с жаждой к продолжению поединка, которую разделял теперь и Пион, ищущий место для контратаки. Между тем, они продолжали свою дорогу, словно поднимаясь по хребтам к самым звёздам, венчающим небесный купол. Омар и юноша проходили через естественный каменный мост, нависающий над молочной рекой и поляной, усеянной тысячами белых лилий, среди которых ползали огромные серо-жёлтые питоны, шипящие между собой о чём-то змеинном.

– Взгляни на этих питонов, мой милый Пион! Когда я был юн, как ты, именно они учили меня разного рода мудростям, главной из которых была та, что говорила об уродливости нашего мира. Я видел, как этот мир поглощает сам себя, как змеи целиком глотают милых кроликов, как реки выходят из берегов, смывая всевозможные гнёзда и норы, оставляя животных без укрытий. Не досадует ли тебя это?

Омар заглядывал в глаза Пиона, надеясь увидеть там колебание и панику. Однако он не находил там ничего, кроме глубокой задумчивости и поиска. Потихоньку лобстер с человеком дошли до мраморного утёса, об основание которого бились, пенясь, морские волны. Над их головами нависал растянувшийся на весь небосвод дракон, нежащийся в чёрной густой гуаши космоса. Пион смотрел на созвездие, всё больше ощущая на душе тяжесть от того, что он спустя столько времени не может ответствовать перед омаром. “Я сдаюсь”, – едва не сорвалось с его губ, как вдруг он снова почувствовал золотую искру в своём сердце, вместе с которой пришёл ответ. Пион ощутил, как конструкции, которые он строил всё это время в своих мыслях, собираются в нечто цельное, как лишние элементы отсеиваются, как обтачиваются грани этой новой мысли, как гордость наполняет его грудь.

– Послушай, старый лобстер, – сказал Пион, спокойно выдохнув, – не кажется ли тебе, что всё сказанное тобой не может не восхитить?

Омар опешил. Он в недоумении встряхнул усами, спросив затем:

– Не сошёл ли ты с ума от увиденного? Кого могла бы восхитить жестокость мира и страдание?

Но Пион оставался невозмутимым. Не отрывая взгляда от неба, он продолжил:

– Я полагаю, что дело в акцентах. Ты много жил, но не познал мир по-настоящему, ведь самое главное ты выпустил, утонув в страдании. Лавины и острые пики гор, могучие реки, выходящие из берегов – это величие самой природы, данное нам для восхищения. Движимый восхищением перед этой силой не пострадает от неё, даже если она сомнёт его. Такая сила, вкупе с изяществом, безусловно, красива, и в этом у меня нет сомнения. Среди зверей же всё существует в гармонии и равновесии, скажешь ли ты, что в идеальном балансе нет красоты, потому что змеям нужно есть кроликов? Итак, Гиацинт, я считаю, что твой мир, который ты так любезно показал мне, невероятно красив. Я хотел бы остаться в нём, чтобы познавать его.

На некоторое время между ними повисло молчание. Омар и юноша неотрывно смотрели на мерцание звёзд, пока, наконец, Гиацинт не сказал:

– Тебе было непросто, но ты смог родить убеждение. Ты нашёл своим словам основание, а потому они звучат складно и весомо, и это, должен сказать, красиво. Я сдержу своё обещание, милый друг, и буду тебя сопровождать. Когда звёзды померкнут на фоне солнечного света, мы продолжим дорогу, а сейчас попросим эту тихую ночь принять нас в свои объятия.

И ночь не отказала им. Обнимаемые её нежными руками, они уснули прямо на камнях утёса, удивительным образом не ощущая никакого холода.

Бурный поток!

Золотое блюдо выкатилось на голубую скатерть. Пион и Гиацинт шли по тропе меж острых клыков скал.

– Так странно и красиво! – воскликнул Пион.

Белый омар вопросительно на него посмотрел.

– Эти грибы с белыми шляпками, которых тем больше, чем дальше мы заходим. И чудесные вишнёвые деревья, каких я никогда не видел!

Тогда ракообразное довольно ухмыльнулось и кивнуло:

– Это Лес Воспоминаний. Здесь живёт одна волшебница. Слышишь, как шумит река? Девушка вылавливает воспоминания из её потока, а когда их капли падают на землю, из них вырастают эти грибы и вишня.

За очередным поворотом показался тот самый речной поток с бурным течением. Ущелье сильно расширилось и перед человеком и омаром предстал действительно гигантский лес, наполненный белыми-белыми грибами и розовой вишней, словно кланящейся гостям в знак приветствия. Под ногами у омара и юноши раскидывались очень старые, сухие корни, не принадлежащие ни одному из деревьев.

– Почему ты привёл меня именно сюда? – спросил Пион, не отрывая своих золотых глаз от деревьев.

– Потому что посчитал, что тебе будет полезно увидеть нечто действительно горькое, – ответил лобстер, волоча усы по земле.

Под особенно большим грибом, растущим на берегу реки, стоял тёмно-серый баркас с вёслами.

– Не возражаешь, если мы поплаваем? – спросил Гиацинт, хватая лодку огромными клешнями и спуская её на воду.

Пион запрыгнул в баркас, который тут же помчался по быстрому потоку. Грибные шляпки проносились перед глазами: белые, красные с пятнышками, иногда бледно-рыжие, а меж ними бледной линией расплывались цветы вишни. Волны поднимали лодочку всё выше и выше, удерживаться на ней стало совсем тяжело, но Пион старался твёрдо держаться в посудине и не выпускать из рук вёсел. Омар уже болтался за бортом, удерживаясь только своей клешнёй за край лодки. Ещё одна волна, ещё одна попытка удержаться, брызги воды, кашель, темнота и глухой удар веслом по голове. Пион поднимает голову из реки, продолжающей с невероятной скоростью нести его вперёд, после чего его тут же захлёстывает новая волна, переворачивая и толкая ко дну. Юноша отталкивается от песка, похожего на соль, выныривает и, окатываемый волнами, вновь набирает в рот воды. Наконец, ему удалось схватиться за корень вишнёвого дерева, растущего у самого берега. Впиваясь в вишню ногтями, карабкаясь вверх, Пион выбрался из плена течения. Берег был словно другим миром – тихим и спокойным. Пион выплёвывал из лёгких воду и хрипло дышал, отползая от берега, его медовые волосы потемнели от воды, а цветочный венок был унесён течением. Наконец, спустя минуту или две кряхтения, харкания и кашля, он поднялся на ноги. Лодки позади уже не было, она словно растворилась в кипящем потоке.

Сквозь шум волн Пион услышал резкий и суровый, но при этом мягкий голос:

– Ты что-то украл из потока?

Юноша вздрогнул, его глаза забегали среди вишни и грибов, пока не столкнулись с тонкой белой женской фигурой. Она вся была облачена в белые ткани, стянутые под грудью широким, таким же белым поясом, по плечам и спине струились чёрные, как грозовые тучи, волосы, покрываемые белой грибной шляпой. Её широкие брови напоминали серпы, а под ними пронзительно и обжигающе смотрели два чёрных глаза.

Пион, совершенно не привыкший к внезапному появлению кого-либо, был озадачен, особенно учитывая, что не так давно он едва не захлебнулся.

– Я буквально чуть не утонул в воспоминаниях, – сухо и со злостью ответил Пион, встряхивая мокрыми волосами и убирая их за уши.

– Потрясающий каламбур, – ответила с совершенно каменным лицом белая девушка.

Пион подошёл к ней ближе, щурясь и как будто бы опасаясь. Нос его задёргался, улавливая её запах – запах коньяка и карамели.

– Не подскажете, сколько времени? – спросила она, цокнув.

– Секунду, – начал Пион, встряхнув головой, – прежде всего, почему ты сначала сказала мне “ты”, а затем стала общаться на “вы”? Это нелепо. Во-вторых, я понятия не имею, что такое “каламбур”, поскольку мой старик не объяснил мне этого. Да и как мне, чёрт возьми, знать, который сейчас час, если мне нечем измерить его?!

Барышня-гриб вздохнула, закатив глаза и отвернулась.

– Действительно, глупо было ждать чего-то ещё от такого простофили. Тогда вернусь к самому простому вопросу: ты украл воспоминания из потока?

Пион стал весьма раздражаться.

– Даже если и украл, ты что, такая мелочная, что имея целую реку воспоминаний, будешь сердиться из-за одного пропавшего? Хотя хочу заметить, что ничего я не крал.

Она сложила руки на груди и оценивающе посмотрела на Пиона, сказав:

– В этой реке ты действительно не нашёл бы особенно ценных для меня воспоминаний. Тем более что в ней не осталось моих. Все мои я храню в самом надёжном месте, а здесь лишь воспоминания тех несчастных, кто не справился с волнами и утонул. И никакой мелочности здесь нет – просто я собираю эти воспоминания и потому не хочу, чтобы ты забрал что-то моё. Это естественно.

– А какой от этих воспоминаний толк? – спросил юноша совершенно искренне.

Грибная женщина снова тяжело вздохнула, отворачиваясь от Пиона вновь.

– А вообще-то, сейчас меня больше волнует судьба лобстера. Где он? – обеспокоился Пион, посмотрев в сторону реки.

– Во-первых, не лобстер, а омар, а во-вторых, откуда мне знать? Это вообще не моя проблема. Если выловлю его воспоминания – возможно поделюсь с тобой.

После этих слов она весьма стремительной походкой удалилась вглубь рощи, оставив Пиона наедине с его переживаниями о пропавшем друге. Юношу, как некогда речной поток, захлестнули самые разные чувства, сильнейшим из которых было раздражение. Он стремительно побежал вдоль берега, выкрикивая имя своего товарища. Чем дальше он бежал, тем сильнее чувствовалось одиночество. Он понимал, что в этих деревьях нет огненных белочек, грызущих орешки, вокруг он не встретил ни единого медведя, волка, кабана или оленя, хотя место было далеко от какой-либо цивилизации, да и вообще, ничего живого, кроме той девушки, он не повстречал здесь. Кроме того, никакие птицы здесь не пели, то есть, вообще никаких звуков не было кроме реки и шагов Пиона.

Солнце вновь заходило за горизонт. Луна и созвездия поднимались над головой, а Гиацинта всё не получалось отыскать. “Что делать?” – подумал Пион, и вместе с этим вопросом сердце его болезненно сжалось. Он не знал, как поступить. Он никогда не думал ни о чём подобном. И старик, мудрый старик никогда не упоминал о том, что случаются и такие вещи! Он вертел головой в разные стороны, фиксировал взгляд то на тьме, то на деревьях, то на мерцающих звёздочках, то на Луне. Ему хотелось к кому-то обратиться, но он не знал, к кому. Ему хотелось попросить о помощи, но он не мог выбрать, у кого просить. Пиону захотелось плакать. Ему показалось, что он сейчас умрёт. Его грудная клетка словно сжималась, сдавливая лёгкие, сердце, дыхание его перехватывало, во рту он чувствовал кислоту. “Только не сейчас, о, только не сейчас!” – обращался он к кому-то, неосознанно попятившись назад и уперевшись спиной в ствол вишни. Поджилки его тряслись, и даже миг теперь казался часом.

Из груди его вдруг зазвучал голос: “Нельзя, нельзя оставаться на месте, ведь Гиацинт всё ещё где-то есть, живой”. Оттуда же другой: “Ты зашёл туда, где нет никого и где ты в огромной опасности, где от одиночества нет путей бегства”. Голоса эти старались перекрикнуть один другой, а голова у Пиона начала забиваться плотным и густым туманом. Он бессознательно сделал шаг, потом ещё один, отлипая от вишни, не видя перед собой собственной руки, протянутой вперёд. Голос, говорящий, что нужно продолжать идти, оказался сильнее. Пион с разрывающимся от страха сердцем побрёл дальше, оглядываясь почти каждое мгновенье, проходя всего по аршинчику, по маленькому шажочку.

Скоро Пион заметил, что от слуха его ускользает сам шум реки. Она становилась всё беззвучнее, хотя течение её не ослабевало, и чем тише была река, тем сильнее дрожал юноша. Он подошёл ближе к берегу и аккуратно, трясущейся рукой зачерпнул воду, и при этом не издал ни единого звука. Даже трава под ногами перестала хрустеть. Пион поднялся и пригнувшись, держа трясущиеся руки перед собой, стал на полусогнутых ногах идти дальше. Казалось, что в такой тишине вся вселенная обращена взором на него. Луна, звёзды, деревья, каждая травинка смотрели на него, так пристально, так заинтересованно, и ему некуда было скрыться от октиллиона взглядов.

Но среди тишины, почти раздавившей Пиона, промелькнула светлая искра. То оказался едва различимый силуэт лобстера, уцепившегося одной клешнёй за вишнёвую ветвь, нависающую над бурным, но безмолвным потоком. Пион не поверил своим глазам. Он посчитал, что всё это ему только кажется, что от желания спать, от страха, от голода и холода у него начались странные видения, именуемые обыкновенно галлюцинациями.

Но это было взаправду. Огромный омар действительно висел на этой ветке, в чёрных его глазках блестела радость от подоспевшего спасения, которая смешивалась с болью, ведь на белом панцире ракообразного была теперь глубокая трещена. А Пион действительно протягивал ему большую корягу, лежавшую на берегу. Омар, зацепившийся за спасительную корягу, действительно оказался перетянут на сушу. Но он не издавал ни звука. Сам Пион, говоря, не давал никаких звуковых волн. Они оба словно молчали, не слыша друг друга, хотя и действительно пытались заговорить.

Попытки эти оказались прерваны лошадью. Той лошадью, которая с ярким розово-белым светом, беззвучно стуча пурпурно-серыми копытами, смотря чернущими глазами на двоих, вскидывая голову, по которой струилась искрящаяся алмазная грива, появилась из вишнёвой чащи. С мёртвым равнодушием она заглядывала на лобстера и юношу, а те чуть было не оступились и не упали в реку. Тогда она подошла ближе, беззвучно, абсолютно беззвучно заржала и присела, приглашая обоих сесть на её спину. Пион, поняв этот жест, аккуратно взял на дрожащие руки Гиацинта, а затем с опаской и подозрением сел на спину лошади, которая, встав на дыбы и вновь заржав, понеслась туда, откуда пришла.

Волшебница с белой лошадью

Лошадь беззвучно мчалась по тьме, ветви деревьев хлестали Пиона по лицу, оставляя на нём алые полосы. Его золотая грива, поднимаемая ветром, спешила за ним. Немые повороты, молчаливое ржание, тишайшие удары копыт о землю, одна лишь картинка при отсутствующем звуке душила ничего не понимающего Пиона. Но вот вишня заменяется только белыми-белыми грибами, то есть, не белыми грибами, а белыми грибами. Звуки начали возвращаться, но река, вопреки тому, что Пион и Гиацинт видели ранее, оставалась тихой-тихой, со спокойным течением, более того, она уже вовсе не была похожа на реку, более же на ручей. Конь тоже замедлился. Подёрнув своей розово-белой головой и встряхнув гривой, он сбросил с себя юношу.

Пион упал на белую траву, не выпустив при этом из рук омара. Ручей впадал в маленькое озерцо, окружённое камнями. На одном из таких камней сидела та самая барышня, которую Пион увидел, выбравшись из реки. Она расчёсывала свои чёрные волосы белым гребнем, опустив босые ноги в воду. В воздухе вновь поднялся запах коньяка и карамели.

– Так это твоя лошадь? – спросил Пион, крепче сжав Гиацинта и сделав шаг вперёд. Внутри он вновь ощутил какой-то странный толчок, тот же, что и при встрече с Гиацинтом.

– И как ты только догадался? – наигранно-удивлённо спросила она в ответ.

– У вас похожая улыбка, – ответил Пион, прищурившись.

Барышня содрогнулась от возмущения и насупила брови.

– Ты слишком много себе позволяешь для человека, потерявшегося в лесу, – заметила она, поднимаясь на ноги, – причём в моём лесу.

– Я не знал, что лес может кому-то принадлежать, – невозмутимо сказал Пион, пожав плечами и подойдя ближе.

Она посмотрела на него с недоумением, подняв одну бровь, а затем произнесла:

– В этом мире всё что угодно может быть приватизировано.

Пион крепче прижал к себе омара. Серебристые листья бледных деревьев, окружавших озерце, переливались светом, сверкали, гасли и вспыхивали бриллиантами, а шум от них был похож на звон хрусталя.

– Почему в лесу не было никаких звуков? – спросил Пион, аккуратно и неспеша подходя ближе к девушке, как бы прощупывая своими шагами почву.

Барышня усмехнулась.

– Какой ты бестолковый. Прямо-таки всё нужно растолковать. Страх и паника делают человека глухим, он не может полноценно воспринимать реальность.

– Ты считаешь меня бестолковым только потому, что я не испытывал чего-то раньше?

Пион возмущённо фыркнул и пнул в сторону ручейка лежащий под его ногой камушек. Девушка встрепенулась и оскалила зубы:

– Не повреди воспоминания!

Он спешно подбежала к ручейку и бережно запустила в воду пальцы, затем продолжив:

– Это в реке воспоминания бегут как им заблагорассудится, дробятся, смешиваются. А в этот ручей попадают только тщательно отобранные, особые воспоминания, которые нужно беречь. Они самые ценные.

Раздражение всё больше наполняло Пиона. Тут, однако, напомнил о себе Гиацинт, подняв усики и заговорив устало:

– Бедная барышня живёт воспоминаниями. Никому бы не пожелал такого горя.

Дама с шляпкой гриба на голове, едва услышав это, взяла с земли палку и с силой метнула её в омара, попав в спину Пиона, закрывшего ею друга. Ещё некоторое время она стояла, раскинув в полунедоумении, полуярости руки и грозно смотря на гостей своими широко раскрытыми глазами. Когда Пион вновь осторожно повернулся к ней, этот взгляд тут же пронзил его душу. Он вспоминал моменты гнева его старого наставника, но не помнил ничего подобного. В её взгляде, совершенно особенном взгляде, он почувствовал обиду, переходящую в желание навредить.

– Может, не так уж это и плохо?.. – начал было Пион, осторожно заглядывая в глаза омару, но тот тут же прервал его.

– Не плохо? Ты, восхищающийся моментом, разве не ужасает тебя мысль, что вместо этого момента у тебя лишь воспоминания о прошлом?

Гиацинт звучал грозно, тон его повышался с каждым словом, а усы всё больше топорщились, но Пион возразил:

– Но подожди, разве момент, когда мы хватаем его взглядом, не становится тут же воспоминанием?

– Этот переход действительно быстр, но он есть, даже если уловить его трудно, – невозмутимо настаивал Гиацинт, бросая злобный взгляд на барышню, застывшую в негодовании.

Омар выбрался из рук Пиона и заклацал клешнями.

– Ты не можешь это доказать, – серьёзно сказал Пион, смотря на друга.

– Будто ты можешь доказать обратное.

Тут, наконец, заговорила девушка:

– Вас следовало утопить в реке и не посылать за вами лошадь!

Они оба обратили на неё внимание и замолчали.

– Ты сама отправила её за нами? Почему? – полюбопытствовал Пион совершенно искренне.

Женщина лишь фыркнула, отвернувшись.

– Так ты не видел её раньше, Гиацинт? – спросил юноша у лобстера.

– Нет, к сожалению или счастью, только многое слышал. Но в этом лесу я бывал много раз, и река… Река мне всегда была знакома. Зато я знал ту, которой этот лес принадлежал раньше.

Пион вопросительно поднял бровь, обращаясь бессловесно к другу. Тот, вздохнув, продолжил:

– Когда-то, когда я был ещё юным омаром, в этом лесу росла необычно большая берёза. Корни её раскидывались по всему лесу, а сама она была невероятно мудрой. Каждый листок на её ветвях был воспоминанием, которое приносили люди, рассказывающие той берёзе о своих бедах и прося у неё советов. Всё было так славно, пока в один из дней лес не посетил юноша с бычьими рогами, пришедший из далёких земель. Он, раздражённый словами, что сказала берёза, обрубил её ветви, а затем сжёг всю рощу, и слёзы, которые лило древо, были полны горькими воспоминаниями, и из них разлилась через весь лес эта река.

– А затем, – продолжила девушка, убирая от лица свои чёрные пряди, – на этот лес наткнулась я. Из горьких потоков я черпаю уроки и учусь на чужих ошибках.

Она с укором посмотрела на омара.

– И многому ты научилась, не высовываясь из леса? – с насмешкой спросило ракообразное.

– Достаточно, чтобы не дать тебе захлебнуться, – сухо ответила она.

Пион подошёл ближе к девушке и пристально посмотрел в её тёмные глаза. Он молчал, щурился и всматривался в неё, а затем спросил:

– И всё-таки, неужели тебе доставляет удовольствие плескаться во мраке?

– Такова жизнь, её жестокость нужно воспринимать с железным сердцем, а не наивностью, – ответила она твёрдо, не отводя глаз в сторону, презрительно всматриваясь в жёлтые глаза Пиона, пахнущего сыростью и водорослями.

– Я говорю не об этом. Жестокость можно воспринимать “с железным сердцем”, когда ты куда-то идёшь. Тогда в этом есть смысл, пожалуй. Но когда ты всю жизнь только занимаешься воспоминаниями… Это действительно горькое зрелище.

Девушка отстранилась и хмыкнула, а юноша обратился к омару:

– А тот юноша с бычьими рогами? Что стало с ним?

Гиацинт пожал клешнями.

Барышня в белых одеждах неспешна приблизилась к озерцу, присела на колени и протянула свои тонкие изящные пальцы к воде, зачерпнув немного в светлую ладонь.

– Выпей, – сказала она, поднеся руку к золотым губам Пиона.

Пион, аккуратно и не без опасения испив, увидел на несколько мгновений то же место, но совсем в других декорациях: повсюду росли высокие-высокие берёзы, а вместо озера стояла одна, особенно высокая, с пятнами на коре, бывшими, как тысячи глаз и ртов. Перед ней стоял высокий человек с мощными плечами, в красном плаще, Пион видел его лишь со спины, а потому не мог разглядеть лица. На голове же его красовался шлем в форме бычьей головы, сделанный из настоящего черепа рубинового цвета.

– Окажи должное почтение, – произнесла берёза мягким, но глубоким голосом.

– К дереву ли? – спросил с насмешкой человек, ходя взад-вперёд.

– Если приходишь для беседы, если ты гость, то будь, по меньшей мере, аккуратен, если не желаешь быть почтительным, – продолжила берёза, медленно моргнув всеми тёмными глазами.

– В любом месте человек – хозяин, а не гость, – возразил юноша, твёрдо остановившись в этот момент прямо перед деревом, и голос его был столь же твёрд.

– Так говорят до первого природного волнения. Впрочем, зачем ты здесь и о чём хочешь говорить со мной?

– Я хочу говорить о том, что древо может знать и как оно может научать живые существа жизни. Ты проросла здесь, пусть и десятки и сотни лет назад, но ты всегда была здесь, не видя мира. Как можешь ты быть мудра?

– Я мудра через то, что видела на своём месте и через то, что говорили мне люди, приходящие сюда, – спокойно парировала берёза.

– Ты не знаешь ни людей, ни какого-либо иного места! Ты видела лишь несчастных, тех, у которых одно горе похоже на другое, и каждое из которых имеет одно решение. Ты видела только то, что случайно происходило у тебя под носом, но никогда не искала чего-либо. Откуда взяться твоей мудрости? Ты мудра только для потерянных и отчаявшихся, которые, если не находят мудрости у людей, идут к деревьям, а не находя их у деревьев, падают перед камнями, моля о помощи их!

Человек всё время повышал свой голос, он раскрывал руки и указывал пальцем на берёзу.

– Мудр не тот, кто знает всё, но тот, кто знает достаточно. Глупый и вспыльчивый человек, утешь свою душу и увидишь, насколько природа мудрее разума.

После этих слов некто с бычьей головой, задрав свой плащ, под которым были ножны, обнажил шпагу, тут же вспыхнувшую огнём. Он рассёк ею воздух, воткнув затем клинок в кору. Затем берёза, лес и Пион оказались окутаны огнём, а когда тот рассеялся, он вновь увидел того же самого человека, сидящего верхом на карминовой лошади с бордовой гривой. Пришпорив её, он оттолкнулся от земли и лошадь его стала скакать по воздуху. Тогда воспоминание рассеялось.

– Он отправился домой, в свой мир, – подытожила барышня, заметив, что Пион пришёл в себя.

– А мы можем отправиться туда? Я хочу узнать обо всём этом как можно больше.

Девушка заинтересованно подняла свои яркие брови, но не посмотрела в сторону Пиона.

– Только если сможем отсюда выбраться… – заговорил омар, но тут дама прервала его:

– Я с радостью выдворю вас из моего леса!

– Только если лично, – сказал Пион, сложив руки на груди, – кто знает, что твоя лошадь выкинет.

– От вас можно ждать гораздо больше низких поступков, чем от неё, – фыркнула в ответ девушка.

– Мы даже имени твоего не знаем, как мы можем доверять тебе? – настаивал Пион.

Барышня закатила глаза.

– Меня зовут Мухоморра, а доверять мне можно хотя бы потому, что я вас сюда и доставила в целостности и сохранности.

Гиацинт и Пион с подозрением переглянулись, кивнув друг другу. Лошадь, принёсшая их сюда, ударила о землю копытами, приглашая их вновь на свою спину.

Алая тавромахия

И вновь бело-розовая лошадь с алмазной гривой, переливающейся и блестящей на высоко подвешенном в небе солнце, несётся по лесу. На спине её сидит Мухоморра, свесив ноги на правый бок животного, волосы её развеваются на ветру вслед за конской гривой. Позади неё, сжимая в руках Гиацинта и уперевшись ногами в лошадиные бока, сидит Пион, с такой же реющей гривой. В какой-то момент лошадь начинает сильнее, чётче, звонче стучать копытами по земле, подпрыгивая всё выше. Из ног её, при ударе о землю, выбиваются белые искры, а сама она отрывается целиком от земли, скача теперь по воздуху.

Вишнёво-грибной лес удалялся всё стремительней, пока не скрылся за облаками, бывшими как снег. Лошадь скакала дальше, и чем дальше, тем быстрее солнце, похожее на блинчик, раскручиваясь, словно колесо, убегало вниз, к облакам, растворяясь за горизонтом. И когда всё стало чёрным, Пион обернулся, увидев, как закругляется планета, которую они покидали верхом на волшебной кобыле. Она становилась всё дальше, и скоро Пион во всей красе увидел небольшой бледный шарик с маленьким лимонным пятнышком в северном полушарии, на востоке.

Волосы медового юноши стали чудно себя вести: поднимались в воздух, медленно плыли, закручивались. Яркие звёзды, синие, алые, жёлтые и белые, освещали темноту, и странная компания разрывала чёрно-пурпурную ткань космоса своим стремительным движением. Среди обилия разноцветных небесных огней Пион смог различить образы, бывшие с ним всю его сознательную жизнь. Он увидел псов, связанных друг с другом, ищущих добычу, увидел грозного, рыкающего льва с мраморной гривой. А Гиацинт, всё это время сидящий на руках Пиона, зацепился своими маленькими чёрными глазками за большого рака, пугающего льва клацаньем своих клешней.

Лошадь скачет через тёмную дымку, рассекая энергию, ударяя пустоту копытами. Она ржёт, встряхивая гривой, и ржание её растворяется в бесконечности, рассеиваясь на миллиарды световых лет во все стороны.

– Ты размышлял когда-то, – спросил Пион, очнувшись от первичного потрясения и посмотрев в глаза Гиацинта, – о том, что мы уже +никогда не увидим большую часть звёзд?

Омар довольно защёлкал белыми клешнями, игриво зашевелил усами, устраиваясь поудобнее на руках Пиона.

– О, она действительно мертва! – ответил он стрекочуще.

– Мертва? – юноша с недоумением поднял брови, – Я не говорил об этом. И кто “она”?

– Вселенная, конечно! – продолжил Гиацинт с большим задором, – мы видим воспоминание о ней, пока на деле от неё ничего уже не осталось, только пустота, пустота на бесконечно огромное пространство! Мы живём в мёртвом мире, и потому я говорил тебе на побережье, что ничего светлого мы не найдём в ней. Всё растворилось в смерти.

Юноша вдруг схватил омара за длинный ус, притянув его к себе, от чего тот быстро заморгал глазками, которыми он вовсе не должен моргать по своей природе.

– Мир не пуст, пока эти воспоминания есть. Даже если все звёзды уже погасли, их свет всё ещё даёт жизнь. То, что даже мёртвые тела дают ещё жизнь, есть самое жизнеутверждающее, что есть на свете! – решительно произнёс Пион, впервые посмотрев в глаза омара с надменностью.

Но омар схватил руку Пиона своей клешнёй, от чего тот ослабил хватку.

– Пустые утешения, – сказал он низким голосом.

Мухоморра всё это время раздражённо поглядывала на Пиона, время от времени закатывая глаза, что замечал и сам юноша, изрядно смущаясь.

– Что? – кратко спросил он, подняв бровь и посмотрев на девушку.

Та фыркнула и, отвернувшись от него, сказала:

– Какая поразительная наивность. Детская она правда, словно ты не дорос ещё до того, чтобы принимать реальность.

– Наивность всегда лучше цинизма, за которым скрывают ужас и бессилие, – ответил он, хмуря золотистые брови.

Мухоморра хотела было ответить, но вдруг, среди полной тишины, вся троица ощутила вибрацию, похожую на чьё-то стенание. Краем глаза Пион уцепился за маленькую, совсем не приметную голубую окружность, в центре которой было чёрное пятно. Окружность искажалась, то голубея, то синея.

– Это та звезда издаёт звуки? – спросил Пион настороженно.

– Это вовсе не звезда, – ответил Гиацинт, – да и звуков она издавать совсем не может.

Пион с непониманием стал сильнее вглядываться в далёкую точку.

– Если это не звезда, то что? – спросил он, не отставая от омара.

– То, без чего не никак может быть нашей галактики такой, какой мы её знаем, – спокойно ответил Гиацинт.

– И далеко эта вещь находится? – спросила Мухоморра, кажется, впервые чем-то всерьёз заинтересовавшись за всё пребывание с юношей и ракообразным.

– Да, и мне становится тем жутче от того, что я знаю, насколько далеко оно от нас, – протянул Гиацинт, встревоженно и плавно шевеля усами.

Путь сквозь пустоту продолжался, а лошадь становилась всё ближе к маленькой красной звёздочке, вокруг которой вращалась, всегда повёрнутая к ней одной стороной, ещё более маленькая планета, над которой висел свирепый бык. Мир этот был с одной стороны покрыт терракотово-красной почвой, с другой же – жёлто-розовым океаном. Пион раскрыл от удивления рот, ничего подобного он никогда не видел, хотя, конечно, представлял себе как-то иные планеты, иные звёзды, иные системы. Лошадь пробилась через томатного цвета облака, под которыми перед компанией предстал алый-алый город, с маленькими домиками в два-три этажа, с оранжевыми крышами, высокими колокольнями.

Пион, смотря на панораму города, заметил в самом его центре огромную арену с открытым небом, в кругу которой носилось несколько малых и одна большая точка. “Кем он был? Зачем всё же пришёл туда, чем занимался до и после?” – размышлял медовый юноша с явным беспокойством на лице, пока лошадь приближалась к земле.

Наконец, когда пурпурные бриллиантовые копыта ударились о тыквенную брусчатку на узкой улочке, троица спешилась. Вокруг стояли неровные каменные дома, палатки с фруктами, овощами и ягодами: гранатами, помидорами, клубникой. При всей узости улицы, по ней проходили невероятно плотные толпы мужчин и женщин, первые одеты в оранжево-красные шляпы с широкими-широкими полями, янтарные штаны, расширяющиеся от колен, коралловые мундиры, а вторые в красные платья с чёрными подолами и рукавами. От разговоров, криков, споров и шагов шум стоял такой, что если бы Пион попытался что-то сказать, его никто бы не услышал. Едва они оказались на земле, человеческий поток тут же захлестнул их, начал пихаться, толкаться плечами, и все трое едва успели нырнуть за угол и прижаться к терракотовой стене, пока их не унесло.

– У вас славный скакун, – прозвучал голос за спиной Пиона.

Юноша вздрогнул, в панике отпрянул от стены и обернулся. Оказалось, он был прижат к маленькому длинному окошку, закрытому решёткой. Взявшись за прутья красноватыми руками, из окошка выглядывал мужчина лет двадцати пяти. Пион мог видеть лишь его щёку и карий, слегка прищуренный глаз.

– Я видел, как вы летели. Действительно, замечательный конь. Копыта можно было бы спилить, чтобы хорошо продать! – говорил неизвестный узник, голос его был похож на кошачье мурчание.

– Не думаю, что тебе светит наша лошадь, – сказал Пион, чуть приблизившись к окну.

– Не прошу, так и быть, лошадь, но, быть может, вы не откажете мне в свободе? – промурчал человек, слегка улыбнувшись, обнажив свои серебряные зубы.

– Мы похожи на ваших стражей порядка? – спросил возмущённо Гиацинт, клацнув клешнями.

– Вы похожи на надёжных и честных людей, я и сам из таких, уж поверьте, а рыбак рыбака… – немного смеясь ответил узник, словно не замечая возмущения омара.

– Честные люди не сидят за стальными прутьями, – заметил Пион, постучав пальцем по решётке.

– Сидят, если темницами распоряжаются нечестные люди, – парировал заключённый.

– Не трать на него время, – сказал раздражённый Гиацинт, поворачиваясь к улочке и собираясь уходить.

– Я не думаю, что вы сможете найти путеводителя по этому миру, который был бы лучше меня, – спешно заговорил человек за решёткой, сжав прутья в руках.

– Но мы могли бы найти путеводителя достойнее, верно? – спросил Пион, обращаясь к Мухоморре и Гиацинту.

– Не думайте, что гуляющие на свободе лучше меня! В худшем случае, вас ради наживы заведут в неблагополучный район, а я не поступлю так хотя бы из благодарности! – неожиданно быстро заговорил узник, словно из рук его ускользала единственная надежда.

– Тогда расскажи, как ты оказался в темнице? – спросил Пион, поставив руки в боки и наклонив голову набок.

– Я крал у воров и нападал на сильных, – ответил он.

– Мне недостаточно красивой фразы, – сказал Пион, чуть поразмыслив и насупив брови.

– Я увёл с арены нескольких быков и дал бой матадору, одолев его, – хмуро проговорил заключённый, – теперь же меня ждёт казнь.

– У этого был повод? – спросил Пион, несколько смягчившись.

– Был ли у этого повод? – переспросил узник, немного опешив и широко раскрыв единственный видимый стороннему наблюдателю глаз, – Что за вопрос! Был ли у меня повод бросать вызов тем, кто превратил планету в терракотовую пустошь, оправдывая это правом сильного?

Пион принялся задумчиво тереть подбородок, лимонно-жёлтые пряди падали на его лицо.

– С чего бы, позволь, нам поверить тебе? – спросил хмурый Гиацинт.

Узник немного помолчал, тяжело вздохнул и, наконец, проговорил:

– Приходите сегодня вечером на арену. Перед корридой будет оглашён мой приговор.

Троица замялась. Они переглядывались друг с другом и в нерешительности переминались с ноги на ногу.

– Не стоит рисковать, – сказал Гиацинт Пиону, вновь направившись прочь из переулка, – мы ещё ничего не знаем ни об этом мире, ни, тем более, об этом человеке.

Узник тяжело закрыл глаз и вновь с досадой вздохнул.

– Нам очень жаль, – тихо произнёс Пион и последовал за Гиацинтом.

Человек за решёткой ещё долго не отпускал прутьев, а когда, наконец, отпустил и повернулся лицом к своей маленькой камере, по щеке его потекла розовая слеза. Запертый в тёмной каморке, где была лишь зловонная дыра в полу и солома в углу, он остался ждать своего часа.

Пион вёл за поводья лошадь, на которой верхом сидела Мухоморра, по оживлённой улице, рядом с ним быстро перебирал лапками Гиацинт.

– Я не думаю, что он врал, – сказал Пион расстроенно, – слишком уж идейные вещи говорил.

– Такая наивность может и погубить. Это далёкое и опасное место, не стоит доверять местным, особенно сидящим в тюрьме, – отвечал Гиацинт абсолютно невозмутимо.

– Я хочу сходить на арену. Только так мы сможем проверить его слова, и если он не лгал нам… – Пион остановился и сердито посмотрел на Гиацинта, – Его смерть будет и на твоих клешнях.

Омар вздохнул, покачав головой, и они продолжили движение. Внутри, глубоко-глубоко, Пиону не давало покоя чувство, то чувство, которое стучалось к нему на белом пляжу и в вишнёво-грибном лесу. Теперь оно было ярче, сильнее, настойчивее.

Они продолжали идти через запахи паприки и фруктов, наполняющие улицы. Красный диск солнца плыл над горизонтом, оранжевое небо нависало над алым городом. Пион, с которого пот стекал ручьём, держал в руках своё пончо, под которым скрывалась рубаха грушевого цвета. Троица стояла на площади, вымощенной киноварем. Слева от центра её возвышался храм, украшенный острыми шпилями, начинающимися от земли и становящимися, сводясь, всё выше. Ворота украшались колоннами с вычурными ордерами, горгульями и барельефами, на которых были высечены люди, облачённые в доспехи: шлема с пёстрыми плюмажами, пластинчатые панцири. Пион был совершенно поражён высотой и мощью сооружения. Своим молчанием оно заглушало гул толпы, торговцев и стражей, а своим размером заставляло душу трястись и трепетать. Зрачки Пиона расширялись, он оказался совершенно пленён. Стоило ему случайно перевести взгляд вправо от храма, как челюсть его отвисла от ещё большего восхищения. Главным украшением площади была круглая, монструозных размеров арена, выложенная из красного булыжника и терракоты. Своды арок и ворот, кажется, превышали высотой даже храмовое здание. Медленно, не молвя ни слова, очарованная троица шла к главным вратам. Пион обернулся, чтобы заглянуть в лицо Мухоморры, он увидел её заворожённое, аккуратное лицо с чуть приоткрытым ртом, увидел, как в её широко раскрытых тёмных глазах отражаются звёзды и алая краска. Гиацинт, в свою очередь, хотя и был столь же сильно поражён, старался более держать на морде брезгливость и пренебрежение.

Внутри, плывя по человеческому потоку, они пробирались на верхние ярусы, поднимаясь по высоким ступенькам наверх. С улицы послышались хлопки салюта, а в нос Пиона ударил кислый запах пота, смешанного с духами, исходящий от тысяч и тысяч проходящих мимо людей.

Наконец, когда они оказались на одном из верхних ярусов, перед ними предстала внутренняя часть арены – песчаный круг, очерченный барельефами, на которых могучие атлеты забивают быков копьями, мечами и шпагами. В полыхающее небо летели фейерверки, взрывающиеся сотнями чёрных искр.

– Я никогда не видел ничего подобного, – сказал Пион, – и это… Так прекрасно!..

– Пожалуй, что и тот, кого мы ищем, думал так же, – возразил Гиацинт, ставший особенно хмурым.

Мухоморра же, когда очередная партия салютов была запущена, вдруг радостно завизжала и запрыгала, хлопая в ладоши.

– Если бы хоть одному зверю такое удовольствие доставляли надвигающиеся человеческие страдания! – с обидой и даже некоторым отчаянием простонал омар.

Только сейчас Пион вспомнил, что праздник медленно движется к казни, ради которой, через открывшиеся напротив главных ворота, в круг арены впустили троих человек, закованных в кандалы. Один из них нахмуренно смотрел в землю карими, слегка прищуренными глазами, на плечах его был чёрный плащ, а под ним – серый мундир. Вслед за осуждёнными на арену вышел высокий человек в жёлтых штанах, чёрных маленьких туфельках и оранжевом кителе с золотыми галунами. В руке он сжимал свиток, украшенный печатью с мордой быка. На нижних трибунах в роги и трубы задули музыканты в такой же форме, разве что с эполетами на плечах. Гул толпы затих.

– Эти, что без одежд позорных, – начал звонким голосом человек со свитком, указывая на узников, выведенных вперёд, за исключением того, кто был в чёрном плаще, – были разбойниками, покусившимися на жизни человеческие и их имущество, и за то должны быть казнены.

Загремели барабаны. Из боковых ворот арены на песок вышли верхом двое пикадоров, одетые в алые мундиры и шляпы, держащие в руках пики. Разогнавшись как следует, подняв песок в воздух лошадиными копытами, они съехались, и на пике каждого оказалось по снесённой человеческой голове. Толпа и Мухоморра разразились ликованием, Гиацинт с совершенно мёртвым взглядом смотрел на происшедшее, а Пион от ужаса закрыл глаза рукой и отвернулся.

– Сей же, – продолжил глашатай, указывая на оставшегося приговорённого, – повинен в том, что из ложной идеи, принижая человеческое достоинство и величие, погубил настоящего мастера тавромахии, выпустив на волю боевых быков. За то полагается ему быть позорно растерзанным!

Толпа загудела ещё громче, звучали аплодисменты, а из боковых ворот выбежали двое красных быков с чернющими глазами. В этот момент Пион открыл глаза и взгляд его столкнулся со взглядом осуждённого на смерть. Пион открыл рот и протянул вперёд руку, будто надеясь дотянуться до него, но в этот момент узник перевёл взгляд на одного из быков, спокойно и расслабленно улыбнувшись ему. Бык разогнался, заревел и в следующий миг поднял на рога человека, изо рта и живота которого полилась кровь. Следующим взмахом головы бык уронил его на песок, после чего второй тут же подбросил его в воздух, разорвав его бок. Зрители взорвались овациями, а трубы торжественно загудели.

“Судьба!” – прозвучало в груди Пиона. В тот момент чувство, преследовавшее его от встречи с Гиацинтом, закричало в нём, закричало одно-единственное слово – судьба. “Я встретился и с ним для чего-то”, – повторял себе он, когда пазл в голове стал складываться. В это время арена затихла, лишь лёгкая и напряжённая барабанная трель висела в воздухе, пока из главных ворот не выплыла мощная фигура в красном плаще, увенчанная шлемом из бычьего черепа.

– Это он! – воскликнула Мухоморра.

Пион опомнился, встряхнул медовой гривой и вновь обратил взгляд на происходящее на арене. На песок вновь выскочили пикадоры, держа в руках яркие багровые знамёна. Под гул толпы, пение труб и гром барабанов они выскакивали круг, приветствуя главную фигуру представления. Выйдя в центр, герой вечера одним движением руки сдёрнул с себя плащ, бывший внутри розовым. Тот, за кем охотился Пион, стоял теперь перед ним, словно одетый в само торжество. На его чёрном мундире блестели коралловые галуны, на руках сияли гранатовые наручи и наплечники, а мощные ноги плотно облегали пурпурно-розовые шоссы, поверх которых были надеты высокие чёрные сапоги.

Гиацинт щёлкнул клешнёй возле одного из зевак, восторженно смотрящих на арену. Мужчина повернулся и вопросительно посмотрел на омара.

– Кто это? – спросил Гиацинт, указывая клешнёй на арену.

Мужчина даже немного впал в ступор от вопроса. Пару секунд он тупо смотрел на омара, вздрогнув затем и протараторив:

– Как же! Не знать его? Ах, вы не из нашего мира, но ведь слава его доходит и к далёким звёздам! Это лучший из матадоров, тот, кто подчинил себе дикую природу! Никто не почитается так, как он, даже городские власти считаются с ним!

– Но нам даже не известно его имя, – сказал Пион, посмотрев на мужчину.

Тот ещё больше раскрыл глаза и открыл рот, совсем сражённый таким невежеством.

– Не знать Зверобоя!.. – полушёпотом проговорил он, отворачиваясь от Гиацинта и Пиона.

Между тем сам Зверобой встречал входящих на арену быков. Двое громадных животных смотрели на тысячи зрителей испуганными глазами. Пикадоры бросились к быкам, размахивая перед ними знамёнами и бросая им в глаза песок из-под конских копыт. Туры взбесились, стали подниматься и брыкаться, один из них, разогнавшись и встряхнув рогами, влетел в лошадь, одним движением головы перевернув её и вспоров её брюхо. Пикадор, оказавшийся под тяжёлой тушей, уже не мог выбраться, а прочие разбежались. Когда матадор остался один на один с разъярёнными турами, он взмахнул шпагой, накинув на неё свой плащ, вытянулся в струнку и взглянул на одного из быков исподлобья. Взгляд его, кажется, был столь же остр, сколь и шпага. Бык вновь разогнался и побежал на матадора, чем ближе они становились друг к другу, тем тише становилась заворожённая толпа, а в момент, когда бык едва не поднял Зверобоя на рога, тот развернулся вокруг себя так, что бычья голова прошла всего в сантиметре от его бедра, и тогда толпа взорвалась ликованием. Тогда тореро вновь взмахнул шпагой, приглашая к удару следующего тура, который уже вовсю летел на него. На сей раз матадор, вновь выждавший до самого последнего момента, подпрыгнул невероятно высоко, оседлав быка. Алый тур, испуская из раздувающихся ноздрей пар, крутился вокруг себя, прыгал и вертел головой, пытаясь сбросить матадора, но тот прочно держался на его спине, раскинув руки в стороны и наслаждаясь всеобщим ликованием. В следующий миг он вновь грациозно подпрыгнул, на сей раз плавно встав на бычью спину и вновь изящно раскинув руки, ожидая оваций.

Пион смотрел на всё так, словно его заколдовали. Он не мог оторвать глаз от движений матадора, не мог понять, как ему удаётся держаться на быке, уходить от его рогов в последний миг. Всё это заставляло сердце Пиона биться в восторге, но разум его говорил: “Всё это – совсем не правильно”. Зверобой же продолжил своё представление, подняв вверх шпагу и, оттолкнувшись самыми носочками от спины дикого животного, он перевернулся в воздухе и вонзил клинок в позвоночник тура, пройдя до самого сердца. Сражённый бык упал на песок, подняв пыльное облако, а матадор легко приземлился рядом, победоносно достав из туши окровавленную шпагу.

– Он выстроил свою славу на пустой жестокости, – проговорил, покачав головой, Гиацинт. В его маленьких глазках-бусинках ясно читалось сожаление и сочувствие.

Тореро же вернулся к первому быку, вновь взмахнув своим плащом, приглашая зверя к атаке. Тот лишь осторожно бродил вокруг матадора, встряхивая рогами и топая тяжёлыми копытами. Тогда сам Зверобой сделал шаг вперёд, взмахнув шпагой, удар которой бык легко парировал лёгким движением головы. Сразу после этого животное перешло в контратаку, намереваясь поднять матадора над землёй. Зверобой сделал шаг влево, но нога его оказалась под ударом. Всего одним касанием тур рассёк голенище его сапога, уронив самого тореро, выронившего своё оружие, на песок. Следующей атакой бык намеревался насадить на рога лежащего на песке человека, глаза которого, однако, сверкали твёрдостью и решимостью. Когда зрители вновь затихли в ужасе и напряжении, матадор коснулся ногой бычьих рогов и совершенно лёгким движением отвёл его морду в сторону, после чего животное затормозило головой о землю. Пион подпрыгнул и взял на руки Гиацинта, прокричав восторженно:

– Человеку такое невозможно!

Зверобой вскочил на ноги, подняв свою шпагу с плащом и нацелив клинок на животное. Тур, яростно мыча, вновь бросился в атаку, а матадор закрыл один глаз, концентрируясь на точке между головой и шеей. Ужасающая сила, гневный вихрь, весом в тонну, невероятно быстро мчался на тореро. Взгляд Зверобоя всё ещё блестел, дыхание его было совершенно ровным и спокойным. Секунды стали идти дольше, Зверобой чувствовал, будто каждый шаг бык делает минуту или две. Тишина на арене давила на тореро, перерастая в звон в его ушах. Ещё мгновенье, другое, третье. Бык оказался достаточно близко и опустил голову, чтобы затем взмахнуть ею, подняв Зверобоя в смертельном ударе. Тот, в свою очередь, сразу сделал шаг вперёд и вбок, чтобы толкнуть свою шпагу в бычью шею.

Оба участника состязания скрылись в этот миг за песчаным облаком. Мухоморра, Пион и Гиацинт переглядывались, толпа едва ли не переваливалась через ограждения, вглядываясь в круг арены. Наконец, когда облако стало опускаться, перед всеми предстал вытянувшийся в струнку матадор, стоящий совсем рядом с тушей быка, из спины которого торчала шпага и на главе которого лежал окровавленный плащ. Все, даже Пион, взорвались аплодисментами, лишь Гиацинт остался хмур.

– Позор! – прорычал он необычайно громко, перебив и гул толпы, и пение труб.

Тысячи ртов умолкли и тысячи глаз обратились к троице.

Энс