Читать онлайн В тени веков. Погребённые тайны. Том II

Глава I. За спиной

– А сколько еще есть?

– Да это последняя, ты со своими дружками уже все смёл, даже под прилавками ничего не осталось!

– А в погребе не хочешь проверить? И можешь не врать, что и там ничего нет, уж мы-то – да все вокруг! – тоже, знаем, что запасы в харчевнях всегда есть.

– Говорят нет – значит нет! Вы глухие? И чем я буду торговать, когда бураны пройдут, если сейчас все вам продам? Разбавленной вишневой брагой? Нет уж! После непогоды сюда не сразу приедут обозы, тем более с пшеничным черным элем. Забирайте, за что заплатили, и проваливайте уже, у меня и так дел по горло.

– Эх, ну что ты будешь делать, – раздосадованно махнул рукой неопрятного вида посетитель, громко шмыгнул носом, с шумом и трудом втягивая воздух, и сгреб со стола бутылки. – Пошли, что ли, в другое место, где для нас ничего не пожалеют. Тоже мне друг нашелся, – прошипел пьяница на старика и, пошатываясь, направился с дружками на выход, спотыкаясь и задевая по пути стулья.

– Вот-вот, проваливайте, пока все не разнесли тут. Совсем уже ополоумели, – от негодования пожилой и угрюмый хозяин харчевни расплескал сидр из своей кружки во все стороны. – У вас долгов по самые уши, и лирия не вытянешь за пойло, а тут – эль им подавай. Еще чего, я его кому другому продам подороже или сам выпью, – и, будто для подтверждения собственных слов, он достал одну из спрятанных бутылок с заветным напитком, откупорил ее зубами и сделал несколько глотков прямо из горла.

Смачно рыгнув, хозяин заведения вытер рот рукавом, довольно причмокнул и, шаркая, спустился в погреб. Пересчитав бочонки с пшеничным черным элем, коих оказалось больше двух десятков, он потер руки, удовлетворенный своей запасливостью, и стал прикидывать, сколько денег выручит за свое добро. Особенно в дни, когда эти места накроют безжалостные бураны.

Даже в вечно пьяном и беззаботном Мелкоутёсье, где, казалось бы, ни до чего нет дела, и где всем заправляла беспечность и расслабленность, готовились к надвигающимся белым буранам, самым жестоким из всех метелей. Сплошная белесая стена из ледяных осколков, что легко ранят плоть, и пелена тяжелого снега, из которой выбраться почти невозможно – такие бураны случались нечасто, и задевали они не только север, но и доходили до центральных провинций. Оттого-то их особенно опасались и ожидали с тревогой, подготавливаясь к ним настолько тщательно, насколько представлялось возможным. Люди запасались снедью, закрывали все сараи и хлева, утепляя их в разы лучше, чем обычно, прятали весь дворовой скарб подальше, заносили в дом поленья огромными связками. В такую суровую и жестокую безвременницу, когда часть Кордея накрывала слепая и опасная завеса, жители всех городов и деревушек не желали покидать свои жилища даже на мгновение. И в Мелкоутёсье тоже подготавливались, однако совсем в ином порядке, своеобразно, не так, как это делали в других местах. Но кому из «веселых» жителей какое было дело до того, к тому же большинство даже и не знало – каково там, в иных поселениях и городах. Всех, в особенности мужчин, заботило всего несколько вещей: хватит ли пойла в местных трактирах и у них дома и будут ли открыты бордели. Женщин же волновали еда и курильни, где они каждый день погружались в горький туман из дыма и ловили только им видимые образы, слышали голоса и растворялись в больной неге. Вернее, их заботило то «угощение», которое там подавали. По необъяснимой причине в Мелкоутёсье именно женщины тяготели к курению ядовитых трав, дурманящих разум и разъедающих душу. То, чем набивали трубки, насыпали в горячие медные сосуды и пропитывало воздух; то, что развращало сознание, заставляло путать реальность с иными мирами. Потому-то вся прекрасная – насколько позволила природа в данных краях – половина обитателей жадно и торопливо скупала сушеный остротравник, пасленовые трубочки, жженный могильник, призрачное дыхание и еще с десяток всевозможных сборов, кои в законопослушные и честные места никто в здравом уме не стал бы даже привозить. О развлечениях на площади и речи идти не могло, однако никто не сомневался, что найдутся такие, кому и на белые бураны будет плевать. О хозяйстве же почти никто не пекся, и единственным, о чем думали, являлись конюшни и склады с провизией – это-то местные на совесть укрыли. Остальное же все как лежало, так и оставалось лежать в том положении, в каком бросили когда-то – никто не утруждал себя излишней работой и заботами. Да и время, что могло уйти на «бесполезный труд», люди с большим удовольствием потратили бы – и тратили – на отдых и развлечения. И одним богам было известно, как погрязшее в лености и скудоумии Мелкоутёсье еще оставалось на плаву, ведь те чужаки, кто знал о здешних порядках, считали, что город должен был давным-давно превратиться в жалкие руины и пристанище пустоты. А сил тех немногих работящих и кое-как поддерживающих город людей, что еще добросовестно трудились и разбавляли убогую атмосферу, не слишком-то хватало.

– Пошел от меня, попрошайка. Если я не досчитаюсь чего-то в своих карманах, то найду тебя и руки переломаю.

– Так я же это… ничего не сделал, я даже до плаща твоего не дотронулся и пальцем. Мне бы немного монет, хотя бы пять лирий… или десять, – не отставал побирушка, от которого разило чесноком и кислым пивом. Мужик, кутаясь в тяжелые одежды, шел по пятам и буквально путался под ногами, так и напрашиваясь на пинок.

– Не дотронулся, это верно, но пока ты последний, кто крутился рядом, – Манрид развернулся и локтем двинул в челюсть надоедливому проходимцу. Тот охнул и повалился в сугроб под стеной одного их домов. – Что, мало? Еще добавить? Вот этим я могу поделиться с такими, как ты, этого добра у меня полно. Проклятый ублюдок, проклятая дыра, – рыжебородый бросил полный отвращения взгляд на местный отброс и продолжил вышагивать по захламленным трущобам туда, где несколько дней назад встречался с Дари.

За главарем неспешно вышагивал Фес, то и дело крутя головой во все стороны и оборачиваясь, проверяя, не следит ли кто за ними. Хоть в том и не было никакой нужды, ведь бандитов здесь никто не знал, да и едва ли они вообще кого-то интересовали, разве что их кошели.

– Не доверяю я этому дорожнику, – вдруг произнес Костяной Фес, глядя на появившийся на горизонте уже знакомый бордель. – Слушай, откуда нам знать, что он не водит нас за нос? И где достает сведения, непонятно. Подумай, как хорошо ты его знаешь, Манрид? Может он ошибся, нашел не ту, и знает об этом, но лжет и сдирает с нас деньги за обман. Его бы стоило проверить, а еще лучше – взять с собой, потаскать по дорогам, чтобы лично привел к той самой Илилле, которая со своим дружком напала на нас в горах. Могу поклясться своей головой, что он откажется, а когда до нас дойдет, что провели, его ветром сдует из города вместе с метелями.

Парню казалось, что опасался он не зря, ведь нигде и никогда еще не видел бродяжек-соглядатаев, которые с такой легкостью выискивали нужных людей, о коих неизвестно вообще ничего. Даже иголку в стоге сена отыскать было бы проще, чем незнакомцем, похожих на невидимок. Но с другой стороны, назойливый внутренний голос, нашептывающий и напоминающий о странной силе, коей владела Илилла, не давал покоя, и в такие моменты желание, чтобы Дари оказался прав, становилось намного отчетливее и сильнее.

– Заткнись, – рявкнул рыжебородый, не оборачиваясь. – Если ему доверяю я, то и тебе придется. Это не какой-то мелкий барыга с придорожной ярмарки, он знает свое дело. Как и знает то, что если задурит голову, то ему конец – я и глазом не моргну, быстро прибью, как поганого клопа. И сейчас мне плевать, откуда и что он берет, пусть хоть из требухи, хоть в Бездне, хоть еще где, волнует лишь результат, а он есть. Времени и охоты у меня лично нет вынюхивать что-то, от чего пользы и выгоды никакой, и врага в его лице наживать не собираюсь – он еще может пригодиться. Так что, помалкивай и не суйся, куда не просят, лишний раз. Получаем, что нужно, и сразу же убираемся отсюда.

– Давно пора, от этого места меня уже тошнит, здесь даже хуже, чем в вонючем сарае ублюдка Халия, – ухмыльнулся Фес, искоса посмотрев куда-то в сторону.

И это было чистой правдой. До сего дня Костяной считал дом скупого и безумного Халия, с которым у всей банды имелась связь на случай, если понадобится помощь, самым поганом местом на всем Кордее. Пока не оказался здесь. Так вышло, что однажды шайке Железного Кулака «посчастливилось» засесть у одинокого травника, но позже они пожалели о сделанном выборе, когда выяснилось, чем на самом деле жил одинокий и жесткого нрава старик. Даже Манрид не скрывал раздражения и недовольства, деля сарай, где их разместил хозяин, с распотрашенными тушкам животных и оскверненными телами мертвых людей. Да, Халий не брезговал грязным искусством общением с почившими всеми доступными непотребными и омерзительными способами. Повсюду стоял жуткий смрад разложившейся плоти, на который слетались насекомые, и находится в сарае было просто невыносимо. Но Манрида тогда беспокоило не столько необычное занятие старика, сколько то, что тот мог сделать кого-то из его людей своим очередным средством для нечестивых опытов. Коварный, жестокий и безнравственный хитрец, облачавшийся в личину немощного отшельника, выбравшего уединение в лесах, был способен на что угодно, и его вряд ли остановили бы приятельские связи. Но все же, несмотря на грязь, вонь и беспорядок, тот злосчастный сарай не шел ни в какое сравнение с улицами Мелкоутёсья, в котором рыжебородому с приспешником пришлось безвылазно сидеть все это время.

Они остановились на одном из пришедших в упадок постоялых дворов, ожидая вестей от Дари, которого, как выяснилось, не так просто найти в городе, как и связаться. Тот, если и был в стенах, а не за воротами, был просто неуловим. Любые попытки как-то выйти на соглядника увенчивались одними провалами. Манрид же, не отличающийся терпением, желал побыстрее узнать нужные, как воздух, сведения и свернуть сделку, и не раз пробовал разузнать у местных, где Дари, и даже получал ответ. Но стоило ему явиться на место, чтобы поторопить приятеля с выполнением работенки, как натыкался на пустоту или запертые на замок двери. Однако сегодняшним утром обстоятельства сложились крайне удачно и очень кстати: в ранний час какой-то мальчишка, орущий во всю глотку и вымогающий деньги и ценности, принес записку от Дари. Бесцеремонно ввалившись в комнату, где обосновались бандиты, и уже после выяснив, не ошибся ли, мальчишка нехотя вручил послание, и то только тогда, когда получил пару монет. Но Манрид заплатил назойливому мальчугану не по доброте душевной, а для того, чтобы тот скрылся с его глаз и больше не появлялся. Из полученной записки рыжебородый узнал об отличных долгожданных вестях, и, зная, что соглядник уже точно ждет на месте, не откладывая дело в долгий ящик, решил наведаться к нему как можно раньше.

– Смотрите-ка, у кого-то уже зуд в штанах! – послышался хриплый язвительный голос – пошлые шутки здесь, в «Лоне богини», как и других подобных заведениях, были в ходу. – Я свободна… пока свободна, могу сразу обоих обслужить.

На потертых подушках в дальнем углу главного зала, в клубах табачного дыма и в свете тусклого красного фонаря, лежала полураздетая девка и насмешливо смотрела на вошедших бандитов. Рядом с ней в непристойной позе сидела другая девица и потягивала из стеклянной миски горячее тминное молочко, которое притупляло и снимало боль и, что самое главное, избавляло от ненужных проблем. Большинство шлюх что здесь, что во всем Хиддене, не могли зачать, но не от природы, а стараниями тех, кто ими торговал и владел. Всех женщин, которые попадали в бордели или даже еще до того, как оказывались в них, регулярно заставляли пить тминное молочко и есть толченые семена сонного птичника. А если кто-то отказывался, то хозяева живого товара для плотских утех насильно опаивали и закармливали женщин, и тогда не обходилось без грубой силы и жестоких побоев. Эти растения настолько отравляли тела блудниц, что они уже никогда не могли стать матерями. А их молоко, которым иногда наливались их груди – оказалось, что дурные травы имели и такой странный эффект, – было отравленным. А тем женщинам, на которых по необъяснимым причинам не действовали растения, как должно, приходилось пить серый тминный напиток всякий раз после обслуживания очередного гостя. И выбора особого не было: или шлюх силком тащили к черным повитухам, которые имели отношения к жизни столько же, сколько работорговцы к морали, и тогда приходилось несладко. Ведь нередко бедняжки помирали там же, в тесных комнатках, в лужах собственной крови, или же их внутренности оказывались настолько изуродованными, что мучения и боли не покидали до последних дней. Или же им приходилось постоянно пить тминное молочко, от которого нередко случались отравления и впадание в беспамятство. И, конечно же, блудницы выбирали второе, и пусть в таком убогом, жалком и безвольном виде, но они сохраняли себе жизнь, до которой, увы, никому не было дела в этом мире.

– Эй, да это же те чужаки, что к Дари приходили недавно, – заметила вторая девка, чуть наклонившись вперед, окинув при этом визитеров презрительным взглядом. В грубой девице Манрид узнал ту, что соглядник гнал в шею в их предыдущую встречу. – Слышь, они не за этим здесь, Ми, а опять к этой скотине пришли. Этот Дари-недоумок непонятно чем тут занимается, и тащит сюда тех, кто даже и не думает развлечься, а только запирается с ними наверху. На месте хозяев я бы давно его отсюда вышвырнула и еще ободрала бы до нитки. В прошлый раз он мне не доплатил! Тварь. Еще и угрожал… чтоб ему в пекле гореть… И этим двоим тоже…

Ее речь звучала бессвязно, язык заплетался, однако она продолжала сыпать оскорблениями и говорить все, что давно засело в ее голове, забыв об осторожности.

– Разве вам неинтересно? – Ми поднялась с подушек и, бесстыдно поглаживая огромные груди, подошла к рыжебородому. – Я могу такое, чего не могут другие, вы не пожалеете. И цена за мои умения небольшая, намного меньше, чем у любой другой. Или у вас обоих какие-то проблемы? Что, куцые? А так и не скажешь… по тебе точно… Давай проверим?

– Где Дари? – Железный Кулак перехватил руку шлюхи, едва та потянулась к его промежности, и крепко сжал, да так, что девица вскрикнула от боли. Уничижительные слова, за которые большинство мужиков, особенно северяне, не раздумывая, заставили бы жестоко поплатиться того, кто осмелился их произнести, пробудили и в без того несдержанном и злопамятном Манриде настоящую лютую бурю.

– Где, где? Где и прошлый раз, или у тебя ветер в башке гуляет? – отозвалась другая. – Ничтожество без…

– А ты прикуси язык, пока его не вырвал с корнем.

Девица лишь криво усмехнулась на угрозу, ведь приходилось слышать такие по десятку на дню, и сейчас брошенные в ее сторону слова не вызвали ничего, кроме смеха. Она, как и остальные, прекрасно знала, когда стоит помалкивать, когда грозные речи могут перейти в дело, и когда стоит опасаться, но к тому, что сказал Манрид, это не относилось. Так казалось. На шум и громкие разговоры вышла тучная женщина в сопровождении такого же необъятного мужика. Но оба совсем не выглядели, как те, что работают за кусок хлеба, продавая себя, скорее наоборот. В добротных дорогих одеждах, с лоснящимися лицами, с прямым и жестким взглядом, дающим каждому понять, что они никого тут не боятся. Что они – хозяева, а не вещи. Разразившись гневной тирадой и раздраженно оценив представшую в зале сцену, парочка велела шлюхам убраться вон и не высовываться. Однако через секунду владельцы "Лона богини" изменилась в лицах, и небрежно и с наигранной учтивостью, точно разыгрывался дешевый уличный спектакль, сообщили, что дорожник сейчас наверху в самой дальней комнате. Провожать, разумеется, никто не стал, но это и не понадобилось.

– Пошли, – скомандовал главарь Фесу, не думая даже выразить благодарность держателям борделя за прием.

Нужная комнатушка нашлась быстро. На удивление, по пути никто из назойливых дарительниц земных наслаждений не приставал, не тащил за собой, обещая такое, что лишь во снах привидится. Только несколько обнаженных и слишком веселых баб, хохоча, пробежали мимо и скрылись в первой от лестницы комнате. Непривычная тишина накрыла заведение, словно все, кто обитал в нем, чего-то остерегались и теперь старательно притворялись, что тут никого нет. Что жизнь вымерла и ее не стоит даже пытаться выискивать.

– Ну что, совсем терпения не осталось? Не успел отправить к тебе оборванца, как ты уже тут, – Дари облизал пальцы, вымазанные в жиру, и, прищурившись, глянул на возникших на пороге бандитов. – Деньги принес?

– Сначала давай решим мои дела, а потом разберемся с твоими, – рыжебородый, не скидывая уличной накидки, без приглашения уселся напротив соглядника, который вновь принялся поглощать сочное горячее мясо, рассуждая о том, что некуда спешить.

Рядом с ним небрежно лежали дорожные одежды, на полу же под ногами валялись какие-то тканевые свертки и узелки, среди которых виднелись небольшие свитки без печатей и бумаги, перетянутые веревками. Беспорядок выглядел так, будто Дари или только что явился, или, наоборот, собирался куда-то. Фес, чувствовавший себя, как дома, прошелся по комнатенке, затем развязно устроился на помятом лежаке и закинул ноги прямо на низкий стол. Нахально взяв прямо из-под носа Дари кусок мяса, он принялся его жадно поедать, сверля при этом глазами дорожника. Тот лишь ядовито оскалился, наблюдая за приспешником Железного Кулака.

– А знаешь, мне начинает нравится этот умник, готов поспорить, что он стоит больше, чем все, кто у тебя под ногами трется и задарма жрет хлеб.

– Так и есть, – отрезал Манрид и нервно постучал пальцами по столу.

– Ладно, пусть будет по-твоему. Знал бы ты, чего мне стоило выследить твою девку, куда и к кому пришлось ездить, где таскаться. Оказалось не так-то просто проследить ее путь, потратиться пришлось немало, – Дари вытер руки и стал копаться в котомках. Несмотря на беспорядок, он аккуратно перебирал вещи, особенно бумаги, которые, по всей видимости, являлись довольно ценными.

– И что мне с того? Намекаешь на то, чтобы я заплатил больше? Ты и так заломил немалую сумму, а теперь просишь еще? Осторожнее, Дари, жадность дорого может обойтись.

– А голова у тебя, смотрю, до сих пор хорошо варит. Но стоит понять одну простую вещь, дружище: хоть дело и сделано, а не мешало бы за непредвиденную работенку, которую мне пришлось проделать, чтобы все разнюхать, накинуть. Ты-то свое получишь, и я даже не знаю, сколько поимеешь с того сверху, а я могу и в накладе остаться, а так не пойдет. Нет. Хм, ты бы точно не стал так дергаться и возиться с какой-нибудь грязью. Так что же все-таки происходит? – Дари, наконец, достал несколько исписанных листов – судя по всему, в них содержалось то, что еще удалось узнать, – и карту. Расплывшись в мерзкой заискивающей улыбке, он протянул записи Манриду. – Поделись тайной.

– Если тут есть что-то полезное, то можешь не трястись за свой карман, – заявил Костяной, бросая объеденную кость назад на тарелку. – Остальное – не твоего ума дело.

– Думаешь? Меня все касается, Фес, и если захочу, то узнаю всю подноготную, и даже не понадобится из кого-то что-то вытягивать. Не стоит так пренебрегать таким человеком, как я, если, конечно, не охота превратить свое существование в бесконечные игры в прятки и вечно скрываться.

Худое и хмурое лицо Феса исказила злоба: он сжал и заскрежетал зубами, от чего рот перекосился, и тут же почувствовал, как печати на спине уже начали нагреваться и жечь изуродованную плоть. И только присутствие Манрида останавливало от ответа на неприкрытую угрозу. Парень цокнул языком, брызнув при этом слюной; побороть себя и успокоиться было непросто, но необходимо, однако мысленно представлял, как выбивает все высокомерие, дурь и разговорчивость из соглядника.

– Договорились, – Железный Кулак вырвал стопку бумаг из рук Дари, – ты получишь свои деньги, и я добавлю еще, но только за то, чтобы ты навсегда забыл о нашей сделке и вообще обо всем, что происходило и стало известно, ясно? И больше не заикайся об этом.

– Ну-у… Хоть сейчас вопрос уже далеко не в деньгах… я согласен, – дорожник громко хлопнул в ладоши. – В конце концов, это всего лишь простое любопытство, которое трудно подавить, зная, что происходит нечто достойное внимания. Это щекочет нервы, будоражит воображение. И я не верю, что ни тебе, ни твоему вспыльчивому приятелю подобное ощущение неизвестно. А ты, Манрид, любишь копаться в чужих делах, лезть в чьи-то секреты и получать из них выгоду, иначе бы жил совсем при другом положении. Взять хотя бы дом…

– Я тебя понял, так что, заткнись уже, – огрызнулся рыжебородый, убирая в потрепанную суму бумаги и раскладывая на столе карту. – Лучше объясни мне направление.

– Я и забыл, что ты плохо знаешь Хидден. Тут почти, как на твоей родине – все незнакомо, – ехидная улыбка растянулась на лице Дари. Однако, предвидя для себя скверные последствия от неуместной остроты, которую никто не оценил, он отшатнулся назад, округлил глаза и прижал указательный палец к губам, демонстративно показывая, что он помалкивает. Однако через секунду странная ужимка, как и выражение на лице, исчезла и соглядник мгновенно помрачнел, а голос его стал совсем другим, холодным и металлическим. – Ладно, смотри и слушай внимательно, дважды повторять не стану. Это красная линия обозначает Буреломную дорогу, она пересекается вот здесь с Окольной тропой синего цвета. Отсюда же до нее ведет вот эта тропа, она короче всего, поэтому доберетесь до места быстро.

– И что? – покачал головой Фес, наклоняясь над столом и всматриваясь в карту.

– А то, что вам нужно выйти сюда, – Дари провел пальцем по смятой бумаге и остановился на толстой черной линии, – на дорогу Старейших. Мои источники точно указали, что тех, кого вы ищите, были замечены последний раз там. А до этого их видели здесь и здесь, – он продолжал петлять по карте. – Но если они оказались на дороге Старейших, то совсем легко догадаться, где они появятся очередной раз.

– Хочешь сказать, что… – Костяной Фес оборвал фразу, замерев ненадолго, но тут отмахнулся и скривился о недовольства. – Какой в этом смысл и толк, ведь когда мы выйдем на ту дорогу, то тварей и след простынет. А те земли?! Да там затеряться можно, это тебе не тутошняя дыра, где все продувается насквозь и, которую обойти можно меньше, чем за день. Сдается мне, твои источники дурят нас.

– Клянусь своим хозяйством, все точно, как у алхимиков. Но есть еще кое-что, что добыли для меня вездесущие глаза и уши. Это упростит вам всё, – дорожник облокотился о стол, подался вперед и с ядовитым и самодовольным видом почти неслышно прошептал Манриду то, от чего главарь в голос расхохотался.

– Бездново пламя! Почему сразу не сказал? – Железный Кулак с жадностью осушил за раз кружку с пойлом, будто жажда мучила не первый день. – Зачем надо было ходить вокруг да около, когда все так просто?

– Действительно, просто. Но следуя прочерченному пути, можно сэкономить много время, даже если решите выступить не прямо сейчас. А если боги окажутся на вашей стороне, то еще и получится застигнуть врасплох, наступить на самое горло твоим новым друзьям… или кто они там тебе. Когда они совсем не будут ожидать и не смогут ускользнуть. Так что, советую вбить в голову все, что я скажу и покажу еще.

– Боги? Да пошли эти боги, они тут точно ни при делах, как и всегда, – прошипел Костяной. – Боги… Чтоб им сгинуть.

Манрид и Фес еще какое-то время слушали Дари и внимательно изучали карту. Многое, о чем поведал соглядник, стало настоящим открытием, как те же скрытые лазейки и тропки, даже то, к каким людям можно обратиться и довериться там, куда им предстоит попасть. Оставалось надеяться, что дело выгорит. Ведь на кону стояло больше, чем личная месть.

Вскоре все вопросы были утрясены и стоило выдвигаться.

– Не стану настаивать, но раз мы разобрались со всем, то стоит это отметить, – дорожник лукаво прищурил один глаз и покосился на дверь. – Вы в Мелкоутёсье! А побывать здесь и не насладиться его гостеприимством, какое только тут найдешь, легко можно приравнять к ужасному преступлению или дикой непростительной провинности. Жрать – вы уже жрали, могу поклясться, что успели и напиться где-нибудь в закоулке, да так, что потом все кишки из вас полезли. Признаю, что презираю всю ту грязь, что заполнила собой этот бордель и остальные заведения тоже, но иногда хочется замарать себя в ней. Шлюхи тут на любой вкус, и делать с ними можно все, что душе угодно – их-то уж точно ничем не удивишь. Так что? Когда-то ты, Манрид, не пропускал мимо ни одной потасканной девки. Слыхал, что однажды даже хотел на такой жениться…

– Что несет это выродок? – Костяной непонимающе посмотрел на главаря.

– Правду. Тогда я только и умел, что думать членом, а та тварь неплохо это учуяла, и решила охомутать, – Железный Кулак вытер рот бородой и развалился на лежаке. – Ладно, Дари, посмотрим, что тут за бриллианты водятся.

– Другой разговор!

Дорожник вышел за дверь и без всякого стеснения и в самой грубой и грязной форме проорал нечто непристойное с лестницы, затем спустился и позвал хозяев заведения. Внизу послышались возня, брань, шаги. Вскоре на второй этаж тучной бабищей была пригнана пятерка девиц, которые оказались свободны.

– Давай этих двух, – Манрид уверенно ткнул пальцем в сторону тех, что сегодня «встретили» его с Фесом, когда они вошли в бордель, и кивнул хозяйке. Рыжебородый недобро оскалился, смерив взглядом одну и вторую, от чего девки сразу как будто сжались, но возразить не посмели, хоть уже и чувствовали, что ничего хорошего им не сулит развлечение с чужаками. – И еще самую уединенную комнату, что у вас есть – не хочу, чтобы кто-то помешал.

Время неумолимо утекало, даже вечно беспечные и не следящие за часами горожане, для которых дни и ночи смешались в одно целое, а каждая минута ценилась не больше, чем рыбья требуха, это заметили. Почувствовали.

Порывистый злой ветер дул в спины двум фигурам, стремительно покидавшим Мелкоутёсье и направлявшимся в сторону Бездыханных равнин, в свое надежное укрытие. За вечно распахнутыми настежь воротами Манрид и Фес оседлали лошадей, которых им за сдельную плату продал сонный конюх, и, не оглядываясь, двинулись подальше от грязного городка. На поясе рыжебородого красовалось порванная тонкая нитка поддельного жемчуга, на застежку которого накрутились спутанные и слипшиеся от темной крови волосы. Грязно-багровые потеки осквернили собой и нежный перламутр сколотых бусин, придавая жуткую уродливость украшению, которое еще час назад висело на шее одной из блудниц. Рядом же с остатками дешевого ожерелья болтался почти под корень отрезанный язык, с которого все еще капала кровь. На грубом лице рыжебородого тенью легло мрачное удовлетворение, а уголки губ едва тронула мерзкая улыбка, что не смогло ускользнуть от взгляда Костяного, который небрежно вытирал руки о жесткий мех накидки. В его голове до сих пор звучали нелестные реплики наглых девок, насмешки и откровенные оскорбления, но это уже было не так важно, как и их мольбы и слезы. Две жалкие жизни – кому они нужны? И единственным напоминанием о том, что когда-то в какой-то поганой дыре существовали две треклятые потасканные девки, не умеющие вовремя заткнуться, являлись маленькие трофеи, что прихватил с собой Железный Кулак. И бандитам было уже все равно, что творилось в борделе, и они не слышали брани, проклятий в их сторону и крики хозяев «Лона богини» и других девиц, толпившихся в подпольной комнатке. В той самой, где развлекались бандиты, и где остались лежать два бездыханных тела, на коих живого места не было. Хитрец же Дари, почуяв, что к чему, успел улизнуть из заведения вовремя, однако гнев жадных и беспринципных владельцев не миновал и его. Те разразились обещаниями разделаться с ним за то, что «он привел диких животных сюда и те испортили товар». Однако дорожник знал, что вскоре люди остынут, и за небольшую компенсацию все забудут, и он снова станет желанным посетителем. Впрочем, как случалось уже не раз.

Темень сгущалась над равнинами. И к моменту, когда Манрид и Фес добрались до логова, землю накрыла глубокая ночь, лишенная луны и звезд – с приходом мглы наплыли и снежные тучи. И все же природа смилостивилась над бандитами, и пока они не переступили порог убежища, снег и не подумал сорваться. Его и без того хватало на полях, на подступах к нему и на дороге, ведущей к бывшему рабочему бараку. С трудом пробравшись через сугробы, двоица буквально ввалилась в дом – перекошенная дверь успела примерзнуть в углу и пришлось попотеть, чтобы ее открыть. На настойчивые стуки и крики никто из шайки не явился, что незамедлительно привело Железного Кулака в ярость. Он считал, что даже посреди ночи – да когда угодно – и при любых условиях, пусть хоть явится сама смерть, его люди должны быть на своем посту, не спать, не пить и не есть, если их «вожак на охоте». И он не терпел, когда нарушались его порядки и правила, которые он установил еще задолго до того, как те, что сейчас грелись о очага, попали к нему в банду. И если бы в былые времена рыжебородый не взял все в свои руки, не накинул незримую удавку на шею каждого, кто тогда помыкал им и вытирал об него ноги, то он давно бы сгинул. Так вышло, что считаться с ним стали лишь в момент, когда он показал истинную свою сущность, а поскольку страх и пощада были ему чужды, то подмять каждого под себя ничего не стоило. К счастью, Манрид никогда не брезговал пускать в ход грубую силу, и еще в молодости ему нравилось смотреть, как те, кто перечит ему, умываются собственной кровью. Однако сейчас, спустя столько лет, он начинал жалеть, что прежних людей, которые некогда пополняли ряды его приспешников, уже нет, а вместо них – ленивый сброд. Не считая верного Феса, которому доверял, как себе.

На пороге их встретила пустота и полумрак: стул, который должен быть всегда занят, одиноко стоял где-то в стороне от стола, на котором догорал свечной огарок. По деревянной столешнице растекся, успев наползти на оставленное нарезанное яблоко, и давно застыл почерневший воск. В ту же секунду по коридору пронесся грубый гогот, послышались наперебой мужские голоса, среди которых звучали совсем незнакомые. Рыжебородый, поняв, что в его логове сейчас находились чужаки, издал неприятный гортанный звук и ринулся вперед по коридору.

– …а я и говорю ей, что лучше меня у нее мужика еще точно не было. А эта дрянь взяла и заплатила мне! Подзаборная девка заплатила тому, кто сам платить должен! Нет, вы такое видели когда-нибудь? – вещал какой-то коренастый мужик с огромным шрамом на лице, взобравшись на стол.

В одной из комнатёнок, служащих и столовой, и спальней, и кладовой одновременно, под звуки звенящих бутылок, треска поленьев в очаге и отвратительного оглушающего хохота наперебой горланили остатки шайки Манрида в компании неизвестных персон. Рядом с Долтом, что уже порядком охмелел от выпитого и явно едва держался, чтоб не свалиться на пол, сидели двое неопрятного вида нескладных верзилы и перебирали охотничьи ножи. По столу вместе со шрамированным расхаживал, пританцовывая, какой-то юнец. У самого очага вместе с другими приспешниками рыжебородого расположились еще трое мрачных чужаков, выглядящих гораздо серьезнее остальных незнакомцев. Они то и дело что-то перебирали в своих кошелях и демонстрировали это бандитам, а те только одобрительно кивали. Единственный, кто не принимал участие во всеобщем веселье и гулянке, был Уден, который спокойно и молча сидел в стороне и с ядовитой ухмылкой наблюдал за происходящим.

Воздух рассекло лезвие маленького ножичка без рукоятки; стремительно вращаясь, оно пронеслось перед носом одного из сидящих за столом людей и вонзилось в оловянный кувшин, стоявший у ног незнакомого паренька.

– Эй, ты что творишь? Еще немного, и мне пришлось бы выковыривать нож из себя! – брызнул слюной ошарашенный и перепуганный чужак, и тут же соскочил со стола. – Ты вообще кто еще такой?

– Сейчас ты узнаешь, кто, – прошипел рыжебородый и медленной тяжелой поступью прошел в комнату. – Сейчас вы все узнаете.

– Манри-ид! – внезапно воскликнув, протянул Долт, лениво вставая с места и поднимая над головой кружку с медом, приветствуя главаря. – Мы уж думали, что ты провалился в Бездну вместе с Фесом. Думали, вас повязали и гниете где-нибудь в подземелье или крыс кормите.

Люди Железного Кулака, едва тот подал голос, напоминая о себе, моментально оживились, стали молча и удивленно переглядываться, точно перед ними стоял не человек из крови и плоти, а призрак из глубин небытия. Кто-то чуть ли не на полусогнутых тут же принялся суетиться, крутиться перед ним, попутно что-то болтая и объясняя, распыляясь, что они «все задницы себе отсидели тут». Незнакомцы же напротив притихли, настороженно разглядывая неожиданно и так некстати вернувшегося главаря, о котором успели узнать достаточно. Трое мрачных личностей у очага, как один, нахмурились и развязно развалились на стульях, оценивающе сверля того, на кого они теперь должны работать, как им обещали.

– А мы тут решили выпить за новых людей, – присвистнул долговязый, обводя рукой присутствующих и облокачиваясь на одного из детин. – Нас стало слишком маловато после того раза, а шесть человек – это несерьезно… Это не банда никакая…

Костяной Фес, вытерев рукавом лицо от растаявшего снега, мельком посмотрел на пришлых и, похлопав по плечу рыжебородого, неспешно направился к огню. Сняв на ходу мокрые одежды и рубаху, будто намеренно оголяя свои шрамы-печати на спине, чтобы их видели все и каждый, он прошел прямо мимо хмурой троицы и пристроился у теплой каменной стены.

– Мне кажется, или что-то тут без нас поменялось? Не припоминаю, чтобы здесь околачивались незваные рожи, да и порядки вроде были другие. А ты, Манрид? – Костяной плюнул в огонь и непринужденно стал стягивать сапоги и разминать замерзшие ноги, хрустя искривленными пальцами.

– Кто посмел? – лицо главаря вмиг побагровело, рот искривился, а дыхание стало тяжелым и шумным. – Кто привел этот сброд сюда?!

Логово на равнинах было исключительным и особым местом, которое он считал единственно надежным, защищенным, где его точно никто не мог найти, даже если очень захотел бы. И не зря когда-то разбил здесь свой постоянный лагерь, выбрав оставленные проклятые земли, зная, что тут никто со стороны не помешает вести дела. И в одно мгновение его правила были паскудно и за спиной нарушены! Подобное Манридом расценивалось не иначе, как предательство, и требовало немедленной расправы над осмелившимся на своеволие. И мольбы никакие уже не спасли бы.

– Нутром чую, что знаю, кто это, – Фес сгорбился, чуть опустил голову и, принявшись водить языком по зубам, покосился на державшегося в тени Мора.

– Вас действительно долго не было, – непринужденно пожал плечами тот, не думая даже подняться с места и поприветствовать как следует своего вожака. – И я решил не тратить попусту время, ведь…

– Так это твоя работа? – рыжебородый оборвал на полуслове Удена. – Дай-ка я тебе кое-что объясню, – он снял с себя походную накидку, расправил одежды, будто готовился к выходу в свет, пригладил бороду и, мерно обойдя помещение, подошел к Мору.

Несколько секунд Железный Кулак просто молча нависал над ним, слушая ничего не значащие сейчас речи и объяснения. Мгновение – и послушался тупой и глухой звук удара: в жесткой руке в одночасье оказалась увесистая металлическая пепельница, которой припечатали в челюсть Удену. Парень не издал и звука и сразу же свалился на разбросанный в углу хлам, хватаясь за лицо и разбитую губу. Не давая ему прийти в себя, рыжебородый нанес еще один удар пепельницей, да такой сильный, что от нее отвалилось донышко и отлетело куда-то в темноту. Отбросив уже ненужную безделушку, Манрид обеими руками схватил Удена за грудки, вытащил на середину комнаты и изо всех сил пнул его в живот. Тот тихо застонал и сжался в комок.

– Слушай, Манрид, может будет с него, убьешь ведь, – произнес кто-то робким и дрожащим голосом. – Да и что он такого сделал-то?

– Что? Что-о?! – заорал во всю глотку главарь, метнув яростный взгляд на осмелившегося перечить. – А я тебе тоже объясню, что. Подойдешь? Или мне самому подойти? Хочешь присоединиться к нему?

Неприятного вида мужик умолк, сделал шаг назад и, скрестив руки на груди, отвел взгляд, явно не желая мешать внезапной экзекуции.

– Никто не посмеет без меня решать что-то! Я устанавливаю правила, я один могут делать с этим местом, что захочу, как и со всеми вами! Но до вас не доходит. Так я объясню вам как следует, что к чему, и если бы не я, то каждый давно уже сдох где-нибудь в канаве, в клетке или на виселице! И так вы выражаете мне свою преданность и благодарность за то, что когда-то подобрал вас и не дал подохнуть раньше времени?! Сговариваетесь, значит?.. Пора напомнить, что бывает с заговорщиками. А после – займусь погаными подзаборными псинами.

Последние слова относились к чужакам, и некоторые из них не на шутку обеспокоились и занервничали. Железный Кулак опустился на одно колено, вцепился в волосы Удену и два раза ударил его головой о пол. Алая кровь хлынула изо рта и носа, залив собой выбившийся из-под жилета ворот серой рубахи и заляпав потеками обшарпанные половицы.

– А теперь ты отправишься вниз, и будешь прозябать там столько времени, сколько я скажу, – зло произнес рыжебородый, склоняясь на отключившимся Уденом. – И тебе посчастливится, если еще откроешь глаза. Вы двое, – он резко поднялся и указал на Долта и того, кто решился возразить, – в подвал его.

Глава II. Полутона в тени

Отовсюду несло сыростью и гнильем, тянуло пронизывающим мертвым холодом, будто окружали не стены крохотной каморки, а со всех сторон придавливала земля старой и всеми забытой могилы. Убогой безымянной ямы, вырытой в мерзлой тверди, где давно погребены и прокляты чьи-то кости, опутанные стылой темнотой. В подвальном полумраке, тронутом едва горящим тусклым фонарем, послышалась твердая поступь. Шаги становились все ближе и громче, однако вскоре они оборвались, но лишь на мгновение; со скрипом и тяжело щелкнул засов, покрытое трещинами и царапинами дерево затрещало, словно его сжали в огромных тисках, и старая дверь, ведущая в одну из оставленных кладовых, с шумом распахнулась.

– Знавал я одного выскочку, который вечно крутился рядом и всюду совал нос туда, куда не просят, постоянно открывал свою пасть, думая, что его слово имеет вес. Путался он так под ногами долго, им уже были все сыты по горло, особенно те, кто имел власть и не собирался ею делиться. А таким людям дорогу переходить не стоит, и тем более метить на их место, и они не скупятся на расправу. И правильно делают, а иначе нельзя. Иначе можно оказаться на самом дне и среди тех, кто живьем тебя разорвет. И вот однажды он допрыгался: решил, что может равняться с теми, кто ему платит, под чьей крышей живет, с чьей руки жрет. И кое-кому это сильно не понравилось. Этого мелкого ублюдка, который шнырял везде, просто вздернули на дереве и выпотрошили, как рыбу, – Манрид переступил порог и провел пальцами по изогнутому лезвию своего трофейного «скорпионьего» кинжала, с которым никогда не расставался, и которым дорожил настолько же сильно, насколько дорожил своей жизнью.

– Давай уже перережь мне горло и закончим на этом, ты же для того пришел? – парень прищурился и впился глазами в кинжал.

– Не гони лошадей, я еще успею это сделать. Когда угодно и где угодно. Скажи-ка мне лучше, Уден, откуда ты вообще такой взялся? Из какой дырки вылез? Давай-ка вместе немного подумаем и вспомним кое-что, – рыжебородый уселся напротив привязанного к подпоркам Мора и прижался спиной к стене. – До сегодняшнего дня, да и вообще до недавнего времени ты и голоса не подавал, я даже не знал о твоем убогом существовании, не знал, что такая тварь завелась в моей прекрасной и теплой компании. И вдруг такое пустое место заговорило и начало позволять себе слишком много. С чего это, а? Ты за кого меня держишь?

– Знатная вещь, – ответил невпопад Уден, переведя тяжелый пытливый взгляд с оружия на главаря и обратно.

– Нравится? Когда знаешь, чего хочешь, когда оказываешься в нужном месте и в нужное время, то такие полезные и ценные штуки попадают тебе в руки чуть ли не сами. Вот и мне свезло, но одним богам известно, чтобы было, если б я лично и крохи усилий не приложил, чтобы попасть туда, куда нужно. Но с этим, – рыжебородый тихонько постучал себе по виску пальцем, – все в порядке, так что, сам понимаешь.

Уден молчал. Его не волновали сейчас ни разбитый нос, который изредка дергала острая боль, ни рассеченные губы, ни ноющая челюсть. Казалось, его не волновало вообще ничего, даже собственное незавидное положение, которое могло стать намного хуже в любую минуту, скажи он что-нибудь не то или пошевелись не так. На его лице покоились холодность и полное равнодушие, впрочем, как и всегда – выражение не поменялось нисколько, а в темно-синих глазах читались только мрачное спокойствие и странная заинтересованность неизвестно в чем.

– Знаешь, каково испытывать проклятый зуд, когда невыносимо чешется где-то, особенно внутри, а избавиться от него не можешь? Вот и у меня сейчас руки чешутся до костей. Кожу готов содрать – так хочется прихлопнуть тебя, как поганую надоедливую муху.

– Так за чем же дело стоит? Чего медлишь? Что останавливает? – все с тем же каменным безразличием отозвался Уден, уронив голову набок и спокойно уставившись на главаря.

– Кто. Они. Они меня останавливают, – проревел Манрид, наклоняясь к парню и указывая куда-то на дверь, – и тебе следует быть благодарным. Твоя жалкая шкура ничего не стоит, но ты, похоже, в любимчиках у удачи, раз она спасает уже который раз. Будь все иначе, то уже давно захлебнулся в своей крови. Проклятье, ты настоящий везунчик! – перемены в настроении рыжебородого становились все острее и заметней, будто два разных человека поочередно являли себя миру. Главарь поднялся на ноги и принялся расхаживать по подвальной «темнице», с азартом посвящая приспешника в происходящее. – Я тут потолковал с теми, кого ты привел, знаешь ли, стало любопытно, что за мусор пригрелся у меня в логове. Но нет, оказалось, стоящие люди, не отребье безрукое, и головы есть на плечах, у одних даже имеются хоть и мелкие, но надежные связи в Хиддене, а это пригодится. Почти все умеют обращаться с оружием, а такие мне и нужны, особенно сейчас. Даже тот сопляк, который бахвалится, что отменный вор, может держать в руках лук. И где же ты их нашел?

– Кого где. Одного – в придорожном бараке для бедняков, других – в безымянной поселковой дыре, они как раз искали работенку. На тех троих, у которых связи, наткнулся у старой развилки, где обычно останавливаются караванщики. А вот карманник подвернулся под руку совершенно случайно, когда пытался обчистить… меня.

– Что? Отменный вор, ловкач, который попался, как дурак? – Железный Кулак гоготнул, брызнув слюной, и с отвращением посмотрел наверх. – Если бы он знал, к кому полез в карман, то был бы осмотрительнее. Ладно, пускай пока расслабятся, думают, что все улажено, а я буду следить за ними, наблюдать за каждым. Теперь твоя жизнь полностью зависит от них, и если кто-то выкинет чего такого, что мне не понравится, если кто-то решит подставить меня, то уже точно снесу твою поганую головешку. Ты будешь отвечать за тех, кого притащил, собственной шкурой.

– Конечно. Как скажешь.

Железный Кулак еще раз смерил недовольным и брезгливым взглядом Удена, затем обошел подпорки и обрезал веревки, сковывающие парня. Тот, не произнеся ни слова, расправил плечи и потер запястья, разгоняя кровь в затекших руках.

– У нас сейчас нелегкие и паршивые времена, но скоро они закончатся. Надо перемолоть кое-что, проверить и собрать вещички. И вам всем, – рыжебородый несколько раз ткнул пальцем в грудь Удена, – придется постараться, чтобы не напороться вот на это, – он снова продемонстрировал кинжал.

Манрид обожал показывать при любом удобном – и не очень – случае, что для расправы у него есть не только голые руки, которыми он любил пользоваться не меньше, чем оружием. И он считал, что нет ничего лучше, чем видеть и чувствовать, как то, что дано от природы и с рождения, забирает чью-то жизнь.

– Что, вылазка? Сваливаем куда-то? Удалось узнать что-то важное? – посыпались вопросы, однако звучали они так, словно за ними ничего не крылось, ни малейшего искреннего интереса.

– Да. И от того, как решим вопросы и провернем дело, зависит наша свобода и останутся ли при нас наши головы. Надо добраться до дороги Старейших – она нас выведет прямиком к кучке мразей, с которых я собираюсь потребовать должок.

– Дорога Старейших? Эта та, что в уйме километрах отсюда?

– Если положиться на это, – Железный Кулак достал из-за пазухи сложенную карту, – то срежем добрый кусок пути, по которому все привыкли ехать.

– Ты?.. Не говори, что решил двинуть по обходным тропам. А не стоит ли проверить сначала, насколько они хороши?

– На это нет времени, тем более все давно рассчитано.

– Хм… Я бы не рискнул довериться неизвестному пути, который прочертил тоже неизвестно кто. А если это ловушка? Вдруг кто-то захотел прибрать к рукам то, за чем ты гоняешься? И сколько выложил за помощь?

– Много болтаешь. Или у тебя есть план лучше моего? А может ты хочешь еще и мое место занять, повести людей другим путем? Не думай, что умнее меня, и что можешь трепаться, о чем взбредет в голову, – рыжебородый сжал зубы, – и если я захочу, то узнаю, что таится в твоей башке раньше, чем ты сам. Иди готовь новеньких, объясни им что к чему – скоро уходим. Надо успеть до буранов.

– Слишком рискованно, нас занесет и мы замерзнем в снегах. Переждать было бы разумнее, Манрид, и со мной согласятся многие. Представь, если застрянем по дороге. Хочешь, чтобы твои люди тебя же разорвали на куски за то, что так легко отдал их в руки смерти? Благодарности за такую «свинью» точно не жди.

– Я что-то не вижу баб среди нас, так что, никому отсидеться в логове не получится. Хотя-я… Помню, по молодости имел одну девку, отбившуюся от семьи, гулящую, палец в рот ей не положи, так она и то не ныла и не жевала сопли, как ты сейчас. Дикая и своенравная дрянь была, впереди всех мужиков лезла, и я ни разу не слышал, чтобы она выла из-за какой-то ничтожности. Хватит скулить уже. Теперь пошел наверх и занялся делом, или тебя назад привязать? Ну что, отличный выбор? Зато твоя шкура будет в тепле, пока мы работаем. Только не думай, что получишь хотя бы один лирий, – не дожидаясь ответа, главарь развернулся и зашагал прочь из подвала.

– Попробуй сначала заполучить свои деньги, – последнее, что услышала подвальная каморка, прежде чем полностью опустеть. Слова, сорвавшиеся шепотом с разбитых сухих губ Мора, застыли и растворились в холодном воздухе, не успев долететь до ушей Манрида.

Горько пахнущая горячая вода обжигала, словно раскаленное до бела железо, причиняя едва выносимую боль. Впрочем, она затихала так же быстро, как и вспыхивала, стоило лечебному средству, пусть и не самому лучшему и безопасному, попасть на рану. Несколько мгновений – и ощущение, что кожу облизывает открытое пламя, проходило, оставляя после себя только красноватые пятна и мелкие волдыри. Пригодные лекарские запасы в логове давно иссякли – Железный Кулак не особо заботился о таких мелочах, а стоило, о чем ему не раз говорили, – а то, что осталось, давно протухло, и даже зацвело. Среди же того, что еще можно было пустить в ход, не находилось ничего полезного: мешки со старыми засушенными сборами из неизвестных растений и ягод, подозрительные порошки в пыльных и мутных бутыльках. Наполовину заполненные деревянные коробочки непонятными испорченными мазями, которые все еще источали выедающие глаза запахи; в дорожных рабочих ящиках, среди пузырьков, старых порванных записей, попадалось то, что осталось от сушеных грибов. Ядовитых и нет. Все, что имелось в самой дальней комнатенке бывшего рабочего дома, когда-то принадлежало двум мелким казенным лекарям, дабы те на месте лечили землепашцев. Однако они не очень-то стремились к порядку и аккуратности, и грязи и хлама от них было больше, чем помощи. Потому Удену пришлось обходиться тем, что имелось в его личных закромах. И одним из его тайных запасов была скромная и дешевая бутылочка с горячей водой, которую он успел купить у какого-то торгаша еще в Трех Дубах. У того ничего лучше на полках не нашлось и пришлось взять, что осталось – дрянную настойку из подножных ингредиентов. Заживляющее лекарство для бедняков, коей ни Мору, ни его семье никогда не приходилось пользоваться. На такие случаи у них имелось гораздо более действенное и дорогое средство, которое не каждому было по карману. Там же, в Трех Дубах, заодно обзавелся и туманным отваром – далеко не безобидным средством для рассудка, и способным вместо тревожного сна и диких видений убить, если не рассчитать. Уден ухмыльнулся: его все еще забавляло и удивляло, как никто из банды ничего не увидел, не услышал и не узнал, особенно вездесущий Фес, который сновал всюду, как крыса, и которого стоило опасаться, как открытого неистового огня. Он стоил Железного Кулака, который при всей своей беззастенчивости, был настоящей неожиданностью – от него можно ожидать, чего угодно. Снова с брезгливостью взглянув на обжигающую воду, парень последний раз прижег ссадины и раны, небрежно бросил использованные лоскуты от разорванной рубахи на пол, закупорил и убрал бутылочку под одежды.

– Эй, Уден! Где ты, сопляк? Там надо отвести новеньких в конюшню и заняться лошадьми и повозками! И провизией тоже! – снаружи раздался хриплый громкий голос, и вскоре дверь в бывшую лекарскую со скрипом отворилась и в проеме показался Долт. – А, вот ты где! Надо было сразу догадаться, что зализываешь раны в углу, как побитая собака. Фес так тебя и назвал: брехливая псина.

– Неужели? На его месте я бы держал язык за зубами, – парень облегченно выдохнул и прислонился к потертому шкафу, – а то ведь однажды ему не поможет даже та магическая погань на теле.

– Чего? Что за бред ты несешь? – долговязый вдруг вытянулся, будто его хлестнули плетью по спине, а на лице застыл испуг. Он сделал непонятное движение руками, затем нервно дернулся и, слегка отклонившись назад, выглянул в проход. – Жизнь лишняя завалялась? Фесу не понравятся такие разговоры, если он узнает. Хочешь, чтобы он тебе все кости пересчитал? Я лично не хотел бы стать его мешком для битья и на себе испытать его… силу, хватает того, что видел. Он одного так отделал!..

– Но ты же не расскажешь, да? Иначе Фес подумает, что ты тоже против него что-то имеешь, а там и Манрида заразит подозрениями.

– Пошел ты, Уден! Я не такой дурак, чтобы себя еще подставлять, хотя тут есть из чего выбирать. И у Костяного на плечах не глиняный горшок, а башка, разберётся что к чему, и меня он трогать не станет. Как и Манрид.

– Ты говоришь о том, кто даже не подумал остановить Железного Кулака, когда тот из тебя дух выбивал? Да ему плевать на какого-то долговязого, ему плевать на всякого, кроме своего вожака. И тебе не кажется, что он слишком часто прячется за свою силу, как жалкий трус?

– Трус? Да он же вроде как чуть не сдох когда-то из-за нее. Костяной не болтает много о том, что с ним случилось, но все знают, что какой-то безумец разрисовал его, как каменную скрижаль.

– Ты о печатях на спине? – Уден достал из кармана пару огневых камешков, похожих на те, что имел при себе рыжебородый, и принялся ими выбивать мелкие искры. Ему нравилось смотреть на бледно-золотистые ворохи отблесков, разлетающихся в стороны и слегка обжигающих кожу, и всякий раз именно они напоминали о доме. О том, что от него осталось. – Мне нет дела до какого-то безумца, главное то, что те знаки стали настоящим незаслуженным подарком. Не удивлюсь, если однажды Фес что-нибудь выкинет, от чего все пострадают. Опасная сила… Только всему рано или поздно приходит конец, ничего не может длиться бесконечно.

Речи Мора становились все более дерзкими, мрачными, но еще не настолько открытыми, дабы понять, что именно творится в его голове. Но все же и их хватало для того, чтобы даже такой, как Долт, уловил неприкрытый и довольно красноречивый намек.

– Угрожаешь, что ли? – долговязый сделал было шаг вперед, желая схватить зарвавшегося парня за грудки, но быстро остыл. Нахмурившись, он посмотрел куда-то наверх и почесал затылок, явно проникаясь мыслью и раздумывая над словами.

– Всего лишь предупреждаю, – небрежно бросил Уден. – Может случится все, и вряд ли кому-то захочется однажды быть убитым во сне или еще как-то от руки помешавшегося. Как и быть загнанным в ловушку и бесконечные неприятности стараниями Манрида, из-за которых тоже можно отправиться к праотцам. А ведь он уже не первый раз никого не берет в расчет и делает что хочет. А потом все за ним дерьмо хлебают, разве нет?

– Проклятье, а ты же дело говоришь! – воскликнул долговязый, и тут же принялся изливать накопленное недовольство. – Я ему сколько предлагал толковых мыслишек, да и другие тоже, когда мы все вляпывались в какую-нибудь передрягу, или просил его делить навар так, чтобы было честно. И постоянно он что-то недоговаривает, скрывает какие-то свои делишки, а нам ничего не говорит. Только Костяному. Раньше Железный Кулак не был таким ублюдком, а если он что-то задумал?

– Кстати, сейчас тоже собрался всех куда-то тащить, еще и обходными тропами, которые и в глаза никогда не видел. Вижу, что ты уже в курсе. Ставлю собственную голову на кон, что деньги за карту Манрид из общяка выложил на бочку непонятно кому. Боюсь, как бы не завел он нас туда, откуда никто живым не вылезет.

– А ты хочешь поспорить с ним? Плюнь! Тут еще и треклятые бураны скоро накроют с головой. Сейчас двое уже пытались объяснить, что лучше пересидеть, так их быстро заткнули. Не нравится мне все это, попахивает тухлой затеей, – бандит несколько раз цокнул языком, пересчитывая оставшиеся зубы, и, брызнув слюной, и постучал пальцами по попавшейся под руку склянке. Он сомневался. И боялся. И все это перекрывало раздражительность и недовольство. – Поганая Бездна! Все равно придется делать, что говорят, иначе не видать нам деньжат, как собственных ушей. Я лично не хочу остаться на мели, пока другие звенят монетами и кутят, тоже хочу так же. Так что…

Внезапный грубый окрик прервал Долта на полуслове, от чего тот едва не подпрыгнул на месте: он явно задержался здесь вместе с Мором. Засуетившись, будто что-то потерял, долговязый неловко развернулся и чуть ли не вылетел, как ошпаренный, из комнатенки.

– Чего орешь? Нашел я его, там он сидит, лечится.

– Пусть пошевелится, а то времени нет. Я не собираюсь делать его работу, пока он, как королева, прохлаждается, сидя на заднице ровно. И Манрид уже на взводе, – старый приятель Долта подошел к каморке и заглянул в нее, словно хотел воочию убедиться, что самый нелюдимый член банды действительно там. – Ну и рожа! Такую точно теперь придется прикрыть, чтобы не привлекать лишнего внимания. Манрид сказал, что проблем быть не должно, когда выдвинемся, и что он разобрался с теми погаными объявлениями – нас никто не станет разыскивать. Но лучше не светиться лишний раз, особенно в таком состоянии. Деревенщине всякой только дай повод, как потом прохода не будет. Ладно, хорош трепаться уже и мух ловить, дела-то не ждут. Долт, ты пойдешь со мной – поможем близнецам собрать снедь и кое-какое барахло, а то так копаться будем до завтра, если все на одних взвалим. А тебя, побитая рожа, в конюшню послали.

– Знаю, – спокойно отозвался Мор, продолжая сидеть на месте как ни в чем не бывало.

– На месте Железного Кулака, я оставил бы тебя в подвале да язык подкоротил.

Долговязый последовал за приятелем, который продолжал что-то объяснять, время от времени косясь через плечо на Удена. И только тогда, когда их голоса затихли, парень сдвинулся с места: подобрав все окровавленные лохмотья, он закинул их в железную миску и поджог. Едкий запах старой ткани и дешевого настоя мгновенно заполонил бывшую лекарскую, как и сизый дымок. Но вскоре и то, и другое рассеялось, и лишь слабо догорало то, что осталось от лохмотьев.

Занесенные снегом двери в конюшню не сразу поддались: и без того старые неухоженные петли успело еще слегка подморозить, и пришлось приложить немного силы.

– А этот Манрид не промах, точно не пальцем деланный. Я-то представлял себе его зачуханным жалким трусом, который заставляет всех выполнять грязную работу, пока сам отсиживается где-то. А он всегда такой?

– Какой? – поинтересовался Мор, даже не взглянув на новенького, того самого незадачливого молодого карманника.

– Да бешеный. Не хотелось бы встретиться с ним один на один где-нибудь в закоулке или подвернуться под руку в припадке, если ему что-то не понравится. Тебе вон не повезло уже, – парнишка хохотнул. – Лихо же тебя отделал, я думал, он вообще убьет! Да у него, похоже, есть чему поучиться.

– Ты не говорил, что ваш главарь – почти животное, хотя с таким порядки будут жестче, а это главное, – встрял в разговор шрамированный, несколько раз пнув колесо повозки и облокотившись о невысокий борт. – Но лучше бы ты сразу сказал еще там, в бараке, куда меня тащишь и на кого предлагаешь… работать, я б тогда подумал. Не охота быть прибитым в любой момент.

– Хочешь – уходи. На это место полно желающих найдется, даже из той грязной лочуги, где ты жил до сего дня. Помнится, там был один тип, кажется, вы с ним что-то не поделили и он чуть не прирезал тебя… Ммм… Тот, что все время лез ко мне и напрашивался взять его с собой, и постоянно говорил, что ему есть, что предложить. Уйдешь ты – придет он, – как бы невзначай отозвался Уден, но уже предугадывая реакцию. Ему ничего не стоило поиграть на чужих нервах, особенно, когда знал, что человек перед ним давно уже попался в ловушку, причем выставленную им же самим.

– Да ни хрена у него нет! Эта пьянь лжет столько, сколько его знаю, и делать ничего не умеет – руки забыли приставить при рождении. И доверять ему точно нельзя, не из того теста, одна гниль в нем. Да я лучше отрежу себе все пальцы, чем позволю ему занять свое место, даже такое, как это, – раздухарившийся не на шутку новенький обвел пространство вокруг себя руками.

Еще вчерашнему попрошайке и повесе явно не пришлась по вкусу мысль, что ненавистный пройдоха и далеко не друг, который воровал его еду ночами и подставлял перед держателями барака, может оказаться полезнее и станет заменой. Такой шанс, какой выпал шрамированному за долгое время, упускать не стоило, и потому он, изрыгнув короткую тираду ругательств, отвернулся и уже молча продолжил проверять и нагружать повозку.

Внезапно поднявшийся ветер, силящийся просочиться в конюшню, будто поторапливал троицу заканчивать приготовления, напоминая о том, что непогода, которая должна затянуться на несколько дней, не станет никого ждать. Снаружи тоскливо и пронзительно завыло, затем что-то глухо, но отчетливо захлопало, точно в небо взмыли десятки здешних воронов, и все затихло.

– Что это? – насторожился карманник, поднимая голову и рыская глазами по подпоркам и потолку, будто пытался рассмотреть сквозь деревянные доски, что происходит снаружи. – Глухое же здесь место, странное оно какое-то. И могу поклясться чем угодно: когда ехали сюда, то казалось, что за нами кто-то смотрел. Слушай, а тут точно больше нет людей? А может…

– Чего от каждого шороха трясешься, как испуганная девка? Нечего тут бояться, наверняка это кто-то из банды болтается по двору или ветер снег сносит с крыши, а ты уже в штаны навалил, – шрамированный схватил и грубо потрепал паренька за шею. – Да-а, молокосос ты еще, такому только под бабской юбкой сидеть и сидеть.

– Полегче! Иначе без своих обрубков останешься, – карманник дернулся, сбросил с себя тяжелую руку невольного «приятеля» и оттолкнул того подальше.

– Все готово? Выдержит дорогу? – Мор оценивающе осмотрел недавнюю разбитую телегу, которая уже не первый день грудой бесполезных досок стояла в углу конюшни.

– А то! Я свое дело знаю, недаром когда-то был подмастерьем у одного ремесленника. Эта развалюха еще послужит, и уж точно довезет куда надо.

– Заканчивай с ней и поменяйте попоны лошадям.

– А ты-то сам куда собрался?

Ничего не ответив, Уден бросил беглый взгляд куда-то мимо новеньких и вышел прочь из конюшни, надежно закрыв за собой просевшие замерзшие двери.

– Странный он какой-то, – нахмурился шрамированный, глядя на паренька, скривившего губы и энергично закивавшего в знак согласия. – Слова лишнего не вытянешь, а если чего и скажет, так только мути больше нагонит. Мне он еще при первой встрече не понравился, как будто что-то скрывает. Хм, парень точно себе на уме, я таких чую на раз, уж поверь.

– Да уж… Ладно хоть не обманул, когда предлагал прибиться к банде. Я вообще думал, что он заливает про все, и про это место тоже, но слово свое сдержал, – пожал плечами молодой карманник.

Так, продолжая переговариваться о выпавшей им внезапной – но сомнительной по мнению честных людей – возможности подзаработать и обзавестись какими-никакими связями, новоиспеченные разбойники поторопились закончить сборы. У остальных же все было готово: снедь, дорожные покрывала, а в ящиках, обернутое на случай чего замызганной тканью, лежало припасенное оружие, какое смогли собрать и привести в порядок. Даже для дешевой выпивки нашлось место – почти все посчитали, что без нее никуда, да и согреться она поможет лучше огня.

В предрассветных угрюмых сумерках, опутавших Бездыханные равнины, точно саван усопшего, заключенного в склепе, на снегу различались глубокие следы. Они тянулись от конюшни и уходили прямо к невысокому уступу над началом бывших пахотных земель. На самом краю, там, где нашли укрытие несколько тощих деревьев, зажатых высокими валунами, спиной к логову стоял Уден и о чем-то шепотом неразборчиво говорил сам с собой, при этом складывая и пряча под плащ кусок пергамента. К ровно такому же, что хранился у него за пазухой уже несколько дней. Под ногами валялась разломанная печать и оборванный кусок бечевки. Но парень быстро похоронил в снегу то, что недавно скрепляло свежее послание, переданное ему лично, просто пнув мусор подальше. Рядом с валунами петляли чужие и крупные следы, но никого, кроме одинокой фигуры на уступе, и близко видно не было. И все же Мор, словно проверяя, так ли это, по-волчьи осмотрелся. Никого. Только отчетливая жженная вонь вперемешку с неприятной гнилостной все еще кружила в воздухе. Довольно улыбнувшись, он достал из кармана мелкую жестяную коробочку, открыл ее и всыпал в рот немного сильнопахнущей травы. На вкус та была такой же нестерпимо горькой, как и на запах.

– Какого бешеного ты тут торчишь, все уже собрались и с минуты на минуту выдвигаемся! Тебя Манрид уже обыскался. Эй, я с тобой говорю! – раздался недовольный голос и в плечо Удена внезапно вцепилась костлявая, но крепкая рука Феса, и его пальцы сжались с такой силой, что почти сразу вдавились в плоть через наплечник. – Чем это ты занимаешься вообще? Что, решил, как трус, по-тихому свалить и спрятаться, да? Говорил я Манриду, чтобы не выпускал тебя из подвала, а то опять что-нибудь выкинешь. И что это за запах? Что ты жег тут?

Костяной грубо толкнул и обошел Мора, пристально разглядывая его и ловя носом горький едкий запах, точно натасканный охотничий пес.

– Ты об этом? Иногда позволяю себе, – Уден тут же выплюнул разжеванную траву и выдохнул на Феса. – Горный пыльник, храню немного при себе. Для личной надобности.

– Хм, не думал, что ты на забвение подсел. И откуда он? Слыхал, что за пыльник просят, как за кусок земли рядом с золотыми шахтами, а у тебя таких денег быть не может, ты такой же босяк, как и мы все, – Костяной снова с подозрением посмотрел на парня и огляделся, словно хотел что-то найти.

– Вижу, ты тоже не прочь попробовать. Знаю, где можно достать почти за бесценок, только для этого придется немного попотеть, чтобы его заполучить.

– Ладно, хватит! Сейчас не до того, – резко оборвал Фес, чувствуя, что его мертвой паутиной начинает обволакивать ненужный разговор. – Сворачивайся и пошли уже.

– Конечно, – сплюнув остатки травы на землю, Уден покосился на удаляющегося Феса. Поправив широкий пояс, проверяя, все ли на месте, он плотно затянул шнурок на левом рукаве, накинул капюшон и последовал за приятелем.

Глава III. Улицы Шадиона

Под высокими и массивными стенами, неприступными, как отвесные выступы самого крепкого и охраняемого форта, толпились люди: бродячие балаганы, переселенцы, нищие и простые заезжие зеваки, желающие посмотреть на столичный город. Среди них были караванщики, везущие и всевозможные дешевые побрякушки, и скрытые от посторонних глаз подпольные товары, и даже оружие. Конечно, странствующие дельцы надеялись, что досмотрщики ничего не найдут и тихо-мирно пропустят за ворота, однако всех, кто до них пытался втайне провезти что-то нежелательное, раскусывали сразу, как орехи. И все же это не останавливало пройдох, грезящих о большой прибыли, и каждый думал, что уж он-то сумеет обвести стражу вокруг пальца. Зная, что в Шадионе можно хорошо заработать – молва о щедрости его жителей, как и о разборчивости и охочести до разных вещиц, разлетелась далеко за пределы столицы, – многие хитрецы стремились в город самих избранников богов и носителей «чистой крови». Столь необычная молва о «чистоте» ходила среди люда уже очень давно. Некоторые считали, что через правителей говорят Высшие, посылают им знамения и сакральные видения, которые черни никогда не понять, не разгадать, да и вовсе знать не следует. Поговаривали и о том, что если обычный человек – землепашец, рыбак или еще кто не особо высокого происхождения – познал бы хоть крупицу того, что посылают королям и королевам боги, то он бы тотчас лишился бы рассудка. И это не единственное, о чем болтали. Среди народа ходили разные слухи и россказни, шептались даже о том, будто боги иногда лично приходили на землю в виде какого-нибудь наследника, которого когда-то рожала очередная королева, и в свое время наследовали трон. И ведь находились те, кто горячо верил в подобное.

– Не понял, почему их пропустили раньше меня? Я торчу тут уже почти сутки и ни один даже не досмотрел мою повозку, только твердят, чтобы я молча ждал своей очереди. А эти пришли недавно и их уже за ворота! Я тут каждого новенького, кто тут появился после меня, запомнил, так что, не проведете! Что тут вообще за порядки такие? – послышались внезапные возмущения. – Скоро все накроют белые бураны, и что прикажете, сидеть тут, пока не превращусь в сугроб? Или разворачиваться и катить отсюда? Нет уж, не годится! Не хочу в дороге пропасть. Вы хоть знаете, сколько я в пути пробыл, пока сюда добрался? Ну потерял я свое приглашение, да, и что? Подумаешь, проблема какая, мне теперь из-за этого попусту просиживать тут штаны и мерзнуть, что ли?

Чуть в стороне от сторожевого поста, через который проходили все, кто желал попасть в город, с раздражением голосил косматый мужик, облаченный в обноски, перепачканные смолой и грязью. Как и его небритое лицо и руки. Даже стоптанные меховые обмотки, служившие вместо сапог, и те были измазаны. Незнакомец все больше и больше распалялся, не скупясь на крепкие словечки и проклятья в сторону стражников, которые почти не обращали никакого внимания на шумного приезжего.

– Что это за шут? – Кирт убрал назад во внутренний карман жилета печать и покосился на неизвестного путешественника, продолжающего размахивать руками в сторону странников.

– Да так, бродяга один. Явился сюда не пойми зачем, при себе нет ничего, что позволило бы ему проехать со своими пожитками внутрь города. Вот и орет, как осел на ярмарке, – один из караульных вернул Стьёлу его дорожную котомку и продолжил перебирать скарб, попутно отдавая распоряжения напарникам, крутящимся возле лошадей.

Парень лишь криво улыбнулся и растерянно посмотрел в мешок: все вещи переворошили так, что они едва не выпадали наружу. Здесь, как и везде, стража не отличалась трепетным отношением к чужому добру и не считала нужным возиться с чьими-то пожитками, как со своими. Небрежность, грубость, дотошность, граничащую со вседозволенностью, с какой осматривались вещи, повозки, люди, и чрезмерное высокомерие вперемешку с насмешливостью – даже здесь, в столице, одни из представителей порядка, обученные не на задворках и имеющие неплохое положение в обществе, позволяли себе такое. Стьёл, обескураженно посмотрев на Илиллу, будто искал поддержку, кое-как затолкал все назад, затянул узел и водрузил котомку себе на плечи.

– Надеюсь, проблем с вами тремя не будет. И только попробуйте размахивать вот этим, – досмотрщик указал на оружие, которое принесли с собой Или и Кирт, – если до наших ушей дойдет, что вы устраиваете беспорядки – мигом окажетесь в темнице, вам все ясно? Не думайте, что если печать позволила пронести оружие, то она же спасет вас от плахи или виселицы. Здесь свои порядки, и никакие безделушки не помогут, и плевать, чьими они будут – хоть с королевским гербом, хоть с божественным. Животина ваша отправится в стойла, ее накормят и напоят. Свободны. Следующий! Ты, да, ты, с птичьими клетками – подходи!

– Да уж, тепленький прием, и хорошо еще, что не застряли, как вон тот бродяжка, – Одил на ходу обернулся: казалось, что народу, собирающегося попасть в Шадион, прибавилось, как и темных снежных туч на горизонте.

Небо давно затянуло слепым бесцветным пологом, что стремительно становился все мрачнее и мрачнее; с севера подтянулся остервенелый ветер, а воздух стал плотнее и будто бы потерял свою прозрачность. Где-то вдалеке звучал глухой грохот, раздавались раскаты, будто трубили в Небесный рог самого Карантиса, несущего погибель тварям Бездны, и били Бесплотным молотом Турита, кующего небесную и земную твердь.

– Давайте, проходите, проходите, – поторапливал троицу другой стражник, по виду явно стоящий на ранг выше остальных. Что-то помечая в пергаментах, он машинально махал свободной рукой, подгоняя очередных заезжих.

– Прямо, как на аванпосте, – Мелон уверенно подхватила колчан с луком со стола, кинула Кирту ножны с мечом, расправила плечи и двинулась к открытым воротам. – Но это и не мудрено, и будь я на их месте, то вообще раздевала бы до исподнего всех до единого.

– А ты была там? Вы оба? На аванпосте? – брови Стьёла от удивления приподнялись и он прибавил шаг, чтобы не отстать. – Я слыхал всякое про них, про укрепления, но не от тех, кто там бывал и все видел своими глазами.

Путники с трудом пробились через внезапно и из ниоткуда столпившийся на их пути народ.

– Ну что ты будешь делать, а? Вы только посмотрите на них! – опять послышался голос того же оборванца – он все никак не унимался, тыча пальцем в троицу. – Эй, стражники, да за ними же сама Смерть ходит, они ее с собой привели, не видите, что ли? Особенно за тем мелким, на его голове аж сидит! Вот начнут у вас тут люди дохнуть, как мухи, тогда узнаете, тогда вспомните мои слова, да будет поздно.

Одил тут же вздрогнул, едва до его ушей долетели жуткие, но изобличительные слова. Он отшатнулся в сторону, уже готовясь бросить все и бежать – ведь ситуация могла измениться в худшую сторону, как думал парень, – но крепкая рука Тафлера тут же вцепилась ему в плечо.

– Не дергайся, – тихо произнес наемник и подтолкнул Стьёла вперед, к воротам. – Если кто увидит, что ты мечешься, как крыса в клетке с углями, то это точно станет поводом прислушаться к тому оборванцу.

– Умолкни, наконец, пока не погнали отсюда палками или чем похуже. Здесь тебе не рынок, и если не успокоишься, то твоя очередь никогда не наступит, и будешь сидеть тут до тех пор, пока не замерзнешь. Проблемы и шум здесь только от тебя, – все с тем же каменным лицом произнес главный на посту, но было ясно, что он не шутит. Тот даже не поднял головы, а его люди и не посмотрели на вновь прибывших путешественников – их взоры были обращены или на болтливого бродягу, или на других людей. – Залезь в свою повозку и сиди в ней так тихо, чтобы я не слышал даже, как ты дышишь. Клянусь богами, еще не знаю твоего имени, откуда и зачем явился, но ты уже сидишь у меня в печенках. Еще одно слово, и…

– Никакой благодарности от людей, – последнее, что сорвалось с языка шумного незнакомца, прежде чем он умолк, нарочито обиженно насупившись и усевшись рядом со своей телегой, которая выглядела настолько хлипкой и потасканной, что, казалось, вот-вот развалится.

Стьёл, пребывавший под странным и неприятным впечатлением от неизвестного болтуна, от его слов, в самую последнюю секунду не удержался и обернулся: бродяга сидел прямо на снегу и сверлил острым взглядом их маленькую компанию. И от столь тяжелого взгляда стало бы не по себе любому.

– Не надо, – одернула парня Илилла, заметив, как тот, свернув шею, пытается разглядеть за мельтешащими туда-сюда людьми незнакомца, – не привлекай его внимание попусту, оно нам ни к чему. Не смотри на него.

– Но ты разве не слышала…

– О чем он кричал? Ты же не решил, что он и впрямь что-то может знать? Я встречала таких, как тот тип, и ничего, кроме шума, лжи или бреда, который им нашептывает неизвестно кто в голове, от них не дождешься.

– Ну, да, только проблемы от их пустой бессмыслицы могут быть самые настоящие. И никому дела не будет до того, правду несет или нет – некоторые и разбираться не станут, а там, глядишь, из-за их страха и боязни даже собственной тени можно угодить в петлю или на костер.

– Это точно, не буду спорить даже. На всякий случай лучше держаться в тени и вести себя как можно неприметней, обычно, никуда не влезать и лишний раз ни с кем ни о чем не говорить, – наемница чуть приспустила капюшон и пригладила растрепавшиеся волосы. – Хотелось бы, чтобы наше пребывание в городе обошлось без ненужных заморочек. И без того завязли уже по самое горло, и как только выпутываться теперь из этого, не представляю.

– Нам бы только переждать, спутать следы, чтобы те двое потеряли нас из виду, а там можно и снова в путь выдвигаться. Не вечно же сидеть здесь – проблемы сами собой не решатся, – громко зевнул Кирт и осторожно потер раненое место, которое, на удивление, перестало болеть.

– И хорошо бы где-нибудь остановиться, ведь не на улице же ночевать, – Одил получше закутался в накидку и поежился, давая понять, что продрог до костей.

Мороз становился все крепче и крепче, а без того ледяные и колючие ветры стали намного суровее – дыхание белых буранов было все ближе и ближе. И в такую пору оставаться вне дома, просто выйти за порог, а особенно пребывать где-то в дороге, грозило смертью. Обычные метели были не столь лютыми и опасными, и беспокойства они не вызывали, их даже можно было назвать благосклонными и мягкими – настолько привычными казались, в отличие от надвигающихся.

Компания миновала еще пару караульных, которые не обратили на пришлых внимания, и вошли в город, встретивший их четырьмя массивными колоннами, держащими короткий свод. Тот тянулся от стены, служа верхней смотровой площадкой, и, нависал над частью лицевой парадной дороги, что уходила вверх по низкому склону. У самого его основания стояла тонкая высокая стела, объятая сплошным кольцом из белого гранита, крепившегося на серебряных спицах. Белоснежная мраморная плита, стремящаяся ввысь и окруженная с обеих сторон серыми каменными домами с небольшими окошками, смотрела на дорогу в обе стороны лицами самих первых правителей древности – женским и мужским. Выбитые из мрамора лики – грозного и величественного короля и благородной и мудрой королевы Старого мира – венчали стелу, на каждой из семи граней которой виднелись выгравированные письмена. Что они гласили, толком не знал ни один человек, даже для мудрецов и ученых персон письмена не открылись. Язык, что красовался черным золотом на мраморе, являлся одним из мертвых наречий древности, из тех, которые считались давно утерянными, и на которых никто уже не изъяснялся. Для простолюдинов он был, как часть чего-то непонятного, как давно стертые временем легенды, что превратились в глупые сказки; или же, как странное украшение или безделушка, доставшаяся от предков. Однако для искушенных и знающих мужей и женщин этот язык был подобно редчайшему сокровищу, в котором крылась неразгаданная тайна. И, пожалуй, среди всех земель Кордея, только в королевском городе и еще нескольких крупных на юге и востоке помнили об исчезнувшем языке и сохранили те крупицы, что от него остались.

Вдоль вымощенной крупным желтым камнем и чуть обледенелой дороги с обеих сторон тянулись двухэтажные дома серо-песочного цвета с плоскими крышами. Обнесенные налипшим снегом, с узкими, но высокими окнами с распахнутыми ставнями, со множеством пристроенных крылец и увешанные не горящими железными фонарями – нельзя сказать, что встречающий вид был печальным или же неуютным. Однако понурые и тусклые краски, что заглушила собой зима и разбавляли снежные заносы, ледяные ветры и померкшее небо, явно уступали бы летним или же весенним. По парадному двору, не отличавшемуся особым простором и размахом, туда-сюда торопливо сновали облаченные в военные одежды люди – поблизости стоял солдатский учебный гарнизон. И все же такая оживленность казалось странной.

– Зачем так много солдат? – присвистнул Стьёл, с неподдельным интересом разглядывая серьезные и бездушные лица прошедших мимо лучников и их ярко-алые плащи с вышитым королевским гербом. – Целая тьма. Их тут еще больше, чем снаружи.

– Да уж, и правда многовато что-то. Разве где-то проблемы? – Или вопрошающе посмотрела на Кирта, но тот только отрицательно покачал головой.

– Не знаю. Не слышал, чтобы кто-то сцепился или что-то не поделил, тем более здесь, иначе бы нас вряд ли пустили внутрь. Надеюсь, ничего серьезного, а то я пока сыт по горло приключениями, меньше всего хочется снова оказаться в какой-то заварухе. Лучше в теплой постели, но сначала неплохо бы залезть в горячую воду – от меня несет, как от собаки.

– И выглядишь ты так же, – уколол Одил, мгновенно отпрянув от Тафлера, почувствовав, что шутку едва ли оценят.

Простых же жителей на переднем дворе по пальцам можно было пересчитать – вся будничная суета и шум царили в глубине города, которая в одночасье накрыла путешественников, стоило им оказаться ближе к центральной площади. Масса уличных лавок, мелких и покрупнее конторок и бакалей, торговых и увеселительных заведений, пекарен, объятых пряными ароматами и запахом горячего хлеба. Дома в этой части Шадиона не слишком разнились с теми, что остались позади, разве что этажей имелось больше и крыши смотрели ввысь острыми коньками. Теснились постройки так, что между ними едва ли оставалось пространство, чтобы пробраться, и казалось, стены одних домов наползали на другие, образуя окаменелый водопад. Особенно это бросалось в глаза там, где жилища возвышались на подъемах и уходили дальше, к самому дворцу – город стоял на холмистой местности, на той части, где прежде когда-то высились величественные Зеленые горы. Но как однажды их создала природа, так она же их и уничтожила: земли в центре континента раньше часто «говорили», гудели, их трясло, будто в лихорадке. И горы, окольцовывающие цветущие холмы, постепенно стали терять свою монументальность, лишаясь кусков собственной каменной плоти, которую, казалось, ничем нельзя было взять или разрушить. И окончательно они пали, рассыпавшись на куски и провалившись в земную утробу, в ночь черной луны. Случающейся раз в сотню лет, снимающую слепую тень с границы между мирами, позволяющей с легкостью дотянуться тьме до людей, и принесшей с собой тогда не только невиданную бурю, но последнюю мощную тряску. Разумеется, многие увидели в таком необычном совпадении не иначе как знамение, что все именно так и должно быть. От Шадиона, возведенного спустя какое-то время на том самом месте, к незаселенным просторам и пашням по сей день тянулась глубокая расщелина, разлом, как главное напоминание о прошлом. Здешние мудрецы – прошедших и настоящих дней – в один голос твердили, что в этом и есть сила и даже защита краев, и пытаться как-то засыпать или спрятать расщелину не стоит. И они были правы: по всему континенту время от времени случались разрушительные бури, вспыхивала невыносимая и иссушающая все вокруг жара, бывали и падёж скота, и повальная порча урожая, и даже странные болезни, накрывавшие собой целые деревни. Но только не в самой Веланвии или же Тронте. Все напасти – творимые ли природой или богами – словно обходили стороной центральные провинции, позволяя жившим там людям чувствовать себя в полной безопасности и спокойствии. Но у всего и всегда есть две стороны: даже в столь безмятежных на первый взгляд местах не удавалось избежать и скрыться от того, что могли совершить человеческие руки. И торговля контрабандой и чем-то запрещенным было наименьшим из всех возможных земных зол. Порой случались кражи, драки или же нечто гораздо худшее, когда проливалась чья-то кровь.

– Это просто невероятно! Никто не поверит в деревне, что я здесь побывал, – оторвавшись от спутников, Одил с открытым ртом принялся крутить головой, разглядывая шумные и гудящие улицы и площадь.

Его жадный взор не мог охватить все, что окружало – глаза метались туда-сюда, стараясь рассмотреть каждую мелочь, деталь. Даже в Глациеме – а тот слыл не последним городом в том же Хиддене, и мог сравниться по важности с любым другим ключевым городом каждой провинции – горе-воришка не разглядел такого размаха. Правда, тогда его заворожил Глацием-Терра, после Камышовой Заводи и дрянных захолустий представлялось, что богаче и ярче места просто нет. Когда же парень ступал за ворота торговой северной столицы, он и не представлял, что позже окажется и в самом Шадионе, который способен пленить любого пришлого. И его жители по праву гордились этим, как и тем, что им выпало родиться или обосноваться здесь, а не где-то в захудалом и никому неизвестном захолустье.

– Эй! Подходите, подходите! Сегодня последний день, когда удача может улыбнуться вам, стоит только повернуться к ней лицом и всего лишь кинуть пару монет! – голосил во все горло, старательно перекрикивая других уличных торговцев, какой-то зазывала, обвешанный непонятным хламом и со странной птицей на плече. Подле его ног стояло три закрытых глиняных кувшина, из которых тянулось по веревке. – Клянусь всеми богами, если еще и покормите мою пташку, то она предскажет вам будущее! Не верите? Подойти и проверьте!

Рядом с крикливым фигляром, не прочим подзаработать на наивных ротозеях, настаивая попытать удачу и, возможно, выиграть неизвестно что, стояли такие же шумные и улыбающиеся во весь рот завлекалы. И каждый предлагал свое: кто обещал показать самих Высших и даже дать поговорить с ними, а кто заманивал магическими безделушками. Были и такие, которые за кругленькую сумму готовы были продать колдовские зелья, защищающие от всех бед на свете, или же эликсиры бессмертия, или же снадобья, дающие великую силу. И находились те, кто охотно верил каждому слову искусителей в облике старухи или же излучающего молодость крепкого паренька, или даже обворожительной девицы. Сказать, что блюстители порядка Шадиона, да и часть горожан тоже, были очень недовольны тем, что улицы пестрят разношерстными закликалами, означало, ничего не сказать. Но закон не запрещал их и те «развлечения», которые они так щедро предлагали. Конечно, бывало, какого-то плута, пойманного за руку на обмане, закрывали на несколько дней в местных темницах, заставляя при этом вернуть обманутым их деньги. Однако на этом все и заканчивалось – более жесткого наказания ни один не мог понести, и они просто продолжали появляться на улицах огромной столицы.

Стьёл, украдкой глянув на наемников, запустил руку под ворот и достал из вшитого внутреннего кармашка пару мелких монет. Последние деньги, которые он и потратить-то уже на что-то дельное не мог, глухо звякнули в отрытой ладони.

– Ты это чего удумал? – в голосе Илиллы проскользнули нотки недоумения. – Только не говори, что решил потратиться на это надувательство? Помнится мне, у тебя и так карманы пусты, а ты готов выкинуть на ветер оставшееся. Поверить не могу.

– Пусть делает что хочет, оставь его в покое, пускай хотя бы он распоряжается своими деньгами, – отозвался Кирт, которого напарница контролировала в излишних тратах и ограждала от непонятных забав. – Дай парню быть облапошенным. Несколько раз останется без штанов – и быстро научится обходить стороной вот таких проходимцев, – он кивнул на кучку ряженых мошенников, окруживших себя якобы магическими атрибутами и цветными тряпками.

– А вам, что ли, никогда не было интересно, вдруг повезет? И вы никогда не покупали ничего у таких торговцев? Не верю!

– У меня страсти нет к подобным сомнительным развлечениям, – помахала перед собой рукой Мелон. – Зато Кирта хлебом не корми только дай влезть в какую-нибудь игру на деньги или вообще подраться с кем-то. Но я всегда рядом и готова наставить его на правильный путь, – прозвучала ироничная колкость, на которую Кирт нисколько не обиделся.

– Да, да, да. С ней трудно поспорить. Но я всегда знаю, что делаю. Знаю, с кем лучше связываться и как, потому всегда в выигрыше, – самодовольно улыбнулся Тафлер, бравируя своими умениями и чутьем, и похлопал по кошелю с монетами, висящему на поясе. – Тут надо с умом подходить, а не кидаться на все подряд, и уж тем более надо обходить стороной уличных хитрецов. А вот Или совсем не азартна, если только дело не касается оружия и странствий. Так что, вот тебе совет: если захочешь пойти куда-то, чтоб выкинуть кровно заработанные, то она тебе не помощница – отговорит и отобьет все желание. Зато я всегда могу помочь, даже поделиться собственным везением, только не тут и не у этих проходимцев.

– А у меня дома говорят, что у них, – Стьёл указал на торгашей, – могут найтись редкие штуки всякие. У нас сосед купил у одного такого заезжего мешочек с семенами какими-то, а потом оказалось, что внутри были спрятаны самоцветы!

– Хм, дай угадаю: и никто, кроме самого мужика, в глаза не видел тех камней, да?

– Он нам не показал их, только сказал, ну и что с того? – пожал плечам парень и недоуменно посмотрел на Кирта, не понимая, к чему тот клонит.

Наемники переглянулись, и Кирт внезапно разразился хохотом.

– Ну ты даешь! – он по-дружески похлопал Одила по плечу. – Единственным сюрпризом среди бесполезного хлама уличных пройдох может быть только давно засохший навоз вместо ценной земли да козлиная моча, которую назовут хоть зельем вечной жизни, хоть невидимости. Да чем угодно!

– Хочешь сказать, что он соврал? – насупился Стьёл, чувствуя себя так, словно его окунули в ледяную воду с головой.

В историю с неожиданной и ценной находкой в Камышовой Заводи тогда все поверили, никому и в голову не пришло попросить показать камни или сомневаться в словах соседа. И разговоров было об этом столько, что обсуждали аж несколько недель, и многие не скрывали зависти к столь невероятной удачливости. А тут в один миг все переворачивается и оказывается, что это могло быть неправдой, и всех держали за круглых дураков.

– Смотри-ка, да ты догадливый. Похоже, у вас в деревне одни невиданные простаки живут, что даже свой легко сумел затуманить вам глаза. Не удивительно, что и твой друг так легко уговорил на глупую затею и обвел тебя вокруг пальца. И только не говори, что когда-то тебе неизвестный убогий провидец предрек корону на голову, а ты ему поверил.

– Нет, такого не говорили, – чуть помявшись, несмело ответил Одил, поняв, что он для наемников, как открытая книга. – Помню, один сказал, что судьба поменяется туда, куда я никогда и не смотрел…

– Все, хватит Кирт, отстань от бедняги – с него уже достаточно, – вступилась Мелон за горе-воришку, который успел хоть и неловко, но все же парировать выпад. – Себя лучше вспомни, ну хотя бы в первую нашу встречу: большего глупца и гуляки свет не видывал. И тогда ты был далеко не желторотым птенцом. Вспомни, сколько я потратила на тебя сил и времени, чтобы ты стал похож на человека. Вспомнил? Вот так.

– Но согласись, что даже перед таким животным, как я, ты с трудом устояла, иначе добрыми друзьями мы бы тогда не стали. Да и не таким уж пропащим я был, если хорошенько подумать.

– Ну да? Знаешь, что он вытворил в одной таверне и как потом за свою глупость чуть не поплатился? – слегка наклонившись к Стьёлу, прошептала Илилла и лукаво прищурилась. – Любое безрассудство кого угодно не сравнится с тем, что выкинул Кирт.

– Только посмей ему рассказать. Та история не для его ушей, – наемник резко развернулся, расправил плечи и, сурово посмотрев на соратницу, указал на нее пальцем. – Нечего ему знать то, из-за чего он потом возомнит себя невесть кем, еще и за мой счет. Тем более все это уже в прошлом, да и никто тогда не пострадал.

– Да брось! Зато поучится на чужих ошибках.

– Напомни, когда это я ему в учителя нанимался? Нет уж, хватит и того, что он теперь к нам, как веревкой привязан, и ладно хоть не намертво, – Тафлер и не думал уступать даже в такой малости, как посвящение какого-то юнца в то, о чем не хотелось и вспоминать.

Наемник предугадывал слишком бурную реакцию Стьёла, узнай тот о нелепице, чуть ли не стоящей свободы и даже чести Кирту. А виной всему была всего-то недальновидность… и, чего скрывать, упрямство и честолюбие. И, конечно же, изрядное количество деревенского вина, которым старательно опаивала его одна хитрая семейка, что держала кабак в непонятной безымянно дыре. Не будь тогда Илиллы рядом, то Кирт до сих пор торчал бы там, лишенный всех денег, без пальцев на ногах – или вовсе без ног – и с чужими детьми, которых нагуляла где-то навязанная женушка. Девка-то та была и впрямь хороша собой, но кто же знал, что она и ее родня в виде единственных братьев-мясников окажутся с гнильцой.

– Холодает, – поежилась Мелон, глядя в слепое небо, и тут же спрятала шею в плечи, приподняв ворот. – Надо осесть где-то, а остальное пока подождет. Только вот где?

– Попробуем туда податься? – Тафлер указал на слишком оживленную улочку прямо по курсу.

– С чего это ты так решил? – нахмурился Одил, старательно пытаясь разглядеть то, что мог приметить наемник.

– Где еда и жаркий очаг, там всегда полно людей. И сдается мне, там точно найдется место для еще троих чужаков.

– Да тут везде люди. Но стоит проверить, – последовало одобрение соратницы, – и мне уже все равно, что там будет и как, если найдется хотя бы крошечная комната, то буду рада чему угодно.

Компания обошла обледенелый фонтан, украшавший площадь Кайлы, что получила свое название в честь несчастной дочери одного из правителей далекого прошлого, и двинулась в сторону массивных построек.

– Ну и ну, и тут лицо, – протянул паренек, глядя на вытянутую вверх чашу, которую опутывало каменное тело грозного змея. – Помешанные они на них, что ли? Фанатики.

Из стеклянного шара, водруженного на широие подпорки в центре и покрытого тонкой коркой изморози, и впрямь выглядывал женский лик, высеченный из такого же мрамора, что и стелла. Когда-то образ Кайлы Талий, единственной дочери одного из первых королей Старого мира, было приказано увековечить в благородном камне. И ее замерший и навсегда юный облик по сей день так и оставался никем не тронутым – никто и думать не смел убрать сферу и снести фонтан. Со временем многое о Кайле успело растворится, превратиться в прах, однако об ужасной смерти безумной с рождения принцессы помнили хорошо. Да и как такое могло забыться? Несчастную заколол собственный брат алтарным ножом в давно снесенной часовне в день совершеннолетия Кайлы. И случилось это прямо на глазах у собравшихся. Зачем он это сделал, так и осталось загадкой; и даже стоя на эшафоте, наследник трона не пролил свет на содеянное. Убийца унес с собой в опозоренную могилу эту тайну, но люди меж собой говорили, не скрывая: он не просто убил, а принес в жертву сестру. Ибо ходили слухи, будто наследный принц давно связался с тем, от чего следует держаться подальше. Конечно, сплетни о тайной ложе, черных мессах, поклонении Бездна знает чему оставались всего лишь пустой болтовней, но они сумела наложить свой поганый отпечаток на тогдашнюю правящую семью.

«Посторонись, посторонись! Дайте дорогу!.. Торопитесь приобрести отменный котелки по выгодной цене!.. Не проходите мимо, загляните на огонек до закрытия в лавку диковинных вещиц!.. Только что привезенная свежайшая вода из самого горного источника, попробуйте, не пожалеете!.. Слыхали, говорят, из города никого не выпустят, пока бураны не пройдут. Оно и правильно, наверное, зато никто не пропадет… Точно, уж лучше дома пересидеть, в тепле. Боги, снега и сейчас хватает, страшно представить, как нас занесет в надвигающиеся метели», – раздавались со всех сторон обрывки фраз.

Несмотря на промозглый ветер, который с каждым часом только усиливался, некоторые окошки были распахнуты настежь, как и двери немногих среди бесчисленной уймы заведений. Мимо пронесся какой-то торопыга, навьюченный связанными деревянными заготовками и мешками, из которых сыпались мелкие опилки. За поворотом троица наткнулась на двух девушек, которые, явно угадав в скромной компании чужаков, тихо засмеялись. О чем-то быстро шепнув подружке, одна из юных особ как бы невзначай указала на Кирта, а затем на Стьёла, от чего тот мгновенно сконфузился. Однако уже спустя мгновение незнакомки исчезли из виду, а на смену им показался грузный мужик в грязной рабочей одежде. Что-то бурча себе под нос, он перекатывал небольшие бочки через улочку. Поглощенный своими заботами, он не обращал никакого внимания ни на одного человека, что успел за это время промелькнуть перед ним, огибая его тучную фигуру и груз. А народу здесь было в достатке, однако даже в столь жуткой суете, где каждый куда-то бежал, что-то делал, всё находилось при полном порядке. Даже возле ремесленной, у дверей которой в иных городках или поселках по обыкновению валялся всякий нужный хлам и мусор, стояла лишь пара ящиков, плотно приставленных к стене, да несколько деревянных палок.

– Хвала богам! Неужели я сейчас смогу наконец-то прилечь?! Кирт, а ты прав оказался, глядите, – воодушевленно воскликнул Одил, поправив на плече веревку от ноши. Ему не терпелось скинуть с себя котомку, стянуть сапоги и устроиться у огня, однако о своем горячем желании заикнулся только теперь, боясь, что своими разговорами будет только докучать. И все же сейчас он не удержался.

Улица уходила вглубь одной из частей Шадиона, огибала очередной холмистый подъем с лестницей и, упираясь в развилку, разбегалась в разные стороны. Свернув налево, в какой-то проулок, путники оказались рядом со скромным заведением, над которым висела табличка с надписью «Харчевня «Вороний глаз».

– Надеюсь, место названо не в честь главного блюда. Доводилось пробовать всякое, особенно, когда застревал в дороге неизвестно где, но сейчас как-то нет желания набивать свой живот птичьими глазами. А на все остальное я согласен, – не снимая перчаток и капюшона, наемник поднялся на низкое крыльцо и толкнул дверь. – Да тут почти, как дома! – воскликнул Тафлер, заходя в харчевню и зовя жестом за собой товарищей.

Внутри действительно все выглядело весьма уютно, и если бы не толпа постояльцев, занявших чуть ли не каждый угол, бесконечный звон бутылочного стекла, несмолкаемые разговоры и хохот, то можно было решить, что это вовсе и не общее заведение. В отличие от наружного облика, холодного, каменного, выцветшего, изнутри харчевня была обита светлым теплым деревом, не считая огромного очага. Даже пол оказался устлан аккуратными гладкими дощечками, новенькими, будто их только вчера уложили. По обе стороны от стойки, где крутилась невысокая и далеко немолодая женщина и двое мужчин, стены украшали нанизанные на толстые грубые нити всевозможные сушеные мелкие плоды и травы, чеснок, гроздья черного стручкового перца. Среди них попадались и связки с горчичными цветками, которые нередко добавляли в еду. И тянулись сушеные полезные запасы аж до самого потолка, некоторые и вовсе наползали на него и доходили до потемневших люстр. Заключенные в не счищенные наросты из свечного сала, те нависали так низко, что казалось вот-вот заденешь их головой. Массивные обеденные столы неплотно заставляли трапезный зал, но зашедшие на огонек визитеры исправили это «досадное упущение», заполнив собой все свободные места. И протиснуться сквозь шумных гостей, которые то и дело вскакивали из-за столов и принимались сновать из угла в угол или отчаянно жестикулировать, рассказывая очередную захватывающую историю, было непросто.

– Как дома, говоришь? – насмешливо прищурилась Или, покачав головой и обходя друга.

– И где это так людно в домах, что даже яблоку упасть негде? – задумчиво спросил Одил, оценивая харчевню.

– В Лиафе, – сухо отозвался Кирт.

– Что? Где? – чуть помедлив, выпалил парень и почесал затылок, силясь вспомнить город с таким названием. Но, разумеется, его скромных познаний хватало только на глупые выдумки, которые слышал от своих соплеменников, и знал он лишь о тех местах, которые были у всех на слуху.

После короткого осмотра зала все трое двинулись подальше от выхода, в единственный самый свободный угол рядом со стойкой. Кто-то из незнакомцев приметил вновь прибывших и зачем-то громко поприветствовал их, проявляя явное дружелюбие. На проходной выкрик глухо отозвались пара человек, поддерживая приветствие, и все вернулось в прежнее течение – каждый смотрел себе в кружку или на соседа по столу. Однако уже через минуту, едва путники устроились за еще неприбранным столом – куски раскрошенного хлеба, куриные косточки и разлитое пиво красноречиво говорили о том, что кто-то недавно успел неплохо подкрепиться, – как женщина за стойкой удостоила вновь прибывших своим вниманием.

– Да-а, сегодня народ валом валит, и еще бы! В такой-то день – Основание Трона! И если бы не денежки, что сыплются мне в карман, я бы силой заставила каждого за собой убирать. Клянусь всеми богами, при другом хозяине эта харчевня давно превратилась бы в свинарник, – она тут же выскочила в зал и принялась собирать объедки на поднос и вытирать пивные разводы. – Сейчас, погодите… Ну, вот, порядок. Добро пожаловать в «Вороний глаз», здесь рады каждому. Уж тут-то вы точно найдете все, что вам нужно, а еды – да на любой вкус, все, что захотите, как и выпивка.

– Выходит, мы удачно попали на торжество? Весьма кстати, – Кирт одобрительно кивнул несколько раз и бросил на стол снятые перчатки. Только сейчас, рухнув на стул, он ощутил странную и такую непривычную изможденность, однако точно знал, что больше его вымотала не дорога, а чрезмерно запоздалые последствия от ранения и отравления. Даже находясь в ледяных тоннелях под «Звенящим мешком», так остро это поганое состояние не чувствовалось. Но внезапная слабость не столько беспокоила, сколько раздражала наемника, хоть он и понимал, что неожиданная усталость временна. – Для начала принеси-ка… горячей можжевеловой наливки на двоих, а вот этому мальцу – чего-нибудь… мм… безобидного.

– Что, проблемы? – съязвила женщина, косясь на Стьёла.

– Проблемы, – отстранённо отозвался Тафлер, и тут же невинно развел руками, поймав на себе кислый и возмущенный взгляд парня. – Слышал, что в больших городах, таких, как Шадион, очень щедры на угощения в особые торжественные дни. Доводилось бывать в парочке, и меня там чуть ли не даром накормили так, что потом едва вылезал из-за стола.

– В других местах – может быть, а здесь подобный трюк не пройдет. И даром что-то в моей харчевне вы получите ровно столько же, сколько и остальные – по соленой рыбине на нос и хлеб, – хозяйка заведения выпрямилась и подбоченилась. – Хотя вам, как новым лицам, я еще накину сверху кувшин овечьего молока, так и быть.

– Идет. Неси. И еще: здесь зайчатину подают?

– А то! Лучшую во всей Веланвии!

– Тогда и ее захвати. Все остальное – после.

Женщина хмыкнула, подхватила поднос и неспешным шагом направилась за стойку, в дверной проход, ведущий в подсобку.

– А ты умеешь торговаться, – улыбнулась Илилла, снимая с себя тяжелую накидку и поудобнее устраиваясь за столом. – Главное, чтобы потом она не взяла назад свое слово и не стрясла с нас втрое.

– Не похожа она на такую, уж я бы точно заметил, будь что не так.

Соратница пожала плечом и, откинувшись на спинку стула, внимательнее оценила обстановку. А присмотреться тут было к чему, да и послушать тоже: одна половина из подвыпивших и развеселых гостей оказались местными воинами. И, похоже, они здесь были частыми визитерами, ибо подавальщицы не слишком утруждали себя сдержанностью и чрезмерной учтивостью, ровно, как и солдаты. Другая же половина, судя по одежде – обычными людьми, явно не входившими в особый круг приближенных ни к королевскому двору, ни к блюстителям порядка. Но даже среди них имелись хоть и небольшие, но весьма колоритные компании из грубого здорового мужичья, по виду напоминавших кузнецов. Среди шумных постояльцев терялись и женщины, занявшие самые неприметные места у стены и о чем-то шептавшиеся между собой. Удивительно было то, что среди гама и разнообразия голосов Или уловила таки обрывки разговора сидящих неподалеку двух женщин солидного возраста. Те, неаккуратно перебирая мясо костлявыми пальцами и жадно отпивая из кружек, обсуждали последние новости.

– …ничего я не вру, мне одна торговка сказала, а ей – какой-то мальчишка, который все время околачивается подле придворной кухарки. А та слышала своими ушами и видела своими глазами, как какой-то незнакомец разговаривал с королевским писарем, и тот сказал, что на днях должен прибыть… – последние слова тут же проглотил чей-то гогот, но после речь продолжилась. – Якобы при нем будет новый глава лекарей самих короля и королевы с каким-то помощником, о как! И еще слыхала, что самый старый посвященный помер, и его прямо в башнях ордена похоронили… и тот лекарь займет его место.

– Да брешут они все! – точно птица, замахала руками вторая женщина, чуть ли не подпрыгивая на стуле. – Зачем им еще, когда у них и так уже целая свора этих умников есть?.. Со стороны же не берут…

– …а зачем тогда они недавно вскрыли залежи со своими свитками?.. меняют все под него, от старья избавляются… Вот потеха-то! Одни собирали, другие сжигают… да точно хотят сделать так, чтобы кто-то чего-то не прознал… там сейчас почти проходной двор…

– Да ты-то откуда взяла этот вздор и выдумки? Почему тогда об этом никто в городе, кроме тебя и каких-то попрошаек, не знает? Ты ври да…

– …у них там всякого хватает, знания не чета нашим… а вот как не досчитаются, так и проблем не… – не унималась сплетница, голос которой все чаще терялся в посторонней громкой болтовне.

То, что долетело до ушей Мелон, показалось довольно любопытным и даже полезным. Одно смущало: насколько прозвучавшее являлось правдой? Ведь, если трактирные сплетни и не сплетни вовсе, то в числе необходимых записей могут оказаться и те, что способны пролить свет на интересующие тайны.

– Слушайте, а если те двое и здесь найдут? – почти шепотом вдруг спросил Одил, придвигаясь ближе к наемникам. – Незаметно пройдут в город и доберутся до нас?

– Вряд ли. Им сюда точно не пройти – слишком надежное место этот Шадион, почти крепость. Да ты сам видел, и на каждом углу поджидают крепкие ребята с оружие наготове.

– А как же базар? Туда же они смогли проникнуть, а там полно мордоворотов и всяких колдунов, и никто не помешал тем людям навести шороха. Помнится, ты говорил, что они там чуть не спалили все. Я как-то не хочу быть поджаренным заживо.

– Вообще-то, он прав, Кирт. Да, город окружен почти неприступными стенами, хорошо охраняется, но всего предусмотреть нельзя, – Илилла переключила внимание на друга.

– И что ты предлагаешь?

– Действовать, как и задумывали. А пока мы тут, неплохо бы попасть в королевские хранилища – быть может, там найдется что-то, что поможет разобраться с кулоном. Нужны хоть какие-то объяснения и ответы, а они точно есть в закрытых библиотеках… или свитковых, я чувствую. И если то, что матерь Шелна говорила о Праетере, правда, то все очень плохо.

– Сдается мне, затея твоя безнадежна. Нас даже ко дворцу не подпустят, не говоря уже о том, чтобы дать порыться в тайных записях, которые явно не для чужих глаз.

– А некоторые посторонние языки болтают другое, и если им верить, то в обители придворных посвященных грядут нешуточные перемены, а вместе с ними будут затронуты и все записи, какие есть. Боюсь, что после такого уже точно не будет никаких шансов даже одним глазом взглянуть на хранилище и найти то, что нужно.

– А как же печать? Разве с ней нельзя пройти? Может, если ее показать, как тогда, у ворот, то впустят? – словно озарило Стьёла.

– На твоем месте, я бы не рассчитывал на нее, она не поможет. Точно не в этот раз.

Беседу прервало появление владелицы харчевни, которая, не церемонясь и без лишней обходительности, протиснулась между Одилом и Тафлером и принялась выставлять угощение. Спустя несколько мгновений на столе оказалось ровно то, что было обещано, однако не стоит даже и говорить о том, что горячее пряное мясо, которое только-только сняли со спиц, стало первым главным блюдом. Стьёл потер ладони и без тени смущения тут же перетащил к себе на блюдо несколько еще дымящихся кусков.

– Как раз вовремя. Еще немного – и наш голодный друг принялся бы за нас. Можжевеловая? – Тафлер приподнял кружку.

– Самого крепкого настоя, здоровяк, – подтвердила трактирщица, явно гордясь тем, что в ее заведении подавали такую наливку. – Меня, кстати, Берна звать. Обращайтесь, если еще что понадобится.

– Нам бы пару комнат – нужно остановиться где-то, а более подходящего угла пока не нашли, как видите, – не упуская момента, сходу заявила Или и сняла с пояса кошель. – Маленькие или большие – все равно, главное, чтобы было где спать. Цена не важна.

– Послушай, милочка, здесь не ночлежка. Набить животы, погреть косточки – это всегда пожалуйста, а если надо где переночевать, то тогда можно остановиться у моего кузена. Он держит за стеной заезжий дом, идите туда, скажите, что Берна вас послала, и тогда он возьмет с вас меньше, чем обычно берет с чужаков. Ну-у! Чего смотрите? Я не дура, которой можно голову затуманить, и не по доброте душевной расстелилась, просто вы понравились мне – видно же, что не отморозки и не грабители, – женщина отошла к стойке, облокотилась одной рукой о столешницу и еще раз смерила каждого взглядом. – Та-ак, и что же вас сюда привело? Видать, издалека приехали, и, похоже, дорога вас сильно вымотала – видок у вас тот еще.

– Вот и вопросы начались, – устало прошептал Стьёл, отворачиваясь и закатывая глаза. Он почесал кончик носа, украдкой посматривая на наемников, которые продолжали вести себя невозмутимо. И тут его будто ужалили: круто развернувшись, парень припал плечом к подпоркам и беззастенчиво начал вещать, решив взять слово первым. – Да как-то занесло сюда случайно. Ваш город как раз на пути попался, а про него много чего слышали, ну и решили, что неплохо бы своими глазами посмотреть.

– Да? – приподняла одну бровь Берна, словно в чем-то засомневалась. – И что же вы слыхали о нас?

– Что люди здесь хорошие, – Кирт осушил одним махом предложенный напиток и шутливо пихнул Стьёла кулаком в бок, заставляя того прикусить язык, – вот, что он хотел сказать, верно, дружище?

Горе-воришка пожал плечами и виновато улыбнулся, но намек наемника понял и переключился на зайчатину. Последний раз он ел ее в Камышовой Заводи, как раз тогда, когда Нелос впервые, но безуспешно пытался уговорить на безумную авантюру.

– А, это да, люди тут замечательные все как на подбор – достойные, честные, порядочные и, что немаловажно, очень гостеприимные. Вот я, к примеру – живое тому доказательство, – хозяйка «Вороньего глаза» нисколько не скромничала насчет своей персоны и продолжала мимоходом делать громкие комплименты, расхваливая и себя, и Шадион.

Не скупясь на похвалу, Берна щебетала, как утренняя птаха, купающаяся в лучах солнца. Уже не глядела в сторону путников и явно увлекшись, она перешла на невнятное бормотание, попутно занимаясь обыденными для «Вороньего глаза» делами. Стоило ей вовсе умолкнуть, увлечься собственными мыслями и скрыться из виду, как Илилла тут же тихонько и незаметно для Стьёла толкнула локтем Кирта, который только-только собрался наслаждиться выпивкой и едой.

– Кирт?..

– Ты что?

– Скажи, что глаза меня не обманывают и я вижу его?

– Постой, кого именно? – насторожился соратник, чуть склонив голову и по-волчьи осмотрел трапезную.

– Вон, возле выхода… – приложив пальцы к губам, прошептала Мелон. – Разве это не тот бродяга, что околачивался у главных ворот снаружи? Ну, тот самый, что еще крик поднял?

Почти рядом с дверью, в гордом одиночестве, если можно было так сказать, на скамье за низеньким столом и впрямь сидел уже знакомый незнакомец. Обложенный со всех сторон дорожным скарбом, как рыночник-старьевщик, почти неподвижный, все в тех же засаленных грязных лохмотьях, он что-то перебирал в руках и сверлил острым взглядом троицу.

– Могу поклясться, что еще пару минут назад его здесь вообще не было.

– Хм, неужели босяка все-таки пустили? Странно все как-то получается. И тебе не кажется подозрительным, что он оказался именно в этой харчевне, где мы засели? И чего он так уставился? Не нравится мне этот тип, и что в его косматой голове делается, одни боги знают. Хотя не нужно быть богом или провидцем, и так ясно, что ничего доброго.

– Может, он как-то связан с теми двумя, что теперь преследуют нас? – предположила Или, снова осторожно посмотрев на неизвестного.

– Не знаю… Не похоже на то. Вот и укрылись, называется, глазом не успели моргнуть, как кто-то снова прицепился. Что будем делать? Я могу растолковать ему на деле прямо здесь, что не стоит ходить за нами по пятам, и он надолго запомнит эту «беседу».

– Нет, не надо. Не хватало, чтобы потом погнали отсюда с кулаками или вовсе местные охранники нас скрутили – мы не за этим сюда пришли.

– Тогда остается или сидеть на месте, есть и пить, как ни в чем не бывало, и наблюдать за бродягой, или же просто убраться отсюда, пока нашего нового приятеля не посетила мысль что-нибудь выкинуть.

– Если мы уйдем, то он подумает, что мы бежим от него или еще от кого, раз так сорвались с места. Но врать не страну – такое навязчивое и пристальное внимание мне не по душе, поэтому я бы лучше ушла, только как это сделать незаметно? Увидит – потащится за нами, вот как чувствую.

– Есть одна идея, клянусь, безобидная и никто не пострадает, – поручился Кирт, лукаво прищурившись.

И Илилла верила ему. Она знала, что Кирт не подведет, и если что-то пообещал, то все сделает в лучшем виде. Теперь оставалось только ждать.

– А чего вы не едите? Вкусно же, у меня в деревне так зайчатину никто не готовит, да и виноградная выжимка – язык проглотишь, – Стьёл оторвался от трапезы, видя, что наемники чем-то озадачены и почти не притронулись к пище.

Он поднял глаза и поймал острый мимолетный взгляд Тафлера куда-то вперед.

– Раздери меня три бешеных пса, это же тот колоброд, – парень едва не подавился, когда увидел угрюмого мужика, от вида которого мурашки бежали по спине. – Что он здесь делает? Разве его не заставили сидеть где-то там и помалкивать? И он что, на меня смотрит? – посыпались те же вопросы, какими задавались и наемники.

– Надеюсь, ты успел достаточно набить живот? – Илилла завернула сушеную рыбу в чистый платок и убрала в дорожный мешок.

– Да разве этим наешься? – Одил вытер рот рукавом, громко шмыгнул и вопросительно посмотрел на Кирта. – Я только начал…

– Придется закончить, – наемник повернул голову в сторону стойки и, отыскав Берну, подозвал ее.

Женщина не слишком расторопно снова вышла в зал.

– Что, добавки захотелось? Даром ничего не будет больше, – видя почти опустевший кувшин из-под молока и исчезнувшую рыбу, отрезала она, явно ожидая нахальства от чужаков. Ей было не привыкать сходу ставить всех и вся на место, и сейчас она не думала изменять себе.

– Мы бы хотели расплатиться за выпивку и мясо, – Тафлер высыпал на стол из мешочка несколько лирий. Потом, чуть подумав, отсчитал еще, сгреб монеты в руку и протянул их трактирщице. – А знает что, мы заплатим за все, в знак благодарности за теплый прием.

Не ожидая такой щедрости, Берна не сразу, но расплылась в слащавой улыбке, а при виде денег ее глаза заблестели, как у уличной гадалки.

– Неужто уходите? – она быстро спрятала блестящие монеты в карман платья. – Жаль.

– Так где, говоришь, находится заезжий дом твоего кузена?

– Да за стеной, только придется обойти весь дом – вход-то с другой стороны. Не заблудитесь.

– Славно. Чуть не забыл: что у вас тут за праздник такой, из головы совсем вылетело? – нахмурил брови Тафлер, делая вид, что пытается вспомнить название, которое ему хорошо запомнилось.

– Основание Трона. Только торжество совсем не связано с правителями древности, про них в этот день не очень-то вспоминают, хотя, если бы не было их, то не было бы и Шадиона, и вообще нашей провинции.

– Но торжество есть торжество, неважно, в честь кого или чего, так ведь? Поэтому, – на стол снова посыпались монеты, – выпивку всем этим славным людям за наш счет. И пусть ваш заскучавший менестрель, – наемник кивнул на стоящего в углу тучного музыканта с лютней, – сыграет чего-нибудь веселенького и споет самую заводную песню.

Дважды просить не пришлось. Медлительность Берны сменилась бойкостью и живостью: она мгновенно оказалась рядом с менестрелем и, отчаянно жестикулируя, принялась что-то ему объяснять. Тот буквально просиял, когда получил неплохую плату за то, чтобы еще больше поднять на уши «Вороний глаз». И спустя минуту по заведению разлились первые аккорды и громкие напевы – заголосил мужичок так, что сумел заставить всех присутствующих замолчать на несколько секунду и обратить на себя внимание.

…Пусть льются рекою мед и вино,

И пиво плескается в кружка-ах!

Так выпьем, друзья, и нальем заодно

Прелестным нашим подружка-ам!

А мрачный моряк, избранник богов,

Поведает нам из могилы,

Как был он коварно убит за добро,

Что спрятал на дне Ольфеила-а.

Не-е сыщешь правдивей пыльных сапог,

Что Ловкому принадлежали-и.

И он исходил бы в них много дорог,

Но его великаны сожрали-и.

Хей! Хей! Славься Кордей!

Все-е двенадцать провинци-ий.

Здесь не счесть мудрецов,

Полно хитрецов,

Но больше всего дурако-ов!..

Знакомую всем песню тут же поддержали несколько кузнецов, а за ними подтянулись и все остальные. Каждый драл глотку, как мог, наперебой звучали голоса, слова на пьяных языках путались, сбивались, однако это никого не смущало. Менестрель продолжал петь, перебирая струны и уже расхаживая по залу, заводя и увлекая за собой толпу. Особо набравшиеся и слишком легкие на подъем то и дело поднимали вверх кружки, трясли над головами мясом на кости, с которого капал жир, и топали в такт. Кто-то разошелся настолько, что взобрался на стол и стал горланить другую песню, а музыкант только и делал, что улыбался да подыгрывал. Вскоре вся харчевня гудела и буквально захлебывалась в безудержном веселье от безумной гулянки, и в слишком оживленной ораве гостей потерялся тот, из-за кого все затевалось.

– Пора, – скомандовал Кирт, вскакивая со стула и на ходу набрасывая на плечи плащ.

Все трое, держась ближе к стене по левую сторону от дверей, почти без труда пробрались к выходу, возле которого успели пристроиться четверка тучных мужиков. Они как раз закрывали собой вид на ту самую скамейку, где пристроился бродяга. Но разглядывать, на месте тот или нет, времени не было, да и различить уже что-то в постоянно движущейся толпе просто не представлялось возможным. Протиснувшись меж знатно подвыпивших гостей, путники проскользнули в приоткрытые двери и вновь оказались в узком проулке. Осмотревшись, троица двинулась в противоположную от развилки сторону, чтобы потеряться в тесных переходах, в которых сновали горожане. Оставалось только обойти здание, как подсказала Берна, и скрыться в заезжем доме – уж там-то проклятый бродяжка вряд ли догадается искать. В конце концов, в Шадионе полным-полно постоялых дворов и ночлежных уголков, и второго такого совпадения, как в харчевне, не может случиться. Во всяком случае, на то была надежда, иначе все засевшие в голове подозрения только подтвердились бы. Перебрасываясь короткими фразами, они все дальше и дальше уходили в проулок. Дом, в котором находилась и харчевня, и ночлежка, и еще с десяток всевозможных лавок, оказался на деле намного длиннее и больше, и где-то посередине он имел странный изгиб. И все же такой затейливый путь показался друзьям надежным и верным, пусть и долгим. Наконец, впереди показалась сквозная улица, идущая вдоль низенькой постройки, и в которую упирался проулок. Людей здесь было не меньше, чем на той же площади, но и в этом никто не видел проблемы, скорее наоборот, ведь чем больше лиц, тем проще затеряться.

– Эй, осторожнее! – воскликнул Стьёл, оборачиваясь на какого-то не слишком вежливого горожанина, который пронесся мимо и толкнул его, да так сильно, что едва получилось избежать падения. – Глаз нет? Или вместо ног деревянные палки?! Вот же люди…

Тут парень запнулся, словно проглотил язык, а его глаза округлились, будто пред ним предстало привидение или чудовище. Не оборачиваясь, он вытянул руку назад и нервно стал ощупывать воздух, стараясь, не глядя, дотянуться или до Мелон, или до Тафлера.

– Ты чего застрял? Обратно собрался, что ли? – твердый голос наёмника вывел Стьёла из ступора. – Что ищешь-то?

– Там… – медленно произнес Одил, едва заметно показывая куда-то в толпу.

В десятке метрах от них мелькнула знакомая фигура и тут же скрылась среди прохожих.

– Похоже, кто-то напрашивается.

– Как думаешь, он понял, что мы заметили его?

– А вот это мы сейчас узнаем. Но, если не дурак, то должен был понять, иначе с чего он вдруг так рванул? Эй, Или, – окликнул соратницу Кирт, – кажется наш таинственный друг не спешит отставать. И мне порядком надоели эти игры.

Почти все тупики в здешней части города заканчивались высокой стеной с массивными железными дверями или же деревянными перекрытиями с нежилыми закутками, куда сбрасывался мусор и разные рабочие пожитки. Не считая черновых рабочих, основными обитателями, пусть и нечастыми, там были лишь крысы да бродячие собаки, коих насчитывалось скромные единицы. Из-за дощатых навесов дневной свет по обыкновению сюда плохо проникал, а с наступлением темноты редкие фонари почти не зажигались, да и ни к чему, ведь ночами здесь и вовсе никто из людей не появлялся. В тени послышался хруст ледяной корки под чьими-то ногами, и прозвучавшие торопливые шаги через мгновение стихли. Темный силуэт скрылся под прямоугольной аркой, шмыгнул в «карман» и затаился.

– Не вздумай дергаться, – внезапно послышалось над самым ухом и тело незнакомца сковала крепкая хватка. – Я сказал, не дергайся. Ну что, потолкуем?

– Да брось, дружище, я же ничего такого не сделал, – с губ неизвестного сорвался нервный смешок.

Кирт вытолкал из укрытия на серый свет пойманного колоброда, который сжался в жалкий комок и смотрел затравленными глазами на преградивших путь Илиллу и Стьёла. От недавней наглости и вызывающей крикливости не осталось и следа, их словно выжгли.

– Давай-ка сразу к делу… дружище, – наемник припечатал бродягу к стене так, что тот едва мог пошевелиться. – Ты кто такой?

– Ну, чего так кипятиться, я всего лишь странствующий барахольщик, простой, как соломенное чучело, и безобидный, как ребенок.

– Ну да? И поэтому следишь за нами? Кто-то надоумил или сам решил? Или, проверь-ка его карманы – может, там завалялось что-нибудь интересное.

– Что? О, Высшие, да я же нищий, как… вот этот камень, – перепуганный незнакомец нащупал под ногой осколок от какого-то булыжника и пнул его. – У меня денег почти нет, и хотел что-нибудь из своих запасов продать вам. Видно же, что можете позволить себе прикупить пару безделушек. Ничего такого, клянусь Скоммом и всеми богами.

– Продать, значит? Сдается мне, ты лжешь, и, знаешь, сильно облегчишь себе жизнь, если скажешь, кто и зачем тебя подослал?

– Мне он с самого начала не понравился, – встрял Стьёл и подошел к Кирту. Тот, видя, что парень вместо соратницы принялся ощупывать карманы барахольщика, не повел и бровью. – Пусто, кажется, только исписанные клочки бумаги, но они не очень-то похожи на… не знаю, на что. Какая-то чепуха, – он повертел в руках бесполезные заметки и скривился, не сумев разобрать написанное.

Никто из троицы и не думал верить незнакомцу, наоборот, подозрения только ширились, но было понятно, что добиться хотя бы одного правдивого слова будет непросто. Или вовсе невозможно.

– Погодите-ка, – Мелон, молча наблюдавшая за происходящим, жестом попросила ослабить хватку. – Если он не сам по себе, то, возможно, надо осматривать не карманы.

– А что тогда? – нахмурился Одил, с которого все это время почти не спускал глаз босяк. – Да тут и думать нечего, он точно не из нормальных, взгляните на него. И зачем он еще у ворот пытался сделать так, чтобы нас не пустили в город? Не спроста же кричал о Смерти, и что…

– Успокойся, ладно? Сейчас все узнаем… если будет что узнавать. Кирт, помоги, разверни его спиной.

– Эй, что вы творите? Отпустите меня. Я же сказал, что ничего плохого никому делать не собирался, и даже не думал о чем-то таком.

Илилла же, невзирая на горячие протесты, наклонила косматую голову колоброда вперед и принялась разглядывать его шею. Однако кожа на ней оказалась чистой, без каких-то знаков или татуировок, и кроме следа от шнурка, как и самого шнурка, ничего не было. Оттянула ворот ниже – снова ничего.

– Обычно у всяких лазутчиков и мелких проныр-соглядатаев имеется на теле клеймо того, на кого работают. Вот поэтому, – наемница грубо развернула обратно лицом к себе хитреца и, поочередно закатав его рукава, осмотрела руки, – надо получше проверить. Боюсь только, проверка может затянуться – столько тряпья…

Однако, вопреки всем опасениям, особенно со стороны незнакомца, долго досмотр не продлился: на груди, аккурат по центру, на измазанной сажей коже красовались письмена. Выбитые красными чернилами то ли неумелой, то ли старой рукой нечитаемые знаки шли тремя короткими столбиками подряд.

– Гляди-ка, а наш друг-то не так уж и прост, оказывается. Это оно? Клеймо? – Тафлер попытался разобрать символы, вспомнить, видел ли похожие когда-нибудь, но все было без толку.

– Не уверена, – Или присмотрелась к письменам. – Но это штуковина точно не ерунда и не бессмыслица. Я давно не видела такого, и могу ошибаться… Если память не изменяет, то мой наставник использовал похожие символы. Он говорил, что они не для обычных людей… Ими пользуются только жрецы, маги и знахари, но не все подряд. Это же элни, так ведь? – наемница отпрянула и вопрошающе посмотрела на босяка, но тот не издал и звука в ответ.

– Та-ак, и кто же ты? Жрец, маг или знахарь? Хотя, знаешь, плевать мне на это, я хочу знать, что тебе надо от нас. И лучше говори по-хорошему, пока не пришлось по-плохому отвечать.

– Да он ничего не скажет. Будет молчать, как рыба. Из такого и клещами ничего не вытянешь, – сухо констатировал Стьёл. – Может, пожалуемся на него страже, хотя бы тем, что у ворот – те его быстро узнают, и отправят в тюрьму. Вдруг он сюда обманом попал? А нас за то, что поймали этого гада, поблагодарят.

Тут бродяга прыснул от смеха, попутно обрызгав лицо Кирта слюной и обдав настолько зловонным дыханием, что наемник невольно отшатнулся. Омерзительный гнилостный запах незримым облачком ненадолго повис в воздухе, но спустя пару секунд растворился. Бедняга, забившись в безумном хохоте, аж закашлялся, и, едва отдышавшись, прильнул назад к стене и запрокинул голову.

– Пустая трата времени, от него и правда ничего не добьешься.

– И что теперь? Неужели хочешь его отпустить? – голос Одила дрогнул. Его по-прежнему терзали опасения, и он ощущал необъяснимый страх и колючую скованность в обществе странного типа. И сейчас парень боялся больше всего, что, отпусти они его просто так, то тот обязательно притащит за собой какую-нибудь беду.

– Есть одно решение. Если он не хочет говорить с нами по-доброму, то тогда вообще никому и ничего не скажет, – твердо произнесла Мелон, снимая перчатки. – Так будет спокойнее и уже точно не придется опасаться очередной слежки от него.

Стьёл, смекнув, к чему идет дело, беззвучно зашевелил губами и отошел на несколько шагов назад. Он не думал, что снова увидит, как проливается чья-то кровь. Но если тогда, в лесах, пришлось защищаться от дикого зверья, которое безжалостно растерзало охотников и сопровождающего, то сейчас дело обстояло совсем иначе.

– Вы чего это удумали, а? – оживился незнакомец. С его потрескавшихся губ в одночасье слетела презрительная ухмылка, а карие глаза, в которых еще секунду назад искрилась насмешливость, в испуге округлились. Он тщетно пытался вырваться из железной хватки наемника, успевшего уловить, что затеяла напарница. – Не надо, не убивайте меня! Эй, кто-нибудь! Помогите! Тронете хоть пальцем – и мой разгневанный дух будет каждого из вас преследовать до самой смерти, клянусь всеми богами! Я буду являться вам во снах, ходить тенью по пятам.

Угрозы, больше походившие на театральные претенциозные монологи, наигранные и совершенно пустые, не произвели должного впечатления на наемников. Грязный бродяга выпучил глаза и в красках, завывая, стал описывать, что троицу ждет страшная кара за их преступное деяние. Однако острастка не сработала, так и повиснув в воздухе глупой и бесплодной манипуляцией. Илилла вновь приблизилась к босяку и уже без лишних слов и малейшей брезгливости коснулась его небритого лица. Тот, на мгновение вытянувшись, как струна, и одарив напоследок помутненным взглядом наемницу, обмяк и рухнул на землю – Кирт уже не считал нужным, держать его.

– Что с ним? Он живой? – Стьёл, не понимая, свидетелем чего только что стал, подошел ближе и, нагнувшись, потрепал бродягу за плечо, но тот как лежал бревном, так и остался им лежать.

– А ты что, думал, мы его убьем? Ну уж нет, это не тот человек, чьей кровью я запачкаю свои руки, – задумчиво отозвалась Или и потерла подбородок. – Давайте его перетащим под крышу.

– Мы оставим его прямо здесь?

– Да. С ним ничего не случится, оклемается еще до вечера и пойдет… уж не знаю, куда, но пойдет – ноги же у него не откажут, верно? – Кирт посмотрел на напарницу, все еще пребывавшую в раздумьях. – Не откажут. И замерзнуть не успеет. Так, Стьёл, бери его за ноги, а я за руки – и понесли.

Спустя несколько минут все было улажено. Чрезмерно заботиться о лазутчике не стали: его усадили на куче из сена среди бочек в одной из ниш и прислонили к стене. Тот был послушный, как глина – лепи что хочешь. Отряхнувшись от невидимой грязи, Тафлер оправился и глубоко вдохнул морозный воздух. Убедившись, что вокруг ни души, как и было до этого, компания поспешила убраться из тупика. Но как только стихли последние шаги и их фигуры скрылись где-то за бесконечными поворотами, бродяга открыл глаза, немного поморгал и, цокнув языком, лениво и кряхтя поднялся на ноги – тень забвения даже и не подступилась к нему. Покачав головой, словно осуждал что-то или был недоволен, он поводил плечами и слегка размял тело. Похлопав себя по бокам, проверяя, на самом ли деле он цел и целы ли его немногочисленные пожитки в виде обносков и клочков бумаги с записями, колоброд засунул руку во внутренний карман штанов и вытащил на свет амулет в виде четырехконечной звезды. Ровно такой же, какой носил при себе Стьёл, только выполненный не из кости, а из чистого голубого стекла.

– Хвала Скомму. А я говорил, что лучшего места для ценностей просто нет, – довольно улыбнулся бродяга и, повесив звезду на шнурок, развязной походкой вышел в проулок.

Глава IV. Отказывай и принимай

Прошедшая ночь, вопреки всем опасениям, прошла спокойно и без неприятных неожиданностей, которые в последнее время сыпались на путников, как из рога изобилия. И троица пусть на краткий миг, но все же поддалась мысли, что благосклонность богов сменилась на жестокую издевку, облаченную в изматывающие испытания, от созерцания которых Высшие получали невообразимое удовольствие. Во всяком случае, так казалось Кирту и Илилле, которые хоть и попадали в разного рода переделки и опасные ситуации, прежде не жаловались на немилость. Для Стьёла же все было куда прозаичнее, ведь он никогда не хватал с неба звезд и уж тем более не ходил в любимчиках у Высших, как и его семья. Трудности для него еще с малых лет стали чем-то обыденным, тем, что следовало за ним, как тень. Правда, тогдашние сложности не шли ни в какое сравнение с нынешними. И для него не являлось секретом, что проблемы ему доставляли собственные глупость и наивность, легковерие и податливость. Но с этим он ничего не мог поделать, и как ни пытался стать кем-то другим, прыгнуть выше головы, все словно становилось только хуже. Единственной же настоящей удачей стал тот день, когда Или и Кирт спасли его, не бросили замерзать в лесах, как старую псину или рваное тряпье, или вовсе не отдали в руки блюстителей порядка. Быть может, он и сейчас бы прозябал в Глацием-Терре, таращась на стены Серых Катакомб, слушая треп отребья, среди которого ему не место, или, что еще хуже, покоился бы в холодной земле, убитый колдовством. Одил все чаще в мыслях возвращался в тот далекий день, когда бродячий старец, случайно забредший в Камышовую Заводь, обронил – ненароком или специально – фразу о том, что всему свое время. И что Стьёлу только предстоит «явить себя миру и прорасти, как цветок, на пути, по которому ему суждено пойти». И парень ждал, однако со временем ему стало казаться все больше и больше, что над ним просто посмеялись, или он сам себе придумал то, чего не может быть. Никогда. Но в последние дни горе-воришка, не знавший большого мира, который, признаться, его увлекал и пугал одновременно, вновь стал возвращаться к думам о том, что ему, возможно, приготовили боги, и где и у кого это приготовленное искать. Но терялся в неясных и путаных догадках, ведь что можно выудить из туманных речей незнакомца, такого же дряхлого, как самое древнее древо Кордея, и неуступчивого, как гора?

Заезжий дом гудел, точно пчелиный улей: с самого раннего часа хлопали двери, слышался нескончаемый топот по лестнице и в узких коридорах на каждом этаже, раздавались голоса. Казалось, подворье кузена Берны вовсе не знало сна, как и те, кто снимал тут угол, хоть и предназначалось заведение как раз именно для этого. И пусть визитеров нынче пребывало немного, шум стоял такой, словно в ночлежном доме разместился целый солдатский гарнизон. Троице посчастливилось снять по закутку в подпольных комнатах, чему они, в итоге, оказались, даже рады. Раньше в просторном подполе располагались обычные кладовые, как и во многих домах, но кто же откажется от лишнего дохода, когда он возможен? Прежде внизу стоял жуткий холод, какому и положено быть в земляных кладовках, чтобы провизия хранилась дольше, и мыслей ни у кого не возникало, чтобы присесть там даже на несколько минут. Но стараниями хозяев, ведомых, чего уж скрывать, жадностью, кладовые перенесли в соседние пристройки, а на прежнем месте вместо них появились вполне сносные и теплые жилые комнатенки. Постояльцы, ночевавшие там, не жаловались, кому-то и вовсе пришлись по вкусу нижние помещения – меньше возни и шума. Говорили, что в них, как в норе, спрячешься – и не видно. Потому-то после изменений все оставили, как есть. И всех все устраивало. Каждый остался доволен.

Крепкий сон без тени тревоги, несмотря на обстоятельства, накрыл странников сразу, едва они устроились на новом месте, и он пришелся весьма кстати. Дикая усталость взяла свое, выжав немало соков даже из закаленных в дорогах наемников. Кирт, имевший обыкновение неплохо располагаться и спокойно отдыхать всюду, где придется – хоть захудалый постоялый двор, хоть на ладан дышащая лачуга, хоть голые камни, – отменно выспался, и теперь пропадал в местных банных. И ему было плевать на недавние ранения. Впрочем, те неплохо затягивались и особо не беспокоили. Илилла успела еще в дороге и прошлым вечером неплохо обработать раны, за что Кирт был безмерно благодарен. Погрузившись в огромное деревянное корыто, потертое, но чистое, наполненное молочного цвета водой, он расслабленно раскинул руки и слегка запрокинул голову. В банных, в отличие от жилых помещений, царила сонная тишина, облаченная в полупрозрачный пар и звук льющейся воды. В горячем тяжелом воздухе стоял терпкий аромат мыльной травы и дурманящих отваров, которые заваривали в оловянной посуде работницы купален. Облаченные в легкие белые сорочки, с заплетенными в косы волосами, босые, они молча или время от времени едва слышно перешептываясь, меняли воду в бочках, чистили скамейка и тут же стирали белье. Любая работа здесь не прекращалась даже тогда, когда кто-то приходил помыться, будь то женщины или мужчины. Многие, кто бывал в этом заезжем доме не раз, уже привыкли к такому укладу. Другие же смущенно или недовольно прикрывались и просили не мешать, но установленные порядки не менялись даже при настойчивых просьбах. К тому же работницы нередко помогали в купании: подносили простыни, готовили корыта, таскали воду, обмывали попадавших сюда немощных и даже больных, последних, правда, было намного меньше, и оказывались они в местной ночлежке очень редко. Среди батрачек встречались и старые, и совсем юные.

Одна из работниц, девица чуть старше двадцати зим, выплыла из паровой завесы и, подойдя к корыту, протянула Кирту кувшин с горячей водой. На ее лице покоились то ли безмятежность, то ли печаль, а глаза с холодной безразличностью смотрели на наемника, а может, и вовсе сквозь него. На мгновение она напомнила ему одного человека, чей образ – да и сам человек – остался в далеком прошлом, и который почти успел забыться. Но со временем он настолько исказился, что памяти уже не слишком стоило доверять, однако спокойствие и сдержанность, подпитываемая твердостью, не давали окончательно умереть воспоминаниям. А может, дело было в Эрде, ведь он был тем самым звеном, за которое и цеплялся один из призраков прошлого. За мимолетным видением, родившемся в утомленном думами разуме, возникло лицо и самого Эрда, ровно такое, каким его запомнил Кирт. Обрывки ушедших дней вспыхивали один за другим, обволакивали, увлекали за собой, словно хотели, чтобы Тафлер остался там навсегда. Тряхнув головой, наемник кивнул девушке, которая все еще послушно стояла над гостем. Наконец, дождавшись позволения, она молча вылила воду в корыто, затем, сняв с плеча жесткое полотенце, жестом предложила помощь. Но Кирту компания сейчас была ни к чему, да и помощь тоже.

– Не стоит, я как-нибудь… сам справлюсь.

Получив отказ, но нисколько не смутившись, работница так же молча удалилась к другим батрачкам. Оставшись наедине с мрачными мыслями – если можно было назвать банную, полную безмолвных женщин, похожих на привидений, и еще нескольких купальщиков, уединенным местом, – он еще какое-то время просидел в корыте, вновь погружаясь в воспоминания о давно минувшем. Протянув руку к лежавшим на скамье вещам, он покопался в них и вытащил наружу кулон Линти. Тафлер решил отныне всегда и всюду его носить, ибо эта вещица была последним из того, что осталось на память от брата. Тем, что можно увидеть, к чему прикоснуться по-настоящему. Уалин-брин все так же сиял огненно-рыжим, изредка переливаясь золотисто-белым – подобной красоты, не считая собственного меча, который украл Наллен, наемник ни разу не встречал.

– Что ж ты за тайну такую хранишь? – нахмурился Кирт, внимательно рассматривая камень и вспоминая туманные слова следопыта. И можно было поломать голову над загадкой, но не имея и малейшего намека, за который получилось бы зацепиться, хоть кроху ясности, вряд ли вышло бы додуматься до чего-то путного. – Даже смешно как-то. Эрд, Эрд, Эрд… Почему же ты мне ничего не рассказал, когда нужно было это сделать. Чего ждал? Знаю, ты за пазухой держал кучу секретов, которыми не хотел делиться даже со мной. Но… один из них, похоже, ты все-таки оставил мне, сам того не зная. Еще понять бы теперь, что с ним делать, как разгадать… если есть, что разгадывать.

Эрд нередко при жизни разговаривал так, будто пытался что-то утаить, при этом позволяя себе туманные и размытые речи и подсказки, которые только еще больше вводили в замешательство и ложные разгадки. И каждый раз он делал это с лукавой улыбкой, заранее зная, что пока сам ничего не объяснит, его никто не поймет. Его забавляли подобные недомолвки, в чем признавался не раз. Но та самая скрытность в итоге сыграла злую и роковую шутку с Линти, и его ошибку уже нельзя исправить. Можно лишь заставить заплатить за нее того, кто отправил Эрда к праотцам. Жизнь за жизнь – только так будет справедливо.

Еще немного повертев кулон в руках, теряясь в размышлениях, Тафлер убрал его назад в одежды, и, окунувшись с головой несколько раз и тяжело выдохнув, наконец, вылез из воды. Торопиться и идти было некуда, сейчас он это признавал, но и просиживать вот так без особого дела, придаваясь праздности, просто не мог себе позволить. Да, бывало такое, когда Кирт давал себе расслабиться, разрешал устроить хорошую попойку, пролежать на привале во время очередного странствия больше положенного, да даже потратить драгоценные минуты на какое-нибудь глупое развлечение вроде «костей и досочек». Но все же знал, когда стоит остановиться. Вернее, чувствовал, ведь его, чего скрывать, заносило порой, а разум в такие моменты не всегда самый верный помощник. Что ждало их троих, наемник не представлял, и хоть навязчивые мрачные мысли лезли в голову сами, ему сейчас хотелось меньше всего оказаться в их рабстве. Оставалось плыть по течению, пока что-то не прояснится, но по правде говоря, столь убогое положение не слишком-то и устраивало.

Едва Кирт вернулся в свою каморку, которая годилась только для чернорабочих или скромных, как он, персон, не имеющих ни громких титулов, ни баснословного состояния, как сразу же обнаружил на уже прибранной постели новую сорочку. Отмахнувшись от нее, он первым делом обошел ночлежный угол, проверяя, все ли на месте, ведь нигде и никогда – даже в самом омерзительном захолустье, полном всевозможного сброда – еще не было такого, чтобы кто-то осмеливался хозяйничать без гостя. Однако в Шадионе давно устоялись иные порядки, и во многих заведениях не считалось чем-то необычным и порицаемым со стороны владельцев и работников что-то сделать без ведома посетителя. Иногда это была подмена заказанных блюд на угощения по вкусу держателей в тех же харчевнях, или же вот такие непрошеные визиты со странными знаками внимания вроде белья или чего-то другого. Убедившись, что все на месте – а дорожных пожитков в комнате Кирта лежало немного, да и все самое ценное держалось при себе, – он вернулся к нежданному подарку.

– Как раз мой размер, – Тафлер несколько раз кивнул и криво улыбнулся, развернув и осмотрев сорочку: та явно на него не налезла бы и наполовину. – Что ж, и на том спасибо, всегда найдется тот, кому она будет в пору.

Наемник не нуждался в одежде, как и его соратница – им хватало того, что взяли в дорогу, однако теперь их маленькая компания пополнилась и лишние вещи точно не помешали бы. Да и сам Стьёл, который успел таки привыкнуть вставать рано и уже перебирал скарб, был бы только рад обновке. Умудрившись разжиться щеткой для чистки обувной кожи и даже иглой с грубой нитью, тот сидел у себя и корпел над собственными вещами, которые местами износились и выглядели не очень чисто. Дома, в Камышовой Заводи, ему часто приходилось чинить свою и домочадцев одежду, да и вообще все, что можно было залатать и привести в порядок. Бывало, мать заставляла его помогать тем же рыбакам, сети и полотна которых порвались, лишь бы делом был занят и приносил пользу вместо того, чтобы ходить, как на привязи за бездельником Нелосом. Но Стьёл не спешил беспрекословно следовать наставлениям отца и матери, и чем старше становился, тем меньше занимался надоевшей и давно сидевшей у него в печенках деревенской возней. Да и за все время, пока орудовал иглой, так и не научился держать ее как следует. И, вот, теперь ему пришлось вспоминать все, чему его когда-то учили.

– Никогда не подумал бы, что увижу такое, – в дверях стоял Кирт и, подпирая плечом косяк и скрестив руки на груди, со снисходительной улыбкой наблюдал за тем, как горе-воришка пытается зашить рукав. – Тебе бы лучше научится орудовать мечом или луком, а не тряпьем и сковородками. На вот, возьми.

Наемник бросил сорочку Стьёлу и тот, к собственному удивлению, едва подняв голову, тут же поймал ее.

– Что это? – парень нахмурился и с непонимание развернул рубашку. – Откуда?

– Нашел у себя. Местные держатели, похоже, решили расщедриться и умаслить новых гостей, хотя я не прочь получить чего-нибудь более весомое в дар. Но, справедливости ради, стоит быть благодарным уже за то, что не дали от ворот поворот, как принято у некоторых и не только в глуши и трущобах.

– Почему?

– Что почему?

– Зачем надо умасливать таких, как мы? Обычных путников, лица которых вряд ли вспомнятся на следующий день? Одно дело, когда все друг друга знают, как будто семья, а другое – чужаки. Пусть я и не бывал нигде, но знаю, что вряд ли вот такие знаки, – Одил натянул на себя сорочку и покрутил руками, – важнее денег. Странники получают угол и еду, а хозяева – звонкие монеты. И все довольны.

– Для простака и деревенщины ты прав и не так уж глуп, – добродушно рассмеялся Тафлер. – Думаешь-то так, как надо, как и большинство, но очень уж просто. Репутация. Она не менее важна, улавливаешь? Да, о нас забудут, как только уберемся отсюда, а вместо нас появятся другие, а может, и вовсе никого. Но! Там, за воротами, слухи разносятся быстрее ветра, и стоит только кому-то заикнуться о какой-нибудь мелочи, пустяке – об этом будут говорить уже через несколько дней на другом конце света. И плевать, хорошее или плохое болтают, правду или ложь, клевету или праведные речи – всё разойдется и всему будут верить.

– Или же что-то так и останется в тени, если станут держать язык за зубами.

– Верно, – одобрительно кивнул наемник и, наконец, прошел в каморку. – Жаль, что слишком часто умалчивают о чем-то тогда, когда лучше сказать, чтобы все услышали.

– И тайн стало бы меньше, от которых только одни беды и проблемы, – вздохнул Стьёл, явно вспомнив нечто неприятное. – Однажды мою семью чуть не выгнали из деревни из-за таких вот игр в молчанку, и мне бы не хотелось, чтобы это повторилось.

– Твоя заслуга? – прищурил глаза Кирт, не скрывая подозрений. Однако тяжелый и полный недоумения взгляд Стьёла заставил наемника пожалеть о поспешных выводах и прикусить язык.

Парень искоса недобро посмотрел на Тафлера так, как никогда прежде не смотрел. А ведь совсем недавно казалось, что в серых глазах не могло быть и тени настоящей злости или ненависти, и до этого мгновения в них отражалась лишь наивная доброта, встревоженность и искреннее изумление. Совсем как у ребенка, который едва вышел за порог дома и увидел иной мир, далекий от того, что заключался в четырех стенах.

– Не моя, а моих соплеменников. Кое-кто из них решил свои грязные секреты и проступки переложить на моего отца, оклеветать его в глазах наших. А если уж кто-то один из семьи в чем-то провинится серьезном, то позор и вина ложится на всех остальных тоже – таковы порядки в Камышовой Заводи. И наказание получат одинаковое все родственники до единого. А самое поганое, что были те, кто знал правду, знал, но молчал, и смотрел, как измываются над нами. Не знаю, чего они боялись, что даже языки проглотили… Как будто их заставили хранить тайну, угрожая смертью.

– Я бы не удивился, – Кирт качнул головой, уставившись в пол, и горько усмехнулся. – Это ведь самое действенное средство, а уж невежд сельских запугать проще некуда.

– Мой отец не вредитель, он никогда ничего никому не портил! Скажи они все раньше и по своей воле, то было бы лучше всем, а те твари не сбежали бы непонятно куда, – словно не слыша наемника, продолжал Одил. – Да и я тоже хорош, надо было раньше, да хотя бы на денек, наведаться к соседям и заставить их все рассказать, как было на самом деле. А я сидел и ждал чего-то. Но зато они надолго, а может даже и до конца жизни запомнят мой приход, – на этих словах парень потер шею и широко и довольно улыбнулся.

– Ты же не…

– Нет, я никого и пальцем не тронул… Ну, разве что немного глиняным горшкам досталось, и очагу, и, кажется, я разбил окошко.

– И что, они тут же побежали все выкладывать? Из-за побитой посуды-то?

– Ну-у, – протянул горе-воришка и виновато посмотрел на Кирта, – еще я сказал, что пожалуюсь на них королевским допрашивателям, чтобы те проверили их на отметины Бездны. А что еще оставалось делать? Ничего другого дельного я тогда и придумать не мог, мне всего-то было тринадцать. Знаю, что ничем не лучше оказался тех, кто наговорил на отца, но что взять с обычного мальчишки? Ты прав, напугать таких, как я, легче легкого – видел бы ты их лица. Наверное, попасть в руки Благословенным Клинкам для поганых трусов показалось намного страшнее, чем угрозы молокососа. Повезло, что они на это купились, потому что я вообще знать не знал даже, где искать этих самых допрашивателей.

Тут наемник не удержался и расхохотался во все горло, запрокинув голову. И сначала Стьёл насупился, не понимая, чего смешного он сказал, однако спустя мгновение тоже залился смехом – настолько нелепо и по-детски глупо теперь звучало то, что он когда-то нес с серьезным видом. И что самое удивительно – его словам поверили, и ни одного вопроса ни у кого не возникло.

– А вот теперь представь, парень, что вообще творится в мире, в каждой из провинций, в приличных на первый взгляд городах, где на деле полно мразей всех мастей, которые готовы подставить любого ради сохранения своего имени, состояния и жалкой жизни. И сколько таких, которые готовы умалчивать о злодействах и непотребщине без принуждения, и при этом имея для себя выгоду, – брезгливо поморщился Тафлер. – Ты видел только то, что было у тебя под носом дома, и это лишь самая малость той погани, что множится ото дня в день где-то там и вокруг нас.

– Я же не ты, мне не посчастливилось, как тебе, посмотреть и попробовать на вкус мир, но и без того знаю, как все устроено. Везде одно и то же, – Одил махнул рукой и продолжил одеваться – несмотря на жаркий огонь в крошечной железной печке, воздух в нижних помещениях был слабо прогрет.

– Не стоит равняться на кого-то, у каждого своя жизнь. Но если тебя это утешит, то я когда-то был совсем, как ты, и тоже многого не видел, не слышал, только жалкие крохи, пока нужные люди не показали все в истинном свете и не научили. Вот же Бездново пламя! Клянусь, иногда хочется, чтобы я вообще ничего не знал – столько грязи повсюду, о которой и не догадывался, и ведь глаза-то не закроешь.

Внезапно в комнатке воцарилась абсолютное безмолвие, словно каждый окунулся в свои мысли и воспоминания так глубоко, что потерялся в них на мгновение.

– А Или? – стряхнув с себя отрешенность, вновь оживился Стьёл.

– А что с ней? Она ничем не отличается ни от тебя, ни от меня, и уж можешь поверить, едва ли Илилла родилась мудрой провидицей или чтицей мыслей.

– А как же… ну, то, что она сделала там, в тупике, с тем бродягой? Что это было?

– Э, нет, дружище, меня не спрашивай, я в этом ничего не смыслю, да и не в праве обсуждать, но скажу, что ее дар – на редкость полезная штука. Знал бы ты, сколько раз он спасал нас, а однажды мне самому чуть не перепало, когда мы с Или были далеко не приятелями. А если хочешь получше разузнать, что и как, то спроси у нее самой обо всем, и если повезет, то расскажет. Кстати, где она? Есть разговор.

Одил тут же отвел взгляд и слегка сгорбился, сделав такое лицо, будто его поймали на разбазаривании последней еды бродячим псам или же за подглядыванием за девками в купальнях.

– Она ушла, – развел руками парень и пожал плечами, – сказала, что хочет одна пройтись и что-то проверить.

– Какого бешеного? Еще вчера сама же говорила, что нам не стоит бродить по городу и светиться лишний раз, особенно после случая с оборванцем а потом сама же нарушила собственное правило?! И ты даже не остановил ее?

– А у меня получилось бы? – вопросом на вопрос ответил Стьёл и преспокойно устроился на кровати, давая понять, что за Мелон не надо волноваться. – Не сажать же ее под замок. И еще она просила оставаться тут и не искать ее. Слушай, как думаешь, что Или задумала? У нее было такое лицо серьезное, явно не по лавкам и рынку решила пройтись. Тут что-то другое.

Кирт раздраженно выдохнул: то, что соратница даже не подумала сообщить о своих планах, ему не очень-то пришлось по вкусу. Подобное происходило уже не раз, и он слишком хорошо знал свою подругу, чтобы удивляться ее поступкам. И все же сейчас наемник бы составил ей компанию вместо того, чтобы развлекать навязанного странными и даже жуткими обстоятельствами неудавшегося вора. Но Кирт успел смекнуть, что неспроста напарница его оставила со Стьёлом, пока сама решила обойти Шадион в поисках неизвестно чего.

Город утром выглядел еще более оживленным и шумным, чем вчера, однако Мелон это нисколько не смущало и не мешало, даже напротив. Покинув заезжий дом задолго до того, как Кирт проснулся, она успела как следует осмотреться в той части, что открывалась за переулком и захватывала добрую половину жилых строений. И там уже с самого восхода солнца кипела жизнь: женщины, привычные к здешним холодам, высовывались в окна и о чем-то перекрикивались с соседками; где-то в закоулках, вниз по улице и подальше от питейных заведений, слышался бесконечный шум воды, а из крошечных зарешеченных окошек низеньких домов валил густой пар. Прачечные здесь открывались всегда рано, и к первым желающим постирать они успевали хорошенько прогреваться и наполниться паром настолько, что ему становилось тесно внутри. Вся эта возня и будничная суета совершенно не интересовали Илиллу, гораздо любопытнее было послушать то, о чем говорили люди, если их разговоры касались города. А особенно приходилось получше прислушиваться, когда речь и пересуды заходила о правителе и его семье, о местных изменениях в укладе и даже том, что происходило при дворе. Проскальзывали сплетни и об именитых особах, и о почтенных мудрецах, засевших в своих пыльных хранилищах. Однако большая часть из услышанного была настолько мелкой и почти ничего не значащей, что внимания и не стоила. Последними важными словами были те, что наемница слышала в «Вороньем глазе». И теперь поводов наведаться к старцам появилось больше, ведь если слухи не врали, то потом может оказаться поздно. Или хорошо знала, что если на верхах или в почтенных кругах собираются проводить чистку, то чаще всего такая «уборка» затрагивает не только грязь и мусор, но и много важного. Это неизбежно, даже тогда, когда кто-то старательно пытается оградить те самые значимые знания, которые собирались по крупицам не одно десятилетие. Однажды в ее родном городе, когда по несчастливой случайности – а может и вовсе по чьему-то злому умыслу – смотрителем за реликвиями прошлого был поставлен весьма своенравный и грубый тип, чуть было не исчезли крайне ценные редкости вместе с тем, что давно себя изжило. В Ангере, как и на всем Роклите, с большим уважением и почитанием всегда относились даже к чрезмерном архаичном вещам – материальным и нет, – и ничего никогда не уничтожалось безжалостно. Вместо этого накопленное придавалось земле, чтобы уже она становилась вечным хранителем. Немного из того, что должны были предать забвению, спрятав в земную твердь и оставив в ней навсегда, едва не пополнило все то, что продолжало иметь большое значение для каждого островитянина. Смотритель решил, что пора избавляться от «покрытой плесенью и мертвечиной устаревшей памяти». И алтарная галерея, вмещавшая в себя почти всю историю, какую пережил Ангер и весь Роклит, опустела бы, а после – оказалась бы заполненной чем-то совершенно чуждым для жителей, если бы вовремя не остановили темное помешательство.

– Эй, подходите, подходите! Сегодня последний раз выступает театр госпожи Тиссы, торопитесь на представление! Мы покажем вам то, что прячут за неприступными оградами и каменными стенами уважаемые и благородные вельможи, хрупкие придворные дамы и королевская семья! Здесь нет масок, только чистейшая правда и никакого обмана или притворства! Вся подноготная, все секреты на одной сцене, заходите и не пожалеете!

Едва Мелон вышла на просторные улицы, окруженные всевозможными забегаловками вперемешку с ремесленными, и по которым разъезжали груженые повозки с товаром разных мастей, как тут же была остановлена навязчивым коротышкой. Тот, переключившись с какого-то прохожего, успевшего попасть под уговоры и готового зайти в небольшой деревянный домишко, без тени стеснения принялся расстилаться перед наемницей, зазывая тоже пройти на «изобличающее представление». Илилла же только снисходительно и с добродушной легкой улыбкой смотрела на вытанцовывающего перед ней потешника, в красках расписывающего спектакль, который вот-вот начнется.

– Могу поклясться собственной головой, вы точно никогда еще не бывали в театре госпожи Тиссы, и если зайдете, то не пожалеете. Всего три лирия – не слишком уж много для такой особы. Вижу, что вы не какая-то простолюдинка, – зазывала схватил наемницу за рукав, собираясь подвести ближе к дому с табличкой с незатейливой надписью «Передвижной театр».

– Ты, верно, прежде не касался не простолюдинов, раз конечности еще целы, – она приподняла бровь и опустила глаза на руку потешника.

– Прошу прощения, госпожа, тысяча извинений, я не хотел вас обидеть, – коротышка отпрянул, расплылся в виноватой улыбке и чуть поклонился. Но тут же лукаво добавил. – Значит, угадал? Я всех вижу насквозь, не даром же тут работаю – здесь все так умеют, у всех особый нюх и зрение.

– Сколько, ты сказал, за вход? – Или внимательно смерила въедливым взглядом дом, который, судя по нарастающему гаму, смеху и голосам, доносящимся из открытых дверей, далеко не пустовал. – Три лирия? Держи.

Мысль посетить это место показалась не такой уж глупой, и, учитывая то, что там собираются показывать, о чем говорить в голос, не боясь быть наказанными, лишь еще больше подстегнуло Мелон принять предложение болтливого коротышки. Да, она прекрасно знала, что балаганщики, лицедеи и прочие притворы, умеющие перевоплощаться в кого угодно, вывернут все наизнанку и способны на выдумки и чрезмерные приукрашивания. И нужно различать правду и ложь. Однако, где еще, как не в месте, в котором открыто могут высмеять и осудить знатных особ; где, как не среди собравшейся толпы, любящей пошептаться за закрытыми дверями или же посплетничать вне дома обо всякой ерунде, можно услышать намного больше, чем в досужей болтовне на улицах. И такой же осторожной, как и худые тени в полдень.

– А это тебе от меня добавка! – вдруг откуда-то послышался звонкий и тонкий голос и в коротышку, получившего деньги, сверху полетел яблочный огрызок. С глухим шлепком он попал прямо в спину маленького человечка. – Ха! Яблочко точно в яблочко!

На каменном выступе дома, соседствующего с театром, сидел какой-то мальчишка лет тринадцати и заливался смехом, глядя на то, как потешник завертелся, словно волчок, заломив руки за спину. Избавившись от огрызка, хулиган, облаченный в поношенную одежду обычного уличного попрошайки, принялся за новое яблоко, явно готовя его, чтобы снова пустить в дело.

– Опять ты?! Ну, я до тебя доберусь когда-нибудь, маленький поганец! – маленький человечек мгновенно побагровел от злости и погрозил кулаком мальчугану, которого это только еще больше раззадорило. – Оторву тебе уши и заставлю этих яблок сожрать столько, что потом долго не слезешь с выгребной дырки, попомни мои слова! Я тебя так опозорю, что твоя семья и носа не покажет из дома! Грязный оборванец!

– Сначала попробуй достань меня! Ты даже догнать не сможешь – ноги коротковаты! – мальчишка несколько раз надкусил яблоко и швырнул его снова в коротышку, однако объедки попали прямо наемнице в плечо. – Ого! Вот это попадание! Надо бы извиниться, но не стану. Нечего платить этим жалким балаганщиками и лжецам!

Беспризорник издевательски развел руками, состроив наигранно виноватое лицо, и бросился бежать прочь с выступа по плоским крышам, довольно хохоча.

– Что здесь происходит? – Илилла брезгливо принялась отряхиваться от мякоти.

– Да этот паршивец здесь околачивается с того самого дня, как только труппа госпожи Тиссы приехала в город. Сначала он только и делал, что глазел со стороны, потом стал пытаться проникнуть без платы внутрь, затем – наговаривать на нас, отпугивая гостей. Однажды даже сорвал представление: незаметно попал в театр, испортил добрую половину платьев и напугал актеров. Жаль, что тогда не поймали этого выродка, уж я бы его выпорол. Мы обычный странствующий театр, коих сотни на континенте, никому ничего плохого не сделали. За что нам такое наказание, непонятно?

– Почему же вы не пожалуетесь на него местным блюстителям? Они бы давно уже этого уличного хулигана изловили и научили хорошим манерам. Руки, конечно, не переломали бы, но всяко отвадили бы охоту вредить.

– Да лучше бы руки оторвали – так надежнее, – все еще кипятился коротышка.

– Зачем же так, это же всего лишь глупый ребенок со щенячьими проказами, и за это стоит его губить? Помилуйте. Разве такая, как вы, смогла бы жить спокойно, зная, что ребенка отправили в лапы почти головорезам, пусть они и в королевских плащах? Вы не похожи на жесткосердечную и бесчувственную.

Рядом с Мелон будто из ниоткуда появился высокий мужчина в меховых одеяниях. Теплая накидка, несмотря на мех, выглядела простоватой и недорогой, как и толстый кожаный жилет под ней. Сапоги казались сильно стоптанными, но довольно приличными. И весь обычный и практически неприметный облик и нехитрая одежда никак не подходил к выглядывающему из-под капюшона лицу с благородными чертами, свойственными только людям высокой или чистой крови. Когда-то ребенком Илилла видела незнакомца с удивительно схожими чертами, украдкой подглядывая, как старейшины Ангера принимали королевских посланцев, и тот человек возглавлял процессию. Он один в один выглядел как тот, что сейчас стоял перед ней. Светлокожий, словно на лице застыл лунный свет, с высокими острыми скулами и таким же подбородком. Из под редких блестящих черных прядей, упавших на лицо, смотрели пронзительные темно-синие глаза. В них не было ни капли лукавства, ни насмешки – ничего недоброго, только спокойствие, интерес и сосредоточенность.

– А это, – он указал на след на плаще и протянул наемнице белоснежный платок, – ерунда, очистится.

– На меньшее не рассчитываю, – наемница, помедлив, все же приняла платок, кивком поблагодарив случайного свидетеля уличной ругани.

– Защитник объявился? Уж не родня ли ты тому поганцу? – зазывала прищурил один глаз и привстал на цыпочки, будто желая стать одного роста с высоким мужчиной.

– Нет, всего лишь прохожий, пожелавший посмотреть спектакль, – неизвестный достал из-за пазухи мешочек со звонкими монетами, при виде которого коротышка изменился в лице.

Илилла же слушала краем уха разговор, изредка косясь на мужчину, но едва она закончила чистить свою накидку и собралась было еще раз поблагодарить за помощь, как незнакомца уже не оказалось рядом. Не обращая больше внимания на потешника и не слушая, что он говорит, наемница прошла внутрь театра и почти сразу оказалась в гуще толпы, собравшейся в узком проходе. Кого тут только не было, но вот неизвестного встречного, зашедшего сюда только-только, и в помине не оказалось. Он будто растворился среди горожан.

– Хм, будем считать, это – маленький сувенир в память о гостеприимном Шадион. Пока что, – Мелон смяла платок и убрала его в карман жилета.

Она не любила оставаться в долгу перед кем-либо, пусть даже в самом малом и незначительном; не любила принимать чужое без возможности вернуть это владельцу. И все же сейчас выбора не имелось и пришлось оставить платок себе. Во всяком случае, до момента, пока с его хозяином вновь не представится столкнуться, на что Илилла все-таки надеялась.

Ловко уклонившись от взмахнувшей перед лицом здоровенной руки какого-то амбала, бурно обсуждавшего что-то с приятелем, и обогнув двух тучных женщин, наемница прошла дальше, к залу для зрителей, входные занавески которого виднелись за маячившим людом.

– Не многовато ли народу? Что же тут такого показывают, раз яблоку негде упасть?

В импровизированном зале бывшей портной мастерской, увенчанной низкой сценой, что украшали потертые красно-синие портьеры, и заставленной короткими скамейками так, что едва хватало места протиснуться меж них, и правда уже собралось немало горожан. Вопроса, куда должны были поместиться те, что еще не успел занять место, не стояло, ибо здесь не возбранялось сидеть даже на полу и подпирать собой стены. Так что, места хватало каждому и никто не оставался в обиде – все, кто посещал подобные передвижные театры, давно привыкли к подобному. Приметив свободный угол за одной из деревянных подпорок у самой стены чуть дальше от выхода, Илилла твердой поступью направилась туда, желая, наконец, выбраться из гущи. Примкнув к потрескавшимся доскам и скрестив руки на груди, она еще раз осмотрелась: отсюда открывался недурной вид на сцену, да и под ногами никто не крутился. Народ же постепенно стал умолкать, и все реже слышались гудящие голоса, топот и прочий шум.

– Эй, почтенная публика! Драгоценнейшая публика! – во всю глотку заголосил внезапно выскочивший на всеобщее обозрение объявитель в цветастых одеяниях и с криво посаженной на голову короной. – Рыбаки! Прачки! Гончарных дел мастера! Кузнецы, угольщики, стряпухи! И вы, – он махнул рукой на сидящих прямо напротив сцены нескольких здоровяков, – каменщики! Достойные уважения и всяческих почестей, похвалы и даже славы больше, чем восседающие в теплых креслах своими откормленными задами вельможи. Больше, чем придворные прихлебатели, прихлебатели прихлебателей, жирнобрюхая знать, не ведающая честного труда! Приветствую вас! Сегодня, в честь закрытия театра, мы покажем вам особое представление, которое придется каждому по вкусу, позабавим вас на славу и покажем все, как есть на самом деле! По другому мы не можем! Только правда без лживых отражений в зеркалах, от которых не могут оторваться высокородные и сухие, как столетний чернослив, дамочки и их мягкотелые юнцы для утех!

«Почтенная» публика разразилась хохотом, даже женщины, что еще секунду назад стыдливо посмеивались, перешептываясь друг с другом, не удержались.

– И еще красноплащевые шуты! Не забудь про этих всюду снующих крыс! – выкрикнул кто-то и его тут же поддержали. – Хуже баб, вечно красуются перед начищенными щитами! Им бы не мечом махать, а веером! Что б их всех!

Или чуть покачала головой, снисходительно и с легкой улыбкой поглядывая то на объявителя, то на зрителей, которым, судя по всему, нравилось то, о чем вещал ряженый. Они впитывали каждое слово, сыпали подтверждениями, кивали на неприкрытые и нелицеприятные высказывания, которыми щедро был награжден весь высший свет. Не обошли стороной и саму королевскую семью, коей досталось насмешек и острот больше прочих. После затянувшегося вступления объявитель все-таки поспешил убраться с глаз, попутно раздвигая портьеры, открывая вид на незамысловатую картину с участием размалеванной парочки, лежащей на так называемой постели чуть ли не в одном неглиже. Немного подальше, на полу, расположилась троица девиц в полупрозрачных сорочках. Вокруг же сколоченной из досок и застеленной кое-как непонятным тряпьем кровати прыгал карлик с ночным горшком в руках.

"Король мой, как же так? Негоже оставлять пустым горшок!

Что скажет матушка, узнав, что воспитание ее пошло не впрок?

Вас с малых лет учили: не ложись в постель, коль на ночь не опорожнился!"

Облаченный в забавное цветастое платье карлик принялся стягивать простынь с «короля» и тащить его за ногу, продолжая уговоры. Размалеванные девицы то стыдливо отворачивались, то протягивали руки к смотрителю ночного горшка, хватая его за хохолок на голове или за подол. Зал незамедлительно взорвался от хохота, наблюдая за пошлой сценой, в которой все – от обстановки до ситуации – было неуместно и наполнено фиглярством. Но все же подобные спектакли являлись далеко не диковинкой на континенте. И, несмотря на неприличные и унизительные образы, в коих изображали богатые и родовите семьи, придворных, послов, мудрецов и правителей – порой даже прошлого, а не только настоящего, – простолюдинам нравилось. Однако такие слишком вольные представления в основном показывали подальше от столицы и вообще от Веланвии. Да и в соседствующем Тронте, второй центральной провинции, тоже не очень-то стремились устраивать столь дерзкие зрелища. И, конечно же, удивление трудно было скрыть от того, что так откровенно и не боясь наказания этот театр обрисовывал на сцене.

"Пшёл вон! Не видишь, у меня совет.

Здесь дел невпроворот и каждому «советнику» мое внимание подай.

Как можно «колесницей» управлять, когда «не кормлены» кобылки?

А если невтерпеж, то сам сядь на горшок треклятый,

а после – можешь отнести в фамильный склеп".

Возня продолжалась еще несколько минуту, и под конец сценки «король», задрав сорочку и светя неприкрытом задом, уже бегал за несчастным карликом, пытаясь того вышвырнуть из «покоев». Все успокоилось на том, что правитель вновь залез в постель к блудницам. По скрипучим доскам громко затопал выскочивший из-за кулис все тот же объявитель и торопливо задернул портьеры, давая понять, что первый акт незатейливого спектакля завершен.

– Ух, я бы и сам с такими красавицами развлекся, чего уж говорить о короле. Да что там болтать, он с кем угодно ляжет в постель, только не со своей женушкой, которая страшна, как все Бездновы выродки.

– Это точно. Не зря ее портретов никогда не вывешивали и тем более не выбили… кхм… ее «лицо» на Вековой Стене вокруг замка.

– Да есть оно там, только его пришлось закрыть королевским стягом, сам потом можешь убедиться, если не веришь. Да и вообще, ерунда вся эта мазня краской и каменные лики, увидеть ее воочию – вот где страх. Если бы моя дочь родилась такой, я бы ее собственноручно утопил в ту же секунду.

– Я однажды видел ее собственными глазами вживую – уродливее бабища ни разу не встречал. Вот клянусь всеми богами и пусть у меня язык отсохнет, если вру.

Чуть подальше от сцены, на краю ряда и ближе к стене, сидели трое мужиков в простецкой чернорабочей одежде, и бурно обсуждали престраннейшую, но любопытную тему. Илилла прислушалась, и с каждым словом ей с трудом верилось, что все услышанное о королеве – правда. Как и о короле.

– Да где ты ее мог видеть, дурак, она же из замка не выходит? Нужен ты ей, как же.

– Можешь вырвать мне глаза, если они обманули меня. Она приходила как-то в нашу кузню, ее еще сопровождала целая куча солдат и личных помощниц.

– Да иди ты ко всем проклятым! Что ей понадобилось в вашей кузне, если есть королевская, и там куют железо не безрукие всякие вроде тебя.

– А мне почем знать, что ей надо было, она разговаривала с хозяином, я только мельком видел ее. Все сначала подумали, что она по чью-то душу пришла, но обошлось. Помните, как весь город только и говорил о пропаже писаря, который составлял для королевы личный архив? Видать, что-то ей пришлось не по нраву, ведь беднягу больше не видели как раз после последнего его визита во дворец. А сироты из «Матушки Сулны»? Их не меньше десятка исчезло неизвестно куда, а ведь этот приют содержит лично королева, и она же отдавала приказ его построить. Вот могу дать руку на отсечение, эта Безднова зараза стоит за пропажей людей.

– Лучше помалкивать об этом, я как-то не хочу, чтобы за мной однажды явились, – один из мужиков вжал голову в плечи и испуганно бросил взгляд сначала в одну сторону, потом в другую, пока не встретился с пронзительными глазами Или, которая продолжала слушать компанию.

Дернувшись от внезапного взгляда, чернорабочий тут же отвернулся и пихнул локтем одного из товарищей. Тот уже хотел было возмутиться, успев нахмуриться и открыть рот, и неизвестно, сколько бы троица успела наговорить, но громкий голос вновь показавшегося шута заставил замолчать всех и снова обратить внимание на сцену. Потасканная тяжелая ткань в очередной раз раздвинулась, являя зрителям новую картину: наспех нарисованные на сколоченных старых досках фрагменты улиц Шадиона, стены дворца и сам дворец тоже. И среди этого из края в край расхаживала стража, наряженная и разукрашенная почище любого балаганного дурака или же какой-нибудь «торговки красотой». Однако наемницу почти не смотрела на подмостки – ее не отпускала вереница мыслей, которая точно крепко скрученный жгут опутала сознание, стягивала его и жгло. Услышанное с трудом переваривалось, но все же закралось крамольное «быть может, столица-то не столь чиста, как всех убеждают?»

С детства Мелон слышала только хвалебные и славные речи о Шадионе и обо всех коронованных династиях, что когда-то гордо и по праву занимали престол, да и о тех, кто правил континентом, когда ей самой было всего десять. А в те годы корона украшала голову Брунгарда Храброго, достойного мужа, опытного воина и справедливого правителя. О его супруге, Лорнее Ревентской, тоже ходила только добрая молва, и, если верить историям и хроникам, оба нередко выходили в люди и устраивали публичные встречи, на которые пускали каждого. Увы, но так случилось, что боги так не послали далеко немолодому Брунгарду и быстро увядающей Лорнее детей, как бы они не молили о наследниках; время шло и прямой род этого короля угас. Но как бывает в жизни, скорбь по невозможности продлить собственную династию, сохранить часть себя и всех предков в будущих поколениях, накрыла серым саваном лишь короля и королеву. Для прочих же не имело значения, будут ли у тех потомки или нет, хоть люди в голос твердили совсем другое. И никому не было дела до дворцовых свар и дележки престола, простолюдины плевали, кто после сядет на трон. Их беспокоило лишь одно: чтобы на нем не оказался какой-нибудь самодур или безумный убийца, ведь прошлое знавало и таких людей, которые несли лишь смерть и разруху, пожирая саму жизнь. Однако, ко всеобщему счастью, среди ближайших родственников короля усердно изучающие и ведущие записи о высших родословных писари не обнаружили ни одного сумасшедшего или одержимого чужой кровью. После недолгих разбирательств власть перешла в руки к единственному живому и возможному наследнику – кузену Брунгарда, Палгриму Тандари. Так вышло, что сам Брунгард не сказал свое последнее слово, не назвал приемника – не успел или не пожелал, – и совету из старцев и приближенных пришлось решать столь острый вопрос лично. Будь кузен мертв, как и прочие мужчины их знатного дома, то власть перешла бы к одной из сестер покойного короля. Но этому не суждено было случиться, и Палгриму выпала огромная честь, а вместе с ней и великий дог и тяжелая ноша, облаченная в огромную ответственность перед континентом и народом. И он справлялся со своим бременем успешно вот уже несколько лет. За это время Тандари совершил немало поездок в разные части Кордея, его хорошо знали в лицо, чего нельзя сказать о его супруге. И действительно, почти никто толком не знал, какова нынешняя королева на лицо, откуда она и кто вообще такая. Даже имя законной жены короля редко где звучало. Ходили только какие-то туманные слухи, беспочвенные домыслы по поводу ее внешности и происхождения. Кто-то болтал, что у нее вовсе нет лица, как у безликих призраков, снующих среди раскаленных песков Крайних Пределов далеко на юге; другие же говорили, что она самая что ни на есть обыкновенная. Но находились и такие, как те трое, кто заявлял, что королева безобразна до невозможного, приписывали разные уродства и изъяны, ни разу ее не видя при этом. Естественно, досужие толки и плотная завеса таинственности, скрывавшая королеву, порождали такие сплетни, как то, что она и не человек совсем.

Покопавшись в памяти, Или с изумлением обнаружила для себя, что тоже толком ничего не знала о правительнице. Сколько она путешествовала, где только не побывала, с кем не общалась и какие свитки не изучала, а ни разу ничего дельного или правдивого не слыхала. Наемница никогда не причисляла себя к невежественным или же просто неосведомленным, и ее интересы выходили далеко за пределы житейских и приземленных. И неожиданно обнаруженные пробелы в крайне любопытнейшем вопросе удивили и привели к недовольству.

Представление же тем временем продолжалось, и Мелон из раздумий вырвала громкая крепкая брань и грубый гогот. На сцене разворачивалось самое настоящее противостояние: парочка бедняков порывалась пройти к замку, но разодетые и разукрашенные привратники лишь потешались над ними. И те, и другие не уступали друг другу: крестьяне потчевали стражу глупостями, а те в ответ щедро посыпали оскорблениями и злыми насмешками.

«Прочь, попрошайки!

Ты гляди, бродячие собаки и те не лезут на рожон.

Чтоб нищета и грязь сюда вошла – да никогда!

От вас несет, как из навозной.

Хотите, чтобы этим смрадом провонял дворец?

И что в мешках?»

«Так там и есть навоз, отменный, лучше нет нигде.

Взгляните сами, добрый господин.

Годится он и в сад, и на поля, и в цветники хорош.

А в этом – рыбья требуха, отлично помогает

против хворей. А то, слыхали, болен наш король».

Кто-то из зрителей так проникся ужасной несправедливостью, что даже вскочил с места и принялся кричать и требовать, чтобы бедняков пропустили за ворота. Всякий раз, когда где-либо показывали преставления, уличавшие уродство блюстителей, их безразличие, никчемность, жадность или жестокость, простолюдины, пришедшие поглазеть на это, вспыхивали праведным гневом. И никто не замечал преувеличения, чрезмерности, и те достойные, кто носил плащи и звания, тоже попадали под раздачу. Тем временем сцена достигла кульминации: едва парочка вновь попыталась проскочить мимо охраны, как те, оголив деревянные мечи, принялись ими лупить назойливых селян. Те охали и ахали, хватаясь за побитые места, взывали к богам и звали короля с королевой, бегая по сцене. Наконец, стража избавилась от надоедливых бедняков, прогнав их с глаз, и с важным видом, провозгласив «очередную победу», вновь заняли свой пост.

– Будь моя воля, вот имей я хоть каплю силы и власти, то давно бы этих ряженых разогнал, а кого-то вообще на виселицу отправил.

– Точно. Вот какой от них толк? Они только задарма хлеб жрут, катаются, как сыр в масле, и получают такое денежное довольствие, какое честным работягам и не снилось даже. Вот скажите, когда последний раз они занимались военным делом? Они уже поди забыли, как в седле держаться.

– На их веку этого точно не было и не будет, сейчас везде тихо, вот и рассовали по разным углам, а здесь их больше всего собралось. А те собаки, что вечно торчать у дворцовой ограды, хуже остальных: никого никогда и близко не подпустят к королевским чертогам, только и могут, что угрозами сыпать да копьями махать. Уже сколько народу перепугали, что туда и сунуться лишний раз бояться, даже если дело важное. Если ты не надутый индюк, если без клейма какого-нибудь ордена, то можно и не думать о том, чтобы попасть во дворец. Ха! Видели бы вы рожи псов, когда им все же велят кого-то пропустить. Такие рыла перекошенные, будто заставляют сожрать целую миску свиных помоев.

Все та же троица без стеснения обсуждала уличных караульных, солдат, личных охранителей покоя правителей – да всех, кто носил доспехи и оружие. И, конечно, никакого уважения и близко не звучало в словах. Только плевки и издевки, которые пронизывало презрение.

– И сколько же людей успело лишиться конечностей или поплатиться головой? Если верить всему, что тут показывают и о чем вы говорите, до добрая часть горожан должна быть безрукой и безногой. Но я что-то не вижу таких.

Компания обернулась ко встрявшей в их разговор Илилле. Та спокойно смотрела изучающим взглядом на троицу, явно не пропуская мимо ушей ни единого слова. Один из незнакомцев криво усмехнулся, нисколько не смутившись, что их подслушали, лихо развернулся на скамье, уперся одной рукой в колено и чуть подался вперед.

– Да чтоб всех! Глядите-ка, я же говорил, что эта деваха не просто так тут торчит, – недовольно покачал головой самый молодой из компании.

– Да погоди ты, – махнув рукой, перебил приятеля тот, что сидел ближе к краю, и снова повернулся к наемнице. – А с чего это чужачке есть до того дело? Здесь зря языком не болтают, уж я-то знаю, да любой в Шадионе это знает. Если что говорят, так значит не впустую. Или, может, ты другую… правду наешь? Получше тех, кто тут живет с рождения?

– Слышала другое.

– И что же? – мужик лукаво прищурил один глаз, доставая из кармана коробочку с табаком. – Небось, что Пламенный Чертог – проходной двор, курятник или пивная? Наверняка слыхала, что король и королева вроде нас с тобой, и только и делают, что собирают компашки из доходяг и работяг в своих закрытых владениях и слушают целыми днями жалобы и прошения? Может, еще скажешь, что они разбрасываются золотом, разбазаривают направо и налево все, чем сами богаты? Что их прислуга держит окна во всех покоях раскрытыми нараспашку?

– Полегче, ну. Не перегибай палку. Мы же не бедствуем, народ ни на что не жалуется так-то, разве не правда? В конце концов, и ко двору пускают. Иногда, когда у Палгрима настроение хорошее, – съязвил третий незнакомец, который тоже не спешил отмалчиваться. – А так, попробуй пройти мимо охраны, если ты им не понравишься – мигом погонят, разбираться не станут.

– А король делает вид, что ни при делах, а королева – она вообще есть? Может, ее и не было никогда, а ту, что ты видел в кузне – не пойми кто.

Троица вновь увлеклась, наперебой сыпля сплетнями.

– Значит, шансов нет, даже если есть важная причина? – видя, что кузнецы отвлеклись, Илилла поторопилась прервать их пустословие.

– Никаких. А что, так надо? Забудь, странникам с других земель туда путь закрыт, никто в здравом уме не позволит разгуливать по Чертогу бродяжкам с улицы, и уж тем более – говорить с глазу на глаз с Палгримом. Я не знаю ни одного пришлого, кому вот так запросто открыли нараспашку ворота.

– И что за дело у тебя к королю? – самый болтливый смерил Мелон оценивающим взглядом. – Ты вроде не гонец на службе, не посол с вестями с других земель, иначе бы не околачивалась здесь. Неужто на работу собралась проситься? На служанку не похожа, да и стряпуха из тебя, как из золота грязь. Поди в гвардию хочешь? Да ты не прячь меч-то, тут слепых нет – все всё видят, – рабочий указал толстым пальцем на ножны, которые Мелон поспешила получше прикрыть накидкой. – Если умеешь держать оружие, тогда тебе только через главу этих, как его, красноплащевых, иначе – никак.

– Какая тебе разница, зачем ей туда? Поможешь, что ли? С тебя, как и с нас, взять нечего, – расхохотался старший из компании и с шумом втянул ноздрей табачную цепоть.

К разговору он уже явно потерял всякий интерес, да и к представлению тоже: громко хлопнув себя по колену, рабочий сделал странный широкий жест рукой, поднялся со скамьи и направился к выходу. Его приятели переглянулись, перекинулись еще парой ничего на значащих для наемницы фраз и лениво покинули насиженные места, напрочь позабыв о случайной собеседнице. Илилла же осталась стоять там, где и стояла, и обдумывать услышанное, вернее, те крохи, что давали почву для размышлений, которые удалось выловить из почти бессмысленного разговора.

Глумливые сценки тем временем сменяли друг друга и становились все более пикантными, глупыми и совершенно ненатуральными. Половина ротозеев, что еще в самом начале с энтузиазмом поддерживали объявителя и кривляющихся актеров, уже неохотно улыбались и так же вяло хлопали и махали руками. Кто-то стал расходиться, по пути оглядываясь на неказистую сцену, словно боясь пропустить что-то очень важное; другие больше перешептывались, явно обсуждая не представление. И все же ни одного скверного и ругательного слова никто не бросил в сторону театра. Собравшийся народ не выглядел, как обычно выглядят те, кто был недоволен, зол или оказался облапошен. А болтун все надрывался, желая вновь разжечь интерес в публике: сыпал метафорами, приводил самые изощренные сравнения, и в красноречии мог уступить лишь самым искусным ораторам. Вскоре он убрался с глаз, а на его месте снова появились стражники, но уже внутри импровизированного дворца, вернее, в тронном зале. Те забавлялись игрой в кости, пока «король» расхаживал в одной ночной сорочке, декламируя нескладные стихи и бросая в «окно» куски хлеба. С каждой минутой Или все больше чудилось, что это не театр, а дешевый притон юродивых, в глазах которых наизнанку все, что бы они не увидели.

– Поверить не могу, – она обвела тяжелым взглядом помещение.

– А что вы хотите от этих людей? Для некоторых позволительны только такие развлечения, чтобы хоть как-то потешить себя. Им покажут все, во что они готовы поверить или уже верят… даже в это. Шадион хороший город, со славной историей, но он совсем не совершенен. И люди здесь встречаются разные, даже те, что живут простыми удовольствиями, слишком приземленными или вовсе дикими радостями, – сбоку раздался уже знакомый спокойный голос.

Мелон выпрямилась и резко повернулась: рядом, будто тень, стоял тот самый человек, что дал ей платок. Темно-синие глаза неизвестного пристально смотрели на подмостки, а губы слегка растянулись в мягкой улыбке, словно тот взирал на чудачества несмышленых детей. И ни капли отвращения или пренебрежения на лице, в отличие от Илиллы, которая уже готова была покинуть театр. Однако случай распорядился иначе, вновь столкнув ее с нечаянным прохожим, который так умело скрылся в толпе и показался ровно тогда, когда его появления наемница совсем не ждала. Высокий мужчина поправил капюшон, который все так же надежно укрывал голову и слегка наползал на лицо, словно должен был спрятать своего хозяина. Или придерживалась твердого убеждения, что подобные встречи никогда не бывают случайны – вот только какова природа таких неслучайностей? – и снова предчувствие шептало, что стоит остаться. Прищурившись, она немного отстранилась, но стена, в которую упиралось плечо, и пара бочонков позади не позволили сильно увеличить расстояние. Ее внимание сразу же привлек крупный золотой перстень с искрящимся драгоценным камнем – такое украшение едва ли мог позволить себе простолюдин, что в свой черед не осталось не отмеченным. Руки мужчины тоже не выглядели натруженными и грубыми, скорее напротив, совсем, как у аристократов или, на худой конец, как у тех, кто заправляет всеми делами, лишь раздавая распоряжения и пожиная плоды, не прилагая физической силы. Кто сейчас решил составить ей компанию, Мелон понятия не имела, потому-то не спешила позволять себе терять бдительность. За последние дни хитросплетенные нити жизни, питающие весь мир и играющие людьми, как ветер опавшими листьями, успели неприятно удивить. И исключать вероятности, что рядом стоял очередной тип, замышляющий недоброе, не стоило. Она не боялась его, нет, но была наготове, правда, заварушку устраивать не хотелось, и наемница надеялась избежать новых разборок.

– Но вы, я полагаю, не из их числа. И что же вас сюда привело, в таком случае? – стратаельно изображая полную отрешенность, произнесла Мелон.

– То же, что и вас – любопытство. Да, вот такая простая причина, звучит, конечно, глупо, но это правда.

– Впервые в столице?

– О, нет! – мужчина добродушно рассмеялся и, сделав шаг назад, расслабленно прислонился спиной к стене, скрещивая руки на груди. – Я здесь родился и вырос, Шадион мой дом, и знаю его слишком хорошо, каждую из сторон, включая эту, хоть прежде доводилось посещать подобные местечки нечасто. Театр госпожи Тиссы нередко наведывается в город, на моей памяти он разворачивался здесь уже с десяток раз, но прежде до меня лишь доходили слухи о том, что тут показывают. Сегодня, в день закрытия, я все же решил воочию увидеть то, о чем лишь доводилось слышать. А вы не здешняя, верно? Сразу видно, особенно по одежде, – на этих словах мужчина сделан особое ударение. – И откуда же вас занесло в столицу? Что ищите?

– Я из Песчаных Троп, – непринужденно, но холодно ответила Или, не отводя взгляда от вынужденного собеседника, который все больше и больше казался ей знакомым. Но доверять давним образам, которым было долее двух десятков лет, она не торопилась.

– Ни разу не слышал.

– Хм… Слишком крошечное поселение, и оно далеко, очень далеко на юге, о нем никто, кроме его жителей, не знает. Неприметное, ничего не значащее… Скорее всего, про него даже нигде не написано, ценность не та. Разве будут марать пергамент ради захолустья? Сегодня оно есть, завтра – исчезнет. Повезет тому, кто хотя бы случайно набредет на то… на мое поселение, – продолжала наемница как можно более убедительно. Разумеется, в ее словах не было ни капли правды. Почти ни капли. Но это не имело никакого значения. Как любил говорить наставник Илиллы: «любая личина, способная скрыть истину, та, что примеряется во благо – есть лучшая защита». И с ним невозможно было спорить, ведь он никогда не ошибался. – А что до моей цели… Не могу сказать, что она есть, наверное, путешествие уже сама по себе цель, у которой нет конца. Просто, но зато правдиво.

Незнакомец приподнял бровь и лукаво улыбнулся: не оставалось сомнений, что он оценил откровенное, но изящное парирование наемницы, которая держалась абсолютно невозмутимой. И для того, чтобы заметить странную затеянную игру, не нужны были глаза.

– И театр – одна из случайных остановок по пути, верно? Но почему-то мне кажется, что остановка вам не слишком по душе.

– Скорее то, что я вижу и слышу. Не мне судить, конечно, но эти балаганщики, – Илилла устало выдохнула и горько усмехнулась, – они хуже самых отъявленных лжецов, которых я когда-либо встречала. Неужели местные верят, ведь они живут здесь и видят все собственными глазами.

– Простолюдинам много не надо, и это, – незнакомец небрежно поводил рукой перед собой, – тому доказательство. Удивительно, как люди умеют притворятся. Взгляните на него, – он кивнул на торчащего из-за кулис довольного объявителя, – знаете, что за человек? Это сын одного из богатейших домов Тронта, глава которого держит крупный порт на востоке. Его семья даже пользуется доверием наместников пары провинций, но знаменита она больше всего тем, что когда-то владела незаконными рудниками, в которых трудились рабы, завезенные аж из-за Лютого моря. А вот тот, что изображает короля – это едва не разорившийся торговец, у него было по меньшей мере с десяток медоварен в Веланвии. А сейчас, трудно поверить, связал себя союзом с довольно родовитой особой, единственной наследницей весьма крупного состояния и обширных земель. Один из стражников, тот, что самый юный, тоже не из черни. Он выходец из славного военного рода. Но точно не таких, кого он изображает. И эта троица – далеко не все среди балаганщиков, кто на деле при деньгах и положении. И тем нелепее они выглядят, когда пытаются изо всех сил показать, что они – не те, кем прикидываются.

– Неужели? Но зачем им тогда притворяться оборванцами? Насмешка? На кем? Над самими собой? Дикость какая-то.

– Трудно понять. У каждого свои мотивы. Взять, к примеру, этих людей: все они приходят сюда, чтобы выпустить пар, развлечь себя, разве вы не видите? Здесь им позволено без страха осмеять тех, к кому прилюдно в другом месте они бы не посмели даже обратиться по имени. Им приятно видеть, хоть и в ненатуральном виде, какими убогими и жалкими могут быть те, кто при власти и деньгах. Даже если всё это слишком далеко от правды.

– Всё? – в голосе Мелон отчетливо прозвучало сомнение. – Это вы погорячились. Думаю, вам, как никому другому здесь, ну, кроме меня, и, пожалуй, еще парочки людей, известно, какими могут быть те, у кого в руках даже капля власти. Какими могут быть и их приближенные, и те, кто старательно лижут им сапоги, и насколько грязь с тех сапог прихлебателям кажется слаще меда. А уж на что они способны! «Подвиги» многих закоптили до черна историю прошлого. Да, то всего лишь крохи, но и их хватает. И никакие деньги и стража не могут переписать этого.

– Кстати, о страже. Прошу прощения у вас за бестактность, но я слышал ваш разговор с местными, краем уха и совершенно случайно… Вы собираетесь наведаться во дворец?

Илилла нахмурилась и обернулась, наградив незнакомца жалящим взглядом. Она не знала, что ее задело больше: то, что этот человек, о котором толком ничего не знает, как крыса, сновал рядом и подслушивал, или то, что прознал о ее планах? Вера в то, что происходящее – чистая случайность, улетучилась окончательно.

– Боюсь, вам не соврали: проверку не всякий может пройти, а попасть на прием к Палгриму – тем более, – будто не обращая внимания на то, как помрачнела наемница, пристально и недобро смотрящая на него, незнакомец непринужденно продолжал. – Голову и еще что, конечно, не отрубят, здесь так не принято, иначе бы народ давно разбежался, – загадочно улыбнувшись и чуть наклонившись, прошептал он, – но у стражи есть полное право не давать дорогу всем подряд. Кто знает, кого Бездна принесет.

Внезапно позади, со стороны выхода, раздался какой-то шум и звон, затем послышался визгливый голос и приглушенный глумливый смех. Оставшаяся публика тут же оживилась и с неподдельным интересом жадно уставилась назад, пытаясь разглядеть, что происходит. Актеры на сцене замерли, в одночасье выйдя из своих образов, а объявитель переменился в лице и поджал губы, точно обиженный ребенок.

– Я предупреждал, маленький ты ублюдок, чтобы тебя здесь больше не видел! Теперь молись, кому хочешь! Я тебе все косточки сейчас пересчитаю! – верещал тот самый коротышка, что зазывал прохожих на представление. Забавно семеня коротенькими ножками, он пробрался сквозь столпившийся люд, и, грозя маленькими кулачками, выбежал наружу.

– И еще одно представление, – небрежно бросил незнакомец, покачав головой. – А день все интереснее и интереснее. С удовольствием составил бы вам компанию еще, но театр, похоже, закрывается.

И действительно: вся труппа, точно по щелчку пальцев, поспешно стала сворачиваться, а объявитель громко оповестил посетителей, что спектакль закончился. Однако даже без скорых сборов и объявления гости стали покидать дом, желая полюбоваться уже на то, что творилось снаружи. Уже никому не было дела до затянувшегося представления заезжих балаганщиков. Какой-то грубиян, распихивая встречных на пути, пронесся мимо Илиллы, толкнув ее, и при этом чуть не упал, запнувшись о край скамьи.

– Смотри, куда прешь, – огрызнулся он, не оборачиваясь. – Стоят тут на дороге, как пни, а ты обходи их.

– Пожалуй, с меня довольно на сегодня, – наемница прикрыла на секунду глаза и потерла двумя пальцами переносицу. Мелон редко раздражалась, тем более без повода, но сейчас чувствовала, что именно колючая раздраженность подступает к ней. – Да, пока не забыла, – она обратилась к незнакомцу, но на том, месте, где он только что стоял, уже было пусто. И платок, который Или собралась было уже вернуть владельцу, так и остался лежать в кармане.

Покидая театр, она лишь мельком заметила, как все тот же несносный мальчишка, что попал в нее яблоком, убегал от коротышки, который продолжал сыпать гневными проклятиями и угрозами. Но сейчас проказы уличного бродяжки совершенно не заботили наемницу, которая только получше укуталась в накидку и прибавила шаг. Небо над Шадионом и за его пределами до самого горизонта потемнело, как не темнело прежде зимой даже перед лютыми метелями. Белые бураны уже были не просто на пороге, а переступили его, и та чудовищная сила, что они несли в себе, принимая все более зловещие очертания в грузных снежных тучах, витала в воздухе. Стылый обжигающий ветер, только набиравший силу, с шумом сорвал стяг с соседнего дома и, нещадно потрепав материю, швырнул ее на замерзший дорожный камень. В один миг и без того серый дневной свет стал еще более тусклым, мрачным, безжизненным; где-то вдалеке протяжно завыло, послышался тоскливый тонкий свист, который тут же растворился в гулком завывании. Погода стремительно ухудшалась, и лишь надвигающаяся метель заставила толпу разойтись – все будто напрочь позабыли обо всем на свете и мысли занимало лишь то, как бы поскорее укрыться. А те, кто уже попрятался по домам, в спешке закрывали большие окна ставнями, убирали белье, успевшее покрыться тонкой ледяной коркой. Очень скоро улицы оказались наполовину пусты, и чем ближе Илилла подходила к заезжему дому, тем пустыннее становилось. Шадионцы, как и большинство людей, живущих на континенте, были не просто опасливы, а очень даже суеверны, когда дело касалось явлений, которые случались слишком редко. В них видели не просто естественную мощь природы, а нечто большее. Некоторые даже старались вслух в такую пору не говорить ничего лишнего и не упоминать Бездну и всех ее выродков. Каждое место, которое накрывали или белые бураны, или дикое пекло, или песчаное дыхание, становилось тише, будто вымирало на время – никому не хотелось навлечь на себя неприятности и беды. Вот и на постоялом дворе сейчас все выглядело иначе, чем ранним утром и прошлым вечером: что гости, что работники – все выглядели подавленными, задумчивыми, переговаривались чуть ли не шепотом. Некоторые то и дело подходили к мелким оконцам и всматривались сквозь слегка помутневшее стекло в небо.

На лестнице послышалась медленная поступь и спустя минуту первая дверь от нее распахнулась.

– Только без упреков, – выдала с порога Мелон, на ходу снимая перчатки и накидку, нисколько не удивишись, что ее комната не пустовала. – Хотя бы не сейчас.

– Издеваешься? Ты дождалась нужного часа, зная, что парнишка ничего с тобой не поделает, и просто молча ушла, потому что тебе так захотелось, – Кирт отвлекся чтения каких-то записей и сурово взглянул на соратницу.

Сейчас Кирт напоминал наемнице отца, который смотрел на нее точно так же, когда она осмеливалась перечить его воле и делать так, как посчитает нужным. Но во взгляде друга, в отличие от отцовского, не читалось той искренней непримиримости и тяжести, которая способна была сковать и заставить молчать. Но непонимание и жалящий укор, что так неприкрыто демонстрировал напарник, пожалуй, были даже хуже. Или бросила накидку на спинку кресла, пригладила волосы и уселась рядом с Тафлером, который все еще ждал ответа.

– Ну, объяснишь, что это было? Без острой надобности ты бы точно не стала нарушать того, что требуешь не только от себя, но и от других, – он выдохнул и постучал пальцами по столу. – Надеюсь, хотя бы нашла, что искала, иначе бессмысленно ходить и светить повсюду своим лицом, когда за нами уже цела толпа охотников выстроилась.

– Если бы нашла… Знаешь, а этот город еще сложнее, чем я думала, но люди болтливее больше остальных, кого встречала прежде, – Или посмотрела куда-то через плечо, будто опасалась чего-то.

– И ты решила послушать, что языки разносят по улицам, верно? Да уж, мне стоило догадаться раньше. И? Только не говори, что чьи-то россказни ты приняла за чистую монету.

– Вот тут-то и кроется вся загвоздка, – устало выдохнула Илилла, отпила из кружки теплый травяной настой и тут же поморщилась – больно терпким оказался напиток. – Одна часть меня твердит, что сплетни есть сплетни, и все, что я услышала, больше напоминает злые наветы, а другая часть сомневается. Нутром чувствую, что не все так просто, хоть многое и звучит глупо. Я не говорила, что хочу попасть в королевские хранилища?

– Та-ак, – протянул Кирт, окончательно забросив исписанные листы. – Это те, что находятся чуть ли не под магическими замками и постоянным наблюдением просвещенных, которые там всем заправляют? Я, конечно, и близко не бывал в таких местах, ты знаешь, но кое-что доводилось слыхать о них. Тут одной печатью уже точно не обойтись, – он задумчиво погладил бороду. – Одно дело пройти через парадные городские ворота, а другое – через внутренние, да еще и дворцовые. Я бы удивился, если бы вдруг нас там ждали с распростертыми объятиями.

– Кто бы спорил. Но надо получше узнать об этом, – наемница сняла с пояса кошель с амулетом, который все это время находился при ней, осторожно отложила его в сторону, отодвинув подальше, и снова переключилась на насущный вопрос. – В общем, мне удалось выяснить не так много, как хотелось, и новости не самые лучшие для нас. Во дворец и на аудиенцию допускают, но, похоже, для этого нужно иметь очень веские причины и быть кем-то значимым, иметь при себе приглашение или что-то в этом духе.

– Постой, дай-ка его сюда. Довольно. Ты видела себя в зеркало? Погано выглядишь, поэтому я больше не позволю тебе держать треклятый кулон у себя, – Тафлер быстро убрал кошель с глаз долой. – Так, с этим разобрались. Ну, и что теперь? Как поступим? Не в окно же лезть глухой ночью, хотя… Сейчас очень даже подходящее время – все только и думают, как бы пережить бураны. Если непогода постарается как следует, то никто и не заметит нашего визита. Не смотри так, я всего лишь пошутил. Слушай, может, стоит шепнуть кому следует, кто ты и откуда?

– А кто поручится? Меня, а уж тем более вас двоих, там не ждут. Не хотелось бы вот так заявляться, ведь потом на Роклит придет ответное послание, а о нем непременно узнает моя семья. Моя мать… Она получала от меня письма, но я никогда не говорила, откуда пишу. Отец и вовсе ничего не знает, я надеюсь… Нет, так быть не должно. Сейчас не время. Но если другого выхода не будет, то придется послушать тебя. Я не знаю, где еще могут быть такие же полные хранилища, как королевское, да и времени нет выяснять, нужно думать и действовать быстрее, – она уже машинально отпила из кружки и прикрыла рот кулаком, с отвращением посмотрев на отвар. – Что за дрянь пьешь?

– Хорош настой? Знал, что тебе понравится. Из меня травник неважный, поэтому Стьёл покопался в сборах, которые тебе дала Шелна, и приготовил вот это пойло. Сказал, что настой должен быстрее заживлять. Уж не знаю, чего он туда положил из запасов, но на вкус – протухшая моча, нескольких глотков хватит, чтобы увидеть всех предков.

– Значит, он все сделал как нужно. Надо же, а парень-то соображает, – Или удивленно приподняла бровь. Но она и раньше чувствовала, что Стьёл не просто деревенский недотепа, который словно потерялся в мире и даже в самом себе. – Кстати, где он? И что это рукописи? Откуда они?

– Пока ты гуляла по городу, мы с ним тоже без дела не сидели. Я немного осмотрелся и потолковал с хозяином заведения – славный малый, кстати. Оказывается, здесь, в этом самом доме, когда-то были библиотеки и мелкое заведение при нем, где готовили писарей и обучали девушек-сирот на смотрительниц за книгами и свитками. В общем, после беспорядков и кризиса библиотеки едва спасли. Их, кажется, перенесли в один из храмов, но кое-что так и осталось тут. Владелец сказал, что этот жест местные смотрители за порядками назвали данью уважения и запретили людям что-то менять без особого разрешения. Так что, Стьёл меня уговорил посетить то, что осталось от бывших библиотек – он решил, что в них может быть нечто полезное нам.

– И как, есть что? – Илилла взяла пару чуть помятых грубых листов и беглым взглядом изучила аккуратный текст, написанный мастерской рукой. – Неужели вам позволили их забрать?

– Ничего стоящего, один словесный хлам, летописи и куча неизвестных имен давно умерших. А брать оттуда записи вообще-то запрещено, да, но я сумел договориться с хозяином всего за пару монет. Он обещал помалкивать, иначе ему самому не поздоровится. Что до нашего нового дружка, то он сейчас точно засел там и зарылся с головой в записи, но скорее всего ничего ценного не найдет. Только ты не спеши идти за ним, пусть пока думает, что его труды имеют смысл, и хотя бы какое-то время он не будет мозолить мне глаза.

– Стьёл еще успеет там насидеться и вообще в этом доме, как и мы с тобой, – наемница посмотрела куда-то наверх: оставалось гадать, насколько белые бураны заперли их в заезжем доме и вообще в столице.

К ночи пурга разошлась не на шутку, и это было лишь начало тяжелой ледяной поры. Казалось, даже в подпольные комнатки просачивалось протяжное завывание, будто непогода пыталась прогрызть стены и ворваться в дом. Как назло, сон не шел к Или, в отличие от Кирта и Стьёла, которые не мучили свой разум пустыми ночными думами и давно уже пребывали в обители обманчивых видений безликой Аши. Как и весь Шадион, поглощенный немой тьмой и подкрадывающимися неистовыми слепыми буранами, в которых едва различался любой свет. Зловещие снежные тучи и белесая завеса разрастались, неумолимо накрывая на своем пути каждый уголок Веланвии и Тронта, как уже накрыли все земли от севера и до центра. Казалось, сама жизнь замерла, притаилась, испытывая благоговейный ужас перед непредсказуемой стихией: ни волчьего воя, ни единой души на дорогах. Только копошение где-то там, куда ни один добрый человек не ступит; пробужденного, но сонного, давно неживого, чья сущность успела сгнить и превратиться в нечто, принадлежащее Бездне. Чье дыхание способно умерщвлять, лишать рассудка, путать мысли и подчинять себе любого. И этому нечто не важно, день или ночь, что творится в мире – зыбкий покой или же волнения, – оно всегда живет… и выжидает.

Рассветало в безвременье позднее обычного, что, конечно же, и без того замедляло или вовсе останавливало работу, если только дело не касалась домашних хлопот. Гонцы с вестями не появлялись вовсе, как и другие посыльные, спешащие откуда-нибудь издалека – никому не хотелось быть заживо погребенным в снегах и после – растасканным на куски диким зверьем. В самой же столице тоже опасались посылать разносчиков и оповестителей даже на соседние улицы, если в том не было очень острой необходимости. Когда белые бураны в прошлый раз накрыли здешние места аж на целый месяц, они собрали свою чудовищную жатву и превратили Шадион в ледник для мертвых. Многие по собственной или чужой глупости выходили из домов и умудрялись теряться там, где проходили сотни раз, и, естественно, замерзали. Как только метели стихали, больше десятка тел беспечных бедолаг, которых хватились домочадцы и хозяева, обнаружили в сугробах в разных частях Шадиона. После столь ужасного происшествия, о котором до сих пор помнили, люди стали опасаться покидать свои дома даже в простые метели. А соответствующий запрет еще больше подпитывал страхи горожан. Но все шло на пользу. Потому-то и выглядело странным то, как два человека, облаченных в дорогие одежды и благородные черные меха, облепленных снегом, чуть пригибаясь и закрываясь от неистовых ледяных порывов, пересекли безлюдную площадь и вошли в узкий проулок, где стоял заезжий дом кузена Берны.

– Ну, кого там еще несет? – проворчал старик, сидящий у лестницы и чинящий табурет. Рядом с ним крутился мальчуган, подавая инструменты. Больше ни души, словно все вымерло. – Все нормальные под крышей сидят, греются у очага, едят и пьют, а не таскаются по городу, что б вас всех. Вот скажу об этом… Боги! Тысяча извинений, – он тут же осекся, едва поднял голову и увидел стоящих на пороге людей, вышитое апельсиновое древо на кожаных наплечниках которых красноречиво говорило о том, кто они. – Прошу, господа, проходите, проходите. Вот так утречко. Что-то стряслось? Сейчас позову хозяина, он как раз…

– Не стоит, мы не к нему, – сухо отрезал придворный вестник, освобождая лицо от плотной ткани и уверенно проходя вглубь помещения, попутно осматривая его. – Комнаты тоже не нужны, работников не звать.

– Как скажете. А ну не глазей! Давай, пошел в кладовую, – старик наградил подзатыльником любопытного мальчугана, который округленными глазами таращился на высокопоставленных визитеров. Как только юный помощник убрался с глаз, плотник снова расплылся в улыбке, обращаясь к гостям. – Какое-то дело? А кто вам нужен-то? Уж не тот ли проходимец, что становился тут пару дней назад и все время что-то разнюхивает? Я знал, что он проблемы за собой принесет, мне его лицо сразу не понравилось. Да и не мне одному, если честно.

– У вас остановилась женщина. Смуглая, светловолосая, по виду островитянка, – мужчина, не поворачиваясь, поднял руку и небрежным жестом подозвал к себе рослого сопровождающего. Тот достал из-за пазухи небольшой конверт и передал его вестнику.

– Здесь много похожих женщин… А имя-то у нее есть? С именем как-то легче будет, я по именам лучше запоминаю.

– С ней еще двое мужчин, – проигнорировав вопрос, добавил визитер, буравя пронзительным взглядом старика, который почесал лоб и отвел глаза, будто хотел спрятаться. Но человек был непреклонен, и явно хорошо знал свое дело. – Я жду.

Комнатку освещало робкое пламя одинокой свечи, теплый свет которой ложился на обнаженное тело и сосредоточенное лицо. Сейчас, наедине с тишиной и полумраком, Илилле было спокойно, она чувствовала себя в нем, как в надежной колыбели, укрытая от всего на свете и беззащитная и уязвленная одновременно. Наемница глубоко вдохнула, втягивая ртом теплый воздух, пропитанный дымом от тлеющих трав, и несколько раз провела намоченным губкой по шее, рукам и груди. Темно-золотистая кожа выглядела безупречной, чистой, если не считать редких коротких рубцов и бледной незаконченной татуировки на спине – следы, что остались от давних суровых тренировок и предпосвящения, которое так и не состоялось, как и сама церемония Принятия. От шеи вниз тянулась короткая полоса из сплетенных между собой четырех маленьких печатей, что прежде олицетворяли четыре военных рода, каждый их которых имел огромный вес на Роклите в свое время. Их изображение на телах всех, кто попадал в ряды воинов и был скреплен долгом и клятвой перед наместником и самой короной, олицетворяло не иначе, как уважение к прошлому. Память. Под ними едва-едва просматривались контуры двух рыб, символа островов, и незавершенной речи-обета. Илилла могла избавиться от нательных рисунков в любое время, но не спешила этого делать и не хотела. Она не могла позволить себе вместе с ними стереть и руку того, кто набивал их. Того, кто оставил и рубцы, пытаясь передать свое мастерство, изнуряя жесткими занятиями и испытаниями, заставляя вновь и вновь оттачивать умения наравне с остальными. И наедине. Она не забыла его. И не собиралась забывать, все чаще мысленно возвращаясь к тем дням, когда тот, кто был всего лишь одним из наставников, стал для нее кем-то большим. Где он и что с ним, наемница понятия не имела – решение отца было выполнено помощниками полностью и беспрекословно, и они не оставили и следа от выполненной работы. Быть может, ему позволили вернулся на острова, а может, осел где-то в другом месте, подальше от Роклита и прежней жизни. Но одно Илилла знала точно: он помнил о ней.

Она тяжело выдохнула, прикрыв глаза, затем снова обмылась и залила превратившиеся в ни во что травы. Тишина и одиночество – единственное, в чем сейчас была нужда. Но стоило Или накинуть на себя хоть что-то из одежды, как в дверь настойчиво и громко постучали, немедленно разрушив покой и заставив насторожиться: кому и что понадобилось в такой ранний час? С той стороны явно стоял не Кирт и не Стьёл, и даже не кто-то из работников заезжего дома – те бы подали голос, да и стук был бы не таким требовательным. Совершенно не заботясь о своем не самом представительном виде, Или взяла меч и, спрятав его за спиной, подошла и решительно отворила дверь. На пороге стояли двое неизвестных с каменными лицами и в одеждах людей, служащих королю. Из-за незваных гостей испуганно выглядывал старик, то и дело тихо охая и бормоча о каких-то неприятностях. Наемница, едва взглянув на пришлых, машинально крепко сжала рукоять меча, пытаясь понять, что происходит и чего стоит ждать.

– Илилла Мелон-Ат? – холодным поставленным голосом обратился тот, что был ниже ростом.

– Да, это я, – нахмурившись, твердо произнесла Или. – В чем дело? Кто вы такие?

– Вестники из Пламенного Чертога. Мы здесь по особому распоряжению Его Светлости, – он протянул свиток. – Приказано доставить личное письмо из дворца, и вы обязаны его принять.

– Что еще за письмо? – наемница прищурилась, не решаясь принять загадочное послание, однако рука уже дрогнула и повисла над куском бумаги, скрученном в трубку. – Что в нем?

– Даже вестникам не всегда положено знать, что они доставляют. Но мой совет: если не хотите проблем, возьмите письмо. Таковы правила, и не стоит ими пренебрегать хотя бы ради собственного спокойствия. А возможно, даже и безопасности.

Последние слова еще больше насторожили Мелон, которая уже ожидала настоящего подвоха, но все же приняла свиток и, надломив печать, скрепляющую нить, развернула его. Глаза быстро пробежались по короткому тексту, который буквально ввел в замешательство.

– Не понимаю, – сухо произнесла Или, вновь и вновь перечитывая письмо. – Должно быть, это какая-то ошибка.

– Исключено, – отрезал здоровяк. – Все, что покидает Пламенный Чертог, не может быть ошибочным и случайным.

– Значит, выбора нет? Что ж… Спасибо. Только что мне теперь с ним делать?

Посланник же, ставшие свидетелями передачи и совершенно не интересующиеся содержимым послания, без лишних слов развернулись и просто удалились из подвала, оставив вопрос без ответа. Их уверенный чеканный шаг прозвучал на лесенке и растворился где-то там, наверху. Старик же, явно ждавший скандала или драки, решив, что в подворье засели преступители закона, тоже засеменил прочь, несколько раз оглянувшись, с любопытством таращась то на послание, то на наемницу, которая поспешила закрыть дверь.

– Кто бы мог подумать! – прищурилась Илилла, откладывая меч в сторону и, словно все еще не веря внезапной удаче, вновь изучила послание, поднеся его к свече. – Если это действительно не глупая шутка, то, похоже, во дворец мы все-таки попадем. Но кто постарался? Боги, что же вы мне на это раз приготовили?

Глава V. Мёртворожденный открывает глаза (1.1) Осколки мозаики

Крепкая рука нависла над большой свечой, опускаясь все ниже и ниже, пока пламя не коснулось бледной кожи. Облизав ладонь, оно колыхнулось от дыхания и затрепетало, словно крохотная птаха, привязанная нитью за лапу и не могущая улететь. Вторая рука спокойно лежала на столе и пальцы монотонно постукивали по холодному железу, будто отсчитывали секунды. Сейчас, прикованный к фитилю, огонь казался такой жалкой стихией, что стоило одного дуновения ветра или сильного дыхания, чтобы тот погас. И все-таки даже столь крошечный, он был способен причинить хоть не значительный, но вред: опалить, оставить после себя отвратительные следы от «обжигающего поцелуя», или вырваться на свободу, едва свеча опрокинется. Ладонь нагревалась и нагревалась, пока жар стал нестерпимым. Издав сдавленный хрип, искатель одернул руку и тут же бросил взгляд на покрасневшую кожу. Какой же, в сущности, пустяк, но столько проблем способен доставить. Мысли о слабой человеческой природе, о его собственной ничтожности даже перед чем-то малым, как свечной огонь, мгновенно вспыхнули в сознании, впились в него, точно острые шипы, и привели в ярость. Лицо Флаина внезапно исказила дикая злоба; дико взревев, он вскочил со стула и одним движением смел все, что стояло на столе. По полу разлетелись стальные футляры с письменами, тарелки с едой, вслед за которыми полетел и кувшин с белым элем. О шершавый камень со звоном ударился подсвечник, из которого вылился горячий воск, а свеча, расколовшись пополам, погасла. Но и после этого успокоение не пришло, все было как раз наоборот, и ярость лишь еще больше разгоралась, явно не желая затухать. Тяжело дыша, Флаин по-волчьи окинул зал бешеным взглядом, стиснул зубы и сделал несколько широких шагов к окну и обратно, без жалости пиная попадающиеся под ноги свитки. Сейчас они казались ему такими же бесполезными, как и его собственные силы. Бесценный дар и немощное проклятие одновременно, то, что могло дать невообразимую власть, но вместо этого томилось в незримых оковах в клетке внутри тела. И даже те знания, которые он собирал многие годы, позволяли лишь подпитывать ее, но не освобождать. Да, Мелон получил многое из того, за чем охотился по всему Кордею и вне его, и находил там, куда не станет соваться даже самый прожженный, искушенный и опытный искатель. И платил за то пусть не всегда, но все же огромную цену, на которую не всякий – а может и никто – в здравом рассудке не осмелился бы. Вслед за уже пробудившимися в сознании думами зашевелились и сомнения, возник невыносимый зуд из неудовлетворенности, ярости и отвращения. Отвращения к себе и тому, что лежало на его плечах с первых дней появления на свет. Что он пытался исправить столько десятилетий, но сумел лишь еще больше загнать себя в клетку. И даже если пожелал, то не смог бы избавиться от ноши и клейма вер-сигельта.

Совсем еще ребенком Флаин узнал, что обременен непростой природой, какую укротить нелегко. И помочь ему никто не мог, кроме старика Шингола, который пытался облегчить тяжелую ношу, выпавшую на долю немощного дитя. И именно он объяснил, кем родился Флаин по воле самих Высших – ведь только под их грозным взором приходят на землю те, кто наделен далеко не земным даром. Но старец со временем все же стал сомневаться в том, что здесь замешаны боги, изредка поддаваясь мысли о темном магическом духе необычного дара, выпавшего на долю отпрыска Мелонов. Он знал всего троих подобных Флаину, чьи имена были вписаны в «Великие Очерки Кордея», но ни одного из них нельзя было причислить полностью к какой-то из сторон – темной или светлой. Вер-сигельты напоминали древние фрески, на потертых поверхностях которых едва различались запечатленные гравюры и письмена, и которые могли прятать в себе еще множество изображений, как слои. И каждое из них едва ли повторяло по своей сути предыдущее. Но что таилось в самом сердце, вряд ли удалось бы разгадать, не разрушив эти самые фрески. Серая сущность, запертая на замок магией, способная дать все и ничего. Маг, наделенный силой, но не могущий творить магию по своей воле; имеющий только то, что получил, без возможности по своему усмотрению распоряжаться этим. Почтенный мудрец, знавший многое наперед и нередко видящий чей-то путь, однажды навестил семью Мелонов, что являлась на Роклите не менее уважаемой, и предложил стать наставником нелюдимому мальчику. И его родители, сбитые с толку столь необычными обстоятельствами и нежданной благосклонностью – а может и наказанием – со стороны Высших, сразу же приняли предложение. Они доверяли местному мудрецу, к которому не единожды за советом обращались высокопоставленные персоны, включая самого наместника, что в те дни следил за порядками. Шингол старательно следил за мальчиком, о котором непрерывно ходили разные толки, ибо он казался редкой диковинкой островитянам. Однако те не были невежественными дикарями или жестокими варварами, чтобы видеть в слабом здоровьем дитя нечто зловещее и не имеющее право на жизнь. Любопытство горело в каждом, кто прознал о необычном ребенке Мелонов, ведь прежде на Роклите не встречалось и души, практикующей колдовство или магию. В большинстве жители Роклита являлись до мозга костей верные своему – военному или же иному – делу, серьезные, жившие тем, что понимали и умели и без чародейства и всевозможных заклинаний. Но хоть роклитцы и были от всего этого далеки, они все же спокойно, но не без удивления, принимали присутствие подобного на свете. А тогда им еще пришлось тесно уживаться с тем, кого отметили своей дланью боги.

– Проклятие! Гори оно все! И вы, боги, тоже горите! Паскудные ублюдки! – орал Флаин, носясь по залу и круша все подряд, не заботясь о сохранности вещей, которые ему никогда не принадлежали по-настоящему. – Думали, что смогли меня раздавить, уничтожить, сделать послушным рабом, как остальных, что прозябают здесь, в этой поганой клетке? Как бы ни так! Под вашей пятой я никогда не буду сидеть, послушно ожидая, когда вы, жалкие твари, решите, что заслуживаю вашего благословения. Я сам его возьму, слышите?! Возьму то, что положено, и что еще захочу! Вы еще будете жрать пыть небытия с моих сапог, когда я доберусь до вас!

Вер-сигельт захлебывался собственный гневом, по его подбородку текла густая слюна, глаза бешено озирались, а кулаки то и дело обрушивались на все, что попадалось на глаза. Зеркальные Минареты, куда он вместе с Маир поспешил перенестись со злосчастного базара до того, как пожар полностью охватил конюшни, молчали. Наблюдали. Они вновь безразлично приняли в своих стенах самозваного хозяина, встретив все той же грузной угрюмостью и знакомой тишиной, которую в день возвращения прервал лишь на краткий миг серый всполох, сопровождаемый глухим рокотом, а после – пронзительным лязгом, словно загремело с десяток железных цепей. А теперь безмолвие и сумрачный покой нарушало безумство искателя, которое, казалось, не закончится. Однако спустя время, когда ярость все-таки ослабла, Флаин сделал последний круг по залу и остановился напротив окна. Ударив по железной узорчатой решетке настолько сильно, что та задрожала, он развернулся и припал к ней плечом.

– Мой господин, – позади раздался вкрадчивый, но ядовитый голос и послышалась тихая шаркающая поступь.

Жрица вышла из полумрака, медленно пересекла зал, тяжело передвигая ногами, и остановилась рядом с опрокинутым столом. Сейчас она выглядела изможденной, слабой и жалкой, казалось, очередной вдох станет последним, а уставшие и полные боли глаза навсегда накроет слепота, а после – тело обратится в пепел, коим оно должно было стать очень давно. Прижимая руку к животу в том самом месте, по которому прошелся ее же кинжал, Маир сгорбилась, превозмогая слабость и туман в голове, и рухнула на уцелевший стул. Вложив последние силы на спасение себя и хозяина, она опустошила, высушила, словно ручей, свое тело и дух, и тем самым едва не убила себя. Впервые. Будучи в плену забвения одного заклятия, когда часть нее оставалась пребывать в затмении на той стороне, жрица, превозмогая помутнение и охватившее ее помешательство, рискнула открыть воронку. Она знала, что получится, что они смогут сбежать, не дав огню сожрать их… Знала об этом так же, как уже знала теперь, что ее сил не хватит, чтобы быстро заживить рану, не говоря о собственном скором восстановлении.

– Исчезни, – сухо отрезал хозяин, глядя через пыльное стекло на сиротливые и суровые снежные просторы, окутанные полупрозрачным ледяным туманом. Но Маир-Тиа не собиралась отползать в свой угол, как змея, которой отрубили хвост.

– Белые бураны уже здесь. Нельзя выходить на дорогу, на сей раз это не просто непогода, а предостережение. Вам придется оставаться в Минаретах до того дня, когда они успокоятся. До тех пор, пока я… не наберусь сил и снова не нападу на след. А это случится, я видела…

– Тогда ты должна была видеть, как тот недоносок сбежит. Должна была видеть и наш провал! Не мой, а наш, и твоя вина слишком велика и обошлась дорогой ценой. Взгляни на себя, ничтожная тварь, – Флаин развернулся и уставился на жрицу свирепыми глазами, – все, что ты сейчас говоришь – пустой звук. В твоих словах, как и в руках, только слабость и бесполезность. Тот самый Кирт Тафлер, какой-то жалкий безродный молотобоец, смог дотянуться до тебя, и будь у него еще несколько секунд, то он бы снес твою поганую башку с плеч, а не просто ранил. И сейчас ты смеешь говорить о том, что что-то видела? Для того, чтобы знать о чем-то, что и так ясно, как день, мне не нужны твои видения, которые не стоят ничего.

Стоило темной ведающей оступиться, совершить непростительную, по мнению жестокосердного владельца, ошибку, как он тут же срывался на нее. Мелон не медлил с обвинениями и не скупился на унижения и наказания, которые Маир должна была принимать безропотно. Ведь вещь, хоть и говорящая, и обладающая тем, в чем так нуждался Флаин, все равно остается вещью, от которой можно избавиться в любой момент. Выбросить, как стертые до дыр сапоги или раскрошенный в щепки щит, воспользовавшись по полной. Подобные мысли не раз посещали вер-сигельта бессонными ночами, когда и без того одолевали тягостные и полные невообразимой черноты думы. И то, что он порой представлял себе, можно назвать по истине чудовищным.

– Мой господин, то было не просто видение. Предупреждение, – чуть помедлив, произнесла Маир-Тиа и тут же умолкла, ожидая реакции.

– Что еще за предупреждение? Что ты несешь? До этого дня ты ни о чем подобном не заикалась. Так, может, ты лжешь? Или лгала тогда? – Флаин резко рванул к жрице, но та даже не пошевелилась, а продолжала, обмякнув, сидеть на месте, не в силах дернуться. Не церемонясь, он тут же схватил последовательницу за горло и сжал так, что Тиа сдавлено захрипела. – Ты, кажется, забыла, что я сказал в день, когда снял с тебя цепи и выкупил, как собаку? Может, стоило уступить тому ублюдку, который желал получить тебя так же сильно, как и я? Тот, что еще клялся отрубить тебе ноги, чтобы далеко не уползла? Твоим матерям, конечно, пришлось бы не по душе, что творять с их созданиями, но зная то, как они сами обращаются с детьми Бездны, я уже сомневаюсь. А вот Диару точно было бы плевать, что станет с каждой из вас. Продать – вот его дело, да так, чтобы ни одна не возвращалась назад, но, насколько мне известно, ты – исключение, так ведь? Только почему, что стало причиной? И я до сих пор не понимаю, как с ним спелись дряхлые твари, что держали тебя на привязи, кормили отбросами, портили твою кровь и врожденную природу?

Жрица покорно молчала, не смея произнести и слова без дозволения хозяина. Ее тело била мелкая дрожь, изредка утихая, но возвращаясь снова – сейчас она расплачивалась за свою глупость и недальновидность, и принимала заслуженное наказание. Ей действительно стоило предугадать последствия и лучше смотреть через завесу, но теперь поздно сетовать. Она понимала, что если откроет рот, то бешенство, коим был охвачен ее господин, обрушится на нее с полной мощью. Однако то накрывал не страх перед наказанием, а желание сохранить остатки сил, которых могла лишиться по щелчку пальцев искателя. И Маир показалось самым разумным молчать. Но она хорошо знала, что очень скоро в ее речах и объяснениях появится надобность, нужно лишь время.

– Убирайся! – Флаин разжал пальцы и с силой оттолкнул жрицу. Стул тут же завалился назад и женщина рухнула вместе с ним. – Советую тебе хорошенько подумать над тем, что собираешься мне предложить, иначе будешь созерцать изнутри деревянный ящик, в котором тебя продали. И залечи свою рану – в таком виде ты ни на что не годна.

Смерив брезгливым взглядом Тию, он достал из нагрудного кармана жилета бумажный сверток размером с монету и швырнул его ей под ноги. Уже через несколько минут ведающая покинула зал, еле-еле переступая. Мелон, вновь оставшись наедине с терзавшими его призрачными раздумьями и неуловимыми, точно тень, стремлениями, набил дурманящей травой тонкую трубку и закурил. Позволяя густым клубам дыма окутывать его, он разлегся на скамье под окном и закрыл глаза. В голове поплыли мутные образы, которые не спешили приобретать ясность, но через которые пробивались воспоминания, касающиеся Маир. Он не жалел, что когда-то случай привел его к дверям обиталища настоящего ублюдка, хорошо знающего свое дело и наслаждающего плодами, какие оно приносило. Впрочем, вер-сигельт не знал, что с ним и вообще жив ли, но, по правде говоря, сейчас этот вопрос его мало увлекал. Однако двадцать зим назад все было иначе, ведь не будь Диара, то и сделки не случилось бы. Но тогда все вышло как нельзя лучше, от чего искатель получил истинное удовлетворение и ощутил, что его возможности возросли. Чем больше Флаина окутывала терпкая серая пелена, тем больше он погружался в те дни…

…За утекшие несколько лет он уже забыл, каково это – испытывать упоение триумфом и упиваться собственным превосходством. Последний раз столь удачное стечение обстоятельств, принесшее настоящую свободу, а вместе с ней и новые возможности, случилось тогда, когда пришлось пожертвовать частью своей сущности. Плоти. И хоть цена была непомерно высока, награда за нее оказалась гораздо выше. Сейчас же пришлось потратить только немного драгоценного времени и сил, чтобы получить желаемое. Внезапно желаемое.

Примыкавшая к одной из роскошных резиденций тогдашнего наместника восточных Белых Вод резиденция только на первый взгляд казалась тихой и пристойной, хранящей в себе драгоценное умиротворение и могущая дать то, что ищет каждый сам для себя. Но невзрачность и скрытность нередко прячут в себе тяжелую мрачность, порочность, опасность и гибель. То, что способно превратиться в паскудную явь, стоит только ее хорошенько кормить, лелеять и взращивать, как плодоносное древо. Скромная постройка для собраний в виде шестигранной низкой башенки, увенчанной остроконечной крышей и служившей входом в подполье, никогда не предназначалась для благих целей, а сама резиденция давно не принадлежала главе Белых Вод. Хитрец и проныра, каких свет не видывал, едва занял место смотрителя за восточным краем, как тут же втайне от всех посторонних глаз и острых языков позволил занять богатое имение своему давнему другу. Эта была малая плата, своеобразная благодарность за помощь наместнику подняться так высоко. Диар всегда умел заводить нужные связи и «дружбу», приносящую выгоду, и в его окружении, помимо заносчивого главы, хватало полезных знакомств. Что происходило в отдаленном закрытом месте, наполненном и охраняемом совсем не людьми одного из доверенных короля, было ведомо только негласному новому хозяину и тем, кто попался в его цепкие руки. Даже охрана не догадывалась о черных делах, которые вел Диар, да им и не очень-то хотелось совать в них свой нос, достаточно было крупной суммы, которую каждый получал за непыльную и тихую службу каждый месяц. И когда в резиденцию привозили неизвестно откуда взятых девушек, среди которых чаще всего попадались совсем еще дети, они не спешили задавать вопросов. А кому интересна судьба то ли оборванок, то ли безродных сирот, то ли грязных потаскух? Никто толком не знал, кем приходился живой груз, да это было и неважно. Однако одно знали точно: всех их, после недолгого содержания – день-два – хоть и под замком, но на поверхности, отводили в подземелье. И оттуда уже никто из бедолаг не возвращался наверх, разве что завернутыми в окровавленные ткани. И, вот, теперь Флаин Мелон сидел и распивал одно из лучших вин на всем континенте в обществе Диара-дельца, одного из самых неприятных и малоизвестных персон в Белых Водах.

– Не перестаю поражаться тому, что меня таки разыскал кто-то… чужой. Обычно сюда приходят хорошо знакомые мне люди из известных, но…скажем, закрытых кругов, к чему я, признаюсь, как-то больше привык. Из незваных вроде тебя – никого не припомню за все пять зим, что торчу здесь. И мне по-прежнему безумно любопытно, откуда ты и как вышел на меня? Что тебе нужно, я отлично понял, едва ты перешагнул порог – ни за чем иным в мой дом еще ни разу не приходили, – Диар чуть приподнял стеклянный кубок, любуясь играющим на свету янтарным вином. Сделав пару глотков, он несколько раз громко причмокнул, смакуя кислый вкус, и снова прямо и с нескрываемым пренебрежением посмотрел на Флаина. Ни тревоги, ни опасений, ни капли страха за свою жизнь перед каким-либо гостем делец не испытывал – он находился в своих владениях под защитой не какой-то неотесанной деревенщины, а людей, знающих свое дело и быстрых на расправу. И сейчас, сидя в роскошной приемной для переговоров, этот высокий тощий человек был окружен стражей, готовой по малейшему сигналу наброситься на чужака. – Постой, позволь угадаю. Люблю загадки, знаешь ли, но больше того – разгадывать их. Итак, ты от южанина Иниса? Нет? Тогда обо мне рассказала старая тварь Дория, которая все еще должна мне денег. Что, снова не то?

– Оставим, я здесь не за тем, чтобы играть в детские игры – мне не до забав. Может лучше приступим к делу? Я вижу, ты ценишь время не меньше меня, так не будем же его тратить зря, – искатель отставил свой осушенный кубок. Мелон был хорошо воспитан, умел вести беседы и переговоры – последнее особенно, – но это стало его утомлять в последнее время, ведь момент получение желаемого из-за чрезмерной учтивости и соблюдения этикета оттягивался. А это раздражало. – Я сам по себе, мне не нужен поводырь, чтобы привести куда-то.

– Печально, что люди так нетерпеливы и не любят растягивать и получать удовольствие от бесед, а ведь из них можно много полезного выудить, если слушать и не торопиться. Ну, как знаешь, в конце концов, мы все равно вернемся к товарной сделке. Значит, хочешь получить жрицу? Это не так просто, и за нее придется хорошо заплатить. Будь готов к тому, что лирий здесь может оказаться недостаточно. Деньги отдашь мне, но вот что потребуют от тебя черные матушки – сказать не смогу. У них весьма специфический взгляд на ценности.

– Плевать, – Флаин прищурился и, сцепив пальцы в замок, навалился на стол и чуть подался вперед, – у меня есть что предложить, и мне ничего не жалко.

– Да? Поглядим. Кого только Бездна не приносила, и среди них встречались такие, которые отказывались от вожделенной покупки, едва слышали стоимость – она оказывалась им не по карману. Некоторые не очень-то хотели расставаться с… чем-то более ценным, чем монеты, – Диар хищно и самодовольно оскалился и его хитрые глаза заискрились азартом. – Но, если ты не боишься встретиться с кругом черных матерей и дать им, что они поросят, тогда я не стану задерживать тебя.

Делец поднял руку и подманил к себе небрежным жестом одного их стражи. Человек в маске из плотной ткани тут же приблизился к столу и, слегка поклонившись, протянул хозяину широкую плоскую шкатулку из резного дерева. Диар поднял крышку и, не глядя, достал на свет крошечный свиток, обвязанный ярко-синей нитью.

– Надеюсь, вы друг с другом договоритесь, – он протянул Флаину записку и тут же потребовал свои деньги вперед. – Ты же не думал, что заплатишь потом?

Получив обещанную сумму, делец быстро пересчитал блестящие монеты, спрятал их все в ту же шкатулку и принялся подробно объяснять, как добраться и пройти в обиталище Безродной Элемы. Туда, где очень давно обосновалось небольшое общество старух настолько древних, что они могли бы сравнить зимами с самим Кордеем. По слухам.

– А как же я? Был же уговор, разве нет? Я хочу первым попасть к тем тварям и выбрать самую лучшую жрицу, – внезапно раздался низкий басистый голос.

Чуть в стороне, в деревянном кресле, сидел крепкий низкорослый бородач, о котором, по правде сказать, Диар успел позабыть. Или сделал вид, что забыл, нарочно увлекшись беседой с Флаином. Несдержанный гость отвратительно оскалился, когда на него все же обратили внимание, поднялся с места и хотел было подойти ближе к владельцу резиденция, но один из мрачных и грозных телохранителей выступил вперед. Бородач улыбнулся еще шире и, протанцевав на месте, упал назад в кресло.

– Сделка есть сделка, – спокойно отозвался делец, – тебя никто не обманывает, расслабься. Вы оба можете попасть в обитель, но кто первый получит право закрепить договор – решать будут хозяйки. А они своенравные и не терпят, когда им указывают, перечат и решают за них. Если ты все еще согласен с установленной ценой, тогда дело за малым.

Флаин с презрением наблюдал за незнакомцем: слишком уж тот был болтлив, а таким язык укорачивают быстро. Однако сейчас чрезмерная нетерпеливость и разговорчивость, кажется, все же сыграли ему на руку, что нельзя было оставить недооцененным. Перспектива разделить путь до Безродной Элмы с навязанным чужаком совсем не входила в планы вер-сигельта, более того, хотелось от него избавиться.

Как только дела были улажены и каждый получил, что хотел, Мелон и бородач незамедлительно покинули дом Диара. Тот лишь прохладно пожелал удачи в пути и выгодной покупки. Поверхностные прощальные речи сопровождались насмешливой ухмылкой, которая явно не сулила ничего доброго, точно дельца забавляло что-то, что на его веку случалось не раз. Искатель не раз видел подобный взгляд и ухмылку, и знал, что за ними скрывается. И, быть может, окажись Флаин один на один с черными матерями, то вряд ли ему удалось узнать, что должно было случиться, однако, на счастье, чрезмерно разговорчивый чужак подвернулся как нельзя кстати.

Оба не тратили время на лишние остановки в пути, оттого прибыли в Безродную Элму весьма быстро. Дорога оказалась легкой, несмотря на предупреждения Диара о коварности тех местностей, кои порой запутывали путешественников – тропы там были точно живые. Погода также благоприятствовала, что еще больше ускорило ход.

Обиталище отшельниц, признающих и поклоняющихся одним лишь темным началам, находилось почти на границе Белых Вод. Ровно на тех землях, которые считались самыми спокойными и ничем непримечательными. В пригорных низинах, испещренных множеством рек и ручьев, что терялись в хвойных рощах, царило полное безлюдье. Здесь никогда не пролегали торговые пути, не ходили солдаты и военные обозы, не строилось ни одного поселения, не говоря уже о ремесленных стоянках. Хоть Устье и считалось местом крайне тихим и добротным, люди не спешили его обживать – уж больно далеко бы тогда они находились от других городов и деревушек. Слишком далеко. Потому и природа здесь властвовала безраздельно. Если не считать черных матерей, которые пришли неизвестно откуда и спрятались в своем логове, отравляя вокруг себя жизнь. Земля, что окружала небольшое имение, построенное на одиноком каменном холме, обеднела: травы быстро увядали и засыхали, деревья из стройных превратились в скрюченные и уродливые, а почва походила на выжженную. Черные прогалины, словно щедро присыпанные золой, разрастались и вытесняли растительность, оставляя только безжизненные клочки тверди. И чем обширнее становились владения Безродной Элмы, чем глубже рылись ямы, звучали запретные слова, тем больше возникало прогалин. Ближайшие речки обмелели, а птицы и животные не смели появляться на мертвых землях – живность сторонилась клочка земли, где осело общество старух-отшельниц. И знал об их существовании и том, чем они промышляли, только очень редкий человек – присягнувшие Бездне сами решали, кто мог быть им полезен и с кем стоит связываться. Но не все было так просто: обиталище всегда стояло на одном и том же месте, никогда не переносилось и только ширилось, однако те, кто побывал хотя бы раз в здешнем тайном месте, не смог бы отыскать дорогу к нему во второй. Без особого приглашения и договора. Все пути словно переплетались, путались и никогда не приводили нежданных визитеров в Безродную Элму.

Флаин Мелон не доверял никому и никогда. И едва на подступах к обители увидел, что черные матери уже поджидали его и бородача на крыльце каменного безликого дома, подозрения и опасения сразу же пробудились. Четыре высокие старицы, сухие, точно мертвые пустоши на краю Кордея, бледные, как призраки, и облаченные в одинаковые серо-красные платья, точно их собирались предать земле, как храмовников далекого прошлого, холодно взирали на то, как путники спешиваются и поднимаются по холму.

– Мы от Диара, – с ходу заявил бородач, желая сразу же приступить к делу без лишней болтовни и ненужных любезностей. Во всяком случае, он не считал их необходимыми. – Я за своей девкой, и этот тоже, – последовал небрежный жест в сторону вер-сигельта.

Флаин же исподлобья мельком изучил старух, которые продолжали молчать и ждать чего-то, и достал из-за пазухи купленный свиток. Подойдя ближе, он протянул его той, что была выше остальных, посчитав ее главной их четверки. И не ошибся. Следом за искателем протянул свиток и бородач, попутно поторапливая хозяек обители, на что те вместо вежливого приветствия властно приказали идти за ними. Их голоса напоминали звук скрежещущих и массивных труб: глухой, низкий, давящий, въедающийся в голову и ранящий слух. Однако говорили они мало, больше общаясь грубыми повелительными жестами – для них не было никакой разницы, кто стоял перед ними. Будь то неизвестный чужак, простолюдин или кто-то из знати, богачей и даже преступителей закона – все одно. И если в Безродную Элму когда-то и смели пожаловать люди, которые любили все так, как им захочется, и не стеснялись в выражении своей больной воли или сыпали угрозами, то быстро жалели об этом. Старухи не терпели никого, кроме самих себя, и уважали лишь своих покровителей, смотрящих и кормящих их из Бездны.

Двери тяжело открылись и из дома пахнуло затхлостью и неприятным жаром, словно до этого он был надежно запечатан и томился под палящим солнцем песчаных просторов. Или же его неустанно закаляли и грели в пламени кузнечного горнила самого Турита. Горячий воздух обдал с ног до головы вхожих в поместье, заставляя бородача и искателя невольно поморщиться. Дыхание на секунду перехватило, но мгновение спустя дышать стало значительно легче. Внутри, кроме тусклого света серых огней, заключенных в стеклянные сосуды, и немногих горящих свечей, ничего не было: ни мебели, ни утвари, ни даже мелких безделиц, коими любая женщина обычно украшает жилище изнутри. Зато царили сиротливость и гнетущий дух покинутости, словно здесь никто и не жил. Визитеров безмолвно провели вглубь дома, петляя по узким коридорам таким же пустым и похожим на подземные тоннели – ни окон, ни лишнего света, ни ответвлений, только голые шершавые стены и низкие потолки. Они словно надвигались и сжимались, и казалось, что все попали в каменную ловушку, из который ни за что не выбраться. И чем дальше уходили коридоры, тем ниже спускались, погружаясь под землю. Наконец, процессия вышла к небольшой винтовой лестнице и, спустившись по ней еще ниже, вышла к просторной комнате. Она не отличалась каким-то богатым убранством от помещений наверху, и выглядела, пожалуй, еще хуже: все тот же убогий свет терялся в темных углах, всюду стояли миски с непонятным содержимым и водой. Земляной пол покрывали мелкие колотые камешки и сено; вдоль стен, выстроенных из дерева и камня, стояли редкие постаменты, похожие на мелкие алтарные плиты.

– Это и есть знаменитая обитель черных матерей? Тех самых, что, по слухам, могут то, чего не могут сами боги? – насмешливо произнес бородач, оглядываясь. – Я-то думал, здесь будет почище и намного люднее. И где товар?

– Что, хотел увидеть королевский дворец? Тебе стоит умолкнуть, пока не наговорил себе проблем, – искатель повернулся к бородачу и смерил его брезгливым взглядом. – Далеко зашел, смотри, не упади. Откуда ты вообще прознал про Диара и это место?

– Оттуда же, откуда и ты, – огрызнулся случайный попутчик. – Следи-ка лучше за собой и своими вещами, а то, чего доброго, останешься без пожитков или вовсе без жизни. Значит так, я выбираю первый, а ты – после меня, понял? Да не дергайся так, мои запросы с твоими точно не схожи, так что, получишь жрицу, какую хочешь. Только не вздумай путаться у меня под ногами, уяснил? Случись что, разговор будет коротким.

Мелон лишь ухмыльнулся в ответ, провожая прищуренными глазами болтуна, который продолжал нарушать тишину своими пустыми речами. Всего раз одна из старух грубо призвала к молчанию, когда уставилась на него и щелкнула узловатыми пальцами прямо перед носом визитера. Но это помогло всего на пару минут, и тот продолжил, но уже не так громко, заявлять о своих желаниях и оценивать все, что видел. Очень скоро гости, наконец, оказались в просторном чистом зале, не жилом, но по обстановке предназначавшемся для ритуалов и прочих сакральных действ. Две отшельницы уселись на высокие скамьи, будто приготовились наблюдать представление, две другие грузной походкой прошли дальше, к узким дверям. Одна из старух достала огромную связку ключей и отворила двери. С той стороны раздался глухой стук и протяжный звон и шорох.

– У вас есть час, не больше. И будьте готовы отдать взамен то, чем дорожите, – лицо той, что была выше своих сестер, исказили недовольство и злоба. Казалось, каждое слово давалось ей и другим матушкам с большим трудом, словно что-то мешало говорить. Старуха гордо сидела на своем месте и внимательно следила за каждым шагом чужаков.

Из дверного проема показалась вереница из шести юных дев и женщин, сопровождаемых тремя неизвестными, чьи лица и тела были надежно укрыты под белыми тканями. Кто скрывался под балахонами, Флаину было безразлично, его внимание приковывали к себе только жрицы. Молчаливые, покорные, владеющие даром, который мог помочь любому добиться всего, чего пожелает. И одна из них вот-вот станет его проводником и даже оружием.

– Зачем мне час, справлюсь быстрее. Вот же… Да тут прям как в борделе, только шлюхи другие, – загоготал во все горло бородач, явно оставшись довольным собственной похабной насмешкой. – Ладно, что нужно делать? Просто выбрать и все, на этом можно разбегаться? Что хотите за жрицу, какую плату? Говорю сразу: у меня денег достаточно, но я не богач, чтобы сыпать ими направо и налево.

– Сначала найди ту, которая будет нужнее прочих, – дрожащим голосом произнесла одна из отшельниц. – Ты тоже, – она ткнула длинным костяным пальцев в искателя.

– Время уходит, – отозвалась другая, указывая куда-то наверх.

– Как у всех, – равнодушно ответил Флаин, обойдя старуху, и приблизился к приведенным, игнорируя протесты спутника, желающего быть в первых рядах.

Он всегда безошибочно чувствовал, что способно сравняться с ним или дать недостающее, что станет для него полезным, а не обузой. С последним вер-сигельт привык расправляться без сожалений, иначе бессмысленная ноша станет тянуть вниз, высасывать силы, а этого допускать нельзя. Он ощущал сакральную магию даже там, где она сокрыта; притягивал любое колдовство, дабы оно служило ему, а не наоборот. И чутье его редко подводило. Флаин лишь мельком взглянул на приведенных и сделал шаг к черноволосой деве, которая то и дело поднимала такие же черные глаза и по-волчьи смотрела на чужаков. И в ее взгляде читалось неприкрытая брезгливость и даже ненависть. Губы Мелона растянулись в отвратительной улыбке; он чуть откинул голову, пренебрежительно и с нескрываемым превосходством оценивая живой товар, и протянул руку к девушке.

– Совсем, как черная жемчужина, – чуть помедлив, сказал Флаин, – такая же редкая.

Жрица едва заметно дернулась от прозвучавших слов, но, почувствовав на себе пристальное внимание черных матушек, замерла, пристально глядя в янтарные глаза чужака. Тот почти коснулся ее, но внезапно между ним и девушкой выросла безликая фигура в одеяниях. Что-то прошептав, она торопливо, но со знанием дела начертала в воздухе незримые символы, быстро обмотала руку жрицы и протянула красную нить к искателю.

– Ты же хочешь знать, насколько верен в выборе? Возьми нить, – приказал шипящий голос.

– Я знаю и вижу достаточно и без посредников, – отмахнулся Мелон. – Она мне подходит.

– Эй! Послушай-ка, доходяга, – внезапно воскликнул болтливый спутник, грубо отпихивая искателя, который был вдвое крупнее, – мы, кажется, договаривались, или я чего-то не понял? Сначала мой черед, потом – все остальные. И знаешь, мне она тоже приглянулась, есть в ней что-то такое, чего точно нет в других. Я тоже знаю толк в таких вещах, и меня не проведешь, – он тихонько постучал себя по носу, намекая на отменное чутье. – И когда она станет моей, то я первым делом переломаю ей ноги, чтоб не убежала. А лучше – отрублю, так надежнее, – произнес болтун так, чтобы его услышал только спутник, и оскалился, точно волк, готовый наброситься на любого, кто встанет между ним и его добычей. – Так что давай, прояви уважение к договоренности, если не хочешь, чтобы я выпустил тебе внутренности.

Флаин на несколько секунд задержал насмешливый взгляд на бородаче, словно прочитал его, как открытую книгу, затем перевел взор на жрицу, и только после его глаза скользнули на старух, которые, казалось, равнодушно и по-хозяйски следили за развернувшейся сценой.

– За нее придется заплатит больше, чем за других, – протрубила одна из отшельниц. – Наши дочери ценные, но она – ценнее многих.

– Кто готов оторвать от себя то, чем дорожит больше всего? – вступила в разговор вторая.

– Что требуете?

– За привязку жрицы к хозяину, за служение ему, нужна живая плата. Жертва.

– Кровь и плоть, – зловеще протянула третья старуха за спиной.

На мгновение в воздухе повисла тишина, точно прозвучало нечто запретное и недопустимое.

– Всего-то?! Да без проблем, – ожил бородач, нисколько не смущенный требованием. Казалось, он был даже рад, что не придется выкладывать на бочку лирии или еще какие-то иные сокровища. – Палец сгодится? Я слыхал как-то, что у таких, как вы, пальцы очень ценятся. Или, может, кусок уха лучше подойдет? Ну что, доходяга, давай, в сторону. Не повезло, но ничего, тут полно других, чья сила тебе придется по вкусу, а она – моя, – он взглянул на черноволосую девушку и вытащил из-за пояса охотничий широкий нож, и тут же шуточно подметил. – За такую можно и жизнью пожертвовать.

– Жизнью так жизнью. Договорились.

– Что? – бородач, нахмурившись, обернулся и тут же получился сильный удар локтем в нос.

Болтун сразу повалился на пол прямо под ноги жрицам, которые совершенно не были напуганы происходящим. Они без сожаления взирали на поверженного, их не смущал вид крови, а кто-то даже не скрывал легкой ухмылки.

– Ублюдок! Да я с тебя живьем шкуру спущу! – прикрывая нос рукой, бородач быстро поднялся и хотел было броситься на соперника, но получил новый удар, и на этот раз ногой.

После этого Флаин уже не давал навязанному спутнику встать, и тому только и оставалось, что выкрикивать угрозы. Но и они вскоре прекратились: обессиливший бородач еле дышал, из последних сил хватаясь за жизнь. Кое-как перевернувшись на живот, он полз куда-то, желая найти выход, гребя сухой песок. Искатель же холодно смотрел на бесплодные попытки своей жертвы уйти от собственных слов. Он ничего не чувствовал в тот момент, только полное безразличие. До тех, кто стоял на пути, ему никогда не было дела, Мелон видел в них только помеху и проблемы, от которых нужно избавляться любыми способами. Однако сейчас обуза пришлась очень кстати и принесла пользу. Черные матери не без удовольствия наблюдали за расправой: на их сухих морщинистых лицах застыло неприкрытое ликование, точно отшельницы предвидели, чем все обернется. Или же намеренно подвели к тому, наперед сплетя паутину и зная, кто в нее попадет. Флаин неспешно подобрал оброненный охотничий нож. Без лишних слов он схватил бородача за горло и без особого труда приподнял его, глядя тому прямо в глаза.

– Не с тем договаривался, – искатель резко вонзил в живот поверженного лезвие и несколько раз провернул его. Затем одним движением рванул нож вверх и, глядя, как жизнь вместе пущенной кровью стремительно покидает противника, отбросил его тело, точно мусор. – Вот ваша жертва. Крови столько, что хватит на всех.

– Пришлый не глуп, – главная старица встала с места и подошла ближе к бездыханному телу, словно хотела убедиться, что бородач действительно мертв. – Пришлый схитрил. Чужая жертва стала твоей. Но готов ли ты оторвать от себя часть, как откуп? – ее голос внезапно изменился, стал чище, речи длиннее, будто говорил кто-то другой.

– Вы просите еще? Слишком много.

– Не тревожься, чужак, твоя кровь нам не нужна. Но ты молод, силен, мы видим, что нечто необычное горит в твоих венах, – все четыре старухи выросли стеной перед Мелоном, и тот насторожился. – Что это, страх? Да, ты им пропитан насквозь. Позволь же и нам им напитаться, а вместе с ним и тем, чем ты дышишь. Пусть это станет твоей платой. Не противься, иначе разделишь судьбу этого глупца, и никакой дар и чья-то воля и власть свыше в нашей обители тебе не поможет.

Главная отшельница провела рукой над головой Флаина, словно накрыла его невидимым саваном, и едва ощутимо коснулась своими сухими тонкими губами губ искателя. Ее сестры принялись быстро шептать неразличимые слова, протягивая к чужаку свои костлявые руки, и втягивать открытыми ртами стремительно нагревающийся воздух. На мгновение странная слепая пелена накрыла их всех, а Флаин, как бы ни пытался, не мог пошевелиться – его тело застыло, словно превратилось в кусок льда. В голове все смешалось, исказилось; отвратительное чувство, будто его опустошают, болезненно пронзило. Казалось, время пошло вспять, однако очень скоро все прекратилось. Главная черная матерь отступила, освобождая визитера от незримых оков.

– Долг уплачен, чужак, – ее голос вновь стал низким, грубым, дрожащим. – Отныне и до того дня, как разорвется связь, твоя воля превыше воли жрицы.

– Опустись на колени, Маир-Тиа, склони голову, – шепот десятка голосов из ниоткуда прокатился по залу, призывая деву подчиниться. – Теперь ты будешь служить новому хозяину так же, как служишь нашему Господину…

…Голова тяжелела, но ясность не покидала. Если бы сейчас перед Флаином возник выбор, то он бы без раздумий поступил так же, как и тогда. Лишь одно его терзало по сей день: жалость о том, что с ним не было Маир, когда решил наведаться в Орсол. Быть может, все сложилось иначе, и искатель смог бы получить все, что причиталось ему в целости и сохранности, и еще сверх того, о чем просил. Вер-сигельт сделал очередную затяжку, насладился вкусом и обжигающей горечью, и выдохнул густые клубы. И даже сейчас, с закрытыми глазами и погруженный в полузабытье, охваченное мнимыми и реальными образами, он знал, что в сером дыму показываются и сразу же теряются назойливые призраки пережитого. Знал, что они смотрят на него, желая овладеть его разумом, низвергнуть и сковать, оставив внизу, в ушедших днях. Однако в жестоком и ухищренном подчинении он находил невообразимое удовольствие, с которым вряд ли что могло сравниться. С каждой секундой Флаин ощущал, как далёким миражам это ловко удается. Но он не сопротивлялся, даже напротив, и видения прошлого вновь взяли верх…

…Тьма ослепляла также сильно, как и свет солнца в день Большого Огня, когда ночь накрывала землю всего на несколько минут. Прерывистое тяжелое дыхание, отравленное глухим хрипом и редким кашлем, точно в горле стояла вода, сдавливавшая изнутри, тревожило тягучую тишину. Но здесь, в глубине Одиноких гор, обдуваемых со всех сторон сухими ветрами и занесенных серыми песками, окруженных дикими просторами, где бедные земли рождали только тощие деревья и редкие травы, можно найти надежное укрытие. Короткая цепь коварных гор, делившая две западные провинции близ южных границ, раньше была обитаема, но со временем люди ее оставили ради более щедрых земель, и края одичали окончательно. Однако кроме печальной тишины, шелеста ветра, редкого раскатистого гула, доносившегося из сердца каменных великанов, будто окутанных вечным сном, здесь ничего не обитало. И редкий путник мог встретиться на дороге, даже животные сюда мало забредали, а птицы – те облетали стороной уединенный и почти лишенный жизни уголок.

В вязкой темноте одной из душных узких пещер, изъевших горы изнутри и выводящих к просторным гротам, наполненных чистейшей водой подземных источников, наконец, возникло пунцовое свечение. Постепенно набирая силу, оно, в конце концов, осветило скромное убежище вместе со случайным временным обитателем. На сухом песке всюду валялись осколки стекла и помятые куски серебра – все, что осталось от главного алтарного диска безумных фанатиков. То, что они так оберегали. Как и все остальное, что их окружало; как и город, который сумели превратить в пристанище скверны под видом благости и чего-то высшего. Но червоточину нельзя скрыть, ей рано или поздно становится тесно и она начинает разъедать изнутри, постепенно вылезая наружу и изменяя привычный облик любого, до чего смогла дотянуться. Однако до той грязи и черноты, которая творилась прежде в Орсоле – теперь уже этому не бывать – янтарноглазому не было никакого дела, и сотворенное им с городом, культистами и всеми его запуганными обывателями не имело к этому никакого отношения. И все осталось бы в целости и сохранности – стены крепости и каждая жалкая жизнь в ней, – не посмей безумцы вставать на пути и пытаться обвести вокруг пальца. Ложь и жадность только усложнили дело, и сожалений о совершенном не было – Флаин оставил это мягкотелым и глупцам, считая душевные терзания уделом слабых.

– Проклятье, – он швырнул в сторону склянку с алой жидкостью в сторону. Та со звоном ударилась о камни, но не разбилась, лишь на мгновение свечение замерцало, будто умирающая звезда напоследок отдавала часть себя. – Надеюсь, поганые ублюдки отправятся туда, где им самое место. И пусть Бездна станет их вечной могилой.

Одинокий искатель, угнетенный собственной слабостью и хилыми силами, которые таяли без подпитки, как масло на солнце, и пленником которых он являлся с рождения, был ничем не лучше тех, кого заставил поплатиться за обман. Он отличался лишь тем, что не строил алтарей, не читал лицемерных молитв, не поклонялся никому, кроме самого себя. Но сущность внутри него жила та же, кормилась тем же, что и погибельная сущность сожженных им в Орсоле. Теперь обитатели храмового города навсегда унесут с собой на ту сторону правду о том, что же произошло, оставив от себя последнее послание в виде огромного кострища и кровавого пира Смерти в облике сотни мертвых тел. Каждый получил то, что заслужил. Перед глазами все еще отчетливо стояла картина, как он без жалости расправляется с главой ордена; как он натравливает друг на друга его последователей, и те, словно послушные псы, голыми зубами разрывают своих же братьев. Они же и отправили сами себя на кострище, подчиняясь чужой воле: ломали собственные ритуальные деревья, сваливали в кучу все, что горело, поливали маслом и входили в безумный огонь, который жадно пожирал их. Ладони искателя все еще пылали и чувствовали под собой холодную кожу тех, кого коснулись; глаза же горели, и он упивался своим ужасным триумфом и местью. Орсол захлебнулся в крови и задохнулся в едком смраде, но рано или поздно подобное должно было произойти, ибо чернота, которую плодили безумные фанатики, уже пожирала не только все вокруг, но и себя. Но едва ли искателя интересовало, какую услугу он оказал миру. Однако себя Флаин мнил выше, чище грязных побирушек, скрывающихся за различными масками и богами, считал, что его цели оправданы любыми способами достижения, и что его жизнь гораздо ценнее любой другой. Как и дар, коим был наделе по праву, который некогда и убил его, и вернул дыхание.

Продолжая ругаться в голос, Флаин с трудом поднялся с земли, со злостью оборвал болтающиеся на подоле плаща лохмотья и освободился от порванных перчаток. На ладони красовалась тонкая длинная красная «нить» – позорное напоминание о том, что его сумел провести какой-то жалкий жрец. С брезгливостью и неприязнью осмотрев порез, он плюнул на него вязкой слюной, растер ее по кровоточащей полоске и сжал ладонь в кулак. Ярость, что кипела внутри, вспыхивала снова и снова, стоило подумать о понесенных потерях и разрушенных планах. Ни свитков, ни своего кулона, ни знаний – ничего, что он собирался забрать по праву, не получил. Только обгорелые клочки пергамента и осколки от зеркал.

– И это они называли мощью и даром Праетеры? – Флаин отряхнулся и с презрением наступил и раздавил один из крупных осколков. – Знаниями? Жалкий мусор. Гореть им в вечном пламени. Ну, и что теперь тебе делать, а, Флаин? Это были единственные свитки, других таких нет больше нигде.

Он зло пнул песок и никчемные обрывки опаленного пергамента, письмена на которых стали искажаться и постепенно пропадать. То, за чем так долго пришлось гоняться, в одно мгновение превратилось в пустоту. В кучу пепла. В нем уже не было никакого смысла и нужды. Теперь оставалось одно: искать им замену. Только где? И что могло бы заменить Сумеречные Слова? Пока они являлись единственным, что способно было продлить действие наложенного заклинание, которое было добыто великим трудом, и заставить украденные силы множиться. До того времени, пока не отыщется то, что сделает полученное вечным. А времени оставалось не так много, и если прервется наложенное слово, то тогда придется начинать все сначала, что совсем не входило в планы. Слишком многим пришлось пожертвовать, чтобы все рухнуло в одночасье. Одну фатальную ошибку он уже совершил – и неудача мгновенно настигла, второй раз так грубо оступиться было бы губительно, и все сделанное, все лишения окажутся напрасными и превратятся в пыль.

– Вам меня так просто не сломить, жалкие боги. Даже не думайте, что сможете поставить меня, Флаина Дентри Мелона, на колени, – искатель осмотрелся, отряхнулся и двинулся по пещерным коридорам, желая выбраться из горы как можно скорее. И то был последний раз, когда он побывал в сердце Одиноких гор…

…Мелон мог поклясться, что сейчас, лежа на скамье в зале Зеркальных Минаретов и куря, он чувствовал запах горячего сухого песка и камня тогдашнего случайного убежища. Кто бы мог подумать, что Одинокие горы станут тем местом, куда его забросит разрушенный алтарный круг? Ни родной Роклит, ни десяток других мест, которые значили намного больше. Однако такой расклад был даже лучше других. Тишина, одиночество, полная безопасность и надежность вместо сотни любопытных глаз и проблем.

Он продолжал наслаждаться горьким дымом, предаваясь воспоминаниям. Время сейчас не было ни на чьей стороне, и торопиться куда-то точно не стоило.

Глава V. Мëртворождëнный открывает глаза (1.2) Насмешка

Жизнь нередко разделяется на до и после, ломается на несколько кусков, а у кого-то она разбивается на слишком мелкие части, собрать которые воедино уже невозможно. Но всегда происходит один единственный перелом, не заживающий и меняющий существование так, что возврата к прошлому нет и не будет. И то, что осталось где-то позади, словно никогда и не существовало. Жизнь Флаина Дентри Мелона не была исключением, и он тоже познал чудовищные и непоправимые метаморфозы, которые превратили его в того, кем он стал. Был ли он им благодарен? Да, иначе бы не искал встречи с ними, не желал их всем сердцем, которым пришлось пожертвовать ради того, что принесло изменения…

Спокойно. Даже слишком для такого суетливого места, как Сурнад. И уж тем более странно выглядело непривычное затишье в приемной резиденции главы города и в цитадели знаний. Не сказать, что вокруг все словно вымерло, но обычно в самом знаменитом городе южной провинции Дис-Шан всегда было оживленно, людно. К тому же город с радостью принимал как просто гостей, так и тех, кто хотел остаться в нем если не навсегда, то надолго. Сурнад считался одним из тех мест на Кордее, куда стремились попасть ученые мужи, создатели и коллекционеры всевозможных редкостей, а также мастера сильного слова – ораторы и заклинатели. Наряду с ними сюда тянулись и юнцы, жаждущие познать всевозможные науки и овладеть искусством алхимии, целительства или же оружейного дела. Правда, не всем находилось место в знаменитой цитадели Двух Солнц, хоть и испытывали каждого туда вошедшего. Кудесники твердыни познания и мастеровитости пользовались огромным уважением не только в Сурнаде и вообще Дис-Шане, но и в соседствующих провинциях, среди тех, кто был сторонником различных искусств и учений. Им, как одним из знающих и практикующих оберегателей света познания, доверяли. Да и о самой цитадели с непоколебимо чистой репутацией ходила лишь добрая молва. Но у любой монеты всегда две стороны, и оборотная сторона Двух Солнц всегда оставалась в такой непроницаемой тени, что никто никогда не думал, что она существует.

Так вышло, что в цитадели втайне от многих – даже тех, кто являлся адептами и важными первыми фигурами – давно пробились и набирали силу темные ростки. И чем больше проходило времени, тем крепче они становились. Секретный круг тех, кто решился на то, что и представить невозможно в обители знаний, кои обязаны были нести пользу, все сильнее чувствовал полную свободу. Заговорщики упивались вседозволенностью и были абсолютно спокойны – за все время никто так и не заподозрил, что в храме учений обосновались жестокость, жажда наживы и крамольные практики. Все шло гладко, и даже тогда, когда высокий чужак наведался в цитадель по приглашению одного из мастеров, все вокруг – и главенствующая верхушка – словно ослепли. Никому и невдомек было, что происходило у всех уважаемых персон прямо под носом. Подобное не могло не устраивать братство, ведь никто бы не смог по-настоящему оценить всю важность их дела, и уж тем более всяко не одобрили присутствие темныйх практик, граничащих с забытым пустынным колдовством, в стенах, возведенных для иного.

Сегодня в Сурнад прибыли важные люди из Тронта. И не для кого не было секретом, что они явились с визитом по поводу нового назначенного главы Двух Солнц, а также свежей крови в виде выбранной правой руки наместника. Сие событие перебивало многое, что происходило и еще должно было произойти в городе – все внимание приковывал приезд значимых гостей. И это не могло не радовать всяких мелких проныр и гуляк. Особенно на руку приезд сыграл закрытому братству цитадели, ведь и без того пристальные взоры смотрителей и даже уличной стражи были обращены совсем в другую сторону. Да и время теперь точно подыгрывало им.

– Здесь надежное место, о нем никто, кроме нас, не знает. Тут когда-то были темницы, но их, похоже, запечатали, а мы их нашли, – ядовитая улыбка расплылась на лице темнокожего мужчины. За ним стояло еще шестеро братьев и пристально смотрели на янтарноглазого. – И как в них попасть, знает тоже только наш круг.

Вер-сигельт недоверчиво покосился на семерку и провел рукой по шершавой стене, которая выглядела, как тупик в одном из подземных коридоров. Ходы частенько использовали все мастера крепости, в том не было ничего удивительного, но ни один и представить не мог, что в них пряталось. Разум ученых мужей был занят совсем другими думами, и отвлекаться на что-то постороннее времени, да и смысла, просто не имелось. Фонарь щедро осветил каменную преграду, и стоило как следует присмотреться, как Флаин приметил в верхних углах, под самым потолком, слабо начертанные символы – замки. После недолгих, но хитрых манипуляций, дверь тяжело открылась, впуская в секретные помещения визитеров, и так же грузно закрылась. В коридорах прозвучал глухой гул и все затихло.

– Плевать, что здесь было когда-то, меня волнует только полная безопасность и приватность – я бы не хотел, чтобы кто-то сунулся сюда во время ритуала. И если это произойдет, то живым отсюда он не выйдет.

– Не стоит горячиться, мы – люди слова. К тому же в наших интересах оставаться в тени и сохранять полную тайность, – спокойно отозвался темнокожий, зажигая масляные лампы.

– По закону Дис-Шана нас разорвут на части, затем сожгут и прах предадут вечному проклятию. Никому не пожелаю такой участи, – пояснил один из братьев.

– Зачем же тогда так рисковать и проворачивать свои дела здесь, у всех на виду? Разве мало места на Кордее?

– В цитадели есть все необходимое, к тому же она нас защищает. Невзирая на все неудобства. Наша семерка не первая, кто входит в братство, не мы его основали. До нас был не один десяток предшественников, и за немалые годы существования этого круга о нем так никто и не догадался. Если бы их раскрыли, то Совет Созывателей сделал бы все, дабы никто не посмел создавать нечто подобное ни у кого за спиной – уж главы палаты это умеют.

Тем временем другие члены братства подготавливали необходимое для проведения действа, ради которого они все и собрались. Мелон полностью доверял этим людям, хоть и видел их всего второй раз в жизни. Чувствовал, что они сделают все правильно, и он останется в живых, а не будет кормить своей мертвой плотью червей или рыб. Мастера же получат свою выгоду от сделки, учитывая, что они давно не получали живого материала для экспериментов. В последнее месяцы их поставщик не спешил объявляться – тот залег на дно из-за одного неудачного дела, а пойти на то, чтобы самолично доставать жертв, лекари не могли. Правда, братство наведывалось в местные погребальные, но походы туда пришлось прекратить, ибо смотрители стали замечать пропажи тел. Вести об осквернении и омерзительном непотребстве, разумеется, разлетелись по всему Сурнаду.

– Все готово, можно начинать, – оповестил самый молодой член общества, отходя от алтарного стола, по углам которого были аккуратно расставлены молочного цвета необработанные кристаллы.

Рядом с жертвенником находились длинные лавки с непонятными железными инструментами, которые можно принять за пыточные орудия. И все это стояло в центре начертанной на полу печати, вид которой янтарноглазому не был знаком. Над головой висели веревочные сети, за которыми тоже прятались выбитые символы и вязи.

– И кому же вы поклоняетесь? Кто ваш покровитель? Кто же ваш бог?

– Здесь нет Высших. Мы следуем только за знаниями, они здесь хозяева, а не какие-то боги, – отозвался темнокожий. – Мы берем то, что нам нужно, и не ждем чьего-то снисхождения.

Мелон кивнул несколько раз: он уважал такой прямой подход, и не мог не уловить явную схожесть между собой и расчетливым братством. Это вызывало еще большее доверие. К тому же эти люди не являлись мясниками, их заботило не просто растерзать чью-то плоть и выпотрошить ее, как какой-то мешок.

Света здесь было немного, но его хватало для того, чтобы видеть помещение и кто что делает. Флаин ожидал увидеть нечто вроде логова, нашпигованного различной ритуальной колдовской атрибутикой, завешенного холстами с клятвами и с кровавым алтарем. Однако, вопреки своим представлениям, в комнате имелся только один стол и пара лавок, а также несколько масляных ламп.

– Нам не нужно ничего, кроме того, что знаем и умеем. Здесь нет ярмарочных фокусников, – словно прочитав мысли гостя, произнес темнокожий. – А теперь, отбросим бессмысленную болтовню и приступим к делу. Времени не так уж много, поэтому не стоит им разбрасываться.

Как только последние слова растворились в воздухе, все стало происходит настолько быстро, что Флаин едва успевал уследить за ловкими манипуляциями и передвижением братьев. Один из них, получив команду, прошел вглубь комнаты и выкрутил скрывающийсяя в полумраке и только сейчас замеченный массивный напольный рычаг до упора. Раздался жалобный протяжный скрип и тихое постукивание – странные механизмы то ли внутри толстых стен, то ли в самих глубоких недрах пришли в движение. В трех верхних углах тут же открылись небольшие проемы, сквозь которые просочились тонкие лучи холодного бледно-голубого цвета. Те, скрестившись, падали прямо на стол.

– Немного больше света не помешает. Масляные лампы – это одно, а наше маленькое изобретение – совсем другое дело, – один из мастеров жестом пригласил Флаина к алтарнику.

Флаин скинул с себя накидку и всю одежду, что была на нем, кроме штанов и обуви. Оружие, что он носил при себе, тоже пришлось оставить в стороне.

– Помни, назад пути уже не будет. Даже мы не сможем повернуть все вспять, если ты внезапно передумаешь. Если есть сомнения, то советую отказаться от того, что никогда не удастся изменить, – тот, что был старшим в братстве, вплотную приблизился к столу, на котором в болезненном свете лежал Флаин.

Его руки и ноги сдерживали железные оковы, а в голове стоял целый ряд чаш, часть из которых была наполнена неизвестными жидкостями и порошками. Чуть подальше находился небольшой невзрачный ларец, похожий на обычную деревянную коробку, но с вытянутой остроконечной крышкой и с надежным металлическим замком.

– Разве я похож на жалкого слабака, который сомневается сам в себе? – янтарноглазый вспыхнул, как разгоревшееся пламя, и дернулся вперед, но цепи не позволили как следует приподняться.

– Что ж, тогда приступим, – старший мастер кивнул братьям. – Но я предупредил.

Те принялись со знанием дела окуривать и опаивать Флаина, дабы он ничего не чувствовал, но все слышал и видел. Адепты цитадели не раз проделывали подготовку еще живых людей, и делали они это настолько умело, что вер-сигельт едва успевал уследить за каждым движением. Очень скоро Мелон ощутил, как в его голове рождается туман, комната вместе со всеми ее временными обитателями начала искажаться. Лучи пришли в движение и стали блуждать по телу, слепить, от чего глазам становилось невыносимо больно. Никогда прежде искатель не думал, что свет может причинять такую боль, быть чем-то, от чего хочется укрыться. Над ним нависла рука, крепко держащая изогнутый тонкий нож, и спустя секунду сквозь поволоку Флаин увидел, как лезвие коснулось его груди. С трудом приподняв отяжелевшую голову, он недолго наблюдал за тем, как преступившие все границы дозволенного люди избавляют его от ненужных проблем, пока бессилие не опрокинуло голову назад. Послышался сухой хруст – крепкое тело ломалось, как жалкая ветка, а неимоверная тяжесть придавила к столу. Затем комнату наполнили шелестящие голоса: мастера Двух Солнц стали неразборчиво наговаривать только им известные слова, будто зачитывая их со страниц древних сакральных фолиантов – настолько странно и причудливо звучала речь. В один миг Флаин решил, что жизнь покинула его: он перестал дышать, перед глазами поплыли образы прошлого, те самые, что давно растворились в веках, и от которых ничего не осталось на земле. Бледный свет прожигал насквозь, вытягивая остатки энергии, но грея плоть и заставляя кровь двигаться. Приверженцы лекарского искусства, отступившие от собственных клятв, точно впав в некий транс и ведомые какими-то силами, продолжали свое дело. Один из последователей открыл ларь и многозначительно посмотрел на главу, ожидая знака. Тот, наконец, извлек на свет еще горячее и бьющееся сердце, осторожно, но уверенно держа его, как саму большую ценность на свете. Кровь густо текла по рукам, перепачкала одежды, но это никого совсем не волновало, ведь сейчас успешно вершилось то, что до этого терпело крах. Прежде ни один не выдерживал даже и половины запретного действа, и все они умирали сразу, как их кожи касался нож. И дело обстояло не в незнании и неумении лекарей – в Двух Солнцах жили и работали на всеобщее благо только лучшие, и члены тайного братства не были исключением. Проблема заключалась в слабости тех, кого обманом приводили или приносили в подземные комнаты.

Едва сердце оказалось в руках главы, помощник сразу вытащил из ларца небольшой прозрачный камень, внутри которого давно застыли травы и выбитые на гранях раздробленные символы. Его тотчас же поместили в раскрытую грудь, занимая пустующее место. Кто-то из семерки быстро обошел алтарник, по очереди натирая кристаллы порошком, и лучи, как живые, вновь пришли в движение, стали множиться и тянуться к камням. Флаин лежал неподвижно и неотрывно, уже не боясь мертвого слепящего света, смотрел куда-то вверх – он словно видел то, чего нет и быть не может. Его лицо побледнело еще сильнее и тонкие губы лишились цвета.

– Надо спешить, иначе он не жилец. Да и оставшихся денег не увидим, – отрезал темнокожий, обливая сердце какой-то вязкой жидкостью и укладывая его в ларь. – Нельзя, чтобы снова случился провал.

– А если случится? Что тогда делать будем?

– Тогда изуродуем его до неузнаваемости и выбросим подальше от цитадели, а может – и от Сурнада. Нам проблемы не нужны. Как будто в первый раз избавляемся от мусора, – зловеще и хищно улыбнулся тот, что убирал инструменты. – Тебе ли не знать. Главное, молчать обо всем, делать вид, что ничего не знаем, тогда и проблем не наживем. Мы и так ходим по лезвию, не хватало, чтобы из-за какого-то чужака о нас прознали.

Однако, вопреки опасениям, все проходило удачно и без заминок. В один момент семерка даже решила, что неизвестного искателя им послали сами боги, хоть к ним и не взывали. Стоило камню занять свое место, как комок из трав, что покоился внутри, зашевелился и стебли, пробив ограненые стенки, моментально вцепились в теплую плоть и стали разрастаться, опутывая кости и мясо. Огромная зияющая дыра стремительно наполнилась черными тонкими стеблями, и, подобно нитям, опутывать собой каменное сердце, заключая его, как в броню. В приоткрытый пересохший рот вновь влился настой, а за ним – тягучая красная смесь. После чего лекари отошли на шаг и уже просто наблюдали за чудовищным и в то же время невероятно прекрасным преображением.

– Закрывайте линзы, свет уже ни к чему, – прозвучал приказ.

Рычаг снова повернулся и лучи покорно скрылись где-то в каменных застенках, и комната вновь погрузилась в полумрак. Минуты шли, и братья послушно ожидали, когда все достигнет финала. И это, наконец, произошло: Флаин, дернул руками и, с хрипом и глубоко вдохнув, издал жуткий вопль. На мгновение широко раскрыв глаза, он опять их закрыл, а его дыхание стало ровным, таким, как если бы внутри билось настоящее сердце.

Мелон проснулся от нашедшего кошмара. С трудом разлепив века, искатель чуть приподнялся, опираясь на локоть, и осмотрелся. Подземная угрюмая комната сменилась просторным и светлым помещением с окошками. В воздухе витали горькие и терпкие ароматы травяных целебных отваров, благовоний, пахло паленым деревом; на полках одинокого открытого шкафа теснились миски, бутылочки из черного стекла и свертки чистых тканей. Напротив низкой кровати искателя стояла вторая такая же, но пустая – Флаин был здесь один. Пока один. Едва янтарноглазый попытался встать с кровати, как давящее неприятное ощущение сковало грудь.

– Ну конечно же. Как я мог забыть? – он усмехнулся и качнул головой, глядя на широкие серые полоски ткани. Их стянули так плотно и надежно, что глубоко вздохнуть не вышло бы, и приходилось усмирять дыхание, как и слишком резкие движения.

Он приложил ладонь к груди и замер, желая почувствовать хоть какие-то изменения, но кроме явственного холода ничего не ощутил. Внутри словно все застыло, даже привычного биения, говорящего о том, что жизнь еще не покинула тело, не отзывалось. Но он по-прежнему дышал, двигался, видел и слышал – все еще жил. Превозмогая усталость и тяжесть в теле, Флаин таки поднялся с кровати, подошел к окошку и всмотрелся в блеклое отражение: опутанный тьмой по ту сторону, на вер-сигельта смотрел мертвенно-бледный лик. Черты нисколько не поменялись, но в отражении словно вырисовывался образ совсем другого человека, чужого, незнакомого. И только глаза выдавали его прежнего. Позади послышались шаги и в отражении за спиной показалась фигура темнокожего члена братства.

– Вижу, ты, наконец, очнулся, и даже на ногах стоишь.

– Как видишь, – Мелон обернулся и пытливо посмотрел на лекаря. – Но я все еще не могу понять…

– Как прошло действо? На удивление, удачно, и клянусь, даже мы не ожидали, что все получится, – адепт Двух Солнц обошел искателя, смерив того оценивающих взглядом. – Ты настоящий безумец, раз пошел на такой риск, я бы даже сказал, смертельную опасность. То, чем мы занимаемся, не секрет для тебя, однако я не знаю, какие цели преследуешь ты. Но, – глава круга чуть наклонился и поднял раскрытые ладони, – это не так уж и важно, главное, каждый извлек свою выгоду. И ты, похоже, приблизился к тому, чего так жаждешь.

Флаин гордо поднял голову: его ласкала мысль о том, какие возможности теперь ему открыты, ведь его дыхание отныне не оборвется ни по воле богов, ни по воле человека. Но все еще было слишком непрочно, непостоянно. Теперь же стоило позаботиться о неизменности того, к чему он шел очень долго, ведь янарноглазый был крепко убежден: в хилой плоти, которую со временем одолевает дряхлость и слабость, не может быть той полной силы, что он заслужил по праву.

– Твое тело оказалось не таким слабым и чахлым, как у других, и сердце билось в нем под стать хозяину. Здесь это ценится очень высоко, быть может, ты захочешь послужить цитадели и ее ученым мужам?

– Где я нахожусь? – проигнорировав последние слова, нахмурился вер-сигельт. – Помнится, меня окружали другие стены.

– Ты в твердыне знаний, в общих и открытых комнатах. Оставлять тебя в подземных было слишком опасно для нас, так что, пришлось перенести в нижние помещения. Разумеется, не обошлось без вопросов со стороны старейшин, но все прошло гладко. Ты пребывал в глубоком сне почти пять дней – должно быть, Бездна не хотела отпускать. Здесь держат тех, кто пришел к нам за помощью, но ожидает и получает только смерть. Зато они оказываются нам полезны. Твоя персона могла вызвать неприятный интерес, окажись она в ином месте, но тут ты находишься в полной безопасности и подальше от множества пытливых взглядов.

– Ненадолго. Дело сделано, и я не собираюсь прохлаждаться здесь. Слишком много времени было потрачено, а это не по мне, – перебил лекаря Мелон.

Не обращая на того внимания, он прошелся по комнате, выискивая свои вещи, однако ничего из пожитков, кроме сапог, не нашел.

– Жаль, что твой визит закончился. Я прикажу принести все вещи, какие были при тебе, – темнокожий вышел из помещения, но уже через пару минут вернулся с помощником из братства.

Явно не желая быть замеченными, последователи Двух Солнц обернулись, и только после вошли. Помимо одежды и нескольких объемных свертков, помощник нес еще что-то, накрытое черной материей.

– Как насчет полной платы? Ты пришел в себя и я надеюсь получить остаток.

Флаин молча оделся, превозмогая ломку в теле, проверил оружие, мелкие вещи, и лишь после того, как полностью приготовился к дороге, небрежно бросил мешочек с монетами на кровать.

– Я был уверен, что вы обчистите меня до нитки.

– Ты путаешь нас с ворами и шлюхами, – хохотнул глава, пересчитав лирии, и убирая мешочек в одежды. – Если понадобятся наши услуги еще, то знаешь, как с нами связаться.

– Этого больше не случится. А если вдруг судьба заставит, то, надеюсь, ваш тайный круг не разобьют, иначе придется искать других умельцев. Их полно на континенте, и будет еще больше, но, треклятая Бездна, до них еще надо добраться. Не все желают, чтобы о них знали.

– Верно. И ничто не вечно, да? – в устах мастера странное утверждение прозвучало, как насмешка над жизнью и смертью одновременно. На мгновение показалось, что он давно видит гостя насквозь. – Значит, мы уже не встретимся, что, может, и к лучшему. На прощанье позволь кое-что отдать, без чего все усилия будут никчемными и пустыми.

Сопровождающий скинул материю и глазам предстал тот самый ларец, что стоял на алтарнике в секретной комнате. Глава братства открыл крышку, демонстрируя лежащее внутри среди каменных шероховатых галтовок и залитое темным маслом сердце. Оно выглядело таким, словно его только что вытащили из груди.

– Мы получили все, что хотели, твоя плоть нам ни к чему. У нас был иной интерес, и мы удовлетворили его сполна.

– И вы не побоялись принести его сюда?

– Такие ларцы обычны для цитадели, в них держат все, что нужно для целительства или же иных нужд. Разве можно подумать, что в нем находится совсем не то?

– Но все же вы прикрыли шкатулку.

– Осторожность не бывает лишней, – отозвался помощник, захлопывая крышку и передавая ларь Флаину.

– Помни, – мастер сделал шаг вперед и чуть наклонился к искателю, – оно все еще часть тебя. Храни его так же, как и раньше.

Флаин уже и не помнил, с какого именно момента его перестали заботить люди, их жалкие страсти и стремления, волновать никчемные жизни. Но знал точно, что это случилось до того, как отрекся от семьи, от рода, и покорился неуемному желанию продлить себе жизнь настолько, насколько представлялось возможным. Однако то был лишь промежуток, краткая остановка на пути к настоящему бессмертию. Для кого-то столь дерзкие помысли звучали дико и глупо, но не для искателя, считавшего себя единственным заслуживающим жить вечно, пользоваться всеми благами, черпать и подчинять себе любую силу, что имелась на свете. Другие же, по разумению вер-сигельта, были просто недостойны…

В небольшом, но уютном доме, таком же, как и десятки других в Ангере, пахло свежим хлебом и горячим молоком. В очаге ровно и сонно горел огонь, в котелке же на выступе тихонько булькала картофельная похлебка, а на каменной полке сверху подсыхали пряные травы. В деревянном кресле-качалке, полная задумчивости, сидела молодая женщина и печальными глазами всматривалась в раскрытую маленькую книжицу. Одной рукой она аккуратно перелистывала страницы, а другую то и дело подносила то ко лбу, то к губам, нервно перебирая пальцами и растирая кожу. В жилище было тепло, даже очень, но несмотря на это, тело то и дело охватывал неприятный холод, который шел изнутри. Он то накатывал, то ослабевал, но не отпускал до конца. Хозяйка продолжала неотрывно вчитываться в записи, хмурясь и беспокойно пересматривать уже «изученные» листы. Она ровным счетом ничего не понимала, хоть заметки местами и были облачены в доступный ей язык А мрачные и тревожные догадки тем временем уже успели зародиться. Но верить в них женщина не хотела. Просто не могла. Иначе все, что она знала раньше, чем жила, просто в одночасье рухнуло бы. На мгновение закрыв ярко-голубые глаза, она вновь принялась перечитывать дневник, в глубине души надеясь, что ошиблась и все придумала. Однако прежние странные находки в виде неизвестных фигурок и листы с обрывочными пометками не позволяли убежать от недобрых мыслей.

За окном мелькнула тень, послышалась какая-то тихая возня и осторожные шаги, словно кто-то крался, желая оставаться незамеченным. На улице давно стемнело, и в это время в городе обычно становилось почти пустынно – особенно с приходом осени, – если не считать нескольких караульных, которые изредка совершали обход с наступлением ночи. Но то были явно не караульные. Молодая хозяйка выпрямилась и повернула голову, прислушиваясь, точно маленькая птичка. В то же мгновение в очаге зашипело: поленья обдало выкипевшим густым бульоном.

– Только не это! Что я наделала? – женщина тут же подскочила с места, и книжица, что покоилась на коленях, упала на пол. – Сейчас, сейчас, во-от, так-то лучше, – она помешала длинным черпаком похлебку, успокаивая ее, и, ухватившись толстыми полотенцами за «ушки» котелка, убрала его подальше от очага.

Несмотря на поздний час, сон совсем не шел, и ложиться женщина даже не думала. Слишком много мрачных дум одолевало. Укутавшись в вязаный платок, она опустилась на колени и устало вздохнула: по полу разлетелись выпавшие из дневника листы. Прикасаться к книжке больше не хотелось, как и читать и разгадывать все, что в ней хранилось, но нельзя оставлять ее вот так, в полном беспорядке. И нельзя, чтобы дорогой супруг прознал о том, что она тайком лезет в его дела. Страх был велик, но чего стоило бояться больше?

Скрипнула входная дверь и за спиной прозвучали кроткие шаги. Женщина тут же обернулась и на миг ее лицо озарила утомленная радость.

– Ты не спишь? – на пороге стоял высокий крепкий мужчина со взъерошенными русыми волосами, в которых уже проглядывала ранняя седина. Он плотно закрыл дверь и, сделав несколько шагов вперед, с подозрением посмотрел на супругу. – Что это ты там делаешь?

– Флаин… Я не могла уснуть, все ждала тебя. Знаешь, я приготовила картофельную похлебку, ты ведь ее так любишь. А твой отец…

– Что это у тебя в руках? – не обращая внимание на пустые речи, Флаин сделал еще несколько шагов, но уже гораздо увереннее, и обошел жену. Едва он увидел разбросанные записи и раскрытую книжицу, как его лицо перекосила злоба. – Где ты это взяла? Откуда они у тебя? Отвечай, Лоя!

В одночасье его настороженность и холодность обратились яростью, какой прежде не случалось. Дикий крик оглушал, и женщина под его натиском съежилась, точно дитя, ожидающее, что его вот-вот ударят. Глаза Флаина горели бешенством, изо рта вырывались нечленораздельные слова вперемешку с бранью и слюной. Он схватил Лою за руку и крепко сжал, затем вырвал из ослабших пальцев листы и, оттолкнув жену, стал быстро пересматривать их.

– Я спрашиваю, где ты это взяла? – прозвучал все тот же вопрос.

– Флаин, прошу… Скажи, что происходит? Что это такое? – словно не слыша обращения, Лоймия сгребла часть заметок с пола и протянула их мужу. – Я нашла их случайно, в подвале, в одном из ящиков… А другие – в твоей дорожной сумке. Молю, скажи, что все это значит? Чем ты занимаешься, что за соблазн? Если ты обратился к чему-то…

– Соблазн? Соблазн?! Нет, Лоя, никакого соблазна, я еще никогда так ясно не мыслил и не чувствовал, чего хочу. Это мое дело, оно только мое!

– Я ходила к Шинголу, но хочу услышать от тебя…

– Замолчи. Ты посмела втайне от меня соваться туда, куда тебе лезть запрещено, и еще Шингола впутала. Старый дурень давно уже никто, от него нет толку никому, и ты подумала, что он скажет нечто вразумительное? Здравый рассудок давно покинул его, он беспомощный ополоумевший старик. А это, – Флаин потряс помятыми бумагами, – это… Лучше не заходи далеко туда, откуда потом не сможешь выбраться. Для твоего же блага, забудь и отступись, или…

– Или что? Флаин, ты поклялся в храме при всех, что ложь и обман не коснутся нас, что ты будешь ограждать меня от всего, что несет тьму, и что теперь я слышу? – она резко поднялась и вцепилась в плечи мужа, глядя тому в потемневшие янтарные глаза.

– Так я и не нарушил клятву. Ты сама старательно ее разбиваешь. Осторожно, любовь моя, иначе поранишься, – Флаин внезапно переменился. Снова. Стал пугающе спокойным и каким-то чужим. От него и прежде исходила странная безразличность, словно он был просто незнакомцем, но теперь отчужденность ощущалась острее и больнее. Его губы тронула издевательская ухмылка, и он медленно отстранил от себя Лою. – Ты же не так глупа, чтобы прыгать в огонь, да?

Женщина так и застыла, онемев: она уже несколько месяцев не узнавала человека, с которым связала свою жизнь. Четыре года назад он был совсем другим: обычным и понятным, как и остальные жители Ангера; много работал, даже дом этот построил своими руками. Конечно, он никогда не слыл душой компании, да и сказать, что имел много друзей, вряд ли можно было. Его никто не сторонился, нет, и никто не смотрел, точно на диковинку, как было когда-то, ведь все осталось в прошлось. Все давно прошло. И со стороны выглядело так, что скорее Флаин обходил стороной людей, не желая с кем-то связываться. Но то особо никого не тревожило – ни родственников, ни молодую супругу, ведь его тихая жизнь была слишком незаметной и никогда не приносила никому неприятностей. Пока не случились внезапные перемены.

Полгода назад Лоя заметила, что Флаин стал еще более молчаливым и угрюмым, при этом нередко суетился и торопился куда-то, словно боялся не успеть что-то сделать. Все свое свободное время он проводил то в запертом подвале, то в одной из кузниц, то вовсе пропадал неизвестно где. Жители Ангера никогда не слыли сплетниками, не совали нос в чужие дела и не спешили кого-то осуждать, случись что. Однако нашелся один из «приятелей», который разболтал, что Мелон частенько наведывается в сгоревший дом на берегу и ходит к старухе-травнице Кефии, которой, к слову, не очень-то доверяли. Так вышло, что в одно время в Ангере вспыхнула неизвестная болезнь, и Кефия напоила большую часть хворых одним из своих отваров. Бедолаги отправились к праотцам ровно через сутки, а те, кто не пил настоя, пошли на поправку. Травницу тогда упрекали и обвиняли, но наказания она не понесла. Никто попросту не знал, за что ее наказывать, ведь толком доказать, что виной всему являлся именно настой, а не болезнь, не сумели. Но после этого к ней никто не обращался за помощью. И потому Лоя удивилась, узнав о визитах супруга к Кефии: что ему могло у нее понадобиться? Но если близкие и малочисленные знакомые, кто замечал неприятные перемены в потомке Мелонов, ничего не понимали и терялись в догадка, то для Флаина все было ясно, как никогда прежде. Он знал, чего хочет, а теперь – и где это искать, что делать, кому взывать. И ему не нужен был Шингол, которого он покрыл всеми проклятиями, которые знал; своего бывшего наставника Флаин отныне считал не более, чем лжецом и обманщиком, бесполезным глупцом, который не смог дать то, что причиталось его воспитаннику. И он нашел того, кто открыл глаза на несправедливость.

Флаин безразлично смотрел на растерянную Лоймию, затем, не проронив ни слова, забрал дневник и все вырванные записи и просто ушел из дома.

«Треклятый Ангер, гори он в огне! Прочь отсюда, прочь от этих глупцов, они мне не нужны. Я есть сердце всего, я важен, они – нет, – безумные мысли метались в отяжелевшей голове Мелона. Ему хотелось рвать себя на части. – Ничтожества, жалкие твари! Скоро все измениться, и никто ничего не узнает».

Ноги несли Флаина подальше от жилых домов, а после – и вовсе от города. Он прижимал к груди драгоценные заметки, которые ему дала Кефия, и которые он самолично делал. То, что хранилось в дневнике, он сумел отыскать в старых запасниках городского совета, куда проник хитростью. Кое-кто из тамошних умников очень уж любил выпить, и не отказался от пары-тройки бутылок пасленового нектара, который на Кордее почти везде находился по запретом. В обмен на них-то Флаину и позволили попасть туда, куда любому, кроме старейшин и приближенных к наместнику, ход был закрыт. А о том, чтобы покопаться в секретных и не самых безопасных письменах или же вовсе прикарманить что-то из них, и вовсе речи не шло. Но янтарноглазый потомок Мелонов сумел провернуть и то, и другое, правильно рассчитав на чужую слабость. Уговорить на сделку давно немолодого смотрителя не составило труда, и каждый получил свое. Часть из того, что нашел Флаин, было возвращено на место, а часть – самое важное – было сожжено. Он хотел единолично владеть теми знаниями, которые скрывались от большинства непосвященных. Старейшины считали, что кроме бед, в неумелых руках и на гнилых языках они ничего не могли принести. Многое, конечно, давно уже утратило прежнюю важность, но привычка все собирать и оберегать заставляла старейшин и искушенных причастных к сакральному усердно хранить даже ничего не значащие записи.

Вокруг царила тишина и темнота, и лишь вдалеке, позади, мрак размывали огни Ангера. Глаза едва различали дорогу и пришлось разжечь небольшой огонь. Неся перед собой небольшой горящий светоч, Флаин жадно блуждал глазами по сторонам и всматривался вперед. Он хотел вновь прийти в Башню Красного Песка, давно брошенную и разоренную, но позже, в день зимнего солнцестояния, когда будет полностью готов. Лучшего места, чем остатки прошлого, которое превратилось в прах и пепел, погруженного в вечное одиночество, мрак и безмолвие, и куда никто не приходил, просто не сыскать. Но теперь многое изменилось, и нужно было торопиться, и плевать на всё и всех. Невыносимость оставаться в клетке и быть ничтожеством, рожденным невесть кем в собственных глазах и ставшим просто очередным несчастным, кто просто однажды потухнет и рассыпется в прах, давила и пожирала. Ведь он не был одним из них и не собирался влачить бессмысленное существование, и уж тем более не думал мириться с отпущенным Высшими временем. Ему его было слишком мало. Полуразрушенную Башню показала Кефия, но не неспроста, предсказав, что в ней-то Флаин и возьмет то, что ему причитается.