Читать онлайн Неожиданное счастье

Пятнадцать лет назад я возвращался домой из Москвы, где был в командировке. Сев рано утром на Казанском вокзале, я оказался в купе совершенно один. День был совсем не летним – тёмным, холодным, шёл дождь – и я сладко заснул, согревшись под эржедовским одеялом, убаюканный плавным движением и монотонным стуком колёс.

Проснулся я, когда время приближалось к полудню. Поезд стоял на станции какого-то города, кажется, это была Рязань. Впрочем, я не ручаюсь, потому что ещё не совсем проснулся.

Едва поезд тронулся, в дверь купе постучали.

– Войдите! – сказал я.

Никто не вошёл.

– Войдите! – повторил я громче, думая, что стучавший меня не услышал.

Наконец дверь отъехала. За ней стояла женщина лет тридцати или чуть больше в сером плаще, тонкая, стройная с непокрытой головой и высоким калачиком густых золотистых волос. Но… Это была особенная женщина, такая особенная, что я вскочил ей навстречу со своего дивана, то есть, с нижней полки. Она была на костылях, и у неё не было ноги.

Она переставила вслед за костылями свою единственную ногу, слегка согнув её в колене, и перешагнула порожек купе.

– Простите за беспокойство, – сказала она, – у меня билет на место в этом купе.

– Пожалуйста, проходите, занимайте своё место. Вы куда едете?

– В Новосибирск. А вы?

– В Иркутск.

– Всё равно, вам придётся терпеть меня почти двое суток.

– Не беспокойтесь, мне будет очень приятно путешествовать…

– С женщиной без ноги?

– О нет, нет, при чём здесь это! Я хотел сказать, с очаровательной женщиной. Вернее, я хотел сказать: лишь бы вам было приятно ехать со мной. Впрочем, я заранее признаю за вами право потребовать избавить вас от моего присутствия. Я тут же смоюсь и поищу себе другое место.

– Но вы бы не сказали этого, будь у меня обе ноги. Впрочем, оставим в стороне мою инвалидность. Помогите мне снять плащ.

Я шагнул к ней. Она вынула костыль из-под мышки, и я проворно освободил из рукава её правую руку. Она вернула костыль на место, убрала левый костыль и стряхнула мне плащ на руки. Я подхватил его и положил на верхнюю полку. Она осталась в строгом голубом костюме и белой блузке.

Дверь снова отъехала, и проводница внесла большую дорожную сумку:

– Вот ваши вещи. Вам ещё что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо, – ответила женщина.

– Если что-то понадобится, – проводница взглянула на меня и запнулась, – молодой человек, надеюсь, передаст мне ваши пожелания.

– Да, да, я передам вам всё, о чём она попросит. Не волнуйтесь.

Проводница ушла.

Женщина ещё раз переставила костыли, перенесла вес на подмышечный валик, и, слегка согнув ногу в коленке шагнула вперёд … Как прекрасна была эта нога: длинная, с такими идеальными формами, что у меня дух захватило. Она, повернулась, опустилась на мягкую нижнюю полку, и молча стала смотреть в окно, держа перед собой костыли.

– Вы можете поставить костыли в угол, к окну. Там они не упадут, и вам будет легко достать их.

– Спасибо. Раз уж нам предстоит двое суток ехать вместе, не мешает познакомиться. Меня зовут Нина,

– А меня Сергей. Не хотите перекусить?

– Моя соседка тётя Дуся положила мне колбаски и домашних пирожков. Могу вас угостить.

– С удовольствием отведаю пирожков вашей соседки за вечерним чаем, а сейчас пора бы нам пообедать как следует. Вы сможете пойти со мной в вагон-ресторан?

– Я бы не хотела. Боюсь у посетителей от моего вида пропадёт аппетит.

– Ну что вы, Нина! Вы красивая женщина. В этом костюмчике вы просто обворожительны. Я говорю вам это совершенно искренне.

– Нет. Мне пришлось сегодня много ходить. А туфли… Вернее тýфля, новая, жёсткая и, кажется, порядочно натёрла мне ногу. Мне больно даже стоять, не то что ходить. А являться в вагон-ресторан босиком, согласитесь, как-то моветонно. Я лучше здесь перекушу тем, что положила мне соседка.

Она сняла чёрную блестящую туфельку и повернула стопу на свет.

– Нина! Да вы растёрли ногу до крови! – воскликнул я, разглядывая рану над её пяткой. – Как же вы так?!

– Обстоятельства. Надо было спешить. А от моего дома до города три километра.

– Вы сели в поезд в этом городе? Неужели некому было подвезти?!

– До города автобус из нашего села отходил через два часа, а ехать надо было срочно. Пришлось идти пешком.

– Надо обработать и заклеить бактерицидным пластырем.

– Пластыря у меня как раз нету.

– Пойду спрошу у проводницы.

– Не надо. Я всегда ношу с собой бинт. Забинтую. А вы идите в ресторан, обедайте, не обращайте на меня внимания. А я пока окажу себе медицинскую помощь и переоденусь.

– Еду из вагона-ресторана можно взять сюда в купе. Я схожу и принесу. Мне ужасно хочется отобедать вместе с вами. Что вам взять?

– Если так, то какой-нибудь салатик и рыбки.

– Хорошо. Бинтуйте ногу, переодевайтесь, я вернусь через десять минут.

Когда я вернулся, Нина сидела за столиком с забинтованной ступнёй и смотрела в окно, за которым проплывал тёмно-зелёный лес, над которым, словно снежные горы, поднимались в небо облака. Она была в длинном белом платье с цветочным узором.

– Проводница принесла постельное бельё, – сообщила Нина.

– Прекрасно. А я принёс обед: салат, картофельное пюре с рыбой, как вы заказывали. Я взял себе то же самое. И вот, бутылку коньяка. Будете?

– С вами буду. Знаете, мне кажется, что вы хороший человек.

– Постараюсь не разочаровать вас.

Она улыбнулась.

Я открыл контейнеры, разлил по пластмассовым стаканчикам коньяк:

– За знакомство, Нина!

– За знакомство, Серёжа!

Мы выпили и стали есть салат.

– Простите за любопытство, Нина, вы по какой надобности едете в Новосибирск?

– А вы по какой, Серёжа?

– Я первый спросил!

– А! Святое правило из детства! Ну, скажем так, по семейным обстоятельствам. А вы?

– Я был в Москве в командировке. Возвращаюсь домой.

– Мне почему-то кажется, что вы инженер-железнодорожник. Я угадала?

– Почти. Я диспетчер на железнодорожной станции. Даже старший диспетчер. А вы? Ой, простите…

– Почему же «простите»? Вы подумали, что я пенсионерка? Отнюдь, как говорил, наш Егор Тимурович1. Я учительница. Преподаю русский язык и литературу. Вы, наверное, хотели спросить, как я работаю без ноги? Как-то получается. У меня в классе кресло-коляска. По школе я передвигаюсь на ней. Дети меня любят. Представьте, даже те, кто на уроках других учителей ведут себя вызывающе, на моих смиряют своё буйство. Они любят меня, я люблю их. У меня всё прекрасно.

– Давайте тогда выпьем за то, чтобы у вас всегда всё было прекрасно.

Я налил в стаканчики ещё по пятьдесят граммов. Мы чокнулись и выпили.

– Коньячок-то любите? – спросила она.

Я понял и подхватил её игру:

– Угу… Ну нет… по праздникам2.

Она засмеялась:

– У нас с вами, Серёжа, один культурный код.

– А знаете, Нина, ведь по роману Пашка Колокольников – сын Ефима Любавина. У Шукшина Любавины с Родионовыми после войны примирились. Дети злейших врагов помирились!

– А внуки опять поссорились.

– Увы.

– Вы любите Шукшина, Серёжа?

– Конечно! Какой же русский не любит Шукшина?!

– Вы читали «Я пришёл дать вам волю»?

– Пока нет. Но раз вы читали, и я прочитаю. Вот приеду домой и сразу пойду в библиотеку.

– Какой вы смешной.

– Какая вы милая, Нина! Как вам идёт это платье! Вы в нём такая стройная.

– Откуда вы знаете? Вы видели меня в нём только сидящей.

– У меня есть воображение. Я представил вас стоящей. Уверен, что в действительности вы в нём ещё стройнее.

Я не заметил, как долго мы так болтали, не помнил о чём, а запомнил только, что нам вдвоём было очень хорошо.

За окном начало темнеть.

– Серёженька, – сказала наконец Нина, – ты не поможешь мне спрятать мою сумку? Она такая громоздкая.

– Да уж! Как же ты её донесла?

– Меня сопровождали мои соседи дядя Вася и тётя Дуся.

– Давай, Ниночка, поставим её под крышку нижней полки. Тебе придётся встать.

– Где моя туфелька? Мне ведь и в туалет надо сходить.

– Ты ещё больше натрёшь ногу. Лучше я дам тебе свои шлёпанцы. Я взял их из дому. Шлёпанцы для командировочного – первое дело. У них нет задника и твоей ноге в них будет покойно.

Я вытащил из-под столика шлёпанцы и положил к ногам Нины:

– Грибка у меня нет. Хотя, на всякий случай, протру-ка их коньяком.

– Мне только правую, – сказала она. – «Хорошо тому живётся, у кого одна нога. Тому пенсия даётся и не надо сапога».

– Тебя проводить? – спросил я.

– Я справлюсь, – ответила она.

– Тогда пойду отнесу в вагон-ресторан их посуду.

– Её надо сдавать? Разве она не одноразовая?

– Не знаю. Отнесу на всякий случай. Не нужна – пусть выкинут в мусор.

– Да, Серёжа, возьми денежку за обед. Сколько я тебе должна?

– Нина, ты не представляешь себе, как обидишь меня, если будешь на этом настаивать.

– Тогда не буду. Прости меня, Серёжа.

Когда я вернулся в купе, Нина спала. В разрезе платья до колена была видна её нога с забинтованной ступнёй. Я осторожно накрыл её одеялом, лёг на своё место и тут же заснул.

Часов в десять вечера мы проснулись оттого, что в купе стучала проводница. Она принесла чаю.

– Слушай, Серёжа, – всполошилась Нина, – я совсем забыла о тёти Дусиных пирожках, им уже сутки, давай съедим их, пока они окончательно не зачерствели!

– Ну давай! Не дадим пропасть соседкиным трудам! Где они?

– В пакете.

– Где пакет?

– В дорожной сумке.

– А сумка в диване, то есть под нижней полкой. Придётся тебе опять встать. Кстати, как твоя пятка?

– Нисколько не болит. Ей так уютно в твоём шлёпанце, и она наслаждается запахом коньяка.

Я достал пакет с пирожками.

– Какие вкусные пирожки! – похвалил я.

– У тебя с чем?

– С капустой.

– Там ещё есть с яйцами и зелёным луком. Ну-ка ответь, каким пирогом угощался Чичиков у Коробочки? Это я тебя спрашиваю, как учительница русского языка и литературы.

– Помню, что этот добрый человек сворачивал три блина, макал их в растопленное масло и отправлял себе в рот. Помню, что он проделал это три раза. А вот пирог не помню. Но позволю себе предположить, что пирог был вкусным.

– Фуй-фуй, двойка тебе по литературе! Пирог был пресный с яйцом, и Чичиков съел с небольшим половину.

– Держи тогда ответный удар! Чем должны были изумить Чичикова ноздрёвские собаки?

– Наверное необыкновенной блохастостью. Помнишь, Ноздрёв сказал своему человеку Порфирию: «Я же тебе приказал вычесать блох у этого щенка!» – «Да я вычёсывал!» – «Врёшь, и не думал чесать! Небось, своих ещё напустил!»

Мы с Ниной покатились со смеху: «Ай да, Гоголь! Ай да сукин сын!»

– И тебе, Нина, двойка! Собаки Ноздрёва изумляли бочковатостью рёбр и комкостью лап, которые у них были уму непостижимыми!

И мы снова захохотали, просто так, от радости или ещё от чего-то.

Пришла проводница за стаканами.

– Очень кстати, – сказал я. – У нас остался пирожок.

– Возьмите пожалуйста! – предложила Нина. – Вам ведь не воспрещается?

– В общем нет. Это же не взятка.

Проводница взяла пирожок и села рядом с Ниной:

– Вы так хорошо смеялись. Мне даже завидно стало. И вообще, вы мне нравитесь. В вас есть что-то солнечное.

Она прикусила пирожок:

– И пирожки у вас замечательные. Вы стряпали?

– Нет, соседка.

– Ну ладно. Никто не мешает, не беспокоит?

– Что вы! – сказала Нина. – У нас замечательный народ.

– Ну и прекрасно. Хотя народ попадается разный. Даже бандиты встречаются. На меня саму один такой напал. Лет десять назад. Смотрите, как руку порезал. А порядка в последнее время, действительно больше стало. Ну ладно, не буду вам мешать радоваться жизни. Спокойной ночи.

И она ушла, дожёвывая пирожок.

Мы угомонились только в первом часу. Я вышел из купе, и Нина переоделась в ночную рубашку и распустила волосы.

Ночью я просыпался раза два и чувствовал необыкновенную радость. На соседней полке спокойно и ровно дышала красивая женщина, которая внезапно стала для меня дороже всех на свете. Я тут же засыпал, но и во сне был счастлив.

Я проснулся, когда было уже светло. Небо было ясным, солнце стояло высоко. На моих часах была половина седьмого. Поезд шёл по какому-то городу. На переездах перед шлагбаумами стояли в очереди машины. По улицам спешили редкие прохожие.

Нина спала, лёжа на спине, немного выше талии укрытая одной простынёй. Она была в ночнушке, её золотые волосы были распущены и волнами лежали на плечах и подушке. Я встал и потихоньку стал одеваться, не спуская с неё глаз. Я наслаждался. Румяное ото сна лицо; прямой, немножко курносый носик; мягкие, чётко прорисованные дужки русых бровей. И неприкрытые простынёй круглые волнующие возвышения под тонкой бледно-розовой тканью ночной рубашки.

Я смотрел и смотрел на эту восхитительную картину, не в силах отвести от неё взгляда.

Вдруг Нина проснулась и открыла глаза. Она увидела меня, и радостная, счастливая улыбка осветила её лицо:

– Доброе утро, Серёженька!

– Доброе утро, милая Нина! – ответил я, не выразив и сотой доли любви к ней. – Как ты спала?

– Замечательно! И всю ночь видела счастливые сны. Просыпалась два раза и удивлялась: «Отчего я такая счастливая?!» А ты?

– И я, проснувшись, удивлялся тому же.

– Сколько времени, Серёженька?

– Минут десять седьмого.

– Надо вставать! Надо идти умываться, пока нет очереди.

Она сбросила с себя простыню и села. Я едва не вскрикнул, увидев, как её ночная рубашка слева под прямым углом спадала до самого матраса.

– Ты одевайся, Нина, я подожду тебя в коридоре.

Через несколько минут вышла Нина. Она была во вчерашнем длинном платье, но с распущенными волосами. На плече у неё висело полотенце, в одной руке была мыльница, в другой зубная щётка и тюбик с пастой. Я проворно отобрал у неё всё это, и она пошла вперёд. Я последовал за ней, наблюдая, как грациозно переставляет она между костылями свою очаровательную ногу, чуть сгибая её в колене.

Туалет был занят, но в очереди никого не было кроме седовласого старика лет семидесяти. Когда мы подошли, из туалета вышел молодой человек в майке и, не обращая ни на кого внимания, пошёл к своему купе.