Читать онлайн Натура

Пролог

Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?

Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки.

Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит.

Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.

Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь (Еккл.1:3-7).

Земля дышит пеплом и помнит огонь. Бесчисленные эпохи смыли господство Детей Тьмы и Света, чей вечный танец кружил мир в цикле засух, снегов и потопов. Первозданный Свет оставался глух к мольбам. Пока ослеплённые гордыней люди не подошли к Солнцу слишком близко.

Небеса разверзлись, извергнув не воду, но расплавленные звёзды. Ливень огня испепелил леса, выжег моря, обратил горы в прах. Мир остывал в агонии. Пар выкипевших океанов стал воздухом, которым хрипит всё живое. Дожди из новых небес затопили раны земли, погасив вулканы, изрыгавшие её горящую плоть. Но Зверь внутри – древний и не наказанный – не уснул. Он бушует в глубинах, его вздохи – землетрясения, пробуждения – гибель континентов.

На остывшем пепелище зародилась жизнь. Пришли Фениксы – последние Дети Света, огненные птицы, чьи крылья рождали дождь над иссохшей твердью. Пришли Нифилимы – последние Дети Тьмы, чудовищные птицы с клювами, раскалывающими скалы, и тысячей глаз на хвостах. Их война окутала мир новыми сумерками. Вечная вражда выжигала континенты, оставляя моря стекла и пустыни.

Едва вставшее на ноги человечество пряталось в пещерах. Лишь горстка, назвавшая себя Воинами Света, встала под знамёна Фениксов в конце войны, когда тех и других остались единицы. Враг был повержен. Последних Нифилимов погребли в раскалённых недрах вулкана, поднявшегося в Южном Море. Море закипело и не остыло. Через Фениксов Первозданный Свет сделал человека стражем Земли. Перед уходом в небесную высь птицы завещали: «Ne succumbite superbia» – «Не поддавайтесь гордыне». На уснувшем вулкане люди воздвигли крепость-тюрьму. Крепость обросла Золотым Городом. Люди рассеялись по миру.

Шло время. История стала мифом, миф – сказкой, завет Фениксов – пустым звуком.

Слугам Света были дарованы три дара: зрение: видеть не только чёрное и белое, но и все оттенки лжи и истины; мир: опустошённый, но полный возможностей, и магия: сила воссоздавать утраченное, повелевать стихиями.

С магией человек возводил города за дни, создавал острова посреди бушующих волн. Города ослепляли чудесами: Эдемский Сад под хрустальными куполами, Сибилийские Башни, режущие светом морскую тьму, Льюсальфхеймские Врата из алмазных слёз. Века текли. Людей множилось. Пороки точили души. Войны между людьми участились. Земля разверзалась, гигантские волны смывали города. Потомки Воинов Света забыли обещание Фениксам. И тогда Свет отнял Магию. Так закончилось её время.

Прошло полвека. Из мифов и кошмаров выползли твари. Смерть великой королевы Ингрид, пытавшейся удержать хрупкий порядок, расколола мир. Новый король объявил войну пробуждающейся стихии. Стальные корабли с грохочущими орудиями патрулировали моря, уничтожая чудовищ. Но корабли уходили всё дальше, в неведомый Океан Ор, ослеплённые гордыней. Война катилась в бездну. Стихия лишь отступила, чтобы собраться с силами…

Началось с Кракенов. Живые горы спрутов приплыли из Орских глубин. Земля содрогнулась. Из древнего Павлиньего Трона вырвались Нифилимы, сыны Тьмы, и разбудили Того, Кого Стерегли – вулкан-темницу. Недра разверзлись, поглотив континенты, города и народы. Вслед за Нифилимами пробудились Левиафаны на дне Атлантики, Химеры и Виверны. Земли Унии поглотил хаос. Пали Экстерналии. Интерналии продержались дольше, но человечество было сметено. Руины городов заселяли твари. Природа затягивала раны, стирая следы человека. Но горстка выживших ещё боролась.

Поколения сменяли друг друга в безнадёжной войне. Остатки ютились там, где природа позволяла дышать. И даже там, в сырых землянках, шепотом передавалась легенда о бастионе, уцелевшем городе, напоминающем о былом величии, – далёком, почти мифическом Эдеме.

Глава I: In Silvam

Когти рвали спину, словно раскаленные ножи, впиваясь сквозь тонкую ткань робы, вонзаясь в живое мясо. Каждый вдох обжигал легкие, вырываясь клубами пара в ледяной, колючий воздух, пропитанный смрадом гнили и влажной земли. Нора летела сквозь чащу, слепая от страха и слез, не чувствуя острых ветвей, хлеставших по лицу, оставляющих кровавые полосы, не слыша собственного вопля, заглушаемого громом собственного сердца. В ушах стоял только лязг клыков, неотступный, как звон гибельного колокола, тяжелое, хриплое, сопящее дыхание преследователей и топот множества лап – глухой, дробный гром, сотрясающий сырую, зыбкую почву.

Ульвьёрны. Чудовища, рожденные кошмаром мира, мифические, будто вылезшие из древних сказок, которыми пугали предков в далёком прошлом. Могучие, как медведи, с косматыми, землисто-бурого цвета мордами, усеянными шрамами, ощетинившиеся свалявшейся волчьей шерстью цвета запёкшейся крови и болотной тины, несущиеся с волчьей стайной яростью, с холодной, методичной жестокостью загонщиков.

Они вышли на ее след у самого края деревни на сваях, той самой, что когда-то качалась, словно колыбель, над мутными, жёлто-коричневыми водами Пуура. Теперь деревни не было. Бурный Пуур, вздувшийся от бесконечных, гнилых дождей, отравленных пеплом далеких огней, смыл хлипкие постройки, как карточные домики, унёс их в свое мутное, неумолимое чрево. Один миг – и знакомый скрип мостков, крики чаек (теперь редких и злых), запах вяленой рыбы и дыма – всё растворилось в рёве воды и треске ломающегося дерева. Мама… Мама была внутри. Ее последний крик: «Беги, Нора! Беги в лес!» – всё ещё звенел в ушах, смешиваясь с рёвом реки и воем ульвьёрнов. Она хотела найти отца. Через Темнолесье. Безумие! Самоубийство! Но мама так сказала, и Нора побежала, оставив её одну в рушащемся доме, под смывающей всё волной. Грех и ужас этого поступка грыз её сильнее, чем могли бы клыки чудовищ.

Нора споткнулась о скользкий, как змея, корень древнего дуба, покрытого бархатистым, ядовито-зеленым мхом. Упала лицом в холодную, смрадную жижу прошлогодних листьев, грязи и чего-то ещё, липкого и гнилостного. Задыхаясь, перекатилась на спину, пытаясь вдохнуть, но только захлёбываясь стоячим воздухом. Над ней нависли три тени, перекрыв скудный, серый свет, пробивавшийся сквозь сплетение крон. Их шерсть, косматая и влажная, источала рыбий дух, от которого воротило наизнанку. Пасти, полные кривых, жёлтых клыков, длинных, как ножи, дышали зловонием падали и гниющей плоти. Глаза – узкие, жёлтые щёлочки, лишённые всякого разума, кроме голода и жажды убийства – светились в полумраке, как огни светлячков в болоте. Она вжалась в землю, в холодную, отвратительную слизь, ощущая её проникающий холод сквозь одежду. Зажмурилась, ожидая удара, разрыва, конца. Ждала боли. Ждала тьмы. «Мама… прости».

Но удар не пришёл. Вместо него раздался низкий, угрожающий, из самой глубины глотки рык. Такой глубокий, что земля завибрировала под Норой, а в костях заныло. И следом – крик. Не звериный, человеческий, но полный такой ледяной, абсолютной власти, что он резанул по нервам острее клыка.

– Магами! – прозвучало чётко, как удар стали о камень.

И ульвьёрны взвыли. Не от ярости, а от внезапного, дикого испуга, от неожиданности, нарушившей их кровавый ритуал. Нора, дрожа всем телом, силой воли заставила себя открыть глаза. Слёзы и грязь застилали зрение, но она увидела.

Между ней и ульвьёрнами стояла… женщина. Невысокая, худого, но крепкого сложения, как ствол молодого дуба, закутанная в протёртый, выцветший плащ тёмного, неопределённого цвета – то ли грязи, то ли пепла, то ли самой ночи. Лицо её было самым обыкновенным – ни молодое, ни старое, без ярких, запоминающихся черт, словно вытертый временем и непогодой камень с берега Пуура. Ни красоты, ни уродства – нейтральная глина, из которой лепят лица сотен беженцев. Но в её серых глазах – глазах цвета зимнего неба перед бураном – не было ни капли страха. Ни тени сомнения или жалости. Только спокойствие. Глубокое, бездонное, холодное спокойствие лесного озера в полночь, когда над водой стелется ледяной туман. Рядом с ней, ощетинившись, скаля белоснежные, длинные, как кинжалы, клыки, стояла огромная собака. Она была похожа на волка, но крупнее, мощнее, шире в груди. Шерсть – ослепительно белая, как первый снег на чернозёме, чистая, вопреки окружающей грязи. А глаза… глаза горели, как два раскалённых уголька, кроваво-красным, неземным огнем. Она рычала непрерывно, низко и страшно, и этот рык заставлял шерсть на загривках ульвьёрнов вставать дыбом, а их жёлтые щелки глаз сужаться ещё больше от первобытного страха.

– Магами, – повторила женщина тихо, но так, что слово прозвучало отчетливо даже сквозь рык пса и хриплое дыхание чудовищ.

Белая собака сделала шаг вперед, её рык перешёл в оглушительный, боевой лай, полный обещания смерти. Она не бросалась, она наступала, всей своей мощью, каждой мышцей, напряжённой, как тетива лука.