Читать онлайн Секретные люди

© Свечин Н., 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Глава 1

Подозрительные личности Петрограда

Лыков вышел на улицу, осмотрелся. Восьмой час вечера… Каменноостровский проспект был ярко освещен, по нему в обе стороны сновали люди, катили экипажи, мигали сигнальными огнями трамваи. Оставалось чуть больше недели до Рождества, и питерцы готовились к празднику, закупали подарки для близких и всякую снедь.

Статский советник сел в трамвай второго маршрута, что курсировал между Новой Деревней и Михайловской площадью. Ему было лень тащиться своим ходом через Неву. Алексей Николаевич намеревался вкусно отужинать. Они договорились с Азвестопуло покутить в ресторане «Контан», что на Мойке возле Красного моста. Сергей осваивал новую для него роль богатого человека. Вернувшись из Якутии с капиталами, он постепенно входил во вкус. В частности, нувориш повадился посещать с шефом дорогие заведения и изучать их кухню. Лыков раньше него освоил преимущества, которые дает богатство, и охотно делился с помощником сокровенными знаниями. Тот впервые мог платить за ужин сам. И теперь даже злоупотреблял этим.

Выйдя на Суворовской площади, сыщик опрометчиво двинул через Марсово поле. И вскоре пожалел об этом. В мирное время плац убирали солдаты лейб-гвардии Павловского полка. Сейчас они были на фронте, за исключением запасного батальона. А тыловики волынили и плохо чистили плац от снега. Алексей Николаевич сбавил ход. Все же рейд в далекие студеные горы дался ему нелегко: возраст давал о себе знать.

Увязая в снегу по щиколотку, сыщик тихо бранился под нос. Он решил выбраться на Миллионную улицу и свернул к Мраморному дворцу. Тут из-за рождественских балаганов вылез долговязый парень в треухе, с наглыми глазами фартового.

– Эй, дядя! Сколько время? – спросил он дерзко.

Лыков ответил в тон ему:

– Без пяти минут не твое дело!

– Ишь как гундосит… А вот это, дядя, видал?

И налетчик вынул из кармана полушубка нож.

Статский советник вздохнул: опять… Не драться же с дураком? Он полез в подмышечную кобуру и извлек браунинг:

– А ты вот это видал, баранья голова?

Фартовый взвизгнул и бросился было наутек. Алексей Николаевич стрельнул ему под ноги, и тот сразу плюхнулся в снег:

– Не убивай, дядя, я сдаюсь!

Лыков приблизился, поставил ему на спину ногу и огляделся. Перед Мраморным дворцом разгуливал городовой, но он не решился покинуть пост. Тогда сыщик вынул свисток и подал полицейский сигнал «ко мне!»: два длинных свистка, два коротких и снова два длинных. Тут же постовой подбежал к нему. Это оказался хорошо знакомый статскому советнику городовой Первого участка Адмиралтейской части Савушкин.

– Что прикажете, ваше высокородие? Опять жулика поймали?

– Бери выше, Савушкин. Там где-то его ножик валяется, подбери.

Служивый поднял финку:

– Ого! Вооруженный грабеж! Арестантские роты.

– Пойдет к дяде дрова колоть, – согласился сыщик.[1]

Городовой поднял задержанного и обыскал.

– Чистый, ваше высокородие. Прикажете сдать в участок?

– Да, ступайте. Скажешь приставу, что письменное объяснение я пришлю завтра.

– Слушаюсь. Двигай копытами, кузькина позевота! Нашел на кого руку подымать – на самого Лыкова!

Алексей Николаевич рванул к Конюшенному ведомству. Здесь снег убрали, идти стало легче, и он бодро доковылял до ресторана. Помощник уже ждал его. Сергей с видом завсегдатая перелистывал меню. На столе красовались английская горькая водка и метакса.

– Ну наконец-то… Я тут скучаю, не знаю, что выбрать.

После объявления в стране запрета на продажу крепкого алкоголя его подавали лишь в ресторанах. Доктора могли выписать рецепт больному, нуждающемуся в лечебных дозах коньяка. Некоторые эскулапы уже сделали на этом состояния…

Азвестопуло ворчливым тоном стал зачитывать, косясь на шефа:

– На первое официант рекомендовал суп пьемонтез, а на горячее – лангет де бёф пейзан. Что скажете, господин специалист по шамовке? А еще есть суп перль де орж, утка маренго, консоме орор и севрюга стофато. С чего начнем?

Статский советник бесцеремонно вырвал у коллежского асессора меню:

– Дай сюда, мизерабль![2] Учишь тебя, учишь, а толку нет. Я ведь в тот раз уже говорил: суп пьемонтез – это смесь из толченых сухарей, яиц и сыра с пряностями. Ее сбивают и потихоньку льют в горячую воду. Дрянь редкостная.

– М-м…

– Суп перль де орж не лучше. Пюре из перловой крупы с добавлением сливочного масла, яиц и тех же пряностей. Ну и мяса чуток.

– А…

Лыков не дал помощнику договорить:

– Утка маренго ничего, есть можно. Ее сначала обжаривают, потом тушат в белом вине, добавляя помидоры, грибы и чеснок.

– Но почему так назвали? – заинтересовался Сергей. – Ведь маренго – это цвет. Серый.

– Маренго – это город в Италии, где в тысяча восьмисотом году Наполеон победил австрийцев, – пояснил шеф. – Кстати, с большим трудом и благодаря цепи случайных везений. Он щеголял тогда в серой шинели, вот потому и назвали так цвет. А утку, или цыпленка, тут историки спорят, ему подали сразу после битвы. Тогда в нее добавляли яичницу с раками, но сейчас от этого отказались.

– Беру, – решил богатей. – А остальное как перевести на русский язык?

– Лангет бёф пейзан – тонкие кусочки отбитой говяжьей вырезки, тушенные по-крестьянски, то есть с овощами и беконом. Ну, есть можно… А севрюга стофато – значит приготовленная в печи.

– Та-ак, – сурово сдвинул брови грек. – Севрюгу тоже беру, побалую организм. А ваше высокородие чем заполнит вечер?

Лыков опять зашуршал меню:

– Начну с консоме прентантьер. Мясной бульон с рублеными овощами. Вкусно! Далее, хочу жиго де мутон – запеченную заднюю ногу барашка. Мозги беарнез тоже хорошая штука: подаются с яично-масляным соусом, где мало белков и много желтков, а также тимьян, эстрагон и другие пряные травы…

Азвестопуло вынул блокнот и прилежно записал слова шефа:

– Поражу Машку, когда придем сюда вместе.

– Жене предложи гато франжипаль, это сладкие пироги с миндальным кремом.

– Запротоколировал, Алексей Николаич. Блесну – ух! Ну, начнем?

Несмотря на рождественский пост, в первоклассных ресторанах предлагали в большом выборе скоромные блюда. И то сказать: с началом войны люди стали меньше соблюдать такие обряды. Словно подозревали, что недолго осталось веселиться и надо набаловаться всласть…

Сыщики заказали каждый свои блюда и, не дожидаясь горячего, выпили по первой. На закуску шли буженина, тонко нарезанные сухие колбасы и медвежий окорок.

Спустя час осоловевшие и умеренно хмельные, Лыков с Азвестопуло вели разговор ни о чем. Оркестр лиристов услаждал их слух. По залу прошел и помахал статскому советнику Игнатий Игнатьевич Липский, директор «Контана» и популярный в столице человек:

– Как дела? Якши? Ну, слава богу!

Сергей вынул пачку дорогих папирос «диамант» и дымил не хуже паровоза. Он вспоминал холодные якутские реки, бухту Гертнера, спасительный миноносец на серых волнах, бой с бандитами в устье Сусумана. Алексей Николаевич вяло ему поддакивал. Сыщики выпили, не чокаясь, за упокой души Волкобоя, похороненного у слияния Сусумана с Берелёхом[3]. Тут мимо них прошла красивая дама в модном наряде. Алексей Николаевич проводил ее оценивающим взглядом и вдруг повернулся к помощнику:

– Однако мы с тобой слишком расслабились, Сергей.

Тот встрепенулся:

– Что не так?

– Позади нас сидит незнакомый человек, по виду – фартовый.

– Ну и что? Порядок не нарушает? Пьет-закусывает? Это не запрещено.

– Ты не понял. Он преступник. Глянь на него, только незаметно.

Коллежский асессор скосил глаза и потянулся к рюмке:

– Да, рожа знатная. Я его тоже не знаю, но… явный маттоид[4]. Однако что с того? Славный юноша. Может, он отсидел свое, а теперь празднует освобождение. И мы будем из-за него портить себе вечер?

– Будем, Сережа, – срезал его шеф. – Потому как его собутыльник не нравится мне еще больше, чем твой славный юноша. Заметил особенность его внешности?

– Типичный немец. Бритый, щеки аж лоснятся. Таких тысячи.

Алексей Николаевич понизил голос:

– Мы ведь воюем с германцами – забыл?

Азвестопуло никак не хотел прерывать ужин:

– Если германец, то сразу шпион, что ли? И он вот так, у всех на виду, в дорогом ресторане общается со своим агентом? А не проще на явочной квартире в Парголово, без свидетелей? Знаете, как это называется, Алексей Николаевич? Шпиономания.

Лыков замешкался. В самом деле, для свидания с агентом место выбрано неудачно. И глупо пороть горячку. Два приятеля выпивают. Пусть у одного из них наружность человека из блатного мира, но за это не арестовывают. Второй вроде михель[5]. И что? Скомкать такой приятный вечер?

– Давай телефонируем в сыскную, чтобы прислали двух топтунов, – предложил старый сыщик молодому. – Пускай проследят за ребятишками. Утром узнаем, кто они такие.

– И продолжим угощаться? Тогда я пошел звонить.

Грек сорвался с места и направился в телефонную комнату. Только он скрылся за дверью, как незнакомец с лицом маттоида бросил на стол трешницу и тоже направился к выходу. Выждав паузу, статский советник двинул в гардероб. Однажды, много лет назад, он так же интуитивно вышел из поезда на глухой станции, заподозрив в незнакомом попутчике опасного злодея и решив его проследить. И не ошибся. Тогда сыщик открыл банду, которая под видом лесных объездчиков жила в лесах Вязниковского уезда. Много лет разбойники нападали на Московском шоссе на экипажи, убивали ездоков, а тела зарывали в лесу. Свидетелей и улик не оставляли. Вокруг их сторожки потом обнаружили целое кладбище. Люди пропадали бесследно, полиция смотрела на это сквозь пальцы: нет трупа, нечего и дела заводить… Лишь профессиональная наблюдательность сыщика – а фартовых он видел за версту – помогла уничтожить опаснейшую шайку[6].

Получив свое пальто, Лыков вышел на улицу. Объект как раз сворачивал на Гороховую. Он обернулся – сыщик предвидел это и снуло поплелся к Мойке. Постоял у перил, глядя на застывшую рябь реки, и спиной почуял, что парень не ушел, а ждал за углом и высунулся – проверил, нет ли хвоста. Обычные люди так себя не ведут… Клюет, клюет! Только вот как выследить ночью столь осторожного преступника?

Алексей Николаевич поспешил к перекрестку и тоже свернул на Гороховую. Незнакомец удалился от него уже на пятьдесят метров (Лыков старался пользоваться метрической системой, которая все больше вытесняла старые сажени и аршины). Сыщик перешел на другую сторону улицы – так легче оставаться незамеченным – и зашагал следом.

Вдруг, почти дойдя до Казанской улицы, бывшей Кошкиной, фартовый шмыгнул в подворотню и был таков. Ворота в это время суток полагалось запирать! Не иначе, прежнего дворника призвали в армию, а его сменщик оказался ленив…

Движение на Гороховой было небольшое, и полицейский смог быстро пересечь ее. Шагнул в распахнутые ворота, прислушался. Шаги удалялись в сторону бывшего Николаевского сиротского, а ныне Женского педагогического института. Идти следом? Темно, безлюдно, парень тертый – можно нарваться на перо[7]. Сыщик сунул руку за пазуху, взялся за ручку браунинга и медленно двинулся вперед, будучи настороже. Но, пока он дрейфил, блатной времени не терял, и вскоре послышался стук копыт. Лыков выбежал на Казанскую и увидел финский возок, быстро удаляющийся в сторону Невского проспекта. Проклятье!

Поблизости не было ни одного экипажа, и объект слежки благополучно ушел от наблюдения. Злой как черт Алексей Николаевич вернулся в «Контан», но не обнаружил там ни своего помощника, ни предполагаемого германца. Ему оставалось только отправиться домой.

На квартире статский советник первым делом выпил для сугреву пару рюмок водки. После чего приволок стул в коридор и уселся возле телефонного аппарата. Он начал чистить канал ствола браунинга, браня под нос фартового с Марсова поля, добавившего ему работы. А сам ждал сведений от помощника, и не обманулся. Через сорок минут раздался звонок. Лыков снял трубку и услышал голос Азвестопуло:

– Шеф, это вы?

– Да. Говори.

– Я проследил бритого до гостиницы «Митава». Действительно, русскоподданный немец, звать Теодор Генрихович Веделе. Проживает постоянно в Москве, комиссионер по бурому и коксующемуся углю. Завтра наведу о нем справки и в полиции, и в контрразведке. А у вас как?

– Обдурил меня фартовый, – пожаловался Лыков. – Умчался на вейке[8], даже рукой не помахал.

– И?

– Утром проверю его по картотеке. Спи, ты молодец. В отличие от меня…

– Шеф, не расстраивайтесь. Вспомните, какая была утка маренго!

– Только ею и утешаюсь. Приходи завтра пораньше, будем вместе искать этого прохвоста.

На другой день розыски фартового не задались с самого начала. Опознать его можно было лишь по фотокарточке, а как отыскать такую в огромном архиве Департамента полиции? Сотни тысяч сигналитических карточек! К вечеру Азвестопуло добавил огорчений. Теодор Веделе был хорошо известен контрразведке по подозрению в шпионстве. Вроде бы его неотступно водят по Первопрестольной филеры охранного отделения. А он ужинает в Петрограде на Мойке… Шпиц-команда[9] департамента помчалась в «Митаву», но германец успел съехать. Коридорный сообщил, что в шесть часов утра к нему явился знакомый, и через пять минут оба покинули гостиницу. Судя по описанию, этот человек и был тем уголовным, который вчера так ловко провел Лыкова.

Прибыли криминалисты и долго снимали отпечатки пальцев. Коридорный между тем вспомнил, что за последнюю неделю утренний гость приходил к германцу трижды и сиживал подолгу. Алексей Николаевич загорелся: парень не мог не наследить, сейчас его идентифицируют по пальчикам! Однако криминалисты развели руками: весь номер в отпечатках лишь одного человека, видимо постояльца Веделе. Других отпечатков нет. Точнее, они есть, но необычные: без папиллярных линий. Жировой след имеется, а рисунка на нем не видно. Криминалисты предположили, что, войдя в номер, фартовый надевал на руки резиновые пальцы, которые используют доктора и провизоры. Так в последнее время нередко поступали воры, начитавшись в газетах про успехи дактилоскопии.

Азвестопуло расстроился, а его шеф, наоборот, обрадовался:

– Едем обратно на Фонтанку, у меня есть идея.

Они вернулись в департамент и сразу же спустились в подвал, где хранилась картотека. Алексей Николаевич обратился к Вилодаки:

– Александра Андреевна, нужна ваша помощь.

Вилодаки служила в регистрационном бюро Департамента полиции под началом знаменитого Салькова. Она вместе со второй дамой, вдовой губернского секретаря Зверевой, отвечала за картотеку дактилоскопических оттисков. Трудолюбивая женщина, личная почетная гражданка, награждена золотой медалью на аннинской ленте «За усердие». Большой знаток всякой дряни!

– Слушаю вас, Алексей Николаевич.

– Напомните, пожалуйста, сколько у нас в картотеке числится лиц, не имеющих на коже своих пальцев папиллярных узоров? Помнится, только один?

– Точно так, – подтвердила чиновница. – Это очень редкое заболевание, не больше случая на миллион. И очень удобное для преступного элемента.

Азвестопуло разинул рот:

– Э! Вы о ком говорите? Есть такие ребятишки, у которых гладкие пальцы?

Вилодаки была замужем за греком, потому симпатизировала Сергею, и ответила вежливо:

– Есть. Это уникальное исключение. Вся ладонь гладкая, представляете? Можно воровать, убивать, а по отпечаткам полиция тебя никогда не найдет[10].

– Впервые слышу, – признался коллежский асессор. – Эвона как… Потому мы и не нашли в номере пальчиков гостя?

– Думаю, это был он, – кивнул Лыков.

– Да кто, скажите, наконец!

Александра Андреевна полезла в самый нижний ящик и вынула оттуда регистрационную карточку с прикрепленными к ней фотографиями в двенадцати позах:

– Знакомьтесь: рецидивист Павел Главанаков по кличке Пашка Бравый.

– Узнаю! – вскричал грек. – Ей-богу он, маттоид из ресторана. Ах, стервец. И какая у него специальность?

– Убийства, – тихо ответила женщина.

Сыщики понурились. Вилодаки глянула в карту и продолжила:

– Осужден Петербургским окружным судом в тысяча девятьсот двенадцатом году к бессрочной каторге за три разбоя, сопровождавшиеся человеческими жертвами. Сбежал с этапа, с тех пор находится в розыске. Очень опасный.

– Еле-еле Филиппов[11] его поймал, – продолжил Алексей Николаевич. – Трупы есть, четверых он зарезал, гадина. А отпечатков пальцев нет. Только агентура и помогла.

Он взял Сергея за рукав и повернул к двери:

– Акт дознания и судебное дело мне на стол срочно. Ступай в ПСП, поговори с теми, кто вел дознание. Также и с осведомительной агентурой, которая его выследила. Подельники, барыги, любовницы, приятели, родня – все, что есть. Фотопортреты размножить, раздадим их постовым городовым. Пусть сделают двести штук.

– А вы куда? – спросил коллежский асессор.

– Пойду признаваться Брюну, как я упустил очень опасного человека. А ты – шпиона.

Брюн-де-Сент-Ипполит, директор Департамента полиции, не сильно симпатизировал Лыкову. Но, как человек порядочный, подытожил рассказ сыщика так:

– Бывает с кем угодно. Один, ночью, на пустых улицах – такую слежку вести трудно. Не вините себя. Мог и пырнуть в подворотне…

– Я держал это в голове и дистанцию взял почтительную. Вот и упустил.

Действительный статский советник махнул рукой:

– Зато теперь мы знаем, что Главанаков в столице. Поднимаем всех, будем ловить.

– Он был в столице, – поправил начальника сыщик. – И наверняка уже покинул ее. Видимо, преступник заметил мое неуклюжее филирование, оторвался, а рано утром нагрянул к сообщнику и увез его прочь. Где их теперь искать?

– Главанаков ведь в циркулярном розыске?[12]

– Да, с тысяча девятьсот двенадцатого года, со дня побега. Вы ведь знаете, Валентин Анатольевич, как это обычно бывает. Когда человек попал в горячие списки, его первое время ловят весьма энергично. Все на ушах стоят! Но если сразу не изловили, постепенно о злодее забывают. Новые герои появляются, и фокус переводят на них.

– Мы напомним, – погрозил кулаком неведомо кому директор. – Заново фокус наведем. Тут еще германский шпион. Безобразие! Двое негодяев в центре Петрограда спокойно угощаются в первоклассном ресторане. Так не годится. Подключайте контрразведку, а я доложу Владимиру Федоровичу.

Товарищ министра внутренних дел генерал-майор СЕИВ[13] Джунковский одновременно командовал Отдельным корпусом жандармов и курировал полицию.

Вечером вместо того, чтобы идти домой, Лыков засел в своем кабинете с окном на внутреннюю тюрьму департамента. Он разложил перед собой загадочные шнуры, которые отыскались в номере Веделе. Их было три: черного цвета, зеленого и синего, и на каждом красовались узлы. Больше всех – на зеленом, под две сотни. Дальше шел черный, там счет шел на десятки, а наименьшее количество узлов имелось на синем шнуре.

Статский советник начал перебирать добычу, морща лоб и напевая под нос что-то унылое. Азвестопуло, собравшийся уже уходить, сел напротив и тоже сделал задумчивое лицо. Так длилось долго, и вдруг Алексей Николаевич сменил минорную мелодию на мажорную. Он пересчитал узлы на черном шнуре и ухмыльнулся:

– Попались.

– Кто и куда? – не понял грек.

– Скажи, Сергей, кому из военных присвоен черный цвет мундирного прибора?

– Артиллеристам и саперам.

– Верно. А синий?

– Кавалерии.

– Зеленый?

– Пехоте.

– Молодец. Теперь вопрос потруднее: сколько пушек у нас в артиллерийской бригаде?

– Э-э… черт ее знает. Сто?

– Загнул, – продолжал веселиться статский советник. – Уточняю: в бригаде два дивизиона, в каждом по три батареи, а в батарее по шесть орудий. Сколько получается?

– Тридцать шесть.

– А теперь пересчитай узлы на черном шнуре.

Помощник сосчитал и воскликнул:

– Тридцать шесть!

– Сообразил? Это результат наблюдений за железнодорожными перевозками. Агент сидел где-то на полустанке и считал идущие в сторону фронта поезда. Пехоту перевозят в теплушках по сорок человек…

– Точно, там еще написано: «Сорок человек, восемь лошадей», – вспомнил помощник.

– Именно. И муды[14], в смысле пехоты, у нас в армии больше всех. Посмотри, сколько узлов на зеленом шнуре: две сотни с лишком. Один вагон – один узел. Получается восемь тысяч солдат, неполная дивизия.

– Черные узлы – значит, мимо проехала артиллерийская бригада, – подхватил коллежский асессор. – Пушки везут на открытых платформах, сосчитать их легко. Но почему так мало отмечено конницы?

– А она почти вся заранее стояла на границе, – пояснил Алексей Николаевич. – Таков был план мобилизации. Пока еще из отдаленных окраин приедут в пехотный полк запасные. На это время врага должна сдерживать кавалерийская завеса. Ведь у германцев срок мобилизации двенадцать дней! У австрийцев – восемнадцать. А у нас помнишь сколько? С ратниками – сорок два дня!

– Однако… – возмутился помощник. – Это из-за наших расстояний?

– Да, и из-за слабой железнодорожной сети. Германцы так и рассчитывали: пока русские собираются с силами, сокрушить Францию, а потом всеми корпусами обрушиться на нас. Кайзер Вильгельм сказал: «Обед у нас будет в Париже, а ужин – в Петербурге». И ведь чуть не получилось!

Сыщики помолчали. Действительно, в августе Париж едва не пал. И русским пришлось ускорить неподготовленное из-за спешки вторжение в Восточную Пруссию, чтобы спасти союзника. Немцы оказались вынуждены срочно отослать туда с Западного фронта два корпуса. В результате армия Самсонова была разгромлена, сам генерал пустил себе пулю в висок. Другая армия, Ранненкампфа, понесла большие потери и ретировалась обратно за нашу границу. Но Париж устоял…

Сергей разглядывал шнуры, даже понюхал их.

– Мазутом пахнут… Мы не сможем найти этого наблюдателя. Мало ли у нас полустанков.

– Завтра утром бери их в охапку и неси на Знаменскую. Пусть ребята начинают искать Веделе. А мы примемся за Пашку Бравого.

На Знаменской набережной размещалось контрразведывательное отделение штаба Петроградского военного округа.

Сыщики надели пальто и отправились по домам. Расставаясь, Лыков сказал помощнику:

– Дело дрянь. Фартовые сговорились со шпионами. Мне надо встретиться с Рудайтисом.

Илларион Рудайтис, он же в прошлом налетчик Ларька Шишок, а сейчас успешный промышленник Вырапаев, был главой преступного мира Петрограда. Тем, кто в среде блатных называется «иван иваныч». Кличка у Рудайтиса была подходящая: Сорокоум. Только что Лыков с Азвестопуло спасли от верной гибели его брата, вытащили из колымских гор, где страшный Сашка Македонец уже приговорил Михаила к смерти. Теперь Сорокоум считал себя их должником. На это сыщик и рассчитывал.

Как всегда, для того чтобы договориться о встрече с «иван иванычем», Лыков телефонировал его адвокату Аванесяну:

– Сурен Оганесович, мне нужен ваш набольший. Срочно!

– Господин Вырапаев сейчас в Москве.

– Когда он вернется?

– Завтра ночью.

– Передайте ему мою просьбу, хорошо? Буду ждать вашего звонка.

Лыков разъединил телефонную связь с присяжным поверенным и спросил жену:

– Авдотья уже ушла?

– А ты как думал? – возмутилась Ольга Дмитриевна. – Одиннадцатый час ночи. Вы там совсем сдурели, скоро дорогу домой забудете.

– Тогда сойди за кухарку, разогрей мне чего-нибудь поесть.

– Я подам тебе на кухне, ладно?

– Угу.

Статский советник вымыл руки и пошел в столовую за английской горькой водкой. Отнес ее в кабинет, пряча от жены, там ухнул большую рюмку и устало развалился в кресле. Фартовые сговорились со шпионами… Если тут единичный случай, куда ни шло. А если нет? Сорокоум должен знать такие вещи. По крайней мере то, что творится в Петрограде.

Много лет назад Алексей Николаевич уже сталкивался с подобным. На Сахалине японцы вербовали русских каторжников, устраивали им побеги, обучали шпионским приемам и возвращали в Россию с поддельными документами. Они создали целую разведывательную сеть из уголовных[15]. Еле удалось тогда ликвидировать эту агентурную организацию, и то не до конца. Теперь вот германцы, возможно, пошли по такому пути. Или все же единичный случай? Главанаков – редкостный негодяй. Так и так надо взять его к ногтю. Захочет ли только «иван иваныч» помочь сыщикам поймать его? Хоть и должник, но свои интересы важнее.

Ответ на этот вопрос Лыков получил через сорок восемь часов.

Сорокоум выслушал гостя с непроницаемым лицом, посмотрел зачем-то в окно и уточнил:

– Шнуры с узлами чьи были, Пашки или того германца?

– Мы нашли в номере у Веделе. Но Пашка мог их туда принести.

– Он и принес.

– Почему ты так думаешь? – встрепенулся статский советник.

– Я встречался с Бравым месяц назад. И он предложил мне наладить наблюдение за железными дорогами, по которым снабжается Северо-Западный фронт.

– Ого! Так прямо и предложил шпионить на врага?

– Без всяких там… как уж?

– Эвфемизмов?

– Да, без них, – кивнул «иван иваныч».

– По законам военного времени расстрельное дело, – осторожно напомнил сыщик.

– А я так ему и сказал. Извини, Паша, но есть менее опасные способы заработка. Твой слишком рискованный.

– А он?

– Попробовал уговорить, – отмахнулся Рудайтис-Вырапаев. – Я, знамо дело, не поддался. Бравый и так, и эдак, потом смирился. Одну важную вещь он мне сообщил. Есть такой Жирносенов, бывший налетчик. В бегах, как многие. – Лыков тут же записал фамилию. – Так вот, сей фрукт служит сейчас старшим весовщиком на станции Дно. Под чужим именем, естественно. Пашка заявил, желая меня купить: Жирносенов получает от него сто пятьдесят рублей в месяц! За то, что записывает военные эшелоны и сообщает.

– Вот сволочь, – вырвалось у сыщика. – Его веревки с узлами мы нашли в номере. Или у Пашки таких «счетоводов» дюжина. Но ты просто отказал ему? Не подумав сообщить в контрразведку?

«Иван иваныч» откинулся на спинку стула:

– Ты, Лыков, все время хочешь сделать из меня осведа. И сколько готов положить из сыскного кредита?

– Ларион! – попробовал воззвать к патриотизму собеседника сыщик. – Ведь война! Кровь льется рекой. А он шпионам продался.

– Вы эту войну начали, с вас и спрос будет.

– Я ее не начинал.

– Ну твой царь начал. Он и ответит, не сомневайся. А я почему должен на своего товарища доносить? Который из блатных, как и я.

– Так… Значит, помогать мне изловить германского пособника ты не будешь? А называл себя моим должником.

«Русский Мориарти» смутился:

– Здесь другое… честь фартового не позволяет сдать товарища…

Лыков почувствовал слабину и поднажал:

– Не тот случай, не лукавь. Какой он тебе товарищ, этот Пашка Бравый? Ты с ним в одной камере не сидел, по этапу не ходил. А долг, Илларион Саввич, я напомню, платежом красен. Отдай мне эту дрянь, и спишем его.

Рудайтис даже причмокнул:

– Спишем с меня долг за Михаила? И больше ты ко мне не придешь с подобными упреками?

– Не приду. Твою честь обещаю на будущее беречь, как девкину невинность.

– Хм… Завлекательно говоришь, Лыков. Так-так… Жирносенова я тебе, считай, уже подарил. Теперь сам Главанаков. Он приезжал ко мне на разговор из Москвы, где тайно держит ломбард на Маросейке.

– Под каким именем он сейчас живет?

– Не знаю.

– Ларион! – стукнул себя кулаком по колену сыщик. – На Маросейке этих ломбардов как вшей на гашнике. Который из них Пашки Бравого?

– Чай, твой друг Кошко сумеет докопаться, – отмахнулся «иван иваныч».

– Аркадий Францевич теперь у нас в Департаменте полиции, заведует Девятым делопроизводством. А в Москве за него остался Маршалк. Странно, что ты этого не знаешь, – поддел бандита сыщик.

– Да мне плевать, кто и где, мое дело теперь коммерция, – осклабился Рудайтис. – На вашей дурацкой войне можно так нажиться, как ни один грант не даст![16]

Он поднялся и протянул собеседнику руку:

– Ну, бывай. Значит, я тебе отныне не должен?

Лыков кивнул:

– Списали.

И перевел разговор на другое:

– Я слышал, ты купил портрет кисти Серова, так?

– Откуда прознал? – нахмурился «Мориарти».

– Слухами земля полнится. Много дал? Покажи.

И они направились во внутренние комнаты.

Глава 2

На Кавказе неспокойно…

15 июля[17] 1914 года Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Тяжелая артиллерия начала обстрел Белграда, войска двуединой монархии вторглись на сербскую территорию. Защищая свою союзницу, Российская империя начала мобилизацию. В результате 19 июля ей объявила войну Германия. Дальше полилось как из ведра: 21 июля боши бросили перчатку лягушатникам, через день англичане вызвали на бой германцев, еще через пару дней австрияки объявили войну русским, через пять дней – французы австриякам… Даже Япония сунула в общую кассу свои три копейки и напала на немецкую колонию Циндао, желая забрать ее себе. Началась Великая война.

В этой чехарде взаимных атак выделилась Османская империя. Будучи союзницей германцев и австрийцев, которые уже вовсю воевали, она не спешила вступить в драку. Турция готовилась. Для русского военного командования было ясно, что эта тишина ненадолго и скоро на Черном море и Кавказе тоже полыхнет.

Для отвода глаз османы даже объявили себя в строгом нейтралитете. И принялись ждать германские деньги… Кайзер Вильгельм обещал им заем в 200 миллионов лир золотом.

Кавказский наместник генерал-адъютант Воронцов-Дашков именовался командующим войсками одноименного военного округа и наказным атаманом Терского и Кубанского казачьих войск. Однако лучшие годы сановника давно остались в прошлом. Друг Александра Третьего, бывший министр Двора, основатель «Священной дружины», приближался к восьмому десятку. И с трудом тянул служебную лямку в мирное время. А тут война. В армейские дела Илларион Иванович не лез, занимался гражданскими, предоставив военные вопросы своему помощнику генералу Мышлаевскому. Тот оказался на ответственной должности при стареющем наместнике во многом случайно. Александр Захарович Мышлаевский никогда не воевал, службу провел в тиши кабинетов Генерального штаба и Николаевской военной академии. Профессор истории русского военного искусства! Получив корпус на Кавказе, поднялся до второго лица в крае. Научные монографии генерал от инфантерии писал хорошо. Но командовать борьбой против турок – совсем другое дело. Эти ребята славились храбростью, упорством, неприхотливостью, а еще жестокостью. Картина получалась неавантажная: вот-вот начнется кровопролитие, а первые два вождя в крае никуда не годятся. Немного скрадывал ситуацию начальник штаба округа генерал-лейтенант Юденич. Боевой – дважды ранен японцами, награжден золотым оружием. Умный, инициативный, уважаем войсками.

Кроме того, сам по себе Кавказский корпус являлся гордостью русской армии. Славные полки – Ширванский, Самурский, Тифлисский, Кубинский и другие – в прошлом веке покорили Чечню и Дагестан, взяли в плен Шамиля, захватили с бою Карс и Эрзерум, подчинили Черкесию. Каждый солдат, особенно из гренадерского корпуса, являлся умелым одиночным бойцом, приноровившимся к горной местности. Таким людям сам черт не брат, они просто не знали равных себе противников, будучи заранее уверенными, что одолеют любого.

Кавказская армия приготовилась занять фронт от Черного моря до озера Урмия. Семьсот двадцать верст, да каких! Армянское нагорье находится на высоте до 2500 метров. С востока на запад оно пересечено пятью труднопроходимыми горными цепями, высота которых превышает уже 3000 метров. Действия крупных масс войск, тем более с артиллерией, в таких условиях просто невозможны. Лишь между второй и третьей цепями (если считать с севера на юг), а именно между северным и средним Армянским Тавром, расположена полоса плоскогорий, пригодная для военных действий. Называется она Эрзерумская долина, и все колесные пути, связывающие Закавказье с Анатолией, проходят здесь. Замыкает долину город-крепость Эрзерум. Он – ключ к позиции. С востока этот район прикрывается сразу тремя цепями возвышенностей, представляющими собой естественный оборонительный рубеж. Дорог нет, лесов для топлива нет, населенных пунктов почти нет. Зимой толщина снегового покрова достигает двух метров, в низинах – четырех. Морозы опускаются до –30 градусов по Цельсию. Выдерживать их при отсутствии дров невозможно. А зима длится пять месяцев…

Когда на западе уже вовсю говорили пушки, на юго-востоке по обе стороны границы шла скрытная подготовка. Роль разведки в таких условиях возросла. И поручика Лыкова-Нефедьева срочно отозвали из Персии, из отряда генерала Фидарова, в распоряжение разведывательного отдела штаба Кавказского корпуса. Корпус спешно переформировывался в армию по штатам военного времени. Вводилось полевое управление войсками, вставали в строй запасные, подвозились огнеприпасы, шли учения по боевому слаживанию.

Николай Лыков-Нефедьев был послан на границу с Турцией, в Сарыкамыш, и прикомандирован к знаменитому 156-му пехотному Елисаветпольскому генерала князя Цицианова полку. Формально он стал начальником команды пешей разведки. На самом деле поручик должен был обеспечить разведку агентурную, негласную, из числа подданных Османской империи, живших на той стороне границы.

Николай привез с собой из Персии уже проверенный в деле образ армянского торговца средней руки по имени Ашот Тер-Егизар-оглы, родом из Джульфы, что под Исфаганом. Молодой, услужливый, почтительный к старшим, знающий несколько местных языков, коммерсант умел нравиться людям. Пронырливый и при этом обаятельный, он быстро наладил знакомства в горах. Причем с Ашотом охотно имели дело и гордые турки, и хищники-курды, не говоря уже о многочисленных армянах. Именно последние стали основой агентуры, а еще проживающие тут же айсоры. Улыбчивый торговец платил своим людям золотом, устанавливал доверительные отношения, давал посильные поручения. Вскоре под его командой состояло уже десять агентов-вербовщиков и тридцать агентов-ходоков и наблюдателей.

Дело осложнялось тем, что подобная организация – из армян – существовала и ранее, причем не один год. Но на должность начальника разведывательного отдела штаба округа пришел неподготовленный офицер. Он по-своему видел принципы агентурной работы. Новичок разогнал старые резидентуры, а новые создать не смог… Теперь Николай наспех исправлял его ошибки.

Другая проблема существовала с картами. Турки сами не имели хороших карт прилегающих к России вилайетов. Наши военные топографы составили свои карты еще в 1878 году, но – 20 верст в дюйме. Для действий малыми войсковыми формированиями это было неудобно; потом, за прошедшие почти сорок лет листы устарели. Имелся хороший план позиции Деве-Бойну с фортами вокруг Эрзерума (250 саженей в дюйме), но турецкая местность далее двух переходов от границы оставалась неизученной[18].

В течение сентября и октября Тер-Егизар-оглы обследовал всю местность от Черного моря до озера Ван. Создал ячейки своей резидентуры в Гассан-Кале, Алашкерте и Баязете, дважды прошел Шах-Ел – «Царскую дорогу», старинный тракт, соединяющий Трапезунд, иначе Трабзон, с Тегераном. Он смог проникнуть даже в Эрзерум – главный укрепленный пункт турецких позиций. Сильную группу из наблюдателей разведчик завербовал в Дерсиме. Этот горный район Восточной Анатолии населяли армяне и курды. Причем здешние курды принадлежали к секте Али-иллахи, враждебной туркам-суннитам, и охотно согласились помогать загадочному коммивояжеру. Правда, тот выдавал себя за персидскоподданного, работающего на германскую разведку!

В своих походах Чунеев[19] испытал много необыкновенных приключений. Однажды его попытались ограбить хемшилы – армяне, принявшие ислам. Он с трудом выкрутился, пообещав привезти взамен русские сапоги с голенищами гармошкой, которые были у горцев в моде. В другой раз поручик прошел огромной пещерой, протянувшейся по Эрзинжанской долине на двадцать верст. Извилистая, со множеством ответвлений, она представляла большую опасность для путников. Соваться туда без проводника было смертельным риском – расщелина погубила множество любопытных. Николай нанял опытного контрабандиста, который гонял через знаменитый ход свои караваны, и благополучно вышел наружу. Внутри он разглядел подземное озеро, большое и глубокое, а на его берегах – загадочные артефакты древних цивилизаций. Видимо, Лыков-Нефедьев был первым европейцем, увидевшим это чудо природы.

В перерывах между ходками поручик занимался своей командой. А еще проникался духом полка, в который его временно забросила судьба.

156-й Елисаветпольский полк носил имя своего вечного шефа князя Павла Цицианова. Этот храбрый генерал был предательски убит в 1806 году у стен Баку ханом Хусейном-кули. Князю отрезали голову и отослали в подарок персидскому шаху… Довольно молодой (создан в 1864 году), полк прославился в последней войне с турками. 4 мая 1877 года он штурмом взял форт Эмир-Оглы-Табия на Гелевердинских высотах, прикрывавший подступы к городу-крепости Ардаган. Затем елисаветпольцы последовательно захватили в кровопролитных боях Аладжинскую и Деве-Бойнускую позиции, чем обеспечили падение Ардагана.

В корпусе полк называли «полтораста шестым», а его чинов – гелевердинцами, за ту знаменитую атаку. На память о прошлой войне елисаветпольцам вручили Георгиевское знамя – редкую и высокую награду, и серебряные щитки на фуражки «за отличие». Вместе с кунаками – 155-м пехотным Кубинским полком – они стояли в Сарыкамыше, вблизи границы. А там всегда было неспокойно… Для приобретения боевого опыта нижних чинов из команды пешей разведки посылали в помощь геройской 26-й бригаде пограничной стражи. Они участвовали в схватках с контрабандистами, ловили барантачей-курдов[20], татар-разбойников[21] и русских беглых каторжников, несли при этом потери. В делах на кордоне погибли двое солдат и трое были ранены. Поручик Лыков-Нефедьев пару раз угодил в переделки, но вышел из них благополучно. Зато его разведчики отточили приемы ближнего боя не в учениях, а в настоящих сшибках. Что очень им потом пригодилось. А стреляла команда благодаря такому подходу на «сверхотлично». Все, кто носил на рукаве зеленый басон, являлись особо подготовленными воинами, всегда готовыми лезть в самое пекло[22].

Ближайшим помощником командира стал младший унтер-офицер Антон Золотонос. До военной службы он работал силовым акробатом в бродячем цирке. Очень смелый, необыкновенно физически развитый, Антон проделывал удивительные вещи. Во всей бригаде его сумел побороть только Лыков-Нефедьев. И то с использованием секретных приемов, заимствованных у отца и дяди Вити Таубе.

Офицеры полтораста шестого присмотрелись к командированному и приняли его в свою семью. В кавказских полках товарищество было давней традицией. А значение разведки в них объяснять не приходилось. Николай тоже изучал сослуживцев: чему у них можно научиться? Молодой поручик уже имел боевой опыт, но стремился его расширить. Скоро война, надо быть готовым к ней. И он не стеснялся спрашивать и перенимать.

Особенное его внимание привлек командир первого батальона подполковник Тотьминский. Он был ротным командиром на войне с японцами, оборонял Порт-Артур и попал в плен. Осада крепости – одна из тех страниц минувшей войны, за которую русской армии нечего было стыдиться. Тотьминский часто и со смыслом рассказывал о минувшей кампании подчиненным, анализировал ошибки. Он вносил много нового в рутинную подготовку нижних чинов и младших офицеров. Его батальон поэтому слыл лучшим не только в полку, но и во всей 39-й пехотной дивизии.

Александр Дионисович в качестве такого опыта купил на свои средства картинки с изображением форм турецкой армии и развесил их на стрельбище. При этом он объяснил:

– Японцы устроили настоящую охоту за нашими офицерами и быстро выбивали их в боевых порядках. Немало погибло людей прежде, чем мы догадались переодеться в защитные цвета и снять галунные погоны. А у них офицер отличался от солдата лишь наличием сабли и нашивками на околыше фуражки. Которые на дальнем расстоянии совершенно не видны. Так что смотрите и запоминайте: это шевроны чавуша, а это, к примеру, – бин-баши[23]. Цельте в них в первую очередь. Потеряв командиров, рядовые в атаку не пойдут, а отступят без боя.

Или подсказывал стрелкам:

– Каждый японский пехотинец имел в ранце несколько пустых мешков. Это очень помогало окапываться на поле боя. Сейчас и англичане таскают на себе по четыре штуки. Заведите и вы тоже два-три таких мешка. Я дал на них деньги ротным командирам… За десять минут набьете землей или камнями и сложите бруствер для стрельбы лежа.

А вот так командир батальона учил пулеметчиков:

– Стрелки открывают огонь из винтовок с двух тысяч шагов, а прицельный огонь с тысячи. Ваши машинки так делать не должны. Сколько в ленте патронов? Двести пятьдесят. А правильная дистанция для вас восемьсот шагов. Пристреляйте их заранее, еще до атаки противника. Определите предел рассеивания, это очень важно. И бейте по фронту всю цепь. Они скоро побегут, так вы увеличивайте прицел! Помните, что через каждые шестьсот выстрелов вода в кожухах закипает. Имейте наготове холодную. Пулемет – страшное оружие, он способен переломить исход боя. Враг захочет убить вас и начнет выслеживать. Знаете как? По пламени, которое вылетает из надульника. Поэтому меняйте позицию, используйте складки местности. Папаха тоже может вас выдать, она большая, издалека видать. Выверните ее наизнанку, и она станет похожа на природный камень. Патронные двуколки спрячьте в тылу, а цинки с боезапасом выложите вблизи себя. Побольше сыпьте, расход патронов в настоящем бою бешеный!

Еще подполковник рассказывал офицерам:

– Главный признак того, что война вот-вот начнется, это когда из города убегают шлюхи. В Порт-Артуре больше всего было мусме – проституток-японок. Они уплыли в самый последний день мира. Шли в порт через весь город, построенные парами подобно институткам, длинными вереницами, и садились на пароходы. Тут даже дурак понял, что дело плохо. А мужчины? Лучшие повара, портные, прачки тоже были японцы. Потом оказалось, что многие из них являлись разведчиками, офицерами их Генерального штаба. И стирали наши подштанники… Парикмахера, который меня стриг, я увидел в плену в форме полковника! Городской ассенизационный обоз весь состоял из косоглазых. Они уплыли, и Порт-Артур утонул в дерьме.

Зная, что Николка относится к «секретным людям», батальонер однажды рассказал ему о собственном опыте борьбы со шпионством:

– Когда началась война, все японские подданные успели уплыть из Порт-Артура. И их разведка лишилась своей агентуры в крепости. Они пытались завербовать кого-нибудь из проживающих внутри европейцев, но это оказалось делом нелегким. Согласился, похоже, только один, Хосе Гидис. Португалец по крови, он был сыном владельца шанхайской газеты, выходящей на английском языке. Коммерсант и большой авантюрист, Гидис начал активно передавать сведения военного характера своим хозяевам, но делал это неуклюже. Стессель вскоре выслал его из Артура по подозрению в шпионстве. Хосе не растерялся, поехал в Тянбцзин и завербовался там уже в русские шпионы при нашем военном атташе в Корее полковнике Огородникове. Так португалец сделался двойным агентом. Обе стороны, и мы, и японцы, не доверяли мутному человеку, вполне понимая, что он из тех, кто любит есть в двух стойлах. Но, не доверяя, и те и другие его использовали.

Кончилось это для ланцепупа плохо. Гидис был сначала арестован японцами, избит палками и посажен в тюрьму. Его приговорили к расстрелу, но затем освободили. Он явился к русским хозяевам, которые тоже упекли его за решетку. Хосе сам мне рассказывал об этом, когда мы случайно встретились после войны в Иркутске в вокзальном буфете. Наша контрразведка, которая и тогда была пустышкой, и сейчас ничего не умеет, собиралась поставить португальца к стенке. Однако он и тут каким-то образом извернулся.

В итоге японцам при разведывании Порт-Артура оставалось только одно: вербовать китайцев. Их в крепости и вокруг нее было великое множество. Многие из этих ходя[24] тоже стали двойниками – ведь и у нас не было выбора в подыскании лазутчиков. И так вышло, что обе воюющие стороны имели дело с одними и теми же людьми.

Взять, к примеру, торговцев. Они до самого конца осады проникали в город через японские посты. Особенно много привозили свою водку – сулю, она же ханшин. Суля чем хороша? Если ее много выпить, а на следующий день поутру напороться холодной воды, то опять делаешься пьян. Но уже забесплатно. Именно поэтому солдатики с матросиками сулю полюбили.

Торговцы утверждали, что платили караулам деньги или отдавали часть товаров и те их пропускали. Разумеется, было и такое – при честной коммерции. Но если негоциант одновременно еще и японский шпион, его с той стороны пропустят к нам бесплатно. Чтобы подсмотрел, как у нас идут дела, а потом вернулся и рассказал. В результате коммерция такого купца шла вполне успешно, поскольку в ней были заинтересованы как японцы (хорошая легенда), так и русские (нужно же было где-то доставать сулю!).

Неоднократно нами арестовывались китайцы, которых обвиняли в подаче осаждающим войскам сигналов. Полагаю, тут было много вранья, ошибок, желания приписать себе заслуги, или просто имело место излишнее и тупое служебное рвение. В самом деле, как подать такой сигнал через сопки?

– Например, азбукой Морзе с помощью гелиографа, – предложил Николай. – Заместо последнего можно использовать карманное зеркальце.

– Зеркала имелись, не спорю, однако мне не встретился ни один ломайла[25], знающий азбуку Морзе, – возразил Александр Дионисович.

– Но ведь есть же среди китайцев телеграфисты!

– Где-то, конечно, есть, но не среди торговцев сулей. Думаю, это был все-таки психоз. Часто подобные «сигнальщики» арестовывались в бухте, когда они ловили с лодок акул для нужд нашего же гарнизона. Стоило такому рыбаку поднять руку или махнуть шапкой, как его тут же брали под микитки. Но что мог передать японцам этот бедолага своей шляпой? Конечно же, ничего. А в бумагах писали, что Ван Хун пойман с поличным, когда сообщал посредством сигналов местоположение батареи номер семь… И за это его следует расстрелять.

Как ни странно, однажды я сам вычислил не придуманного, а настоящего шпиона из китайцев по… газете. В Порт-Артуре выходила довольно зубастая газета под названием «Новый край». Ее читали все, и адмиралы, и лавочники. Во-первых, других не было, а во-вторых, статьи там выходили на злобу дня, на местном материале. Так вот, японская разведка очень была заинтересована в том, чтобы доставать себе все номера «Нового края». Почему, спросите вы? А потому, что по газетным статьям они могли следить за настроением умов в гарнизоне. Нет ли признаков слабости и пораженчества? Как люди переживают тяготы осады? И вот я обратил внимание, что некий торговец гольцами, выловленными в горных ручьях, покупает себе каждый новый номер, да еще в нескольких экземплярах. Зачем ему такой расход? Рыбу заворачивать? Оберточная бумага дешевле. Я поручил своему денщику, а он парень был смышленый, проследить за продавцом. Оказалось, ломайла живет в пригородной деревне, в тылу у японцев. И приходит со своей рыбой три раза в неделю, как раз в те дни, когда газета выпускает очередной номер.

Еще выяснилось, что гуляет наш негоциант не по базарам и торговым улицам, а норовит пройти мимо казарм, батарей и военных складов. Крутит головой, зыркает… Ну чем не лазутчик? Пришлось сообщить о рыбаре в штаб, и с тех пор мы его больше не видели. А «Новый край» прихлопнули – именно из-за интереса к нему японской разведки. Получилось, что я своим открытием лишил город единственной газеты…

Еще более опасные двойники завелись в военной почте. Там бытовала такая легкомысленность, что только диву даешься. Важные письма, содержащие военные секреты, пересылались из Порт-Артура в Чифу китайскими лодочниками. Напрямки сквозь японскую блокаду. До Чифу семьдесят миль, а там сидит наш консул Тидеман. Он принимает корреспонденцию и пересылает ее в штаб Куропаткина. Казалось бы, вот здорово! А был и второй путь – в порт Инкоу, до него всего тридцать пять миль. Часто пользовались им, но только до августа, потому что тогда русские войска покинули город. Ладно, гражданские письма, хотя и в них разведка микадо находила много интересного. Но военные бумаги… Их перевозили те же китайские лодочники. Сия почтовая гоньба действовала до самой капитуляции. Китайцам, кроме того, что платили порядочные деньги, выдавали от военных властей серебряные медали за храбрость. Были на станиславской ленте и были на аннинской. Медали эти очень ценились у лодочников, которые их с гордостью носили на шее. Называли таких героев – «медалисты». Так ведь среди медалистов тоже были продажные! Кто их в море проверит? Письма они, конечно, Тидеману сдавали. Но после того, как конверты вскрывали и содержимое фотографировали на японских блокадных миноносцах… Возможно, по окончании войны эти мастера носили медали обеих империй, располагая их рядом. Говорили, что официальные бумаги, которые доверяли джонкам, все были зашифрованы. Но японцы умные, вряд ли они не разгадали наши примитивные шифры.

Кто еще оставался привлекателен для разведки косоглазых? «Жертвы общественного темперамента», они же работницы горизонтальной промышленности. Проститутки во всех секретных службах мира ценятся как подходящий материал. Когда из Артура уплыли японки, остались же китаянки, американки, кореянки и так далее. Стессель обязал каждую из них предоставить рекомендацию. Так одна дива предъявила их пятьдесят, и все от офицеров! Красивая была и темпераментная. У меня тоже просила, но я не дал – вдруг шпионка?

Наша разведка в противоборстве с японской показала себя очень слабо. Не нашлось способных людей. Школ по обучению секретным ремеслам не имелось тоже. И скажу я вам, поручик, что такая глупость царит в нашей армии и по сей день.

…Тем временем германское золото медленно плыло в Стамбул. Порта объявила мобилизацию – якобы из соображений самообороны. Военный министр Энвер-паша, второе лицо в Османской империи, вождь младотурок и зять султана, коварно предложил России подписать секретный союз, направленный против Германии. В турецких казармах точили штыки и сабли…

Николка между тем застрял в местечке Чатак в тридцати верстах от границы. Он вез с собой важные сведения. Из Месопотамии в помощь стоящей против русских 3-й турецкой армии шло подкрепление – 37-я пехотная дивизия 13-го армейского корпуса. 11-й корпус со своей стоянки у озера Ван тайно двинулся к русской границе. Части самой армии приняли запасных и спешно их обучали. Враг явно готовился к нападению.

Поручик под видом армянского торговца выехал к границе в сумерках. Жандармы хорошо его знали и пропустили без досмотра, только выпросили себе коробку табаку. Начальник поста, пожилой малязам[26], отвел негоцианта в сторону и сказал вполголоса:

– Ты хороший армянин, Ашот. Были бы вы все такие, не нужно вас и убивать.

– А за что нас убивать? – удивился Тер-Егизар-оглы.

Малязам улыбнулся и махнул рукой:

– Да я пошутил. Не принимай всерьез!

Озадаченный торговец оседлал мула и двинулся к Занзаху. За ним Кетак, а дальше уже российская земля, селение Кара-урган… «Что за глупые шутки в голове у османа, – думал он. – Положение армян в Порте незавидное, их притесняют, а иногда и действительно убивают. В 1896 году в массовых погромах погибло больше ста тысяч человек. В том же году боевики „Дашнакцутюна“ неудачно захватили в Стамбуле Оттоманский банк, взяв 150 человек в заложники, – в ответ толпа убила в столице сразу 8000 армян. А в 1909-м в городе Адане жертвами фанатиков стали 20 000 армян. После этой жуткой резни младотурки-реформаторы договорились-таки с лидерами армянских патриотов, и убийства прекратились. Сейчас ими грешат преимущественно курды. Собственно турки более-менее терпимы, жить, как говорится, можно. Загадка…»

В середине октября в горах уже было холодно, а на перевалах выпал первый снег. Замотав голову башлыком, одинокий путник спешил побыстрее выбраться к своим. Вдруг, когда он проезжал Зивинские высоты, на тропе его остановили двое аскеров.

– Стой! – крикнул тот, что был выше ростом. – Слезай!

Ашот спешился и полез было за пазуху, дать караулу бакшиш. Однако второй солдат выставил вперед штык:

– Ты армянин?

– Да, уважаемый, я торговец Тер-Егизар-оглы, меня тут всякий знает. А в чем дело?

– Армянин… – повторил аскер, обращаясь уже к долговязому приятелю. – Что я говорил? Самое время.

И внезапно ударил негоцианта штыком в грудь.

Обычный человек не успел бы даже сообразить, что происходит. И умер на месте. Однако туркам сильно не повезло. Поручик Лыков-Нефедьев к обычным людям не относился и был готов к любым ситуациям. Он увернулся от выпада, забежал за своего мула и визгливо закричал:

– Что ты делаешь?! Я откуплюсь, заплачу, сколько скажешь.

Под бешметом у него был спрятан маузер, но разведчик не хотел стрелять. А главное, он еще не понял, почему на него напали обычные солдаты. В диком происшествии следовало сперва разобраться, прежде чем принимать крутые меры. Но турки не собирались отпускать добычу. Высокий аскер ответил с насмешкой:

– Конечно, откупишься. Только мы заберем весь кошелек.

– Вместе с твоей жизнью, – хохотнул тот, что был пониже. И они напали на армянина с двух сторон.

Дальше все произошло очень быстро. Николай ловко отскочил в сторону, схватил в охапку сразу обоих и сильно приложил головами друг об друга. Этому приему его научил отец. Ребята с воплями плюхнулись на землю. Через секунду разведчик заколол их спрятанным в рукаве коротким кинжалом. Осмотрелся, не видел ли кто расправы. Потом взял убитых за ворота и потащил к оврагу. Тут обыскал, полистал солдатские книжки. 18-й полк низама[27], первый батальон, вторая рота… Помнится, этот полк входит в 29-ю пехотную дивизию 9-го армейского корпуса. Совсем недавно он стоял в Гассан-Кале! А теперь почти на русской границе, в десяти верстах от нее. Все один к одному: вот-вот начнется война.

Оружие убитых тоже подверглось изучению. Магазинки оказались пятизарядные, системы Джамбозар – турецкий аналог германской винтовки «маузер» М98. В подсумках – носимый запас в 150 патронов. За поясом у одного из аскеров имелась граната – системы болгарского офицера Тюфенчиева.

Разведчик сбросил тела убитых в овраг, вместе с оружием и документами. Еще раз осмотрелся, влез на своего крепкого мула и хлестнул его плетью. Следовало торопиться – сообщить своим, что опасность близка. Граница, скорее всего, перекрыта, и его не пропустят на ту сторону. Ведь едва не закололи, гололобые…[28] Вот что значили слова старого малязама на выезде из селения! Быть армянином разрешалось в мирное время. А в военное – уже нет. Придется менять легенду. Жалко, так хорошо поручик к ней приноровился, столько верст проехал по горам и долам. От Трабзона до Энзели сотни людей знают Тер-Егизар-оглы и готовы иметь с ним торговые дела. И вдруг на пустой дороге, без всякого якова, без попытки что-то объяснить, турок бьет его штыком в грудь. Да… Мирная жизнь кончилась.

Николай еще не знал, что сегодня, 16 октября, турецкие военные корабли под командой немецких офицеров напали на русские порты Одессу, Севастополь, Феодосию и Новороссийск. Турецкие миноносцы ворвались в бухту Одессы и торпедировали нашу канонерскую лодку «Донец», а вторую – «Кубанец» – повредили артиллерийским огнем. От пушек досталось нефтехранилищу, портовым сооружениям и сахарному заводу, несколько снарядов угодили в жилые кварталы города.

Одновременно германский линейный крейсер «Гёбен» вместе с миноносцами обстрелял Севастополь. Береговые батареи ответили огнем, но обе стороны из-за тумана друг в друга не попали[29]. На берегу погибли несколько моряков, лечившихся в госпитале. Главной жертвой набега стал возвращающийся из Ялты минный заградитель «Прут». «Гёбен» пытался захватить корабль, нагруженный минами, и его капитан приказал открыть кингстоны. Часть команды попала в плен, часть на шлюпках сумела добраться до берега[30]. Миноносец «Лейтенант Шестаков», пытавшийся спасти заградитель, получил несколько попаданий снарядов 283-миллиметровых пушек линкора и с трудом сохранил плавучесть. В ходе набега «Гёбен» двадцать минут маневрировал на управляемом минном поле, которое было отключено (ждали возвращения заградителя). Когда на поле подали ток, немец уже ушел оттуда…

Одновременно легкий германский крейсер «Бреслау» заминировал Керченский пролив (подорвались два русских парохода «Ялта» и «Казбек»), после чего обстрелял Новороссийск. Загорелись нефтехранилища, страшный пожар от разлившейся нефти уничтожил 14 стоящих в порту судов. А турецкий крейсер «Гамидие» поджег железнодорожные склады и портовые сооружения в Феодосии.

В Феодосии и Новороссийске немецкие офицеры высадились на берег и предупредили, что порт и город скоро будут подвергнуты артиллерийскому огню. И населению надо спасаться[31]. Возникла паника, власти и полиция сбежали в первую очередь. Обыватели тоже бросились прочь из города, что позволило свести потери среди мирного населения к минимуму (в Новороссийске, например, погибли 2 человека).

Так началась Великая война на Кавказе и в Черном море.

Нападения на море послужили сигналом к началу военных действий на суше. В ночь на 20 октября русские войска перешли турецкую границу и через 5 дней захватили Кепри-кейскую позицию, что в 50 верстах от Эрзерума. Турки в ответ высадили возле местечка Хоп морской десант: два пехотных полка элитного Константинопольского корпуса и начали наступление на Батум. Аджарцы поддержали единоверцев и устроили мятеж в российском тылу. Десантом командовал немецкий майор Штанке. Турецкие полки, усиленные конными аджарцами, угрожали Ольтынскому отряду и важному узлу дорог Ардагану. С фронта их поддержали части 3-й армии.

Фактически Кепри-кейская (она же Азан-кейская) операция превратилась во встречное сражение. Обе стороны атаковали, только в разных местах. Сарыкамышский отряд генерала Берхмана, самый сильный из числа русских войск, получил по зубам и начал отступать обратно к границе. Потом ответил и вновь потеснил турок. Затем опять отступил, едва-едва отстояв Ардосские позиции. Началась осенняя слякоть, дороги размыло. «Пятая стихия»[32] сделала маневренную войну невозможной. В конце концов обе стороны выдохлись. Турки потеряли 15 000 солдат (из которых 3000 – дезертиры), русские – 6000. Самые большие потери понес 156-й пехотный Елисаветпольский полк. Но моральная победа осталась за турками. Они отбили плохо подготовленное наступление 1-го Кавказского корпуса. А на Востоке такие вещи имеют особое значение…

Наши части закрепились на линии Маслахат, Азан-кей, Юзверан, Арди. С 5 октября на фронте установилось затишье. В результате боев образовался клин в сторону османской территории (военные называют подобные выступы «балконом»). И этот выступ очень заинтересовал Энвера-пашу. Он преклонялся перед германской армией и решил устроить «кавказский Танненберг», окружив и уничтожив весь Сарыкамышский отряд[33].

Для руководства операцией военный министр лично прибыл в Эрзерум. Его сопровождали германские советники генерал фон Шеллендорф и майор фон Фельдман. Сообща эти три гения разработали план разгрома русских. Армия насчитывала в своем составе три корпуса, а также иррегулярную курдскую конницу. 11-й корпус должен был атаковать отряд в лоб, отвлекая его от тайного обходного маневра 9-го и 10-го корпусов. Те сначала сокрушали Ольтынский отряд генерал-майора Истомина, стоявший на правом фланге частей генерала от инфантерии Берхмана. А потом отважным маршем окружали главные силы русских, захватывая Сарыкамыш в их глубоком тылу и отрезая пути к отступлению. Канны, Танненберг, тушите свет!

План был смелый и имел шансы на успех. Однако его авторы не учли ряд важных обстоятельств. Во-первых, уже выпал снег. В местности, где мало дорог и все они плохие, это имеет существенное значение. Во-вторых, управлять корпусами в горах, куда телефон не протянешь, а искровой телеграф[34] не работает, очень трудно. В-третьих, ударила такая стужа, что потери в личном составе от обморожения соперничали с боевыми потерями. И в-четвертых, самое главное: Энвер-паша и его советники-михели не учли мужества русских солдат и их командиров.

Глава 3

Сарыкамыш

10 декабря 1914 года Николка сидел в своей комнате в офицерском флигеле Елисаветпольских казарм площадью в семь с половиной квадратных саженей[35] и грустил. Его полтораста шестой полк сражался в горах, а он устроился как в мирное время. Команду пешей разведки, понесшую значительные потери при обороне Ардосской позиции, вернули в Сарыкамыш на отдых и пополнение. 156-й полк стоял тут перед войной и успел выстроить себе хорошие теплые казармы. Даже с храмом Святого архистратига Михаила! Поручик приходил в себя после воздушной контузии – в бою за Джилигельские высоты шрапнельный стакан пролетел в аршине от него и сбил с ног горячим воздухом. Николка оглох на левое ухо (через неделю слух восстановился), получил ожог щеки (уже подживала), и после физических нагрузок его мотало (с этим было хуже всего, слабость не проходила). Сутки поручика рвало желчью, но потом отпустило. От его прежней команды в пятьдесят шесть человек после боев уцелело тридцать. Их прикрепили к нестроевой роте, охранявшей цейхгауз и казармы, и велели набираться сил. Лыков-Нефедьев удостоился чести встречать государя, который 1 декабря прибыл с коротким визитом в Сарыкамыш. Царь вручил нижним чинам Георгиевские кресты. В команде пеших разведчиков награду получил только один человек – Антон Золотонос, за пленение юзбаши из мектебли[36]. После Сарыкамыша Его Величество отчаялся на смелый шаг – поехал в русский Меджингерт, чуть ли не на позиции передового отряда, где благодарил войска за храбрость. Он раздал за полдня тысячу с лишним Георгиевских крестов. Потом выяснилось, что курды следили за его поездкой с вершин гор, но не решились напасть…

Венценосец уехал обратно в Карс, бои на фронте вроде бы как затихли, Николай застрял в тылу. Сын даже сумел отослать отцу в Петроград целый ящик отличной хурмы. Тот, выполняя наказ своего учителя Павла Афанасьевича Благово, закусывал ею коньяк.

Но скучать особенно было некогда. Выпал снег, ударили морозы ниже двадцати градусов, и в таких условиях приходилось вести дальнюю агентурную разведку. Смельчаки армяне из 4-й добровольческой дружины прокрадывались в тыл ударных турецких корпусов. Их рейды были чрезвычайно опасны: с началом войны османы и особенно курды начали беспощадный террор против армянского населения. Лыков-Нефедьев сам за сторожовку[37] не ходил: мешала контузия. Тут дай Бог добраться до офицерской кухни и не упасть… К тому же образ Ашота Тер-Егизар-оглы не годился в новых обстоятельствах, а на создание другой легенды требовалось много времени.

Николай перечитал свой рапорт капитану Драценко, исполняющему обязанности начальника разведывательного отделения штаба Кавказской армии. 9-й корпус, так упорно дравшийся с русскими, снят с Ардосских позиций, его сменил свежий 11-й силами в 45 батальонов. По непроверенным сведениям, на правом фланге Ольтынского отряда османы создают группировку с участием саперов и артиллерии. Предположительно, это 30-я и 32-я пехотные дивизии плюс средства усиления. Конный отряд Фехти-бея выдвинулся к Кепри-кейскому мосту. 10-й корпус вообще пропал… Что это значит, пока не ясно. Но маневры противника наводят на нехорошие мысли. Отряд генерала Истомина, прикрывающий Ольты, слабый: всего восемь с половиной батальонов пехоты, семь сотен казаков, саперная рота и армянская дружина. А позади них Сарыкамыш – главная тыловая база всего фронтового участка. Здесь кончаются железная дорога с шоссе и сосредоточены большие запасы военного имущества. Поручик вчера доложил свои соображения самому генералу Берхману, приехавшему на один день с линии фронта лечить флюс. Мол, хорошо бы подкрепить Истомина, да и гарнизон селения. Начальник Сарыкамышского отряда процедил сквозь зубы:

– Мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы… Поручик, вы же знаете, что лишних солдат у меня нет, две трети всех кавказских войск услали на Западный фронт. Займитесь делом и не мешайте начальству.

Лыков-Нефедьев действительно знал, что с началом кампании лучшие части с Кавказа перебросили в помощь западному направлению. 2-й и 3-й корпуса – цвет Кавказской армии – воюют сейчас с германцами. Но зачем же про Наполеона? Георгий Эдуардович Берхман хоть и принадлежал к лифляндским дворянам, но всю службу провел здесь. Даже родился в дагестанском ауле. Был начальником штаба Кавказского военного округа, должен бы понимать значение секретной информации. Войну Берхман начал корпусным командиром. Неужели строевая служба так меняет мышление? Строевики признают лишь один вид разведки: послать казаков, лучше под командой офицера, «осветить местность». И все. Но что может увидеть такой разъезд? Только ближайшие к нему позиции врага. А тыл, тем более дальний? Туда казаки не проберутся. Нужны ходоки, такие, которых обучил поручик Лыков-Нефедьев. Однако полные генералы редко слушают поручиков[38].

Николка не стал падать духом. Драценко – любимец Юденича и сумеет дать Берхману совет сверху, от имени высокого начальства. Пусть-ка тогда его высокопревосходительство попробует ляпнуть про Бонапартия… И поручик продолжил свой рапорт.

Из сеней раздался шум и вошел денщик, Герасим Тупчий:

– Ваше благородие, я обед принес.

– Поставь на печку. Что там?

– Суп харчо и котлета с перловой кашей.

– Опять? – рассердился офицер. – Не хочу. Сколько можно перловкой терзать?

Тупчий, заботливый и расторопный, ответил:

– Ваше благородие, а доктора велели вам много кушать. Чтобы, значит, поправиться. А то без вас война закончится и ордена не дадут.

Герасим очень хотел, чтобы его начальнику вручили Георгиевский крест, настоящий, офицерский. Это была его идея фикс, и поручик смирился:

– Ладно… Подай умыться.

Тут денщик выдал одну из своих заготовленных фраз:

– Медведь не умыватца, а народ боятца.

– Остряк… У нас кахетинское осталось?

– Так точно. Принести?

– Полстакана, не больше. Для аппетита. И тушетский сыр.

На этих словах денщик вставил очередную деревенскую присказку:

– Аппетит – не жевано летит.

Начальник команды скривился, но промолчал. Герасим был из крестьян Сергачского уезда Нижегородской губернии и принес с собой в нестроевую роту кучу сельских прибауток. Приходилось их терпеть, имея в виду легкий характер денщика и его преданность. Последняя была испытана в боях: когда Николая шарахнула контузия, Тупчий под обстрелом на себе вытащил его из оврага и донес до перевязочного пункта.

Едва поручик успел пообедать, как в дверь постучали и ворвался младший унтер-офицер Золотонос. Он принес с собой не только волну холода, но и дикую весть:

– Ваше благородие, беда! Янычары взяли Бардуз!

– Как взяли Бардуз? – растерялся Лыков-Нефедьев. – Что ты несешь, опомнись! До него отсюда всего восемнадцать верст.

– О чем и речь, – без разрешения шлепнулся на табурет унтер. – До наших главных позиций на Ардоссе – шестьдесят. А до прорвавшейся колонны – восемнадцать. Ну дела…

– Откуда сведения? – продолжал не верить офицер. – Сорока на хвосте принесла?

– Фуражиры прискакали охлопью, обрезав постромки[39].

– Куда прискакали?

– В Верхний Сарыкамыш, час назад, – пояснил Антон. – Оттуда сразу к нам, на доклад генералу Воропанову. Говорю же: беда. Сведения правдивые. Надо драпать, пока не поздно.

– Что значит «драпать»? Георгиевский ты кавалер… А база? А склады с военными запасами? Там этих гололобых, может, одна рота, а ты панику навел.

Унтер-офицер с грустным видом выслушал и ответил:

– Турок там до черта, и пехота, и артиллерия, и даже сувари[40]. Эти самые опасные, сволочь: через час могут уже быть здесь.

Начальник команды вскочил:

– Герасим, одеваться! А ты, Антон, покрутись тут, понюхай, чем пахнет. Потом жди меня в казарме, с людьми: пускай все приготовятся к походу.

– Так, значит, отступаем к Карсу? – обрадовался Золотонос.

– Отставить отступать! Будем оборонять Бардузский перевал. Я иду к Воропанову за приказанием.

С Бардузского перевала вела из турецких пределов к котловине полуаробная дорога[41]. Она упиралась в селение Верхний Сарыкамыш, от которого до главного пункта оставалось всего шесть верст.

Генерал-майор Воропанов, начальник 2-й Кавказской стрелковой бригады, являлся комендантом гарнизона. Человек нерешительный, вялый, грубый с подчиненными, он плохо был подготовлен к самостоятельным действиям в жестких условиях. А уж чего веселого! Наши войска далеко, селение брошено на произвол судьбы, сил для его обороны нет. А тут военного имущества на десятки миллионов рублей. Притом, если отдать туркам Сарыкамыш, как будут спасаться войска главного отряда? Им придется отступать шестьдесят верст по горам, враг начнет бить их в спину. А затем генералу Берхману нужно освободить селение, прорваться по шоссе на Карс и дуть по нему на север еще шестьдесят верст. Без патронов, без снарядов, с тысячами раненых и обмороженных? Это невозможно. Такой исход означает конец русской армии. Дорога на Карс и далее на Тифлис будет открыта, турки вырвутся на оперативный простор, в местности с преимущественно мусульманским населением. Ну уж нет!

Лыков-Нефедьев, превозмогая слабость, быстро шагал на Батарейную гору, где в казармах 155-го Кубинского полка находился гарнизонный штаб. Ему сразу стало ясно, что Золотонос прав. Селение охватила паника. Всюду бегали встревоженные люди, повозки спешно удирали по шоссе на север, туда же вразброд направлялись и пешие. Причем не только гражданские, но и военные, с оружием в руках! Поручик схватил одного такого бородача:

– Куда бежишь, солдат?

– А… ваше благородие, турок прорвался, через час будет здеся! Не желаю в плен попадать!

– А драться тоже не желаешь? У тебя винтовка, ты присягу давал. Какой роты?

Но бородач только глянул на него белыми от страха глазами, вырвался и побежал к шоссе. Догонять его у поручика не было ни времени, ни сил, и он направился в штаб.

К его удивлению, обстановка там напоминала ту, что Николай наблюдал на улицах селения. Генерал Воропанов, с такими же белыми глазами и трясущимися руками, говорил столпившимся вокруг него офицерам и чиновникам:

– Срочно грузите в вагоны денежные запасы казначейства, государственные регалии, архив и…

Он запнулся, соображая.

– …женщин и детей, – подсказал кто-то.

– Да, их тоже.

– И раненых, – веско произнес незнакомый черноусый полковник.

– Раненых? – переспросил генерал-майор. – Да, их грузите после казначейства.

Вперед выступил начальник госпиталя:

– Ваше превосходительство, у меня три тысячи раненых и две с половиной тысячи обмороженных. Как же я их эвакуирую? На чем?

Воропанов стал затравленно озираться, будто хотел услышать от кого-то нужный совет. И неожиданно получил его. Полковник заявил все так же веско:

– Разрешите, я займусь обороной селения. А вы, ваше превосходительство, организуйте эвакуацию. Только сперва людей и лишь потом кассу.

– А вы кто такой, собственно?

– Начальник штаба Второй Кубанской пластунской бригады полковник Букретов Николай Адрианович. Еду на фронт принимать должность после отпуска по болезни.

– Что же вы предлагаете? – приободрился комендант.

– Собрать наличные силы и попробовать удержать Бардузский перевал.

– Да нету этих сил…

– Поищем и найдем, главное, не впадать в панику.

Генерал услышал в словах полковника упрек и хотел уже обидеться. Но вспомнил, что тот готов взять на себя самое трудное, и передумал:

– Хорошо, поручаю вам оборону. А я сожгу военные припасы.

Букретов настойчиво возразил:

– Считаю преждевременным лишать армию боевого снаряжения. Турки еще не здесь.

Чувствовалось, что полковник человек твердый и готов воевать до конца.

– Э…

– В первую очередь, ваше превосходительство, следует известить о прорыве противника командующего отрядом генерала Берхмана. И получить от него приказания.

– Да, я сейчас же займусь этим, – охотно согласился комендант. – А вы действуйте, господин полковник. Назначаю вас своим помощником по строевой части, пока что устно. Я на вас надеюсь.

С этими словами Воропанов повернулся и ушел. Оставшиеся повели себя по-разному. Некоторые тоже разбежались кто куда, а некоторые – сплошь военные – окружили полковника. Тот обвел офицеров насмешливым взглядом:

– Слышали? Их превосходительство на нас надеется. А сам сейчас схватит факел и побежит палить склады… Итак, слушайте приказ.

Все подтянулись.

– Доложите, кто вы и какими силами располагаете. Конкретно, сколько людей можете отправить на оборону перевала. Быстро, четко, по-военному.

Букретов поручил ближайшему прапорщику записывать полученные сведения. Скоро перечень наличных сил был составлен. Он оказался куцым. В Сарыкамыше находились:

– два взвода 155-го Кубинского пехотного полка, оставленные для охраны казарм и цейхгауза (90 штыков);

– нестроевая рота 156-го Елисаветпольского полка (216 человек) и его же команда пешей разведки (30 человек);

– две добровольные армянские дружины (420 человек);

– железнодорожный эксплуатационный батальон (1000 человек);

– кадры 1-го Кавказского корпуса, направленные в тыл для формирования частей 2-го Туркестанского корпуса (2370 штыков при 16 пулеметах и 2 мортирных орудиях);

– 150 кубанских казаков;

– артиллерийский взвод 2-й Кубанской батареи (2 орудия).

Всего 3856 воинских чинов и 420 добровольцев. Им предстояло защитить полевой госпиталь (400 человек персонала и 5500 раненых и обмороженных), а также 3000 населения – армян, осетин, греков и русских молокан. И военные склады.

Букретов действовал энергично и заряжал своей уверенностью подчиненных. Узнав, что Лыков-Нефедьев командует разведчиками, он приказал ему послать своих людей на Бардузский перевал и выяснить силы и намерения противника. Следом за разведкой полковник обещал выдвинуть пешую колонну из кадров 1-го корпуса и армянских дружинников. Остальным было велено готовить оборонительные позиции в Верхнем Сарыкамыше (он же Черкес-кей).

Николай откозырял и отправился к своим людям. Полковник ему понравился: такой не побежит, смазав пятки салом, от одного лишь слуха о противнике. Под руководством этого человека поручик готов был служить хоть всю войну. Но сначала надо доказать, чего ты сам стоишь… Поэтому, придя в команду, Лыков-Нефедьев объявил, что двадцать человек немедленно верхами едут с ним к перевалу на поиск противника. Команда только считалась пешей, на самом деле она имела собственных коней. Причем самой лучшей для здешних мест породы – куртинских. Маленькие, невзрачные, в горах они ловко пробовали камни ногой, прежде чем сделать шаг, и никогда не падали.

Золотонос ахнул и прошептал ему на ухо:

– Николай Алексеевич, вы еле ходите. Как же в бой? Какая вам разведка? Позвольте, я ее возглавлю.

– Антон, брысь под лавку! Я офицер. Как посылать людей на такое дело и не идти вместе с ними?

В результате уже через четверть часа два десятка храбрецов на рысях устремились вверх по дороге.

В Черкес-кее они увидели лишь пустые улицы. Кто не убежал, тот попрятался. К вечеру разведчики добрались до перевала. Снега тут было по пояс, и хорошо: враг замучается тащить артиллерию.

Гелевердинцы спешились и заняли позицию на верхней точке перевала. Внизу было пусто, до самого Бардуза. Солдаты укутались в бурки, насыпали перед собой небольшие сугробы и принялись ждать. Но в этот день противник так и не появился. Заслону пришлось ночевать в снегу. Когда стало ясно, что бой отложен, русские спустились в Черкес-кей, запасли дров и разожгли костры за скатом, чтобы не видел противник. Лыков-Нефедьев отослал к Букрееву первое донесение: «Занял перевал, противника пока нет».

На следующий день сперва было тихо, и посыльный успел вернуться в команду. Однако к полудню Николай разглядел в бинокль, как на окраину Бардуза стала выходить густая колонна пехоты с артиллерией. Ого! Не менее полка, и это лишь те, кто на виду. Турки стояли в походных порядках и кого-то ждали. До них было восемь-девять верст. А светового дня еще несколько часов. Если они выступят сейчас, то успеют захватить перевал, поскольку два десятка винтовок не смогут их остановить.

Лыков-Нефедьев написал новое донесение Букрееву: «Вижу противника силами более полка, с горной батареей. Готовятся выступать. Со мной восемнадцать человек. Жду распоряжений». И отослал девятнадцатого в Сарыкамыш.

Началось напряженное ожидание. Турки не любят воевать ночью. К вечеру подойдет наш отряд. Или – или… Что сделает старший турецкий начальник? Николка на его месте послал бы вперед конный разъезд, выяснить обстановку. Скорее всего, так албей[42] и поступит. Значит, надо приготовиться к приходу гостей. И встретить их так, чтобы никто не вернулся назад и не доложил, что на гребне русских всего ничего. Пугануть – пусть решат, что неверных там до шайтана и бой лучше отложить, атаковать утром.

Поручик отдал необходимые распоряжения. Его люди переоделись в белые маскировочные халаты и спрятались по обеим сторонам от дороги. Эти халаты приказал сшить сам Лыков-Нефедьев, из нижнего белья больших размеров второго срока, для чего выдержал сражение с каптенармусом. Рубахи с подштанниками распороли и приспособили носить поверх одежды. Получились куртки и штаны с завязками – вполне удобно.

Оставалось ждать – и при этом не замерзнуть до смерти. Турки же выказывали странную нерешительность и вскоре даже ушли обратно в село. Вот молодцы!

Только через час османы решились на разведку. Из села выдвинулся вверх конный разъезд. Николай пересчитал противников: двадцать четыре человека! И никого нельзя упустить.

Командир собрал подчиненных и сказал:

– Ребята! Двух первых надо взять живыми. Остальных уничтожить, так, чтобы ни один не ушел. Пусть думают, что нас много.

– Разрешите, мы с Роговцевым захватим языков, – обратился ефрейтор Титов, опытный и смелый человек.

– Разрешаю. Бейте в коней, когда всадники свалятся – вяжите. Остальные целят в тех, кто идет следом. Лабученко, спустись вниз на пятьдесят саженей. Дай им подняться к нам и следи, чтобы никто потом мимо тебя не проскочил обратно. Хвост разъезда я беру на себя.

Солдаты разошлись по местам. Николай вставил в маузер отъемный магазин на двадцать патронов. Надо снять четверых… Хорошо бы шестерых, но это невозможно. Лабученко лучший стрелок в команде, он в случае необходимости справится и с двумя. Так… Молитесь, ребята… Самое удивительное: как только разъезд начал подниматься на перевал, у Николая перестала болеть голова и в теле появилась прежняя сила, какая было до контузии. Чудеса! Смертельная угроза заставила организм мобилизоваться. Отец рассказывал о таком, но сын испытал на себе впервые.

Николка закутался в простыню, сжал в руке маузер и приготовился. Стук копыт доносился снизу. Как там отец? Как брат Павлука? Как Настасья, как сын Ванечка? Хорошо бы уцелеть…

Копыта стучали уже совсем рядом. Николай считал про себя. Когда мимо проехал двадцать четвертый всадник, он сбросил бурку вместе с простыней и поднялся. Темные фигуры в наступающих сумерках были хорошо видны. Поручик навел маузер в спину заднего и нажал на спуск.

Тут заговорили сразу семнадцать винтовок. Лошади хрипели, поднимались на дыбы, всадники сыпались на землю как горох. Елисаветпольцы били в упор и не давали пощады. Уже через минуту все было кончено. Лыков-Нефедьев расстрелял половину обоймы и снял-таки пятерых. Шестой промчался мимо – поручик едва увернулся от сабельного удара. Припав на колено, он хотел поразить врага, но его опередил Лабученко.

Потом все стихло. Николай побежал в голову разъезда:

– Титов, как у тебя?

– Порядок, ваше благородие, – ответил ефрейтор, поднимая за ворот пленного. – Целенький.

– А у меня покоцанный, но жить будет, – толкнул к командиру свою добычу Роговцев.

Тут снизу пришел Лабученко, ведя трофейную лошадь в поводу:

– Ваше благородие, это вроде бы Двадцать девятой дивизии аскеры. Я солдатскую книжку забрал – вот.

Чунеев глянул в бумаги – действительно, 29-я. Старая знакомая, из 9-го армейского корпуса. Вот кто, стало быть, на них наступает. Надо доложить полковнику Букрееву. И пленных отослать, срочно.

Короткая схватка на перевале закончилась в пользу русских. Двадцать два аскера сложили головы, двое попали в плен. У разведчиков оказался один легкораненый. В результате в Сарыкамыш направились он и Лабученко, конвоируя «языков». Пленные были деморализованы после такого сокрушительного поражения и вряд ли решатся напасть безоружными на конвой. А ослаблять заслон Лыков-Нефедьев опасался.

Так они и провели ночь: горсть храбрых разведчиков полтораста шестого полка под рукой своего командира. Главные части турок были потрясены гибелью сильного разъезда, из которого не вернулся никто. Целая дивизия не решилась атаковать перевал, полагая, что его охраняют многочисленные русские батальоны. Николка даже сумел поспать по-заячьи, урывками, вполуха.

За час до полуночи с севера пришел сводный отряд наших войск. Им командовал опытный штабс-капитан. Посмотрев на трофеи и выслушав доклад поручика, он приказал ему отвести своих людей в Черкес-кей и отогреться. Разведчикам действительно требовался отдых в тепле – за двое суток они сильно продрогли цыганским потом.

Однако уже утром Лыков-Нефедьев поднялся обратно на перевал. Там шел упорный бой, вниз бесконечным потоком ковыляли раненые. Сводный отряд истекал кровью. Он бился с дивизией, у которой имелась артиллерия. Силы были неравны, а главное – случайно соединенные части не знали друг друга, боевое слаживание отсутствовало. И защитникам перевала пришлось отступать. Они с трудом оторвались от противника, заняв оборону на окраине Верхнего Сарыкамыша и на высоте Воронье гнездо. Турки продолжали давить, но вроде бы накал боя спал. Не то вражеский командир понес потери и решил дождаться подкреплений, не то атакам мешал глубокий снег. Так или иначе, начальник 29-й дивизии имел победу в руках, но упустил ее. Если бы в тот день, 12 декабря, он продолжил натиск с прежней настойчивостью, к ночи оба Сарыкамыша были бы им взяты.

Николка со своими людьми составил местный резерв сводного отряда. Разведчики расположились в саклях в ожидании приказа. Теперь они собрались все вместе – те, кто остался в казармах, присоединились к команде. А поручик утром взял свою винтовку, подсумки с носимым запасом[43] и отправился в цепь. Он тогда не знал, что произошло в больших штабах, и всерьез готовился умереть. Ему казалось, что дело безнадежно. Не знал и комдив 29-й дивизии Алиф-бей, к чему приведет его нерешительность…

Дело в том, что в штаб Сарыкамышского отряда прибыли фактический командующий Кавказской армией генерал от инфантерии Мышлаевский и начальник штаба генерал-лейтенант Юденич. Отряд воевал с превосходящими силами 11-го турецкого корпуса, и Берхман зачем-то гнал свои войска вперед. Противник нарочно сковывал его боем, чтобы Берхман не бросил часть сил на помощь Сарыкамышу. Так тот еще вздумал наступать…

Мышлаевский отменил приказ об атаке Кепри-кейской позиции и велел изучить обстановку. Не надо ли помочь тыловой базе? Говорят, турки захватили Бардузский перевал. Берхман ответил, что он давно следит за обстановкой вокруг Сарыкамыша, но не считает ее угрожающей. Снег так глубок, а дороги в Соганлуге[44] столь ужасны, что лавашники[45] застрянут в горах со своими ордами.

Уже потом выяснилось, что начальство прошляпило наступление турок по стечению обстоятельств. За два дня до атаки 1-я Кавказская казачья дивизия генерала Баратова захватила в плен турецкого офицера. И тот рассказал, что в армию прибыл сам Энвер-паша, чтобы возглавить наступление на Сарыкамыш. Пленного отправили в штаб Берхмана, но казакам не хотелось сопровождать его по горам. И они просто зарубили «языка» за первым поворотом. А штаб дивизии не продублировал сообщение турка в штаб корпуса; решили, что тот сам все расскажет на допросе в вышестоящем штабе… Поэтому генерал Берхман и не реагировал на очевидные сигналы об опасности.

По счастью, генерал Юденич был другого мнения о противнике и о местности. Он убедил Мышлаевского отправить на помощь гарнизону подкрепление, и срочно. Туда был послан 18-й Туркестанский стрелковый полк, причем первый его батальон – на подводах, для скорости.

13 декабря этот батальон, проведя в дороге всю ночь, прибыл в Сарыкамыш и с ходу вступил в бой. Одновременно из Карса последним эшелоном успели проскочить 200 прапорщиков, только что выпущенных из военных училищ, и пулеметная команда 2-й пластунской бригады. Эти жалкие подкрепления тем не менее позволили Букретову продержаться еще день.

Селение расположено в котловине, ограниченной с севера хребтом Турнагель, с юга – Лысой горой (отрог Суруп-Хача), с запада – хребтом Чемурлы-даг и с востока – Артиллерийской горой. Между последней и Турангелем имеется узкое ущелье, выводящее на Карское плато. От Чемурлы-дага другое ущелье ведет на Хандеринский перевал и далее на Кара-урган, к государственной границе. На восток за Артиллерийской горой имеется большая Али-Софийская долина. А у подножия южных скатов Турнагеля стоят две сопки: Орлиное гнездо и Воронье гнездо.

Само село лежит в южной окраине котловины. В мирное время в нем квартировали два пехотных полка 39-й дивизии: 155-й Кубинский и 156-й Елисаветпольский, а также 2-я Кубанская казачья батарея. Казармы гелевердинцев размещались на восточной окраине, у выхода в Али-Софийскую долину. Кубинцы устроились на лесистом скате Лысой горы. Возле подошвы Орлиного гнезда находились железнодорожная станция и вокзал. У входа в восточное ущелье, возле железнодорожного и шоссейного мостов особняком стояла казарма нестроевой роты елисаветпольцев. Между Сарыкамышем и строениями 155-го полка высилась Батарейная горка, занятая гарнизонным храмом и казачьими казармами. Все это пространство необходимо было оборонять слабыми силами гарнизона.

Прибывший утром туркестанский батальон занял северную окраину Черкес-кея, или Верхнего Сарыкамыша, а ополченские дружины и другие регулярные пехотные части – обе сопки и часть Артиллерийской горы возле мостов. Мортиры поставили к двум казачьим пушкам, на Батарейную гору.

Атака турецкой дивизии на наши позиции началась рано утром. Вражеская пехота смело атаковала оба гнезда – Орлиное и Воронье, и Верхний Сарыкамыш. Завязался сильный огневой бой. Наши части оказали достойное сопротивление, и османы откатились обратно за опушку зализывать раны. Вскоре атака повторилась с удвоенной силой. Врагу удалось захватить несколько улиц на северной окраине села. Одна османская батарея выскочила было на открытые позиции, полагая, что у русских нет артиллерии, – и была тут же сметена пушкарями с Батарейной горки… Столь упорное сопротивление озадачило командира атакующей дивизии. Алиф-бей решил, что за ночь русские получили подкрепление, и остановил атаки. Он решил дождаться подхода главных сил 9-го корпуса.

Результат этого напряженного дня был для русских ужасен. Оборонявшиеся войска потеряли половину состава! А резервов не было совсем… Если бы беи с пашами проявили настойчивость, не устоять бы обоим Сарыкамышам. Но храбрость русских, большие потери и преувеличенная оценка сил противника испугали турок. И они снова, второй день подряд, не довели дело до конца.

Поручик Лыков-Нефедьев уцелел в бою, как ему казалось, случайно. Он находился в цепях туркестанцев, выдержал четыре атаки и извел в своей стрелковой ячейке все 180 патронов. Винтовка раскалилась и обжигала руки. Деревяную ствольную накладку покоробило. Вначале Николай еще считал уничтоженных им противников, выбирая офицеров и младших командиров. Но потом сбился со счета. Голова горела, мысли путались; казалось, пришел конец молодому поручику. Рядом умирали солдаты, цепь редела. Аскеры вот-вот должны были ворваться в окоп и прикончить всех, кто еще сопротивлялся. Они шли волнами с полным презрением к смерти; казалось, им нет числа. Однако, когда их трупы образовали невысокий вал, мешавший стрельбе, сдали нервы и у турецких храбрецов.

В котловине разверзся ад. Блеяние шрапнелей, треск рвущихся гранат, таканье пулеметов, нежно-жалостливый посвист пуль наполнили воздух. Люди гибли ежесекундно, но на место выбывших турок приходили новые, а наши, кто встал в цепь, держались до конца – им замены не было.

Николай успел не только повоевать в окопах. Когда справа от него османы ворвались в улицы Черкес-кея, он сбегал за своей командой и повел ее на штурм. Стрелять уже было нечем, стороны столкнулись в рукопашной. Заколов рослого капрала, оглушив прикладом второго, поручик совсем очертенел. Он бросил пустую винтовку, взял в правую руку шашку, а в левую кинжал и попер вперед, не озираясь и не ища подмоги. Будь что будет! Уже потом, к вечеру, немного придя в себя, офицер понял, что его солдаты не бросили командира, а охраняли, помогая отбиваться. Могучий Золотонос один уложил троих, которые пытались пленить поручика. Не повезло ребятам – надо было убегать… Но и разведчикам сильно досталось.

Уже ночью Лыков-Нефедьев явился в штаб гарнизона и доложил Букрееву:

– От команды уцелело четырнадцать человек. Жду дальнейших распоряжений.

Полковник положил ему руку на плечо:

– Все понимаю и благодарю за службу, Николай Алексеевич. Мне рассказали, что перед вашей ячейкой чуть не взвод лежит. Хорошо стреляете?

– В мишени неплохо, Николай Адрианович, а в бою мысли путаются – не помню. Как наши дела? Когда наконец придет подмога?

Третий день штурма, 14 декабря, должен был стать последним, но за ночь к Сарыкамышу прибыли очередные подкрепления: 80-й пехотный Кабардинский полк и Запорожский казачий полк с конной батареей. Как старший в чине[46], командир кабардинцев полковник Барковский возглавил оборону селения. Букретов стал начальником левого боевого участка, от Верхнего Сарыкамыша до Орлиного гнезда. Центральный участок, от вокзала до моста, заняли туркестанцы и запорожцы. Правый, с Артиллерийской горой, достался кабардинцам с ополченцами и различными командами. У отряда даже имелся резерв: две сотни казаков.

Однако не только русские получили подкрепления. К 29-й дивизии подошли две другие: 17-я и 22-я. Весь 9-й корпус собрался в один кулак. А дивизии 11-го корпуса глубоким охватом перерезали железную дорогу на Карс у станции Ях-Баан. Селение оказалось полностью окружено и отрезано от главных сил.

Начальник обходного корпуса Хафыза Хаккы-бей, только что назначенный Энвер-пашой на эту высокую должность, подвел своего покровителя. Он увлекся преследованием маленького отряда генерала Истомина – очень уж хотел захватить пленных. И удалился от 9-го корпуса на 25 километров. Хоть железную дорогу его части и блокировали, но опаздывали к штурму русских позиций. Им пришлось возвращаться к месту главных событий всю ночь, с большими потерями в личном составе от обморожений.

Штурм 14 декабря стал самым мощным и самым кровавым для обеих сторон. Турки снова навалились на Верхний Сарыкамыш и едва не взяли его целиком. Три атаки были отбиты с большими для них потерями, но северная часть села прочно перешла к противнику. Кабардинцы, устоявшие вчера, сегодня сумели удержать лишь несколько южных улиц. Середина несколько раз переходила из рук в руки и осталась за османами. Они атаковали сверху вниз, с высот в котловину, и поэтому имели огневое преимущество, а позиции наших войск видели как на ладони. По счастью, атаковал лишь один корпус, 9-й, который еще во время марша в горах лишился трети своей численности. А 10-й только пробивался ему в подмогу…

Николай принял бой в составе туркестанцев, оборонявших вокзал. Как потом выяснилось, это был самый страшный участок. Опять оставалось лишь удивляться, как поручик выжил. Один из батальонов 18-го стрелкового Туркестанского полка погиб в полном составе, а во втором не осталось ни одного кадрового офицера[47]. Роты возглавили прапорщики, только что приехавшие из Тифлиса и попавшие в мясорубку. Лыкову-Нефедьеву было приказано заменить убитого командира восьмой роты. Туда же влились его оставшиеся четырнадцать разведчиков.

Турки лупили из пушек не переставая. Звуки их выстрелов состояли как бы из двух слогов. Сначала долетало «ба!», а через секунду – «тум!». Солдаты смеялись: янычары Батум хотят! Русские выстрелы тоже звучали в два слога, но без паузы – «траб-зон!». Наши шутили: а мы хотим Трапезунд. Даже в смертельной свистопляске людей не оставляло чувство юмора…

К вечеру вокзал был весь завален телами как атакующих, так и обороняющихся. Николай лично сопроводил в госпиталь раненого Золотоноса, которому прострелили обе ноги. Из его людей остались в строю лишь двое: ефрейтор Титов и рядовой Тупчий. Сам начальник команды пропах порохом и мелинитом, как Казанский пороховой завод; его шинель была простреляна в трех местах. На правом плече саднило пулевое касательное ранение, а на левом – штыковое касательное. За эти дни поручик столько раз мог погибнуть, что нервы его зачерствели и пропал страх смерти. Патроны к маузеру давно кончились, и он теперь не расставался с винтовкой. Благо огнеприпасов к трехлинейкам на складах имелось огромное количество.

Хуже было с провиантом. Больных и раненых в госпитале насчитывалось больше, чем стрелков в боевых порядках. Пришлось уменьшить хлебную дачу до фунта, а мясную – до 1/5 фунта[48]. Это притом что суточный солдатский паек составлял по хлебу 2 фунта и 48 золотников, а по мясу – полтора фунта[49]. Гарнизону грозил голод, если осада затянется. Появились и «внутренние враги» – так солдаты называли вшей.

Николай вспомнил рассказы подполковника Тотьминского, как боролись с голодом и цингой в Порт-Артуре. Там людей выручало наличие морского залива, в котором можно было ловить рыбу. Собственно, уловистых было всего две: молодые акулы и рыба-сабля. Обе они надоели гарнизону до чертиков. Еще выручали контрабандой китайцы. Если у офицера имелись деньги, он до самой сдачи крепости мог позволить себе деликатесы: французские вина, паштеты и сыры. Дороже всего обходился чеснок, как противоцинготное средство, – 300 рублей за пуд! В Сарыкамыше о таком не приходилось мечтать. Правда, котловину с запада на восток пересекала небольшая речка, в которой водилась форель, но зимой ее не поймать…

Всю ночь с 14 на 15 декабря шел снег, жесткая крупа била в лицо, сыпалась за ворот, видимость на сторожовке была почти нулевая. В горах сильный ветер сдувал снег с перевалов в лощины, и там намело сугробы высотой в две сажени. Плюс холод ниже двадцати градусов. Нашим в саклях было еще куда ни шло, а бедные османы, севшие на Турнагельских высотах, поморозились. Выручало то, что горы здесь густо поросли сосной – большая редкость в Восточной Анатолии, и топлива для костров имелось вдоволь. Страдали ночные караулы, вестовые и госпитали. У аскеров началась охота за русскими валенками. Она стоила жизни многим, но ведь и мороз не знал пощады. К утру на постах боевого охранения с обеих сторон были найдены многочисленные трупы замерзших часовых.

Ночью сквозь горы пробился 155-й Кубинский полк и занял свои казармы на окраине селения. Его пехоту подкрепили два орудия туркестанских стрелков. Вообще артиллерии у противника было впятеро больше, чем у русских, и это очень осложняло жизнь обороняющимся.

Весь день 15 декабря противник не атаковал, а лишь вел артиллерийскую перестрелку. Видимо, вчерашний штурм дорого ему дался. Наш гарнизон воспользовался передышкой и заметно усилился. Подошли Кубанская пластунская бригада, тяжелый артиллерийский дивизион и 154-й пехотный Дербентский полк. Теперь Сарыкамыш защищали 21 батальон пехоты и 7 сотен конницы. Начальство над ними принял, как старший в чине, командир пластунов генерал-майор Пржевальский.

Казалось бы, дела налаживались, но именно в этот день у генерала Мышлаевского окончательно сдали нервы. Узнав, что железная дорога на Карс перерезана, он ударился в панику. Командующий армией решил, что Сарыкамыш теперь не удержать. И приказал находящимся там войскам сжечь склады со всем содержимым, после чего пробиваться на север. Еще Мышлаевский разделил силы основного отряда на два корпуса: собственно 1-й Кавказский генерала Берхмана и вновь созданный Сводный, во главе которого он поставил Юденича. Корпусам он тоже велел отступать. Затем профессор военного искусства уселся в автомобиль и по патрульной дороге[50] через Каракурт и Кагызман драпанул в Тифлис «для организации обороны Закавказья». С тех пор в русской армии его звали не иначе, как «панический генерал». Спустя время Мышлаевского тихо вывели в отставку, как говорили в войсках, с пенсией и халатом…

Как назло, в этот же день к Сарыкамышу прибыл Энвер-паша со своими михелями и лично возглавил операцию по штурму селения. К месту сражения подошли еще две турецкие дивизии 10-го корпуса – 30-я и 31-я. Теперь уже пять дивизий готовились к атаке русских позиций…

Утро 16 декабря началось атакой со стороны Али-Софии пехоты Хафыза Хаккы-бея. Одновременно с Турнагельских высот помчались вниз аскеры Исхан-паши[51]. В полную силу заговорила мощная турецкая артиллерия. Кабардинцы, переброшенные под Али-Софию, не удержались и начали пятиться. На каждого русского приходилось шесть врагов! Вдруг, не дойдя немного до казарм Елисаветпольского полка, обескровленные, казалось, роты повернулись к врагу лицом и перешли в стихийную контратаку. И штыками погнали численно превосходящего их противника обратно, вплоть до бригадного стрельбища. Лишь слабость полка после стольких боев не позволила кабардинцам закрепиться на новых позициях.

Турки попеременно давили с двух сторон: то на Верхний Сарыкамыш, то на главный. После отступления от Елисаветпольских казарм они навалились на Орлиное гнездо и железнодорожный мост. Три подряд атаки кончились ничем.

После полудня вражеские дивизии вновь кинулись к казармам и едва их на этот раз не взяли. Кабардинцы опять медленно отступали. Линия фронта стала вогнутой, и это неожиданно помогло русским. Шедшие клином турки попали под перекрестный огонь с флангов и были сметены им. Кто уцелел, бежал обратно в лес.

Наконец стемнело. Казалось бы, поле боя опять осталось за русскими. Но Энвер-паша не дал своим войскам отдыха, а послал в ночную атаку. Возможно, это был самый драматичный эпизод всей обороны. В ночи колонна османов неожиданно ворвалась в Сарыкамыш, захватив весь вокзальный участок. Командир кабардинцев храбрый полковник Барковский был убит. Начальник участка полковник Кравченко повел свой небольшой резерв в контратаку, но тоже погиб[52]. Аскеры дошли до середины села, и тогда Пржевальский спустил на них два батальона своих пластунов.

Николай Лыков-Нефедьев в эту минуту в очередной раз прощался с жизнью. Покоптил небо, ну и валяй себе в ящик… Он остался один к моменту внезапной вылазки противника. Поручика загнали в дом на главной улице и ломали дверь. Он отстреливался из-за печки и тем удерживал врага. В подсумке лежали две последних обоймы. Есть еще шашка и кинжал, а дальше все… Сдаться? В таком горячем бою пленных не берут, особенно гололобые. Выскочить через двор и бежать огородами? Пожалуй, единственный шанс.

Тут с улицы послышалось мощное «ура!», враз перекрывшее «алла!». Аскеры, увлеченно ломавшие дверь, бросились наутек. Николка припал к окну. Сил у него больше не осталось, он просто наблюдал. Мимо него промчались пластуны. В расстегнутых полушубках, ловкие, с отважными лицами, с каким-то особенно устрашающим гиканьем, они гнали турок как стадо баранов, прикалывая замешкавшихся штыками. Кто успел войти в селение, были перебиты. «Лампасная пехота»[53] показала себя во всей красе. Наступавшие следом новые батальоны османов, увидев такую картину, повернули назад. В итоге Сарыкамыш был освобожден, враг закрепился только в помещении казармы нестроевой роты гелевердинцев, расположенной у железнодорожного моста. Еще несколько рот низама укрылось в лесопильных складах между Кубинским лагерем и станцией. Но утром они выкинули белый флаг. Засевшие в казарме тоже сдались после того, как их обстрелял наш мортирный дивизион.

После этого Пржевальский занялся Верхним Сарыкамышем, значительная часть которого отошла к противнику. Командир саперов полковник Нагорский заминировал самую значительную постройку и взорвал ее. Большинство аскеров погибло, а те, кто уцелел, сложили оружие вместе со своим полковым командиром.

Бои последних двух суток, особенно окончившаяся катастрофой ночная атака, сломили дух наступающих. Появление у русских дивизиона тяжелой артиллерии стало неприятным сюрпризом. Турки пали духом. У них закончился провиант – взяли только на дорогу, а остальное рассчитывали пополнить на складах Сарыкамыша. Плохое обмундирование привело к большому числу обмороженных. Небоевые потери почти сравнялись с боевыми. Конский состав остался без фуража, и лошади от голода отгрызали друг другу хвосты…

Один только Энвер-паша не унывал и желал продолжить штурм. Он не знал, что творилось в Меджингерте, в штабе Сарыкамышского отряда.

Как только Мышлаевский умчался прочь на резвом авто, Юденич вступил в разномыслие с Берхманом. Тот был старше в чине и формально руководил операцией. Генерал от инфантерии собирался выполнить приказ сбежавшего начальника, бросить Сарыкамыш на произвол судьбы и пробиваться со своим корпусом по патрульной дороге к Карсу. Генерал-лейтенант Юденич послал к нему с секретным донесением своего начальника разведки. В нем Юденич сообщал, что не отступит ни при каких обстоятельствах! Он отменил в своем корпусе приказ Мышлаевского и предложил Берхману поступить так же. То есть поддержать гарнизон Сарыкамыша и потом разделаться с зарвавшимся противником. Юденич разработал новую операцию, удивительную по своему замыслу: он решил окружить тех, кто окружил его. Умный и талантливый полководец понял, что силы вражеских корпусов на исходе. И пора переходить в контрнаступление.

18 декабря уже довольно поздно, в одиннадцатом часу, турки вновь ринулись в атаку из Турнагельского леса. Русская артиллерия их отбила с большими потерями, до огневого боя пехоты дело не дошло. Через час началась вторая атака и тоже была отражена одной лишь артиллерией. Казалось, османы выдохлись. Но затем с криками «алла!» они бросились на Верхний Сарыкамыш в третий раз. Вперед пошли густые цепи в синих шинелях и красных фесках. В этот момент из ущелья со стороны Износа выползло огромное облако и заволокло котловину. Туман был такой, что хоть режь его ножом! Видимость на четверть часа сделалась нулевой, пушки с обеих сторон замолчали. Но стали яриться винтовки и пулеметы. Русские вышли из окопов и атаковали противника. Вдруг они услышали стрельбу у себя в тылу. Один смелый табор[54] воспользовался случаем и прорвался к многострадальному железнодорожному вокзалу. С большим трудом резерву удалось перебить врага и освободить станцию. Из домов железнодорожников упрямых турок выкуривали до самого утра…

Когда туман рассеялся, наши пушкари увидели отступающие к лесу синие цепи и открыли им в спину бешеный огонь.

Больше в тот день активных действий не было.

Энвер-паша понял, что проиграл и надо спасать остатки 3-й армии. В ночь на 19 декабря он отослал в тыл все знамена и регалии и сам со штабом через Бардузский перевал отправился в 11-й корпус. Тот должен был активно атаковать отряд Юденича, чтобы два других корпуса успели выскочить из западни. Которую сами же себе и устроили…