Читать онлайн Алиса и нити забвения

Предисловие

Меня зовут Алиса Уитмур и я знаю, что значит оказаться в месте, где реальность и фантазия переплетаются до неразличимости. Где страхи принимают обличье кукол, а время течёт странно – словно нити, которые связывают всё вокруг, рвутся и снова затягиваются.

Эта история о том, как я шагнула в Кукольную комнату, встретила тех, кто потерялся там до меня, и как мы вместе боролись с тем, что хочет нас сломать и забыть.

Я приглашаю тебя войти в мой мир. Пожалуйста, будь осторожен, иногда прошлое может быть страшнее любого кошмара. Но если ты готов пройти этот путь вместе со мной, знай, что в темноте всегда есть свет, и его нужно только найти.

– Алиса

Глава I

Когда мама сказала, что мы переезжаем, я не расплакалась, требуя объяснений. После смерти папы в нашем доме стало тихо, будто всё живое ушло вместе с ним. Мама почти не разговаривала со мной, а если и говорила, то всегда коротко, будто торопилась спрятать все чувства куда-то подальше.

Я тихо стояла, с опущенными плечами, в дверях квартиры, где прошло всё моё детство. Я наблюдала, как вещи исчезают одна за другой: коробка с посудой, сумка с одеждой, мамины аккуратно сложенные альбомы. На полу остался только след от ковра и потерянная пуговица.

Пустота комнаты давила. Она дышала сквозняком из распахнутого окна, эхом пустых стен, тихим шелестом штор. Мама стояла у стола и медленно, почти ритуально, протирала кожаную папку с документами. Казалось, каждый её жест был заранее отрепетирован. Она всегда так делала, когда пыталась спрятать волнение.

– Пансионат «Грейхолл», – произнесла она, не поднимая глаз. – Там будет… спокойнее.

Она часто выбирала такие слова: «спокойнее», «удобнее», «временно». Но я уже умела различать её интонации. За этой кажущейся заботой всегда пряталось что-то другое. Она выбрасывала прошлое так же, как старый ковер, который уносили не потому, что он стал плохим, а потому, что больше не подходил для новой жизни.

Я не смотрела на часы, просто сидела, вжимаясь в спинку сиденья, и ощущала, как дорога растягивается, словно не хочет заканчиваться. За окном пейзаж постепенно терял очертания. Изчезали знакомые улицы, витрины и автобусные остановки.

Дальше начинался лес – бесконечный, на первый взгляд. Деревья стояли стеной, густые, зелёные, словно выстроенные нарочно, чтобы скрыть за собой всё остальное. Чем дальше мы уезжали, тем тяжелее становился воздух. Он медленно заполнял салон, просачивался под кожу, и с каждым километром я ощущала его всё сильнее – будто на меня один за другим набрасывали плотные, тяжёлые слои ткани.

Когда мы наконец свернули с дороги и въехали на территорию пансионата, солнце уже клонилось к закату. Последние лучи скользили по земле, цеплялись за стволы деревьев, отражались на крышах. В этом мягком свете «Грейхолл» выглядел не просто старым, а усталым и истощённым. Фасад местами потемнел и покрылся трещинами, напоминая высохшую кожу. Крыша просела, а мутные тусклые окна выглядели как глаза, давно утратившие интерес ко всему происходящему.

Мама первой вышла из машины, аккуратно поставила сумку у ног.

– Это всё временно, Алиса, – тихо сказала мама, словно старалась убедить не только меня, но и себя.

Я ничего не ответила, просто кивнула, не поднимая взгляда, потому что здесь даже слово «временно» переставало что-либо значить. Даже если мы уедем, что-то всё равно останется.

Нас встретила женщина с лицом, будто вытканным из складок времени. Миссис Григгс, хозяйка пансиона, говорила быстро, но вежливо – как человек, который боится замешкаться.

– Ваша комната на втором этаже, северное крыло, – сказала она, передавая маме ключ и невольно понизив голос. – Только… пожалуйста, не трогайте чердачные замки.

Мы пошли за миссис Григгс по скрипучим лестницам, вдоль стен с выцветшими обоями, мимо окон, в которые давно никто не смотрел.

Комната оказалась больше, чем я ожидала. Потолок терялся в полумраке, тяжёлые бархатные занавески почти не пропускали свет, а воздух был застоявшимся, словно окна не открывали много лет. Обои блекло-лилового цвета украшал серебристый узор. В углу стояла высокая кровать с изголовьем из тёмного дерева, на покрывале были вышиты ветви с птицами. Комод с резными львиными головами вместо ручек казался угрюмым и будто следил за каждым моим движением. На подоконнике, среди пыли и тяжёлых складок ткани, лежала старая кукла в платье и вязаных ботиночках. Она сидела, обращённая к окну, будто ждала кого-то или просто наблюдала за тем, что происходило снаружи.

Я подошла ближе и осторожно взяла её в руки. Кукла оказалась удивительно лёгкой, от неё тянуло пылью, застоявшейся тканью и почти выветрившимся ароматом лаванды. Перевернув её, я заметила на спинке платья тонкие вышитые нити. Сначала узор показался просто декоративным, но, приглядевшись, я различила слова «Лиззи Холлоуэй». Стежки были неровными, словно их делали в спешке.

Я спрятала куклу под подушку, когда мама позвала меня к столу. Ужин проходил в общей столовой. Это было просторное помещение с тяжёлыми деревянными столами. Мама разговаривала с миссис Григгс, иногда кивая, чтобы показать участие. Я почти не ела, только ковыряла вилкой еду на тарелке.

Напротив, за длинным столом, сидели две девочки. Они были одинаково одеты, одинаково собраны. Их волосы были туго заплетены в косички, ни одной выбившейся пряди. Белые воротнички лежали ровно на чёрных платьях, как будто вырезаны по шаблону. Казалось, их не одевали, а собирали, как кукол по инструкции. Девочки двигались удивительно синхронно. Ложка тянулась ко рту, затем лёгкий вдох, потом взгляд скользящий мимо, и снова ложка. Всё повторялось с такой механической точностью, что казалось, кто-то невидимый управляет ими, дёргая за нити. Они были не просто похожи, они были отражениями друг друга.

Немного в стороне сидел мальчик. Он выглядел чуть старше меня, может быть, на год или два, но в его осанке и в том, как он опускал плечи и молчал, чувствовалась какая-то внутренняя взрослость, не свойственная детям. В руках он держал потёртый блокнот и тонкий, до предела наточенный карандаш. На жилетке под его ладонью поблёскивала тонкая, на вид хрупкая цепочка от карманных часов. Он рисовал с болезненной сосредоточенностью, будто каждый штрих значил гораздо больше, чем просто рисунок.

Я почти подняла руку, чтобы привлечь внимание мамы и указать на странных соседей, на их пугающую молчаливость. Но, обернувшись, увидела, что мама улыбается, кивает, спокойно пьёт чай. Всё происходящее казалось ей совершенно обычным, не требующим объяснений, будто эти дети – или то, что я принимала за детей вовсе не существовали для неё.

В этот момент мальчик поднял голову. Его взгляд был ясным и внимательным:

– Она уже ждёт тебя, – сказал он негромко, почти не отрываясь от рисунка. – Если ты научишься слушать, увидишь всех.

Я хотела спросить, кого именно он имеет в виду, но не успела. Близняшки, сидевшие напротив, одновременно подняли головы. На секунду их лица расплылись в одинаковых, слишком широких улыбках.

– Увидишь всех, – сказала одна.

– Всех, – повторила вторая, глядя мне прямо в глаза.

Их голоса слились в тонкую, неестественную вибрацию, но ни один взрослый за столом не обратил на это внимания, словно всё происходящее было абсолютно нормальным и не вызывало удивления. Я отпрянула, ощущая, как в груди сжимается тревога. Близняшки тут же опустили головы и, будто ничего не случилось, продолжили есть молча, не произнеся больше ни слова. Мне стало трудно дышать, желудок сжался, и я поняла, что не смогу больше ни есть, ни просто находиться в этой комнате. Я аккуратно отодвинула стул и встала из-за стола. Мама сразу заметив, что я ухожу, повернулась ко мне.

– Почему ты ничего не съела? – спросила мама тихо.

– Я не хочу, – ответила я, стараясь говорить спокойно.

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Немного болит живот, – сказала я, опуская взгляд.

Мама внимательно посмотрела на меня, но ничего больше не спросила и вернулась к разговору с миссис Григгс. Я вышла из столовой, стараясь не оглядываться на остальных. Пройдя по коридору, увидела, что на лестничной площадке кто-то сидел.

– Ты громко дышишь, – сказала девочка, даже не взглянув в мою сторону. Рыжие косички, стянутые резинками, повязка, скрывающая один глаз, и белая крыса, устроившаяся у неё на плече.

Я смутилась и тихо сказала:

– Прости… Ты тоже здесь живёшь?

Девочка посмотрела на меня чуть внимательнее и кивнула:

– Да, можно сказать что уже давно. Я Беатрис. Можно просто Беа. А тебя Алиса, мне уже рассказали, – сказала она и кивнула на свою крысу. – А это Мэри.

Мы на несколько секунд замолчали. Крыса на её плече чуть приподняла голову, как будто почувствовала перемену в разговоре, и аккуратно коснулась носом подбородка хозяйки. Мне вдруг показалось, что это маленькое существо понимает куда больше, чем просто домашний зверёк.

– Эти… близняшки, – нарушила я молчание, чувствуя, как голос становится тише и срывается. – Они всегда были такими?

Беа опустила глаза на ладони, не переставая гладить крысу. Долгое время казалось, что она не собирается отвечать, но потом всё-таки сказала:

– Ты про Нелли и Нору?

– Наверное… – неуверенно проговорила я. – Они сидели с нами за столом, и с ними был мальчик с часами.

Беа чуть заметно улыбнулась и сжала пальцы:

– А, Тобиас. Он мой друг, – произнесла она чуть теплее, наконец поднимая на меня взгляд. – А сёстры, они странные.

Она задумалась, слегка подалась вперёд, плечи опустились, и только тогда она заговорила вновь:

– Раньше, кажется, была одна. Или, может быть, она просто думала, что одна.

Я чуть подалась вперёд, почувствовав, как где-то внутри разгорается тревога.

– Что значит думала? – спросила я, глядя на Беа внимательно.

– Ну… – она слабо пожала плечами и сжала пальцы. – Иногда тебе кажется, что ты одна. А потом вдруг смотришь в сторону, и рядом уже кто-то есть.

Я замолчала. Это не было объяснением, но внутри меня что-то тревожно откликнулось, словно незаметная нить потянулась из глубины памяти.

– Они теперь всегда вместе, – продолжила Беа. – Если одна говорит, кажется, что это говорит другая.

– А как… они сюда попали? – спросила я, чувствуя, как голос становится почти шёпотом.

Беа тяжело вздохнула, и крыса на её плече зашевелилась, будто уловила напряжение.

– Не знаю, – наконец ответила она. – Кто-то шептал, что сначала она… просто долго смотрела в зеркало. А потом в отражении появилась тень, и стала второй.

– То есть она придумала её? – уточнила я, не веря, что подобное возможно.

– Или наоборот, – пробормотала Беа, отворачиваясь. – Иногда не важно, кто из них настоящая. Они сами путаются, бывает, спрашивают друг друга, кто была первая.

Внутри меня поднимался липкий страх, будто холодная рука медленно сжимала сердце. Беа потянулась, стряхивая с себя тяжесть разговора, махнула рукой и пошла к лестнице. Крыса повернула голову в мою сторону, и мне показалось, что она прощается.

Ночь опустилась на «Грейхолл» неожиданно быстро. Воздух в комнате стал густым, вязким и чуть пыльным. Я лежала в постели, укутанная с головой, не в силах заснуть. Мысли путались, как старые нити, и я снова и снова возвращалась к ужину, разговорам, чужим взглядам. Перед глазами вставал мальчик с часами, близнецы с одинаковыми улыбками, хозяйка пансиона с её ровным, отмеренным голосом.

Где-то за стеной послышались звуки. Было ощущение, что кто-то стоит вплотную к стене с той стороны, и нас разделяют только тонкие обои и старая штукатурка. Я прислушалась и различила девичьи голоса, почти неотличимые друг от друга.

– Мы должны быть вместе, – сказала одна.

– Если нас разделят, нас не станет, – прошептала вторая.

Потом наступила тишина, густая и липкая, как вата, и я сжалась под одеялом, стараясь не дышать слишком громко.

Я медленно приподнялась и села на край кровати. Мамы в комнате не было. В темноте тускло светился уличный фонарь, и на полу лежала длинная дрожащая тень. Старый шкаф, кресло с покрывалом, одежда развешанная на спинке стула. Кукла теперь лежала на одеяле рядом с моей рукой.

В какой-то момент я перестала понимать, бодрствую ли или уже погрузилась в полусон. Границы реальности размывались, растворялись в мягкой дымке, и в какой-то момент я обнаружила себя не в постели, а стоящей посреди коридора, залитого тусклым серебристым светом. Пол был устлан разноцветными нитями, которые вели меня вперёд, тянулись к одной из приоткрытых дверей, из-за которой лился слабый, едва заметный свет.

Я шагнула к двери почти машинально, ощущая, как будто невидимая рука мягко толкает меня вперёд. Комната оказалась просторной и прохладной, пропитанной запахом лаванды, старого дерева и тонкой металлической нотой. По стенам висели куски ткани и выкройки с выведенными силуэтами фигур, рядом с которыми стояли имена, совершенно незнакомые мне. В центре комнаты стоял старинный деревянный стол, и на нём лежала Лиззи, только теперь она стала почти человеческого роста, и её фарфоровое лицо всё так же оставалось пустым, но в этой пустоте таилась жуткая осмысленность, словно она могла смотреть прямо сквозь меня.

Рядом стояла высокая, худая женщина в длинном платье. Её лицо скрывала гладкая белая маска, слишком правильная, словно вылепленная из фарфора. Тонкий нос, ровные черты, большие застывшие глаза и тонкая линия рта. Всё было выведено настолько аккуратно и симметрично, что становилось не по себе. При этом я отчётливо чувствовала её взгляд, тяжёлый и внимательный, как будто он мог пройти глубже кожи и увидеть все мои страхи и мысли. В длинных, гибких пальцах женщины блестела игла. Она двигалась с почти болезненной точностью, вытягивая из пустоты тонкую алую нить.

– Алиса, – мягко и вкрадчиво прозвучал её голос прямо у меня в голове. – Ты слишком груба для этого мира. В тебе слишком много лишнего, ненужного. Я могу сделать тебя гладкой.

Я хотела отступить, закричать, убежать, но тело не слушалось меня, будто внутри всё сковал невидимый шов.

– Я умею исправлять ошибки, – продолжила она, приближаясь ещё на шаг. На фарфоровых щеках её маски вдруг едва заметно дрогнули тени, словно черты пытались сместиться, стать похожими на мои. – Позволь мне зашить твои сомнения, страхи и боль. Ты будешь счастлива.

Я отчаянно пыталась найти в себе силы сопротивляться, когда вдруг ощутила рядом чьё-то присутствие. Оно было слабым, но настойчивым, словно кто-то пытался дотянуться до меня сквозь тёмную воду.

– Не слушай её, Алиса, – тихо сказал детский голос.

– Она хочет сделать тебя такой же, как все остальные, – сказала Лиззи, теперь уже громче и отчётливее. – Она боится тех, кто помнит себя. Не давай ей себя забыть.

Женщина резко повернулась ко мне. От неё веяло ледяным ужасом, настолько острым, что я едва могла дышать. Я не думала, просто развернулась и бросилась к двери. Лиззи осталась позади, а я, спотыкаясь, выскочила из комнаты в коридор. Метаясь вдоль стен, я заметила приоткрытую дверь одной из пустых комнат.

Я вбежала туда и захлопнула за собой дверь. Комната была почти пуста, только голые доски пола и старый шкаф в углу. Я кинулась к нему, распахнула створку и забралась внутрь, уткнувшись лицом в груду пахнущих лавандой покрывал. Скрутилась в самый угол, обхватила колени, стараясь дышать тише, чтобы не выдать себя ни одним звуком.

Снаружи было тихо, только издалека доносился скрип половиц и едва слышные шорохи. Потом я услышала тяжёлые, неестественно скользящие шаги, будто кто-то не шёл, а парил прямо над полом.

Голос прозвучал вдруг очень близко, прямо за дверцей:

– Ты правда думаешь, что можешь спрятаться? Я всё равно доберусь до тебя. Даже если придётся выпороть все и начать сначала.

Я вжалась глубже, сжалась в комок, закрыла уши ладонями, но голос становился только навязчивее, будто он уже звучал не снаружи, а внутри меня:

– Не сопротивляйся… Мне всегда удавалось исправлять таких, как ты.

Я зажмурилась ещё крепче, спрятав лицо в колени, и только тогда почувствовала, как всё вокруг начинает растворяться, а голос уходит, теряется в бесконечной тишине.

Я проснулась резко, тяжело дыша. Комната была тихой и неподвижной, но сердце продолжало отбивать ритм сна, словно я всё ещё не до конца вернулась в реальность. Одеяло сбилось на пол, подушка была измятая, будто всю ночь не могла найти себе места. Я села, ощутив под ладонью пустоту, и заметила, что куклы не было рядом. На месте, где она лежала, оставалась только тёплая складка на простыне.

Мама лежала на соседней кровати, но, похоже, уже не спала. Она повернулась ко мне, её голос звучал немного сонно.

– Ты так ворочалась, – сказала она. – Я даже думала тебя разбудить.

– Мне приснился плохой сон, – прошептала я. – Извини, если разбудила.

Мама медленно поднялась, села на край кровати, провела рукой по волосам. Она посмотрела на меня чуть внимательнее, чем обычно.

– Ничего. Бывает. Тебе, может, воды принести? – спросила она.

– Нет, я сама, – ответила я, натягивая носки и накидывая кофту.

Я огляделась по комнате и решилась спросить:

– Мам, а ты не видела куклу? Она лежала тут, возле моей подушки.

Мама помедлила, бросила короткий взгляд на мою постель.

– Нет, я не видела никакой куклы, – сказала она. – Может, тебе приснилось?

– Нет, она точно была… – я тихо удивилась. – Я вчера держала её в руках, а теперь её нет.

Мама чуть пожала плечами, усталый голос прозвучал обыденно:

– Наверное, просто привиделось. Здесь много всякого хлама осталось от прежних жильцов, не обращай внимания.

Я ничего не ответила и тихо вышла из комнаты. Передо мной тянулся длинный коридор с выцветшим ковром. Свернув за угол, я оказалась в галерее. Медленно проходя мимо зала с разбитыми часами, я миновала комнату, где портреты были закрыты плотной тканью. На одном из холстов край ткани немного отходил. Я приподняла его и увидела лицо мальчика с янтарными глазами и короткими тёмными волосами. Под портретом значилось имя – «Марко.»

Слева, в глубокой нише, стоял старинный комод, а на нём лежала кукольная голова без тела, с большими глазами, полными глянцевого равнодушия. Я не могла понять, смотрит ли она на меня, или за ней прячется что-то другое, но ощущение присутствия не покидало меня.

Коридор постепенно вёл вниз, пол холодел под босыми ступнями. Я шла, пока впереди не увидела стеклянную дверь, за которой уже светился утренний сад.

В саду пахло сыростью. Я двигалась по узкой дорожке между кустами, разросшимися в разные стороны, когда заметила его. Мужчина стоял немного в стороне, у старой скамьи, наполовину утопающей в вьюнке, в старом свитере, тёмной шляпе и перчатках, копая землю. Его движения были неторопливы, почти церемониальны. Я остановилась, собираясь уйти, но в этот момент он повернулся. Его глаза были спокойными, чуть потускневшими, в них не было ни холода, ни тепла.

– Здравствуйте, Алиса, – негромко сказал он, словно не удивился моему появлению.

– Здравствуйте, – кивнула я и на мгновение замялась, не зная, что делать дальше.

Он выпрямился, опёрся на лопату, оглядел меня внимательнее.

– Элайджа Гросс, – представился он. – Я ухаживаю за этим садом. Хотя он давно растёт, как ему вздумается.

Я не сразу нашлась, что сказать, просто смотрела на землю у его ног.

– Вам тут, наверное, скучно? – спросила я тихо.

– Скучно не бывает, – пожал плечами Госс. – Тут всегда работы хватает.

Он аккуратно воткнул лопату в землю и немного опёрся на рукоять, словно решая, стоит ли продолжать разговор.

– А мама как, устроилась? Всё в порядке у вас? – спросил он уже тише.

– Да, – тихо ответила я. – Вроде бы всё хорошо.

– Ну вот и ладно, – заметил он. – Если что спрашивай, не стесняйся. Я обычно тут или в сарае, – добавил он, словно решив закончить разговор.

– Хорошо, – сказала я.

Госс снова взялся за лопату и опустил голову, продолжая копать. Я постояла ещё немного, затем повернулась и пошла обратно к дому. В комнату возвращаться не хотелось, вместо этого я пошла по длинному коридору, где стены покрывали выцветшие обои, а пол скрипел под ногами.

Я заметила её не сразу. Обои на стене были бледными, почти сливавшимися с потускневшим рисунком. Бежевые завитки поднимались вверх по старинной стене, и в медовом свете настенных ламп их линии дрожали при каждом моём шаге. Я провела пальцами по тому месту, где тонкие царапины сходились в круг, и ощутила неровность. Крошечный деревянный кусочек выглядывал из-под слоя бумаги, я слегка надавила на него, и в ту же секунду что-то внутри стены едва слышно щёлкнуло. Поверхность дрогнула, и обои начали медленно отходить.

– Это… – выдохнула я, не закончив фразу.

Передо мной показалась дверь, узкая, как щель в шкафу, и чуть выше моего роста. Она была из тёмного дерева, с крошечным медным ключом в центре вместо ручки. Когда мои пальцы сомкнулись на ключе, я не почувствовала холода металла. Наоборот, он был тёплый, как ладонь.

Я медленно повернула ключ, стараясь не шуметь. Дверь поддалась и приоткрылась, пропуская в коридор тонкую полоску странного, почти лунного света. Комната была круглой, именно это бросилось в глаза, когда я переступила порог. Чуть дальше, у изогнутой стены, висело зеркало. Оно находилось почти на уровне глаз, не закреплённое, без рамы, будто просто парило в воздухе, возникнув из ниоткуда. В отражении я увидела себя, но в то же время было ощущение, будто смотрю на кого-то другого. Я потянулась к стеклу, и фигура повторило движение, наши пальцы почти соприкоснулись, но в тот же миг отражение внезапно улыбнулось. В испуге я отдёрнула руку, и зеркало исчезло, словно его стёрли ластиком, не оставив даже намёка на присутствие.

Я почувствовала, как страх холодной волной прошёл по спине. Хотелось сразу уйти, но, повернувшись, я увидела, что там, где только что была дверь, теперь тянулась глухая, непроницаемая тьма. Я застыла на месте, и в эту тишину вдруг прозвучал тихий, почти ласковый голос, похожий на мысли, которые иногда возникают в голове сами по себе:

– Ты почти на месте, Алиса.

Я замерла, только сейчас осознав, что так крепко сжала кулаки, что ногти впились в ладони.

– Кто здесь? – спросила я, а может, только прошептала или даже подумала эти слова.

Но в ответ не прозвучало ни звука. Комната будто замерла, однако я сразу почувствовала, что пространство вокруг меня стало меняться. Воздух сделался гуще, тяжелее, словно стены начали дышать вместе со мной, то сжимаясь, то разжимаясь в каком-то невидимом ритме. Свет постепенно мерк, исчезал по углам, а тени на полу становились всё длиннее и плотнее, складывались в странные, неуловимо живые формы.

Я пошла дальше, не оборачиваясь, хотя сердце стучало всё громче. В какой-то момент из глубины комнаты донёсся низкий, густой шёпот – будто кто-то прятался совсем рядом, почти у самого пола, и бормотал что-то сквозь щель между досками.

– Не забудь себя…не забудь…не забудь… – повторялся этот шёпот, как заевшая пластинка. Иногда звук обрывался, затем ускорялся, потом словно шёл в обратном порядке, будто кто-то пытался вернуть время назад.

Я остановилась в самом конце коридора, если это всё ещё можно было назвать коридором. Передо мной возникла новая дверь, на которой висела табличка: «Лиззи Холлоуэй». Я глубоко вдохнула, собрав всю храбрость, и медленно открыла дверь.

Внутри оказалась детская. На железной кровати с изогнутыми прутьями лежало пыльное розовое покрывало, сбившееся на один край. Обои когда-то были весёлыми, с медвежатами, но теперь казались бледными, почти призрачными – рисунок будто стёрся временем, и остались только блеклые контуры. Комод с резными ручками был облуплен по краям, словно его слишком часто хватали руками.

В комнате было много кукол. Они стояли на полках, сидели на стуле, лежали под столом, напоминая выброшенные тела после странного праздника. Некоторые были без одежды – обнажённые фарфоровые туловища с сетью трещин. У одной не хватало глаза, у другой отсутствовала нижняя челюсть, и это место было аккуратно перевязано полоской ткани, как после неудачной операции.

На кровати сидела девочка, я сразу поняла, что это Лиззи. Её светлые волосы были почти белые, как у старых фарфоровых кукол, а глаза раскрыты слишком широко, будто она и не моргала вовсе. Выцветшее платье с оборками и рваными манжетами висело на ней, как чужая одежда, воротничок съехал в сторону. Лиззи сидела совершенно неподвижно, словно манекен или витринная фигура. Только пальцы медленно перебирали край подола, выдавая в ней живое существо. Я не могла понять, жива ли она на самом деле или просто продолжает существовать в этой комнате, где всё остановилось.

– Лиззи? – позвала я.

Ответа не было. Я сделала шаг вперёд, и только тогда её глаза чуть дрогнули – словно тень пронеслась по зрачку, но всё остальное лицо осталось прежним, застывшим.

– Это… твоя комната? – спросила я, надеясь услышать хоть что-то.

– Я… я не хочу тебя пугать, – прошептала я, осторожно приближаясь. – Я просто ищу выход. Дверь… она пропала, и…

Лиззи резко, почти механически, подняла руку и указала на зеркало в углу комнаты. Оно было старым, с длинной трещиной, которая тянулась от самого края к центру.

В отражении я стояла в гостиной пансионата, мама сидела за столом и читала что-то, не поднимая глаз, а я смотрела в окно. Этот момент показался до боли знакомым, будто он случился вчера или, может быть, никогда не происходил вовсе. Я протянула руку к зеркалу и, вместо холодного стекла, почувствовала под ладонью плотную, шероховатую ткань. Казалось, отражение стало не стеклянной поверхностью, а слоем чего-то натянутого, сшитого, живого.

В этот момент Лиззи заговорила:

– Она не пускает тебя обратно.

Я обернулась. Её глаза больше не были пустыми. В них теплился тусклый свет, словно от свечки на грани угасания.

– Кто она? – прошептала я.

Лиззи медленно поднялась с кровати, её руки свисали вдоль тела, как у куклы, которую только что отпустили после долгой игры.

– Швея. Она держит нас здесь, пока нитки не порвутся.

– Я не понимаю…

– Поймёшь. – Лиззи шагнула ближе. – Но тогда будет поздно.

В этот момент зеркало вдруг вспыхнуло. По его поверхности побежали чёрные, зигзагообразные линии, словно кто-то невидимой иглой зашивал трещины. С каждой секундой эти швы стягивались всё сильнее, затягивали отражение, стирая и поглощая его. Я закричала и попыталась отступить, но пол под ногами исчез, и я проваливалась внутрь, в толщу ткани, в самую суть этих нитей.

Голос Лиззи теперь звучал далеко и хрупко, словно доносился по телефонной трубке:

– Найди остальных. Найди их до того, как она их вышьет заново…

Тьма сомкнулась вокруг меня, и вдруг меня резко толкнуло. Я снова стояла в круглом зале, и не сразу поняла, что снова могу двигаться.

Тогда я закрыла глаза и прошептала:

– Я хочу назад.

Тишина накрыла всё вокруг, но я не отступила.

– Пожалуйста, – сказала я чуть громче, почти с отчаянием.

И вдруг в воздухе появилась тонкая щель, словно кто-то провёл по стене линию ножом или ногтем. Линия медленно раскрывалась, превращаясь в дверь, за которой уже светился коридор моего мира. Свет в коридоре был резким, почти болезненным для глаз. Я зажмурилась, как после долгой темноты.

Когда глаза привыкли, я заметила, что свет был каким-то неестественным, будто мир изменился за то короткое время, что меня не было. Я стояла на месте, где находилась кладовка, но теперь за спиной не было ни двери, ни замочной скважины, ни даже едва заметного контура, лишь только гладкая, холодная стена.

На кухне пахло варёной овсянкой и чем-то сладким, чуть тёплым. Я стояла в дверях, не решаясь войти, чувствуя, как в груди глухо и неровно пульсирует тревога. Миссис Григгс стояла у плиты в фартуке с жёлтыми пятнами и выцветшими оборками. На столе уже ждали глубокие тарелки с кашей, дымился чайник, а рядом, на большой тарелке, лежали золотистые оладьи, от которых шёл едва уловимый аромат ванили и жареного масла.

– Ты чего, будто мышь увидела, – буркнула она, не оборачиваясь. – Завтрак не укусит. Присаживайся, всё уже на столе, – добавила она, снимая очередную горячую оладью со сковороды. – Я сейчас отойду, позову всех к завтраку.

Я кивнула, будто это был ответ, и прошла к столу. На стуле у окна уже сидела Беа. Она, опустив голову, долго размешивала ложкой кашу, не притрагиваясь к еде. Когда я подошла, она подняла на меня свой единственный живой глаз.

– Ты выглядишь усталой, – сказала она, не спрашивая, а утверждая. – Или тебе снилось она.

Я замерла, и сердце дало короткий скачок. Я села рядом, чувствуя, как под столешницей дрожат колени. Между нами повисла длинная, густая пауза, наполненная тем, что не сказать сразу.

– Я… – начала я, но слова тут же застряли в горле. Мне казалось, стоит только произнести это вслух, и всё станет ещё страшнее. – Я спряталась… и она исчезла, – выдохнула я, сбиваясь. – Она… хотела сделать меня гладкой.

Беа склонила голову чуть ближе.

– Только не вздумай плакать, – тихо сказала она, внимательно глядя мне в глаза. – Ей нравится, когда мы боимся. Швея словно подпитывается этим страхом, становится сильнее, если кто-то дрожит.

– Там была Лиззи… – я сглотнула, стараясь говорить спокойно, но голос всё равно дрожал. – Вчера она лежала возле моей подушки, а сегодня утром исчезла. Но… я видела её в детской комнате… Она была такая же, как я.

Беа быстро огляделась, затем понизила голос:

– В смысле живая?

– Да, – я опустила взгляд, сжала кулаки. – Это ведь не просто сон, да?

Беа задержала на мне взгляд, её глаза были твёрдыми, спокойными, почти тяжёлыми.

– А ты как думаешь?

Я отвела глаза, не сразу найдя, что ответить, и впервые поняла, что у Беа за плечами тоже что-то было. Она знала больше, чем говорила.

В этот момент на кухне послышались шаги. В дверях появилась миссис Григгс, за ней шёл мистер Гросс, с испачканными землёй руками, и мама, со слегка растрёпанными волосами.

– Всё, собирайтесь за стол, – сказала миссис Григгс, быстро оглядывая нас, будто считала по головам.

Мистер Гросс молча занял место у края стола, и только кивнул мне. Мама села напротив, бросив короткий взгляд на моё лицо.

– Всё в порядке, Алиса? – тихо спросила она.

– Да, просто не выспалась, – пробормотала я, отводя взгляд.

Григгс подняла крышку с кастрюли, выпустив новый клуб пара:

– Ешьте, пока горячее, – сказала она, поправляя хлеб на краю стола.

Мы молча ели несколько минут. Мама, не отрываясь от чашки, вдруг спросила:

– Скажите, миссис Григгс, а как давно вы здесь живёте?

Григгс посмотрела на маму, медленно отодвигая от себя тарелку. Она выглядела спокойной, но в голосе чувствовалось напряжение:

– Дом принадлежал моей семье много лет. Раньше это был большой пансион для детей. Его построил мой прадед, потом дом перешёл к моему деду, затем к отцу, а теперь и ко мне… Я выросла здесь, а после смерти родителей осталась следить за домом.

Мистер Гросс тихо добавил, не отрываясь от чая:

– Дом любит, когда в нём живут дети. Даже если их немного.

Я подняла глаза и чуть смущённо спросила:

– А сколько этому дому лет?

– Больше двухсот, – ответила Григгс с уверенностью.

Я кивнула, не зная, что сказать дальше, и слабо улыбнулась, чтобы не повисла пауза:

– Наверное, тут было весело?

Мистер Гросс чуть усмехнулся, глядя в чашку:

– Бывало по-разному.

Мне показалось, что за этими словами что-то скрывается, и через несколько секунд я тихо спросила:

– А почему пансионат закрылся?

Садовник отвёл взгляд, медленно покрутил ложку в чашке и начал:

– Родители стали…

Григгс вдруг незаметно толкнула его локтем, перебила мягко, но твёрдо:

– Учителя ушли. Детей стало меньше, да и времена изменились, – спокойно сказала она.

В столовой повисла лёгкая неловкость. Некоторое время никто не решался заговорить. Мама первой нарушила молчание, повернувшись ко мне:

– Алиса, я сегодня хочу сделать стирку. Поможешь мне?

– Да, конечно, – сказала я чуть рассеянно, но всё же кивнула.

После трапезы я поднялась из-за стола, сжала пальцы на скатерти и вышла в коридор. Некоторое время стояла, слушая, как за дверью гудят голоса, стучит вода в раковине, кто-то передвигает чашки.

Библиотека находилась на втором этаже, за старой аркой, покрытой паутиной и запахом старого лака. Я медленно прошла вдоль полок, разглядывая корешки книг, пока не заметила в дальнем углу светлую голову. Там, почти скрытая за массивным стеллажом, сидела девочка. Аккуратно причёсанные волосы, розовое платье, на тонких руках – чёрные перчатки. Перед ней на столе стояла открытая шкатулка, внутри которой лежала фарфоровая кукла.