Это повествование берет свое начало в ту пору, когда на севере Швеции еще паслись последние дикие северные олени и вольно текли реки. Шел на нерест лосось, сосны тянулись к низкому небу, а воды струились, как со времен Сотворения мира.
Здесь-то и обосновались переселенцы.
Они срубили себе дома по обе стороны залива Лонгвикен – узкой ложбины к западу от реки Лулеэльв, глубоко врезавшейся в материк севернее Стентрэска.
Искрящийся мир – прекрасный своей особой красотой, суровый, как промерзлая земля.
Гора, возвышавшаяся над ними, – не слишком высокая и не слишком плоская, – тянулась между небом, рекой и болотом. На местном диалекте саамского языка ее название состояло из двух слов: «dálkke» и «várre»: «гора» и «ненастье». По-шведски она называлась Стормбергет [1].
Это место и вправду нельзя было назвать гостеприимным. Среди хвойных лесов и голых вершин россыпи камней и карликовые березки спотыкались о горные ручьи и частично выветрившиеся обрывы, образуя труднопроходимый ландшафт.
Обе семьи утверждали, что они обосновались здесь первыми. Лонгстрёмы пришли с востока, с рудников, этакие работяги-шахтеры. Стормберги, использовавшие фамилию как доказательство в свою пользу, были с побережья. Ссылаясь на своих предков, купцов и сборщиков налогов, представителей королевской власти в этих краях, они настаивали на своем первенстве – аргументы их, возможно, и основывались на исторической правде, но в данном случае не имели значения. По крайней мере, так рассуждали Лонгстрёмы.
Более ста лет просуществовала деревня Лонгвикен со своими жилыми домами и пристройками, хлевами и амбарами, распрями, браками и родами.
Никто из обитателей Лонгвикена не осознавал, как изолированно они жили, пока не проложили дорогу.
А когда государственная компания «Ваттенфаль» решила в двух километрах ниже по течению построить крупнейшую гидроэлектростанцию в Европе, оказалось, что дни деревни сочтены. Даже вершины сосен уйдут под воду. Ради энергетического будущего Швеции деревню Лонгвикен придется затопить.
Именно там и берет начало наше повествование – до того, как произошли убийства и ограбление в Калтисе, до того, как сгустились тайны и ложь длиной в целую жизнь. Как бродят тени на дне запруды, так и эта история выросла из осадка, оставшегося от прошлых событий.
Стентрэск, канун Мидсоммара
2021 года
Пропавшая жена Викинга Стормберга всплыла из болота Кальмюрен во время исполнения песенки про лягушечек. Вернее, уточним: именно тогда пришло известие.
Ее нашел собиратель ягод. Она лежала недалеко от того места, где провалилась в трясину в конце лета ровно тридцатью годами ранее – у северо-западной оконечности болота.
Новость пронеслась волной среди людей, собравшихся вокруг украшенного венками шеста на лугу, а духовой оркестр замолк, прервав песню на полуслове.
Викинг, только что похоронивший маму и прошедший адское лечение рака, воспринял известие со спокойным скепсисом. Наученный горьким опытом, он спросил:
– Это точно человек, а не лось или что-нибудь еще?
Коллега Роланд Ларссон прищурился в сторону горы Стормбергет.
– Судя по всему, там череп.
– Я поеду следом за вами, – сказал Викинг.
Он только что пришел на праздник. Формально шеф местной полиции все еще находился на больничном, то есть не при исполнении служебных обязанностей.
Несколько бывших сослуживиц мамы Карин подошли к нему выразить соболезнование. Поначалу он подумал, что речь идет о только что обнаруженном теле жены, но они имели в виду Карин. В свое время его мать была заместителем начальника социального отдела муниципалитета. За несколько дней до первой прививки от ковида она заразилась вирусом и умерла. Неуклюже поблагодарив, Викинг представил им Алису, свою новую подругу.
– А теперь и Хелену наконец нашли, – сказал какой-то мужчина, блестящими глазами разглядывая Алису. – Какое облегчение, должно быть, – наконец попрощаться.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – шепнула Алиса, когда они остались одни. – Мне уехать обратно в Лулео?
– Нет, – ответил Викинг. – Поезжай домой, в нашу квартиру.
– Уверен? Люди не сочтут это странным?
Он вопросительно уставился на нее.
– Ну что я буду сидеть одна в твоей квартире. Может быть, ты должен оплакать жену в одиночестве?
– Тогда пусть звонят куда надо и жалуются.
Алиса ушла, не оборачиваясь.
Викинг направился к парковке за полицейским участком, отпер дверь своей «Вольво» и залез внутрь. Сидел и смотрел на облака, стремительно летевшие по небу за башенкой церкви. Похоже, будет дождь. Во рту у него пересохло – побочный эффект облучения, слюнные железы выжжены. Ему рекомендовали жевательную резинку – ее он терпеть не мог.
Сидел и ломал голову, кто же это мог всплыть.
Глядя в зеркало заднего вида, отметил, как коллеги вышли на парковку и сели в патрульную машину. Нажал на кнопку на панели, запустив двигатель.
В одном он был уверен на сто процентов: там, на болоте, лежит не Хелена.
Вслед за патрульной машиной он выехал на трассу 374, мимо Полберга и далее на территорию ракетной базы. Ехал по извилистым лесным дорожкам, начисто лишенным всяких обозначений. Наконец припарковался на площадке рядом с выцветшей табличкой из прошлого:
SKYDDSOMRÅDE
Tillträde förbjudet för utlänningar
RESTRICTED AREA
Entry prohibited for aliens
SPERRGEBIET
Zutritt för Ausländer verboten
ZONE PROHIBEE
Accés interdit aux étranger
SUOJA-ALUE
Pääsy ulkomalaisilta kielletty
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА
Доступ иностранцам воспрещен
«Сборщик ягод» оказался мужчиной за сорок с большой бородой и биноклем на животе. Он поднял руку в качестве приветствия, представился Людвигом. Роланд Ларссон записал его личные данные.
– Так, скажи мне, Людвиг, – начал Викинг, – какие это ягоды ты собираешь на болоте в июне-месяце?
С неуверенной улыбкой Людвиг показал содержимое кармана куртки. Там лежали птичьи яйца.
– Овсянка-ремез, – ответил он. – Редкая птица, но не под угрозой уничтожения. Так что я не совершил никакого преступления.
Викинг посмотрел на крошечные яйца – белые с коричневыми крапинками.
– Овсянка высиживает птенцов в мае, – сказал он. – Это пеночка.
Похититель яиц, явно довольно неопытный, выглядел совершенно убитым. Пеночка-весничка – самая распространенная в Швеции птица.
– Ты можешь показать нам место находки? – спросила Фатима Аль-Азиз, стажер из Рэттвика, которая по окончании стажировки осталась работать в участке.
Аккуратно ступая, они гуськом вышли на болото – похититель яиц первым, Викинг замыкающим. Идти было недалеко, менее ста метров.
– Сквозь труп что-то проросло, – сказал похититель яиц, указывая рукой.
Да, перед ними явно лежал человек, вернее, человеческие останки: череп и грудная клетка, ноги и руки. Тело плавало в черной воде в шаге от полосы кочек, окруженное скромной болотной растительностью. Вереск, шейхцерия болотная, кустики клюквы, а в зарослях багульника Викинг заметил остатки птичьего гнезда.
Зачем взрослому мужчине горсть яиц пеночки?
– Спасибо, – сказал Роланд Ларссон похитителю яиц. – Мы заберем его отсюда. Вы можете ехать домой.
Мужчина не сделал ни малейшей попытки сдвинуться с места – стоял, с любопытством уставившись на останки.
– Мы просим вас уйти, прямо сейчас, – сказала Фатима Аль-Азиз, указывая рукой в сторону площадки, где стояли машины.
Похититель яиц что-то пробурчал себе под нос и поплелся прочь.
– Скелет действительно может всплыть? – вполголоса спросила Фатима.
– Закон Архимеда, – ответил Роланд Ларссон. – Зависит от плотности воды. Яйцо в воде тонет, но если добавить соды, то оно всплывет. Если в болотной воде достаточно грязи, всплывет все что угодно.
Вооружившись складной линейкой, он присел рядом с останками.
– Метр восемьдесят, – проговорил он, складывая инструмент. – Какого роста была Хелена?
– Метр шестьдесят восемь, – ответил Викинг.
– Метр восемьдесят – среднестатистический рост шведского мужчины, – сказала Фатима. – Но женщин такого роста немного.
Стало быть, велика вероятность, что перед ними мужчина.
– Что это торчит из грудной клетки? – спросил Викинг, подошел ближе и встал рядом с коллегой.
Скелет потемнел, зарос мхом и водорослями. Надежно скрепленный мощными сухожилиями, он казался сохранным – за исключением нескольких пальцев на руках и ногах и отверстия в левой части грудной клетки. Некоторых ребер не хватало. Рядом с позвоночником торчал гнилой ствол дерева – или какой-то деревянный предмет.
– Палка? – предположила Фатима Аль-Азиз. – Или дерево? Проросло сквозь труп?
– Скорее кол, – сказал Роланд Ларссон. – Похоже, изначально он был намного толще.
Некоторое время они стояли в ряд, разглядывая тело – поросшие мхом глазницы, костяшки пальцев ног, указывающие в небо. Потом Роланд Ларссон натянул перчатку, снова присел на корточки и потянулся к деревяшке, торчавшей из мертвого тела. Правая нога соскользнула, он плюхнулся в воду. Викинг и Фатима схватили его за обе руки и вытащили на твердую почву – он промок по грудь. Скелет тихо покачивался на волнах. В руке у Роланда остались деревянные щепки. Они рассыпались у него в пальцах. Он оглядел лежавший в воде труп.
– В груди у него был воткнут кол, – сказал Роланд. – Этот кол и удерживал его под водой.
Они уставились на отверстие, где когда-то было сердце.
– Теперь кол сгнил и тело всплыло, – добавил Викинг.
Ветер крепчал, рвал пушицу, гнул кривые сосны. Небо потемнело.
– Вбит в землю колом, как вампир, – проговорила Фатима. – Средневековье?
– Может быть, – ответил Викинг. – Но сомнительно. Здесь очень влажно, скорее озеро, чем болото. Деревянный кол не продержался бы в воде несколько сотен лет. Мужик всплыл бы гораздо раньше.
На головы им упали первые капли дождя, тяжелые и теплые.
– Надо поставить ограждение и постараться достать его целиком, если это возможно, – сказал Роланд. – А мне надо переодеться в сухое. Как у тебя, Викинг, когда заканчивается твой больничный?
Викинг поднял лицо вверх, подставив его дождю.
– Может статься, что никогда, – ответил он.
Дождь усилился, но, по крайней мере, не стемнело окончательно. В канун мидсоммара в Стентрэске дневной свет обычно серел ближе к полуночи, но сумерки так и не наступали. Солнце не пряталось за горизонт. Отдохнув пару часов на гребне гор, оно снова медленно вскарабкивалось на небо. Не поднимаясь особо высоко, проползало по широкой дуге по всему горизонту и снова возвращалось на вершины гор.
По дороге в Стентрэск Викинг включил радио в машине. Молодые голоса смеялись, обсуждая подкасты, бойфрендов и утреннюю радиопрограмму, он выключил. По-прежнему лил дождь, с колес летела грязная вода, один из дворников скрипел. Некоторое время Викинг размышлял, не положить ли в рот жвачку, но не стал.
Припарковавшись у дома на Кварндаммсвеген, он достал телефон и обнаружил несколько сообщений от администратора участка. Звонили с радио и из местных газет, просили комментариев. Ничего удивительного. После ограбления в Калтисе исчезновение Хелены было самым громким и загадочным событием в жизни города.
Он написал в ответ сообщение, что ему нечего сказать.
Поднялся в квартиру на третьем этаже, которая когда-то принадлежала им обоим – ему и Хелене. Пожалуй, даже в большей степени ей – ведь это она настояла, чтобы они переехали в его родной город.
Сейчас он знал, почему.
К северу от Стентрэска располагалась крупнейшая в Европе база для испытания оружия массового уничтожения, а Хелена Исакссон вовсе не была дочерью дипломата. Она была советской разведчицей, и ей был дан приказ от руководства получить доступ к результатам испытаний. Викинг и их двое детей, Маркус и Элин, стали заложниками, ради которых Хелена делала все, что велело ей ГРУ. После падения железного занавеса ее без всякого предупреждения забрали и увезли обратно в Москву, а потом перевели в США.
Для Викинга, как и для всех остальных, она утонула в болоте Кальмюрен.
Когда же в начале нулевых ее советский «супруг» умер, ее перевели в штаб ГРУ в Москве в звании полковника и сделали сотрудницей Второго отдела, поручив ей сбор информации из открытых источников.
Когда ГРУ, несмотря на ее полную лояльность в течение всех этих лет, приняло решение ликвидировать ее сына Маркуса, она стала перебежчицей. Инсценировав собственную смерть, она приехала на берег Финского залива, откуда ее забрали представители шведской разведки – им она сдала всю российскую сеть. В благодарность за сотрудничество ей обеспечили давно существующую идентичность – Алисы Эрикссон из Накки в окрестностях Стокгольма. Сделав пластическую операцию, она остригла и перекрасила волосы, стала носить коричневые линзы.
В преддверии предполагаемого экономического чуда в Норрботтене Алиса переехала в Лулео. Они с Викингом «познакомились» в Тиндере – неудобная, но необходимая многоходовка. Викингу пришлось сходить на пару других свиданий, прежде чем ему разрешили встретиться с Алисой.
Что будет, если русские прознают о том, что она жива? Об этом он не хотел даже думать. Рядом с ней у него по-прежнему голова шла кругом. Открыв дверь квартиры, он снял ботинки и поставил рядом с ее обувью.
– Проголодался? Могу сварить макароны.
Она стояла в дверях кухни – лишь силуэт в потоке тусклого света, падающего из окна. Хорошей поварихой она никогда не была. Викинг подошел к ней, прижал к себе. Не исчезает, настоящая.
Он поцеловал ее легким сухим поцелуем.
– Спасибо, не надо. Потом сделаю бутерброд.
– Дай знать, если передумаешь.
Он вошел в гостиную, усталый и разбитый после событий на болоте, тяжело опустился на диван. Снял платок, который носил, защищая горло от солнечных лучей, засунул в рот жвачку с фруктовым вкусом.
Зимой, когда лечение рака шло к концу и в полной мере проявились все побочные эффекты, ему всерьез казалось, что он вот-вот умрет. В голове не укладывалось, что можно так отвратительно себя чувствовать – и оставаться в живых.
Однако он выжил.
А потом появилась она.
Он слышал, как она гремит посудой в кухне. Вынул изо рта жевательную резинку, завернул в обертку и выкинул.
– Хелена, – крикнул он. – Хорошо, я могу немного поесть.
Минуту спустя она вошла с двумя дымящимися тарелками спагетти, пахнущих маслом и соевым соусом.
– Алиса, – поправила она. – Это важно.
Викинг накрутил спагетти на вилку. Сыр и масло растаяли, смешавшись с соевым соусом, и превратились в коричневую жижу.
– У тебя бывает, что ты не помнишь, кто ты?
Она прожевала еду и проглотила.
– Сейчас уже нет, – ответила она и положила в рот очередную порцию.
– Скажи, что ты почувствовала, когда увидела Маркуса?
Она отвела взгляд на книжную полку, опустив вилку в тарелку. Долго сидела, глядя куда-то невидящим взглядом.
До того, как отправиться на праздник, они впервые побывали дома у Маркуса и Юсефин. Маркус отнесся к ней довольно равнодушно. Просто женщина, которую папа нашел в Тиндере, почему его это должно волновать? Он знал, что Викинг общался и с другими женщинами – с акушеркой из Будена и архитектором из Питео по имени Сесилия. Жена Маркуса Юсефин изо всех сил старалась быть сердечной. Дети смутились, но отнеслись к гостье с интересом, показывали ей свои рисунки и игрушки.
– Очень странное чувство, – произнесла Хелена. – Ощущение нереальности. Все эти годы отчаянной тоски по маленькому ребенку – а он уже взрослый мужчина. Отец двоих детей. Добрый и заботливый. Умный, с чувством собственного достоинства.
Она подняла глаза на Викинга и осторожно улыбнулась.
– У тебя все отлично получилось.
– Ты не думаешь, что мы должны им рассказать, кто ты такая?
Она покачала головой, снова стала накручивать на вилку спагетти.
– Это слишком опасно.
– Из-за того, что твое бывшее начальство может их убить? Не слишком ли это надуманно?
Она покосилась на него, пожала плечами, словно извиняясь. Однако он не отставал.
– Как, черт подери, ты угодила во всю эту переделку?
– В переделку?
– Стала шпионкой.
– Ты доел?
Не дожидаясь ответа, она взяла его тарелку и отнесла в кухню. Звякнула посуда в посудомойке, потом раздалось мерное гудение. Вернувшись назад, Хелена села рядом с Викингом.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, положив руку ему на плечо рядом с шеей. Кожа на горле, только что восстановившаяся после облучения, по-прежнему была тонкая, розовая и глянцевая.
Убрав ладонь Хелены, он притянул жену к себе.
– А ты? – спросил он.
Она закрыла глаза.
– Как ты думаешь, Маркусу и Элин покажется очень странным, если я приду на похороны Карин?
Он прижал ее крепче.
– Мне плевать. Я хочу, чтобы ты пошла со мной.
– Думаешь, она бы меня узнала?
Викинг разжал руки.
– Скорее всего, да.
Все остальные, кто был тогда, уже умерли или разъехались. Ларс-Ивар Пеккари, напарник Густава, с которым Викинг проработал несколько лет, умер много лет назад. Керстин, владелица пансионата и начальница Хелены, умерла через год после ее исчезновения. Другие перебрались на юг.
Оставалась еще Карина Бюрстранд, с которой Хелена более всего общалась в годы жизни в Стентрэске, – та работала администратором в полицейском участке. В последние годы Карина стала проявлять политическую активность, вступила в партию «Шведские демократы» и так преисполнилась миссии спасти истинную шведскость, что «заблудилась в собственной заднице», как говорила другая их старинная приятельница, Гитте Ландéн-Труженица. Во время праздника Алиса и Карина на ходу поздоровались, но Викинг не заметил в поведении Карины ничего иного, кроме ее обычной неприязненности.
Другим фактором риска оставалась Сив Юханссон, лучшая подруга мамы Карин еще с молодости. В последнее время она с трудом передвигалась и на праздник не пришла. Викинг не мог с точностью сказать, насколько у нее ясная голова, но считал ее потенциально опасной. Ее дочь Сусанна, ныне вдова, перебралась в Стентрэск на более или менее постоянной основе. Они с Хеленой когда-то ходили вместе на аэробику, но тут Викинг ничего не опасался. Сусанна, ныне именовавшая себя журналисткой-фрилансером, никем не интересовалась, кроме самой себя.
Зато Хелену мог бы узнать Свен, брат Викинга. Он страдал синдромом ломкой Х-хромосомы и жил в доме группового проживания в Видселе. Хотя он и не мог сам себя обслуживать, но был внимателен к деталям и к тому же очень любил Хелену.
Мысль о том, что кто-то ее узнает, вызывала у Викинга смешанные чувства – и радостное возбуждение, и ужас. Воскреснуть из мертвых, чтобы все об этом узнали, – в этом было нечто неудержимо привлекательное. Словно по мановению волшебной палочки на небе высыпали бы звезды, жизнь превратилась бы в прогулку по радуге, все запели бы стройным хором. И тут же накатывал страх – а вдруг она растает и исчезнет? Вдруг все это ему только приснилось?
– Свен придет на похороны? – спросила восставшая из мертвых.
– Я поговорил с заведующей – она считает, что это лишнее. Для него это слишком большая нагрузка. Мы попрощаемся с мамой накануне в часовне, только он и я.
Викинг вынужден был признать это решение логичным, однако испытал разочарование. Ему хотелось, чтобы Свен встретился с Алисой. Хотя такую встречу, пожалуй, стоило устроить в более уединенном месте, чем на похоронах.
Алиса поднялась с дивана и снова ушла в кухню. Викинг слышал, как она включает кран и достает что-то из кухонного шкафа. Она вернулась со стаканом воды и яблоком.
– Их я купила в «Оленсе», когда ждала Маркуса, – сказала она, поднимая стакан. – Все сохранились, кроме двух. Как тебе это удалось?
Он опустил глаза. Да, чем он занимался все это время? Просто жил.
Снова усевшись рядом с ним на диван, она поставила стакан с водой на журнальный столик, откусила яблоко и вытащила из заднего кармана телефон.
– Давай посмотрим, что там пишут по поводу находки на болоте, – сказала она, жуя яблоко. Внимательно прочла пару газетных сайтов.
– Нашли, вероятно, мою жену? – спросил Викинг.
Она кивнула.
– Да-да. «Хелена Стормберг утонула в болоте в августе 1990 года…»
– Это мужчина, – сказал Викинг. – И он не утонул.
Хелена подняла на него глаза.
– Его приколотили ко дну болота. Дерево сгнило, и скелет всплыл.
– Приколотили?
– Забили кол в сердце.
– Как того мужика из Бокстена?
– Какого мужика? – переспросил Викинг.
Хелена быстро вбила что-то в маленький дисплей телефона, внимательно прочла, не переставая жевать.
– Трупы в болоте встречаются весьма часто, – сказала она, не отрывая глаз от экрана. – По всей Северной Европе в больших количествах. Их найдено несколько сотен, большинство из железного века. Человеческие жертвоприношения. Хотя тот мужик, которого нашли на болоте у Бокстена неподалеку от Варберги, – с ним все иначе. Он из Средневековья. Загнан в болото тремя кольями. Дубовый кол в сердце, два других, березовых…
Она замолкла, продолжая читать, перелистывая экран вверх и вниз.
Человек из Бокстена. Кажется, Викинг где-то слышал это выражение.
– Как он туда попал? – спросил Викинг.
Пару минут Алиса читала молча. Викинг снова положил в рот жевательную резинку.
– Считается, что его убили, – ответила Алиса. – На него напали спереди, нанеся сильный удар в подбородок, второй в правое ухо, так что он упал на землю, а затем добили ударом по затылку. Прибивание трупа колом связано с верой в призраков, так что убийца пригвоздил его к болоту, чтоб тот ему не являлся.
– К тому же очень удобно, когда не хочешь, чтобы тело обнаружили. О мотивах что-нибудь говорится?
– Разумеется. Пишут, что он приезжал в Халланд, чтобы взыскать налоги или же конфисковать землю…
– Очень интересно, – откликнулся Викинг. – А откуда это известно?
– Подожди, сейчас.
Она прочла еще несколько строк.
– Он был изящного телосложения, привык к верховой езде, не занимался тяжелым физическим трудом. У него наблюдались первые признаки ревматической болезни, характерной для людей высшего сословия, ведущих сидячий образ жизни. Предполагают, что он жил в XIV веке и служил чиновником при каком-то могучем правителе. В Халланде в те времена проживали только крестьяне, так что он был кем-то вроде сборщика налогов. Или же судебным исполнителем.
– Таково авторитетное мнение ученых из Википедии?
Алиса улыбнулась и кивнула на дисплей.
– Дубовый кол, который забили ему в сердце, был частью средневековой конструкции, удерживавшей солому на скате крыши. Вера в магическую силу болота существовала чуть ли не до середины XIX века.
Он поцеловал ее, забыв о жевательной резинке во рту, почувствовал, как она отвечает ему. Удивительно, как руки и язык сохранили память о ее теле. Ощущения были в точности те же, что и тогда. Тот же запах, то же дыхание, касавшееся его лица, когда они занимались любовью. Ее звуки, ее мощь. Ее суть осталась неизменной. Исчезли силиконовые груди, но это он воспринял с облегчением. Они его всегда смущали. Словно бы между ними двумя закрадывался кто-то посторонний.
Болью отзывалиcь пустые годы. Раны зажили, но шрамы на душе остались.
В постели она никогда не притворялась – так она говорила, и он ей верил. Но его немного смущало осознание того, кто она. Ее происхождение, ее воинское звание придавали ей новые грани, которые он не мог игнорировать.
Строго говоря, он совершенно не знает, кто она, на что способна. А ему хотелось лишь одного – чтобы все стало, как раньше.
Викинг ненавидел похороны. Не знал, что делать со своим горем. При виде гроба перед алтарем у него сдавило грудь, возникло чувство, что он падает, летит в пропасть, пытаясь за что-то зацепиться в безвоздушном пространстве, издавая беззвучный крик.
До сих пор ему никогда не приходилось самому кого-либо хоронить. Похоронами папы и других родственников занималась мама, а Хелену не нашли, так что похорон не было. Но на этот раз ему этого не избежать. Ему, и никому другому, придется позаботиться о том, чтобы проводить маму Карин в последний путь. Маркус настоял, что будет помогать ему в подготовке, от чего вышло еще хуже.
Похоронное бюро, в которое они обратились, рекламировало себя как маленькое бюро с большим сердцем, чуткое и гибкое. Викинг и Маркус встретились на улице перед их офисом.
– Бабушка точно знала, чего хочет, – сказал Маркус, неуклюже обняв его в знак приветствия. – Тебе надо только отдать им бумаги из ее заветной шкатулки.
Несколькими годами ранее, перед операцией по установке кардиостимулятора, Карин навела порядок в своем имуществе, отсортировав ненужные вещи. Все важные бумаги она собрала в коробку, которая стояла на верхней полке шкафа в бывшей комнате Викинга в родительском доме. Там лежал и подробный план самой церемонии.
Викинг сделал глубокий вдох. Боже милостивый, только передать бумаги. Хватит психовать.
Церемониймейстер, приятная и безупречно одетая женщина лет сорока, высказала свое восхищение, получив инструкции Карин, – образцовый случай, когда все прописано. Церковь, цветы, псалмы, надгробие, поминки – все вопросы они быстро решили, определили дату похорон, осталось только решить, как хоронить.
– Она хотела, чтобы ее кремировали, – сказал Викинг женщине-церемониймейстеру, – так что нам надо выбрать урну.
Маркус уставился на него с удивлением.
– Кремировали? Но почему?
Викинг посмотрел в окно. Снаружи собирался дождь.
– Она так хотела. Я не знаю, почему. И просила не предавать ее земле.
– Ты о чем? – еще больше удивился Маркус. – Ясное дело, ее надо предать земле. Она будет лежать рядом с дедушкой, на камне уже сделана надпись.
У Викинга голова пошла кругом, ему пришлось присесть рядом с выбранным дубовым гробом.
– Я не знаю, почему она так хотела, – ответил он. – Она ничего об этом не рассказывала.
Тут очень кстати пришлась чуткость, обозначенная в рекламе бюро.
– Нет нужды решать это прямо сейчас, – сказала приятная женщина. – Спешки нет. Давайте позаботимся о том, чтобы достойно проводить Карин в последний путь.
Викинг закрыл лицо руками.
Он сказал чистую правду – он действительно не знал, с чем было связано решение мамы, почему она не желала покоиться рядом с мужем, что бы там ни было написано на надгробье.
Карин
23 декабря 1961 года
Тело у нее такое стройное, такое белое.
Она стояла, обнаженная, перед узеньким зеркальцем в своей каморке за кухней. Подглядывать за ней никто не мог, потому что в каморке не было окон. Карин была наедине со своей тайной.
Она подняла наверх волосы и закрепила их сзади заколкой. Сняла с подушки наволочку, задрапировала на голове.
Засмеялась, глядя на свое отражение в зеркале. Голая невеста.
Сняла с постели простыню, завернулась в нее. Вышивка с ее инициалами оказалась прямо на груди. Карин охнула. Она почти красива. Идет к алтарю. Летняя свадьба. Солнечный свет и запахи. Букет ландышей в руке – такие хрупкие, такие прекрасные и такие ядовитые цветы.
Она закружилась перед зеркалом, запуталась ногой в простыне и чуть не рухнула на пол. Ничего страшного. Упасть она точно не упадет. У нее как будто крылья за спиной раскрылись.
За время Рождества она должна поговорить с тетушкой Агнес, все ей рассказать. Больше незачем пресмыкаться.
Хватит с нее березовых розог и грубых окриков. Ее время у Стормбергов подошло к концу.
1948 ГОД
Ей не было еще и двух лет, когда она попала в деревню Лонгвикен. Приняли ее прохладно.
Мать с трудом выжила после рождения Карин. Когда же последовали еще одни роды и младший брат Карин родился мертвым, мама умерла. Она истекла кровью в амбулатории в Калтисе, несмотря на переливание крови – или же из-за него. Кто там тогда проверял совместимость по группе крови. Вскоре после этого погиб от несчастного случая на лесосплаве ее отец. Тогда-то она и попала к Стормбергам, родственникам со стороны матери.
Ее называли «маленькой кузиной», не скрывая, что она им обуза. В доме было тесно. Тетя Агнес и дядя Хильдинг спали в каморке за кухней, мальчики – валетом на раздвижной кровати. Ей пришлось спать на чердаке, где стены были утеплены мхом, а мансардное окно выходило на реку.
Эрлинг был самым маленьким из братьев Стормбергов и по возрасту, и по росту. Пушок на щеках, а глаза добрые-добрые. Иногда он обучал Карин важным умениям – например, как забрасывать удочку при подледном лове или как правильно есть пальт, сделав в нем углубление, чтобы масло не вытекало.
Среднего брата звали Турд, был он молчаливый, с заячьей губой. Даже какой-то грустный. Казалось, слова с трудом выбирались из-под его грубо зашитой губы. А вот Хильма, его невеста, была его полной противоположностью. Мягкая и отзывчивая, она громко и часто смеялась. Карин обожала Хильму.
А еще был Густав, старший брат. Он уже покинул родительское гнездо. Им тетя Агнес очень гордилась. Высокий, широкоплечий, с ясным взглядом и сильными руками. Фигура у него была слегка грубоватая, но упругая и жилистая. От него всегда исходило холодное спокойствие. Карин старалась держаться от него подальше.
Тетушка Агнес почти всегда была дома.
Дядя Хильдинг почти всегда отсутствовал.
«Раньше все было по-иному, – рассказывала тетушка Агнес. – Все помогали друг другу. Мужчины умели доить, девушки – косить косой. Траву на корм скотине собирали на болотах, все умели ловить рыбу и ставить капкан на мелких зверюшек – и мужчины, и женщины, и дети. Все приносили пользу. А потом начали работать за зарплату, но только мужчины. Их умения ценились, а женские – нет. Да и земля стала принадлежать государству, а не людям».
Часто она говорила такое, чего Карин не понимала.
Например, что Лонгстрёмы, живущие по другую сторону залива, в сговоре с дьяволом. Карин не знала, что это значит, но понимала, что это очень плохо.
В другой раз Лонгстрёмов именовали чернорабочими, это было еще более непонятно, чем про дьявола, но, ясное дело, тоже плохо. К тому же родоначальница семейства, Аделина Лонгстрём, пришла с финской стороны. В этом тоже чудилось что-то подозрительное.
Тетушка Агнес часто рассказывала историю Стормбергов. Они из древнего известного рода, существовавшего в Норрботтене тысячу лет, задолго до шведской короны и на целую вечность раньше Лонгстрёмов. В те времена они именовались Стормрики, могучие и заменитые. Среди предков был пастор, приближенный к самому Густаву Васе, и архиепископ, формально отменивший в Швеции католицизм. Карин слушала с широко раскрытыми глазами. Наверное, католицизм – это тоже очень плохо. А Густав Васа – это могущественный король, который хорошо умел ездить на лыжах. Он изображен на упаковке хрустящих хлебцев в сельском магазине в Калтисе. У нее в роду полно достойных мужчин, благородных и честных. Может быть, она и сама в родстве с хлебным королем? Никто ей этого не говорил, но Карин думала, что наверняка все так и есть. Она почти принцесса!
Свои истории тетушка Агнес рассказывала, пока они вместе стирали, выкапывали картошку, взбивали свиную кровь для колбасы или собирали морошку. Рассказы о том, что пришлось пережить Стормбергам, несмотря на их благородное происхождение. Как они боролись, трудились и выносили все тяготы.
Первые годы у залива Лонгвикен дались им тяжело. Один из младших сыновей, Абель, утонул, провалившись по весне под лед, второй умер с голоду.
А вот Лонгстрёмы – они из других мест. Приехали в Норрботтен с юга – считай, иностранцы – наниматься на работу на рудники у реки Турнеэльвен.
Кузнецы, что с них взять. Все знают, что это за народ. Потные, грязные, крикливые и настоящие забияки. С такими лучше дела не иметь.
Так решили Стормберги, и так говорила тетя Агнес.
Тетушка не рассказывала о том, что Лонгстрёмы оказались трезвыми и работящими, да к тому же при деньгах. Когда они на раннем этапе, еще в детские годы обреченной деревни, предложили встретиться, чтобы договориться и объединиться, Стормберги не смогли отказаться. И поплыли на своих лодках под проливным дождем на другую сторону залива – послушать, что там скажут работяги.
Приняли их хорошо, показали двор и конюшню.
Дом, который построили Лонгстрёмы, оказался куда просторнее, чем у Стормбергов. Амбаров и сараев больше, и все крепкие. Гостям предложили присесть в только что построенной пекарне, показали серебряную медаль и диплом Горной коллегии.
Все это было воспринято весьма недоброжелательно.
Высокомерие – смертный грех, подумали Стормберги, не заметив бревна в собственном глазу.
Однако нужда заставит – чего только не сделаешь. Две семьи сговорились работать рука об руку, поделив между собой сенокосные луга вокруг болота Кальмюрен и немногочисленные пастбища в горах. Кроме того, двое детей понравились друг другу – маленький Викинг Стормберг, первый ребенок, родившийся в деревне, и Сара Лонгстрём, чуть постарше его.
Однако вскоре после встречи отношения между двумя семьями ухудшились.
Стормберги заявили, что с ними обошлись несправедливо. Лонгстрёмы не понимали их аргументов. С обеих сторон стали запирать лодки, чтобы Викинг и Сара не могли доплыть друг к другу в гости.
Тогда дети построили себе хижину на горе у водопада Тэльфаллет.
Как утверждала тетушка Агнес, любая попытка примирить две семьи заканчивалась трагедией. По крайней мере, последняя. Лонгстрёмы – сам дьявол. Карин должна пообещать никогда не иметь с ними дела.
По другую сторону залива она видела высокий жилой дом, возвышавшийся над вершинами берез. Слышала, как мычат в хлеву коровы и блеют козы. И еще видела светловолосого мальчика, игравшего на берегу с большим серым псом. Он кидал собаке палку, боролся и возился с ней, хохоча, у кромки воды, пока оба не извалялись в песке и стали похожими на троллей.
Она знала, что мальчика зовут Карл.
– Лентяйка, – сказала тетушка Агнес. – Иди мой посуду.
Образ дьявола рассыпался в тот день, когда Карл провалился под лед. Было это в апреле 1954-го. Карин училась во втором классе.
С утра ледяной покров на реке был прозрачным и толстым, но после обеда от теплого течения лед стал местами тонким и водянистым. Карин шла на лыжах метрах в пятидесяти позади Карла, идущего по льду пешком, – и видела, как его поглотила вода. Только что шел впереди нее – и вот уже не осталось и следа.
Пустой лед. Журчание воды. Припекающее солнце.
Не думая о дьяволах и прочей нечисти, она рывком кинулась к полынье и через несколько секунд увидела его голову, торчащую из воды. Он что-то крикнул ей, она услышала только ужас в его голосе.
Ей удалось подойти довольно близко, но тут и под ней начал потрескивать лед. Тогда она скинула лыжи, растянулась на льду, толкая впереди себя лыжи и палки к полынье. Мальчик пошарил рукой вдоль края полыньи, ухватился за кончик лыжи и дернул на себя. Лыжа чуть не упала в полынью. Карин потянуло вниз, хотя она лежала на лыже всем своим весом.
– Давай еще раз! – крикнула она. – Держись, попробуй выбраться на лед.
Мальчик завыл от холода и страха, кажется, не понимая, что она говорит.
Тогда Карин схватила одну палку, подползла к краю полыньи, посмотрела мальчику в глаза и сказала:
– Держи мою руку.
Глаза у него были огромные, как блюдца. Он схватил ее протянутую руку. Свободной рукой Карин воткнула палку в лед, положила его руку сверху.
– Подтягивайся, – велела она.
Палка вошла неглубоко, но, по крайней мере, не давала ему соскальзывать обратно. Мальчику удалось положить на лед локти, потом подтянуться на них, перевалиться через край и откатиться от полыньи. Лежа на льду, он пыхтел и задыхался, дрожа как осиновый лист. Она замотала его в свой шарф, надела на него свою шапку и варежки.
– Вставай на мои лыжи, – сказала она, помогая ему подняться. С его одежды ручьем текла ледяная вода.
Карин встала позади него, обхватив его за талию обеими руками.
– А теперь пошли. Левой-правой. Левой-правой.
Он не решался сойти с ее лыж, хотя под ними уже был прочный лед.
Левой-правой, левой-правой.
Она позаботилась о том, чтобы он добрался до своей стороны залива. С этого дня она знала, что Лонгстрёмы вовсе не дьяволы, потому что дьявол не плачет, и не тонет, и не возвращает потом взятую на время чужую одежду.
В то лето, когда Карин исполнилось десять лет, шведские военные провели за горой Стормбергет симуляцию ядерного взрыва, взорвав заряд нитролита с 36 тоннами бонила. Взрыв произвели возле деревни Науста. Карин стояла на берегу реки, наблюдая, как над горным хребтом поднимается гриб.
Это было хорошо организованное испытание. Вокруг на разных расстояниях от взрыва поставили самолеты и танки с целью проверить действие взрывной волны. Внутри сидели кролики. У половины животных разорвало легкие. На следующее лето испытания повторили, хотя заряд на этот раз был больше – 50 тонн бонила. В тот раз Карин была больна корью и не видела облака, но тетушка Агнес сказала, что на этот раз оно скорее даже поменьше.
Сказано это было не для утешения, скорее с разочарованием.
Карин запомнила эту реакцию, слова тетушки успокоили ее.
Приятно было осознавать, что тетушка Агнес словно высечена из камня.
Она из тех, кто непоколебим перед лицом неприятной правды и страшных тайн.
Стентрэск, лето 2021 года
Похороны Карин были назначены на 2 июля. День выдался ясный и холодный, с Баренцева моря дули ледяные ветры. Пастор Херманссон, который на самом деле уже ушел на пенсию, провел обряд в церкви Стентрэска. Он сам явно тяжело воспринял смерть Карин. Она пела в церковном хоре, он знал ее сорок лет.
Церемония прошла просто. Они спели несколько подобающих случаю псалмов. Викинг закрыл глаза, сжимая руку Алисы. Почувствовал, как слезы стекают по лицу и по шее за воротник.
Свободы той, что движет созиданье,
Земля, где все цветы пускают корни…
Пока под высоким потолком звучали звуки псалма, он погрузился в воспоминания. Белое платье в синий горошек – его самое первое воспоминание о ней, это было в его день рождения, ему исполнилось два – сколько же лет было ей?
Решётки прутья разделяют нас,
Какая тюрьма была у Карин?
В шестнадцать лет она вышла замуж за Густава, своего кузена, который был на двадцать один год старше. Сам Викинг уже родился, его крестили одновременно с венчанием.
Какая свобода у нее была?
Какая-то наверняка была. Она окончила университет, начала работать в социальной службе в муниципалитете Стентрэска и со временем стала заместителем начальника отдела социальной защиты. Сыновей она любила безгранично, никогда не проявляла ни малейшей горечи. Это уже само по себе что-то говорит о ее жизни…
Алиса толкнула его в бок, кивнула на микрофон, стоящий перед гробом.
Ожидалось, что он что-то скажет.
Она протянула ему платок, он вытер слезы, откашлялся и подошел к штативу с микрофоном. Оглядел собравшихся. Их было немного. На приглашение похоронного бюро откликнулось человек тридцать. Ограничения, связанные с ковидом, уже частично сократились, но многие пожилые люди по-прежнему осторожничали. В задних рядах он заметил несколько коллег мамы по работе, увидел, как неудержимо рыдает Элин на плече у Шамари. Роланд Ларссон, который в течение нескольких месяцев после развода снимал у Карин комнату, сидел и смотрел на свои руки.
Боже правый, как же он справится с этой задачей?
Викинг сделал глубокий вдох.
– Я имел счастье видеть рядом свою маму Карин в течение шестидесяти лет, – сказал он и заплакал.
Да что ж такое, возьми себя в руки, мужик!
Он откашлялся, высморкался в Алисин платок. На самом деле он набросал несколько строк на бумажке, но теперь не знал, в каком кармане искать.
– У нее самой никогда не было мамы, – проговорил он. – Ее мама умерла, когда Карин не исполнилось еще и двух лет. Ее воспитала Агнес, и со мной она тоже сидела, когда я был маленьким. Что бы ни говорили о моей бабушке, но характер у нее был далеко не ангельский…
Сив Юханссон, сидевшая позади Алисы, усмехнулась и закивала, ее дочь Сусанна шумно высморкалась.
Ему вспомнилось, как они с Агнес гуляли в весеннем лесу – громкое и грустное пение птицы. «Слышишь, мальчуган, это пеночка. Своей песней она прославляет Бога».
Он попытался расслабиться, выпрямил плечи, запустил руку в карман пиджака. А вот и бумажка. Расправив ее, он откашлялся и прочел:
– Мама была ребенком послевоенного времени. Она всегда говорила, что родилась в новое время, исполненное надежд на будущее. И она многого достигла в жизни, из отрезанного от мира Лонгвикена добралась до университета в Умео, но не было для нее ничего важнее нас, сыновей – меня и Свена. Его сегодня здесь нет, как вы, вероятно заметили. Мы с ним попрощались с мамой вчера.
Юсефин громко заплакала.
– А теперь она у Бога, – сказал Викинг. – Она была совершенно уверена, что попадет на небо, стало быть, так оно и есть.
Он засунул бумажку обратно в карман, закрыл глаза и сложил руки.
– Мама, – сказал он, – если ты меня слышишь – спасибо за все. За твою любовь, твою заботу, твою мудрость. Ты живешь дальше – в своих детях и внуках, в тех людях, которым ты помогла. Ты сделала этот мир лучше для всех нас.
Он посмотрел на ее гроб из светлого дуба, который сгорит вместе с ней. Ушла та, кого он знал всю жизнь, самый близкий человек.
И в этот момент, стоя в церкви, он осознал одну важную вещь.
Он знал маму всю свою жизнь, но не ее.
Знал, кем она стала, но не знал, какой она была, с чего все начиналось.
Лонгвикен, 50-е годы
Сообщение о том, что деревня будет затоплена, принес посланник.
Один из чиновников губернатора долго добирался к ним на машине, а потом на лодке из администрации лена в Лулео, чтобы лично, вместе с представителем государственной компании «Ваттенфаль», проинформировать местного констебля Стормберга и всех жителей деревни о принятом решении.
– Королевский указ об экспроприации земли и жилья ради общего блага, – сказал чиновник.
Жители деревни собрались в большом доме на дворе у Лонгстрёмов, это было самое просторное помещение в деревне. Там были Нильс и его сын Карл, Хильдинг и Агнес, братья Густав, Турд и Эрлинг, и маленькая Карин. Все это было так удивительно – Стормберги и Лонгстрёмы исключительно редко встречались под одной крышей. Такое случалось только в церкви в Калтисе – сéмьи, как уже было сказано выше, не ладили между собой. Карин озиралась с широко раскрытыми глазами – никогда раньше не бывала в этом доме. Ей подумалось, что тут как в гостиной в усадьбе Хёйе в книгах о Кулле-Гулле.
Высокий потолок, росписи на стенах – все гораздо богаче, чем у Стормбергов. И та самая лестница, длинная и крутая, с которой упала Сара. Карин покосилась в сторону Карла – на его угловатое лицо упали лучи солнца. Он поймал ее взгляд, на мгновение улыбнулся ей. Она опустила глаза, тоже чуть заметно улыбнулась.
– Ради всего святого, что все это значит? – спросила Агнес, которая была не робкого десятка. – Королевский указ об экспроприации?
– Таков закон, – ответил чиновник. – Ради общего блага.
– Вы хотите отобрать у человека его жизнь и историю, – сказал Нильс, которого называли Большой Нильс. – Труд и пот его предков. Это немыслимо.
– Будет компенсация, – сказал мужик из компании «Ваттенфаль».
– Какого размера?
Последовал ответ, что это будет решаться путем переговоров.
Хильдинг не проронил ни слова.
Должность судебного пристава при суде Стентрэска была для него побочным занятием, позволявшим одновременно заботиться о своем хозяйстве с Агнес и сыновьях. Говорил он мало, но считался человеком, не знающим жалости. Его боялись: сурово и с неподвижным лицом он конфисковывал землю, задерживал бродяг, взыскивал налоги.
В конечном итоге именно он провел экспроприацию домов к северу от Мессауре, вел переговоры со всеми затронутыми сторонами, но к требованиям, выдвинутым Большим Нильсом, он отношения не имел. Потребовалось утверждение сверху. Нильсу удалось добиться почти всего, кроме требования предоставить ему права на участок у водопада Тэльфаллет.
Со временем Хильдинг стал шефом местной полиции, все его просто ненавидели.
Взрослым в Лонгвикене было не до детей. От младших ожидалось, что они как-нибудь справятся сами – почти с пеленок, как в свое время их родители.
Как они добираются до школы по другую сторону реки, было их делом.
Поначалу они ездили каждый сам по себе: весной и осенью каждый в своей лодке, зимой каждый по своей лыжне. После того дня, когда Карл провалился под лед, все изменилось.
На следующее утро он стоял и ждал ее на берегу.
– Спасибо, – сказал он, протягивая ей ее вещи.
Все это она связала сама, прекрасно умела шить и вязать. Она взяла их. Стояла, глядя себе под ноги.
– Откуда ты знала, что надо делать? – спросил он. – Тогда, на льду?
– Эрлинг мне показал, – ответила она. – Чтобы я не утонула, как маленький Абель.
С того дня они всегда переправлялись через реку вместе. Никто из взрослых не обратил внимания, как единственные дети в деревне потянулись друг к другу. У них было много общего. Не только школа и родная деревня. Мама Карла была родом из Эльвбю, она умерла, когда он был маленьким, как и мама Карин. Его воспитала бабушка со стороны отца – как тетушка Агнес вырастила Карин. Воспитание означало – научиться работать, стать добрым христианином и в целом следовать заповедям божьим. Если Карин что-то делала не так или же если тетя Агнес была в особо плохом настроении, то Карин посылали срезать пучок березовых розог. Затем тетя Агнес клала ее себе на колени голой попой вверх. От розог было не особо больно, хуже всего было то, что с нее стаскивали нижнее белье в присутствии братьев. Эрлинг всегда отводил глаза, а Турд таращился.
– Тебя папа бьет? – спросил как-то Карл, когда сам пришел с синяком на виске.
– У меня нет папы, – ответила Карин.
Деревенская школа в Калтисе находилась на другой стороне реки. Народная школа в три комнатки: одна для начальных классов, одна для средних и одна для старших. Все это вместе и обеспечивало обязательное образование с первого по седьмой класс детям, жившим в 50-е годы на пустынных просторах к северу от Стентрэска. Воскресная школа в евангелической церкви была необязательна на земле, но обязательна на небе. Карин и Карл оба ее посещали, пели церковные песни и изучали дела и страдания Христовы.
Учителя старшей школы звали Биргерссон, он жил в квартире на втором этаже над учебными классами. Его называли «магистр», а его жену, преподававшую в младшей школе, просто «госпожа Биргерссон». Она была родом из этих мест и казалась вполне довольной жизнью – по крайней мере, никогда не жаловалась. А вот магистр Биргерссон был недоволен судьбой. Он приехал из Карлстада, считал жителей Калтиса необразованными, а само место называл «забытой богом деревушкой», много пил и всех раздражал. В конце концов жители деревни собрали подписи и вынудили Школьное управление убрать его. Чету Биргерссон перевели в другое место – они стали работать в Стентрэске. Вероятно, в городе им больше понравилось, возможно даже, их там иначе приняли, но об этом история умалчивает.
Карин была способной ученицей. Читать научилась еще в пять лет, писала аккуратным красивым почерком, знала наизусть псалмы и таблицу умножения. На выпускном по случаю окончания второго класса она получила в качестве премии книгу «Кулла-Гулла», став лучшей ученицей в классе. В тот день она гребла через реку так быстро, что одно весло выскользнуло из рук и она чуть не упустила его. Запыхавшись, показала подарок тетушке Агнес – первую книгу, принадлежавшую лично ей.
– Так сколько вас, девочек, в классе? – спросила тетушка Агнес, не поднимая глаз от картошки, которую чистила. – Две?
Радость смолкла, как когда выключают из розетки радио и музыка обрывается. Темный хвост волос на затылке у тетушки, ее сильные руки. Пальты [3]. Только что зарезали поросенка, в кухне стояло ведерко с кровью, в воздухе повис характерный сладковатый запах.
– Надень передник и принеси венчик.
– Можно я сначала отнесу наверх книгу?
Тетушка Агнес не обратила никакого внимания на ее вопрос.
Повернувшись спиной к кухне, Карин побежала в свою комнатку на чердаке, сняла праздничную кофту, аккуратно свернула и уложила в ящик комода. Погладила пальцами корешок книги – какая же она красивая! Вверху имя автора: Марта Сандваль-Бергстрём. Рисунок на обложке – девочка с синими глазами и вьющимися локонами под головным платком с неуверенной улыбкой смотрит на зрителя.
Карин уселась в ногах кровати, где падало хоть немного света. Открыла книгу – она только посмотрит!
Глава первая.
«Бык тянул за собой телегу вверх по склону. Его узловатое тело казалось усталым и потрепанным жизнью, шерсть намокла под проливным дождем – он так глубоко проваливался в грязное месиво на проселочной дороге, что не видно было копыт…»
Карин поджала под себя ноги.
«Позади него шла девочка двенадцати лет, боязливо ступая в тщетных попытках не перепачкать грязью ботинки…»
Книга захватила ее, унесла прочь сквозь сны и столетия, она превратилась в Гуллу, девочку из детского дома, отданную в служанки у торпаря Карлберга в Кулле неподалеку от усадьбы Хёйе. Классовое общество во всей своей неприкрытой беспощадности: болезни и голод в лачугах бедняков, паркетные полы в усадьбе, сияющие, как только что вставший лед. Главная героиня, нищая, которой все помыкают, постепенно осознает, кто же она такая – Гунилла Беатриса Фредерика, младенец, которого вынесло на берег после кораблекрушения.
Карин плакала, размазывая слезы по щекам, капли свисали с подбородка, прежде чем упасть. Гулла с ее больной спиной и замерзшими пальцами – как она работала не покладая рук, чтобы приемные братья и сестры не знали нужды. Господская дочь, с детства завернутая в дорогие ткани с вышитыми инициалами, всегда заботившаяся о самых несчастных.
К этому моменту Карин уже поняла, что сама она никакая не принцесса, хотя и из рода Стормбергов. Как и Кулла-Гулла, она осталась сиротой и в сердце своем решила, что тоже будет помогать другим. Неважно, кто ты – человека видно по поступкам.
Тут распахнулась дверь в чердачную каморку, Карин подскочила. Книга упала на пол. Широкая фигура тетушки Агнес заняла собой весь дверной проем.
– Лентяйка! По розге соскучилась?
Карин сглотнула и быстро вытерла щеки руками.
Надо было идти взбивать кровь.
Лето проносилось быстро, за ним наступали долгие зимние месяцы. Когда за окнами свистели ледяные ветра, а мороз сковывал землю и реку, у Карин находилось время на чтение. Тетушка Агнес иногда ворчала, называя ее лежебокой и бездельницей, но Карин уже привыкла. В деревенской школе библиотеки не было, но Астрид Хедстрём из Калтиса давала на дом книги, стоявшие у нее на чердаке за ткацким станком. Карин взяла почитать Пелле Бесхвостого и Тюре Свентона, Бигглов и Детектива Блумквиста, Пятикнижье Энида Блайтона, Анну с Зеленого Холма и «Фрёкен Дикарка». Когда ничего другого не было, она залпом проглатывала религиозные журналы «Почтальон», «Друг детей», «География для народной школы», «Счастливая монетка» и «Библейские рассказы».
Карл тоже любил читать. В доме у Лонгстрёмов стояла целая полка с книгами. Такая литература тете Астрид из Калтиса и не снилась. «Лето с Моникой» Пера Андерса Фогельстрёма, трилогия Вильгельма Муберга об эмигрантах. Карл-Оскар и Кристина – это звучало почти так же, как Карл и Карин. А еще «Красная змея» Франса Бенгтссона. Это была самая любимая книга Карла.
В старшей школе, в пятом классе, учителем Карин стал магистр Биргерссон. Магистр говорил по-английски, так что Карин пришлось начать изучать иностранный язык. Каждый вторник весь класс приходил в учительскую и слушал уроки, которые передавали по радио. Это распахивало двери в новую реальность.
Карин начала читать по-английски. Книги на этом языке имелись только в личном собрании четы Биргерссон. Карин разрешали брать их на дом. Многие слова ей приходилось смотреть в словаре, но она не сдавалась. У нее получалось все лучше и лучше.
Когда приближался выпускной экзамен в седьмом классе, магистр Биргерссон попросил ее остаться после урока. Карин стало не по себе. Она подумала, что небрежно обращалась с какой-то книгой или еще в чем-то провинилась.
Когда она закрыла дверь, магистр произнес:
– Жаль, если такое дарование, как у тебя, пропадет тут, в глуши. Ты могла бы закончить реальное училище и учиться дальше, выполнять важную функцию в обществе. Возможно даже, стать учительницей. Ты не обсуждала это со своими опекунами?
Карин молча смотрела в пол.
Магистр почмокал губами, как обычно делал.
– Пойди домой и скажи им, что будешь учиться дальше. Передай, что так сказал магистр Биргерссон.
С этими словами он отпустил ее.
Мысль не показалась ей новой, она сама давно уже ее вынашивала. Ведь Густава, который проявил способности к учебе, отправили учиться в Стентрэск.
Вечером того же дня она сказала тете Агнес, что собирается учиться дальше – ни словом не упомянув мнение по этому поводу магистра Биргерссона.
Тетушка Агнес даже не подняла глаз от картошки, которую чистила.
– Ничего из тебя не выйдет, – сказала Агнес. – Только пшик.
На том разговор и закончился.
Карин отправили на двухмесячные курсы при школьной столовой, где девочек обучали готовить.
После этого считалось, что все необходимое образование она получила.
Стентрэск, лето 2021 года
На поминках в общинном зале при церкви подавали бутербродные торты. Их заказала Юсефин, настаивая, что это любимое блюдо Карин. У Викинга язык не повернулся сказать Юсефин, что она всегда пребывала в заблуждении по этому поводу, – впрочем, теперь это уже не имело значения. Яркий свет, звяканье приборов, вино. То тут, то там раздавался звон бокалов. Старые друзья долго и тепло говорили о Карин, некоторые – больше о себе, чем о ней. Вспоминали, какая она была мудрая и добрая, как помогала женщинам, терпевшим побои от мужа, оставляя их ночевать в мальчишеской комнате Викинга, как боролась со скаредными и упрямыми муниципалами, ставила на место ленивых руководителей. Когда закончились речи, в зале стало шумно – теперь за столами пошли оживленные разговоры в малых группах.
Алиса держалась рядом с Викингом, смущенная и молчаливая. Она чувствовала, что остальные смотрят на нее и удивляются. Маркус и вовсе не сдержал недовольства.
– Что она здесь делает?
Его не волновало, что Алиса слышит.
– Мне все это нелегко дается, – довольно резко ответил Викинг. – Мне нужна ее поддержка.
– Радуйся, что у тебя мама была рядом так долго, – ответил Маркус, развернулся и ушел за свой стол.
К Викингу, опираясь на элегантную палочку, подошла Сив Юханссон. Викинг нервно улыбнулся, почувствовал, как Алиса спряталась за его спину. Глаза старушки без всякого стеснения следили за каждым ее движением.
– Красивое получилось прощание, – проговорила она, не сводя глаз с Алисы. – Карин знала, чего хочет, и очень правильно, что вы исполнили ее волю. И ты очень хорошо говорил, Викинг, прекрасные и такие верные слова. Ты по-настоящему любил маму.
Похоже, с головой у Сив Юханссон все было в порядке.
– Ты знакома с Алисой Эрикссон? – спросил он и подтолкнул Алису вперед, чтобы она поздоровалась.
– Так ты из Лулео? – сказала Сив. Это прозвучало не как вопрос, а скорее как констатация факта.
– Переехала туда пару лет назад, – пояснила Алиса. – Раньше я жила в Накке, под Стокгольмом.
– И работаешь айти-консультантом. Скажи мне, чем занимается айти-консультант?
Викинг топтался на месте. Похоже, от Сив ничего не скроешь.
Алиса осторожно улыбнулась.
– По определению центрального статистического бюро, мы анализируем, разрабатываем и совершенствуем цифровые системы. Разрабатываем решения для программного обеспечения, приложений, систем и баз данных.
– Надо же, как все сложно, – проговорила Сив, пристально вглядываясь в лицо Алисы.
Алиса опустила глаза.
– Папа, – спросила Элин, – есть еще красное вино?
– Я знаю, где оно стоит, – поспешно ответила Алиса и ретировалась в кухню.
– Такая приятная женщина, – сказала Сив, глядя в глаза Викингу. – Она чем-то напоминает мне Хелену. Должно быть, большое облегчение, что ее наконец нашли.
Викинг попытался улыбнуться.
– Вероятно, мне нравятся женщины определенного типа, – ответил он, оглядывая зал. – Извини, я должен на минутку отойти.
Он подошел к Роланду Ларссону, который стоял в углу, беседуя с пастором Херманссоном, и отвел коллегу в сторону.
– Слушай, ты так хорошо говорил, – похвалил Роланд речь Викинга в церкви.
Викинг кивнул в знак благодарности.
– Вам удалось что-нибудь выяснить по поводу трупа в болоте?
Роланд отвернулся от собравшихся, голоса которых звучали все громче. Сказывалось вино.
– Вчера пришел рапорт из Умео, – негромко произнес он. – Мы были правы, это мужчина. И он не из Средневековья, в зубах у него обнаружены пломбы из амальгамы.
Викинг присвистнул.
– Стало быть, он наш современник.
– И да, и нет, – ответил Роланд. – Установлено, что пломбы поставлены в 40-е или 50-е годы. Из Умео бедренную кость отправили на анализ в Стокгольм. Скелет порос мхом, а эксперт-сфагнолог утверждает, что до такого состояния мох вырастает лет за пятнадцать.
– Это ничего не говорит о том, как долго мужик там пролежал.
– Как минимум пятнадцать лет. Остеолог пришел к выводу, что ему на момент смерти было от 45 до 65 лет. Радиоуглеродное датирование по изотопу 14С показывает, что он родился до 1952 года. А изотоп 13С – что он жил в Скандинавии.
– Причина смерти?
– Он точно не сам прибил себя колом ко дну болота, это мы можем утверждать с полной уверенностью. Как он умер, неясно. Помимо дырки в районе сердца и повреждений одной ноги и руки, скелет сохранен. Но отправиться на тот свет ему явно помогли, в этом нет сомнений.
Викинг закрыл глаза, мысли медленно ворочались в голове. Родился более семидесяти лет назад, ходил к зубному врачу в 40-е или 50-е, умер в возрасте от 45 до 65 лет.
– Амальгама, – проговорил он. – Как долго ее использовали в Швеции?
– Черт знает, – ответил Роланд. – Лично у меня ее полный рот.
Викинг кивнул. Школьный зубной врач Стентрэска в 70-е годы щедро закладывал детям в зубы ртуть.
– Думаешь, с 40-х годов сохранились карточки стоматологов?
– По-разному. Их хранят 70 лет, потом они подлежат уничтожению. Одни это делают, другие нет. Возможно, часть хранится в архиве в Лулео. В ближайшее время проверим.
– А ДНК?
– Из Стокгольма кость перешлют в лабораторию в Линчёпинг.
Викинг посмотрел в сторону кухни, откуда появилась Алиса с двумя бутылками вина. Сусанна Шильц тут же протянула свой бокал, чтобы ей подлили еще.
– Как думаешь, скоро вы получите ответ из Линчёпинга?
После подводного землятрясения в Индийском океане в криминалистической лаборатории разработали новый быстрый метод определения ДНК. Кость превращали в порошок, костный мозг теперь не требовался.
– Скоро, – ответил Роланд, – вопрос только в том, что это даст. Мы можем сопоставить его с реестром пропавших и реестром преступников, но если мужик пролежал там достаточно долго, нам просто не с чем будет сопоставлять. Делать более широкий поиск сложно. Мы должны знать, что именно ищем, и…
Викинг поднял руку, прервав коллегу. Подняв бокал, словно парус, к ним с напором тихоокеанского лайнера направлялась Сусанна Шильц.
– Викинг, – воскликнула она и крепко обняла его, так что ножка бокала стукнулась о его затылок. – Я так соболезную тебе, так сочувствую. Карин была потрясающая женщина, просто уникальная. Какую прекрасную речь ты произнес, просто великолепную.
Он пробормотал в ответ какие-то слова благодарности, Роланд деликатно отступил в сторону.
– Нет, подожди, – сказала Сусанна, хватая его коллегу за руку выше локтя. – Я хотела поговорить с вами обоими.
– Можно я угадаю? – усмехнулся Викинг. – Ты делаешь подкаст?
– True crime, – ответила она. – Сейчас это на гребне популярности.
– Нам пока ничего не известно о теле, найденном на болоте, – солгал Роланд.
Сусанна допила вино и покачала головой.
– Нет-нет, – ответила она. – Я имела в виду ограбление в Калтисе. В следующем году будет шестьдесят лет, такой юбилей привлечет к себе всеобщее внимание. Сами знаете, каковы закoны моей профессии – надо быть впереди всех.
Викингу показалось странным называть годовщину давнегo ограбления юбилеем, но он предпочел промолчать. К тому же Сусанна явно не была впереди всех. Вот уже пятьдесят девять лет ограбление в Калтисе полоскали в книгах, журналах и радиопередачах.
– Меня тогда еще на свете не было, – сказал Роланд, – так что даже не знаю, чем я могу помочь.
Сусанна повернулась к Викингу.
– Мне было две недели от роду, – сказал он, – так что я тоже не знаю, что…
– Но ведь твой папа вел следствие.
– Не с самого начала. Сперва им руководил шеф полиции Мессауре, Бергстрём, кажется…
– Ну вот видишь, у тебя уже куча фактов!
Викинг оглядел толпу, ища глазами Алису, помахал ей рукой, чтобы она подошла.
– Я немного устал, – проговорил он, когда она подошла к ним, и обнял ее за плечи. – Как ты считаешь, может, уже заканчивать мероприятие?
– Тебе виднее, – ответила она.
В эту минуту Сив Юханссон постучала вилкой по бокалу и поднялась, сжимая в руке носовой платок. Гул голосов стал стихать и затих.
– Карин была моей лучшей подругой, – надтреснутым голосом произнесла она. – С девятнадцати лет я каждый день разговаривала с Карин. Каждый день, всю жизнь. О детях, о работе, о жизни. Теперь стало так тихо. Ее голос больше не звучит, но я все равно скажу. Не знаю, слышно ли меня там, наверху, но я попробую.
Она вытерла глаза, слегка покачнулась. Викинг знал, что Сив любит выпить.
– Она приехала в Мессауре помощницей повара, когда я работала там секретаршей в пасторской канцелярии. Мы были отличной компанией. Карин держалась очень скромно, но все ее очень любили. С нами были Ингвар и Бертиль и… как бишь ее звали?
На мгновение она замолчала, погрузившись в воспоминания. Поправила завитые локоны. Викинг не сводил глаз со старушки – какая же она хрупкая. Вероятно, она все же не совсем в себе.
– Карин и Калле пели вместе, – продолжала она, – под оркестр в Народном доме и на Кальуддене по субботам…
Она закрыла глаза, взяла ноту. Начала петь, слабо и немного фальшиво, о том, как в саду не слышны даже шорохи. Викинг узнал эту песню, ее часто пела мама Карин. В ней говорилось о Москве. Влюбленная пара гуляла ночью по берегу Москвы-реки.
Викинг встретился глазами с Алисой, она чуть заметно улыбнулась. Сив пела дальше – о том, как речка движется и не движется, вся из лунного серебра. Народ начал шептаться и шуршать салфетками, но Сив ничего не замечала. Голос не слушался, она все меньше попадала в ноты, но не сдавалась. Пела наобум о том, что надо не забыть эти тихие вечера. Все переговаривались, кто-то громко откашлялся.
Наконец она склонила голову и, вытерев слезы, тяжело опустилась на стул.
Викинг воспринял это как сигнал закончить поминки и поблагодарил всех за то, что они пришли.
В утомленном молчании они вместе с Алисой и детьми убрали пoсуду и навели порядок. Вытерли столы, помыли посуду. В воздухе ощущалось напряжение. По опыту Викинг знал, что смерть и похороны редко пробуждают в человеке хорошее.
– Что такое Мессауре? – спросила Юсефин, когда они выходили из помещения. – Где это? Где-то неподалеку?
– Его больше нет, – ответил Викинг. – Весь поселок снесен.
– Снесен? – удивилась Юсефин. – Но почему?
– Пруд на том месте остался, – сказал Маркус. – И площадь. Мы в детстве ездили туда с классом.
Алиса погасила свет, дверь захлопнулась. Они вышли на улицу. Стоял светлый летний вечер. Ветра с Северного Ледовитого океана задули сильнее, небо затянуло облаками. Викинг взглянул в сторону горы Стормбергет.
Однажды Карин взяла его с собой в Мессауре – в то время она ждала Свена. Должно быть, это было в 73-м или 74-м, ему было лет двенадцать – тринадцать. У него остались смутные воспоминания. Снега не было, но в тот день тоже дул сильный ветер. Тогда в некоторых домах еще жили люди, он видел светящиеся окна. Большинство магазинов на главной улице были заброшены, витрины заклеены бумагой. Многие дома уже увезли, улицы напоминали щербатый рот с выпавшими зубами… Он так и не понял, зачем мама привезла его туда. А потом, когда они стояли на узенькой улочке, ведущей в никуда, мама вдруг заплакала. Присев, обняла его, крепко прижала к себе и что-то шептала ему на ухо, а Викинг ответил, что он замерз, и они поехали домой.
– Когда-то в Мессауре проживало больше тысячи человек, – сказал он сейчас. – Почти все работали на строительстве гидроэлектростанции. Когда они ее закончили, то стали никому не нужны, и поселок тоже. Его закрыли, дома увезли. Они были построены на сваях, так что от них и следов не осталось. Людей перекидывали с места на место. Здесь всегда так поступали.
Их машины стояли рядом на служебной парковке рядом с участком. Маркус нес на руках маленькую Майю, Юсефин вела под руки смертельно уставшего Эллиота. Быстро обняв Викинга и Элин, она села на заднее сиденье машины Маркуса.
Элин и Шамари, приехавшие на похороны из Стокгольма, остановились в доме Карин на Кварндаммсвеген. Викинг с Алисой подвезли их туда.
– Ты уже решил, что будешь делать с виллой? – спросила Элин, кивая на дом модели «Эльвбю». – Продашь или оставишь себе?
Густав заказал этот дом для себя и Карин, когда они ждали Викинга. Это была одна из первых моделей у производителя. Карин прожила в нем всю свою сознательную жизнь. Несмотря на суровый климат, дом держался хорошо, но теперь его надо было ремонтировать и модернизировать.
– Пока не знаю, – ответил Викинг. – Многое зависит от Алисы.
Элин повернулась, зашла в дом и закрыла за собой дверь.
Не зажигая лампы, они плюхнулись рядом на диван. От тусклого голубовато-серого света за окнами тени стали серыми, очертания расплывчатыми. Викинг даже не видел ее лица.
– Мы должны рассказать им, кто ты, – проговорил он.
– Нет, – ответила она без всякого выражения.
– Они имеют право знать.
Она сглотнула.
– Теоретически – да, возможно, – сказала она. – Но на самом деле все равно нет.
– Все имеют право знать свое происхождение, – сказал Викинг. – Каждому важно знать, откуда он, кто его родители, свою историю.
Она медленно покачала головой.
– Мы не можем от них этого потребовать – что они будут знать, но сохранят все в тайне.
– Но ты только представь себе – вновь обрести маму. Это должно компенсировать…
– Нет, – ответила она совсем тихо. – Ты ошибаешься, они не получат меня назад. Меня не было рядом, когда они во мне нуждались. Если я появлюсь сейчас, когда уже слишком поздно, будет еще хуже.
Он вздохнул, громко и раздраженно. Тут она ошибается: насколько часто детям, выросшим без матери, доводится снова обрести маму? Не могут же они отказать своим детям в таком чуде.
Она посмотрела на него бескoнечнo усталым взглядом. Он так и не привык к карим контактным линзам – на самом деле глаза у нее были голубые.
– Ты же понимаешь, я больше всего на свете хочу рассказать им, – проговорила она. – Ты ведь понимаешь? Думаешь, мне самой не хочется чуда? Чтобы они подбежали ко мне с распростертыми объятиями, поцеловали меня в щеку? А малыши стали называть меня бабушкой?
Она поднялась, ее силуэт расплылся в полумраке.
– Все эти годы я скрывалась ради них. И ради тебя. Ты это знаешь.
Он взглянул на нее: смутный, невысказанный страх.
– Правда? Только ради нас?
Она отшатнулась от него, он тут же пожалел о сказанном. Поднялся, обнял ее, притянул к себе.
– Прости, – проговорил он. – Я просто… Разве мы не можем взять и начать все сначала?
Она дала себя обнять, ее волосы щекотали ему нос.
– Викинг…
– Ты, я, Маркус и малыши – кому придет в голову, что тут есть что-то странное? Будем жить самой обычной жизнью – дни рождений, подарки на Рождество, барбекю за тысячи километров от Стокгольма, господи…
– Викинг, – снова произнесла она, – если мне придется уехать, ты последуешь за мной?
Он выпустил ее из объятий, в полумраке ее глаза казались теперь черными дырами.
– Последую за тобой?
– Да, чтобы уже никогда не вернуться.
Его взгляд скользнул за окно, к березе и пасмурному небу.
– Я хочу, чтобы ты осталась, – сказал он. – Здесь, со мной.
– Помимо Маркуса – что еще тебя удерживает?
Он развел руками.
– Я не могу никуда уехать. У меня рак. Я должен постоянно показываться врачу. У меня работа. Я должен разобраться с маминым наследством. Я отвечаю за Свена.
Она отвернулась. Он вдруг осознал, что только что привел целый ряд доводов, начинающихся со слова «я».
– Хелена…
– Алиса, – поправила она.
Пошла в спальню, забрала свою дорожную сумку.
– Куда ты? – спросил он.
– Домой в Лулео, – ответила она.
Он дал ей уйти. Стоял и прислушивался к стуку ее каблуков, удалявшемуся вниз на лестнице, потом заскрипели пружины на двери подъезда. Провожал глазами ее маленький автомобиль, пока тот не скрылся из виду в направлении улицы Стургатан.
Викинг вышел в кухню, встал возле холодильника, глядя в полумрак за окном. В одном из окон по другую сторону двора горел синеватый свет. Его соседка Анна Берглунд сидела и смотрела телевизор. Скорее всего, рядом с ней стояла трехлитровая упаковка с вином. Она работала на ракетной базе вместе с Маркусом, и прошлым летом, когда закрутилась вся эта история с проектом QATS, выяснилось, что она – «крот», засланный русскими. Аресту и суду она предпочла согласие работать на шведов. Все это продержится, пока русские не поймут, что их обманули, – впрочем, этот день может не наступить никогда.
Он увидел, как Анна потянулась к бокалу.
«Как канарейка в шахте», – подумал Викинг.
Покуда она сидит на месте, попивая вино, Хелена в безопасности.
То есть Алиса.
1958 год
Они начали с того, что осушили русло реки. В земле стали прокладывать отводной тоннель длиной в 440 метров, чтобы отвести воду от того места, где предполагалось строить плотину. От подземных взрывов сотрясалась земля, дрожали стены, собаки и скотина в хлеву выли от ужаса. Когда убрали воду, обнажилось гладкое каменистое дно, тянувшееся темно-серой лентой в сторону моря.
Домá в Лонгвикене пока стояли, но без реки жить стало почти невозможно. Она не только обеспечивала людей пропитанием, но и являлась основной транспортной артерией. Теперь даже до Калтиса добраться стало трудно.
Люди начали уезжать.
Осенью Стормберги собрались в большом доме в Лонгвикене, чтобы отпраздновать день рождения Хильдинга. Здесь были все. Помимо дяди Хильдинга и тетушки Агнес в деревню добрались все трое сыновей, и к тому же коллега Густава.
К этому моменту от реки уже ничего не осталось, а поселок Мессауре интенсивно отстраивался: частные дома, квартиры для чиновников и маленькие домики, которые назывались «бунгало». Электричество, вода и канализация, проложенные на большой глубине по причине суровых морозов. Магазины и амбулатория, бензозаправка, Народный дом – все строилось и расцветало.
Обед по случаю дня рождения Хильдинга состоял из сваренных в молоке лепешек и мясного супа с клецками, на сладкое – морошка со сливками. Пока мужчины прихлебывали кофе, Карин вымыла посуду. Закончив, уселась на ларь с дровами, подтянув под себя ноги.
Братья так выросли, что едва помещались в доме, а тетушка Агнес усохла. Хильдинг стал сухоньким и совсем поседел. Густав, кажется, еще раздался в плечах – впрочем, так, наверное, казалось из-за формы. Имея образование и опыт работы, он сразу же стал констеблем полиции Мессауре с момента основания поселка в 1957 году. Там он жил в холостяцком бараке в одной комнате с коллегой Ларсом-Иваром Пеккари. Карин о нем слышала, но никогда раньше не видела и теперь была разочарована. В разговорах о Ларсе-Иваре всегда звучало уважение, о нем говорили каким-то особым голосом. Она представляла себе, что он красив, как киногерой, с черными волнистыми волосами, похож на Кларка Гейбла. Но Ларс-Ивар оказался молчаливым блондином, к тому же волосы у него уже начали редеть.
И Турд, и Эрлинг отпросились с работы, чтобы навестить родителей. Оба получили образование. Они сидели рядом на деревянном кухонном диванчике, Турд – заложив под раздвоенную губу большую порцию снюса. Лицо у него было замкнутое, он ни на кого не поднимал глаза.
Карин всегда казалось, что в нем есть какая-то грусть, потребность в утешении или признании. После того как с его невестой Хильмой случилось несчастье, он редко что-то говорил. Эрлинг, сидевший рядом с братом, улыбнулся ей. Он всегда такой добрый. На этот раз он привез ей карамелек.
Турд уехал в Боллеруп в Сконе, где прошел трехмесячные курсы механиков. Это было хорошее образование, на севере страны ничего подобного не предлагалось. Он уехал туда сразу после гибели Хильмы.
Эрлинг, который по возрасту не смог поступить на курсы в Боллерупе, пошел учиться на сварщика в Бюрене в Эйебю. Теперь оба работали в Мессауре.
Сама же она закончила школу и осталась в доме тетушки на подхвате. Жизнь казалась ей ужасно однообразной и скучной, так хотелось уехать – куда-нибудь. Помимо нее и тетушки Агнес в деревне остался только Большой Нильс, живший по ту сторону ныне пересохшего залива. Карл тоже перебрался в Мессауре. Карин было дано строгое указание держаться подальше от Большого Нильса – исполнить это требование было нетрудно. Он проводил время, сидя на поросшем соснами склоне, ведущем к реке, бормоча себе под нос о том, как несправедливо с ним поступили, какие тупые эти чиновники и что он имеет законное право на водопад Тэльфаллет.
Непривычно было видеть в кухне Хильдинга. Он сделался шефом полиции и теперь занимал квартиру в Стентрэске в недавно построенном доме.
Вот он откашлялся, вылил в чашку остатки кофе и допил последний глоток.
– Вопрос в том, что делать с водопадом Тэльфаллет, – произнес он своим хрипловатым голосом, и все разговоры в кухне сразу прекратились.
– А что мы должны с ним сделать? – спросил Густав.
– Нильс Лонгстрём настаивает на своем праве владения, – сказал дядя Хильдинг. – Думает, что сможет продать водопад за большие деньги для производства электроэнергии, но это заблуждение. Этот водопад ничего не стоит. По мне, так пусть забирает его себе.
– Нет, – сказал Густав.
В кухне повисло тягостное молчание. Карин затаила дыхание.
– С каких это пор Тэльфаллет стал так для тебя важен? – спросил Хильдинг.
Густав, который стоял, прислонившись к железной печи, выпрямился.
– Нет никаких причин идти навстречу Большому Нильсу, – произнес он. – Никогда, ни по одному пункту.
– Проявить добрую волю, – предложил Хильдинг.
– Сам знаешь, чем все закончилось с Сарой, – сказал Густав. – И с Хильмой.
При этих словах Турд вскочил и вышел из домика, захлопнув за собой дверь. Эрлинг тоже поднялся, кивнул всем и вышел вслед за братом. Карин, сидевшая на ларе с дровами, вся сжалась.
– У нас позиция сильная, – проговорил Хильдинг. – Если мы будем настаивать, что водопад принадлежит нам, дело будет передано в суд.
– Если ты уступишь этому негодяю, мы уедем из Мессауре навсегда, – ответил Густав.
Карин не поняла причин такой неприязни. Большой Нильс был рослый и беззлобный мужик, работящий и трезвый. Он занимался своим делом и никому не мешал. «Если никому не нужен этот маленький водопад на горе, то пусть забирает его себе», – подумала она. Но вслух ничего не сказала.
То был последний раз, когда кто-либо из мужчин Стормбергов переступил порог дома в Лонгвикене.
В день Св. Люсии [4] в декабре 1960 года Хильдинг внезапно умер от инсульта. После похорон, на которые мало кто пришел, Агнес сложила в свой невестин сундук последнюю кухонную утварь и уехала на такси в Стентрэск, бросив двор на произвол судьбы – и жилой дом, и амбары, и пекарню. Пусть хоть разбирают, или смывают водой, или сжигают, ей все равно. Она вселилась в квартиру Хильдинга на Кварндаммсвеген – теперь она поживет с горячей водой и электричеством, с отоплением, будет ходить по мощеным улицам. Карин же она отправила на другой берег пересохшей реки в Мессауре, где нашла ей место помощницы повара в столовой при рабочем бараке номер 30.
Большой Нильс, когтями и зубами боровшийся за свои привилегии, покинул деревню последним. После того как переговоры раз за разом срывались, он в конце концов согласился на предложение, включавшее в себя денежную компенсацию, большой участок земли в Стентрэске, а также должность на строительстве гидроэлектростанции: а) не связанную с физическим трудом, б) предполагавшую работу в помещении, а также в) предоставление ему и его сыну Карлу, сварщику, квартиры в доме для служащих.
Пункт с работой не так просто было выполнить, ибо Большой Нильс никакого образования не имел, а всю жизнь прожил мелким крестьянином. В конце концов вопрос решил Хильдинг Стормберг, подобравший должность бывшему соседу. Это было его последнее благодеяние, подарок человечеству перед тем, как в мозгу у него разорвался сосуд. Все договоренности уже были подписаны, когда Большому Нильсу сообщили: он назначен на должность ночного сторожа. Большой Нильс ушам своим не поверил. Он пришел в полную ярость. Такого унижения он не допустит! Он сообщил руководству «Ваттенфаль», что желает разорвать контракт. Руководство не возражало. Тогда ни договоренности, ни работы в качестве ночного сторожа не будет. Денежная компенсация и участок в Стентрэске тоже аннулируются. Вместо этого ему предложат вернуться обратно в Лонгвикен, где почти все дома уже были снесены или вывезены.
Таким образом, Большой Нильс стал ночным сторожем, проживающим среди чиновников в Мессауре. Им с сыном выделили по отдельной комнате, но на душе у него росла и крепла обида.
Вот так ранней весной 1961 года все жители Лонгвикена оказались разметаны судьбой, но все же объединены вокруг пульсирующего центра – стройки века, где создавалось будущее благосостояние Швеции.
1961 год
Карин подпевала мелодии, доносившейся из радио. Постоянный водоворот звуков и огней, гул голосов и урчание машин, фонари на улице и неоновые вывески: «Тюло» – освещенные окна, разливавшие тепло и яркие краски по тротуару и парковкам. Бензозаправка «Нюнэс» с четырьмя колонками и мастерской. Универсам Вайно и Юханссона с привозными товарами на любой вкус. Карин покупала карамельки в киоске Калле Бумана, рядом с которым стоял большой пластмассовый рожок мороженого. В магазине тканей она проводила ладонью по отрезам, бродила по спортивному магазину и скобяной лавке, где продавали инструменты, гвозди, санки, червей для рыбалки, посуду и бытовую химию. С интересом заглядывала через большие окна в парикмахерскую, обувную мастерскую и телеграф. Полиция, почта, банк, библиотека! Кафе, церковь, а еще Народный дом – больше, чем церковь в Калтисе. Целый дом для народа, почти что дворец, все для развлечений и созидания. Кинотеатр, театр, танц-
площадка. Карин старалась ходить туда как можно чаще.
В последний год она часто бывала в Мессауре, о чем не знали ни тетя Агнес, ни другие Стормберги. У Карла появилась собственная комната в бараке для служащих, Карин помогала ему вешать занавески и раскладывать коврики, привинчивать вешалку для полотенец и перекрашивать буфет. Но самой перебраться сюда по-настоящему – совсем другое дело. Не прятаться, не красться, а смело идти по улице среди бела дня.
Ее собственная комната находилась в рабочем бараке номер 30 и не имела окон. Карин это не волновало. Зимой все равно всегда темно, а летом солнце светит день и ночь, приходится закрывать окна плотными занавесками, чтобы заснуть. Кухонные плиты за стеной согревали комнату, делая ее теплой и уютной. Вешалки у Карин не было, вместо этого она прибила на стене в ряд несколько гвоздей, куда вешала платья, пальто и юбки на плечиках. А о занавесках ей, стало быть, и беспокоиться не пришлось.
Наступила весна, дни становились все длиннее. У подножия горы Стормбергет по-прежнему лежал слой снега в метр толщиной, но солнце выпускало свои острые лучи и каждый день превращало наст в серую кашу. Как пела Сив Мальмквист:
Карин работала под началом поварихи по имени Свеа. То была рослая и грузная женщина, вдова лесосплавщика из Эльвбю. Все ее четверо взрослых детей перебрались южнее, о них она упоминала исключительно редко. Она вообще нечасто говорила о чем-то еще, кроме работы.
«Почисть картошку, два ведра».
«Помой чугунную сковородку, мне она нужна для эскалопа».
«Экономь мыло, оно не бесплатное».
В таком духе.
Каждое воскресенье она ходила в церковь и рыдала в вышитый платок. Карин никогда не спрашивала, почему она плачет, хотя они часто сидели рядом. Братья Стормберги в церковь ходили только в виде исключения. Всячески избегали Большого Нильса, который был церковным старостой. Когда он проходил мимо, собирая пожертвования, Карин казалось, что он улыбается ей как-то по-особенному в знак того, что они в прошлом соседи. Когда пели псалмы, от его звучного тенора дрожали стекла.
Он точно не мог быть самим дьяволом, ведь дьявол не служит Господу.
Уже на второй день работы Карин заметила на площади необычную девушку. Саму ее послали в магазин за солью, когда девушка вышла из магазина, ступая по снежной жиже в туфлях, словно сошедших со страниц модного журнала. На ней была юбка ниже колен, такая узкая, что ей приходилось пробираться между сугробов и куч льда малюсенькими шажками. Казалось, ноги у нее голые, но сзади виднелся идеально прямой шов. Нейлоновые чулки! Карин никогда не видела их вживую. На девушке была узкая кофточка, под ней джемпер такого же цвета, волосы уложены в прическу «французский твист». Она была чуть старше Карин и, похоже, направлялась к киоску – немалое расстояние при таких условиях.
– Тебе помочь? – крикнула Карин, опасаясь, что девушка упадет и разобьется насмерть. Она казалась такой хрупкой.
Девушка рассмеялась.
– Спасибо, не надо. У меня большой опыт хождения на каблуках.
Карин невольно провожала ее глазами, пока та шла через всю площадь. Действительно, ни разу не упала!
В субботу они встретились снова, на танцах в Народном доме. Карин пришла туда с Карлом, а девушка – под руку со своим женихом по имени Гуннар. На этот раз на ней были туфли на еще более высоких каблуках и юбка-колокол, лак на ногтях, помада на губах.
– У тебя нейлоновые чулки, – сказал Карин, глядя на ее ноги.
– «Мисс Нивелла», – ответила девушка и протянула руку. – Меня зовут Сив.
Никогда раньше никто не здоровался с Карин за руку. Заколебавшись лишь на секунду, она пожала протянутую ладонь.
– Ты красивая, – сказала Карин.
– Да ладно, – засмеялась Сив. – Я притворяюсь. Это все могут. И ты тоже, если захочешь. Как тебя зовут и где ты работаешь?
– Карин, – ответила Карин. – Помощницей повара в бараке номер 30.
Сив причмокнула накрашенными губами.
– На работе это будет трудновато, но на танцах ты сможешь быть красивой. Приходи ко мне в следующую субботу, я уложу тебе волосы.
С этого все началось, да так и пошло.
Сив была из Стентрэска, училась в муниципальном профессиональном училище в Эльвбю, где изучала экономику, освоила стенографию и машинопись, а также профессию продавщицы, – это был годичный курс в здании неподалеку от железной дороги. В том же здании обучались и мальчики, там Карл выучился на сварщика. Вот уже два года Сив работала секретарем в церковной канцелярии. Она очень интересовалась фасонами и модой, а ее мама держала магазин одежды в Стентрэске. Но она готова была обсуждать и те вопросы, которые волновали Карин после посещения библиотеки: в антологии «Молодые либералы» Карин нашла эссе под названием «Условное освобождение женщин». Она начала читать его, потому что оно было написано Эвой Муберг, дочерью Вильхельма Муберга, написавшего серию романов «Эмигранты», но речь там шла совсем о другом. Эва Муберг выступала против представлений о «двух ролях женщины», настаивая, что у женщины есть только одна – «человеческая роль». Автор писала о том, как женщине приходится постоянно балансировать на канате: работать, производить на свет детей, следить за домом и к тому же быть привлекательной для мужчин.
– Не понимаю, что плохого в том, чтобы быть привлекательной, – сказала Сив. – Что, уже и ноги побрить нельзя?
– Мне кажется, она хотела сказать, что мужчина должен помогать по дому, если женщина работает, – ответила Карин.
– Да неужели так трудно помыть несколько тарелок и вытереть пол? – удивилась Сив.
Карин подумала, что Сив за свою жизнь вымыла не так много тарелок, ведь у ее родителей была прислуга.
А Сив поправила шпильку в своем твисте и вытащила новый экземпляр журнала «Дамский мир». Весь номер посвящен французской моде: все такое красивое, мягкое, женственное. С обложки на читателя загадочно смотрела женщина в светлой шляпке и белых перчатках. Однако внимание Карин привлекла надпись мелким шрифтом над головой у женщины: «НАДЕЖДА – НАША ПОДРУГА – новый шведский роман с продолжением о проблемах современной молодежи».
Они были такие разные – и все же многое их объединяло. В Мессауре жили в основном мужчины, некоторые привезли с собой семьи. Дети были маленькие и сопливые, а девочек-подростков – по пальцам пересчитать.
И Карл с Гуннаром тоже подружились.
Каждый день, после того как первая смена пообедает, у Карин выпадало полчаса свободного времени, чтобы присесть и поесть. Она взяла за правило брать газеты, отложенные рабочими, и читать во время еды – «Норрботтенс-Кюрирен» и «Норлендска сосиалдемократен». Некоторые наиболее радикально настроенные рабочие читали «Норшенс фламман», но эти газеты Свеа тщательно собирала и сжигала в железной печке, так что Карин не успевала до них добраться. Поначалу она читала в основном комиксы на предпоследней странице: про Карла-Альфреда и медвежонка Расмуса, а также про Вильмера Тринадцатого в одной газете, в другой – про Дракона и Петера Фалька и «Лил Эбнер». Там была и программа передач радио, и даже программка телевидения. Ближайшая телевышка находилась в Шеллефтео, до Стентрэска сигнал не долетал. Но ходили слухи, что в Эльвбю тоже поставят вышку – тогда и в Мессауре можно будет смотреть телевизор. Вокруг было столько объявлений о продаже антенн и телевизоров: в Центральном универмаге Стентрэска можно было купить 23-дюймовый аппарат «Грандиоз» за 1465 крон, включая ножки. Головокружительна сумма! Но зато можно будет выбрать из двух эксклюзивных отделок: тик или красное дерево.
А над лесами и горами у Северного полярного круга вовсю светило солнце, слепило людям глаза даже в полночь. На Троицу Сив с Гуннаром объявили, что назначена дата свадьбы.
О, это прекрасное головокружительное время!
Мать Сив была против, что создавало некоторые проблемы.
Сив не достигла совершеннолетия, для вступления в брак ей надо было получить официальное разрешение, но его выдавали только с согласия родителей или опекунов. Отец Сив не имел по этому поводу никакого мнения, а вот мать упиралась.
Гуннар Юханссон, правда, служащий, но с очень средней зарплатой и уровнем притязаний. К тому же молодые настаивали на том, чтобы венчаться в церкви в Мессауре – подслеповатой деревянной лачуге посреди леса. Матери виделась церковь в Стентрэске, вмещавшая до четырехсот человек.
– Но ведь все наши друзья здесь! – плакала Сив, и в конце концов все получилось, как она хотела. Так чаще всего и выходило. Оба родителя согласились подписать заявление, и разрешение на заключение брака было получено. К тому же Сив заявила, что намерена продолжать работать, хотя она и выходит замуж. Правда, после венчания на мужчину возлагалась обязанность содержать жену, но жена вдохновилась новыми временами и разговорами о независимости женщин. Она хотела сама зарабатывать себе на жизнь, охранять свою свободу.
– Любовь побеждает все, – говорила Сив, и Карин знала, что так и есть.
Свадьба получилась роскошная. На невесте было платье цвета слоновой кости из натурального шелка, на женихе фрак: такие наряды в Мессауре встречались нечасто.
Карин была свидетельницей со стороны невесты, Карл – свидетелем со стороны жениха. Отмечали в Народном доме – бурное веселье продолжалось далеко за полночь, но внезапно прервалось, когда явился Большой Нильс Лонгстрём, ночной сторож, и отключил свет во всем здании.
На болоте Кальмюрен созревала морошка.
Однажды в выходные они поехали собирать ягоды – с ведрами, палаткой и спальными мешками. Уже к вечеру субботы они наполнили несколько ведер, которые поставили в ряд между палатками.
Ночью пришел медведь и перевернул все ведра.
Свободными вечерами парни обсуждали железный занавес, холодную войну и гонку вооружений. Для Карин в этом не было ничего нового, ей прекрасно помнилось грибовидные облако над Стентрэском, но такие разговоры заставили ее внимательнее читать газеты во время перерыва. Тревога по поводу советской угрозы. Дискуссии о том, стоит ли Швеции и Финляндии вместе вступать в оборонительный союз – НАТО. Президент Кекконен отправился обсуждать этот вопрос в США, а вернувшись, заявил: «Цель моей жизни заключается в том, чтобы реализовать политику нейтралитета Финляндии. Если я потерплю неудачу в выполнении этой задачи, то добровольно уступлю этот пост тому, кто справится с этим лучше меня».
Вечера становились темнее, воздух холоднее. Карин чистила картошку и мыла тарелки. Иногда они вместе с Карлом пели на танцах в Народном доме: «Hit the road, Jack, and don’t you come back any more». После школы Карин продолжила учиться заочно, закончила курсы английского и умела правильно произносить все слова. «I’m gonna knock on your door, ring on your bell. Who put the bomp in the bomp, bomp, bomp…»
Обсерватория в Кируне зарегистрировала еще один ядерный взрыв в атмосфере, произведенный Советским Союзом: сейсмограф начертил кривую, перекрывающую весь спектр. Это означало, что взрыв произошел на высоте в двадцать миль. Куда делось пылевое облако, никто не знал – вероятно, оно настолько распылилось в атмосфере, что радиоактивные частицы не грозили выпасть именно на Швецию. По крайней мере, союз гражданской обороны анонсировал лекцию «Испытания ядерного оружия и их последствия». Выступали полковник Гуннар Хенриксон и главный врач уезда Юхан Хенрикссон. Судя по всему, они не были родственниками – фамилии у них писались по-разному. Приглашались широкие слои общественности, вход бесплатный.
Карин продолжала листать газеты.
Новый «Форд Консул» с дисковыми тормозами стоил 8990 крон, однако это без налога с оборота и стоимости доставки.
Гуниллу Брунстрём, девушку из Будена, выбрали «Мисс Фестис 1961», о ней говорили, что она «жуть как хороша». Она гордо смотрела в объектив фотоаппарата – ведь участницы конкурса приехали со всего Норрботтена. А вот в борьбе за звание Люсии [6] Норрботтена победила кандидатка номер 8, Ингегерд Крук из Каликса. Рядом располагалась заметка о вдове, которая поскользнулась, попала под автобус и погибла.
А потом солнце ушло за горизонт, наступила полярная ночь. Синий час казался таким невероятно синим. В самый короткий день года, когда и дня как такового не было, Карл и Карин шли в темноте по улице в сторону рабочих бараков. Они были в толстых варежках и крепко держались за руки, с каждым выдохом вокруг лица танцевали белые эльфы. Внезапно Карл остановился посреди дороги, Карин удивленно повернулась к нему.
– Давай поженимся, – сказал Карл. – Прямо сейчас.
Она рассмеялась, он крепко обнял ее, положив ладони ей на поясницу. Между ног у нее запульсировало. Она уткнулась носом ему в шею, от него пахло одеколоном и шерстяным шарфом.
– Давай, если хочешь, – ответила она. – Пойдем к пастору прямо сейчас?
Он поцеловал ее, глубоко и страстно, его язык скользнул по ее зубам.
– Прямо сейчас.
Летом ей должно было исполниться пятнадцать.
– А колечко? – спросила она. – Где же оно?
Он стянул с нее варежку, взял прядь ее волос и накрутил ей на безымянный палец левой руки.
– Золото и бриллианты, – сказал он.
– Нам придется сперва получить разрешение, – ответила она и посмотрела на звезды. С Северного Ледовитого океана прилетело северное сияние и разлилось по всему небу. Взгляд Карин упал на табличку с названием улицы, где они остановились. Баквеген.
– Отец может заупрямиться, – проговорил Карл. – А мне до совершеннолетия еще три года.
– Он у тебя такой добрый, – сказала Карин. – Наверняка согласится.
«Вот с тетушкой Агнес все будет похуже», – подумала она, но вслух ничего не сказала.
– Я хочу быть с тобой навсегда, – сказал Карл.
Звучали рождественские песни. Вся семья Стормбергов отмечала Рождество в квартире Агнес на Кварндаммсвеген в Стентрэске – помимо Карин собрались все три брата, Густав, Турд и Эрлинг, а также коллега Густава Ларс-Ивар Пеккари, который происходил из Тэрендё, и родни у него в этих местах не было.
Для Карин канун Рождества прошел как во сне. Она помолвлена, скоро выйдет замуж. Пока Густав читал отрывок из Евангелия, она крутила прядь волос вокруг пальца, так что волосы в конце концов спутались и их пришлось перегрызть. Закрыв глаза, представляла себе суженого – его светлые волосы, прекрасные глаза, горячие сильные руки. Что может быть естественнее, чем быть вместе? Они с Карлом как зеркальное отражение друг друга, родственные души, выросшие по разные стороны Лонгвикена.
«Я хочу быть с тобой навсегда».
Карин плохо представляла себе, что такое «получать разрешение». Знала, что надо куда-то обратиться, если хочешь жениться до наступления совершеннолетия. Надо, чтобы тетушка Агнес одобрила ее брак, но это чистая формальность. Нужно только найти подходящий повод поговорить с тетушкой Агнес, рассказать, как обстоит дело. Опекунша все поймет. Настоящая любовь всегда побеждает.
Они ели лютфиск [7] и макали хлеб в бульон от ветчины. Карин получила в подарок новые варежки и книгу «Лотта с Горластой улицы». Как будто она ребенок, а не невеста, которую скоро поведут к алтарю.