Читать онлайн Дневник Таи. Туда, где ты дома

Книга-терапия. Книга-кофе. Книга – смех сквозь усталость.

Несколько слов перед началом.

Эта книга написана сердцем. Иногда на вдохе, иногда – между слезами и смехом, но

всегда – с душой.

Все слова, герои и истории принадлежат автору, и были рождены не для копирования, а для отклика.

Пожалуйста, не используйте тексты из книги без разрешения. Не копируйте, не размещайте отрывки без указания автора.

Исключения составляют короткие цитаты с указанием источника – при

некоммерческом использовании.

Все персонажи, события и описания – художественный вымысел.

Любые совпадения с реальными людьми, местами или ситуациями – случайны.

Но эмоции, переживания и чувства – самые настоящие.

Именно ими – хочется делиться бережно.

Глава 1

Утро пахло подгоревшими гренками – не моими, соседскими. Кто—то на втором этаже, как обычно, пытался одновременно жарить хлеб и разбираться в чём—то важном по телефону и похоже опять не преуспел. Запах жжёного хлеба вполз в коридор и цеплялся за пальто, как будто хотел пойти со мной.

Воздух был прохладным, но не по—зимнему. Скорее – как будто утро ещё не решило, какое оно: февральское или всё же апрельское. Я натянула шарф, пахнущий лавандой и утренним кремом для рук. Крем почти закончился, но выбросить его я не могла – он напоминал мне бабушкин дом. Там, где на столе всегда стоял чайник, а за окном грозы казались не страшными.

Кофейня на углу встретила тишиной и взлохмаченной баристой, зевающей в сторону кофемашины. Хвостик сбился набок, тени под глазами – от недосыпа и возможно от усталости быть вежливой.

– Машинка с утра вредничает, простите, – пробормотала она, ставя стакан на стойку.

Я кивнула и забрала кофе. Пошла по тротуару мимо просыпающихся витрин, мужчины с таксой и школьницы, хрустящей бутербродом на бегу.

Кофе был… никакой. Тёплый, но не горячий. Горький, но не бодрящий. Напиток, который просто случился, а не был приготовлен. Я сделала ещё глоток – скорее чтобы согреться, чем ради вкуса.

В приёмной было жарко. Батареи работали с энтузиазмом, будто соревнование объявили. Я приоткрыла окно, повесила пальто на вешалку, зажгла настольную лампу – своё маленькое солнце – и села за стол. Там уже лежала тонкая папка с новая фамилией. Общая информация, несколько справок и фото. Фото девочки с глазами цвета пустого чая.

Я успела открыть ежедневник, когда дверь распахнулась, как от порыва сильного ветра. Лёгкий цветочный аромат духов, свежий холодный воздух, цокот каблуков и она, Катюша. Мой личный ураган и ассистент по совместительству.

– Доброе утро, Таенька! Я с вечера приготовила папки на сегодня. Всё уже у тебя на столе. Кофе – скоро будет, круассаны с корицей – я принесла! У нас пятнадцать минут до приёма. Живём, дышим, начинаем!

– Доброе, Катюша, – я улыбнулась. – Ты прямо угадала мои мысли.

Она подмигнула, послала воздушный поцелуй и исчезла так же стремительно, как появилась. Я взяла папку, устроилась поудобнее в кресле и как раз в этот момент дверь снова приоткрылась – на этот раз неслышно.

Она вошла молча. Не поздоровалась. Просто села в кресло напротив и начала жевать что—то из шуршащего пакетика. Девочка с глазами цвета пустого чая. Высокая, угловатая, в объёмной толстовке с капюшоном. Один шнурок на кроссовке оборван и завязан узлом. Волосы заплетены в кривую косу, обгрызанные ногти. Вся она – как скомканное письмо, которое кто – то хотел выбросить, но передумал.

Мы обе молчали. Я листала бумаги, она смотрела в окно. В кабинете пахло мятной жвачкой и чем – то ещё – как будто деревянный пол после дождя.

Я не спешила говорить. Слишком много лет работаю с детьми, чтобы торопить такие моменты.

Я – Таисия Александровна. Но большинство детей зовут меня просто Тая. Детский психолог. И, по правде говоря, часто моя работа – просто быть рядом, когда ребёнок вот – вот развалится на части.

– А вы когда – нибудь хотели исчезнуть? – наконец спросила она, не глядя на меня.

Голос хриплый, будто спрятан под ватным одеялом. Слова звучали тихо, но тяжело.

Я не ответила сразу. Смотрела немного мимо, чтобы не напугать вниманием.

– Хотела. Потом поняла: иногда достаточно просто спрятаться на вечер.

Она кивнула.

– А если прячешься, а никто не ищет?

Я подвинула к ней коробку с салфетками. Она не взяла. Но губы дрогнули. Слёзы покатились по щекам, тихо, как вода из капающего крана. Я пересела ближе.

– Я вижу тебя. Ты здесь. Пока ты здесь – ты есть. Этого достаточно.

Она чуть наклонила голову и почти шёпотом добавила:

– А если я приду ещё… вы будете помнить?

– Конечно. Я тебя уже помню.

Она посмотрела на меня, кивнула, встала. На пороге обернулась:

– Спасибо. Я приду ещё. Если можно. Секретарь мамы запишет меня.

– Конечно.

Я осталась одна. Открыла окно. Холодный воздух коснулся щёк. Где – то вдали гавкала собака, автобус лениво скрипнул тормозами. Я сделала глоток кофе. Опять холодный и.… наконец – то вкусный. Или я перестала ждать от него слишком многого.

Я села в кресло, сделала пару пометок. И в этот момент – щелчок двери. Тень в проёме: Николай Васильевич или просто дядя Коля. Разношенные ботинки, термокружка, папка под мышкой. Он держал её слишком аккуратно. Как будто не хотел оставлять на столе навсегда.

– Здравствуй Таенька, у меня три минуты между школой и "там, где не справились без меня". – Он вошёл, как всегда, с запахом чая и сосновой хвои. – Обнимай.

– То есть не по делу?

– По тебе.

Я подошла и обняла его. Просто. Без слов. Уютно, как в пледе.

– Опять варёная, как лапша без соли. – буркнул он.

– Утро. Кофе не спас.

– Надо было чай. И хороший разговор.

Он отпил, поставил кружку. Потом произнес будто невзначай:

– До конца месяца – и всё.

– Что всё?

Я знала. Но не хотела слышать.

– Пенсия, Тай. Не отпуск. Уход… Совсем…

– А кто будет ругаться, что я мягкая?

– Новый инспектор из соседней области. Перевелся вчера, вроде толковый. Не я, конечно, но ничего. Подучится.

Я опустила глаза. А он потрепал по плечу и сказал:

– Держись. Не только за них. И за себя тоже.

– С этим сложнее.

Он задержался у двери:

– Я с первого дня знал: ты настоящая. А настоящих – дефицит.

Он ушёл, а я осталась. С его запахом чая. С пустотой. С чем – то новым и старым одновременно.

Я вернулась в кресло. Допивая кофе и делая вид, что заполняю графу «эмоциональное состояние пациента», на самом деле просто пыталась вернуться в себя.

Иногда мне кажется, что моя работа – это быть якорем в чужом шторме. Без лишних слов. Без шума. Просто оставаться, даже когда кажется, что тебя не ждут.

И, наверное, именно поэтому я решила начать писать.

Не книгу. Не отчёт.

А дневник. Чтобы не забыть.

Чтобы слышать себя, когда всё слишком шумно снаружи.

Чтобы не исчезнуть.

Глава 2

У меня в кабинете появилось новое правило: если ребёнок лезет под стол – я не вытаскиваю. Это его территория. Пускай будет.

Утро началось с ароматов корицы, шороха бумаг и новой попытки Катюши накормить меня «на ходу». В коридоре пахло теплом принтера, духами с грейпфрутом и мятным лосьоном для рук. Катя появилась вихрем, будто ворвалась из другой реальности, где всё успевают.

– Таюлик, у нас СДВГ, горячий и срочный. Мама на грани, мальчик – почти тайфун. Я пошла прятать кактус и кофейник!

– Прячь и мою чашку. Если дойдёт до ручки – не успею спасти обоих.

Катя фыркнула, чмокнула воздух рядом с моей щекой и исчезла так стремительно, как только она умеет. Где—то щёлкнула дверь, стукнули игрушки, хлопнула тетрадка – день окончательно проснулся.

Я заглянула в расписание.

Артём, 7 лет. Первичный приём. Гиперактивность, трудности с вниманием, повышенная тревожность у матери.

Слово «тревожность» в этом контексте всегда казалось мне отдельным персонажем – невидимым, но ощутимо присутствующим. Я уже представляла, как он крадётся за мамой, дёргая ей веко и нашёптывая: «Ты плохая мать. Ты не справляешься. Все это видят.»

Они зашли вместе. Или почти вместе. Артём влетел первым – как метеор.

– УХ ТЫ, БУМАЖКИ! МОЖНО? НЕЛЬЗЯ? А ЭТО ЧТО?! ГЛОБУС?! КРУТИТСЯ?!

Он обежал кабинет дважды, проверил все розетки, снял с моей руки один из браслетов (воскликнув: «МАГИЧЕСКИЙ!») и плюхнулся на ковёр, где начал крутиться волчком.

Мама тем временем пыталась умоститься на стуле, прижав сумку к груди как бронежилет. У неё было прекрасное пальто цвета лаванды, подчёркнутая усталость под глазами и нервно подёргивающееся веко.

– Он у вас всегда такой? – я постаралась вложить в голос сочувствие, а не осуждение.

– Только если не спит, – выдохнула она. – А ещё он не ест. Ну то есть он ест, но не тогда, когда надо. И он задаёт вопросы. Много. Вчера спросил, почему жирафа не укачивает. Я не знала, и он три часа был обижен.

Артём в этот момент запрыгнул на кресло, поднял руки и прокричал: – Я ПЫШУ ОГНЁМ!

– Потрясающе! Тогда нам срочно нужна пещера, чтобы не сжечь кабинет, – сказала я.

И началась игра. Мы строили штаб супердракона: из подушек, книг, воображения. Рисовали кнопки «пауза» и «ускорение» для его мозга. Я ввела «сканер тишины» – он засмеялся, не выдержав испытания десятисекундным молчанием, и сам попросил попробовать ещё раз.

– А вы с каждым ребёнком так? – спросила мама на выходе. В голосе – меньше напряжения, больше живого удивления.

– Стараюсь. Главное – не бояться быть рядом. Даже когда кажется, что не справляешься.

Она кивнула. Артём махнул рукой и ушёл, напевая что—то себе под нос. Я осталась с лёгкой головной болью и широкой улыбкой.

Следующим был шестилетний Саша. Он тихо сел и сказал:

– Я здесь, чтобы мама не боялась.

Весь приём он перебирал камушки из сенсорной коробки, как будто пересчитывал беспокойства.

Потом пришла Мила – девочка с бантом больше головы, который пах малиной.

– У меня душа как у бабочки. Но в школе думают, что я кактус.

Мы рисовали эмоции: бабочка, ёжик, розовый пингвин с сердечком на лапке – это была её грусть.

После был Витя, 13 лет. Он сел. И молчал. Тридцать минут. На 31—й спросил:

– А можно просто здесь сидеть? У вас не пахнет страхом.

Я кивнула. Он остался ещё на десять минут. Этого хватило, чтобы остаться ещё раз – на следующей неделе.

К обеду я вышла в маленькую кофейню за углом. Хотелось чего—то простого. Чай, салат, ни одного вопроса.

Я стояла у витрины, выбирая между булгуром и сэндвичем. В голове была лёгкая пустота, приятное онемение после десятков чужих эмоций. Как будто всё внутри улеглось на паузу.

После обеда я вернулась в офис, и пружина дня повернула в обратном направлении. На прием пришли мама с сыном.

Мама – словно в режиме ускоренной перемотки. Всё в ней двигалось с напряжением, как будто она боялась не успеть за собственной тревогой.

Голос – громкий, движения – резкие, будто она разговаривала на скорости 1.75.

– Он всё делает медленно. Ест, думает, отвечает. Это нормально? Я сама за него всё делаю! А он как вата. Меня это пугает! – выдала она на одном дыхании.

Мальчик молча снял куртку, аккуратно повесил, подошёл к столу. Тонкий, собранный. С глазами совёнка.

Я поставила перед ним пазл.

– Собирай, сколько захочешь. Здесь не оценивают.

Он сложил половину за пять минут. Спокойно. Сосредоточенно.

– А вы не думали, – сказала я, не глядя прямо на маму, – что вы очень активная, а он – просто нет?

– Я… – она запнулась. – Я знаю, я бываю… активной. Но он совсем другой.

– Вот именно. Он не сломанный. Просто другой.

Мама замолчала. А мальчик тихо сказал:

– Мне здесь нравится.

Под конец заглянул Лёва. Ему было лет пять, может, чуть больше. Он держался с удивительным спокойствием и уверенностью. Не сел, а устроился в кресле, как будто знал: здесь не торопят. Немного понаблюдав за мной, он вдруг спросил:

– У вас правда нет мужа?

Я слегка приподняла бровь, но улыбнулась:

– Правда.

Он кивнул серьёзно, как взрослый.

– Тогда вы могли бы выйти за моего папу. Он умеет делать бутеры с сыром и не забывает про плед. Думаю, вам подойдёт.

Я пообещала подумать.

К вечеру, когда шумы стихли, я поняла: день прошёл как спектакль – с разными актами, настроениями, монологами. И где—то между строчками в картах и записью в дневнике снова всплыло:

…дядя Коля уходит.

Не сейчас. Но скоро.

И даже если они будут пить чай, встречаться и смеяться – всё уже не то.

Он был точкой опоры.

А теперь – всё качается.

Дома меня встретила Тося – моя кошка с характером кадровика и походкой королевы. Она обошла меня кругом, как охрана и только после этого разрешила себя погладить.

Я заварила чай, включила лампу, села с пледом. Комната пахла жасмином и тёплым хлебом.

Я открыла блокнот.

И написала:

Сегодня был день смеха и пауз.

Подарков без обёртки.

Маленьких признаний: мне страшно, но я здесь.

И одного молчаливого кивка – внутри себя.

Всё меняется. Но, может быть, это и есть жизнь – слушать, оставаться и быть рядом.

Даже если не знаешь, как долго это продлится.

Глава 3

Всё началось с обычного щелчка двери. Того самого, по которому я всегда знала: дядя Коля. Он всегда входил одинаково – как будто извинялся заранее, даже если сам звал на встречу.

Но сегодня за дверью был не только он.

– Таюлик, знакомься, Это Иван. Он у нас новый, пришёл, так сказать, сменить меня на боевом посту, – сказал дядя Коля и в этих словах уже было что—то необратимое.

Иван вошёл – и воздух в кабинете стал другим. Чуть плотнее.

Первое, что бросилось в глаза – он был высокий. Очень. В дверном проёме будто пригнулся, чтобы не задеть косяк. Куртка тёмно—синяя, простая. Волосы коротко стрижены, светло—русые. Лицо аккуратное, собрано из правильных линий. Глаза – внимательные. Не давящие, не пустые. Просто… присутствующие. Как у человека, который умеет слушать и молчать. Обычно мне такие нравятся.

Он вежливо кивнул:

– Добрый день. Простите, ваше полное имя – Таисия? Я прав? Рад познакомиться. Николай Васильевич много о вас рассказывал.

Голос – низкий, ровный, с лёгкой хрипотцой. Без намёка на подлизывание. Но это "Таисия" резануло по ушам.

Что—то сжалось внутри. Не злость. Обида? Скорее – ощущение, что в комнату вошло что—то чужое, как подделка под привычное. Мягкая, но подделка.

– Да, Таисия Александровна, – ответила я слишком вежливо. – Слышала, вы теперь с нами. Пришли на замену?

Это прозвучало не как вопрос. Скорее как проверка.

Он чуть заметно усмехнулся:

– Стараюсь влиться быстро. Хотя… замена – слово не всегда уместное.

Я тоже усмехнулась:

– Особенно если речь о человеке, которого заменить нельзя.

Повисла пауза. Даже лампа будто перестала шуметь.

Дядя Коля кашлянул, отвёл взгляд, поставил термокружку на стол. А потом – положил ладонь мне на плечо. Эта тяжёлая, знакомая рука пахла чаем и мятой. Она как будто говорила: всё хорошо, просто изменилась страница, а не книга.

– Я пока остаюсь. На пару недель точно. Иван будет со мной, всё постепенно. «Без рывков», —сказал он спокойно.

– Конечно, – кивнула я. Слова шли правильно. Но внутри – как после ливня: вроде не промокла, а всё равно зябко.

Мы сели. Документы, дела, кейсы. Один – девочка с ночными страхами из неблагополучной семьи. Второй – подросток, вляпавшийся в плохую компанию. Иван слушал, не перебивал. Делал пометки в блокнот. Почерк аккуратный, движения неторопливые. В них было уважение к истории. Я поймала себя на том, что слишком долго смотрю на его руки и в итоге злюсь на себя за это.

А потом дядя Коля достал фото. Случай из прошлого. Девочка в вязаной кофте, взгляд с фотографии будто тянет за душу. Я хотела что—то сказать, но Иван произнёс первым:

– Такое чувство, будто она винит себя в чём—то. Не за то, что сделала, а за то, что с ней сделали. Как будто она думает, что это всё из—за неё. Хотя…

И во мне что—то дернулось.

Не потому, что он ошибся. А потому что попал в точку. Интонацией, словами, тишиной. Это была моя территория. И вдруг – чужой голос говорит моими мыслями. Без разрешения.

Я спряталась за чаем. За кивками. За короткими фразами. Он это почувствовал. И сделал шаг назад – не ногами, а тоном. А я.… придаю этому слишком много значения. Потому что перемены ломают не предметы, а ритм.

Когда они ушли, в кабинете стало тихо. Но не уютно. Просто – пусто.

Катя появилась через пару минут. С печеньем.

– Он симпатичный, – сказала она. – Но ты его укусила глазами. Даже молоко могло бы свернуться рядом с тобой.

– Я не злюсь, – буркнула я.

– Ты не злишься. Ты кипишь. Только изнутри. А у тебя, кстати, сосуды не вечные. Пей чай. И прими, что люди не дублируются.

– Меня не спросили, готова ли я. А я похоже, не готова.

– Тогда признай это. А завтра начни заново.

Мы замолчали. А потом всё пошло, как и должно идти в обычный день – пациенты, чай – кофе, заметки.

Первым после обеда был Сёма – шесть лет, торчащие ушки, звонкий голос и коробка с машинками.

– Эта спасла мир! А эта – как вы! Серебристая и с царапиной. Но быстрая.

Он выстроил трассу из карандашей, каждая машинка – с историей. А потом спросил:

– А если я вырасту и забуду, как играть – это страшно?

– Страшно – забыть, как чувствовать. Игры вспомнить можно. А вот чувства – надо беречь.

Потом была Кира – девять лет, взволнованная, блестящие глаза и бантик, который жил своей жизнью.

– Сегодня забыла, как меня зовут. Столько дел. Бассейн, контрольная, музыка… Новый учитель спросил – а я забыла. Как будто исчезла. Я ведь не никто, правда?

Мы писали её имя. Пять раз. Разными цветами. На фиолетовом она остановилась, погладила пальцем и сказала: «Вот это я». И в комнате стало чуть тише.

К вечеру я была дома. Плед, чай с шалфеем, Тося – клубком на подлокотнике, машет одобряюще хвостом. Я открыла блокнот:

Сегодня был день с чужими словами в моём голосе.

Он не дядя Коля. Это не плохо. Просто по—другому.

А я, кажется, скучаю. И не готова.

Но это ведь тоже взрослая позиция – сказать себе: "Я ещё не согласна."

И всё же… это может быть началом чего—то нового. Пусть и не таким, как я хотела.

Я обняла чашку ладонями. На кухне соседка что—то пекла – пахло ванилью. А я смотрела в окно, где фонарь светил в одинокой тишине.

Иногда быть взрослым – это не не бояться грусти. Не бежать от перемен. Просто остаться. И прожить.

А потом – снова писать.

Глава 4

Сон был странный. Я будто смотрела сквозь белый густой туман на девочку – не на себя, но всё чувствовалось в ней как своё. Девочка стояла на краю высокого обрыва. Сзади – огромный тигр. Не рычащий, не нападающий. Просто… идущий куда—то, уверенно и медленно. А впереди – пустота. Пропасть. Воздух и больше ничего. Девочка дрожала. Я хотела крикнуть ей: «Прыгай в сторону!» или «Сядь!» или просто: «Стой, я иду!». Но голос не шёл. Будто горло забетонировали. Я рвалась к ней – но ноги не слушались. Я чувствовала себя как та стрекоза, что попала в каплю застывающего янтаря: ещё могу двигаться, но крылья уже в смоле, и мне не улететь. А она смотрела на меня – и молчала. В её взгляде не было паники. Только тишина и… принятие. Как будто она уже выбрала. И мне оставалось только наблюдать.

Я проснулась с чувством тяжести под кожей. Так бывает, когда организм ещё не понял, что сон – не реальность. В комнате было тихо, только за окном кто—то пытался завести мотор, кашляющий, как старый дед после простуды.

На кухне ждал новый чайник. Белый, глянцевый, но какой—то чужой. Я налила кипяток в чашку, забросила пакетик лавандового чая и поставила её на подоконник. За окном колыхались жалюзи соседского окна. Всё, как всегда. Только внутри – всё иначе.

Катя появилась на работе, как обычно, с утра пораньше, с папками под мышкой и свежими серьгами в ушах – теперь в форме сердечек. Она щёлкнула дверью, зашла с улыбкой и произнесла:

– Таюша, сегодня вечером не забудь. Бар «Третий тайм», восемь часов. Жареный сыр, луковые кольца, десять сортов пива и дядя Коля, уходящий на пенсию. Провожаем с шиком. Не опаздывай, ты в списке произносящих тост. Я предупредила.

– Спасибо, Катюш. Надеюсь, будет без надувных шаров и караоке. Хотя… – я вздохнула. – Всё равно как—то грустно.

– Не грусти. Мы не прощаемся. Мы просто переворачиваем страницу. А дядя Коля – та глава, которую мы будем перечитывать. Зато теперь он сможет осуществить все свои мечты: рыбалка, тур в тайгу, поездка на море. Разве это не повод радоваться? Я думаю, да.

Рабочий день закрутился, как обычно.

Первый приём – подросток Миша, 14 лет. Сел молча, капюшон на голове, взгляд упрямо вниз. Но руки дрожали. Я не стала торопиться – молчание иногда лучше слов. Через пятнадцать минут он поднял глаза:

– А если я боюсь, что всех подведу, но молчу… никто ведь не узнает?

– Верно. Никто не узнает. Но и не сможет помочь. А ты хочешь, чтобы кто—то знал?

Он чуть кивнул. Мы начали рисовать. Я предложила: «Нарисуй, как ты себя сегодня чувствуешь». Он долго водил карандашом, а потом показал мне – аквариум. В нём кактус.

– Он колючий, но не опасный. Просто… не на своём месте, – объяснил Миша.

Я кивнула и добавила: – Не все кактусы для пустыни. Некоторые хорошо живут и в аквариуме. Главное, чтобы рядом был кто—то, кто не пытается их переделать.

Следующая – Лиза, 8 лет. Ходит ко мне давно, и мы с ней обычно легко находим общий язык. Но сегодня она села в кресло, скрестила руки на груди и надулась:

– Я вам больше ничего не расскажу. Вы слишком всё хорошо понимаете.

– А это плохо?

– Нет. Просто я хотела, чтобы вы растерялись. А вы опять мягко смотрите с пониманием.

Я чуть приподняла бровь: – А если я сегодня не буду понимать?

Она на секунду задумалась, а потом рассмеялась;

– Всё равно не получится. Вы уже понимаете. Даже когда молчите.

После нескольких приёмов я почувствовала, как желудок подаёт тревожный сигнал. Катя, заметив мой взгляд на часы, кивнула:

– Иди, Таюша. Я прикрою. И пожалуйста, не обедай снова йогуртом и надеждой.

Я вышла в знакомую кофейню за углом. Взяла сэндвич с сыром и запечённым перцем, и уже направлялась обратно, когда заметила его.

На противоположной стороне улицы стоял Иван. В руках – бумажный стакан с кофе. Поверх светло бежевого свитера – синий пуховик, расстёгнутый наискосок. Рядом с ним – мальчуган лет десяти, худенький, в шапке с ушами, жестикулировал что—то с жаром. Иван кивал, слушал внимательно, иногда что—то поправлял в своем блокноте.

Он выглядел не как инспектор, а как старший брат. Или просто – нормальный взрослый, который умеет быть рядом и слушать не давя.

Я чуть задержалась у двери кафе, не зная, почему не двигаюсь. А потом он поднял глаза.

Наши взгляды пересеклись. Не задержались – просто скользнули друг по другу. Почти незаметный кивок. Вежливый. Спокойный. Но что—то в этом взгляде было… живое. Без слов, без давления – просто факт: я тебя вижу.

Я кивнула в ответ. И ушла.

Не быстрее, не медленнее. Просто с чуть другим ощущением под кожей.

Следующим на приеме был Тимофей, 6 лет. Мама беспокоилась, что он не выражает эмоций.

– Можно я просто посижу? – спросил он. – Тут хорошо. И пахнет тишиной. Мне нравится.

Я кивнула, и он устроился в кресле. Минут через десять поднял глаза:

– А вы умеете хранить секреты?

– Умею. Профессионально.

Он помолчал и сказал:

– Я не странный. Я просто думаю медленно. Как черепаха. Но мама хочет, чтобы я был как гепард.

Я улыбнулась:

– А я думаю, черепахи тоже приходят, куда хотят. Просто – по—своему.

Запоздавший пациент – подросток Даниил. Усталый, нервный. У него было две цели: сдать биологию и не накричать на младшую сестру. Мы разговаривали о звуках, которые раздражают.

– Что сейчас самое трудное?

– Жвачка. Когда чавкают. Я в этот момент думаю, что всё рушится. – Он говорил быстро, будто боялся, что передумает.

– А если бы этот звук был материальным, ты бы смог его нарисовать?

Он задумался, а потом нарисовал вихрь – чёрный, с каплями зелёного.

– Смешно, – сказал он, улыбнувшись краем губ. – А сейчас – не рушится. Круто!

Вечером я зашла домой переодеться. Тося – моя кошка, пушистая и строгая, сидела на подоконнике, как всегда царственно игнорируя меня. Я быстро переоделась, глянула на дневник и записала:

Сегодня был день маленьких откровений. Не про других. Про себя. Быть взрослым – это не забывать про чувства в угоду другим или обстоятельствам. Это чувствовать и идти дальше. А в бар я пойду. Потому что проводы не всегда конец. Иногда – это просто вечер, где пахнет пивом, жареным сыром и памятью.

Я поставила точку. Но не закрыла дневник. В голову вернулся утренний сон.

Та девочка на краю обрыва. С этим тигром. С её тишиной. Я вдруг поняла: может, она не ждала спасения? Может, ей просто нужно было знать – кто—то рядом? Кто—то видит. Кто—то не уходит.

Может, это и есть взрослая смелость – не спасать, не кричать, а быть?

Я улыбнулась и вышла из комнаты. И в этот раз – закрыла дверь чуть мягче, чем обычно.

А жизнь снова продолжалась.

Глава 5

Я дописывала третий вариант тоста. Первый был слишком сдержанный, второй – слишком душевный, третий… вроде бы держал баланс, но фраза «вы оставили след» всё равно звучала как надпись на камне. Я положила ручку, вздохнула и пошла собираться.

Из зеркала на меня смотрела молодая женщина лет тридцати. Светлая кожа с лёгким румянцем, как будто она только что вернулась с улицы, где пахнет дождём. Волосы цвета тёплого мёда, мягко собранные в хвост, с прядью, которая всегда выскальзывает и живёт своей жизнью.

Глаза – серо—зелёные, как разбавленный шалфей, чуть усталые, но ещё не потерявшие искру. Те самые, которые не терпят лжи – ни от других, ни от себя.

– Ну что, Тая, – сказала я своему отражению. – Идём провожать. Наденем серьги, улыбку и чувство, что ты держишься. Даже если не совсем.

Катя ещё утром выслала напоминание с многозначительным смайликом и уточнением: «Ты говоришь тост одной из первых, не опаздывай. И не забудь про серьги. И про храбрость».

В баре «Третий тайм» пахло жареным сыром, солёным арахисом и голосами. Много голосов. Знакомых. Тех, с кем я делила кофе, бессонные разборы, и моменты, когда всё висело на одном решении.

Дядя Коля уже стоял у стойки – в своём бежевом пиджаке, с термокружкой в руке, будто бы это был не бар, а его кабинет. Вокруг него – ребята из отдела, шум, смех, кто—то пытался настроить гитару (надеюсь, безуспешно).

Он заметил меня, кивнул, подошёл:

– Ну, звезда, ты готова?

– Как бы сказать… я переписывала тост трижды. Так что или идеально, или никак.

– Главное – от души. Остальное забудут.

Он обнял меня. Просто и крепко. Как всегда.

Тост был коротким. Я не люблю говорить долго. И не люблю, когда дрожит голос.

– Мы часто думаем, что всё можно заменить. Что на место одного человека придёт другой – и всё продолжится. Но бывают люди, которые не заменяются. Они не занимают место – они создают пространство.

Я сделала паузу.

– Когда я впервые попала в ваш отдел – я была студенткой. Практика, тяжёлая сумка с книгами, папка под мышкой. Я боялась сказать слово не по протоколу. И тогда вы – дядя Коля – просто сказали: «Забудь протокол. Посмотри на ребёнка. Он всё скажет – даже если молчит».

Я посмотрела на него. Он улыбался. Но взгляд был тёплый и очень внимательный.

– Спасибо за то, что были тем, кто не просто работал. А жил эту работу. И дал шанс жить её нам.

Когда аплодисменты утихли, я отошла в сторону. Кто—то протягивал бокал, кто—то смеялся, кто—то вспоминал старую историю про кофе, который дядя Коля варил в турке прямо на подоконнике. Кто—то сказал, что теперь у нас не будет человека, который всегда носил с собой запасной фонарик, аспирин и терпение. Мы все смеялись. Но смех был будто надломлен посередине – как если бы улыбка не решилась дойти до глаз.

Я сидела чуть в стороне, смотрела на дядю Колю, и в голове уже крутилась лента воспоминаний.

Я пришла в их отдел несколько лет назад по распределению на практику. Не знала, куда иду. Просто дали адрес и сказали: «Работа с детьми, особые случаи, плюс ПДН – но не бойся, там хороший человек».

Он встретил меня в коридоре.

– Ты к нам? Ну, не бойся, мы не кусаем. Почти.

Он показал мне свой стол, провёл по кабинетам, объяснил, что можно, а чего – лучше не надо. Но главное, он сказал:

– Здесь всё не по учебнику. Потому что дети не по учебнику. Учись смотреть.

И я осталась. Потом закончилась практика, а через полгода он сам мне позвонил.

– У нас сложный случай. Не хочешь подключиться? Просто послушать. Если не твоё – не настаиваю.

Я пришла. Послушала. Потом ещё раз. А потом он сказал:

– Тая, если согласишься, могу включить тебя в нашу команду приглашенным специалистом. Нам нужен кто—то, кто не боится видеть больше, чем написано в протоколе. И я буду рад, если это будешь ты.

И так всё началось. Без ставок, но официально. Без галочек, но по—настоящему.

Поздним вечером я вернулась домой.

Тося посмотрела с укором, но без обиды. Я села в кресло, укрылась пледом и взяла дневник:

Сегодня я говорила тост. Впервые вслух сказала, как всё началось.

Я не знаю, останусь ли в отделе. Или уйду. Я не знаю, получится ли с Иваном. Или нет. Но я знаю, что именно здесь я научилась быть. Без защит, без правильности. Просто быть.

Это не прощание. Это как в книгах – когда ты переворачиваешь страницу и ещё не знаешь, какой будет следующая. Но точно хочешь читать дальше.

Я улыбнулась. Тихо. Почти про себя.

А жизнь снова продолжалась. И завтра будет новый день.

Глава 6

Утро после проводов было вязким – как будто внутри остался кусочек непрожёванной грусти. Не печаль, не тоска – просто осадок от чего—то важного, что закончилось.

Я встала рано, но медленно. Делала чай дольше обычного, смотрела в окно, долго выбирала между серыми и бежевыми брюками – в итоге надела джинсы.

Тося устроилась на подоконнике и, не мигая, наблюдала за утками на лужайке, как за драмой с продолжением.

На кухне пахло лемонграссом и лёгким сомнением.

В кабинет я пришла немного раньше. Привычно разложила ручки, блокнот, поставила чашку. Открыла окно – и тут же закрыла: воздух был не по—весеннему зябкий.

День обещал быть плотным. Пациенты были – как на перекрёстке в час пик.

Первой пришла Мила, 7 лет. Папа уехал «в командировку», но Мила знает, что это не так.

Она протянула мне открытку, нарисованную мелками.

– Это не вам. Это ему. Но я не знаю, куда отправлять.

На рисунке – две палочки: она и папа. Между ними – большая радуга.

– Я боюсь, что он меня забудет. Потому что я иногда забываю, как он пахнет.

Я ничего не сказала. Просто обняла. Иногда никакая фраза не может победить запах, который уходит.

Следом был подросток. У него – ощущение, что у него нет будущего.

Мы говорили о музыке, страхе и бабушке, которая каждый раз молчит, когда он входит в комнату.

Я не давала советов. Просто слушала. Иногда это больше, чем кажется.

В окно между приёмами я налила себе чай. Сделала пару заметок в блокноте – и в этот момент в дверь мягко постучали.

– Таисия Александровна? Это Иван. Я договаривался с Катей – на пару минут.

– Заходите.

Он вошёл спокойно. Без нажима. В руках – папка и блокнот.

Сел, кивнув, и сразу перешёл к делу:

– Я бы хотел обсудить мальчика, которого вы видели на прошлой неделе. Луку. Там непростая ситуация, и мне важно сверить наши наблюдения.

Я молча кивнула.

Лука.

Он появился на приёме всего неделю назад. Передали как «сложный, но вроде без признаков насилия». Нашли по жалобам соседей – он искал еду, бродил по подъездам, пару раз ночевал в подвале.

Когда его привели, он держал в руках потрёпанную тетрадь. Не просил помощи. Не плакал.

Просто молчал.

– Я не потерялся. Я просто вышел на улицу. Иногда улица – добрее, чем дома.

Мать живёт с мужчиной, который «не лезет, но смотрит».

Отец – неизвестно где.

Лука сам ходит в школу, сам себе готовит еду. Его никто не бьёт.

Но и не ждёт.

– Он молчит, – сказал Иван. – Не потому, что не может. Потому что не хочет. Но он внимательный. Я видел, как он дорисовывал схему улиц за другим мальчиком – тихо, но точно.

Будто в голове у него – карта. Или маршрут. Или способ выжить.

Я почувствовала, как у меня внутри что—то дрогнуло.

И – неожиданно для себя – заговорила.

– Он зашёл с опекуном. Тёмно—русые волосы, глаза… такие, как озёра в пасмурную осень. Глубокие. И одинокие. Он не говорит о себе. Только о погоде. Или об автобусах.

Я тогда подумала – он как трамвай: всё видит, всё слышит, но не сходит с пути.

Иван слушал. По—настоящему.

– Его можно вернуть. Но только если не торопить. Это не просто ребёнок, которого нужно защищать. Это ребёнок, которого надо признать. Просто – признать, что он есть.

Я впервые посмотрела на Ивана не как на представителя отдела.

А как на человека.

– Что вы от меня хотите?

– Чтобы вы поработали с ним. Если согласитесь. Я знаю, вы вольны выбирать.

Я кивнула. Медленно.

– Хорошо. Только не надо приходить без предупреждения. У меня расписание.

Он поднялся.

– Больше не повторится. Спасибо.

Уже на пороге он задержался на секунду.

– Кстати. Чай с лемонграссом – звучит тепло. Почти как доверие.

Я не ответила. Только закрыла дверь чуть мягче, чем могла бы.

Позже вечером.

Я вернулась домой, скинула пальто, подошла к плите, поставила чайник.

Тося сидела на кухонном стуле, наблюдая за мной как за странным поведением – мол «опять с этим своим человечьим».

Я села. Открыла дневник и написала:

Он ведёт себя правильно. Не навязывается. А я злюсь – не на него, на себя. Потому что мне хочется, чтобы он подошёл ближе. Но не сразу. И не явно. Просто… оказался рядом. А потом – отступил.

Парадокс, да? Быть взрослой – это ещё не значит быть понятной.

А Лука…

Этот мальчишка с глазами, как осенние озёра.

Я не знаю, почему он остался внутри. Может, потому что он ничего не просил. Просто был.

И кажется, я впервые хочу остаться – не потому, что надо.

А потому что кто—то действительно ждёт.

Я закрыла дневник. Чай остыл, но всё равно пах теплом.

А за окном снова горел вечер. И завтра – будет новый день.

Глава 7

Утро началось с небольшого потопа. Не на улице – на столе. Тося, в лучших традициях независимых кошек, решила проверить, устоит ли чашка с водой ребром на дневнике. Чашка не устояла.

Я нашла их обе – и чашку, и дневник – в объятиях лужицы. Тося, не чувствуя вины, дремала рядом, как будто именно я всё разлила, а она тут вообще ни при чём.

– Ну что, дорогая, день обещает быть ярким? – пробормотала я, собирая салфетками последствия.

Долго искала гольф, подходящий по цвету к настроению, но так и не определившись, взяла последний из примеренных. Завязав хвост, я выскочила, запивая завтрак лавандовым чаем прямо на ходу. Тося провожала меня взглядом королевы, которой сегодня отменили важный бал.

Первой на приём сегодня была Лиана, 13 лет. Высокая, с прямой осанкой и взглядом, который будто всё уже понял – и выбрал молчать.

– Я пришла, потому что мама сказала, что если я не приду, она запишет меня к "психиатру в белом халате", – сказала она с порога.

– А ты к кому бы пошла, если бы могла выбрать?

– К тренеру по фехтованию, точно. Или к кошке. Они хотя бы не смотрят, как будто знают, что ты врёшь.

– Я не знаю, врёшь ты или нет. Но я могу послушать. Даже если ты молчишь.

Она посмотрела на меня неожиданно мягко. Потом достала блокнот и начала рисовать. Мы молчали вместе двадцать минут. В конце она сказала:

– В следующий раз, может, поговорю. Но не обещаю.

Я кивнула. – А я и не жду. Просто приходи.

В обед я могла бы пойти в кофейню, взять что—нибудь горячее и обмануть организм, что день почти несложный. Но вместо этого я поехала в отдел. Не знаю точно зачем – просто не могла выбросить из головы Луку. Было ощущение, что в его истории я что—то упустила. Или наоборот – почувствовала то, что надо было подтвердить.

На входе в отдел пахло старым деревом, кофе и чуть—чуть тревогой. Иван был в переговорке, сидел, уткнувшись в бумаги. Увидел меня – и слегка удивился.

– Таисия Александровна? Всё в порядке?

– Да. Просто…это дело никак не выходит у меня из головы. Хотела уточнить кое—что. По поводу Луки.

Он кивнул, отодвинул бумаги.

Мы снова говорили о Луке.

– На втором приёме он рисовал свою комнату, – сказала я. – Только вместо кровати – картонная коробка. Я спросила, почему.

Пауза. Воздух будто стал плотнее. Иван чуть наклонился вперёд, но не перебивал.

– Он ответил: «Там можно спрятаться. Там никто не тронет».

Иван отвёл взгляд, будто эти слова ударили сильнее, чем он ожидал. Сжал ручку блокнота, но не записал. Только сказал:

– Он не просто один. Он защищается. Молча. Ежедневно.

– Я думаю, – медленно произнесла я, – что там не только безразличие. Там есть страх. Причём не случайный. Регулярный. Выживание в коробке – это не фантазия. Это опыт. Возможно, не от матери. Но она точно не защищает его.

Он кивнул, взгляд стал напряжённым:

– Пока всё на уровне догадок. Он не говорит. Не жалуется. Не просит. Мы наблюдаем. Но… основания для действий пока слабые.

Я чуть выдохнула, и, не поднимая глаз, сказала:

– Я бы хотела с ним поработать. Без давления. Без вопросов «кто виноват». Просто – быть рядом. Понять. Вытащить не жалостью, а уважением и вниманием. И когда он приоткроется и сделает шаг мне навстречу, мы сможем знать точно, что происходит с Лукой в этом доме, из которого он так бежит.

Он молчал пару секунд. Но в этом молчании не было отстранённости. Был выбор. И уважение к моим словам.

– Именно поэтому мы и обратились к вам, – наконец сказал он. – Спасибо, что нашли время и приехали. И спасибо, что вам не все равно.

Я поднялась, взяла шарф с кресла. Он встал тоже, но не к выходу – просто в знак вежливости.

– Я не лезу, Таисия, – спокойно сказал он. – Но, если нужно – я рядом.

Я кивнула. Чуть тише, чем могла бы. Но внутри – что—то отозвалось.

– До встречи, – сказала я.

– Берегите себя, – ответил он.

Я вышла на улицу с ощущением, что это было не зря. Даже если ничего не решилось. Иногда – достаточно просто появиться.

В офисе пахло яблочным лосьоном и мятной жвачкой, Катюша раскладывала на полках новые папки.

– Таюша, у тебя лицо, как у человека, который либо влюбился, либо ел что—то очень вкусное.

– Я просто гуляла, – отмахнулась я, снимая пальто.

– Ага. И что—то ты после прогулки какая—то вся… цветущая. Как кактус с сюрпризом. Ну—ну. Просто знай: я с пониманием отнесусь к любому повороту сюжета. Даже если ты мне его не расскажешь.

– Спасибо за щедрое разрешение, – усмехнулась я. – Кто у меня сейчас?

– Девочка с цветочками и брат с сестрой про великую битву за жвачку. Запасайся сочувствием.

Ясна, 9 лет, вошла с деловым видом. На запястье – две резинки, за ухом – красивая заколка с искусственным цветком.

– Сегодня я кактус с цветами. Кому не нравится – пусть не смотрит, – заявила она.

– Ты кактус?

– Только если кто—то давит. А вообще – я мягкая. Если знать как со мной обращаться.

– А кто—то знает?

– Бабушка – точно нет. Ей кактусы с цветами странными кажутся. А я вот думаю: странно – это когда кактус без цветка. Потому что он может, но не хочет.

Мы рисовали её кактус – с сердцем посередине и маленькой пчёлкой на лепестке. Вроде бы игра. А на самом деле – очень про неё.

Следом – Яна и Макар. 11 и 9. Сели аккуратно, с обидами, как чемоданами между ними.

– Он съел мою жвачку, которую бабушка мне купила! – сразу заявила Яна.

– Она всё время думает, что я у неё всё краду! – взорвался Макар.

– А ты не крадёшь?

– Я просто… хотел, чтобы она сама мне предложила. Хоть раз.