Читать онлайн Разорванный Хоровод

Пролог

«Не всё, что безмолвно, – безвредно.

Иногда тишина – взгляд.

Иногда взгляд – шаг навстречу».

– Тяжёлые Скрижали, Издание Бездонной Пустыни, версия третья, без указания главы

Запах в лагере был густой, маслянистый – смесь пота, копчёного мяса, горячего железа и дешёвых благовоний, которыми торговцы пытались заглушить вонь звериных шкур. В центре стоянки громоздились тюки с тканями и бочки с зерном, повсюду сновали люди: кто-то ругался с грузчиками, кто-то спорил о ценах, кто-то пел, не дождавшись, пока стемнеет. Лагерь Торговой Коалиции жил, как живут в дороге – суетливо, громко и будто напоказ.

В стороне, у самого обрыва, где костры стояли не для праздника, а для уединения, сидели двое. Один – худой и костлявый старик с седой бородой по грудь и такой же гривой серебристых волос. Хронолог. Его звали иначе, конечно, но все так и говорили: Хронолог. Второй – мальчишка лет тринадцати, не то чтобы ученик по воле, скорее – по привычке быть рядом.

Они сидели у маленького, наспех собранного костерка. Пламя в нём больше шептало, чем горело, освещая корявую чернильницу и кучу свитков, перевязанных бечёвкой.

Хронолог точил перо. Медленно, с равномерным, почти ритуальным скрежетом. Не столько, чтобы заточить, сколько чтобы лишний раз услышать этот шорох: скольжение лезвия по древу знания.

Мальчик молчал. Он уже минут десять как хотел заговорить, но не решался. Наконец, ссутулившись, будто ожидая подзатыльника, он выдавил:

– А… что значит слово «Аль-Хаэг»?

Скрежет остановился.

Старик не обернулся. Только положил перо на колени, глядя куда-то сквозь огонь.

– Откуда ты это взял? – голос был негромкий, почти ласковый. Это было хуже, чем крик.

– Я… случайно. Там, в нижнем свёртке, под свитком о Трёх Святых. Я не открывал, просто… он развернулся, и…

– Он сам развернулся, – повторил Хронолог, теперь уже с легким насмешливым оттенком. – Конечно. Так все они и начинают. Само открылось. Само прочиталось. Само вошло – само пришло.

Он наконец повернулся, и взгляд его был не гневным, а усталым.

– Я запрещал тебе рыться в том тюке. Запрещал – значит, не просто так.

– Но я не читал! Я даже не понял, что это! Только имя. И оно как будто… светилось. Но не как свеча, а как-то иначе, как глазами не увидишь…

– Конечно, глазами не увидишь, – хрипло сказал Хронолог. – Они не для глаз пишутся.

Он встал, поковылял к мешку, где лежали свитки, поправил узел, завязал туже, будто этого достаточно, чтобы удержать то, что пытается выйти.

– Был у меня один. Не ты первый. Из Гирмы, крепкий парень. Умный. Любопытный. Слишком.

Старик присел обратно.

– Он всё записывал. Даже то, что я не говорил. Особенно это. Повторял символы. Рисовал их на песке, а потом начал делать зарубки. На руке. На бедре. На шее. Говорил, что каждую ночь слышит голос. Мягкий такой. Как колокольчик. Знаешь, что стало с ним?

Мальчик молча мотнул головой, нервно сглотнув.

– Через неделю перестал спать. Через две – перестал пить. А потом вырезал себе уши, – он схватил себя за уши и потянул, словно пытался оторвать их. – Сказал, что звук уже внутри, и уши мешают.

Слова повисли между ними, как дым от хвойной ветки – горький, тяжёлый.

Где-то ближе к центральному костру раздался взрыв хохота – кто-то из стражников рассказывал похабную байку. Где-то звякнула кружка. Где-то упала бочка. Всё шло, как шло.

А у костра – только пламя, шелест ткани, да скрип, с которым Хронолог поправлял старую чернильницу.

– Ты глуп ещё, – тихо сказал он. – Не потому, что мал. А потому, что ты ещё не знаешь, что именно может ответить, если ты начнёшь звать.

– Я же просто имя…

– Именно. Иногда имени достаточно.

Он поднял взгляд. Глаза у старика были тёмные, но не пустые. В них жил страх – не истеричный, а старый, привычный, привитый долгими годами изысканий.

– Запомни: если услышишь зов – не отвечай. Если увидишь знак – не повторяй. Если узнаешь имя – не держи его в уме. И если вдруг покажется, что кто-то рядом тебе его шепчет – уходи. И не оборачивайся.

Мальчик молчал. А потом тихо сказал:

– Но ведь вы же…

– Я стар, – оборвал его Хронолог. – А старым дозволено кое-что, чего юным – нельзя. Например, помнить. Или не бояться смерти во сне.

Он подбросил в огонь щепку, и та вспыхнула коротко и резко.

– А теперь сиди и грейся. Пока есть чему греться.

Хронолог всё также сидел у своего костра – почти в тени, ближе к краю лагеря, где начинались холмы. Мальчик рядом пытался унять зуд любопытства от предыдущего разговора, но изредка всё же косился в сторону свитков, теперь перетянутых кожаным ремнём.

И вдруг он заметил движение.

Не вспышку, не шум – просто фигуру, что прошла между шатрами. Медленно, без спешки, не стараясь скрыться. На секунду она затерялась среди телеги и повозки, потом вновь появилась ближе к свету.

– Кто это? – пробормотал ученик.

Хронолог не ответил. Он уже смотрел в ту же сторону, слегка нахмурив брови.

Фигура была закутана в плащ с накинутым капюшоном. Высокая, худая, с чётким, шаг за шагом, ритмом – как будто человек шёл далеко, очень давно и забыл, что остановиться возможно. В руках – не то свёрток, не то ребёнок. Укутанного в ткань, он нёс его аккуратно, но крепко.

Он прошёл мимо бочек с зерном, обогнул варочную яму. Никто не окликнул. Но по мере его движения люди оборачивались. Сначала один. Потом другой. Один из погонщиков даже снял шапку – сам не понимая, зачем.

Трое стражников перехватили его на подступах к центру лагеря. Один из них, хмурый рыжебородый, преградил путь:

– Эй. Ты кто такой? Назовись. Где твоя лошадь? Где твои? Ты с какого тракта?

Старик остановился. Повернул голову – лицо было частично закрыто тенью, но сразу стало понятно: глаза его были слепы. Молочные, выцветшие, будто затянутые тонкой вуалью.

– Я иду с востока, – отозвался он. Голос был хриплый, но негромкий. – Один.

Стражники переглянулись. Кто-то уже потянулся за ножнами – не угрожающе, но машинально.

– Что у тебя в руках?

– Не твоё дело, – ответил старческий голос.

– Да с какой стати! – фыркнул рыжебородый. – Стой здесь, жди. Не двигайся.

Он кивнул напарнику, и тот поспешил к шатру купца. Через пару минут появился Салем – крепкий, пузатый, с голосом как кузнечный молот. Он шёл быстро, возмущённо отмахиваясь от слуги, и по пути уже начинал:

– Что, опять на кой-то ляд напугались? Кто там у нас на этот раз, тень с трактовой пыли? Небось просто бедняк, а вы – сразу к стали…

Он подошёл ближе, увидел фигуру, прищурился.

– Ну, старик, ты и правда не из наших. Глаза у тебя… неважные, скажем так. А язык есть?

– Есть, – сказал тот спокойно.

– Смотрю, дитя несёшь? – Салем оглядел свёрток. – Чужое или своё?

– Молчит и дышит. Этого достаточно, чтобы не бросать, – отозвался слепец.

– Говоришь, идёшь с востока. А откуда именно?

– Это неважно.

Купец хотел было усмехнуться, но запнулся. Тон у старика был не зловещий, не пугающий – скорее, безжалостно ровный, как у тех, кому всё равно, как будут трактовать их слова.

– В общем так, – произнёс Салем, разрывая тишину. – Это лагерь Торговой Коалиции. Не храм, не постоялый двор, но без крова не бросим. Посидишь у костра, поешь. Если дитя твоё – гляди, чтобы не пищало всю ночь. А если не твоё… молчи, и никто не спросит. Понял?

Слепец кивнул – медленно.

– Понял.

Салем махнул стражникам:

– И нечего на него зубы скалить. Он не первый бродяга, что нам встречается. А то вечно вас бросает в дрожь, как только кто-то в рот не смотрит и не раскланивается.

Он уже почти ушёл, но вдруг остановился, бросил через плечо:

– Только гляди мне, дед. Без фокусов. А то я добрый – пока мне не мешают ужинать.

Слепец прошёл к одному из дальних костров – сам, без приглашения. Сел на колени, у самого края света. Рядом разливалось тепло, варилась каша, дымила кружка с отваром. Он не просил еды. И не ел.

Ночь окончательно осела на лагерь. Вино, похлёбка и усталость сделали своё: разговоры стали глуше, лица – мягче, споры – ленивее. Хлопки по плечу, кряхтенье возле котлов, звяканье ложек по черепкам – всё привычно, всё по заведённому кругу.

И только один из костров оставался почти безмолвным.

Слепец сидел у него, не приближаясь к теплу, не разламывая хлеба, не протягивая руки. Он не смотрел, не слушал, не просил. И всё же от него было неловко. Как от того, кто сидит не на своём месте, но никто не знает, как сказать ему об этом.

– Почему он не ест? – бросил один из грузчиков. – Уставился, как сова.

– Может, жрёт детей по ночам.

– Или в пелёнках у него вовсе не дитя, а дохлый пёс. Я бы проверил.

– Проверь. Только смотри, чтобы не укусил.

Смешки. Без злобы, но с растущей неприязнью. Словно старик был пятном на скатерти – не опасным, но портящим вид. Ученик Хронолога всё это слышал. Он потёр виски, будто у него шумело в ушах.

– Они все говорят, как будто нарочно. Как будто хотят, чтобы он ответил. Провоцируют.

– Боятся, – буркнул Хронолог. – Кто боится – тот говорит глупости. Чтобы тишину забить.

– Но он ничего не делает.

– Вот именно.

Со стороны варочной ямы кто-то вдруг закашлялся и зашёлся в икоте.

– Поглядите на него, – раздался голос. – Сидит себе, сирота у чужого костра. Даже ложку не взял, всё как чужое. А мы ему, значит, – стол, кров, тепло?

– Никто не заставлял! – огрызнулась женщина с повязкой на голове.

– Салем пустил.

– Так Салем пустил, а сидеть нам рядом.

И правда – сидели подальше. Даже свободные места ближе к слепцу оставались пустыми. Вскоре кто-то из стражников громко хрюкнул, имитируя кашель.

Слепец по-прежнему сидел у костра, будто и не замечал разговоров вокруг. Его поза не менялась, дыхание было неглубоким, почти незаметным.

– Да скажите кто-нибудь ему уже, – буркнул один из караванщиков, грузный, с вечной щетиной. – Чего уставился в огонь? Мы тут едим, а он как памятник.

– Сам скажи, – отозвался другой, моложе. – Мне и со спины его хватает. Как дохлый ворон сидит.

– Молчал бы, дурень, – бросил третий. – Говорят, глухой он и слепой.

– Ага. А ещё колдун, – хмыкнул кто-то из старших. – Или у тебя есть другое объяснение, почему его псина Харгуса не облаяла? Или откуда у него дитё, так ещё и не плачет?

Кто-то выругался. Тихо, но заметно.

– Хватит уже. Всё одно – сидит молча, никому не мешает.

– Вот именно. Не мешает. А должен бы. Ест – нет. Спит – нет. Греется – тоже нет. Что он вообще делает?

Никто не ответил.

Повариха, раздававшая кашу, подошла ближе, поставила рядом с ним миску.

– На. Если возьмёшь – ешь. Нет – другим отдам.

Старик не пошевелился. Не кивнул. Даже не повернул головы. Повариха постояла, пожала плечами и ушла.

Один из молодых парней подбросил щепу в костёр, глядя в тени.

– Молчаливый он… А ведь это хуже. Скажи он хоть что, стало бы легче. А так… сидит. Словно ждет чего-то.

– Или кого-то, – буркнул сосед.

На этом все замолкли. Миска у ног старика начала остывать. Костёр потрескивал, но он не тянул к нему рук, ведь те были заняты.

Слепец сидел, будто не часть лагеря, а… заблудившаяся вещь. И всё больше становилось ясно: никто не знал, что с ним делать. И каждый надеялся, что кто-нибудь другой решит это за него.

Салем долго не вмешивался. Он сидел чуть поодаль, подперев щеку кулаком и глядя в огонь, но краем глаза наблюдал за стариком. Тот по-прежнему сидел неподвижно – не ел, не клал поленьев, даже не шевелился.

Сначала он подумал, что тот – обычный странник, потерявший путь или разум. Их в последнее время стало больше. Потом – что сумасшедший, может, бывший монах, сбежавший из обители. Но уж слишком уверенно тот шёл. Слепой, без палки, без поводыря. И не споткнулся ни разу.

А потом почувствовал. Не взгляд, нет – взгляда у старика не было. Что-то другое. Давление, что ли. Как будто его присутствие было чересчур… плотным. Словно вокруг него воздух тяжелел, тянул в землю. И огонь будто трещал по-другому рядом с ним.

«Сидит, как уголь в золе. И дотрагиваться не хочется – вдруг обожжёт», – промелькнуло у него в голове, заставляя машинально схватиться за перекрестие на шее, словно проверяя, что оно ещё на месте.

Он заметил, как остальные стали отходить. Даже те, кто не верил в байки и суеверия, кто только что сам подкидывал поленья и ел за обе щёки, вдруг замолчали. Хлопки по плечам, смех – всё затихло в радиусе двух костров от него. Как будто старик был не человеком, а пустым местом, которое нельзя заполнить.

«А что, если он и вправду нечистый? Или хуже того – бездомный дух в оболочке? Сидит он у моего огня. Не просил, не клянчил, просто сел. Вроде и не мешает, а всё не то».

Его почти подмывало подойти и прогнать. Сказать, чтобы убирался, пока не началась истерика. Но встал он и пошёл не к старику, а к ведру с водой. Выпил, плеснул в лицо, встал к огню спиной.

Теперь же, слыша косые шепотки, шутки и брезгливые смешки, он сжал зубы. Но молчал. Потому что понимал: сказать – значит навесить на себя ту же тень. А он уже впустил её к себе к огню.

«Разрешил ему сидеть – теперь отвечаешь», – подумал он. И снова отхлебнул вина.

– Слушай, юнец, не хочешь пользу принести, а не только у Хронолога под ногами путаться?

Голос принадлежал грузному мужчине в кожаном жилете, стоящему у телеги с полураспахнутыми бортами.

Ученик оглянулся на своего наставника. Хронолог, не поднимая головы от пергамента, только кивнул.

– Иди. Вернёшься – расскажешь, каково это, работать руками.

– Он с нами, что ли? – недовольно проворчал второй мужчина, жилистый, с резким голосом и застарелым шрамом через нос.

– А фонарь кто понесёт, ты, что ли? У тебя обе руки под бочонками гнутся. Давай, юнец, бери и шагай.

В тени деревьев было прохладнее, чем в лагере. Темнота под пологом казалась плотной, вязкой, как мокрая ткань. Фонарь в руках мальчика отбрасывал подрагивающий свет на стволы и колдобины.

– Как вы вообще его уронили? – спросил он, стараясь не плестись сзади.

– А вот так, – буркнул первый, тот, что в жилете. – Кузнец заорал, мол, скобы треснули. Пока проверяли, один оступился, другой зацепился – и покатился ящик под откос.

– Хорошо, не раскрылся, – добавил второй. – А то бы я тебя и не звал, сам бы всё собирал по кустам.

Ящик нашли быстро. Он лежал у корней поваленного дерева, перевязанный ремнём. Внутри что-то брякало при движении – вероятно, металлические детали: крючья, костяные пряжки, шестерёнки для веретён.

– Тяжёлый, – выдохнул первый.

– Не ной, шевелись. Юнец, свет держи ровно!

Они двинулись обратно. Шаг был неторопливый, с частыми остановками: тяжесть ящика не позволяла идти быстро.

– Держи выше! – раздражённо бросил шрамированный. – Я ж споткнусь!

– Я и так выше не могу! Ручка болтается!

– Ну и держи крепче, не как девка за лук!

Они не заметили корень. Он был в тени, под выступом склона, и мальчик, шагнув вперёд, зацепился за него носком сапога. В тот же миг он полетел вперёд, инстинктивно выставив руки. Фонарь, выскользнув, ударился о камень – с глухим треском стекло рассыпалось, масло шипело, и всё погрузилось во мрак.

– Чёрт! – выругался второй. – Ты что наделал, засранец малолетний!

– Да я…

– Мы теперь вслепую до лагеря пойдём?! – рявкнул первый, опуская ящик на землю. – За это ухо бы оторвать!

– Я… Я не специально! Там корень…

– А ты смотри, куда прёшь, когда с огнём в руках ходишь!

Шли бы дальше – может, и обошлось. Но воздух начал меняться. Не резко – постепенно. Запах стал тяжёлым, чуть гнилым, словно между листьев просачивалось дыхание старой могилы.

Где-то позади завыл волк.

Один. Потом второй. И ещё.

– Так. Хватит. Пошли наугад – лагерь где-то там, – сказал шрамоносец.

– Там – это где? – буркнул первый. – У нас фонаря нет.

– У меня идея, – ответил он, тяжело дыша. – Небо. Если ветви остались на месте – можно сориентироваться.

– Что ещё за ветви? – переспросил мальчик.

– Да ты что, с закрытыми глазами всю жизнь ходишь? – фыркнул шрамоносец. – Золотые полосы. Вон там, смотри. Они не просто сияют – они тянутся ввысь, как кроны. Всю жизнь по ним и ходим – по густоте можно дорогу вспомнить, – он прищурился, подняв взгляд. – Когда далеко от поселений – они ярче. Где свет и люди – тускнеют, будто боятся.

– И что ты там видишь сейчас? – с нажимом спросил первый.

– Ничего. Они… они изгибаются. Они пульсируют.

Он глотнул воздух и зашептал:

– Они смотрят вниз.

Он шагнул вперёд. Голова всё ещё поднята, тело напряжено.

– Эй. Всё в порядке? – спросил первый.

Шрамоносец не ответил. Только медленно выдохнул. Его пальцы дёрнулись. Потом сжались в кулаки.

– Они смотрят, – сказал он. – Я… слышу их. Глубоко.

– Кто?

– Молчите! – он резко обернулся. – Не мешайте! Они – вы… вы не слышите? Хи-хи-хи…

Внезапно, он бросился вперёд. Не на мальчика – на напарника. Схватил того за плечи, вцепился зубами в шею. Раздался глухой, влажный хруст. Крик, сдавленный, короткий, захлебнулся в крови.

Мальчик застыл. Сердце колотилось где-то в горле. Потом – рывок. В сторону. В темноту.

Бежал, не видя ничего. Ветки хлестали по лицу, грязь тянула ноги, но он не останавливался. Один раз споткнулся, ударился плечом – боль не почувствовал. Лишь спустя несколько минут понял, что дышит со всхлипом.

Он выскочил из чащи внезапно – как будто лес сам его выплюнул.

Перед ним – лагерь. Но он уже был не тем.

Костры горели тускло, шатры были перекошены. Люди кричали. Бегали. Один держал за волосы другого, крича, что тот «позвал их». Женщина билась в истерике, сжимая в руках куклу из тряпья. Где-то звучал стук – кто-то колотил головой о бочку.

Хронолог сидел у своего костра и что-то шептал. Один. Он смотрел в пламя, но лицо исказила тревога.

Мальчик сделал шаг вперёд. Потом второй. И только тогда понял, что всё лицо залито слезами, а руки дрожат, будто вылез из ледяной воды.

Он не остановился – пошёл прямо, дрожащими ногами, пока не увидел знакомое пламя.

Хронолог всё сидел. Не писал. Смотрел в огонь, не поднимая головы. Вокруг уже кричали, где-то ругались, кто-то ржал. Шатры перекошены, цепи – порваны, несколько телег перевёрнуты.

Мальчик остановился, дыша тяжело, грудь стучала, как кузнечный молот. Потом рухнул на колени.

– Он… он сожрал его! – выдохнул. – С шеи! Прямо зубами! Второй умер, я… я побежал…

Он заплакал. Не с надрывом, а тихо, по-настоящему, как плачут дети, когда всё действительно плохо.

Хронолог обернулся. Схватил его за плечи – не грубо, но крепко.

– Смотри на меня, – сказал он. – На меня, не вверх.

– Что?

– Вверх не смотри. Никак. Ни взглядом, ни мыслью. Ты видел ветви?

– Они были… потом изменились. Он сказал – они смотрят. Я не смотрел!

– Хорошо. Слушай. Быстро.

Он резко вдохнул. Потом заговорил скороговоркой, сухо и внятно:

– Я не уверен, но думаю, что это он. Один из Векших. Не из тех, кого записывают на свитках. Бог Глубин.

– Что?..

– Он не приходит. Он смотрит. И если ты поднимешь глаза – он замечает. Понимаешь? Не «призывает». Не «входит». Просто видит. И становится частью тебя. Так они и теряют рассудок.

Мальчик кивнул, пусть ничего и не понял. Он всё ещё дрожал.

– А слепец?..

– Не знаю. Возможно, он… нечто вроде поводыря. Или предупреждения. Самому-то ему Бог Глубин не страшен, он ведь слепой. – Его глаза странно сверкнули отблеском костра.

Хронолог крепче сжал его плечи. Волки так и продолжали выть где-то в стороне чащи.

– Сиди здесь. Не поднимай головы. И не говори с теми, кто смотрит вверх.

Салем вышел из шатра, красный от ярости. Он шёл, задрав рукава, с фонарём в одной руке и плетью в другой.

– Вы чё, совсем башкой тронулись?! – орал он. – Котлы валите, шатры рвёте, друг друга душите – трактовые псы!

– Они там! В небе! – завыл один из стражников. – Я видел, они двигались!

– Значит, смотреть не надо, тупоголовый! – взревел Салем, подбегая и пиная его. – Зачем смотришь?! Хочешь жрать грязь, как тот, что жену бил?!

– Она смотрела… она…

– Она ничего! А ты, дурень, заткнись!

Один из обозников стоял на ящике, тыча пальцем в небо:

– Они мигают! Они считают нас! По одному, по одному! Им смешно!

Салем метнулся к нему и сшиб ногой.

– Спустись, пока я тебе ноги не переломал! – рявкнул он. – Следующий, кто рот про ветви раскроет – без языка останется!

Он обернулся, хватая воздух ртом. Его лицо было бледным от бешенства.

– Всем сидеть в шатрах. Глаза вниз. Жрать, спать, молчать. Кто выйдет – я лично прибью!

Мальчик не знал, сколько просидел у костра, уткнувшись в колени. Лагерь вокруг не успокаивался. Кричали. Смех сменялся плачем, кто-то ругался, кто-то вопил.

Хронолог сидел рядом. Всё так же. Спокойный. Неподвижный.

Для мальчика он был как шест в бурю – если держаться, то не унесёт. Пока старик сидел – всё было почти под контролем.

– А может, уйдём? – выдохнул мальчик, глядя в багровеющий пепел. – Может, просто уйдём… куда-нибудь?

Хронолог не ответил.

Ветер пришёл внезапно. Не как сквозняк – как удар. Словно что-то село сверху. Шатры вздрогнули, загудели, и тут же – хлопок. Один костёр вспыхнул и тут же опрокинулся. Кто-то закричал. Второй загасил угли. Полетели искры. Закоптилось небо.

– Всё, к демонам! – выругался кто-то.

– Костры! Чините костры! – орал обозник.

– Плевать на костры, он мою сестру жрёт!

Мальчик вжался в землю. Всё внутри сжалось. Люди бегали, падали, хватались за что угодно. Один обозник пытался натянуть верёвки между шатрами, другой – топил котёл в грязи. Кто-то с воплем бросился тушить горящий полог голыми руками.

Салем прошёл мимо, волоча плеть. Не орал. Только бросил:

– Придурки. Костры сами не починятся… Да и чтоб вас всех, – в сердцах махнул рукой он.

Чуть не споткнулся о растянутый канат, вновь махнул рукой и уселся у бочки, будто больше ничего не касалось его.

– Он… он с ума сошёл! – выкрикнул кто-то. – Режет всех подряд!

– А ты чего орёшь?! – рявкнул второй.

– Они внутри! Они внутри! – визжала женщина с повязкой. – Внутри вас! Внутри меня!

– Внутри у тебя пусто! – огрызнулся старик с горбом и тут же получил кулаком в лицо.

Мальчик схватил Хронолога за локоть:

– Нам надо идти! Пожалуйста! Пока ещё можно!

– Идём, – сказал Хронолог.

Он поднялся, взяв с бревна какой-то большой свёрток – видимо, со свитками. Впрочем, мальчику показалось или он дёрнулся?

– Только не смотри вверх, – добавил он. – Ни в коем случае.

Мальчик сглотнул. Сделал шаг. Второй. Смотрел только на ноги Хронолога. Он был точкой опоры. Он знал, что делать.

Они миновали брошенную повозку. Мальчик чуть не споткнулся о чьё-то тело. Рядом валялась кукла из тряпья.

– Где мы?! – прошептал он.

– Там, где осталось меньше голосов, – ответил Хронолог. – И это хорошо.

– А остальные?

– Остальные… они всё равно бы не ушли.

Впереди пульсировал свет. Мерцали ветви – золотистые, извивающиеся. И между ними – глаза. Бледные. Беспристрастные.

Мальчик чувствовал: стоит только поднять взгляд, и всё рухнет. Всё.

Он уставился в землю. В пятки Хронолога. Его походка была какой-то не такой.

– Мы далеко пойдём? – выдавил он, не чувствуя губ.

– Нет, – ответил Хронолог. – Совсем недалеко.

Мальчик сжал кулаки.

– Я устал.

– Я тоже.

– А что… если всё это не закончится?

Хронолог не ответил сразу. Только остановился. Повернул голову – медленно. Его глаза были в тени.

– А если я скажу – оно уже закончилось?

Мальчик не понял. Не хотел понимать.

Старик медленно протянул руку, словно хотел обнять его за плечо. И тогда мальчик заметил: борода словно бы не той формы. Не острой, как у Хронолога, а скруглённой.

В кустах зашевелилось. Где-то выла собака. Или волк. Или человек.

Мальчик сделал шаг назад.

– Вы… вы ведь Хронолог, да? Дядя Арчибальд?

– Конечно, – сказал слепец с явной ухмылкой в голосе. – Кто же ещё?

Глава Первая: Найдёныш

«Когда пала новая ночь,

и огонь рыскал, как зверь без цепи,

лижущий землю, слепой и голодный,

никто не звал его —он пришёл сам.

Не светом был он,

но яростью.

Не даром,

но жаждой.

Тогда он был укрощён.

Не силой —

но волей.

Он стал Очагом.

Лишь тем, кто несёт боль других

позволено согреваться у его света».

– Книга Пламени, Огневение 1:13

Позднее весеннее солнце пригревало стылую землю, орошённую потом и кровью множества холодных тел. Некоторые из мертвецов были кое-как заключены в искорёженный металл доспехов и кольчуг. Лежали знамёна, догорали разорванные палатки и немногочисленные костры. Даже трава здесь была сухой и неживой, стоптанной, служа холстом для гротескного полотна поля брани.

И всё же, жизнь и здесь брала своё.

На мрачное пиршество уже слетелись мухи и вороньё. Нёсся, не смолкая, их гомон, перебиваемый лишь надрывным плачем ребёнка.

Чадо лежало в задубевшей руке одного из тел, закутанное в не самое чистое одеяло. Тело это запросто можно было бы спутать с трупом, устройся оно поближе с остальными. Однако, оно сидело поодаль, на пне, опираясь на измазанный кровью топор. Свет угасал в его блеклых глазах. На лице – лишь смертельная усталость, неподвижность. Он не моргнул, не дрогнул, даже не посмотрел на ребёнка, что плакал у него на руках.

Даже когда вдали послышался топот коней, он не пошевелился. Ни один мускул.

А между тем, всадники приближались – целая процессия в белых плащах, официальная и зловещая в своей безупречной строгости. Шли они без сомнения – по его душу.

Как падальщики, но с иной целью, на пожарище неизменно прибывали они – сыновья и дочери Серафины, одной из трёх Старых Богов, покровительницы Очага. Орден Пепла заботился о раненых, предавал тела мёртвых – а порой и живых – очищающему пламени, не страшась ни грязной, ни неблагодарной работы. Их миссия была благой, но само их появление всегда либо предвещало беду, либо свидетельствовало её скорому появлению.

Люди сторонились их: кто – из страха, кто – из почтения, кто – ведомый суеверием, путая причины со следствием. Но одно оставалось неизменным – белые всадники появлялись там, где прошли эпидемии, войны и смерть. В этом отряде их было семеро: трое в кольчугах с сюрко, четверо – в простых робах.

Кони принялись отфыркиваться, когда смрад ударил в их ноздри. Скрипела телега, выл ветер, перебиваемый встревоженными голосами на фоне всё менее частого цокота копыт.

«Ужасное побоище, надеюсь, хоть кто-нибудь выжил…», – послышался обеспокоенный женский голос.

Старший из рыцарей поднял руку, велев остановить процессию. Утерев пот со шрамированной лысины, он закрыл глаза, прислушиваясь.

– Ищите выживших и собирайте кострище, – прозвучал его приказ.

– Но, сэр Сесил, как вы можете быть уверены, что это не засада? – в старческом голосе звучал, скорее интерес с долей иронии, чем сомнение в командовании.

– Знаки на то не указывают, – он поднял взгляд на низко кружащих стервятников.

Те оторвались от пищи лишь из-за их прибытия. Птицам виднее: здесь нет никого опаснее белых всадников.

Сесил принадлежал к числу немногих рыцарей в отряде, чьей главной задачей была защита менее боеспособных последователей. Эти бойцы и без того представляли собой серьёзную силу, способную сдерживать даже численно превосходящего врага. А с благословением и поддержкой служителей, сопровождавших их, они и вовсе казались почти неуязвимыми – живым воплощением мощи, способной изменить ход битвы. Конечно, для полномасштабного наступления этого было недостаточно, да и не для того они существовали.

Сесил же был самым опытным из них – ветераном, сумевшим дожить до преклонного возраста в деле, где многие погибают молодыми. Его уважали и редко подвергали сомнению: не из страха, а из осознания того, через что он прошёл. Хотя, как водится, без редких исключений не обходилось.

– Мы здесь как на ладони, неужели он этого не понимает? – ворчал тощий служитель с острой бородкой и усами, перетаскивая на плече несколько свежих брёвен.

– Молодо-ветрено, – покачал головой второй, роняя топор обратно на плечо. – Командир, в отличие от тебя, Жук, много повидал, ему и виднее. – Он отмахнул ворона, приземлившегося было пирствовать на лежащий рядом труп. – Пшёл отсюда!

Разумеется, молодого служителя не звали Жуком, это была лишь его кличка, которой нарекли его с самого начала службы за его невероятную способность влипать в неприятности и также невероятно выходить из них невредимым. Огромные свисающие усища и костлявое тело также сыграли свою роль.

– И всё же, Нум, – прокряхтел тот, свалив дрова в кучу. – Кто-то же это устроил. И я не думаю, что они так просто ушли отсюда, не взяв ничего. Ты посмотри, сколько тут добра валяется, почти всё обгорело! – Он топнул ногой в сердцах.

– Може зверь какой, – отмахнулся полноватый служитель с топором.

– Да какой зверь… – Жук скорчил гримасу досады от невозможности донести до собеседника то, что казалось ему очевидным.

Не найдя поддержки у товарища, Жук тяжело вздохнул, но решил не расслабляться и держать ухо востро. Он проводил взглядом других служителей, отправленных на поиски выживших. Узнать их было несложно – все они носили толстые перчатки, такие, какие надевают кузнецы. Священный огонь, конечно, мог исцелить любую заразу, но в церкви всегда напоминали: «Свято пламя, да без руки не горит – уповай на него, да сам не зевай».

Пробираясь сквозь поле боя к командиру, занявшемуся рубкой очередного дерева, Жук осматривал остальных членов отряда. Кругом лежали искалеченные тела – переломанные, обезображенные, порой уже едва ли похожие на человеческие. Он знал, каков приказ: до заката все мёртвые должны быть сожжены. Иначе плоть начнёт шевелиться. Не от остаточной жизни – от чего-то другого. От чего? Никто не знал. Кто-то винил обиды, с которыми умерли, кто-то – злых духов, ищущих сосуд. Никто не был уверен.

Иногда они поднимались сразу. Иногда – на третий или седьмой день. Но всегда – в тишине. Жук слышал истории: те, кого не успели предать огню, восставали и шли к живым. Не с яростью. С пустотой. С забытием. Словно искали не мести, а тепла – и тянулись к нему, медленно, неотвратимо.

Аккуратно перешагнув труп бородатого старика с книгой в руках, Жук заметил Мару – она стояла на холме рядом с одиноким телом. И в тот момент, когда воздух разрезал детский плач, у него внутри всё сжалось.

– Выживший! – раздался женский голос.

Служительница с испуганным лицом выхватила младенца из оцепеневших рук. Рука, державшая его, с глухим стуком опала. Женщина, пытаясь укачать ребёнка, подняла взгляд – и замерла. Тело, что она считала мёртвым, смотрело на неё. Блеклые, тусклые глаза, но – живые. Словно заглядывали прямо в душу.

Оцепенение отпустило только тогда, когда за её плечом прозвучал знакомый голос.

– А этот жив? – Сесил опустил увесистую ладонь на плечо женщины, выводя её из ступора.

– Сэр Сесил! Я не… Сейчас проверю… – встрепенувшись, та сняла перчатку, приложив два пальца к шее тела.

Помимо едва ощутимого биения крови, Мара почувствовала нечто странное. Это напомнило ей первое причастие к Очагу – когда она вознесла руки над Первородным огнём и ощутила его тёплое, ласковое покалывание. Только теперь это ощущение было обратным: холодным, почти ледяным. Оно не жгло, но проникало до самой сути. В этой тишине она будто слышала глухой, надрывный рокот, перекрывающий всё остальное…

– Ну? – раздался голос.

Мара подняла глаза. Перед ней стоял Старший Хранитель, внимательно разглядывая окровавленный топор в руке незнакомца.

– Он жив. Едва-едва… – тихо ответила она и, отдёрнув руку, торопливо натянула перчатку, чтобы взять младенца уже обеими руками.

Незнакомец не подавал ни малейшего признака жизни. Но ребёнок всё не унимался. Мара снова посмотрела на мужчину, не понимая, как тот мог так долго удерживать довольно тяжёлое тельце одной рукой.

– В повозку их обоих, – сказал Сесил. – Младенцу найдём кормилицу. А с этим… – он кивнул на мужчину, – разберёмся, когда очнётся.

Он свистнул, подзывая ещё двоих служителей.

Когда солнце скрылось за кронами деревьев, последний труп был предан огню. Отряд не стал останавливаться на ночлег – вместо этого забрали уцелевшие припасы и отправились обратно в деревню, куда их и направил Дом Серафины.

– Всё равно бы пропало, зверьё растащит, – покачал головой Альберт, отвечающий за провизию.

Отнять топор из руки выжившего не получилось даже у Сесила, к изумлению всех присутствующих – так сильно его пальцы впились в древко. Они решили оставить топор несчастному, так и усадив его в телегу.

– Всё глядит и глядит, даж не моргает, – хмыкнул Нум, поводив ладонью перед его лицом.

– Должно быть, он слеп, – отвела его ладонь Мара, приложив собственную тыльной стороной ко лбу мужчины.

– Но топор-то в крови, – присоединился к дискуссии Жук, закинув локти на повозку.

– Загадка, – заключила Элинор, бряцнув кольчугой, пока стягивала подпругу. – Только его топор в крови.

– Там всё в крови, – буркнул Жук. – И руки, и зубы, и даже гребень в волосах у одной. Словно не с врагом дрались, а между собой.

– И дрались. Но пали все, – отрезала Элинор – кроме него.

Она смерила взглядом неживое лицо незнакомца, хмуря золотистые брови. Так и не найдя ответа на множество вопросов, что мучили её, она лишь вздохнула и молча отвела коня в сторону.

Жук хотел было поступить также, но краем уха услышал другой назревающий разговор. Так и не оседлав своего скакуна, он юркнул ближе к дереву, из-за которого наблюдал, как Сесил вёл разговор со старшими членами отряда, среди которых был Альберт и ещё один рыцарь, Роланд.

– Ну, какие мысли? – сидя на пне, опираясь на свой молот, спросил Старший Хранитель.

– Прежде всего, обратили ли вы, Сэр Сесил, внимание на их знамёна? Понимаю, ни одно толком не уцелело… – затянул цепочку своих размышлений Берт.

– Это Торговая Коалиция, да, – кивнул Старший. – Кто мог на них напасть?

– В этом… И есть сложность, – продолжил старик. – Никому, о ком мне известно, это не выгодно, кроме тех, кто мог бы их ограбить. Те же северные кланы с ними ведут дела.

– И тем не менее, припасы побиты, сожжены или не тронуты.

– Именно! Даже на нападение чудища не похоже! – Старик развёл руками, – ни следов укусов, когтей… – Он посмотрел через плечо рыцаря на повозку, заставив Жука спрятаться за дерево. – Только рубящие увечья и переломы, – задумчиво хмыкнул он.

– Что насчёт наших выживших?

Теперь, они все посмотрели в сторону повозки, в которой Мара что-то колдовала над найдёнышами.

– Околесь, братья, – наконец заговорил полнощёкий рыцарь. – Тот бедолага? Да вы видели вмятины на бахтерцах? Там же нагрудники прорезаны насквозь, вот так, – он разрубил воздух ребром ладони, дважды, для пущего эффекта, – вот так, прям начисто. Даже я так не смогу, а этот замухрышка…

– И тем не менее, – продолжил Альберт, – его платье мягко намекает, что он не являлся частью перебитой группы. В пользу такого вывода играет и состояние его топора, который он, к слову, до сих пор не отпускает.

– Надо отдать ему должное, его пальцы и ломом не разожмёшь. Словно сросся с ним, – Сeсил опустил голову на кулак. – А ребёнок?

– Ни малейшего понятия! – Пожал плечами Альберт. – Среди погибших явных рожениц нет – Мара подтвердила.

– Что намекает на то, что могут быть и не погибшие, – задумчиво нахмурился рыцарь.

– И что, чесать их тепри? – Возмутился Роланд.

Сесил стиснул зубы, елозя молотом по земле, прежде чем подобрать и отряхнуть его.

– Не наша работа, – крякнул он, ощущая вес клевца. – Но ребёнка вернуть хотелось бы.

Он ещё несколько секунд взвешивал своё орудие в руках, прежде чем подняться с пня.

– Поступим так, – заключил он. – Сегодня доедем до деревни и расспросим там. Предположим, что они, – он кивнул в сторону кострища, – знали о том, что эта деревушка неподалёку. Логично было бы бежать туда.

– А что с тем, невишным?

– Я проверю его.

Ускользая обратно к своему коню, Жук не мог согнать озадаченную гримасу со своего лица, рассматривая растрёпанные, грязные, седые волосы, на которых лежала рука Мары, успокаивающе шепчущей что-то незнакомцу. Заметив его взгляд, она, словно стыдливо, убрала руку.

– Совсем не реагирует, может, он в ступоре? – смущённо пробормотала она.

– Может, – задумчиво оттянул ус тот.

Глава Вторая: Замок

«Коль возжёг ты пламя – не отворачивайся от него.

Огонь не терпит предательства.

Возложил ты руку – возьми ношу.

Возложил слово – держи его до конца.

Такова цена света, что не гаснет даже перед лицом тьмы».

– Книга Пламени, Очаг Закона 3:7

Мара решила продолжить путь в повозке – рядом с найдёнышами. Ей наконец-то удалось убаюкать ребёнка, окончательно потерявшего силы от голода. Она нервно выдохнула, прижимая хрупкое тельце к своей груди, которая, к сожалению, не могла накормить его. Очевидно, держать ребёнка в голоде было чревато, но тот был ещё не в том возрасте, чтобы переваривать какую-либо пищу.

– Может, хоть воды ентому дашь? – участливо поинтересовался полный рыцарь.

– Нельзя, – перебил его Альберт, обернувшись на повозку. – Отравится.

Мара шикнула на обоих, продолжая укачивать младенца. Тот было открыл глаза, но тут же успокоился. Она снова выдохнула – почти беззвучно – и перевела взгляд на мужчину. Его глаза были устремлены в пол… если так можно было сказать. Он не моргал. При ближайшем рассмотрении было очевидно: он и правда слеп. Его глаза – поблёкшие, лишённые жизни – были наглядным тому подтверждением.

Деревня встречала путников ночными огнями и редкими зеваками, возвращающихся домой после рабочего дня. Не обошлось и без какого-то пьяного тела, лежащего в канаве. Мара протянула к нему руку и была молча одёрнута Элинорой.

Церковь приближалась. Каменное здание, выстроенное на века, пусть и изрядно потрёпанное временем и ремонтом, всё равно вызывало уважение. По его окнам разливался мягкий свет Первородного Огня – в наши дни большая редкость. Когда-то давно не только церкви, но даже обычные дома хранили этот святой огонь. Но времена меняются. С каждым годом удержать Первородное пламя становилось всё труднее: теперь лишь те, кто всей душой отдал себя пути Серафины, могли чувствовать его тепло. Этот свет значил многое. Он был хорошим знаком.

На церковном пороге стоял грузный мужчина в белой робе с лампой в руке. Его сопровождали две пожилые послушницы, обе в подрясниках. Они одновременно подняли правую руку в приветствии.

Сесил без промедления ответил тем же жестом, затем спешился и передал поводья Элиноре.

– Вы не торопились, – кивнул священник, протягивая руку.

– Возникли дела по дороге, – приняв рукопожатие, командир отряда бросил взгляд в сторону повозки.

– Вот оно как, – спокойно продолжал мужчина, проследив за взглядом Сесила. – В таком случае пройдёмте, обсудим сложившуюся ситуацию, – шлёпнув губами, он добавил, – и ваши дела в том числе.

Жестом указав своим помощницам помочь остальным, священник в компании Сесила прошёл, переваливаясь с одной ноги на другую, куда-то в сторону от церкви, многозначительно кивая по мере рассказа.

– Огошеньки, – ахнула одна из помощниц, принимая в руки плачущего малыша. – Это где же вы его подобрали?

Пока все занимались чем-то своим, Жук направил свою лошадь ближе к Нуму.

– Ну, а пока все заняты, предлагаю и нам заняться делом, – пихнул он товарища острым локтем. – Решим вопросы провианта, так сказать, – его глаза заговорщически сверкнули.

Нум недовольно посмотрел на него, после чего через его плечо.

– Эй, Берт!

– Тих ты, – он прикрыл рот служителя рукой, оглядываясь на Альберта, который начал поглядывать в их сторону. – Другого провианта, – он подкрутил ус, щёлкнув себя средним пальцем пару раз по шее.

– А… А! – Нум наконец понял. – Эт дело благое, пойдём.

– Я вас, вообще-то, вижу и слышу, – окликнул их старик.

Синхронно повернувшись, те с некоторым недовольством смотрели на интенданта в ожидании нравоучений. Однако их не последовало.

– Хлеб, мясо, овощи и соль, – вздохнул он, доставая мешочек с монетами из-за пазухи. – И чтоб до восхода солнца вернулись.

Поймав звякнувший мешочек, Жук ухмыльнулся, после чего кивнул, положив руку на сердце.

– Идём, – он спешился, – не будем мешаться под ногами, брат.

Внутри церкви было тепло – не просто жар огня, а особое, мягкое, проникающее в каждую щель. Оно окутывало не только стены, но и каждого, кто входил, не обжигая, а напоминая о доме. Служители называли это «объятиями Серафины».

Зал был продолговатым, с высокими сводами, поддерживаемыми невидимыми ритмами архитектуры, как будто сам камень знал, где должен держаться. Вдоль центрального прохода, строго по обе стороны, тянулись ряды крепких деревянных скамей, истёртых веками молитв и присутствий. Их было ровно по шесть с каждой стороны, и между ними оставался прямой путь к самому сердцу храма – Очагу.

Очаг располагался точно в центре зала – круглый, каменный, с глубокой чашей, в которой всегда тлело пламя. Его огонь никогда не гас, символизируя присутствие Серафины, Пламенной Матери. Он был не просто украшением – он был основой веры, вокруг него собирались, у него исповедовались, к нему поворачивались в последнем прощании.

Противоположный край зала возвышался полукруглым выступом – амвоном, облицованным синим камнем. Именно оттуда священник произносил проповеди, смотря на паству сверху вниз, но не свысока, а как бы обнимая всех взглядом.

По углам у амвона находились две боковые двери – запасные выходы, ведущие, возможно, в задние помещения или к монастырской части, а основная входная арка находилась с противоположной стороны, с широкими двустворчатыми створками.

Одна из служительниц с подозрением поглядывала на грязного мужчину с топором, которого Мара вместе с другой женщиной пыталась раздеть. Ребёнка она тем временем кормила сама. Снять с незнакомца штаны оказалось несложно, а вот рубаха упорно цеплялась за топор – он так и не выпустил его из руки. Пришлось разрывать ткань.

– Не беспокойтесь, он слеп, – уверила Мара, заметив недоверчивый взгляд служительницы.

Ребёнок в руках служительницы явно не собирался умирать от голода, жадно цепляясь за жизнь, как ртом, так и руками, к неудовольствию самой кормилицы.

– Какой-то он слишком бодрый, – прошептала она, вспоминая своих сыновей.

– Чего не скажешь об… Ух… – поднимая тяжёлое тело под руку на пару с Марой, крякнула вторая женщина.

Совместными усилиями тело получилось погрузить в тёплую ванну, топор глухо ударился об дно. Вода быстро окрасилась в мутный оттенок красного. Растирая огрубевшую местами, уже давно немолодую кожу, Мара находила всё новые шрамы и ожоги на теле. Когда же она добралась до его руки, то внезапно обнаружила, что задубевшие пальцы постепенно разжали рукоять топора, позволяя тому бухнуться на дно ванной.

Мара выловила его с трудом. Рукоять хранила глубокие, продавленные следы пальцев. Она нервно сглотнула и осторожно отложила орудие в сторону.

Ночь стояла свежая – такая, какой и полагается быть деревенской ночи. Тишину нарушали лишь шаги двух служителей по истоптанной дороге да редкое стрекотание сверчков. В редких окнах теплился свет, не похожий на исходящий от церкви.

Сама деревня была как тысячи других: деревянные заборы, отличавшиеся друг от друга лишь количеством дыр и искривлёнными досками, делили одно подворье от другого. Единственное, что как-то выделяло эту деревню среди прочих – Жуку были знакомы эти дворы.

Он вздохнул, отведя взгляд от каменной кладки погоста, мимо которого они проходили. Могилу он давно хотел навестить, но всё откладывал. И, правду сказать, боялся. Что ждёт его здесь, спустя столько лет?

Но дело было не только в воспоминаниях. Он сам хотел бы верить, что тревожится лишь из-за прошлого, но внутри гнездилось нечто большее – смутное, липкое предчувствие. И будто в подтверждение его опасений где-то вдалеке завыли волки, добавив ещё один штрих к и без того тяжёлой тишине.

– Куда мы эт, ещё раз?

– А, – он встрепенулся, переводя взгляд на своего спутника. – Неподалёку есть таверна, мы туда.

– А ты откуда знаешь?

– Был я уже здесь, Нум, был, – снисходительно ухмыльнулся тот, устало потирая переносицу.

Вот и показался тот самый дом – ничем особенно не выделявшийся, разве что вторым этажом да парой неаккуратных пристроек. Над входом на ветру поскрипывала вывеска, нарушая вязкую тишину, в которую изредка врывался вой волков.

С каждым шагом тревожное чувство в груди Жука становилось всё более гнетущим. Он прошептал про себя слова, которых не называл уже давно, направив молитву Шептателю Ветров. Виновато улыбнувшись, он перевёл взгляд на своего товарища, но тот лишь лениво чесал своё пузо под рясой, осматривая местность в полумраке, явно не слишком интересуясь, что там бубнит про себя усач.

– Эт что ли? Темно здесь как-то, – выразил сомнение Нум, направляясь к окну домика.

Переборов своё смятение, Жук всё же постучал в дверь, за которой почти сразу же послышались шаги.

– Слышишь? Сейчас всё… – обратился было тот к товарищу, переведя на него взгляд, как дверь внезапно отворилась.

Словно дуновением ветра, что-то одёрнуло тощего священника назад и лезвие мясницкого топора сверкнуло мимо его головы.

– Жанн, – тяжело прохрипел голос по ту сторону порога, – я… я всегда желал тебя разделать, петушара.

Отразив лунный свет вновь, топор прошёлся близко к лицу служителя, но на этот раз тот успел отступить сам, рукой зацепившись за плечо товарища, чтобы не упасть. Как только силуэт старого знакомого появился в дверях, служитель тут же учуял знакомую вонь – ту самую, от которой надеялся сегодня отдохнуть. Дёргая товарища за плечо сильнее, он постарался потянуть его за собой, когда заметил, как тот хнычет.

– Что ты?… Бежим, идиот! Не время для этого!

Он рухнул на землю, но успел рвануть приятеля в сторону, выдернув его из-под очередного удара топора. Кровь брызнула – лезвие всё же задело, по спине или по руке, не разглядеть. Ужас гнал вперёд, но тот застыл, лишь на миг: лунный свет обнажил лицо товарища – всё в слезах. Взгляд был устремлён вверх. Туда, где не было ответов. Лишь безумие.

– Я должен тебе, Ж-ж-жук… – было последним, что произнёс тот, прежде чем его голова покатилась по земле.

Волчий вой становился всё громче.

Глава Третья: Первая Кость

«Уголь – чёрен, как ночное небо.

Но сокрыт в нём жар,

что светом станет, если не остынет.

И тот, кто несёт в себе Тление —

сможет озарить дорогу другим».

– Книга Пламени, Путь Пепла 4:11

Взгляд мужчины стал чуть осознаннее, пусть и был всё ещё слепым. Мара сидела рядом с ним, одетым после купания во что служительницы смогли найти: скромную рубашку и такого же рода штаны. Она чувствовала, как его пальцы аккуратно сжимают её руку, что вызывало у неё улыбку. Ради этого она и служит Серафине. Холод, что она чувствовала, касаясь его, смешался с теплом Первородного Пламени. И пусть это были два контрастных чувства, почему-то она ощущала их странное родство.

Незнакомец не удостоил их ни какими-либо объяснениями, ни своим именем. Не сказать, что его поведение сильно изменилось, но теперь он, пусть и весьма вяло, но двигался. Возможно, вдобавок к слепоте он был нем и глух. Мара могла лишь вздыхать на эти догадки. По крайней мере, тот смог хотя бы попить самостоятельно.

Сесил сидел напротив, пробуя ногтем лезвие топора, который незнакомец, наконец, оставил. За этим действом наблюдала Элинор, стоя по правую руку капитана, опираясь спиной о стену.

«Даже не сталь – железо», – цыкнул про себя он, рассматривая заржавевшее лезвие.

Вошедшая служительница торопливо семенила ногами, неся поднос с деревянной тарелкой. Обменявшись с Марой кивками, она оставила её кормить старого бедолагу. Взгляд Сесила поднимался вслед за ложкой ко рту слепого, в которого Маре приходилось буквально вливать бульон. Он отложил топор в сторону, хмыкнув.

«Очень странная попытка замести следы, не более».

– Да доколе!… – донёсся знакомый голос из-за двери, уходящей вглубь церкви. – Я ентому и кумекаю… – дверь распахнулась. – О, и вы тута!

В дверном проходе стояли Роланд и священник, который явно морщился от количества летящих в его сторону слюней и странного жаргона, из которого он едва ли мог что-то разобрать, хотя и знал больше среднего человека. В конце концов, ему на своём веку пришлось быть и паломником: видеть мир, общаться с разными людьми. Увидев капитана, он вздохнул с облегчением.

– Вы всё же решили остаться на ночлег?

– Пока не ясно, – раздражённо крякнул он, поднимаясь на ноги. – Как я уже и сказал, нам нужно продолжить нашу основную миссию и наверстать потраченное время. Однако…

– Однако? – поднял бровь священник.

– Однако, – он перевёл взгляд на сидящего в углу интенданта, пересчитывающего финансы группы. – Наши люди всё ещё не вернулись с провиантом.

Служитель почесал лысину, задерживая взгляд на том, как Мара вскармливает с ложки старика.

– Восточная армия не падёт за один день без вашей помощи. Лучше отдохните, Первородный Огонь никуда не денется, – он постарался сделать свой голос как можно более успокаивающим.

– Дело говорит, – послышался голос Альберта из угла.

– К слову, – подхватил священник, – что вы решили делать с ним? – он указал пальцем на старца.

Сесил провёл языком по дёснам, поднимая топор незнакомца вновь, прежде чем замахнуться им, обрушив оружие на едва живое тело. Мара чуть вскрикнула, выронив ложку и опрокинув миску, в которой, благо, осталось не так уж много похлёбки. Лезвие остановилось в сантиметре от черепа слепого, но тот никак не отреагировал как на провокацию, так и на вскрик.

– Оставим его вам, – заключил капитан.

– Что… Что это было, зачем? – возмутилась Мара, в сердцах топнув ножкой по каменной кладке пола.

– Проверка, – ответила за капитана Элинор, опустив руку на плечо девушки, напоминая ей, с кем она говорит.

Та лишь кивнула, смутившись и наклонившись, чтобы поднять столовые принадлежности с пола.

– В таком случае, Лира, отведи старца в гостевую спальню, пожалуйста, – Священник кивнул послушнице.

Та поднялась и, взяв мужчину за руку, вывела его из зала. Благо, тот уже мог ходить сам, пусть и неохотно. Ненадолго воцарилось молчание. Мара вздохнула, вертя ложку в руках. Стёкла окон начали слегка дребезжать.

– Что за шум? – внезапно нахмурился священник, прислушавшись на пару мгновений.

У церкви была блестящая шумоизоляция, что не отменяло лёгкого эха внутри. И, несмотря на это, он мог слышать, что снаружи что-то происходило. Священник подошёл к одному из окон, закрыв руками свет, чтобы можно было разглядеть происходящее.

– Мать-Серафина, что происходит…

– Что там? – оттолкнув его в сторону, Сесил также вгляделся в окно. – Твою мать…

– Что, что там?… – забеспокоилась Мара.

– Элинор, убедись, что все входы закрыты, кроме главного, – проигнорировав вопрос, он начал раздавать приказы. – Роланд, баррикадируй окна. Все остальные, готовьтесь завалить дверь.

Ребёнок заплакал на руках у послушницы. В такт ему завыли волки, слышимые даже в церкви.

«О, Элизион, властитель ветров, гони ветер мне в спину, а врагам моим в лицо – не дай мне сгинуть!»

Сбитым дыханием Жук читал слова молитвы, перепрыгивая с ноги на ногу, слыша грохот ног чуть ли не всех жителей деревни. Он не мог поверить, что это не дурной сон, не бред. Не зря его глодала тревога, но такое он и в худших своих кошмарах предположить не мог.

В голове мелькали ужасные картины того, что он видел мельком, пока бежал. Деревенские буквально озверели, потеряли всякое представление о морали: он лично наблюдал, как в одном из дворов разделывали ещё смеющегося бедолагу, вынимая его содержимое не очень-то аккуратным способом. Тот смотрел в небо, как и остальные перед ним, кто также сошли с ума. Был бы у Жука желудок покрепче, быть может, за ним бы сейчас не гналась вся деревня. Он клял себя за то, что зачем-то остановился посмотреть.

Нож воткнулся в землю перед ним, просвистев над его ухом. Спотыкаясь, но продолжая бежать без оглядки, он старался смотреть лишь в землю, краем глаза подмечая приближающуюся церковь. Уже почти. Главное, не смотреть в небо. Чёрт, а они хоть знают? Неважно, если не знают, у него вообще нет шансов.

«Сесил! Роланд! Альберт!» – кричал он, подбегая к воротам церковной ограды.

Невесть под каким приливом сил перемахнув ограду, он чуть ли не врезался всем телом в церковную дверь. Благо, она раскрылась прямо перед ним. Сходу послышался грохот сваливаемых в кучу скамей и прочей мебели, образовавших баррикаду на пути толпы, которая сразу начала долбиться в двери.

– Докладывай, – рявкнул капитан, одной рукой поднимая служителя обратно на ноги.

– Я… кх… кх… – когда он постарался вдохнуть, лёгкие его обожгло. Давно он так не бегал.

Сесил лишь вздохнул, позволив тому опасть на земь.

– Мара, напои его!

Капитан поднял молот на плечо, стараясь прикинуть, сколько продержатся основные ворота. Он смерил взглядом окна – они были буквально заткнуты бывшими скамейками, вмятыми в оконные рамы исполинской силой Роланда. Остаётся надеяться, что нападающие не слишком догадливые и не будут выламывать окна в первую очередь.

– Всё забаррикадировано, – доложила Элинор, оказавшись в дверях.

– Не смотрите в небо, – наконец прокряхтел Жук, – они сходят с ума, когда смотрят в небо, – махал руками он, активно жестикулируя.

Сесил скорчил гримасу отвращения и сомнения. Ему не нравилось это объяснение, но другого не было.

– Где Нумрак? – капитан глянул на подопечного через плечо. Увидев, как тот тяжело посмотрел в пол, тот кивнул. – Понятно.

– То есть как сходят с ума? – Мара потянула Жука за край рукава.

Стук смешивался с хохотом, плачем и волчьим воем. Было болезненно очевидно: баррикад не хватит на долго. Что поделать: у них была едва ли минута на подготовку. Сесил нахмурился, переваривая слова подопечного.

– Элинор!

– Да!

– Что с послушницей и старцем?

– Не… Не знаю, – замешкалась с ответом та. – Вы не приказывали проверить их.

Сесил выругался, отходя чуть в сторону, чтобы уклониться от скатившейся с баррикады тумбы. Топора слепца не было там, куда он его клал, он не заметил, куда тот делся.

– Прикроешь нас сзади. Роланд!

– Я-на.

– Стоишь со мной.

Грузный рыцарь поднялся на ноги, поднимая странного вида каплевидный щит с металлическим ковшом на тыльной его стороне. Зачерпнув рукой часть Первородного Огня из очага, он опустил его в этот ковш, снимая с пояса свою булаву. Расправив спину, он крякнул и встал в боевую стойку, которая превратила его и без того немаленькое тело в настоящую стену. Элинор молча обнажила меч, развернувшись спиной к товарищам, пока Сесил инструктировал служителей. Краем глаза она заметила, как Альберт уводит священника куда-то в сторону, но не придала этому значения.

Когда все приготовления были закончены, все угрюмо замолчали, вслушиваясь в звериный хохот и вой уже, казалось бы, не волков, а людей. Сесил наблюдал за тем, как из-под двери сочится кровь.

Наконец, в дверь воткнулся топор, выламывая её верхнюю часть, открывая отряду вид на мясника, который, смеясь, закинул что-то внутрь зала, после чего продолжил кромсать дверь под радостные возгласы толпы снаружи.

– Ах ты выродщина пропаща! – заревел Роланд, глядя на то, как к его ногам катится голова Нума.

Мара торопливо подхватила её из-под ног рыцаря, который одним взмахом булавы снёс все баррикады и выбил ногой дверь, заставляя мясника пролететь метров пять, прежде чем плюхнуться в толпу таких же, как он.

Деревенские начали втискиваться в проход, вооружённые чем попало: кто держал нож, кто вилы, кто мотыгу. Разъярённый рыцарь вколачивал черепа бедолаг в их собственные позвоночники без разбору, их тела начали быстро образовывать новую баррикаду. Даже те, кто успевал нанести удар, не имели особого успеха: удары либо не могли пробить кольчугу, либо ранения тотчас затягивались под целительной силой огня внизу щита и молитв служителей.

Те, что оказывались хитрее и пытались обойти живую крепость, быстро находили свою смерть под клевцом молота капитана, каждый удар которого попадал в цель, чего нельзя было сказать о Роланде, который не брезговал забивать бедолаг даже ногами, когда размашистых ударов булавой оказывалось недостаточно. Только Элинора оставалась без работы, угрюмо хмуря брови, разглядывая два прохода внутри.

Довольно скоро нападавшие начали лезть и из окон, кое-как выламывая импровизированные баррикады. Сесил видел их лица. Кто-то плакал, кто-то смеялся, иные просто улыбались или вовсе не выражали эмоций. Никто из них никак не реагировал на боль, продолжая идти, не меняясь в лице, после каждого несмертельного удара. Здесь уже капитану пришлось свистнуть Элинору, чтобы та начала помогать с основным потоком безумцев.

Мара читала молитвы и всхлипывала, преподнося голову Нума в Очаг. Остальные тоже молились, стараясь не попадаться на глаза атакующим и не смотреть в окна.

– Окружают, сволочи, – прохрипел капитан, обрушивая молот на голову очередного безумца. – Элинор, поглядывай на двери, – замахиваясь на очередного деревенского, рявкнул он.

Глаза Роланда горели яростью, он бушевал подобно огню в его щите: с каждым ударом трещали черепа и разлетались тела по сторонам, он бил так, словно орудовал не одной, а четырьмя булавами. Сейчас всё потеряло значение для него: он мстил за брата.

Элинор же вторила капитану, нанося точные, расчётливые удары, казня неприятеля одного за другим, но сберегая силы.

Через десяток-другой минут пол был завален телами, а поток безумцев начал иссякать. Заметив это, Сесил отдал приказ:

– Элинор, найди послушницу и найдёнышей. Берт, ты с ней.

Синхронно кивнув, те бросились к двери вглубь церкви, в гостевые покои. По коридорам раздавался детский плач.

– И где же… – раздражённо начала она, как почувствовала тычок в плечо.

– Идём. Прямо, – направил её интендант.

Из-за угла с диким хохотом выскочил очередной безумец с ножом.

– Ку-кх… – не успел произнести он, как его голова, отделённая умелым взмахом меча, покатилась по полу.

Они завернули за угол, откуда доносился плач, и перед ними предстала не самая приятная картина.

– Гнусно, – вымолвил Альберт.

Посреди коридора, заваленного несколькими трупами, сидел чей-то ребёнок и с улыбкой втыкал нож в одно из тел, наматывая кишечник другого тела на свободный кулак.

– Хы… Хы…

– Стой! – осадил девушку-рыцаря служитель. – Это же ребёнок! Может, это пройдёт!

– Нельзя рисковать, – бросила та, – подкрадётся сзади и воткнёт нож в спину. И нет гарантий, что это, – она тыкнула пальцем на то, с какой непосредственностью мальчик кромсает тела, – пройдёт.

Альберт сглотнул, но согласился, угрюмо кивнув.

– Прости, дитя, – выдохнула воительница, возвращая свой взгляд на него, прежде чем одним ударом оборвать жизнь.

Уже прикидывая в голове количество работы после этой ночи, Альберт нахмурился.

Коридор был не то чтобы длинный, но отдельных комнат тут было достаточно, однако лишь из одной слышалась борьба и крик ребёнка. Добежав до двери, Элинора выбила её ногой.

Перед её взором предстал мужчина, в глазах которого теперь тлел злобный огонёк. Он стоял посреди других тел, замахиваясь топором на послушницу, которая пыталась от него закрыться руками в полуприседе.

– Стой! – сама не понимая почему, Элинор не ударила, а поймала руку с топором.

Её глаза встретились с блеклым взглядом мужчины. Поверх его собственных глаз словно бы наложились чьи-то чужие. Два огонька зрачков впились в её душу так, что она оцепенела. Этот зрительный контакт было невозможно держать, равно как и разорвать.

Послушница же зря времени не теряла и, подобрав нож, хихикая, кинулась к ребёнку, лежавшему на столе, лишь чтобы пасть от мощного удара топора по хребту. Добив несчастную женщину в голову, мужчина отбросил оружие, поднял плачущего ребёнка и вложил его в руки Альберта, стоящего позади с раскрытым ртом. Как только тот оказался в руках другого человека, тело старца рухнуло. Только сейчас Элинор обратила внимание на то, что его рубаха со спины была залита кровью и имела несколько внушительных дырок, как и его тело.

Выругавшись, она взяла тело за шиворот и перекинула через плечо.

– Чего вылупился, идём! – она пихнула плечом своего товарища и быстрым шагом понесла тело по коридорам как можно быстрее.

Глава Четвёртая: Скиталец

«Зло кричит, чтобы его боялись. Добро молчит, чтобы его не славили.

А ветер проходит мимо – и слышит обоих».

– из запечённой глиняной таблички, найденной у перекрёстка

Холодный вечер, как правило, предшествует ещё более холодному утру. Это знал и относительно юный путешественник, но, несмотря на это, сейчас он лежал в одной лишь рубахе и штанах подле пня в чёрт знает какой позе. Разумеется, с пустой бутылкой в руке. Где-то сверху слышалась возня и звон клинков.

«Замечательное утро».

Кое-как поднявшись, он умерил боль в голове несколькими глубокими вздохами, позволяя холодному воздуху полностью завладеть его телом. Несмотря на холод, озноб начал уступать ясности, а голова начала медленно трезветь.

Переступая босыми ногами аккуратно, тот старался не наступить на ветку или какую ещё колючку, вполне успешно и на удивление ловко для человека, выпившего пять бутылок вина в один вечер.

«Главное, не забывать дышать. Я уже начал дышать. Теперь нужно продолжать».

Из-за холма показался лагерь, который казался таким же, каким путешественник его покинул. Те же шатры и палатки, тот же запах костра и благовоний. Но в этом лагере люди больше не жили вместе – они убивали друг друга, не ведая жалости, чёрт знает по какой причине.

«Люди жестоки, нужна ли причина?»

У путешественника было мало пожитков, но не хотелось расставаться с тёплой курткой, которая осталась где-то там. Потирая щетину, он вздохнул.

«Делать нечего».

С каждым шагом предсмертные вопли и яростные рыки сражающихся были слышны всё громче, как и лязг металла, свист скимитаров. Наконец добравшись до ближайшего шатра, изрядно потрёпанного временем, мужчина кинул безразличный взгляд на сражающихся за свои жизни и имущество мужей, после чего скользнул в вертикальный разрез ткани.

Внутри шатра было темно и тихо. Убранство было простое: нечто, что могло бы принадлежать бедному торговцу. Однако здесь был кумган, в котором что-то ещё да плескалось.

Принюхавшись, скиталец сделал несколько жадных глотков, похмеляясь. Выдохнув, он расположился поудобнее на тёплом ковре и принялся смаковать напиток. Вино было тёплым. Не безупречная выпивка, разумеется, но за неимением лучшего…

«На голодный желудок и корка – пир».

Внезапно, в шатёр ввалился спиной какой-то бедолага, сжимающий в одной руке кумган побогаче того, что был в руке скитальца, а также ларец, из которого сыпались монеты и украшения, с дребезгом сталкиваясь друг с другом на пути к ковру. В другой руке он сжимал ятаган, но тот был ему больше не помощник: колотая рана в груди пригвоздила его к полу, заставляя страшно хрипеть и плеваться кровью. Его гримаса застыла в выражении ужаса, пока его взгляд был прикован к рассыпавшимся монетам.

Кувшин из драгоценных металлов, который ловко был изъят на лету, сразу же прошёл проверку содержимого.

«Вода. Тоже хорошо».

Вслед за окровавленным гостем вошёл другой, одетый явно беднее, с ухмылкой победителя разглядывая лежащего. Сапогом он придавил руку лежачего, которой тот тянулся с дурной улыбкой за своими монетами. Перерезав бедолаге глотку, он поднял одну монету и попробовал её на зуб, внимательно разглядывая свою добычу. Не заметив сосуд, впрочем, тот ошеломлённо перевёл взгляд на того, кто его держал.

– Это мой кумган! – возмутился он на восточно-ашкерском. – Я честно победил! – он демонстративно ткнул себя пальцем в грудь.

– Твой, твой, – успокоил его скиталец. – Я только допью.

– Вино тоже моё!

– Там вода, – поднял бровь он.

– И вода моя! – уже не на шутку раззадорился торговец, взмахнув какой-то самодельной саблей.

Кровь брызнула в сторону сидящего, но тот отклонился от капель, пересев чуть в сторону. Его вид был невозмутим и скорее выражал раздражение своим собеседником, нежели страх, что пуще прежнего выводило того из себя.

– Если ты продолжишь орать, – прикрывая ухо и щурясь, промолвил путешественник, – то я верну тебе её в полном объёме, – он сделал вид, словно подавляет рвотный позыв.

Чувством юмора его собеседник явно не располагал. Вытянув палец, он надулся, покраснел и со всей мощи закричал: «Вор!»

Началось нечто невообразимое. Весь шум мигом утих и лишь сотни голосов, вторящих: «Вор!», понеслись в сторону шатра с ужасающим топотом.

Скиталец спокойно допил воду, в то время как топот приближающихся ног становился всё громче. Он бросил пустой кувшин в угол шатра и встал, вытянувшись в полный рост. В этот момент бывший собеседник кинулся вперёд, в его руках мелькнула сабля. Скиталец ловко шагнул в сторону, уклоняясь от удара, и с хрустом заломил руку врага, заставляя его выронить оружие.

– Не стоило кричать, – сказал он, легонько толкнув нападавшего, который молча рухнул на пол.

Из-за разреза ткани появились другие торговцы, каждый вооружённый чем попало: ножи, дубины, кривые сабли, ятаганы, даже кто-то был с кочергой. Лица их были искажены яростью, глаза горели безумием, а изо рта чуть ли не шла пена. Скиталец вновь поднял бровь, с удивлением оглядывая эту толпу. Это не походило на тех людей, с кем он вчера делил хлеб.

– Айден! – взревел тот, что выглядел побогаче.

– Я Айден, да, ты прав, – кивнул мужчина, перебивая грозную речь.

– Ты ли в воры заделался? – уже несколько менее уверенно спросил тот.

– Он, – поднимаясь на ноги с улыбкой, прохрипел первый нападавший.

– Видимо, я – безразлично пожал плечами тот.

И только эти слова слетели с его уст, как торгаши, все как один, ринулись на него, да только бесполезны были их усилия. Отпрянув назад, тот вобрал полные лёгкие воздуха, а уже в следующее мгновение раздался свист, от которого у обезумевших зазвенело в ушах так, что даже толком не воспринимая боли, те вынуждены были закрыть голову руками.

– Вот как, – поймав дыхание вновь, процедил мужчина.

Обычно, после такого фокуса люди ещё некоторое время приходят в себя, но конкретно в этих людей словно что-то вселилось. Один за другим они вставали, направляя свои сабли и дубинки в сторону вора. От первого нападающего тот легко увернулся, поднырнув под его руку. Ловким ударом локтя скиталец выбил бедолаге челюсть, после чего засадил другому кулаком промеж ног, выполнив резкий разворот с приседом. К его удивлению, последний никак не воспринял подобное посягательство на своё несостоявшееся потомство, упрямо продолжая наносить удар за ударом, от которых, справедливости ради, путешественник с лёгкостью уворачивался.

Только сейчас начал он замечать, что одежда почти всех торговцев была не просто в крови – она была в их крови. Были ли они под действием какого наркотика или ими двигало что-то иное, но они почти не чувствовали боли, все как один. Поняв это, странник повеселел, на его устах появилась озорная улыбка.

– Вот как! – повторил он, с грохотом хлопнув в ладоши, оглушая очередного нападавшего.

Движения скитальца походили на танец, ритм которого мог слышать и чувствовать лишь он. Холодный сквозняк наполнял его лёгкие, разговаривая со скитальцем, а тот внимал, чувствуя каждое дуновение воздуха, со свистом разрезаемого очередным лезвием. Демонстрируя свою удаль, он уклонялся от каждого удара, перехватывая и ломая руки, методично, играючи.

Толпа всё росла, и вот уже в шатре стало тесно. Но ему это было на руку. Плотная толпа мешала нападающим координировать действия, их движения становились неуклюжими, удары слишком узкими. Сражаться им также мешали ларцы и мешки, которые те тащили на себе свободной от оружия рукой, не желая расставаться со своим добром ни на секунду.

Рёв разъярённой толпы был бессилен против одинокого, окружённого и безоружного скитальца. Впрочем, всему есть предел. Чувствуя, что прилив сил кончается, а нападающих не становится меньше, мужчина нахмурился.

Наконец выбив из чьей-то руки ятаган, он сделал вид, словно замахивается на нескольких нападающих, пугая остальных, на деле же одним взмахом распоров стену шатра. Он побежал сквозь торговцев снаружи, которые от скуки снова начали возню друг с другом. Сверкал металл, звенели сабли, а под крики: «Вор! Уходит!» беглец умело скользил между зазевавшимися безумцами.

Разумеется, один за другим, заслышав крики, торговцы кидали свои дела и устремлялись вслед за вором, который бежал для них слишком уж быстро, ко всё ещё зажжёному кальяну. Буквально нырнув к нему, тот жадно втянул в себя дым, в следующее мгновение выдыхая его под себя, растворяясь в этой завесе, которая ну никак не могла получиться из почти потухшего кальяна. Потеряв вора из вида после такого фокуса, толпа разбрелась по округе.

Скиталец же прятался за бочкой поблизости. И пока его не нашли, он сам нашёл кое-что полезное. Меховые сапоги, кажется, его размера, прямо у аккуратно расстеленного ковра.

– Вот он!

Перекатываясь от взмаха сабли, мужчина в кувырке натягивал второй сапог.

«Осталась ещё куртка».

Ловко приземлившись, он встал на ноги, уже обутый в меховые сапоги, которые сразу же согрели его ступни. Скиталец обвёл взглядом окрестности, пытаясь сообразить, куда бежать дальше.

– Куртка, куртка… – пробормотал он, оглядываясь на ходу. Где-то вдалеке он заметил ещё один знакомый шатёр, уцелевший после хаоса, разразившегося в лагере. Вспоминая своё прошлое пребывание здесь, путешественник сообразил, что это может быть его последний шанс вернуть своё имущество.

«Ну или приобрести новое, на крайний случай».

Он бросился в сторону шатра, лавируя между нападающими и вовремя уклоняясь от летящих в него предметов. Создавалось впечатление, что каждое движение было рассчитано и выверено. Он двигался, как тень, не оставляя шанса своим преследователям.

«Держите его!» – послышался очередной крик.

Скиталец ускорился, его дыхание выровнялось, а тело, словно бы забыв о похмелье, снова обрело полную лёгкость. Наконец, он достиг шатра. Внутри было темно, но его глаза быстро привыкли к полумраку. Он бросился к тому месту,где вчера бросил свою куртку. Вот она, тёплая и такая нужная сейчас. Быстро накинув её на плечи, тот запахнулся на бегу.

Однако времени на отдых не было. Шатёр начал колыхаться, когда один из торговцев ворвался внутрь, взмахивая саблей. Мужчине не оставалось ничего другого, как увернуться от мелькнувшего лезвия, так кстати распоровшего стену шатра, в которую тот и вывалился.

Ветер вновь подхватил его дух, помогая уносить ноги от вооружённых и нагруженных торговцев. Долго он бежал так. Дольше, чем рассчитывал: преследователи не отставали и не выдыхались, несмотря на лишний вес и лишний груз, а становилось их всё больше. Когда же вдалеке показались всадники, скиталец понял, что ему придётся несладко, если он ничего не предпримет.

И тут он почувствовал холод. Нет, он не замёрз – напротив, ужасно вспотел от такого марафона. Холод этот исходил изнутри, он пришёл вместе со страхом, словно слившись с ним. Это чувство было чуждым ему, не принадлежало ему и словно тянуло его в какую-то конкретную сторону, вопреки всякому здравому смыслу и интуиции. Следуя ледяной хватке, что сжала его сердце, мужчина свернул со своего маршрута.

Местность была скалистая, пусть местами каким-то чудом здесь и росли всякие кустарники и даже редкие деревья, за корни которого путешественник и хватался, взбираясь на отвесный утёс в надежде найти спасения хоть так. Последним рывком перемахнув через край, он узрел своё спасение, и ледяная хватка отступила.

Стая диких лошадей паслась тут, на лугу, что так неожиданно оказался здесь.

«Или не диких?»

Издалека животные казались дикими, но, по мере приближения, по их мускулистым телам и аккуратной сбруе было ясно, что они недавно сбежали от своих владельцев. Явно не из их каравана, иначе как бы они сами забрались сюда?

Вдохнув полной грудью, мужчина понял, что у него появился шанс.

Однако не было времени на раздумья. Преследователи уже взбирались на утёс, их ярость и жажда мести не знали границ. Скиталец огляделся, оценивая обстановку. Лошади с тревогой подняли головы, почувствовав присутствие незнакомца, но не разбежались.

Подбираясь к одной из лошадей сбоку, он ловко взлетел на неё.

– Тише, тише, – пригладил он по загривку заржавшего скакуна.

Скиталец понимал, что если оставить здесь хоть одну лошадь, то их просто заберут преследователи и погоня продолжится. Вновь набрав полные лёгкие воздуха он свистнул, пусть и не так громко, как в прошлый раз, но с достаточной силой, чтобы все лошади ринулись вперёд без разбору, одной стихией ускользая в лес.

И его скакун летел одним из первых, заставляя скитальца крепко сжимать бёдра и держаться за сбрую.

Глава Пятая: Суд

«Огонь – не судья,

он не спрашивает,

был ли ты прав.

Он спрашивает,

остался