Читать онлайн Последний арендатор: Подслушано у костра

ВСТУПЛЕНИЕ-ПОСВЯЩЕНИЕ

Есть звуки, которые мы слышим, но не замечаем. Скрип половиц в три утра. Шорох за стеной, когда соседей нет дома. Детский плач из пустой комнаты.

Мы говорим себе: "Показалось. Ветер. Трубы."

Но в глубине души знаем – не показалось.

Эта книга о том, что живет в стенах наших домов. О памяти, которая не стирается временем. О боли, которая находит способ быть услышанной.

О том, что мертвые не всегда уходят.

А живые не всегда остаются.

Если вы когда-нибудь чувствовали, что в вашем доме есть кто-то еще… если ваш ребенок разговаривает с невидимыми друзьями… если в зеркале отражается не только то, что должно…

То эта история – для вас.

Потому что она правдивая.

Потому что она русская.

Потому что она – о нас.

ПРОЛОГ

– Редакция журнала "Аномальные зоны", добрый день.

– Здравствуйте… Вы публикуете истории очевидцев?

– Публикуем. А что у вас случилось?

– Я… я не знаю, с чего начать. Это связано с домом. В Архангельске.

– Рассказывайте по порядку.

– Три месяца назад моя семья исчезла. Жена и семилетняя дочь. Просто растворились. Полиция не нашла следов. Говорят, их никогда не было.

– А вы помните их?

– Помню… Но с каждым днем все меньше. Лица стираются. Голоса тише. Как будто кто-то крадет мои воспоминания.

– Господи… А дом что?

– Дом я сжег. Но это не помогло. Проклятие перешло на новое место. Там теперь живет другая семья. С дочкой …

– И что с ними?

– То же самое начинается. Девочка разговаривает с невидимыми детьми. Называет их Коля, Вера, Миша. Те же имена, что и у детей, замурованных там в сорок седьмом году.

– Замурованных?

– Заживо. Всю семью. За связь с врагами народа. Двадцать пять дней они царапали стены, пока не умерли. И теперь… теперь они хотят жить снова. В чужих телах.

– Это… это невозможно.

– Возможно. И я знаю, как остановить. Нужно рассказать их историю. Всем рассказать. Чтобы помнили. Чтобы не забывали.

– Хорошо. Записываем. Как вас зовут?

– Андрей. Андрей Самохин. И я расскажу вам правду. Всю правду. Только… только пообещайте – не выключайте диктофон, пока я не закончу. Они не любят, когда их историю обрывают на полуслове.

– Обещаем. Начинайте.

– Все началось с выгодного предложения…

ЗАПИСЬ ПРЕРВАНА

На пленке после этих слов – только статические помехи и едва различимый детский плач.

Андрей Самохин в базах МВД не значится. Дома по указанному адресу не существует.

Но каждую неделю в редакцию приходят новые письма. От разных людей. Из разных городов. Со всей России…

Все рассказывают одну и ту же историю.

О доме, который забирает семьи.

О детях, которые не могут умереть.

О голосах из замурованной комнаты.

ГЛАВА 1. ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Четверо туристов из Москвы приехали в Кенозерский заповедник на длинные майские выходные. Планировали три дня пеших походов, фотосафари, отдых от городской суеты. Компания подобралась случайная – через приложение для совместных путешествий. Лена, журналистка, в красной походной куртке; Максим, айтишник, с дорогим рюкзаком; Света, учительница из Подмосковья; Вова, студент истфака, любитель мистических историй.

В первый день дошли до озера, разбили лагерь на берегу. К вечеру развели костер. Сидели, пили чай из термосов, делились впечатлениями от дня. Лес вокруг стоял тихий, темный, только совы где-то перекликались.

Около десяти вечера из-за деревьев появился мужчина. Худой, бледный, лет тридцати пяти. Одет не по-походному – обычные джинсы, потертая куртка, городские кроссовки. В руках старый рюкзак, больше похожий на сумку.

– Добрый вечер, – сказал он тихо. – Можно к костру? Замерз немного.

Туристы переглянулись. Парень выглядел усталым, измотанным. Глаза запавшие, руки дрожат.

– Конечно, садитесь, – отозвалась Лена. – Чай будете?

– Спасибо.

Он присел на бревно напротив огня, протянул руки к пламени. Молчал минут пять, просто грелся и пил чай.

– Далеко идете? – спросил Максим.

– Да так… направления особого нет.

– Из какого города?

– Из Архангельска. Раньше жил там.

Вова, любитель всего загадочного, насторожился:

– Раньше? А теперь?

Мужчина посмотрел на него долгим взглядом.

– А теперь… хожу. Рассказываю.

– Что рассказываете?

– Историю. Одну историю. Чтобы… люди знали.

Света поежилась:

– Звучит жутковато.

– Жутковато, – согласился незнакомец. – Но правдиво.

Лена включила диктофон – журналистская привычка.

– Можно записать? Вдруг интересно получится.

– Можно. Только дайте мне слово, что не будете включать фонари, пока я не дойду до конца.

– Почему? – удивился Максим.

Мужчина посмотрел в темноту за их спинами.

– ОНИ видят свет. А мне нужно это рассказать до конца. Потому что если я умру, а никто не будет знать – они найдут новую семью.

Туристы переглянулись. Что-то в голосе незнакомца заставило их притихнуть. Он или сумасшедший… или наоборот!

– Меня зовут Андрей Самохин. Еще полтора года назад я работал прорабом в на строительной площадке Архангельска. У меня была жена Ольга и дочка Катя, семь лет. Была…

Он замолчал, уставившись в огонь.

– Мы переехали в дом, которого не должно было существовать. И теперь… теперь я единственный, кто помнит, что они вообще когда-то жили.

Костер потрескивал. Лес затих, даже совы почему-то замолчали.

– Слушайте, – сказал Андрей, бросая в костер сухую ветку. – Я расскажу вам историю. Только пообещайте: никто не уйдет, пока я не закончу.

Знаете, что самое страшное в кризис? Когда тебе предлагают то, что слишком хорошо, чтобы быть правдой. И ты соглашаешься, потому что выбора нет.

Вот сидишь ты в офисе риелтора, октябрский дождь барабанит по окнам, а в кармане – последние пятнадцать тысяч. Жена молчит, дочка крутится на стуле и спрашивает: «Пап, а где мы будем жить?»

А ты не знаешь. Потому что из квартиры выселили вчера. Долги. Кризис предприятия. Стройка встала, зарплату не платят уже четыре месяца. И вдруг – как подарок судьбы – женщина за столом улыбается и говорит:

– Есть один вариант. Очень выгодный.

Помните это чувство? Когда внутри всё сжимается, но надежда теплится? Инна так и сказала – Инна Петровна, риелтор. Худая, нервная, с вечно бегающими глазами.

– Частный дом на Северодвинской. Большой, добротный. Хозяева уехали в Европу, нужен присмотр. Пятнадцать тысяч в месяц.

Я переспросил – пятнадцать? За дом? В Архангельске за такие деньги даже комнату не снимешь.

– Временный вариант, – замахала руками Инна. – Понимаете, там… специфика есть. Не всем подходит.

Ольга насторожилась. Моя жена – практичная женщина, не из пугливых. Бухгалтер, привыкла к цифрам, к логике. Спросила:

– Какая специфика?

Инна замялась. Полистала бумаги в папке. И тут я заметил странность – в документах лежали фотографии. Много фотографий. Семьи какие-то, дети, взрослые. Все в этом же доме, судя по интерьеру. Но лица на снимках были… размытые. Как будто кто-то специально замазал.

– Просто дом старый, – быстро сказала Инна, прикрывая папку. – Скрипит по ночам. Некоторые не любят. А так – отличный вариант. Документы подпишем прямо сейчас.

Вот здесь надо было встать и уйти. Но Катя потянула меня за рукав:

– Пап, а там есть моя комната?

И как тут откажешь? Ребенку негде спать, зима на носу, денег нет. А тут – дом. Целый дом за копейки.

– Хорошо, – сказал я. – Оформляем.

Инна заулыбалась. Слишком широко. И быстро, очень быстро начала доставать бумаги. Как будто боялась, что мы передумаем.

Договор был типовой. Адрес: Северодвинская, 13. Срок – на одиннадцать месяцев с пролонгацией. Но одно условие меня удивило:

– А это что? – показал я на пункт мелким шрифтом. – «Арендатор обязуется не нарушать целостность подвальных помещений»?

– Формальность, – отмахнулась Инна. – Там трубы проходят. Коммуникации. Не трогайте – и проблем не будет.

Ключи она дала сразу. Три штуки на кольце. Тяжелые, старые, один совсем древний – явно не от входной двери.

– А это от чего? – спросил я, показывая на старый ключ.

– Не знаю, – соврала Инна. Да, именно соврала. Я это понял по глазам. – Хозяева не объяснили.

Мы подписали договор. Инна проводила нас до выхода и вдруг сказала:

– И еще. Соседи там… общительные. Если что-то рассказывать будут – не слушайте. Местные любят байки травить.

А потом добавила тише:

– И ключи не теряйте. Особенно старый. Его… сложно восстановить.

Мы вышли на улицу. Дождь закончился, выглянуло солнце. Катя подпрыгивала от радости – у нее будет свой дом! Ольга молчала. А я думал об Инне. О том, как она торопилась. О размытых лицах на фотографиях. О старом ключе в кармане.

Но было уже поздно. Договор подписан. Дом ждет.

Знаете, что я понял потом? Когда уже время было не вернуть? Некоторые предложения кажутся выгодными, потому что за них уже заплатили. Не деньгами. Другим.

А мы просто пришли… получить сдачу.

Андрей замолчал, глядя в огонь. Пламя потрескивало, отбрасывая пляшущие тени на его лицо.

– А потом? – тихо спросила Лена.

– А потом мы поехали смотреть дом и заселяться, – ответил Андрей. – И потом, во вторую же ночь, поняли, почему он так дешево стоил.

Он взял новую ветку, но не бросил в костер. Просто крутил в руках.

– Дом нас… встретил.

ГЛАВА 2. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

– Дом встретил нас… как-то неправильно, – продолжил Андрей, наконец бросив ветку в огонь. – Знаете это чувство, когда входишь в место, где тебя не ждали? А может, наоборот – слишком ждали…

Искры взлетели к звездам. Кто-то из туристов поежился.

– Северодвинская, 13. Частный сектор, окраина Цигломени. Деревянный дом советской постройки, крепкий, добротный, двухэтажный. Снаружи – вполне приличный. Свежая краска, новые наличники. Только вот…

Андрей замолчал, прислушиваясь к ночным звукам леса и потом продолжил, почему-то шепотом.

– Только вот почему тогда на всех соседних участках собаки лаяли? А возле нашего дома – ни звука?

Помните, как в детстве заходили в чужую квартиру? Запах другой, звуки не те, даже воздух какой-то… чужой. Вот и здесь было так же. Только хуже.

Мы подъехали, это была в суббота, время к обеду. Солнце распогодилось и светило, день обещал быть теплым для октября. Дом стоял в глубине участка, за деревянным забором. Калитка скрипнула – долго, протяжно, как будто жаловалась.

– Красивый дом, – сказала Ольга, но в голосе не было восторга.

А Катя сразу спряталась за мою спину.

– Пап, а почему здесь так тихо?

Я прислушался. Действительно. Соседские собаки лаяли на всей улице пока мы ехали на машине по проселковой дороге – и только возле нашего участка была мертвая тишина. Даже птицы не пели.

– Наверное, привыкли уже к городскому шуму, – соврал я дочке. – Пойдем, посмотрим дом.

Крыльцо добротное, дубовое. Дверь массивная, с коваными петлями. Ключ повернулся легко – слишком легко, как будто замок только что смазали. Дверь открылась без скрипа.

И нас встретил… запах.

Не плохой, нет. Просто… старый. Как в музее. Как в доме, где давно никто не живет. Хотя Инна говорила, что хозяева уехали недавно.

– Ого, – присвистнул я, разглядывая прихожую. – Богато живут.

Паркет дубовый, потолки высокие, лепнина. Мебель добротная, антикварная. Все чисто, аккуратно. Но… пустовато. Как декорация.

Катя не отходила от меня ни на шаг.

– Пап, а где хозяева?

– В Европу уехали, доченька. Помнишь, тетя говорила?

– А почему они оставили все вещи?

Хороший вопрос. Действительно, почему? Я огляделся внимательнее. В шкафах висела одежда, на полках стояли книги, в кухне – полный набор посуды. Как будто люди вышли в магазин и вот-вот вернутся.

Ольга обследовала кухню.

– Андрей, посмотри-ка. В холодильнике продукты. Свежие.

Я заглянул. Молоко, хлеб, колбаса. Срок годности еще не истек.

– Странно. Может, соседи принесли?

– Тогда почему Инна не предупредила что у кого-то еще есть ключи?

Мы поднялись на второй этаж. Три спальни, кабинет, ванная. Везде – та же картина. Личные вещи, фотографии в рамках, даже зубные щетки в стаканчике. Только люди куда-то исчезли.

Катя выбрала себе комнату – розовую, с кроватью-домиком. Там висели детские рисунки на стене. Нарисованы были криво, по-детски. Семья: папа, мама, девочка. И еще что-то в углу листа. Что-то темное, размытое.

– Пап, а кто это нарисовал? – спросила Катя.

– Наверное, дочка хозяев.

– А где она теперь?

Я не знал, что ответить. Рисунки были свежие. Краска не выцвела, бумага не пожелтела. Как будто их нарисовали вчера.

– Пойдем, покажу тебе весь дом, – сказал я, чтобы сменить тему.

Мы спустились в подвал. Большой, сухой, с бетонными стенами. Котельная в углу, полки с заготовками, старая мебель. Все как полагается. Только в самом дальнем углу была… стена.

Новая стена. Из свежих кирпичей, еще пахла раствором. Построили недавно, очень недавно. Отгородили что-то в углу подвала.

– Что там? – спросила Ольга.

– Не знаю. Наверное, коммуникации. Помнишь, Инна говорила – не трогать.

Но мне было любопытно. Стена выглядела… неправильно. Кирпичи положены кое-как, раствор потек. Не строитель делал, а дилетант. И зачем такую кривую стену городить?

Катя вдруг отошла к лестнице.

– Пап, пойдем отсюда. Мне не нравится.

– Что не нравится?

– Здесь… холодно. И кто-то плачет.

Мы прислушались. Тишина. Только где-то далеко – гудение труб. Или ветер в вентиляции.

– Никто не плачет, солнышко. Это трубы шумят.

Но сам я почувствовал неладное. В подвале было действительно холодно. Слишком холодно для октября. И еще… как будто кто-то наблюдал. Из-за той кривой стены.

Мы поднялись наверх. Начали разгружать вещи из машины. Соседи выглядывали из-за заборов, но подходить не спешили. Только одна старушка – ее звали тетя Зина, и мы с ней познакомились позднее, из дома напротив – помахала рукой.

– Новенькие, значит, – крикнула она. – Надолго?

– Пока не знаем, – ответил я. – А что?

Тетя Зина посмотрела на дом, покачала головой.

– Да так, ничего. Добро пожаловать в район.

И ушла. Быстро ушла, не оглядываясь.

Вечером мы сидели в гостиной, пили чай. Дом скрипел. Старые дома всегда скрипят, но здесь было как-то… много скрипов. И не там, где должны. На втором этаже был такой скрип, что там явно кто-то ходит, хотя мы все сидим внизу.

– Ветер, наверное, – сказала Ольга. Но сама прислушивалась.

Катя заснула у меня на коленях. Спала беспокойно, ворочалась, что-то бормотала. А потом вдруг резко открыла глаза и четко сказала:

– Дети хотят домой.

– Какие дети? – удивилась Ольга.

– Которые в подвале. Они долго там сидят. Устали.

Мы с женой переглянулись. Дети иногда говорят странные вещи. Фантазируют. Это нормально.

– Там никого нет, малыш, – сказал я. – Тебе приснилось.

Катя посмотрела на меня серьезными глазами.

– Не приснилось. Они говорили со мной. Сказали, что ждали нас.

И снова уснула.

А ночью, когда мы все легли спать, я услышал звуки из подвала. Приглушенные, еле слышные. Как будто кто-то скребется. Ногтями по стене.

Скреб-скреб-скреб.

Регулярно. Методично.

Скреб-скреб-скреб.

Я спустился проверить. Включил свет. Тишина. Никого. Только в углу, у той кривой стены, было особенно холодно. И на бетонном полу – свежие царапины.

Тонкие. Как от детских ногтей.

Андрей помолчал, глядя на угольки.

– Скажите честно, – обратился он к слушателям. – Кто из вас остался бы в таком доме?

Молчание.

– То-то и оно. А мы остались. Потому что деваться было некуда. И потому что не поверили собственным глазам.

Он взял палку, пошевелил угли.

– А зря. Глазам надо верить всегда. Особенно детским.

ГЛАВА 3. ПЕРВАЯ НОЧЬ

– Во вторую ночь они дали нам понять – мы не одни, – Андрей покачал головой. – Но мы подумали, что это просто старый дом скрипит… Всегда находим объяснения тому, во что не хотим … или не можем верить.

Костер затрещал, выбросив снопы искр. В темноте за спинами туристов что-то хрустнуло, от чего вздрогнули все, кроме Андрея – наверное, олень.

– А знаете, что самое поганое? Дети всегда чувствуют первыми. У них нет этой взрослой глупости – искать логику там, где ее нет. Катя поняла все с первого взгляда. В первый же день. А мы…

Он вздохнул.

– А мы решили, что ребенок просто устал и перевозбудился от переезда.

Знаете это чувство – лежишь в чужой постели, в чужом доме, слушаешь чужие звуки? Каждый скрип кажется подозрительным, каждый шорох – угрозой.

Вот и я лежал, уставившись в потолок. Ольга рядом дышала ровно – она умела засыпать где угодно. А я считал звуки.

Скрип перекрытий наверху, на чердаке – раз. Глухой стук в стенах – два. Шум воды в трубах – три.

Дом жил своей жизнью. Старые дома так делают – привыкают к хозяевам постепенно, присматриваются. Только здесь было ощущение, что дом не просто привыкает. Он… оценивает.

В половине первого ночи проснулась Катя. Я услышал, как она встала с кровати, пошла по коридору. Наверное, в туалет. Но через минуту – тихий плач.

Я поднялся, пошел к ней. Катя стояла у лестницы в подвал, прижавшись к стене.

– Что случилось, солнышко?

– Пап… там кто-то плачет. Внизу. Очень тихо.

Я прислушался. Тишина. Только где-то в глубине дома – едва слышное гудение. Отопление, наверное.

– Никто не плачет, Катенька. Это трубы шумят.

– Нет, пап. Это дети. Они говорят… что им холодно.

Мне стало не по себе. Дети не выдумывают такие подробности. Они либо боятся монстров под кроватью, либо рассказывают то, что действительно слышат.

– Покажи, где именно.

Катя взяла меня за руку, повела к подвальной лестнице. У самого входа остановилась.

– Вот здесь. Слышишь?

Я напрягся. И действительно услышал. Едва различимое, но… плач. Детский плач. Приглушенный, как будто доносящийся издалека.

– Откуда это?

Катя показала вниз.

– Из того угла. Где стена.

Сердце у меня заколотилось. Я взял фонарик, спустился в подвал. Катя осталась наверху – боялась.

Внизу было ледяно. Не просто прохладно, а именно ледяно. На стенах выступила изморозь, хотя на улице плюс пять. Дыхание шло паром.

Я подошел к той кирпичной стене в углу. Приложил ухо.

И услышал.

Тихие голоса. Детские и взрослые. Приглушенные, как будто говорят сквозь толщу воды. Разобрать слова нельзя, но интонация понятна.

Мольба.

Отчаяние.

Боль.

– Есть там кто? – крикнул я.

Голоса стихли. Повисла тишина. А потом – одиночный детский голос, совсем рядом, как будто прямо за стеной:

– Дядя… нас закрыли… нам холодно…

Я отскочил от стены. Руки тряслись. В горле пересохло.

– Кто вы? Как вас зовут?

Тишина. Долгая, звенящая тишина. А потом снова голос:

– Мы… мы хотим домой…

И снова тишина.

Я поднялся наверх. Катя ждала на лестнице, обняв колени.

– Ну что, пап? Слышишь теперь?

– Слышу, малыш. Слышу.

Я взял дочку на руки, отнес в кровать. Укрыл, поцеловал в лоб.

– Спи. Утром разберемся.

– А они не уйдут?

– Не знаю, Катенька. Не знаю.

Я вернулся к Ольге, разбудил ее.

– Там внизу… кто-то есть.

– Что? – Ольга сразу проснулась. Материнский инстинкт.

– В подвале. За стеной. Кто-то говорит.

– Соседи, может? Звук передается?

– Какие соседи? Это отдельный частный дом. И там же кирпичная стена. Глухая. И бетонный фундамент с цоколем.

Ольга встала, накинула халат.

– Пойдем посмотрим.

Мы спустились вдвоем. В подвале по-прежнему был арктический холод. Ольга сразу поежилась.

– Боже, как здесь холодно. Отопление не работает?

– В том то и дело, что работает. Наверху же тепло.

Мы подошли к стене. Я показал Ольге место.

– Вот здесь. Приложи ухо.

Ольга послушала. Лицо у нее резко изменилось… от ужаса.

– Там… действительно кто-то есть. Но как это возможно?

– Не знаю. Может, подземный ход? Канализация? Старые подземные ходы?

– Андрей, это не канализация. Это… люди. Живые люди.

Мы стояли и слушали. Голоса звучали то громче, то тише. Иногда различались отдельные слова: «холодно», «помогите», «мама».

А потом Ольга услышала то, что заставило ее побледнеть и позеленеть одновременно.

– Андрей… один голос знакомый.

– Какой?

– Детский. Девочка. Она сказала «мама» таким голосом, как… как Катя.

Мы переглянулись. В глазах жены был ужас.

– Это невозможно.

– Знаю. Но я слышала.

Вдруг из-за стены донесся новый звук. Скребущий. Как будто кто-то царапает кирпич изнутри. Ногтями. Или чем-то острым.

Скреб-скреб-скреб.

Ритмично. Методично. Отчаянно.

– Боже мой, – прошептала Ольга. – Там кого-то заперли. Живых людей.

– Этого не может быть. Кто бы стал…

Я не договорил. Потому что понял. Кто бы стал. И зачем.

– Нужно вызывать полицию, – сказала Ольга.

– И что мы им скажем? Что в арендованном доме слышим голоса из-за стены?

– Скажем правду, все как есть.

– Нам не поверят. Скажут – нервы, стресс, переезд.

Скребущие звуки усилились. К ним добавился стук. Как будто кто-то бьется головой о стену.

– Андрей, – голос Ольги дрожал. – А если там дети? Живые дети?

– Не думай об этом.

– Как не думать? Мы не можем просто…

– Можем. Мы ничего не слышали. Понимаешь? Ничего.

– Но…

– Ольга! – я схватил ее за плечи, четко осознал всю ситуацию и инстинкт самосохранения вместе с адреналином сделали свое дело. – У нас есть своя дочь. Своя семья. Мы не можем рисковать этим… и Катей ради… ради чего? Ради голосов, которые, может, нам просто мерещатся? Мы не знаем точно откуда они… и кто именно к этому причастен.

Звуки из-за стены стихли. Внезапно. Как будто кто-то услышал наш разговор и затаился.

– Пойдем наверх, – прошептал я уже шепотом. – Пожалуйста.

Мы поднялись. Заперли дверь в подвал. Я даже ключ спрятал – подальше от Катиных и Ольгиных глаз.

Оставшуюся часть ночи мы не спали. Лежали и слушали. Дом скрипел, потрескивал, жил своей тайной жизнью. А где-то далеко внизу – едва слышно – раздавались звуки.

Стук.

Царапанье.

Плач.

К утру все стихло. Выглянуло солнце, запели птицы. Дом снова стал обычным, жилым. Как будто ночного кошмара не было.

Но мы-то знали. Мы слышали.

И в глубине души понимали – это только начало.

Андрей замолчал. Достал из кармана мятую пачку сигарет, закурил. Руки дрожали.

– Надо было уезжать, – сказал Вова. – Сразу, утром.

– Надо было, – согласился Андрей. – Но мы не уехали. Потому что днем все казалось сном. Бредом. Усталостью.

Он затянулся, выдохнул дым.

– А утром… утром я пришел к соседка. Та самая тетя Зина. И она то и рассказала мне правду о доме.

Лена наклонилась ближе к диктофону.

– Какую правду?

Андрей посмотрел на нее долгим взглядом.

– Такую, которую лучше не знать. Но когда знаешь – уже поздно что-то менять.

ГЛАВА 4: СОСЕДСКИЕ ИСТОРИИ

– Соседи… они знали. Но молчали. Как всегда молчат в таких местах. Пока сами не пострадают…

Андрей бросил окурок в костер. Огонь зашипел, поглотив его.

– Знаете, что самое жуткое в нашей стране? Не призраки, не мистика. А то, как люди умеют делать вид, что ничего не происходит. Видят, слышат – и молчат. Годами. Десятилетиями.

Он поднял голову, посмотрел на звезды.

– А потом приходит кто-то новый. И тогда… тогда они вдруг вспоминают. Что надо предупредить.

Утром следующего дня я решил познакомиться с соседями. Нормальная вещь – переехал в район, надо узнать, кто вокруг живет. Особенно после вчерашнего… после того, что мы слышали в подвале.

Может, соседи что-то знают. Может, объяснят.

Первым делом пошел к тете Зине – той самой старушке, что в первый день махала рукой. Дом у нее аккуратненький, маленький, палисадник ухоженный, калитка не скрипит.

– Добрый день! – окликнул я ее через забор. – Можно познакомиться? Я ваш новый сосед.

Она выглянула из-за яблони. Лет семидесяти, седая, в фартуке. Обычная бабушка. Только глаза… глаза у нее были испуганные.

– А, новенький, – сказала она. – Я – Зинаида Петровна. Заходите, заходите. Чаю попьем.

Дом внутри уютный, чистенький. Пахнет пирогами и нафталином. Тетя Зина поставила самовар, достала варенье.

– Как дом-то? – спросила она, не глядя на меня изучающе. – Понравился?

– Хороший дом. Большой.

– Большой, – согласилась она. – Просторный. Только вот…

Она замолчала, занялась чашками.

– Что «только вот»?

Тетя Зина вздохнула.

– Да ничего. Старая я стала, всякие глупости в голову лезут.

– Какие глупости?

Она долго молчала глядя в окно. Потом села напротив, посмотрела мне в глаза.

– Сынок, а вы надолго к нам?

– Пока не знаем. А что?

– Да так. Просто… этот дом… он не очень… как бы это сказать… не очень счастливый.

У меня похолодело в груди.

– В каком смысле?

– В прямом. Семьи там не задерживаются. Съезжают быстро. И всегда… всегда что-то случается.

– Что случается?

Тетя Зина снова встала, снова подошла к окну. Постояла, глядя на наш дом.

– Я здесь с пятьдесят седьмого года живу. Это место помню еще девочкой. Здесь долго пустырь стоял, с развалившимся фундаментом. А потом участок разровняли, фундамент востановили и построили его, дом этот. В восьмидесятых.

– И что?

– А то, что под ним… в фундаменте этом… под ним кое-что осталось. Старое. Страшное.

Она вернулась к столу, налила чай.

– В сорок седьмом году здесь стоял барак. Для спецпереселенцев. Знаете, что это такое?

Я кивнул. Репрессированных туда ссылали.

– Зима была страшная. Люди мерли как мухи. А тут еще… тут еще одну семью… особо наказали.

– Как «особо»?

Тетя Зина помолчала.

– Кротовы были. Василий, Анна и трое детишек. Коля – девять лет, Вера – семь, Миша – пять. Обвинили их в связях с белофиннами. Враги народа, значит.

– И что с ними сделали?

– Заперли. В подвале. Заперли и… замуровали.

Чашка выскользнула из моих рук, разбилась о пол.

– Живьем?

– Живьем. Для острастки другим. Чтобы знали – что бывает с предателями.

В голове у меня зашумело.

– Это… это правда?

– Правда, сынок. Я тогда маленькая была, но помню как местные сторожил рассказывали. Как они кричали первые дни. Как стучали. А потом… потом стихли.

– И что… что стало с барaком?

– Снесли в пятьдесят четвертом. После смерти Сталина. Но фундамент остался. И подвал. А потом на этом же месте построили вот этот новый дом. Прямо поверх.

Я сидел, не в силах пошевелиться.

– Зинаида Петровна… а вы знаете, что там сейчас происходит?

Она посмотрела на меня долгим взглядом.

– Знаю. Все мы знаем. Слышим по ночам.

– Что слышите?

– Голоса. Плач. Стук. Они… они не успокоились. Не могут.

– Но почему вы молчали? Почему не предупредили?

Тетя Зина горько усмехнулась.

– А кому говорить? Полиции? Властям? Да они же сами тогда это делали. Их детки и внуки теперь начальники. Думаете, они признаются?

– Но люди… семьи, которые там жили…

– А что люди? Съедут – и забудут. Не захотят вспоминать. А мы… мы остаемся. И молчим. Потому что привыкли молчать.

Она встала, начала убирать осколки чашки.

– Сынок, у вас дочка есть?

– Есть. Катя, семь лет.

– Дети быстро чувствуют. Она уже… уже что-нибудь говорила?

Я вспомнил первый вечер. «Дети хотят домой. Они ждали нас».

– Говорила.

– Уезжайте, – тихо сказала тетя Зина. – Пока не поздно. Уезжайте и не оглядывайтесь.

– А если не можем? Если деваться некуда?

Она долго молчала. Потом подошла к старому комоду, достала что-то завернутое в тряпицу.

– Тогда… тогда возьмите это.

Развернула. В тряпице лежала старая фотография. Черно-белая, выцветшая. На ней – семья. Мужчина, женщина, трое детей. Одеты просто, по-деревенски. Лица усталые, но живые.

– Это они. Кротовы. Последняя фотография перед… перед тем, как их забрали. Мне моя мама ее передала. Она дружила с Анной Кротовой. Ее эта история тогда сильно подкосила морально. Она не могла всю жизнь себе простить, что никак не смогла им помочь… Только еду и воду тайком первое время и могла им передавать, через вентялицонное крохотное оконце…

Я взял снимок. Дети на фото смотрели прямо в объектив. Серьезные, взрослые глаза в детских лицах.

– Зачем мне это?

– Не знаю. Но… но может, если они увидят, что их помнят… может, успокоятся.

– Вы верите в это?

– Я не знаю, во что верить, сынок. Семьдесят лет живу рядом с этим домом. Семьдесят лет слышу их голоса. И понимаю только одно – они не ушли. И не уйдут. Пока их не… не отпустят.

– Как отпустить?

– Не знаю. Может, признать правдой то, что с ними сделали. Может, просто… просто сказать им, что мы помним.

Я спрятал фотографию в карман.

– Спасибо.

– Не за что. И… и будьте осторожны. Особенно с девочкой. Они… они любят детей. Детские души чище, им легче… легче говорить с ними.

Я вышел от тети Зины с тяжелым сердцем. Теперь я знал правду. Знал, кто лежит за той кирпичной стеной в нашем подвале.

Семья Кротовых. Замученная, замурованная, забытая.

И они не ушли.

Они ждали.

Андрей замолчал. Достал из кармана что-то маленькое, показал туристам. Старая фотография, потрепанная, выцветшая.

– Вот она. Та самая фотография. До сих пор ношу с собой.

Лена взяла снимок, посветила на него телефоном. На фото – семья из пяти человек. Лица размыты временем, но глаза… глаза все еще смотрели.

– Боже мой, – прошептала она. – Дети такие маленькие…

– Коля, Вера, Миша, – перечислил Андрей. – Девять, семь, пять лет. Как моя Катя.

Максим нахмурился:

– А может, бабушка просто… ну, разные истории рассказывают. Старые люди.

Андрей посмотрел на него.

– Может. Только вот я потом в архивах проверял. Все правда. До последней запятой.

Он забрал фотографию обратно.

– А вечером того же дня… вечером Катя начала разговаривать с ними. Всерьез разговаривать.

ГЛАВА 5: КАТИНЫ ИГРЫ

– Дети… они быстрее чувствуют неладное. И быстрее привыкают. Катя начала играть с ними на третий день. Мы думали – воображаемые друзья…

Андрей покачал головой, глядя в огонь.

– А знаете, что самое страшное в детях? Они не боятся того, чего боимся мы. Мертвые для них – просто другие дети. Которым тоже скучно, тоже хочется играть.

Он помолчал.

– Если бы мы тогда поняли… если бы остановили это как-то сразу…

Вернувшись от тети Зины, я застал дома странную картину. Катя сидела на полу в гостиной и тихо разговаривала. Сама с собой, как мне показалось.

– С кем ты играешь, солнышко? – спросил я.

– С Колей, Верой и Мишей, – ответила она, не поднимая головы. – Они пришли познакомиться.

У меня мурашки побежали по спине. Коля, Вера, Миша – те самые имена, которые назвала тетя Зина. Откуда Какя могла про них узнать?

– А где они?

Катя показала рукой в разные стороны.

– Коля вон там сидит, на диване. Вера рядом с тобой стоит. А Миша… – она посмотрела в угол, – Миша там, у окна.

Я оглянулся. Никого. Пустая комната. Но Катя смотрела на эти места так внимательно, так сосредоточенно, как будто действительно кого-то видела.