Читать онлайн Проза жизни или формула счастливого бытия

Проза жизни или формула счастливого бытия

Место, события и персонажи, населяющие эту историю, – лишь причудливый плод разгоряченного воображения автора. Любая попытка примерить на себя личину одного из героев или, тем более, натянуть ее на создателя, обречена на фиаско. Помните: хрустальную туфельку Золушки сможет надеть лишь сама Золушка.

Все провинциальные городки

В объятьях схожести томятся,

Но души жителей, как огоньки,

Неповторимостью искрятся.

И пусть порок один на всех –

В вине беспамятство искать,

У каждого свой грех, свой смех,

Своя судьба – не угадать.

Глава 1. Толи чудо толи везение…

Суббота. Утро. 4:30. Двор за окном наполнился душераздирающим криком кота, который эхом прокатился в ущелье многоэтажек. «Весна… Куклачёв тебя забери», – пробормотал я, допивая кофе. Телефон коротко звякнул, возвещая о прибытии машины через пятнадцать минут. Пора, закинув сумку на плечо я вышел из квартиры.

***

Аделаида Тимуровна не спала. Она слонялась по старой квартире, пропитанной запахом валидола и вчерашних щей. К своим шестидесяти пяти годам она почти растратила остатки былого лоска. Когда-то, в юности, до тридцати лет, она купалась в обожании, мужчины были готовы бросить мир к её ногам. К сорока её привлекательность вышла на ровное плато, к пятидесяти покатилась вниз, а к шестидесяти она осталась одна. Долгое одиночество, жажда внимания, помноженные на подкрадывающееся слабоумие с приступами спутанного сознания и животный страх перед старением, привели к расстройству личности. Стремление удивить, шокировать, пусть даже слегка напугать мужчину, превратилось в навязчивую, безумную идею.

– Я ещё ого-го! Я ещё зажгу! – шептала она, подбадривая себя, готовясь к самому решительному шагу .Обнажиться перед мужчиной казалось самым простым выходом, и это наваждение с каждым днем душило все сильнее. Где-то в глубине души она понимала, что больна, и, побродив по просторам интернета, диагностировала у себя лёгкую форму женского эксгибиционизма, но к врачам обращаться не стала. Впервые за последние годы у неё появилась долгожданная цель. Выйти на улицу она пока не решалась, значит, действовать нужно было на своей территории, в квартире.

Идеи роились в голове, словно взбесившиеся пчелы. Первая попытка с курьером провалилась. Пока она, дрожащими руками, развязывала пояс халата, молодой человек, явно неготовый к подобному перформансу, молниеносно ретировался, не дав Аделаиде довести дело до кульминации.

Второй шанс подвернулся с немолодым, но колоритным сантехником, носившим роскошные, густые усы а-ля Якубович, придающие ему особый шарм. Он явился по заявке из ЖЭКа, чтобы заменить вводной кран.

– Сегодня или никогда, – твёрдо решила она.

– Чаю не желаете? – томно промурлыкала Аделаида в костюме Евы. Зрелище оказалось настолько обескураживающим, что слесарь застыл, словно пораженный громом. Усы его взъерошились, как иглы у испуганного ежа, а дыхание, казалось, остановилось. На бледном, с синеватым отливом, лице, тронутом тенью надвигающегося удушья, медленно приоткрылся рот. Он судорожно, со свистом, несколько раз жадно втянул воздух. Громкий ик прорвался сквозь тишину. Дрожащие руки принялись неуклюже запихивать инструмент в ящик, то и дело роняя его или бесцельно извлекая обратно. Кое-как собрав свое немудреное имущество, слесарь, словно крадущийся зверь, осторожно обогнул Аделаиду и, пятясь, поспешил к спасительной двери. Глаза его были широко раскрыты и неподвижны, а в голове, спутанно мелькали противоречивые мысли: «Напьюсь… Брошу пить… Бухну как в последний раз… Пора завязывать…» На пороге, заикаясь, он промямлил: – К… к… ключ забыл… За… завтра зайду… Доделаю… – и пулей вылетел за дверь.

Аделаида, ничуть не смутившись произведённым эффектом, лениво прикрыла дверь, на губах её играла загадочная улыбка. "Бедный, бедный слесарь» ,– подумала она – но дверь в следующий раз надо запирать.

Три дня Аделаида Тимуровна парила на крыльях необъяснимой радости. Но к исходу недели тоска, словно липкий саван, вновь окутала её, пробуждая щемящее желание повторить неуловимое. Словно ужаленная, она набрала номер управляющей компании и, не дав себе времени на раздумья, выпалила в трубку возмущенным фальцетом: – «Водоподача безобразнейшая… я на вас в прокуратуру жаловаться буду!» Взволнованная и полная нетерпения, чтобы хоть как-то скрасить тягостное ожидание, Аделаида Тимуровна вставила в проигрыватель старенький компакт-диск с любимой песней и закружилась в танце по комнате. Скорость её вращений, увы, ограничивалась предательскими болями в коленях, но она не сдавалась, самозабвенно подпевая надрывному голосу солиста:

«Потому что нельзя, потому что нельзя,

Потому что нельзя быть на свете красивой такой.

Потому что нельзя, потому что нельзя,

Потому что нельзя быть на свете красивой такой…»

Спустя томительный час в дверь раздался настойчивый стук.

– Войдите, – нараспев произнесла она, наспех скидывая цветастый халат.

На пороге стоял сантехник. Он был другим – слегка подвыпившим и не таким обаятельным, как предыдущий. Мужчина долго хлопал маленькими глазками на опухшем лице, свободной рукой периодически протирая их. Долго силился что-то сказать, но лишь беззвучно шлепал губами.

– Извините… обознался, – прохрипел он наконец, пятясь к лестнице с грацией речного рака.

Быстрые и гулкие шаги прогромыхали по лестнице. Аделаиду Тимуровну захлестнула волна ликующего восторга.

Но спустя два месяца в управляющей компании забили тревогу. Сантехники и электрики, словно пораженные внезапным просветлением, бросали пагубную привычку и массово увольнялись. На бесконечные жалобы Аделаиды Тимуровны сначала перестали реагировать, а затем и вовсе пригрозили принудительным лечением в психиатрической клинике.

***

Аделаида, продолжая бесцельно ходить по квартире, всё сильнее ощущала непреодолимое желание обнажиться. Напольные часы пробили пол пятого утра, за окном протяжно протрубил кот, словно призывая её к действию. Распахнув входную дверь, она уверенно шагнула на площадку. Кто-то из Богов услышал её мольбы, возможно, это был сам Сатана. Двумя этажами выше хлопнула дверь.

–Только бы мужчина – взволновано прошептала она.

На 3-м этаже меня ждал сюрприз, Аделаида Тимуровна—бабушка эксбиционистка. Томным скрипучем голосом она выдала фразу- «Безобразнейшая водоподача, колонка трахает и бабахает,…» при этом элегантно распахнула банный халат, обнажив тело 65-летней женщины.

– Идите в баню – возмутился я. – Тоже мне «Пыльная роза» – и проскочил мимо.

***

Родион с трудом разлепил веки. Внутри бушевал не просто огонь – адский котел, а руки будто налились свинцом, потеряв чувствительность. С усилием подняв их на уровень глаз, он с изумлением обнаружил, что побелевшими костяшками вцепился в огромный, потускневший от времени медный крест – фамильную реликвию, принадлежавшую ещё его бабушке.

– Черт меня забери! – вырвалось у него.

На одних волевых, преодолевая земное притяжение с большим усилием ему удалость оторвать верхнюю часть тела от пола. Оглядевшись Родион обнаружил себя в очерченном мелом неровном круге, рядом валялась разорванная упаковка с надписью "мелок от тараканов «Машенька» и потрёпанный томик Гоголя.

– Опять «Вия» лишку перечитал – пересохшими губами практически без звука прошептал он-пора прикрыть литературный кружок и главное сворачивать с пьяной дорожки – уже в третий раз на этой неделе пообещал себе Родион. Хотя последние три дня он помнил отрывками, а вчерашний вечер был стерт полностью и данных ранее себе клятв он не помнил.

Тихонько с передышками добравшись до кухни, он потушил внутренний пожар прохладной водой из крана. На столе среди грязной посуды, окурков и хлебных корок, за надкусанным и высохшим огурцом пряталась она-стограммовая стопка, до краев наполненная прозрачной как слеза Менделеева водкой. С трудом веря своей удаче, вцепившись в стопку двумя руками Родион начал одновременное движение рук и головы навстречу друг друга, состыковав емкость с ротовой полостью, преодолевая чувства тошноты и стыда, он влил содержимое внутрь. Водка смыла с души липкий страх, но тревога осталась лежать камнем на сердце.

"Для полного душевного равновесия нужно ещё грамм двести… не меньше… по чуть-чуть, с паузами. К вечеру, глядишь, и оклемаюсь", – размышлял Родион. – "На воздух, на поиски…"

Часы на кухне прокуковали 4:30. Сверив время с разбитым смартфоном, Родион отметил: "Однако спешат". Накинув ветровку и кое-как втиснув ноги в кроссовки, он вышел за дверь.

У подъезда, преграждая путь, стоял рыжий соседский кот Тимоха, нагло и с презрением глядя на него своими зелёными очами.

Отшвырнув кота ногой, Родион шагнул навстречу зарождающемуся дню. Не от боли, а скорее от унижения, кот разрезал утреннюю тишину истошным воплем.

– Тише ты, весь дом разбудишь, вместе с хозяйкой! Нинка та ещё стерва, – сконфуженно пробормотал Родион.

Устыдившись своего поступка, он дал себе клятвенное обещание искупить грех сосиской, но позже. Вообще-то животных он любил, но уж больно наглая рожа была у кота, а тут ещё и похмельный синдром. Именно совокупность этих факторов и привела к небольшому бытовому конфликту. Тимоха, с ненавистью из кустов, не сводил глаз с Родиона, отчего тот решил уступить территорию пострадавшему и ретировался к соседнему подъезду. Расположившись на лавочке с максимально возможным комфортом, он стал ждать чуда… Других вариантов у него не было.

***

Выскочив из парадной, в некой растерянности после внезапной встречи с Аделаидой, я наткнулся на Родиона, вольготно расположившегося на лавочке, моего одноклассника, но уже давно и глубоко пьющего человека. На аристократически бледном и худом лице в затуманенном взоре читалась глубокая личностная трагедия. Когда-то мы были неразлучны, делили мечты и секреты, а теперь нас разделяла пропасть, вырытая алкоголем и жизненными неудачами.

– Не может быть, второе явление… И у тебя тоже «трубы горят»? подача водки перекрыта, и в голове трахает и бабахает? – передразнил я Аделаиду Тимуровну, поражаясь этой череде неожиданных встреч.

– Горят, родимые, – вздохнул Родя. – А ты, вижу, не рад… А зря. Давненько мы с тобой за одним столом не сидели… Помнишь, как раньше? Как ниточка с иголочкой, везде вместе.

– Как попугаи-неразлучники, – с трагической фальшью в голосе добавил я. – Ты у нас теперь спринтер, протоптал свою синюю тропу и мчишься по ней без оглядки. Мне по-быстрому стакан опрокинул – и в люлю – не надо, я скорее марафонец, иду неспешно. Разные у нас с тобой теперь дистанции, – подытожил я с грустью.

– Взгляни на меня с теплотой, но без жалости, – выдавил он, протянув дрожащую руку для рукопожатия. – Спасай, мне тебя сам Бог послал…

– Бахус… бог виноделия…

– Может, и он… лишь бы не Вий, – глубоко вздохнул Родя.

– Вий?..

– Забудь, – буркнул он.

Наконец поймав его прыгающею по воздуху руку, я дружески пожал ее…в сумке предательски звякнуло.

– Джек пот! Водка! – радостно выкрикнул Родион.

– Извини, всего лишь утешительный приз, – и я вложил в его руку пятисотрублевую купюру. – А это для дела, – аккуратно похлопав по сумке, ответил я

– Ничего и в ранний час есть где взять, была бы звонкая монета. Отличный самогон, живой он руки создателя помнит, а водка что- мёртвая синтетика… тфу – сплюнул Родион. – Как кубинская ручная сигара против сигаретки с ментолом.

– Цель в жизни поменяй…помогу – на прощанье бросил Я.

***

Такси замерло у подъезда, и, бросив взгляд на водителя, я осознал свою ошибку – дверью ошибся. Но пересаживаться на заднее сиденье казалось уже верхом неловкости. На меня уставилось грубое, словно вырубленное топором из замшелого пня лицо. Волосы на голове, взбитые в подобие незамысловатого птичьего гнезда, явно никогда не знали ласки расчески, да, пожалуй, и прикосновения собственной руки.

"Чистый леший, – промелькнуло в голове, – значит, все-таки они существуют…"

В ответ на мое приветствие таксист подмигнул левым глазом, на что правый, словно в отместку, непроизвольно просемафорил трижды. Левый обиженно выпучился и злобно завертелся. В этот самый миг я понял: кукушка навсегда покинула это гнездо на его голове, и назад уже невернется.

"Покатились колесики", – нараспев проворковал он, и машина плавно тронулась.

– Музыку не желаете? – спросил водитель, обернувшись с лукавой улыбкой.

– Желаю, прежде всего, вашей предельной внимательности, – ответил я, – а музыка… пусть будет. Я не против.

– Запевай! – скомандовал он, с вызовом, не терпящим возражений, – Вячеслав Малежик, сейчас так уже не умеют! – выкрутив громкость на максимум, наполняя салон хрипловатым, щемящим голосом:

"Двести лет кукушка мне жить накуковала,

Что меня обрадует, знала наперёд.

Hо двести лет, кукушечка, ах, как же это мало!

Hакукуй один хотя бы, но медовый год!

Hакукуй один хотя бы, но медовый год!…"

Вел он машину ровно и уверенно, тихонько напевая себе под нос. Я успокоился и даже отметил два позитивных момента, какая никакая, но все-же славянская внешность таксиста и второй…шансон здесь точно звучать не будет.

Первые утренние лучи подсвечивали золотом трубы и крыши мимо проносящихся домов. Кажется, движешься ты – и тебе навстречу стремиться весь мир.

Апрельское солнце еще не обжигало, но уже ласково согревало, нежно касаясь кожи, как дыхание весны.

***

Мысли вихрем закружились в голове, словно осколки калейдоскопа. В свои двадцать семь, почти четыре года я – круглый сирота, если не считать бывшей гражданской жены, упорхнувшей год назад на поиски новой гавани. И вот, сегодня я мчусь навстречу деду, внезапно и стремительно ворвавшемуся в мою жизнь. Всё моё детство и юность прошли под крылом бабушки, бабы Насти, как звал её в детстве, а повзрослев – Анастасии Георгиевны. Родители ушли рано, оставив после себя лишь автомобильную катастрофу в памяти, да блеклые фотографии. Она была для меня всем: и матерью, и отцом, и бабушкой с дедушкой в одном лице. Где-то на далеком севере обитали еще предки по материнской линии, занятые воспитанием других внуков. Так что, наверное, я не совсем сирота, не такой уж и круглый. . Где-то были у меня двоюродные сестры или братья, но связь была разорвана. Ни я ни они меня не искали. Что ж, это так по-русски: вариться в тесном кругу семьи, не выглядывая за его пределы. А на все мои вопросы о деде баба Настя отмахивалась, лукаво поблескивая глазами: "Космический он у нас засланец!" – иногда, впрочем, заменяя последнее слово на более крепкое словцо-"засранец." – "Деньги шлет, и слава Богу…"

Но три дня назад привычный ход вещей нарушил визит элегантного незнакомца. В мой скромный антикварный магазинчик с претенциозным названием «Лавка Древностей» вошел пожилой, но на удивление крепкий мужчина лет семидесяти. Чисто выбритое лицо, словно карта старинных земель, было исчерчено харизматичными морщинами. Копна седых, но еще густых волос венчала голову. Во взгляде плескалась ясность ума, редкость в его возрасте.

Вслед за ним на крыльце замаячили два грузчика, с трудом втаскивающие огромный деревянный ящик. Их бормотание перемежалось ругательствами.

– Осторожнее! – предостерег мужчина. – Вы не гроб несёте, а стекло!

Эх, не те нынче грузчики! Раньше бывало, матерые, слона или пианино на десятый этаж после стаканчика горячительного затащат, без лифта! И лишь на пятом перекур с остограммиванием устроят. И ни единой царапины! А эти едва десяток метров от машины отошли: ноги дрожат, лица пунцовые, пыхтят, как ежики.

– Да ставьте уже на пол, – с возмущением выдохнул незнакомец. – Держите, – протянул он им двухтысячную купюру. – Пойдите хоть молока выпейте.

– Что в ящике? – поинтересовался я.

– Не яйца Фаберже, но кое-что по вашему профилю. В основном фарфор: изделия мейсенской, берлинской и нюрнбергской мануфактур.

– На комиссию все возьмем. Если продать не удастся, выкупим выборочно, после проверки на подлинность и отсутствие криминального прошлого.

– Ни то, ни другое. Просто хочу заполнить пустоту вашего магазинчика.

– Это шутка? – удивленно воскликнула моя помощница Рита.

– Серьезен как никогда. Вот опись содержимого, – он протянул мне каталог. Бережно перелистнув страницу, он обвел кружочком позицию №12: чайная пара Кузнецовского фарфорового завода. – А это лично вам, Маргарита, подарок, – произнес он, глядя на Риту. – Важно не только что мы пьем, но и из чего, – подчеркнул он, кивнув на фаянсовую кружку с изображением милой собачки в обрамлении сердечка, которую она держала в руках.

– Нужно соответствовать окружающим вас вещам, быть в тесной гармонии с ними, – обвел он взглядом пространство и мягко улыбнулся.

– Я просто… очень собак люблю, – зарделась Рита, потупив взгляд.

– Это сколько угодно, но не на работе. Дресс-код никто не отменял.

Затем он протянул мне паспорт:

– Вот мои документы.

Фамилия кольнула неожиданным узнаванием. Надо же, однофамильцы… Но когда в памяти всплыло отчество отца, все шестеренки встали на свои места с щелчком неминуемой правды.

– Да, Артем… Я твой дед, – произнес он взволнованно, и в голосе прозвучала дрожь, словно он долго сдерживал эти слова. – Ты, пожалуйста, выдохни. Притормози свои эмоции. Разговор предстоит долгий, непростой, и не здесь. В субботу приезжай пораньше…

Он положил визитку на прилавок.

– Вот адрес. Буду ждать. Не приедешь – пойму. А это мне уже не нужно, – он махнул рукой на пыльный ящик. – Раньше собирал, интерес был. А сейчас – обуза одна: или обнесут, или пришибут… Село у нас глухое.

– Приеду, – после короткой паузы отрезал я.

– Буду ждать, – ответил он, повернулся и вышел, оставив меня наедине с вихрем чувств. Незнакомец… или уже дед?.

…и вот я еду по грунтовке в село Воронково на встречу к деду…

За окном, как ожившая кинопленка давно ушедшей эпохи, неспешно сменяли друг друга перелески, уступая место просторным, заброшенным полям где юная поросль берез робко тянулась к солнцу вперемешку с сумрачными хвойниками. Словно призраки из прошлого, проплывали мимо сонные деревеньки, сиротливо прильнувшие к дороге в поисках защиты. Несколько покосившихся изб, с провалами крыш, зияющими словно раны, и слепыми глазницами наспех заколоченных горбылем окон, источали тягучую, щемящую скорбь, по прежней утраченной жизни. И незаметно для себя я провалился в мягкие, обволакивающие объятия Морфея…

– Ку-ка-ре-ку! – петухом прокукарекал водитель прямо в ухо, безжалостно вырвав меня из власти сладкого забытья. – Конечная,– растягивая рот в улыбке, оголил он не совсем целые ряды зубов.

Глава 2

Дед и другие немногочисленные жители села.

Денис Андреевич возвышался на резном крыльце старинного купеческого дома, словно капитан на мостике корабля. Кирпичный полуподвал, увенчанная мезонином крыша и опоясанный огромной стеклянной верандой крепкий дом, смотрел на речку, что серебряной змейкой вилась вдоль села и исчезала в изумрудной чаще леса. Новая обшивка стен, выкрашенная в нежный оттенок теплого серого, гармонировала с брусничной сталью крыши, а резные наличники на окнах, казалось, дышали стариной и мастерством. Этот дом, словно дерзкий, солнечный мазок на холсте старой деревни, искрился свежестью среди потемневших от времени избушек.

– Утро доброе, Денис Андреевич, – произнес я, зачарованный увиденным, – не дом, а живая история, памятник культурного наследия!

– Здравствуй, Артем, спасибо, что приехал, – ответил он с улыбкой, – а насчет памятника – упаси боже, тут без разрешения и гвоздя не забьешь.

– Ну, тогда проходи на веранду, я там стол накрыл. Позавтракаешь с дороги, да и по чуть-чуть выпьем, чтоб разговор ладился.

– Семь утра – рановато для спиртного.

– Питие должно быть в лучах солнца, дабы помыслы оставались светлы и чисты, а дух преисполнялся благодати и добродушия. Ибо, как гласит народная мудрость: "Вино и солнце – день чудесный". А вечерние возлияния –прямой путь к непотребствам, бытовым дрязгам и поножовщине. Статистика –вещь неумолимая, – заключил он, словно подводя итог научной диссертации. – Да и разговор у нас долгий предстоит, одним днем не управимся.

Стол для завтрака был слишком богато накрыт, я выставил из сумки две бутылки французской водки.

– Хороша, – причмокнул губами дед, – но цена, брат, несусветная. За воду со спиртом, что дубовой бочки не нюхала, дерут как за десятилетний коньяк.

– Сам бы ни в жизнь не купил – презент, – отозвался я. – Вот и пригодился. Сам-то я больше по коньячку, но он хорош в кругу закадычных друзей, под душевный разговор. А для сближения с людьми малознакомыми, пусть даже и родственниками, водочка – самое то. Сближает, знаете ли…

– Резонно, – согласился дед. – Только разливай понемногу, дай организму время настроиться на волну откровений.

– Ну, за знакомство, и давай на "ты", – произнес он тоном, не терпящим возражений, и опрокинул рюмку залпом.

Закусили, помолчали, давая алкоголю шанс проложить первые мостки к взаимопониманию.

Я, Артем, не стану оправдываться и тонуть в извинениях. Время было сумасшедшее: Союз рухнул, занавес взвился, мир распахнулся, а тут пеленки, быт… Не выдержал, оказался слаб духом. Заманили меня заокеанские дали. И понесло Дениса по свету. Что сделано, то сделано, назад не вернуть. Когда прилетал мать хоронить, встретился с сыном, твоим отцом, но не сложилось, не простил он меня.

– Цветы на могилу родителей в годовщину ты приносишь? – спросил я, жадно ища ответ на терзавший меня вопрос.

– Да, живого потерял, а после смерти обрел… Вот такой парадокс, – тихо ответил он.

– Я тоже два дня готовился к обвинительной речи, о трудном детстве без отцовской руки. Но все это нужно оставить в прошлом. Сегодняшний день – нулевая точка отсчета наших взаимоотношений… Начнем отсюда, а там – как пойдет, – заключил я, стараясь придать голосу уверенность.

– Согласен. Кредит доверия я исчерпал, больше не подведу, – кивнул дед, в его глазах промелькнула тень раскаяния.

– Твой товар почти весь реализовал, твою долю могу наличными, могу переводом.

– Я же говорил, мне не надо. Мне моих сбережений с излишком, много ли старику нужно… Думаю, еще и правнуку останется, – возразил дед, отмахиваясь рукой.

Рюмочка за рюмочкой, и беседа потекла рекой, искрясь дедовым юмором и приправленная колоритными заграничными байками. Незаметно завтрак перерос в обед, а истории все лились и лились.

Внезапный стук в дверь, и, не дождавшись ответа, в комнату протиснулся мужчина лет шестидесяти. Лысина его поблескивала в лучах солнца, а редкие волосы были тщательно зачесаны назад. На носу криво восседали очки в старомодной оправе с толстенными линзами, непомерно увеличивающими глаза, делая их похожими на огромные блюдца из японских аниме. Под мышкой он держал видавшую виды деревянную шахматную коробку, а за пояс заткнул потрёпанную синюю тетрадь.

– День добрый, Денис Андреевич, смотрю, у вас гости, – проскрипел незнакомец.

– А… Пепка. Здравствуй… Проходи, ко мне внук приехал, Артёмом зовут. Ты вовремя, на вторую бутылку всегда третьего не хватает… чтоб разговор разогнать, – приветствовал гостя дед. – Знакомьтесь, это мой сосед, Пётр Мамченко, поэт и тракторист. Хотя нет, наоборот: тракторист и поэт. Потому что тракторист из него хоть какой-то, а поэт… никакой.

Кивнув в знак приветствия, я пожал загрубевшую, крепкую руку тракториста, в котором поэта разглядеть было невозможно.

– Садись за стол, а шахматы на комод водрузи, не до них сегодня, – пригласил дед, разливая по рюмкам. Выпили за знакомство.

– Стихи пишете? – спросил я, обращаясь к Петру.

– Ещё при советской власти начал, да не печатали нигде. Считал себя диссидентом. Власть сменилась, цензура ушла, а всё равно не издают, – вместо Пепки ответил дед, сочувственно качая головой.

– Стихи сейчас не в моде, романы со страстями подавай, – скорбно добавил Пётр, махнув рукой.

– Ну давай прочти нам что-нибудь, только не длинное, повесели нас с внуком, – попросил дед, лукаво подмигнув мне. Он достал синюю тетрадь из-за пояса, открыл нужную страницу, прокашлялся и выдержал небольшую театральную паузу, чтобы настроить себя эмоционально. Затем, сильным и громким голосом, он начал декламировать:

"Здравствуй друг мой МТЗ-80, конь железный,

Как распашем полюшко,

Да засеем хлебушком.

Эх жалко только одуванчики…"

– Да это ж танка! – оцениваю я услышанное, но улыбку сдержать не в силах.

– МТЗ-80 – трактор, а Т-34 – танк! Вы, молодежь, совсем разницы не чуете, – укоризненно качает головой Пепка.

– Танка – это пятистишие японское, поэзия, – продолжаю я, стараясь придать голосу серьезность.

– Ах, вот почему на Руси меня не поняли! Скажи, Артём, у тебя есть знакомые трактористы из страны восходящего солнца? Вы же в интернете все как родные, я бы им эти строки посвятил.

– К сожалению, нет, вы первый тракторист в моей жизни, – отвечаю я.

Дед взял тетрадь открыл посередине и зачитал:

поэма "стена и маляр"

Стена сказала маляру,

Помажь меня и подшпаклюй,

Я огражу тебя от бед,

На много-много-много лет.

Мы с Ним прыснули звонким искренним смехом, удержать его внутри было просто невозможно.

– Да ну Вас…это заказ был на день строителя. – обиженно пробубнил Петр-хватит скалиться наливайте уже.

– Отчего же у вас в селе такая тишь? Ни людей не видать, ни псов не слыхать, – вопросил я у стариков, разливая водку по стопкам.

– Так ведь нас, коренных, всего двое и осталось, – с грустью отозвался дед. – Третий был Валентин, да год назад на рыбалке утоп…

– Не иначе, как Вальку-рыбака водяной к себе прибрал… Точно говорю, – перебил его Пепка. – Ссора у них вышла. Обидел он водяного, хоть и не со зла, а по нечаянности. Валек сам мне сказывал, пока жив был. Дело было в августе позапрошлого года. Поплыл он, значит, на рыбалку, на дальнюю заводь, с похмелья. Потому и пивка с собой две полторашки прихватил.

– Короче говоря, пьяный был, – подытожил дед.

– Да что для Валька те полторашки? Так, горло промочить, – возразил Петр. – Якорь бросил аккурат посреди заводи, удочку закинул, сидит, пивко попивает, туманом закусывает, – заглотив кусок колбасы, Пепка громко причмокнул от удовольствия губами и продолжил: – Туманы наши утренние, скажу тебе, Артем, целебные, с похмелья – самое то! Ну, с пива Вальку по нужде сильно и приспичило. К берегу плыть лень, заводь-то большая. Ну, встал он да прямо с лодки в воду и зажурчал. Зажмурился от удовольствия. Тишина, покой… Только на берегу, за туманом, птицы тихонько щебечут. И вдруг – стук снизу в дно лодки…

БАМ! БАМ! БАМ! – громко постучал по столу кулаком Пепка, окинув собеседников тревожным взглядом из-под запотевших от волнения стекол очков.

– Опускает медленно Валентин голову, а из-под воды рожа страхолюдная, – выдержав театральную паузу, взволнованным голосом продолжил Петр, – вся в пиявках, глаза как у жабы, вместо волос водоросли, а струя Валькина точно в центр бьет меж глаз… Как с якоря снялся, как дома очутился, не помнит. Три дня ни капли в рот… И к реке ни ногой.

– Да с бодуна свою собственную харю в отражении не признал! – захохотал дед, приглаживая серебристую шевелюру. – Улыбнуться надо было своему отражению! "От улыбки станет всем светлей", как в мультике про Крошку Енота поется. Ты, Артем, поди, на других мультфильмах вырос. – обернулся он ко мне.

– Да я, можно сказать, пропитан духом советской мультипликации! От Чебурашки до Серой Шейки – всё отсмотрено, вдоль и поперёк. Бабушка у меня была старой школы, не признавала ничего, кроме нашего, родного, – возразил я, с лёгкой усмешкой. – Дисней для меня – так, факультатив по выходным.

– Эх, если б всё так просто, – Пепка понизил голос, придав ему таинственности. – После того случая отвернулось рыбацкое счастье от Валька. Жор дикий, а у него – ни поклёвки. Сеть поставит – одни коряги. То лодка течь даст, то весло сломается. Он и подношение Водяному сделал – пол-литра беленькой в заводь вылил. А для Валентина водку мимо рта пролить – всё равно что палец себе отрезать. И прощения в полнолуние у реки вымаливал – ничего не помогло. Не ловится рыба, хоть топись… Запил он тогда жутко. Полгода к реке не подходил, а по весне поутру в чистое оделся, сел в лодку и уплыл… так и сгинул, только лодку ниже по течению нашли – трагично закончил свой рассказ Пепка, – наливай Артем выпьем, не чокаясь…Помянем. А на майские дачники подъедут, закипит жизнь в селе потихоньку…

Солнце, догорев за кромкой леса, бросало на веранду последние багряные отблески. Пепка, свернувшись калачиком в кресле, мирно посапывал, обнимая себя за плечи. Мы с дедом, погруженные в жаркий спор об искусстве, держали в руках кружки с давно остывшим чаем.

– Передвижники, там всё понятно: тон, цвет, композиция, а что ваша абстракция? Это грязная палитра в раме на стене, – возбуждённо доказывал мне дед, размахивая вилкой в воздухе, словно водил кисточкой по незримому холсту.

– Передвижники прекрасны для своего времени, но с появлением цветной фотографии реалистичное изображение натуры утратило актуальность. Теперь «Рожь» Шишкина украшает этикетки водочных бутылок. Искусство должно развиваться вместе с прогрессом, иначе оно так и застынет в виде наскальных рисунков, – парировал я. – Импрессионисты не побоялись отойти от монументальной академической живописи. Мане, Дега, Сезанн, Ван Гог, наш Коровин – сколько гениальных шедевров, это был настоящий прорыв!

– Да, шаг, ну два, три, Пикассо, Дали… Но дальше – тупик. Малевич своим чёрным квадратом поставил жирную точку. Всё, дальше некуда экспериментировать, табу! – упрямо твердил дед.

– Не точку, а прорубил окно в новые измерения искусства, – не сдавался я. – Неужели среди современных художников никто не вызывает у тебя симпатии?

– Ну почему же, Бато Дугаржапов, к примеру, очень талантлив, – признался дед.

– Да, но в последних работах он упрощает формы, что свойственно наивному искусству, импрессионизм смешивается с абстракцией. Но работы всё равно прекрасны, притягивают взгляд, – добивал я деда.

– Он мастер, всем всё доказал… Может себе позволить и похулиганить, – не сдавался дед.

–Хорошо. На этом и закончим. Правда у каждого своя, а истина где-то посередине, – примирительно добавляю я.

– Ну и славно, а то расшумелись на ночь глядя. Чай давно остыл. Пора спать, комната в конце коридора, там уже постель застелена.

– Я планировал вечером домой.

– Дома тебя никто не ждёт, ложись, а завтра в гости поедем на местное капище, не пожалеешь, – зевая, не терпящим возражений голосом заявил дед.

– Я с вами, – не открывая глаз, пробубнил Пепка.

– Куда уж без тебя, – вставая из-за стола, сонно помахав всем ручкой промямлил Денис Андреевич. – Всё, отбой. Спать, спать, спать…

Утро выдалось не по-весеннему тёплым. С чашкой ароматного кофе я вышел на веранду. На дубовом резном столе лежала мятая бумажная салфетка со строфами, написанными карандашом неровным корявым почерком:

Я сахар в кружку положу,

Чаинки вихрем закружу.

Глотни отвар…

И разгадай вселенную мою.

– Ну точно японские корни, – подумал я, наблюдая за окном, как Пётр на реке прикручивает мотор к лодке.

– Ну что, готов? – Я вздрогнул, не услышав, как дед подошёл сзади.

– Куда мы? – вопросом на вопрос спросил я.

– В гости к московскому шаману.

– А разве такие бывают? – повернув голову к деду, удивился я.

– Коренной москвич, книжек по эзотерике начитался, квартиру бабкину продал, к нам приехал, место силы нашёл, землянку выкопал и живёт там с курицей. Три дома в селе купил для последователей, но пока никто не приехал, – ухмыльнулся дед.

– Да, иногда много читать вредно.

– Это точно, одевайся потеплей и выходи, – поторопил меня Андреевич.

– Готовы? – спросил Пётр и дёрнул стартер японского мотора. Ямаха весело заурчала.

– Умеют самураи не только стихи писать, —перекрикивая гул, показываю на лодочный мотор.

После села река петляла по густому лесу, ветки деревьев с молодой весенней зеленью склонялись к воде, иногда нежно, а то и хлестка поглаживали нас по головам. Небольшие островки, зарастающие молодым папоротником, рассекали русло на две части, постоянно заставляя Петра делать выбор: плыть налево или направо. Из прибрежных камышей с кряком взлетали вверх напуганные утки, недовольные внезапным появлением гостей. Встречный весенний ветер холодил голову, выгоняя остатки вчерашнего хмеля. Как же здесь хорошо – думал Я.

Пётр заглушил мотор и на остаточной энергии ловко припарковал алюминиевую «казанку» к деревянным мосткам. Место и в правду было потрясающим, вокруг большой поляны тесно жался дремучий ельник, не смея переступить незримую черту, а в центре, широко раскинув ветви, высился огромный вековой дуб. В его тени стоял грубо сколоченный стол и две лавки, во главе стола в потрёпанном холщовом шезлонге вальяжно восседал, с тёмным, прокопчённым от дыма костров лицом, мужичок неопределённого возраста от 40 до 50 лет в бухарском национальном халате, местами испачканном птичьим помётом, и низко натянутой папахе, украшенной по периметру разно видовыми птичьими перьями. На спинке шезлонга сидела чёрная курица, периодически что-то выклевывая в густом меху его головного убора.

– С утра вас жду, не соврала Чернушка, – скосив глаза на курицу, улыбнулся шаман-садитесь за стол уха уже на подходе.

– Уха с похмелья – то, что организму надо, – довольно облизнулся Пепка.

Дед представил нас друг другу:

– Это Артём, мой внук, а это Эдик.

– Просто Шаман, – перебил деда Эдуард. – Очень приятно, рад знакомству.

– Взаимно, – коротко бросил я.

Из большой корзины дед, словно фокусник из котелка, достал сначала скатерть, затем столовые походные приборы, тарелки из нержавеющей стали и такие же стопки, сыр, колбасу, хлеб и в финале, вместо кролика, литровую бутыль самогона. Настоянную по рецепту Петра с громким названием «Слеза Комбайнера».

– Первую надо обязательно выпить под холодные закуски, а дальше под горячее, – торопливо разливая самогон по стопкам, со знанием знатока заявил Пётр.

– Небольшой ритуал, – Эдик поводил чёрным пером над столом, что-то бормоча себе под нос. – Теперь можно.

Все дружно выпили и уставились на меня, застывшего с поднятой стопкой в воздухе.

Чем выше я поднимал стопку, тем дальше поднимался тошнотворный комок по пищеводу вверх к горлу, опуская руку вниз, откатывала и тошнота.

– Не могу, – выдавил я. – Желудок с рюмкой как сообщающиеся сосуды: опустеет один, опустошится и другой.

– Надо резко, на опережение, – посоветовал Пепка. – Вливай и не дыши, первая уляжется, а дальше легче пойдёт.

Зажмурившись, я буквально выплеснул содержимое в горло, следом отправил клюквенный морс, чтоб ополоснуть раздражённые вкусовые рецепторы.

«– Слишком много в тебе света, Артём, таким в нашем тёмном мире жить нелегко», – произнёс шаман.

– Мы с Денисом Андреевичем тоже на светлой стороне, – заявил Пепка.

– В тебе, Пётр, едва лучина тлеет, у Андреевича свечной огарок догорает, а у него, – перстом указав на меня, – канделябр аж на семь свечей.

– Освещаю путь во мраке, – с сарказмом ответил я.

– Выгоришь ты быстро изнутри, если свет не погасишь, – продолжал шаман.

– Почему как лучина? Я церковь сельскую помогаю восстанавливать, – не сдавался Пётр.

– Богов вы измыслили по образу и подобию своему, воздвигли им храмы земные, а Ему то не надобно. Купола золотом кроете, иконостасы пышные ставите – всё то от гордыни людской, тщеславия ради. Боги ваши в зеркалах обитают, а истинный Бог – что? Он кристальный свет, незамутнённый, чистый. А где свет, там и тень. Мы же – порождения тени, нам к свету нельзя, испепелит он нас, выжжет дотла.

– Чем во мраке непроглядном сидеть, лучше мотыльком на свет костра, – шутливым тоном возразил я, не отводя взгляда от пляшущих языков пламени костра.

– Вот и порхаете потом с тлеющими крылышками, вроде и светло вокруг вас, да недолго, пока крылья не догорят.

– Как у Маяковского: «Светить всегда, светить везде, до дней последних донца, светить – и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и солнца!» – грянул в мою поддержку Пётр, ткнув себя кулаком в грудь, а затем пронзил небо указательным перстом, будто лично давал указания светилу.

– Сам не одобряю, но выбор ваш уважаю, – примирительно признал Эдик.

– А ну, освобождай центр стола, – зычно крикнул дед, снимая уху с костра. – Дошла, родимая.

Разложили по тарелкам пахучую, с репчатым луком и укропом.

– Выпивай да налетай, – скомандовал Пепка, разливая самогон.

Вторая зашла лучше, лишь слегка ударив в нос.

После нескольких ложек рыбного бульона в животе наступил мир и покой.

– А ты чего себе рыбы не положил? Одной воды с картошкой в тарелку наплескал, – обратился ко мне дед.

– Медицина пока наша не на должном уровне, не хочу рисковать, был уже горький опыт, поужинал как-то неудачно рыбкой, кость в горле застряла. Помаялся с часок, корки хлебные все подъел, не помогло, пришлось скорую вызывать. Через пол часа приехали, вежливые да молодые паренёк с девушкой. И прямо с порога мне: «Корочку хлебную проглотите, должно помочь».

– Стоило Вам ехать, мог бы, и диспетчер ваш по телефону рекомендовать.

– Пробовал я и коркой, и мякишем.

– Короче, хлеба в доме больше нет, а проблема осталась, даже воду глотать больно. Нужно хирургически вынимать.

– Мы не умеем, – после некоторой паузы, грустно пожав плечами, ответили они.

– Поехали тогда в больницу.

– Сегодня дежурного врача – отоларинголога нет на месте.

– А хирург? – спросил я.

– Он скажет, что это не его дело, – ответил медработник.

– Вы же давали клятву… – напомнил я.

– Собирайтесь, поедем в областную больницу, – немного подумав, предложила девушка.

– Не стоит беспокоить серьёзных врачей из-за рыбной кости, – заметил я. – Сорок минут туда и столько же обратно в уазике трястись. Не давайте, лучше сами попробуйте, многое в этой жизни в первый раз бывает.

Через десять минут неудачных поисков в своих чемоданах они с горечью сообщили, что пинцета нет.

«– Подождите, сейчас принесу, только протрите спиртом», – сказал я.

– Спирт есть, не переживайте, – успокоил меня парень.

Меня усадили на стул под люстру, хорошо, что не привязали. Девушка светила фонариком с телефона, а парень полез в рот с пинцетом.

– Вижу, вижу, – разволновался он. Рука затряслась, и давай мне зубы пинцетом считать.

– Стоп, – хватаю его за руку. – Поменяйтесь. Ты теперь светишь, она тащит. А то мне после тебя ещё к стоматологу записываться.

Ох и наполнился мой дом радостью и весельем, когда кость достали, они даже в пляс пустились с ней.

– Я понимаю, что молодым опыта набираться надо, но лучше на других – закончил я свой рассказ.

– За медицину, – провозгласил дед, поднимая стопку.

– Плохой врач он и во благо может быть, – начал повествование захмелевший Пепка, всё глубже погружаясь в хмельную пучину воспоминаний. – Был у нас случай в мастерской, когда колхоз еще дышал на ладан. Движок с лебёдки сорвался, да прямо на ногу механику Валерке. Такой вопль огласил окрестности, что стекла в избах задрожали, а на дальнем пастбище бык цепь стальную порвал и в лес, ошалевший, умчался. Два дня всем миром искали, как сквозь землю провалился. Ну да ладно, отвлекся я. Повезли Валерона в районную больницу, в дорогу, чтоб не надрывался от боли, влили пол-литра доброго самогона. Привезли "тепленького". А травматолог, грешен был, любил приложиться, с утра еще врач врачом, а к концу смены – в стельку. Один мычит невнятно, другой понять не может. Медсестра в крик: «Рентген нужен срочно!», а травматолог ей в ответ: «Да на кой ляд мне твой рентген, я и так вижу – ушиб, гипсуй к чертям и домой!». Так и сделали. А как сделали, так и срослось – криво-косо. Стал Валерон калекой. Десять месяцев по больничным койкам провалялся, а потом группу инвалидности получил. Травматолог, видать, совесть заела, посодействовал, как мог. Был Валерон, а стал «одноногий Силвер».

– «Силвер» потому что… – скосил на меня взгляд Пепка.

–Я знаю кто такой «Силвер» – одноногий пират из романа Стивенсона «Остров Сокровищ»

– Я знал, что мной внук умница – гордо произнес дед.

Извини Артем, с твоего позволения продолжу – все на работу, а он на лавочке, костыль к забору прислонит, сидит, бражку пьёт на солнышке греется. Кто мимо идёт, он им гордо: «Имею право инвалид». Уж так тепло и нежно о травматологе отзывался – редкой души человек, побольше бы таких в больнице. Я бы с ним даже в разведку.

Тогда больше травматолога только нарколог пил, – добавил дед, отодвигая пустую тарелку.

– Ну, с ним-то понятно, он должен знать болезнь изнутри, – вставил я, наполняя опустевшие стопки. – А дальше-то что с «Сильвером» стало?

– Уехал в город, к дочери на шею сел, так и не слезает. – ответил Пепка.

– Ну, за врачей, – предложил дед.

Мы выпили.

– Мне бы вашего друга на три ночи в полнолуние, он бы потом джигу танцевал! «Он темный, ему проще помочь», – произнес Шаман, закусывая.

– Ему и инвалидом хорошо, – возразил Петр.

– У меня в Москве сосед был, Геной «Многолетником» за глаза звали, – Шаман усмехнулся, вспоминая. – Пятьдесят пять лет мужику, а энергии – как у юнца, будто время над ним не властно. Здоровьем своим трясся аки Кащей над златом: диеты, йога, бег по утрам – ЗОЖ в квадрате. Чуть кольнет где – бегом в поликлинику, врачей до смерти запугал. Семьей не обзавелся, детей не нажил, все стресса боялся, жил для себя, любовался собой, как Нарцисс на свое отражение. Мечтал до ста лет дотянуть, да еще и книгу о своем бессмертии написать.

– Темный сразу понятно, из ваших, – вставил Петр.

– Слишком черен, сплошной мрак в душе. Это и для меня перебор, – добавил он.

– Как к одиннадцати туз, – пьяным голосом промурлыкал Пепка.

– Соседка, вечно уставшая от пьяных выходок мужа, ставила Геннадия в пример: "Вот, мол, золото, а не мужик! Не пьет, не курит – мечта!". Да только мечта эта обернулась кошмаром. Однажды, подкараулил он Генку на лестничной площадке, опьяненный не только вином, но и злобой. Замахнулся было, да не успел. Генка, перепуганный до смерти, шарахнулся в сторону, оступился… и полетел в бездну лестничного пролета. Компрессионный перелом, страшный ушиб спинного мозга – приговор. Три года Генка прикован к постели, парализован. Живет, а вернее, существует, в заточении собственного тела. Сердце, проклятое, бьется ровно и сильно, жизнь теплится, будто издеваясь. Лежит горемыка, мечтает о смерти, как о спасении, вот она – злая ирония судьбы.

Мы выпили молча, погрузившись в свои мысли. Повисшую тишину разорвала курица, с громким кудахтаньем и хлопотам крыльев взлетев на стол и опрокинув миски с недоеденной ухой.

– Тфу, дура напугала, – выругался дед.

Небольшая перепалка деда с чернушкой окончательно выдернула меня из небытия и развеяла дурные мысли из моей головы, как ветер дым от костра.

«– Пора, а то мне еще до города два часа пилить», – сказал я.

Мы попрощались, выпили на посошок и тронулись в обратный путь. За руль сел дед, ругая изрядно захмелевшего Пепку: «Мерин ты двухстопочный, с литра на четверых так окосел».

Такси показалось вдали на краю села. «– Будем прощаться», – говорю я, крепко пожимая руку Деда Дениса. Мы смотрели друг другу в пьяные глаза, в которых читалась и радость встречи, и боль расставания, и надежда, что все у нас еще впереди.

Неожиданно Пепка крепко обнял меня со словами, произнесенными дрожащим пьяненьким голосом: «Не бросай Нас Артем, приезжай, будем ждать тебя каждый день». Я обнял его в ответ. Через его плечо я смотрел на деда и улыбался, а он улыбался в ответ.

А в голове навязчиво напевал крошка-енот:

«От улыбки хмурый день светлей,

От улыбки в небе радуга проснется.

Поделись улыбкою своей,

И она к тебе не раз еще вернется».

Глава 3. Дом, дом…милый дом

Родион проспал с завтрака субботы до обеда воскресного дня. Похмельный сон был неспокойным и прерывистым. С трудом поднявшись, он размял задеревеневшее тело, окатил себя контрастным душем, сбрил щетину, пригладил растрепанные волосы, облачился в чистое, поставив чайник, и почти ощутил себя вернувшимся к жизни.

В этот момент в замке щелкнул ключ, и на пороге возникла Наталья Борисовна, мать Родиона. Ее взгляд скользнул по захламленной квартире, унаследованной Родионом от бабушки, и, водрузив на стол неподъемные пакеты, она изрекла: «Ну и свинарник!»

– Иисус тоже родился в хлеву, – заметил Родя.

– Только я не дева Мария, и не через непорочное зачатие тебя родила, а от конкретного мудака, – ответила Наталья Борисовна.

– Получается, я не виноват в своих пороках, это наследственность, дурные гены, – оправдательно подметил Родя.

– Лучше бы тебя цыгане в детстве украли, ей Богу, – вздохнула Наталья Борисовна. – Отревела бы своё и жила дальше спокойно, а теперь до самой смерти ты меня мучить будешь.

– Да, цыгане – это хорошо, у них мужики не работают, только танцуют и песни поют у костра, – мечта, а не жизнь, – согласился Родя.

«– Иди на улицу подыши, балабол», – сказала Наталья Борисовна. – Я убираться буду.

У подъезда на лавочке сидел Вадим, сожитель Нинки. Поздоровавшись, Родион плюхнулся рядом, заметив у лавочки большую клетчатую сумку с пожитками.

– Нинка выставила? Чего натворил? – спросил он.

– Не одолжишь сто тысяч? – вместо ответа спросил Вадим.

– Ого, ты никак свадьбу с Нинель сыграть собрался?

– Тут такое дело: долг по коммуналке погасить надо. У нас с Нинкой уговор был: она стряпню готовит, а я платёжки оплачиваю. А зарплата у меня небольшая, три раза красиво погулял – и пусто. Раз не заплатил, два, а там как снежный ком. Короче, доставал квитанции и просто сжигал.

– И ритуальный танец исполнял у погребального костра, – философски продолжил Родя. – Да ты у нас еще, оказывается, пироман. Надо было кантору сжечь, квитанции бесполезно.

– Хоть с танцем хоть с бубном, думал, нет документа – нет и обязанности оплачивать. А вчера пришли, свет отключили, а сегодня газ. Почти год жил не тужил, а вчера с палился по полной.

Нинка отходчивая, мне бы месяц где перекантоваться, а там глядишь и простит. Может, у тебя?

– Не вариант, я лунатизмом страдаю, по ночам по квартире хожу, бывает даже с ножом, утром только подушки, вспоротые нахожу. Ко мне вон и мать только днём приходит.

– Так я на ночь закрываться буду.

– А вдруг по пьянке забудешь, а мне потом срок в психушке мотать.

***

Аделаида всерьез задумалась о переезде. Соседи и раньше не питали к ней особой симпатии, а теперь и вовсе принялись перешептываться и бросать насмешливые взгляды вслед.

– Жалкие, заскорузлые души! – с презрением думала Аделаида. – Ни полета, ни проблеска вдохновения. Где им принять Музу, способную окрылять не только поэтов и художников, но и самых обыденных людей. Ее кредо – одна для всех!

Выбор нового места – дело тонкое. Благополучный район, конечно, важен, но главное – под чьим началом будет дом. Рассудительный и чуткий начальник, слесари – крепкие красавцы со стальными нервами, да улыбчивые, слегка застенчивые электрики – вот главные критерии. Хотя бы два из трех должны сойтись.

В приемный день она распахнула дверь конторы с броской вывеской ООО УК "Уютный дом".

– Мне бы к начальнику, – обратилась она к хрупкой девушке-диспетчеру.

– По коридору прямо, – не поднимая глаз и продолжая барабанить по клавишам, отрезала та.

Дверь с табличкой "Заместитель директора по работе с населением. Лев Борисович Пичуга" едва приоткрылась, выпуская в коридор миниатюрную старушку. Голову ее покрывал цветастый платок, поверх которого нелепо восседал бесформенный вязаный берет, напоминавший залежалую коровью лепешку. – Умаялся начальник, настрадался… Заснул, бедняга… За всех у Левушки душа болит, – прошептала она сочувственно. – Чутка обожди, дай отдохнуть.

Аделаида Тимуровна ждать не стала. Решительно шагнув в кабинет, она захлопнула за собой дверь. Пятидесятилетний лысоватый мужчина оторвал багровую голову от стола и уставился на нее мутным, заплывшим глазом. Второй глаз еще оставался сомкнутым, а к левой щеке прилип смятый лист формата А4.

– Здесь не психбольница, а серьезное учреждение… Целый день городские сумасшедшие идут и идут… Там на вывеске что написано? "Желтый дом"?

– Нет… "Уютный", – спокойно ответила Аделаида.

– Сразу видно, адекватная женщина, – прохрипел он, отхлебывая из пивной кружки некое подобие "ирландского кофе" по собственному рецепту: семьдесят процентов коньяка, остальное – неважно, хоть чай из пакетика. – Вот послушайте – оторвал лист от лица он и зачитал:

заявление

Прошу принять срочные меры. Мой сосед сушит в подвале картошку, включая огромный вентилятор под моей квартирой от сильного ветра из-под пола срывает обои со стен, сижу под одеялом на диване как на айсберге.

– Что это… Записка из сумасшедшего дома, что ли?

– Весеннее обострение, – констатировала Аделаида с усталой усмешкой.

– Да уж, – протянул он, запуская в воздух бумажный самолетик, сложенный из только что прочитанного заявления гражданки Попковой А. И… Плавно облетев кабинет, он мягко приземлился у ног Аделаиды.

– А слесари у вас, наверно, ко всему привыкшие?

– Пьют как не в себя, каждый день… Здесь полный дурдом, никакое молоко за вредность не спасет… Только горькая, без нее никак, – Лев Борисович осушил кружку одним огромным глотком, словно стараясь выпить разом всю безысходность этого места.

– Можно я разденусь?

– Да пожалуйста, сколько угодно, – пробормотал он, тяжело, но вместе с тем как-то нежно опуская голову на стол, тихо засопев.

– Шарага, а не контора, – зло выплюнула Аделаида и хлопнув дверью, вышла вон.

***

Аделаида Тимуровна пребывала в смятении: все конторы по управлению домами не работали ни в субботу, ни в воскресенье. После трёхчасовой экскурсии по городу она вернулась ни с чем.

Два молодых человека из соседнего подъезда показались ей прощальным подарком перед, возможно, скорым переездом. Это был последний шанс выступить на сцене в родных пенатах.

Надев маску благодушия, она заговорила с ними, как голубка: «Мальчики, милые, умеете ли вы чинить кран? У меня подкапывает, и я буду очень благодарна, если вы мне поможете. Хотите, деньгами, хотите, водочки налью».

Родион, помотал головой, слева направо, а потом наоборот и ответил: «Меня в детстве проклял «черный сантехник». Сколько ни пытался, с сантехникой не подружился. Даже самое простое – шланги для смесителя поменять – не выходит, всё равно где-нибудь да подкапывает.»

Вадим наоборот убедительно заверил Аделаиду Тимуровну: «Я-то на все руки мастер, любую работу по дому могу сделать. Если надо, и оградку на кладбище покрашу».

Аделаида рассмеялась: «Мне оградку пока рано, заржавеет, пока меня ждёт».

Вадим смутился: «Извините, признаю, шутка неудачная. Вы нас с Родькой ещё переживёте».

Родион возразил: «На правах самого молодого, из нас троих я предпочел бы уйти из этого мира самым последним».

Вадим попросил: «Мне бы комнату у вас снять на месяц-два, максимум три. Оплату гарантирую. Правда, Нинка всю зарплату забрала перед тем, как выставить. Придётся до аванса подождать, а кран я бесплатно сделаю, ну, плеснете грамм 150, для настроения».

Аделаида, не веря в свою удачу, поманила Вадима рукой: «Догоняй, только смотри не обмани».

Родион прошептал: «Ты куда? Она же «Ку-Ку,» по квартире голая ходит».

Вадим бросил на прощание: «Уж лучше бабка голая, чем маньяк с кухонным ножом».

***

Наталья Борисовна вышла из подъезда и устало села рядом с Родионом. «Еда в холодильнике, суп горячий на плите», – произнесла она вымученно. Потрепав его по чистой, но лохматой шевелюре, при этом добавив: «Подстричься тебе надо».

Родион ответил, почесав затылок:

– Ты забыла, у меня фобия на стрижки. Спасибо твоему сожителю. Насильно подростка наголо обстричь.

Наталья Борисовна возразила:

–Ну ты вспомнил, когда это было… а потом Коля же офицер, а ты гриву до плеч отпустил. Сколько по-хорошему мы тебя просили голову в порядок привести, а ты упирался. Хотя согласна, непедагогично вышло.

Родион возмутился:

– Прапорщик – это не офицер.

Наталья Борисовна сказала:

– Ты заходи, Коля, всегда тебе рад. Правда, правда.

Родион вздохнул:

– Хватит поддерживать иллюзию большой и дружной семьи, мама. Но за помощь спасибо, я правда ценю.

Мать завелась:

– Хватит мне зубы заговаривать. На работу, когда устроишься?

С работой Артем обещал помочь, ответил Родион. А вон, кстати, и он сам.

– Артем, привет, можно тебя на минутку?

Почти проскочил, грустно подумал я, закрывая дверь такси, и с вожделением смотрю на подъезд.

– Добрый вечер, Родион, Наталья Борисовна, – по возможности бодрым и трезвым голосом ответно поприветствовал я.

–Вот это «видок»,– прокомментировала мой внешний вид Наталья Борисовна.

– У него собственный магазин, – возразил матери Родя.

– Точка по приёму стеклотары? С таким лицом больше никуда не возьмут, —саркастично заметила Наталья Борисовна.

– Вы несколько преувеличиваете масштабы трагедии. Мое сегодняшнее состояние – досадное исключение из правил. Просто я сегодня обрел деда, вернее, он меня. Ну и, разумеется, отметили это эпохальное событие.

– Похоже, всю дедову пенсию пропили. Жил себе старик, горя не знал, пока внучок-алкаш на голову не свалился. Прощай, тихая старость!

– Я не алкаш, я, максимум, пьяница по большим праздникам. Пью исключительно от избытка чувств. А алкоголик – он и в горе, и в радости прикладывается.

–Ох батюшки, да вам всегда в радость, – парировала мать Родиона.

– Считаю дальнейшую дискуссию беспредметной. Разрешите откланяться. С вашего позволения убываю в направлении дома, с целью принять водные процедуры и предаться сну. День выдался, мягко говоря, насыщенным. Родион, завтра в 8:30 у моей машины, – заключил я, резко развернулся и, собрав остатки самообладания, направился к своему подъезду.

***

Чисто выбритый, причесанный и аккуратно одетый Родион ждал у машины.

– Трезв?

– Абсолютно, – уверенно ответил он.

– Садись, по дороге проинструктирую, введу в курс дела. Работа нехитрая, больше руками, мозг может отдохнуть, – начал я. – Придется вспомнить уроки труда.

– Скворечник сколотить?

– Почти. Из пяти старых, рассыпающихся комодов нужно сделать три. Заказ от кафе «Прованс», им для интерьера, покрасят сами, главное, чтоб целые и крепкие. В общем, где-то подклеить, где-то подстругать, где-то ящики местами поменять, ну и зачистить под покраску. Только, чур, без фанатизма, без творческих порывов. Старое дерево – оно с историей, коварное, закружит в вихре опилок, и вместо комода Буратино выйдет. А на говорящую деревянную куклу нынче спроса нет, разучились люди в чудеса верить, подавай им бездушный и молчаливый комод… Правда, есть у меня один знакомый столяр, – задумался я, – с деревом говорящий. Прежде чем операцию какую с доской проделать, обязательно с ней поговорит, погладит, успокоит. Если с норовом – в сторону отложит. Уверяет, что они ему тоже отвечают, иногда попадаются говорливые, про лес, про белок рассказывают. Тридцать лет у станка, а все пальцы на месте, редкость в его профессии.

– Наверняка пьющий, – подметил Родион.

– Трезвый он к станку и не подойдет, – вынужденно согласился я.

– А вообще, Буратино сделать было бы здорово, это даже лучше собаки, —мечтательно выдал Родион, импровизированно вытянув пальцами свой кончик носа, после короткого задумчивого молчания.

– Ты только при Рите такое не ляпни, она на собаках помешана… безоговорочно и навсегда.

– С деревянной живой куклой и выпить, и поговорить можно, а с собакой только монолог, вместо диалога, – продолжал Родька развивать неосуществимую фантазию.

– Горючая жидкость с легко воспламеняющимися материалами – это нарушение техники безопасности, а если твой буратино еще спьяну закурит… Тогда все, можно в мангале хоронить, – шутливо возразил я.

– Только пиво, или красненькое не крепче, – настаивал Родион. – Ликерчика нальешь, а он веточки распустил, ожил, после второй – листочки, а с третьей рюмочки уже цветочки зацвели.

– Тебе живых людей что ли мало?

– Вокруг с кем выпить – много, а по-настоящему живых, с кем не только выпить, но и по душам поговорить можно, – мало. Один я, как на льдине. Вот ты вроде в соседнем подъезде, а как на другой планете. Раньше понятно – жена, игра в семью… Ну, а сейчас все те же дежурные фразы: «Привет, как дела, пятьсот рублей устроит.» Вроде как откупился и побежал по своим важным делам. Ты не подумай, я тебя не виню… Просто мы с тобой раньше как сиамские близнецы, не разлей вода были, море на двоих выпили.

– Просто я остановился, Родь, чтоб не захлебнуться, – с грустью ответил я. – А вообще, ты прав, пора собрать прежнию гвардию, тряхнуть стариной. Предлагаю на майские праздники на природу с ночевкой: костер, палатка, все дела… У деда лодку возьмем. Собирай всех, кто сможет. Но, чур, ты не пьешь!

– Сейчас не дождешься! – скрутив фигу, сунул мне под нос Родя.

– Не отвлекай от дороги! – рявкнул я, с трудом сдерживая раздражение.– Ты же помнишь уговор? Ни капли на работе.