Читать онлайн Последний день

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателю (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы (ст. 146 УК РФ).

Талисман

Вуаль тайны

Картина

Богорад

Пустота

Игры со временем

Записки плохой девчонки. Запись первая

Записки плохой девчонки. Запись вторая. О несправедливости

Если бы не то лето …

Там, где никто не хочет оказаться

И кровью все окуплено сполна

Жемчуг

Снежинки желаний

Талисман

Я – янтарь.

Когда-то я был каплей смолы, которая медленно стекала по стволу сосны. Ко мне присоединялись другие капли. Постепенно мы спускались все ниже и ниже. По пути к нам приклеивались кусочки коры, листика, песчинки, зазевавшееся насекомое. Так я увеличивался в размерах, пока не попал в море. Вода была холодной, и я замерз – окаменел и стал янтарем.

Я долго находился в море: в спокойную пору лежал на дне, во время штормов перемещался с места на место в толще воды. Шли годы, десятилетия, столетия… Зимы сменялись летом; после тепла снова приходили холода…

А во время очередного шторма я оказался на мелководье и меня вместе с тиной выбросило на берег. И я стал жить жизнью обычного камня, лежащего на берегу.

А однажды сюда пришли мужчина и мальчик. Мужчина долго стоял и смотрел на море, а мальчик бегал по берегу, кидал палки и камешки в воду и шумно радовался своей игре.

И тут ему в руки попался я. Поначалу он не обратил на меня никакого внимания и хотел было бросить в воду, как и все предыдущие камни, но остановился. Он ощутил, что я не похож на те камни. Я – другой: я – легкий.

Мальчик удивленно осмотрел меня со всех сторон, ощупал, погладил и в нерешительности задумался: бросить меня в воду или нет? Так ничего не решив, он подошел к мужчине и, вытянув руку со мной на ладони, сказал:

– Смотри, папа, что я нашел.

Мужчина взял меня в руку, повертел и задумчиво произнес:

– Да,… необыкновенный камень. Похож на слезу природы. – Помолчал и потом спросил: – И что ты хочешь с ним делать?

Мальчик подумал некоторое время и ответил:

– Ты сказал: слеза природы. Красиво. Раз ты так назвал его, я возьму его с собой.

Так я остался в этой семье.

Сначала я просто лежал в довольно темном месте. Мальчик иногда брал меня в руки и рассматривал: ведь я и в самом деле необычный камень. А один раз положил меня на полку рядом с окном, где было много света.

На следующий день Мой Мальчик – так я стал его называть – увидел, как солнечные лучи осветили меня, и я как бы зажегся изнутри. Он взял меня, посмотрел сквозь меня на солнце и увидел, что во мне есть кусочки коры и листика, насекомое, которое когда-то бежало мимо, да так и осталось во мне навечно. Мой Мальчик долго с интересом рассматривал меня на солнечном свете, поворачивая то одной стороной, то другой, а потом пошел к отцу и воскликнул:

– Папа, посмотри на него на солнце!

Мужчина взял меня и тоже посмотрел на свет. А Мой Мальчик сказал:

– Папа, это – Солнечный Камень.

Мужчина улыбнулся и произнес:

– Да, тебе повезло: найти такой камень – это удача. Храни его.

Мне так понравилось, что они обо мне говорили… А имя – Солнечный Камень – меня привело в полный восторг, что, мне кажется, я сам засветился солнечным светом. И еще я подумал: может быть, я и вправду могу приносить удачу?

Теперь Мой Мальчик часто брал меня в руки, рассматривал на солнце и настолько привык ко мне, что вскоре мы с ним стали неразлучны. Он рассказывал мне все, что случилось в течение дня, а я молча выслушивал его. Когда ему было плохо, я отдавал ему свое тепло; когда ему было хорошо, я светился его радостью.

… Прошло несколько лет. Мой Мальчик подрос, стал юношей и уехал куда-то на некоторое время: как говорили в семье – учиться. Меня он с собой не взял, чтобы не потерять, и я остался в его комнате один.

Пока Моего Мальчика не было, в его комнату никто не заходил и мне было одиноко. Я стал тускнеть и у меня даже появилось ощущение, что я скукоживаюсь и темнею от тоски.

Однажды я услышал радостный переполох и крики по всему дому: «Он приехал!». Меня охватило волнение. И тут распахнулась дверь и вошел Мой Мальчик.

Он повзрослел и возмужал. Я так обрадовался, что подпрыгнул бы, если бы мог.

Я лежал на полке и с нетерпением ждал, когда Мой Мальчик вспомнит обо мне. Мне так этого хотелось, что я стал напряженно думать об этом, посылая ему призыв: вспомни обо мне! Я тут! Я жду тебя! Я так рад тебе! Я так скучал по тебе!

Он принес свои вещи, переоделся и – ура! Он услышал меня! – подошел ко мне, взял в руку и сказал:

– Привет, мой Солнечный Камень! Я так скучал по тебе!

Я так обрадовался, что от этого во мне появились пузырьки.

– Ты вырос, – мысленно сказал ему я. И услышал в ответ:

– И ты изменился – в тебе появились темные части.

– Да, ты прав. Мне было одиноко без тебя.

– Иногда мне очень не хватало тебя…, – глядя на меня, с нежностью сказал Мой Мальчик. – Мне так хотелось, как раньше, рассказывать тебе о моих успехах и неудачах, трудностях и радостях… Там, вдали от тебя, мне казалось, что ты приносишь мне удачу, – и он погладил меня.

Я был в восторге: мы снова вместе!

И снова потекли дни, когда Мой Мальчик брал меня в руки, разговаривал со мной, советовался, задавал вопросы, ответы на которые искал. А я посылал ему свои импульсы – подсказки или тепло поддержки.

Однажды Мой Мальчик сказал, что ему нужно уезжать. Я забеспокоился: неужели он снова не возьмет меня с собой? Он говорил о важности поездки, о своих планах… Но я не слушал его, а усиленно посылал ему сигнал: возьми меня с собой – я тебе нужен!

Так продолжалось несколько дней.

Наступил день его отъезда. Вещи были собраны, Мой Мальчик прощался с родными. А я уже просто кричал: возьми меня! Тебе будет плохо без меня! Я чувствую это!

Я, буквально, разрывался от мысли, что он не возьмет меня с собой. В моем воображении вставали картины будущего: какие-то кровопролитные бои, несчастные случаи, которые могут произойти ним; неудачи, которые могут возникнуть в его жизни. Я знал: я – тот, кто может уберечь его от этого, предупредить… И я понял: я должен сделать все, чтобы Мой Мальчик взял меня с собой. От этих переживаний во мне даже появились трещинки.

Когда он попрощался со всеми и вошел в свою комнату за вещами, я, буквально, не отрывал от него взгляд и посылал ему импульс: возьми меня! Мне казалось, он, занятый своими мыслями, не слышит. Он, наверное, почувствовал это, потому что поднял голову и взглянул на меня. Я замер. Он улыбнулся и со словами «Ну, как же я без тебя!» взял меня. Уфф!

Мой Мальчик посмотрел на меня и, увидев мои трещинки, спросил:

– Ты боялся, что я не возьму тебя с собой?

Я мысленно кивнул.

– Нет, – продолжил он, – теперь мы будем вместе всегда. – С этими словами он положил меня во внутренний карман и прижал к груди. Там было тепло и чувствовалось ритмичное биение его сердца. И от этого мне стало так хорошо, что я тут же успокоился.

Так начался новый этап нашей жизни.

Мой Мальчик ходил в походы, побеждал в боях, имел успех у женщин. Если появлялись враги, их планы всегда расстраивались. Ему везло во всем, а неудачи избегали его. Потому что рядом всегда был я. Я предупреждал его об опасности, подсказывал ему лучший вариант. Все стали говорить: ему благоволит судьба. А меня он стал называть необычным именем – Талисман. Это имя звучало странно, но было приятно мне.

Со временем Мой Мальчик женился. У них родились дети, а семья была очень дружной. Но нашу с ним тайну он никому не открывал; просто рассказывал обо мне как о своем таинственном друге, который помогает ему в трудную минуту. Дети завороженно слушали его рассказы и мечтали познакомиться со мной. А он говорил, что передаст меня одному из них по наследству. Так я стал семейной реликвией.

Шло время. Я уже перестал быть шероховатым: Мой Мальчик так часто держал меня в ладони, что отполировал. Он поседел, уже никуда не ездил, а все чаще сидел у камина, вспоминал свою жизнь и разговаривал со мной или с женой.

Потом он сильно заболел и все время вынужден был лежать в постели. Как-то раз он позвал к себе своих сыновей и сказал, что Талисман перейдет к тому, кого тот выберет сам, потому что Талисман – дитя природы, дитя свободы и насильно помогать не может. Что просто в один день кто-то из них обнаружит этот предмет у себя. Это и будет его Талисман, с которым нужно будет подружиться и оберегать от чужих глаз, тогда он будет помогать своему владельцу.

А в один день мы оба почувствовали, что приближается смерть. Я ничем не мог помочь Моему Мальчику: смерть – явление природы, перед которым бессильны все. Я просто лежал в его теплой ладони, пока она не похолодела. Я был с ним до конца.

Когда его мертвая рука ослабела и ладонь раскрылась, я выпал и закатился под мебель. Я снова остался один. Но теперь это было другое одиночество: мне нужно было побыть одному и попрощаться с Моим Мальчиком. Это было трудный момент для меня – ведь мы столько пережили вместе…

В этот день в доме была непривычная тишина – все ушли: у них это называется «похороны». Я погрузился в воспоминания о жизни Моего Мальчика и мне показалось – он прожил не зря.

… Через некоторое время жизнь в доме вернулась в прежнее русло. Я окончательно попрощался с Моим Мальчиком, свернул нашу связь с ним и стал думать, кого из его сыновей выбрать.

Я точно знал, что не хочу поддерживать безрассудство и легкомыслие, безответственность и нерешительность. Ведь я помогал Моему Мальчику в том, чем он не мог управлять сам – чего не мог предусмотреть, не мог знать: я удерживал от преждевременных поступков или, наоборот, поторапливал его, если время пришло. Я все время предупреждал события на шаг раньше. Я был воином. Я стоял на страже.

Вы можете сказать, что моя служба похожа на работу Ангела-Хранителя? Да, вы правы. Мы с ним действуем сообща; мы всегда на связи. Просто моя функция более приземленная, а Ангел-Хранитель связан с божественным уровнем, мне неподвластным. В его руках – создание условий и нужного момента времени.

Правда, говорят, у человека есть интуиция… Но она мне говорила как-то: ее мало кто слушает. Вот для таких случаев существую я – Талисман как предмет вещественный, материальный. А Ангел-Хранитель и интуиция – существа неземного происхождения.

Итак, я лежал и думал, кого из сыновей Моего Мальчика выбрать. Наконец, я принял решение. Оставалось только попасться на глаза тому, кого я предпочел. Ну, это было делом техники: я договорился с небольшими предметами в комнате, что они «случайно» упадут или закатятся поближе ко мне, когда средний сын дотронется до них, а дальше мне останется только послать ему импульс посмотреть на меня. И я начал готовить эту «операцию»: стал устанавливать мысленную связь с будущим владельцем. Когда связь была установлена и он начал чувствовать меня, наступил черед создания цепи событий, в результате которых сын Моего Мальчика обнаружит меня.

Так и случилось: когда предмет упал на пол недалеко от меня, средний сын нагнулся поднять его и увидел меня. Он положил меня на ладонь и сказал:

– Так вот ты какой!.. Ну, здравствуй. Теперь ты будешь со мной. Я рад этому, – погладил меня и прижал к груди. Как Мой Мальчик когда-то… И я понял: я сделал правильный выбор.

Так я стал служить этой семье, переходя от отца к сыну, из поколения в поколение. Обо мне рассказывали истории, слагали легенды. За столетия, что я оставался в этой семье, я возмужал и заматерел: мне уже достаточно было дуновения ветерка, чтобы определить будущую ситуацию – опасна ли она для моего обладателя.

Но однажды случилась беда. Нет, не с моим владельцем – их не было – с их домом. Случился пожар и все сгорело.

Я-то не пострадал – завалился в глухой уголок, так весь пожар там и пролежал. Меня засыпало пеплом, какими-то предметами, … Мой владелец еще долго искал меня после пожара, но я уже ничем не мог ему помочь. Так я там и остался.

Прошло время. Пожарище стало зарастать травой и кустами. Сюда прибегали играть мальчишки. Мне уже казалось, что я так и останусь здесь навсегда.

Но однажды пришел пожилой мужчина, стал копать яму и наткнулся на меня. Откопал, слегка почистил, чтобы понять, что нашел. Потом положил меня в карман – видать, моя судьба лежать в кармане, а на мое место положил что-то и снова закопал.

Дома он меня как следует помыл, внимательно рассмотрел и остался доволен своей находкой. Какое-то время антиквар – как я это потом выяснил – часто брал меня в руки, рассматривал, согревал теплом своих рук и, казалось, не знал, как со мной поступить. А я снова начал светиться, правда, не очень заметно.

А однажды он принес меня в свою антикварную лавку и положил на прилавок, который ярко освещало солнце. Перемещаясь по лавке, он случайно взглянул на меня и увидел, как я ярко горю на солнечном свете. Он воскликнул:

– А ты, оказывается, солнечный камень! Тебе нужно лежать на солнце! – и положил меня на верхнюю полку рядом с окном. Так я остался в антикварной лавке.

Мне было здесь хорошо: жизнь в лавке текла неспешно; я нежился в лучах солнца, наблюдая сверху за посетителями, а по ночам вел неторопливые беседы с предметами, которые были в лавке антиквара, порой такими же древними, как и я. Одни предметы появлялись, другие исчезали – их кто-нибудь покупал. Мы многое повидали; у каждого из нас были увлекательные истории, которые мы рассказывали друг другу. В общем, жизнь в лавке была интересной.

Еще нам было интересно наблюдать за посетителями: одни из них приходили регулярно – узнать о новых поступлениях, другие просто – из любопытства. Часто посетители спрашивали, сколько стоит солнечный камень, но антиквар почему-то меня не продавал.

В этот день в лавку зашли женщина с девочкой. Женщина с интересом рассматривала предметы, выставленные на продажу, а девочка с любопытством глядела по сторонам.

Я посмотрел на нее и меня охватило непонятное волнение: девочка кого-то мне напоминала. Но – кого? Я лихорадочно перебирал в памяти людей, с которыми встретился за свою многовековую жизнь. Кого?

И тут девочка повернулась ко мне лицом и я увидел ее глаза. Эти глаза, этот взгляд… напомнили мне о Моем Мальчике. Не может быть! Я еще раз вгляделся в девочку, теперь уже очень внимательно. Да, сомнений нет: и глаза, и посадка головы, и еще что-то неуловимое, но такое знакомое, родное было в ней. И я понял: мой час настал.

За долгие годы, что я пролежал на пожарище, да и здесь, у антиквара, я не тратил свою энергию. Теперь она мне понадобилась.

Я приложил все усилия, чтобы установить мысленный контакт с девочкой. И мне это удалось: она повернулась в мою сторону, увидела меня в сиянии солнечного света и воскликнула:

– Мама, смотри, какой красивый!

Женщина бросила на меня короткий взгляд – она была поглощена своими мыслями – и коротко подтвердила:

– Да, красивый.

Я стал посылать обеим импульс: «Возьмите меня! Я принадлежу вашему роду. Я – ваш талисман!».

Я напряженно смотрел на женщину – ведь именно от нее зависела наша с девочкой судьба. На самом деле, это был экзамен для ее материнского сердца – почувствует ли она важность меня для ее дочери, даст ли согласие взять меня с собой?

Девочка снова воскликнула:

– Как он сияет! Как камень солнца!

Женщина снова взглянула на меня. Я ждал: я не хотел влиять на ее решение – пусть на то будет ее свободная воля.

Женщина долго смотрела на меня и о чем-то размышляла. Я не хотел читать ее мысли. Я просто ждал.

– Мама, мне он нужен, – не по-детски твердо сказала девочка.

И я почувствовал: женщина приняла решение. Она спросила:

– Сколько стоит солнечный камень?

Антиквар уже давно наблюдал за нами: за долгие годы работы в лавке он многое повидал и уже мог читать в лицах своих посетителей их помыслы и видел, что движет ими, когда они смотрят на предметы, продающиеся в его лавке.

Кем-то двигало тщеславие – иметь в собственности дорогую или раритетную вещь. Пальцы коллекционеров лихорадочно «загребали» вожделенные предметы старины. Богатые красотки хищно высматривали старинные или уникальные украшения. Только в глазах этой девочки не было алчности; в ее облике было нечто загадочное, непонятное; казалось, что между ней и янтарем образовалась какая-то невидимая связь – как будто встретились когда-то давно потерявшие друг друга души.

Подумав немного, он ответил:

– Нисколько. Эта вещь пришла ко мне сама. Наверное, я был просто ее хранителем. А теперь солнечный камень нашел свою хозяйку. Как пришло, так и ушло.

Он взял меня с полки и передал девочке. Я вспыхнул в лучах солнца ярким золотистым светом – в благодарность антиквару.

– Теперь он – твой.

Затаив дыхание, девочка осторожно положила меня на ладонь, посмотрела на меня и прижала к груди. Совсем как когда-то – Мой Мальчик. И я понял: мы нашли друг друга – я и семья, которую я когда-то утратил.

– Спасибо, – тихим счастливым голосом сказала девочка антиквару и подбежала к матери. Глядя на ее счастливое лицо, женщина улыбнулась.

– Какими, порой, странными путями к нам приходит счастье… – сказал антиквар.

Так я снова обрел дом и семью.

Я снова лежал на полке у окна. По утрам первым приветствовал солнце, а оно дарило мне свое тепло. Я снова оберегал и предсказывал. Но теперь я еще помогал Девочке исполнять ее желания.

Так же, как Мой Мальчик когда-то, Девочка разговаривала со мной, делилась произошедшими за день событиями, и поверяла тайны. Я снова сопровождал свою владелицу по важным поводам. А Девочка тихо радовалась, что обрела друга.

Шло время. Моя Девочка – так я стал ее называть – росла. Я во всем поддерживал ее, мысленно говоря: «У тебя все получится! Я верю в тебя!». И она повторяла за мной: «У меня все получится! Я верю в себя!».

Со временем я научил ее исполнять свои желания, а она всегда говорила:

– Спасибо тебе. Ты помог мне.

Я сиял от удовольствия и отвечал ей:

– Я восхищаюсь тобой.

Как-то я услышал разговор родителей Моей Девочки: ее мать отметила, что раньше Девочка часто жаловалась, что у нее ничего не получается, а теперь перестала… А отец спросил: и давно это? Не с тех ли пор, когда появился янтарь? И женщина, подумав, согласилась с ним.

И дело было даже не во мне. Моя Девочка становилась другой: в ней росла вера в себя.

Шло время. Я помогал ей все меньше, а она все чаще рассказывала мне о своих успехах и победах. С каждым днем она становилась все более уверенной. И я все чаще чувствовал: это не столько моя помощь, сколько ее собственные достижения. Я просто был рядом – талисманом на удачу.

И тут я понял: я сделал главное – помог Моей Девочке обрести веру в себя. Теперь Вера в Себя была в ней и сопровождала ее повсюду. А я, по-прежнему, оберегал, предсказывал, предостерегал. Как и раньше.

И еще теперь я часто слышал, как она шептала: «Я знаю: у меня все получится! Я верю в себя!».

Вуаль тайны

Недавно умерла моя бабуля. Мне предстояло разобрать вещи в ее квартире, в которой после смерти мужа она прожила одна двадцать четыре года.

В квартире все свидетельствовало о прошлом веке.

Потускневшие фотографии ее молодости.

Полки с бесполезными вазочками, в которые можно вместить лишь ландыши или незабудки.

Разваливающиеся стулья – ровесники бабули, чудом держащиеся на стонущих под весом седока ножках.

Любимый бабулин диван с провалом в центре и протершейся обивкой. Его она ни за что не соглашалась заменить на новый – говорила, что ей на нем очень удобно. А чего удобного? Садишься и тут же большие, судя по ощущениям тела, пружины сопротивляются, плотно прижимаются к твоему седалищу и хотят тебя вытолкнуть. Масса «удовольствия».

Стол с непременной клеенкой – обычный способ тогдашних хозяек сохранить от пятен его поверхность. Покрывающая ее пожелтевшая от времени кружевная скатерть, с видом старой кокетки придававшая ему презентабельный вид. Непременная салфетка на телевизоре, хотя он был не из старых времен, а современный – мой подарок на ее недавний юбилей. Ковер, висевший на стене лет сто, хотя еще держался молодцом.

От всего этого в квартире витал запах старости. Запах нежизненности. Словно смотришь на пустую запыленную стеклянную банку – ни запаха, ни звука, ни движения. Даже если ее потрясти, ничего не изменится.

Я давно предлагала выкинуть это старье и купить новую мебель. Но кто не знает стариков, прикипевших к воспоминаниям о прошлом и боявшихся с ним расстаться, утратить нить жизни? Бабуля не раз говорила:

– Это история моей жизни, о которой я не сожалею. Это мои свидетели. Не смей прикасаться к дорогому.

Несмотря на это я помню ее бодрым, жизнерадостным и интересным человеком, даже в пожилом возрасте. Она ходила по концертам и выставкам; занималась акварелью и, надо сказать, у нее получались очень нежные, будто светящиеся, натюрморты; ухаживала за клумбой под окном, где выращивала разнообразные кусты и цветы; по утрам занималась скандинавской ходьбой. Была заводилой в своей компании пенсионерок и все время придумывала, чем им еще заняться. Старушки тянулись за ней – она поддерживала в них желание жить полноценно в свои последние годы, когда они чувствовали себя вычеркнутыми из потока, ненужными даже самим себе. Бабульки смотрели ей в рот и тоже старались не заплесневеть. И при этом она не хотела ничего менять в своем доме.

Единственная вещь, которую я решила оставить на память о бабуле ‒ музыкальная шкатулка. Она играла «Танец феи Драже» Чайковского и напоминала мне о детстве.

Я восхищалась ее жизненной энергией и желанием сделать свою жизнь наполненной. Что касается меня ‒ дальше этого не шло: я не хотела активной жизни ‒ во мне нет столько бурлящей энергии. Да и зачем суетиться? Сейчас мир построен очень комфортно ‒ интернет тебе в помощь. Доставит, найдет, закажет, напишет, нарисует, составит – мир на расстоянии руки. Иногда даже задумываться не надо – подскажет, объяснит, сделает; тебе остается только получить. Невольно вспомнился советский мультик «Вовка в тридевятом царстве», где за героя два молодца даже ели. Ой-ой, что-то меня занесло: мы же тоже что-то делаем – работаем, например. Но я всегда интуитивно чувствовала, что есть что-то, что она не открывает никому. Вуаль тайны.

В ее квартире был огромный трехдверный деревянный шкаф чуть ли не с середины прошлого века, похожий на древнего ископаемого животного. Бабуля никогда не открывала его при мне, поэтому он притягивал своей неизвестностью ‒ мне всегда казалось, она прятала там какую-то очень дорогую ей тайну. Я попробовала представить: что там может скрываться? На мой взгляд, только одежда, не сокровища же персидских шейхов. Хотя, с чего это я решила, что найду там неземные сокровища? Детские фантазии, не более. Что ж, сегодня я эту тайну открою.

Я оглядела шкаф-монстр.

‒ Ну что, ваше величество шкаф. Распахивай дверцы в твой тайный мир.

Но все было не так просто ‒ в дверцах шкафа были замочные скважины, хотя я никогда не видела от них ключика. Сегодня, приступив к наведению порядка в квартире, в первую очередь я поискала именно его – остальные вещи были доступны, поэтому не представляли интереса. Их просто нужно было рассортировать и разнести по соответствующим местам: одежду отдать тем, кто пожелает взять; старый диван и журнальный столик, давно отслужившие свой срок; ковер – собиратель пыли с уже нечитаемым рисунком; кухонную утварь чуть ли не времен Очакова и покоренья Крыма и многие другие вещи ожидал последний путь на помойку.

Начала я поиски со шкатулки с украшениями – бабуля любила носить бусы и браслеты из натуральных камней; особенно любимым был соколиный глаз – говорила, что он дает ей силу. Где как не здесь должен храниться драгоценный ключик? Странно: там его не оказалось.

Покопалась в комоде, наскоро перерыла все ящики, заглянула в шкафчики на кухне. Ключика нигде не было.

Я уселась на диван и призадумалась: куда бабуля могла его прятать, чтобы никто его не нашел, но в то же время она могла его взять очень быстро?

Я стала внимательно присматриваться подряд ко всем вещам в комнате. Если бы я была на ее месте, куда бы положила мелкую, но необходимую вещь?

Трюмо: три небольших ящичка, места там с гулькин нос.

В углу икона. О, встрепенулась я – самый важный угол комнаты. Но нет, и там ключика не обнаружила.

Большое кресло. Обеденный стол. Диван. Буфет. Я уже все осмотрела. Так, еще раз и теперь проверить необычные для хранения места. Даже пришлось вспоминать детективы и шпионские фильмы – куда там прятали важные вещи?

Я залезла под стол, перевернула стулья, с трудом приподняла старое кресло. Перебрала все чашки и заглянула под крышки чайничков, сахарниц и кофейника – обычные тайные для советских женщин и известные для воров тех лет места. Сняла с небольшой настенной полки все книги – а вдруг за ними он прячется. Открыла все книги. Перерыла все баночки на кухне. Вспомнила, что мелкие вещи иногда заваливаются за подушки дивана и кресел. Проверила. Где же она спрятала ключик?

Его я нашла в неожиданном месте ‒ приклеенным скотчем к спинке дивана. Ну бабуля, мои комплименты – ты всегда была непредсказуема.

Я повернулась к шкафу. Он стоял, как неприступная крепость, со слегка покосившимися, но стойко, как партизаны, державшимися на проржавевших петлях дверцами, неразрывно сроднившимися со стенками. Ключик с болтающейся бордовой кисточкой казался единственным живым существом в окружении уходящего прошлого.

Вставила ключик в замок левой дверцы, повернула. Замочек согласно крякнул, и я попыталась открыть дверцу. Она застонала и с натугой сдвинулась с места.

На верхних полках стопкой покоились старые прокопченные кастрюли и сковороды; на средних – посуда с отбитыми краями, стеклянные потускневшие рюмки. Они быстро обрели вечный покой на помойке. Туда же отправила неприятно пахнущее старостью залежавшееся постельное белье, протертые покрывала и коврики. Спрашивается: зачем хранить старые вещи, если ты им не пользуешься? Мы же купили ей и новую посуду, и чайник со свистком (она очень хотела именно со свистком), и кастрюли, и сковороды. Зачем цепляться за пришедший в негодность хлам? Воспоминания? Ну не о всем же этом барахле! Я понимаю – фотографии, любимая чашка, тарелка с видом города, в который ты ездила в молодости в отпуск, как воспоминание о небольшом романчике с тамошним мачо. Но не столько же, сколько мне пришлось выбросить!

Я повернула ключик правой дверцы, она неприятно скрипнула и едва сдвинулась. В ее скрипе почудился похоронный марш. Пришлось сильно дернуть дверцу, чем я сотрясла весь шкаф. Она неожиданно легко поддалась, распахнулась, и на меня посыпались старые газеты и журналы. Я не удержалась под их напором и упала, стукнувшись головой об пол; они завалили меня.

В глазах поплыло и, наверное, от удара появились слуховые галлюцинации: детские голоса пели «орлята учатся летать»; старушечьи шипели «осторожно, не задавите нас»; мужские басили нецензурщиной; молодые женские капризно требовали «ах, не толкайтесь, ноги отдавите»; женские голоса постарше возмущались «потише, не на базаре». Мне казалось, я сойду с ума от многоголосия и нереальности происходящего.

Наконец, ошеломленная, я выбралась, села рядом с газетно-журнальным стогом и потрясла головой.

Кто-то воскликнул:

‒ Ха, смотрите – она не верит!

‒ Это не она. – Голоса хором озадаченно подтвердили: не она, не она. – Кто это? Мы ни разу ее не видели, ‒ и панически завопили: ‒ А где наша?! Неужели померла?

‒ Померла, померла матушка-а, ‒ запричитал женский голос.

‒ А я вам говорила, ‒ затрепыхался журнал «Крестьянка»: ‒ давненько наша дверцу не открывала. – Умерла старушка, да? – «Крестьянка» склонилась ко мне. Буквы на окруживших меня газетах и журналах ополчились и выстроились в слова: «Враг не пройдет!», «Долой инквизицию!», «Слово и дело!», «На костер ее!», «Наш суд – самый гуманный в мире», «Руки прочь от детей, педофилы!», «Свободу узникам Бастилии!».

‒ А я предупреждал, ‒ назидательно проговорил журнал «Здоровье», выстроив обложку в трубочку наподобие указательного пальца: ‒ заботиться о ней надо, все-таки женщина в возрасте.

‒ Нас теперь никто не будет читать и играть в истории, – послышался жалобный голос. – Мы больше никому не нужны. – По «Литературной газете» потекла слеза, оставляя мокрый след, на котором проявилась следующая страница. – Вам-то хорошо – вы уже играли. А до меня очередь так и не дошла. – Очередная слеза потекла вслед предыдущей.

Из-за хаоса голосов я совсем потерялась и автоматически отозвалась:

‒ О какой игре вы говорите?

Голоса оборвались, газеты и журналы развернулись в мою сторону.

‒ Как?! Вы не знали? – возмущенно зашелестело страницами сообщество.

‒ Ах, как это было увлекательно! – покружился журнал «Советский балет». Остальные согласно покивали уголками страниц. – Мы никогда не могли предположить, что она придумает дальше, кого из нас возьмет в игру. Каждый с обожанием ждал: сейчас сыграю я.

И газета «Известия» обстоятельно поведала о тайной жизни бабули. Потребовалось некоторое время, чтобы до меня дошло: оказалось, она собирала газеты и журналы, чтобы поиграть в рассказы.

По вечерам, после программы «Время» она торжественно вносила в комнату большой пузатый фарфоровый чайник, чашку с блюдцем и вазочку с вареньем, открывала дверцу шкафа и предлагала:

‒ Поиграем? ‒ И оглядывала нас: готовы? Вытаскивала наугад газету или журнал:

‒ Ну-ка, чем порадуете сегодня? ‒ Устраивалась в кресле и пробегала взглядом тексты.

Жанна Иоановна (так звали мою бабулю) вслух зачитывала привлекшие ее внимание фразы и выбирала идею. Мы подбрасывали ей фразы, и она составляла рассказ.

Газета «Правда» продолжила:

– Мы с волнением ждали искру, из которой возгорится пламя истории. И искра взлетала: щелчок пальцами означал – Жанна Иоановна выбрала идею для сюжета. Она задавала тему, а мы наперебой сыпали ей подходящие фразы. Она слушала, делала глоток чаю, как будто пробовала наши предложения на вкус, и помечала понравившиеся фразы. Потом замирала, и быстро записывала в толстую тетрадь маленький рассказ, который зачитывала нам.

‒ А мы с наслаждением выслушивали ее истории, потому что были соавторами, -‒с гордостью продолжил журнал «Юность».

– Это было прелестно, ‒ взмахнул обложкой с фотографией известной актрисы журнал «Советский экран».

‒ И рассказы у нее получались жизнерадостные и с юмором, ‒ добавила «Комсомолка», а на обложке журнала «Огонек» расплылось мокрое пятно.

Газета «Новости» подвела итог:

– Теперь ее нет, а мы стали никому не нужной трухлявой макулатурой.

«Moscow news» вздохнул:

‒ Game over. The end. – И бессильно завалился на пол, замяв титульную страницу.

Они правы: меня никогда не привлекало сочинительство, я считала его бессмысленной тратой времени. Ладно, если бы бабуля была писательницей и публиковала романы. Я почему-то сразу представила, что бабуля писала бы именно любовные романы – судя по ее рассказам о молодости, она была еще та штучка и мужские сердца прямо таяли рядом с ней. Вполне возможно, тайной был не только ее шкаф и игра, но и любовные приключения, о которых в советском обществе не было принято «звонить» на всю округу, дабы не получить испорченную репутацию. Но просто играть … Зачем?

«Правда» голосом Левитана попросила:

‒ Сожги нас, не мучай.

Газеты и журналы шумно зашелестели страницами, как будто аплодисментами поддерживали просьбу «Правды» ‒ они хотели уйти вслед за хозяйкой.

Я вздрогнула: мне стало жалко их – призраки жизни бабули. А с другой стороны, зачем они мне нужны – это же не моя игра.

Но я еще не видела содержимое средней части шкафа. Открыв среднюю дверцу, я обнаружила на полках старую одежду бабули, которую она носила на огороде; непонятный набор запылившихся предметов вроде сломанной джезвы, половинки вилки, и стопку толстых тетрадей.

Тетрадей было десять, разных цветов – на каждый год свой цвет. Я открыла верхнюю – за этот год. Первая запись была посвящена мне.

«Скоро я умру – в этом мире все конечно – и ты найдешь мои тетради. Я никогда не показывала их тебе – не хотела, да и, наверное, боялась насмешек близких людей: вот старуха дает, на старости лет совсем сбрендила ‒ писателем заделалась. Но они очень дороги мне. Поэтому свою забаву (а как иначе это назовешь) я разделяла только с друзьями – газетами и журналами. Они бы никогда не сказали, что я сошла с ума, и никогда бы не предали.

Каждый вечер мы играли в игру «Сочиняем историю». Игра была как нить Ариадны: поддерживала во мне желание жить; радоваться всему, что дарил мир – утреннее солнце или утренний туман; дождливый день, которых многих огорчал, но не меня; поток машин мимо окон – как река жизни; людей, спешащих по своим делам и не замечающих ничего вокруг. Все это говорило, что я еще жива, несмотря на уходящие потихоньку силы. Я стремилась насладиться этими обычными вещами в полной мере ‒ ведь каждое утро могло быть последним.

Я понимаю, что наши «истории» никому, кроме меня, не нужны, но оставляю их тебе – может, хоть один рассказ тебе понравится, и ты сохранишь его как память обо мне. И тогда я точно проживу еще какое-то время».

Я разревелась. Бабуля, мы с тобой такие разные! Между нами словно целая пропасть. Я не всегда понимала тебя, но всегда удивлялась твоему жизнелюбию.

Я обещаю прочитать твои забавы. И знаешь, благодаря тебе у меня есть способ полноценно прожить старость. И, вполне возможно, когда-то воспользуюсь им.

Я сидела у ведра, бросая в огонь тайну бабули. Бумага умирала от старости, вспыхивая и разваливаясь на волокна, как только пламя к ней прикасалось. В танце огня тихо и, мне казалось, с благодарностью сгорали газеты, журналы, страницы, фразы, буквы, знаки препинания, оседая пепелинками на дне ведра или, превращаясь в дым, улетали в ночное небо.

У меня текли слезы – на моих глазах исчезала целая жизнь. А я думала: почему у меня нет такой нехитрой маленькой радости – любимого занятия?

Картина

«Ну, и чего стоим, чего ждем?» – нетерпеливо вопрошал Холст. – «Я тут на мольберте уже застоялся. Давай уже, начинай!».

А Художник в очередной раз бросил взгляд на девственно белый холст и снова прошелся по комнате.

«Так и не надумал?» – продолжил монолог Холст.

Художник помолчал, разглядывая набросок, и вздохнул:

– Нет, что-то не совсем то. Что-то не складывается, – и уселся напротив Холста.

Холст тоже уставился на Художника: «Вечно ему чего-то не хватает: то сюжет не до конца продумал; то не может определиться с главным героем; то композиция не выстраивается. А я тут стой и жди», – подрагивая нитями от нетерпения, ворчал Холст. – «А мне хочется поскорее стать не просто Холстом – Картиной, которой восхищаются, любуются, не могут оторвать взгляда…».

Холст вздохнул: он уже слышал легенды, которые из поколения в поколение передавались обитателями Мастерской – Кистями, Тюбиками красок, Палитрой, старожилом-мольбертом, Холстами – об удивительных судьбах некоторых Холстов, написанных вдохновенной рукой Мастера, и ставших знаменитыми.

За одними из них гоняются коллекционеры.

Другие становятся бестселлерами и их перепродают на аукционах с каждым разом все дороже и дороже.

Некоторые картины навечно поселяются в лучших музеях мира и на них приходят посмотреть толпы зрителей, ахая от восхищения.

У отдельных Полотен и вовсе чудная история: их похищают, укрывают в личных коллекциях и любуются ими (тсс!) в тайне от всех…

А вот некоторым Холстам, слышал он, не позавидуешь: написанные без особого душевного трепета, они не вызывают к себе особого внимания… И он передернулся, за что его тут же приструнил Подрамник: «Держи себя в рамках, дружок!».

Холст подумал: «Интересно, а какая судьба ждет меня?» – и затрепетал от возбуждения, едва сдерживаемого Подрамником: «У меня уже грунт подрагивает от волнения; ну, давай уже, я готов принять на себя и краски твоих мыслей, и мазки твоих эмоций!».

А Художник все сидел, погрузившись в себя, и о чем-то размышлял.

Наконец, он встал, неторопливо подошел к мольберту и медленно провел ладонью по Холсту – как будто примерялся, постепенно разворачивая на нем будущее изображение. Нити Холста нежно потерлись о ладонь Художника, подтверждая свою готовность, и замерли в ожидании: «Вот сейчас должно начаться волшебство великой тайны рождения: белизна холста, сравнимая разве что с Великим Началом, преобразится в игру цветов и оттенков». Тихий вздох прокатился по Мастерской: «Как мы, Холсты, любим этот момент – когда нас наполняют смыслом нашего существования…», – и, затаив дыхание, приготовились следить за процессом сотворения.

Но Художник не торопился, не желая поспешным решением разрушить замысел; он продолжал стоять, нежно касаясь Холста. Молился? Медитировал? Ждал благословения?

Наконец, открыл глаза и оторвался от Холста. «Готов!» – неслышно прокатился шепот по Мастерской.

Привычными движениями Художник выдавил на палитру краски, выбрал кисти и отошел в глубь мастерской.

– Сегодня я буду писать вместе с Моцартом, – он включил запись, взмахнул кистью, как дирижерской палочкой, и зазвучала Музыка.

Послушав немного, удовлетворенно произнес: «То, что надо!». Теперь все было готово.

Художник издали взглянул на Холст и решительно подошел к мольберту. Холст замер: «Сейчас начнется!».

Мастер смешал краски, и симфония Творения началась: неспешными движениями он наносил краски то там, то тут, постепенно заполняя цветом все пространство полотна. Потом отложил кисть и отошел посмотреть на сделанное: уже улавливались очертания будущего сюжета. Начало было положено. Он остался доволен и вышел из мастерской.

В тишине раздался шепот:

– Ну, как? – наперебой спрашивали счастливчика.

Тот слегка пошевелил нитями – проверил, как на них легла краска, и одобрительно ответил:

– Все хорошо. Мастер – в состоянии вдохновения.

Кисти в подтверждение дружно закивали своими головками – кому, как не им, чувствовать руку Художника. А Тюбики, из которых недавно выдавили краски, вальяжно расположились отдохнуть на столике.

Стоящие друг за другом Холсты потерлись друг о друга и заулыбались: раз Мастер в состоянии полета, значит, получится КАРТИНА. И мысленно каждый пожелал себе оказаться на месте главного героя, стоящего на мольберте: все знали – если Художник приступает писать без искорки, не быть Холсту ценной Картиной, а, значит, и судьба его будет незавидной.

Уже было известно: когда тема будущей картины Мастера не увлекала, но писать было необходимо, он мог долго слоняться из угла в угол, перебирать наброски, часто выходить покурить или попить чаю. Потом заставлял себя вернуться в мастерскую и уговаривал себя начать писать. Тогда в воздухе висело напряжение, а уж об атмосфере вдохновения и вовсе говорить не приходилось.

Наконец, Художник собирался с силами, брал Холст, ставил его на мольберт и прицеливался кистью в то место, с которого собирался начать писать. Остальные Холсты переводили дух: «Фу, пронесло» – никому не хотелось оказаться в руках равнодушного художника. Холсты с сочувствием посматривали на Холст на мольберте, а тот беспомощно оглядывался на них. Да, в таких случаях Художник рисовал картину безупречно – все-таки он был профессионалом – не придерешься. Но особого полета его души в картине не было. И Холст стоял, обреченно думая: «В чьи руки я попаду? Повезет или нет?».

… В предвкушении чуда Холсты наполнили пространство Мастерской радостными флюидами: вот вернется Мастер, почувствует эту атмосферу и писать ему будет легче. Оставшись довольными предпринятыми действиями, Холсты утихомирились и стали ждать его возвращения.

А он и вправду тут же вошел в мастерскую и замер. Закрыл глаза и прислушался к чему-то. Потом открыл глаза, медленно выдохнул и обвел глазами помещение, словно почувствовал в нем что-то новое.

Казалось, ничего не изменилось: холсты стояли в ряд; на полке, как обычно, в коробке лежали тюбики с красками; мольберт с начатой картиной стоял недалеко от окна. Все было, как и прежде; но что-то все же было иным. «Что?» – и в недоумении огляделся.

Через мгновение он понял: стала другой атмосфера. Именно в такой атмосфере он любил писать – в ней ему творилось с особым душевным подъемом. В таком случае рука сама летала по холсту, делая нужные мазки и подбирая правильные оттенки цвета. И тогда все получалось как будто само собой, словно не он, Художник, писал, а кто-то водил его рукой, а ему оставалось только отдать себя на волю этого процесса. И тогда Картина сама говорила со зрителем: в ней жила душа, которая решала, кого пропустить мимо себя, а кого задержать. И тогда зритель останавливался, потом отходил, но снова возвращался к ней, как к приятному собеседнику, с которым не хочется расставаться – душа Картины разговаривала с его душой…

… Иногда Художник разговаривал с Полотном, как с живым существом, тихо бормоча: «Да, да, вот так!». Иногда же слышалось: «Нет, не то, не то! Надо иначе!». А то начинал уговаривать: «Ну, что же ты, милая. Ну, давай, ну еще немного. Еще совсем чуть-чуть».

Периодически он отходил в глубь комнаты, издали смотрел на написанное и, довольный, признавал: «Ну, вот, видишь, как хорошо!». Тогда Холст горделиво натягивался и смотрел на собратьев: «Видите, какие мы молодцы!», а те подмигивали ему одобрительно.

А иногда, взглянув на изображение, оставался недовольным и укорял: «Ну, что же ты? Мы так с тобой не договаривались!». Тогда Холст растерянно смотрел то на Художника, то на другие Холсты, оправдываясь: «Я тут ни при чем!».

Остальные Холсты внимательно следите за происходящим и тихо вздыхали: «А с нами он тоже будет разговаривать?».

Художник посмотрел на свою работу и задумался.

– Так, – произнес он решительно. – Сейчас мне нужен Бах, – и включил другую запись. По комнате полились торжественные звуки полифонии, и Мастер стал более сосредоточенным – наступила фаза прописывания деталей: здесь нужно добавить яркость, там затемнить; тут прорисовать, а там растушевать; это высветить, а то ввести в дымку.

Художник работал, пока не истощались силы. Тогда он делал перерыв или возвращался в мастерскую на следующий день, с воодушевлением принимаясь за картину. И она все больше и больше оживала. Образы становились ярче, насыщенней или, наоборот, проявлялись только намеками, которые позже зрители сами «дорисовывали» в своем воображении, незаметно для себя становясь соавторами.

… Процесс приближался к завершению. Художник еще раз взглянул на Картину издали; снова подошел, положил несколько мазков и снова отошел от нее. Сел на стул напротив и какое-то время изучал ее. Потом сказал: «Отдохни», навел порядок и ушел.

… Ночь в Мастерской прошла в бурном обсуждении – как на этот раз работал Мастер, что говорил. Кисти рассказывали, что пережили, пока он ими писал. Холст делился своими ощущениями от энергии, исходящей от Художника. Тюбики, перебивая друг друга, спорили: какой цвет был самым важным. Все сошлись во мнении – должна получиться КАРТИНА.

Наступило утро. Вошел Художник и внимательно изучил Полотно. Оставшись довольным, он засвистел известную мелодию, подошел к музыкальному центру и, покопавшись в дисках, торжественно объявил:

– Сегодня – блестящий Штраус!

Включил запись и, пританцовывая, подошел к мольберту. Положил пару мазков и отошел посмотреть на картину издали.

И вот нанесены последние штрихи. Художник сел напротив Полотна, разглядывая его и покачивая ногой в такт звучавшей музыке.

Наконец, довольно улыбнувшись, сказал:

– Получилось!

Вокруг, казалось, все зазвенело, как от аплодисментов – Холсты завибрировали от восхищения: «Да, это – КАРТИНА!». Полотно довольно кланялось: «Свершилось! Теперь я – не просто Холст. Я – КАРТИНА». Кисти и Тюбики облегченно улыбались – они тоже поработали на славу.

Художник устало провел ладонью на по лицу, снимая остатки сосредоточенности и оставляя на нем след краски, подписал Картину и поднес к ней ладонь в знак прощания. Еще раз отошел и посмотрел на нее.

Картина ему ответила: «Вот она я, твое Творение. Теперь я заживу своей жизнью. Теперь мы будем разделены: ты – автор; о тебе будут спрашивать, глядя на меня – «Кто написал эту Картину?». А меня ждет самое интересное и непредсказуемое – моя премьера и дальнейший, никому неизвестный путь».

Какое-то время Мастер любовался своим творением, потом сказал:

– Сегодня – всем отдыхать! – словно знал о тайной жизни в Мастерской и ушел.

… Вечернее солнце заглянуло в окна мастерской, угасающими лучами пробежало по Кистям и Тюбикам, погладило ребра Холстов и остановилось на Полотне – оно оказалось первым зрителем. С любопытством рассматривая Картину, теплым светом подсветило на ней краски. Его лучи медленно проскользнули по ней, ласково прикасаясь к изображению, как будто благословляя его, и, завершив обход Мастерской, вынырнули из нее.

Наступившие сумерки погрузили комнату в полумрак. Уставшие от пережитого, обитатели Мастерской погрузились в мечтательную дрему, предвкушая скорые торжественные проводы Картины.

И только мерно продолжали тикать часы с боем, отсчитывая первые сутки ее жизни: тик – так, тик – так, тик…

Богорад

‒ Следующий! – громко сказал Богорад, поставил «+» в графе «Предполагаемый результат» и перевернул страницу гроссбуха, одетого в кожу.

Дверь осторожно открылась и в кабинет мелкими шагами, даже казалось ‒ на цыпочках ‒ просочился мужчина лет сорока. Плотного, даже борцовского телосложения, невысокого роста. Но его тело …

Он шел опущенной головой вперед, не поднимая взгляда, как будто боялся увидеть что-то, что заставит его повернуть обратно и сбежать. За головой тащилась сгорбленная спина, из-за чего возникало ощущение, что идет человек-вопросительный знак.

Богорад, с любопытством наблюдая за этой процедурой, молча указал рукой на стул рядом со столом.

Посетитель постарался занять как можно меньше места на довольно просторном стуле, рассчитанном принять тело любого размера. Аккуратно сомкнул ноги и приподнял ступни на цыпочки. На колени поставил сумку-таблетку, удерживая ее руками.

Странно, подумал Богорад: его охватило ощущение, что гость занял привычную, кем-то ранее определенную ему форму существования. Подобные формы делают для печенья: положил в нее тесто, и оно принимает очертания квадратика, бублика, кружочка. Так-та-ак. Субъект – послушный мальчик; ишь как его в строгости воспитывали (чуть не сорвалось слово «выдрессировали») – ни шагу в сторону. Богорад сочувственно покачал головой: эк, тебя угораздило. Ну что ж, послушаем, что скажет. Не-а, помогать не стану. Пусть сам выкарабкивается.

Посетитель, наконец, приподнял голову, бросил короткий взгляд исподлобья. Ага, проверяет, вообще слушают ли его.

‒ Слушаю вас, ‒ подтвердил Богорад.

‒ Хотел бы перейти в вашу организацию.

‒ Понятно. – Богорад кивнул. – Прекрасная мысль. – Он широко, ободряюще улыбнулся, словно здесь с нетерпением ждали именно его – человека-вопросительного знака. ‒ Так, для проверки, что вы не ошиблись: знаете, куда пришли?

Молчание. Богораду даже почудилось, что слышит, как туго составляются мысли у человека-вопроса.

Наконец, тот родил:

‒ В ООО «Чувство Собственного Достоинства».

‒ Пра-авильно, – подтвердил Богорад, почувствовав себя учителем в первом классе на второй день учебного года. – А сейчас где пребываете?

Снова короткий бросок взгляда и обратно, в ракушку. «Все-таки не ошибся – субъект. Даже интересно, что будет дальше».

Субъект сгорбился еще больше, как будто старался остаться незаметным, и с усилием разлепил губы:

‒ В АО «Униженные и оскорбленные».

‒ Ах, ну-да, ну-да, ‒ как будто Богорад ни о чем таком даже подумать не смел. – И что вас привело к нам?