Читать онлайн Дикий виноград

«Надейся только на себя. Нужно – сделаю!»

М. Горький, «Васса Железнова»

Глава 1

Воздух. Первое, что ударило в грудь, едва Анна распахнула скрипучую дверь машины. Не просто свежий. Другой. Он обжигал легкие ледяной чистотой, словно вымытый тысячами дождей и пропущенный сквозь гигантское сито из сосновых игл. Анна вдохнула – глубоко, до головокружения, и закашлялась. Городская сажа, десятилетиями оседавшая в бронхах, взбунтовалась против этой дерзкой, почти болезненной свежести. Запах! Он врывался в ноздри, не спрашивая разрешения: хвоя – терпкая, смолистая, как слезы дерева; земля – сырая, прелая, пахнущая тайной и перегноем веков; мокрые камни и что-то горьковато-сладкое, неуловимое – последнее дыхание увядающих трав.

– Ух! – выдохнул Илья, вываливаясь из машины и тут же спотыкаясь о колдобину. Его золотые локоны взметнулись на порыве ветра. – Пахнет… как в зоопарке! Только без слонов!

– Это пахнет жизнью, Илюш, – поправила Анна, но сама ловила ртом этот странный, непривычно густой коктейль. В городе воздух был нейтрален, фоновый шум. Здесь он был голосом. Громким, навязчивым, полным смысла, который ее городское ухо, забитое сводками новостей и статьями закона, пока не улавливало. Просто воздух, – отмахнулась бы она раньше. Теперь он кружил голову, как шампанское.

Городские дети – Алёна, Катя, Люба – выбрались следом, сморщенные, кутаясь в куртки. Их лица выражали не восторг, а скорее недоумение и легкий испуг перед этой первозданной громкостью тишины, нарушаемой только шелестом листьев да криком одинокой птицы где-то в вышине.

– Фу, сыро, – буркнула Алёна, поправляя дорогой шарф.

– Здесь же микробы… – прошептала Катя, машинально прижимая к груди пса Рыцаря, который, напротив, жадно втягивал ноздрями новые запахи, дрожа от возбуждения.

– А динозавры тут есть? – спросила Люба, озираясь по сторонам с надеждой.

Горожане, – с легкой усмешкой подумал Дом. Привыкли дышать пылью и выхлопами. Этот воздух для них – как чистейший кислород для аквариумной рыбки, выброшенной в океан. Голова закружится, конечно. Но выживут? Интересно.

Ветер, мой старый знакомый и мучитель, не стал церемониться с новоселами. Он не просто дул – он выл. Злобно, по-волчьи, пробираясь в каждую щель моих ослабевших костей, вымещая на нас свою осеннюю ярость. Он свистел в пустых глазницах окон, рвал остатки обоев в моих внутренностях, гнал по двору вихри опавших листьев и пыли. Ледяные иглы дождя, подхваченные его порывом, кололи открытую кожу, заливая щебень у крыльца. Беспощадность. Но и эта ледяная вода, стекая по моим стенам, пропитывала землю у фундамента. Землю, которая питала мой упрямый виноград, заставляя его тонкую, жилистую плеть тянуться сквозь холод и ветер к редким, драгоценным проблескам солнца. Слышишь, дичок? – будто шептал ветер в его листьях. – Держись. Им нужен пример.

Илья, маленький ураган в яркой куртке, не боялся ни ветра, ни сырости. Он носился по двору, как щенок, спотыкаясь о кирпичи и крича что-то невнятное про пиратов и сокровища. И он первым нашел мою самую большую беду:

– Мам! Тетя Ань! Смотри-ка-а-а! – Его голос звенел, как колокольчик, заглушая вой ветра. Он стоял посреди самой большой комнаты, что когда-то должна была стать гостиной, и тыкал пальцем вверх. – Тут небо видно! Прямо сквозь крышу! Как дыра в космос! Ого-го!

Анна подняла голову. И замерла. Над ней зияла огромная рана в моем теле. Сквозь рваные края обрешетки, сквозь сломанные стропила – мои старые кости – было видно свинцово-серое, низкое небо. Хлопья мокрого снега или града кружили, проваливаясь внутрь. Холодный рулон строительной пленки, привезенный с собой, лежал у ее ног, скользкий и неуклюжий. Я чувствовал ее страх. Липкий, холодный. Как сама эта пленка.

Она вздохнула. Глубоко. Вдохнула тот самый воздух – с хвоей, землей и грозой. Просто дыра. Просто пленка. Просто надо залезть и заделать. Как статью в договоре поправить. Но дом качался под порывами ветра, лестница, прислоненная к стене, выглядела ненадежной зубочисткой.

– Алёна, придержи! – бросила Анна и полезла по скрипучим, шатающимся ступеням – по моим старым, ноющим костям. Ветер, почуяв жертву, ударил с новой силой, пытаясь сорвать ее, закрутить в своем бешеном танце. Куртка надулась пузырем.

– Мам! Ты как Тарзан в юбке! – заливисто закричал снизу Илья.

Она вцепилась в скользкую пленку. Ветер рвал ее с лестницы. Не могу упасть. Перед Машей неудобно. Перед Ильей… Перед этим проклятым домом… Мысль о мальчике, доверенном ей, о его смеющихся глазах, смотрящих снизу, придала ярости резкости. В памяти всплыл Его голос, громовой, перекрывающий гул самолетного мотора на аэродроме, где Он учил ее не бояться высоты: «Ветер – не враг, Анька! Он – сила! Обними его, если не боишься! Дай ему понести тебя! Понеси, грабитель!»

– Понеси, грабитель! – выдохнула Анна сквозь стиснутые зубы, делая отчаянный рывок и накрывая пленкой зияющую рану.

Прыжок. Горячая ярость борьбы. Камень в ее руке – мой камень! – тяжелый, шершавый, знакомый, прижал край пленки к мокрому дереву. Внизу Илья, маленький Геркулес, тащил булыжники – моих новых защитников, «камни-динозавров».

– Держи, мам! Трицератопс поможет! Вот! И тираннозавр!

Дыра… закрылась. Не навсегда. На время. Но впервые за долгие, долгие годы в моей груди, в этой самой большой комнате, стало… сухо. Не просто оттого, что перестал литься дождь внутрь. От тепла, что пошел от их сбившегося дыхания там, наверху, на стропилах, от их смеха – нервного, счастливого, победного. От этого безумного акта веры.

Анна спустилась. Руки тряслись. Она достала большой термос. Отвинтила крышку. И запах… Запах не магазинного чая с ароматизаторами. Запах лета, пойманного и засушенного. Сушеные листья малины и смородины, сорванные у забора прошлым летом, может, еще Его рукой. Горьковато-терпкий, древесный, согревающий душу. Илья прижался к ней, как котенок, вдыхая горячий пар, смешивая его с запахом мокрой куртки и дикого осеннего воздуха.

– Мм… пахнет солнышком, – пробормотал он.

Первая нить тепла. Сотканная не из кирпича или раствора. Из простого дара земли, из воды, из огня (де-то вдалеке горела газовая горелка, на которой грели воду для термоса), из их совместного усилия. Противовес ледяному ветру, что все еще выл за стенами, но уже не мог проникнуть внутрь. Так-то лучше, – пробормотали мои стропила, чуть распрямляясь под пленкой.

Илья (прижимаясь, его голос сонный от внезапного успокоения): «Мам… тетя Ань… а дедушке… понравилось бы? Как мы?»

Тишина. Гул ветра снаружи. Треск остывающего термоса. Я чувствовал, как в Анне бьется Его образ – борода, твид, облако парфюма, строгие глаза. Как он меряется с этой реальностью: пленка, булыжники, запах дикого чая и мокрый мальчик у ее бока.

Анна (гладила Илью по золотым, теперь уже немного взъерошенным, локонам, голос мягкий, но твердый): «Понравилось бы, Илюш. Особенно твои камни-динозавры. Ты – наш богатырь. Настоящий».

Потом она взяла пилу. Его пилу. Деревянная рукоять была стерта, отполирована Его ладонью за долгие годы. Она подошла к поваленной яблоне – последнему призраку сада, который Он так любил. Дерево лежало, как павший великан. Анна примерилась.

Отец (в ее памяти, тихо, четко, в такт воображаемому движению пилы): «Пила – не ножницы, Анюта. Не дергай. Веди ровно. Чувствуй дерево. Оно жило. Дышало. Плодоносило. Уважь его».

Первый спил. Резкий, чистый скрип стали по древесине. И.… аромат. Свежей, живой древесины. Сладковатый, яблочный, несмотря на гнильцу в стволе. Как давний запах жизни, детства, неосуществленных планов. Первый толстый круг, как монета, лег на грязь у крыльца. Начало дорожки. Начало пути.

– Красиво! – закричал Илья, прыгая по только что уложенному кругляшу. – Теперь не утонем в грязи! Ура-а-а!

Шершаво. Реально. Моя первая новая кожа. Не идеальная, временная, но своя.

– Не утонем, – сказала Анна, вытирая со лба пот, смешанный с дождевыми каплями.

И будто в ответ, ветер – тот самый «грабитель» – внезапно сорвал тяжелую тучу над нами. Редкое, бледное, но солнце пробилось сквозь разрыв в облаках. Солнечные зайчики заплясали на мокрой крыше, на блестящей пленке моей повязки, на лицах детей, замерших в удивлении. Алёна щурилась, Катя улыбнулась, Люба засмеялась, подставив ладошки свету. Илья заорал: «Ура! Солнышко!»

Воздух вокруг стал еще чище, прозрачнее. Запах хвои и влажной земли вспыхнул с новой силой, смешавшись с ароматом свежей древесины. Анна вдохнула полной грудью. Голова слегка закружилась. Но теперь это было приятное головокружение – от высоты, от усилия, от этого неожиданного луча света в сердце осенней бури. «Держись», – будто прошелестели листья упрямого винограда у крыльца, ловя солнце. «Все получится», – пропела капля воды, упавшая с крыши в лужу с чистым звоном. Городская броня Анны-юриста дала трещину. Она еще не слышала Природу ясно. Но она дышала ею. И этого пока было достаточно.

Глава 2

Они рылись в моих темных углах, превратив поиск старой проводки в авантюру с фонариками. Илья, вечный кладоискатель, исчез в глубине сарая и вынырнул, покрытый паутиной, как призрак, но с горящими глазами:

– Мам! Тетя Ань! Сундук! Настоящий пиратский! Вон там, под крыс… под старыми досками!

Жестяная коробка. Ржавая, с выцветшими буквами «Печенье». Но внутри… не сладости. Его чертежи. Намокшие, пожелтевшие по краям, но живучие. Как Его мечты, пережившие годы забвения. Анна разворачивала их дрожащими руками при свете фонарика Алёны. Лучи света выхватывали строчки, пометки, детали:

«Розетка для Алёнкиной лампы!» (Алёна фыркнула: «Теперь бы еще лампу!»)

«Ниша для Катькиных книг!» (Катя, прижимая к груди пса Рыцаря, прошептала: «Ого! Дедушка как следователь – все улики нашел! Тут даже размеры!»)

«Маленькая – для Любиных кукол!» (Люба закричала: «Ура! И ракету тут построю! Для кукол-космонавтов!»)

«Общее гнездо. Камин. Стол большой. Чтобы всем места хватило».

Он планировал меня. Для них. Для семьи. Я ощутил жгучий стыд. Я был лишь скелетом, развалиной, а Он… Он видел меня полным жизни, света, смеха. В памяти Анны всплыл другой вечер. Ее прошлый День Рождения. Ресторан в Москве. Сквозь ее воспоминания я увидел: идеальную сочность рибая («Средняя прожарка, Ань, как жизнь – с розовой сердцевиной», – говорил Он), янтарную глубину «Медка» в хрустальном бокале, изысканную хрупкость десерта, похожего на стеклянную скульптуру. Мир рафинированных вкусов, приглушенной музыки, безупречного сервиса. Мир Его наставлений о фундаментах души и карьеры. Резкий контраст с жестяной коробкой «Юбилейное», въевшейся ржавчиной, паутиной и намокшей, драгоценной бумагой здесь, в моих сырых стенах. Два полюса ее жизни. Два мира.

Алёна, с золотыми руками и холодным умом инженера-электрика, ткнула пальцем в чертеж торчащих проводов в углу будущей гостиной:

– Смотри. Торчащие провода. В «моей» комнате, где лампа должна быть. Мертвые. Как теория относительности для Илюхи.

– Не факт! – блеснули ее глаза внезапным азартом. – Илюх! Ассистент! Ток – злой, но мы его приручим! Держи фонарь!

Они копались у стены, отдирая старую штукатурку. Я чувствовал легкие, почти призрачные покалывания в своих давно онемевших нервах – проводах. Как будто кровь пыталась побежать по заросшим сосудам.

Алёна (командуя, голос звонкий в пустоте): «Держи изоленту! Наматывай как мумию! Крепче! Он оживет и сбежит!»

Илья (старательно копируя движения сестры, смеясь): «Есть! Мумифицирую! Приведение с паяльником? Брр-р-р! Но я не боюсь!»