Читать онлайн Иск до устриц

Из архивов Архангельского суда, дело №666-КЛМ

Когда Поэт подписал контракт с Небесной Канцелярией на творческое сопровождение, ему по условиям полагались:

– куратор (один архангел с лицензией на вдохновение),

– вспомогательная фауна (кот – для меланхолии, лиса – для искушения),

– и консультант по последствиям (временно привлечённый кролик с райского Уолл-стрит – по линии разумного риска и внутреннего пиара).

Они должны были вдохновлять, наблюдать и не мешать.

И всё шло по плану, пока Поэт не стал слишком вдохновлённым – …и не перестал спать, есть и отличать реальные вещи от метафор.

И тогда началось следствие.

– Повторяю: субъект – смертный поэт, вдохновлён до состояния комы, – Прокурор устало листал бумаги. Он вздохнул, не поднимая глаз от папки. – Сутки без сна, восемьсот строк, одна опера и… пьеса без диалогов. Название: «Безмолвие как форма протеста против рифмы».

– Он в сознании? – Судья Сетрахим медленно поднял бровь, как будто взвешивал не только вопрос, но и всю человеческую расу. Перед ним стояла чашка с молоком. Наполовину полная, хотя он ещё не сделал ни глотка.

– Физически – да, – Прокурор не сразу ответил. Он порылся в папке, извлёк оттуда снимок с камеры наблюдения – серое, зернистое изображение: Поэт сидит у окна, с чашкой, с чайником, с бездной во взгляде. – Эмоционально… он смотрит на чайник и плачет. Без повода.

Он поднял глаза и добавил:

– А ещё в деле упомянуто: поэт в состоянии вдохновлённой комы уже однажды подавал иск к тишине – с требованием вернуть ему вдохновение. В графе ответчика значилось: “море, устрицы и всё, что скрывает жемчуг без причин.”

Документ признали недействительным, но оставили в Архиве – как улику по делу, которого не может быть, но которое всё равно происходит.

Судья выдохнул, будто ему только что сообщили, что солнце решило уйти в отпуск.

– Понимаю, – он откинулся на спинку, с тихим скрипом древнего кресла. – Кто подозревается?

Воспоминания неожиданно перенесли Прокурора в Архив, который был тёплым. Не уютным – просто тёплым, как чашка молока. Там пахло кофе, бумагой и немного – усталостью.

Прокурор сидел за столом, разложив акты в две стопки: «понятно» и «неизбежно». И тогда вошёл он. Или неожиданно появился. Или просто был там – с самого начала. Юный Прокурор, он же – он сам. Лет на тридцать моложе. С чёлкой, с наивной осанкой и лицом, на котором ещё не было протоколов.

– Ты стал похож на мебель, – сказал Юный Прокурор, без злобы. – Секретарь с крыльями. Почти комод.

– Исчезни, – буркнул Прокурор и сделал вид, что ищет нужный акт. Это было бессмысленно: нужный акт – перед ним.

– Не могу. Ты сам меня вызвал. Где-то между делом об истощении и тем, как кот сломал поток. Вспомнилось, да?

– Я просто спросил себя, когда мы в последний раз верили поэту, – сказал Прокурор сухо. – Вот ты и пришёл.

Молодой сел на край стола, болтая ногой. В нём не было раздражения. Только нескрываемое любопытство, с которым глядят на свою будущую тоску.

– А ты когда в последний раз не считал вдохновение симптомом? – спросил он. – «Кома», – говоришь ты. – А может, это просветление, просто у него нет справки?

– Он не ел трое суток. Он назвал микроволновку мифом. Он напечатал драму без персонажей.

– Ты просто боишься, – сказал юный Прокурор. – Если признать, что он здоров – значит, ты болен.

Прокурор молчал. Он смотрел на свою чашку.

Трещина пересекала её стенку по диагонали – тонкая и старая, как шрам.

Он не помнил, наливал ли в неё что-нибудь когда-нибудь – или это была просто декорация, оставшаяся от прошлого себя.

Чашка стояла на столе столько лет, что стала частью мебели. Её никто не трогал. Даже он.

Иногда он дотрагивался до неё пальцем – просто чтобы убедиться, что она ещё цела.

Иногда – хотел разбить. Чтобы проверить, способен ли он разрушить хоть что-то по собственной воле.

Но чашка всё стояла.

– Ты всегда был непереносимым, – тихо сказал он.

– Я был тобой, – ответил молодой. – До того, как ты начал выносить приговоры вместо понимания.

Они сидели так какое-то время. В Архиве гудела лампа, над головой мерцали провода, и всё это казалось временным, как вдохновение. Неподтверждённым.

– Знаешь, что самое страшное? – спросил Прокурор.

– Что?

– Я скучаю по тебе, – сказал он. – Но, если бы ты пришёл ко мне на собеседование – я бы тебя не взял.

Юный Прокурор улыбнулся. Грустно. Как улыбка в поэме, которую никто не напишет. Он поднялся, и, проходя между шкафами, исчез. Не с эффектом. Просто – как строка, которую удалили, не сохранив черновик.

Прокурор снова оказался в зале суда. Перед ним – дело Поэта. На полях – пятно. Кофе? Чернила? Или… что-то третье. Он не вытер, просто открыл следующую страницу, постучал пальцем по списку, и произнёс, как будто читал имена на надгробьях.

– Архангел-куратор. Один кот. Лиса. И кролик.

– С райского Уолл-стрит, – негромко вставил Кролик, не поднимая головы. Он сидел, сцепив лапы, как финансист в момент краха. Его голос звучал ровно, почти философски. – Это больше не брендинг. Это диагноз.