Читать онлайн Пережеванная жизнь

Пережеванная жизнь

Она

С каким безумным отчаяньем жду будущего, с таким же рвением бегу от прошлого. Итог – Пусто! Не живу – пережевываю жизнь. Оторву один день, час, минуту – перемалываю месяц. Перемучиваю, вымучиваясь, выдыхаясь не своим воздухом.

Я, хватаясь за ушедшую юность, рву с прошлым, хотя до жути боюсь будущего. Вру про возраст, точнее привираю, пытаясь вытеснить из памяти точную дату, заменив на приблизительную. Избегаю морщин по утрам, поэтому смотрю только в запотевшее зеркало. Неизменно, на всех вечеринках танцую до упаду, и только мой истерзанный организм знает, чего мне это стоит.

Боюсь дней рождения. Да и вообще всех праздников боюсь. Идти не к кому вот и боюсь. Сыну – не до меня. Муж!? Муж – вечный трудоголик. Вечно не до меня. Месяцами не разговариваем.

И душа, как старый граммофон, заедает на одной и той же пластинке. Шипит, трещит, повторяет заунывную мелодию утраченных возможностей и несбывшихся мечтаний. Игла впивается в бороздки памяти, извлекая из них лишь скрипучие обрывки былого счастья, которые режут слух своей фальшью.

Я – узник собственной головы, запертый в лабиринте зеркал, где каждое отражение искажает реальность, множит страхи и множит сомнения. И выхода нет, потому что ключ потерян, а карту сожгли в костре отчаяния. Остаётся лишь бродить по этим закоулкам, спотыкаясь о черепки разбитых надежд и увязая в паутине невысказанных слов.

И жду, как путник в пустыне ждёт дождя. Жду, когда эта душевная засуха сменится живительным ливнем, когда солнце пробьётся сквозь тучи и согреет озябшую душу. Но пока лишь песок, лишь миражи, лишь шелест ветра, разносящего пепел моих несбывшихся грёз. "Всё пройдёт", – шепчет кто-то вдалеке. Но когда? И чем я заплачу за это "пройдёт"?

Я брела по песку, еле переставляя ноги в нещадно натирающих шлёпках. Горячий, рыжий песок – почти весь застеленный разномастными заплатами покрывал, пледов и полотенец – был везде: в шортах, в ушах, на языке.

Солнце, как расплавленный слиток золота, висело в зените, выжигая последние остатки разума. Каждая клеточка тела вопила о спасении, о глотке ледяной воды, о тени, хотя бы жалкой тени от кривобокой пальмы. Но вокруг простиралась лишь пустыня пляжа, испещренная телами, жаждущими солнца, словно мотыльки пламени.

Вдалеке, миражом, покачивалась на волнах одинокая лодка, точно забытая игрушка в гигантской ванной. А здесь, у моих ног, кипела жизнь, полная шума и суеты. Дети визжали, окапывая друг друга в песке, раскапывающие свои собственные детские тайны. Мужчины с животами, похожими на надутые паруса, дремлют под зонтами, отгородившись от мира газетами, словно щитами. Женщины, разодетые в купальники, яркие, как оперение райских птиц, сплетничают, щебечут как неугомонные попугаи.

Море манило своей лазурной прохладой, но путь к нему казался бесконечным, как дорога в ад. Каждый шаг отдавался острой болью в ступнях, каждый вздох обжигал легкие, раскаленным железом. Я чувствовала себя путником, заблудившимся в пустыне, обессиленным и измученным.

Но вот, наконец, я достигла заветной цели. Бросив шлепки, как ненужный груз, и оставив позади все заботы, я ринулась в объятия прохладной воды. Море приняло меня с нежностью и благодарностью, смывая с тела усталость и зной. Каждая волна, будто ласковое прикосновение тёплого шёлка, шептала, мне слова утешения, обещая покой и гармонию.

Я закрыла глаза и почувствовала, как вода обволакивает меня. Её прохладные объятия были такими успокаивающими, что я забыла обо всём на свете. В этот момент я ощутила себя частью чего-то большего, чем просто человек. Я стала частью огромной, величественной стихии, которая живёт своей собственной жизнью.

Солнце, которое ещё недавно казалось беспощадным, теперь грело меня мягко и нежно. Его лучи пробивались сквозь воду, создавая причудливые узоры на её поверхности. Я лежала на спине, позволяя волнам качать меня, как в колыбели. Время остановилось, и я могла наслаждаться этим мгновением бесконечно.

Люди, которые раньше казались мне чужими и далёкими, теперь стали частью этого мира. Их смех и разговоры доносились до меня, создавая ощущение единства и общности. Я поняла, что каждый человек здесь важен и нужен, и что мы все связаны невидимыми нитями.

И вот, покачиваясь на волнах, я почувствовала, как ко мне возвращается жизнь. Я ощутила прилив энергии и сил, которые раньше были утрачены. Я поняла, что всё в этом мире имеет своё место и значение, и что каждый момент нашей жизни уникален и неповторим.

Я стала частью этого огромного, кипящего жизнью мира, частью этого вечного праздника солнца и моря. Я почувствовала, как моё сердце наполняется радостью и благодарностью за каждый миг, проведённый здесь. Песок, который раньше казался обжигающим, теперь казался прохладным и приятным. Я провела пальцами по его мягкой поверхности, чувствуя, как он нежно ласкает мою кожу. Этот песок был свидетелем множества историй, и я почувствовала, как он делится со мной своей мудростью.

Маленький мальчик с трудом пытался взобраться на горку из влажного песка. Его ручонки с трудом поднимали песок, а ножки не могли нащупать устойчивую опору. Он снова и снова пытался подняться, но каждый раз скатывался вниз, теряя равновесие и падая на колени.

Я подошла ближе и увидела, что на самой вершине горки сидит уставшая бабочка. Её крылышки едва заметно трепетали – она пыталась взлететь, но не могла преодолеть тяжесть песка. Казалось, что ещё немного – и её засыплет, поглотит эта бескрайняя песчаная масса.

Мальчик, заметив меня, остановился и посмотрел с надеждой. В его глазах блестели слёзы, а губы дрожали от обиды и разочарования. Он снова попробовал подняться, но, не удержавшись, скатился вниз и тут же расплакался. Его маленькие кулачки сжались, а плечи задрожали.

Я присела рядом с ним и мягко сказала:

– Не расстраивайся, дружок. Давай попробуем ещё раз.

Я протянула ему руку, и он, немного поколебавшись, ухватился за неё. Вместе мы медленно, но уверенно начали подниматься по горке. Бабочка всё так же сидела на вершине, наблюдая за нами своими большими глазами.

Когда мы, наконец, добрались до вершины, мальчик радостно улыбнулся и воскликнул:

– Ура! У нас получилось!

Он тут же начал прыгать и смеяться, а бабочка, словно довольная нашим успехом, взмахнула крылышками и попыталась взлететь.

Мы ещё долго играли на горке, смеясь и радуясь каждому успеху. И хотя песок всё так же был влажным и тяжёлым, мы знали, что вместе мы сможем преодолеть любые трудности.

– На, – сказала я, потрепав по рыжей голове, и осторожно вложила в его маленькие ладошки затихшую бабочку.

Радостно зажегшееся солнце зажало её

в руках, и понеслось к морю.

Я смотрела вслед удаляющейся фигурке, чувствуя, как внутри меня тоже что-то поднимается из пепла. Бабочка, хрупкое воплощение надежды, унесенная детской верой. А я? Я, завязшая в зыбучих песках сомнений, как муха в янтаре. "Быть или не быть?" – шептал Шекспир в моей голове, эхом отдаваясь в каждом ударе сердца, в каждом вздохе, полном разочарования.

Вдруг, словно гром среди ясного неба, меня окатила волна осознания. "Vivere memento" (Помни о жизни), – прозвучало в моей памяти, напоминая о бренности всего сущего.

Жизнь – это не бесконечный анализ прошлого и не безумная гонка за будущим. Это мгновение, здесь и сейчас. Это бабочка в ладонях ребенка, это горячий песок под ногами, это соленый привкус моря на губах.

Я сорвала с себя ненавистные шлепки, чувствуя, как горячий песок ласкает мои стопы. Больше не пережевывать, не перемалывать, не перемучивать. Дышать полной грудью этим воздухом, пусть даже и чужим, но таким пьянящим.

Впереди простиралась бескрайняя синева моря, манившая простором. "Carpe diem" (Лови момент), – пронеслось в голове, и я побежала. Побежала навстречу ветру, навстречу солнцу, навстречу жизни. Побежала, чтобы наконец-то начать жить, а не существовать в тени своих страхов и сожалений.

Но моего настроя хватило буквально до ужина. Полноценного и очень сбалансированного ужина!

Жаль! Жаль, но в санатории отдыхали лишь семьи и старушки, пытающиеся открыть на пляже побольше своего изжеванного тела. Второй день отпуска, а я уже устала и от моря и от людей.

Как жаль! Классный отдых гарантия того, что потом можно снова терпеть занудство сына и перегар мужа. Традиционный набор каждой второй женщины.

Море, которое должно было дарить ощущение свободы и безмятежности, почему-то лишь усиливает чувство усталости. Люди, которые должны были стать источником новых впечатлений и знакомств, кажутся мне лишь фоном, мешающим сосредоточиться на своих мыслях.

Я смотрела на семьи, расположившиеся на пляже, и не могла понять, что же привлекает их в этом месте. Может быть, для них это просто возможность отдохнуть от городской суеты и насладиться природой? Или же они просто не знают, как ещё провести свой отпуск? Я не могла ответить на этот вопрос, потому что сама не понимала, что именно ищу здесь.

Особенно меня раздражали старушки, которые, кажется, пришли сюда не столько ради отдыха, сколько ради того, чтобы продемонстрировать свои достижения в борьбе с гравитацией. Они расстилают на песке свои старые тела, будто выцветшие ковры, и пытаются занять как можно больше места. Их морщины – это не просто следы времени, это молчаливое свидетельство прожитых лет и всех тех испытаний, которые им пришлось пережить.

Я понимала, что каждая из них прожила свою жизнь, полную событий и эмоций. Но где же те искры, тот фейерверк эмоций, которые должны были остаться в их памяти? Где хотя бы тень былой дерзости и жажды приключений? Вместо этого я вижу лишь покорность судьбе и принятие всех тех ограничений, которые накладывает на всех возраст.

И вот я, как выброшенный на берег кит, обречённо вздыхаю, наблюдая этот парад телес. Я чувствую себя чужой здесь, среди этих людей, которые кажутся мне такими далёкими и непонятными. Я хочу найти что-то, что вернёт мне радость и вдохновение, но пока что я не могу найти этого на этом пляже.

Море, которое должно было стать бальзамом на израненную душу, теперь казалось огромной соленой лужей, в которой барахтаются уставшие от жизни медузы. Волны лениво накатывали на берег, извиняясь за свое бессилие. Чайки, эти вечные спутники морских пейзажей, казались сегодня особенно наглыми и крикливыми, как будто насмехались над моим унынием.

В голове звучала навязчивая мелодия тоски. "Я помню чудное мгновенье…" – шептали уста, а душа требовала чего-то иного, чего-то дерзкого и сумасшедшего. Хотелось сорваться с места, убежать от этой идиллической картины, где тишина и покой граничат с абсолютной безысходностью.

Я чувствовала себя узником в золотой клетке. Вокруг – красота и благодать, а внутри – буря, жажда перемен, желание вырваться из этого замкнутого круга. И словно в ответ на мои мысли, в небе раздался раскат грома. Неужели природа услышала мои мольбы и решила устроить маленький апокалипсис?

Капли дождя начали падать на раскаленный песок. И в этом хаосе, в этом кратковременном бунте стихии я увидела проблеск надежды. Возможно, этот дождь смоет с меня всю усталость и тоску, откроет новые горизонты и подарит шанс на глоток свежего воздуха. Ведь даже после самой темной ночи всегда наступает рассвет.

Сухие, жёсткие руки женщины – массажиста нещадно терзали тело, пытаясь придать ему, по-видимому, тестообразную однородность.

Эти руки, будто загрубевшие корни старого дерева, не знали пощады. Они скользили по коже, как наждак, оставляя после себя ощущение разогретого камня. Я закрыла глаза, пытаясь абстрагироваться от этого варварского ритуала, представляя себя податливой глиной в руках скульптора, который одержим идеей создать нечто совершенно бесформенное.

Потом бассейн с телами различной комплекции, цвета, фактуры и зрелости. Я, как художник, ищу интересные лица, типажи.

Бассейн встретил меня плеском тел, как стая морских котиков, вывалившихся на берег после долгого плавания. В этой кипящей воде человечества я ощущала себя зоологом, попавшим в террариум с экзотическими видами. Вот женщина, чьи формы напоминали раздутую амфору, а вот мужчина, с телом, высеченным из гранита.

Каждое лицо – это целая повесть, написанная морщинами, шрамами и выражением глаз. Я ловила эти мгновения, стараясь запечатлеть их в своей памяти. Вот старик с лицом, испещренным паутиной прожитых лет, как старая карта сокровищ. А вот молодая девушка, с кожей, сияющей как персик.

В этой людской толчее я искала не просто красоту, а скорее – историю. Меня привлекали лица, отмеченные печатью времени, лица, рассказывающие о боли, радости, страданиях и любви. Я видела в них отражение человеческой жизни.

Иногда мне казалось, что я нахожусь в театре абсурда, где актеры играют свои роли без сценария. Но в этом хаосе и сумбуре я находила вдохновение, как золотоискатель, просеивающий песок в поисках драгоценных крупиц. Ведь истинная красота, как говорил Роден, – это характер.

Во время одного из обедов познакомилась с изумительной старушкой, невнятного возраста. Изольда Тихоновна – прямая, сухопарая, всегда поглощающая еду ножом и вилкой, именно поглощающая. Она Трапезничала, тщательно сортировала еду на тарелке по ей одной только известному принципу. С математической точностью, чётко разрезая ножом, как скальпелем продукты на малюсенькие кусочки. Я наблюдала за ней с особым любопытством, стараясь запомнить, и в номере сделать небольшие наброски карандашом. Уже в голове вырисовывалась картина, которую напишу по приезде домой.

Изольда Тихоновна являла собой живой артефакт, выкопанный из глубин прошлого, мумию, случайно оживленную дыханием современности. В её глазах плескались отблески давно угасших костров, в каждом движении чувствовалась поступь эпох, которые она, без сомнения, лично наблюдала. Она казалась этакой ожившей гравюрой, сошедшей со страниц старинной энциклопедии, где рядом с описанием диковинных ритуалов и исчезнувших цивилизаций красовался её сухой, аскетичный профиль.

Её трапеза напоминала священнодействие, сложный ритуал, где каждый кусочек пищи становился объектом пристального изучения, чуть ли не гадания. Она будто бы читала судьбу по прожилкам овощей, определяла грядущее по текстуре мяса. Нож и вилка в её руках становились инструментами алхимика, превращающие обыденную снедь в эликсир мудрости и долголетия. В её манере есть чувствовалась строгая геометрия, безжалостная точность, как будто она выверяла законы мироздания, опираясь на раскладку овощей и белков на тарелке.

Каждый раз, когда я видела её, мне вспоминалась фраза Оскара Уайльда: "Я люблю удовольствия. Это единственное, что не стареет". Но в случае Изольды Тихоновны, казалось, что удовольствия обходили её стороной. Она не ела, а выполняла долг, будто поддерживала жизнеспособность своего тела, как древний механизм, требующий регулярной смазки. В ней не было ни капли гедонизма, лишь неумолимая, почти религиозная преданность распорядку.

– Ой, милочка моя, какой красивый салат сегодня принесли! – проговорила Изольда Тихоновна, медленно отодвигая тарелку с салатом, похожим на рассыпанные драгоценности: ярко-оранжевые кусочки моркови словно светились изнутри, нежно-зелёный огурец переливался прозрачными каплями влаги, тонкие ломтики фиолетового редиса будто нарочно разложили вокруг прозрачного озёрца майонеза.

– А вы рисуете? – неожиданно спросила старушка, внимательно разглядывая меня поверх очков.

Я улыбнулась немного смущённо и кивнула головой.

– У меня даже есть небольшая выставка в местном музее, правда пока совсем маленькая… – тихо добавила я, стараясь скрыть гордость и волнение одновременно.

– Как интересно! – оживилась Изольда Тихоновна, поправляя серёжки в виде крошечных розочек. – Я тоже когда-то занималась живописью. В молодости много писала акварелью пейзажи родного города. Особенно мне удавались утренние туманы над Волгою…

Старушка замолчала, задумчиво глядя куда-то вдаль сквозь полупрозрачные окна столовой. Я почувствовала внезапную близость и тепло общения с этой женщиной.

– Что же заставило вас оставить живопись? – осторожно поинтересовалась я, наблюдая, как солнечный луч играет бликами на фарфоровом блюдечке.

– Жизнь, дорогуша, сама расставляет акценты. Бывают моменты, когда краски становятся тусклыми, кисть кажется тяжёлой, вдохновение покидает нас. Но иногда оно возвращается снова, через годы и десятилетия, открывая новые горизонты восприятия мира.

Я взглянула на Изольду Тихоновну новым взглядом, осознавая мудрость прожитых лет и глубину жизненного опыта, скрытого за спокойствием морщин и лёгкой седины волос.

– И сейчас ваше творчество вновь оживает?

Старушка слегка усмехнулась уголком губ, доставая из кармана фартука сложенный лист бумаги.

– Посмотрите-ка сюда, милая девочка, – сказала она тихонько, протягивая рисунок, выполненный карандашом с тонким серебряным оттенком.

На рисунке был изображён осенний парк, деревья которого стояли величественно и спокойно, ветви покрыты золотом опавшей листвы, солнечные лучи пробивались сквозь густые облака, освещая старый фонарь на берегу реки.

– Красота, какая! – восхищённо воскликнула я, бережно держа хрупкий листок. – Вы прекрасно передали атмосферу осени!

– Спасибо, деточка, – растроганно ответила Изольда Тихоновна, незаметно промокнув слёзы платочком. – Теперь ты понимаешь, почему я захотела с тобой поговорить?

Я, молча, кивнула, чувствуя внутреннюю связь с пожилой женщиной, удивляясь мудрости и глубине её творчества.

Обед закончился быстро, но беседа затянулась надолго. Мы говорили обо всём: о любви к искусству, важности семьи, радости путешествий и грусти потерь. Время текло мимо нас свободно, оставляя после себя лишь воспоминания и светлые эмоции.

И вот, теперь, когда холст ждет первого мазка, я понимаю, что картина будет не просто портретом старушки за обедом. Это будет попытка запечатлеть саму суть времени, его беспощадность и неумолимость, воплощенные в хрупкой фигуре Изольды Тихоновны. Это будет монумент ускользающий эпохе, застывший во взгляде, в складках морщин, в каждом движении её серебряных столовых приборов.