Читать онлайн Исповедь психолога

Введение

Мы сидели в ее кабинете. Кабинете психолога. Признаться, я никогда не была у нее на приеме. Не довелось. Максимум, что я могла сделать – почитать статьи или посмотреть видеоролики психологов, поднимаемые темы которых волновали меня в тот или иной период жизни. Поэтому сидеть лицом к лицу со специалистом было волнительно, непривычно и даже странно. А странно потому, что не я открывалась психологу, рассказывая сокровенное, а она – мне. Чтобы максимально сблизиться и убрать неловкость, мы сразу же перешли на ты. И расположились за обычным столом, который тут же заполнили кружками со свежезаваренным чаем, белым шоколадом и кексом с орехами и изюмом. Занимать диван и кресло, предназначенные для консультаций, мы не стали, дабы лишить момент всякого официоза и практицизма.

Познакомившись, мы быстро нашли общие темы – многодетные мамочки, одинаково переживающие за своих детей и их подростковые изменения, сопровождающиеся не только позитивными моментами. Разговаривая на отвлеченные темы и попивая чай, мы сами не заметили, как почти вплотную приблизились к причине нашей встречи – ее исповеди. Исповеди о том, что произошло с ней в детстве, и как это отразилось на ее юности и взрослой жизни. Прекрасно понимая, что речь пойдет о сексуализированном насилии, которое ляжет в основу новой повести, я без стеснения спросила:

– Почему в последние годы используется именно этот термин – «сексуализированное» насилие, а не «сексуальное»?

– Потому что «сексуальное» связано с сексом, с сексуальным удовлетворением, то есть с чем-то приятным. И говорить «сексуальное насилие», значит, это самое насилие приукрашивать и романтизировать.

– Не до конца понимаю, как можно его романтизировать этим словом? – призналась я.

– Просто. Мотив насильника превращается в обычное удовлетворение его потребностей. И если насилие «сексуальное», то довольно просто обвинить в этом жертву – соблазнила, сама захотела, спровоцировала. Сексуальзированное же насилие показывает реальный мотив преступника – подавить жертву, утвердить свою власть, иметь контроль.

– Согласна с тобой, так и есть, – кивнула я. – «Сексуализированное насилие» и звучит как-то по-другому.

– Да, поэтому специалисты по работе с насилием намеренно вытеснили термин «сексуальное», чтобы сконцентрировать внимание не на сексе, а на причиненном жертве физическом и психологическом ущербе, – объяснила она.

– Как я понимаю, этот термин используется не только для описания насильственного полового контакта с проникновением, верно?

– Да, под сексуализированным понимаются разные формы насилия: принуждение ребенка к мастурбации и манипуляции с половыми органами в присутствии взрослого, ощупывание гениталий ребенка, принуждение к проституции, тайное прикосновение, ощупывание, целование интимных частей тела ребенка, рассматривание его половых органов, – перечислила мне собеседница.

– Еще есть такое понятие как эксгибиционизм. Его тоже можно отнести к сексуализированному насилию? – спросила я, резко вспомнив, как однажды под окнами учебного заведения мы с одногруппницами заметили мужчину, который демонстрировал нам свои половой орган.

– Да, такое поведение, несомненно, в том же списке. Скажу даже больше, часто эксгибиционизм является психическим признаком жертвы сексуализированного насилия. Так круг и замыкается.

– А какие психические признаки были у тебя?

– Ну точно не эксгибиционизм, – улыбнулась она. – Меня преследовали страхи и ночные кошмары, я часто пребывала в депрессии без возможности радоваться обычным вещам, стремилась полностью закрыть свое тело и испытывала огромнейший стыд.

– Стыд? За что? – не поняла я.

– За то, что меня увидели голой, – призналась она, опустив глаза. – Тем летом я перестала быть ребенком – он украл мое детство.

Глава 1.

На поле, за речкой

«Тайна человеческой души заключена в драмах детства. Докопайтесь до этих драм и исцеление придет». (Зигмунд Фрейд)

– Тебе было семь лет, когда это случилось? – спросила я, после того, как она начала рассказ о последнем лете перед школой.

– Да. Но назвать свое детство несчастным я не решусь. Ни до это события, ни после него. Оно было как у всех. Обычная татарская деревушка, простенький домик с большой печкой посередине, полный двор скотины…

Но было место, где маленькая Элиза могла спрятаться и поговорить с крошечными черными головастиками, живущими в пруду, который был во дворе. Справа от дома, там, где росла ива. Пруд был прозрачным, и девочка отчетливо видела эти икринки. Сначала они были как черные точки, приклеенные к стеблям камыша. Потом у них появлялись хвостики, и мальки покидали растение. Плавали быстро, как будто играли друг с другом в догонялки. Затем у ее «друзей» вырастали передние и задние лапки, а хвостики со временем пропадали. Так они превращались в маленьких лягушат, ярких и звонких. Каждое утро они как будто ждали Элизу. Стоило ей только подойти, как крошечные квакуши хором начинали приветствовать добрую маленькую соседку. Ей было пять, когда она впервые обнаружила их. Они не боялись и не прятались. Девочка могла спокойно касаться почти домашних питомцев и даже брала на руки. Лягушата буквально вырастали на ее глазах, и часто она относилась к ним как мать к детям. Спрашивала, все ли у них хорошо, не обижают ли они друг друга, не пугают ли их дожди.

Когда лягушата вырастали и становились взрослыми, половина из них покидала пруд. От этого Элизе всегда становилось грустно. Приходит, а их меньше. Приходит снова, еще меньше. Но брат не давал сестренке грустить. Аяз был старше на пять лет и всегда охотно возился с ней. Его никто не просил нянчиться – он сам придумывал для нее развлечения, будучи озорным и активным мальчиком. Как-то раз брат позвал ее в школьный огород, чтобы украсть морковку. Да-да, морковку! Которой было много и на родительских грядках. Но, как говорится, чужая вкуснее. Поэтому они быстро проникли на территорию школы и нарвали столько оранжевых спелых овощей, что не знали, как их унести. «Снимай колготки! – сказал брат, после того, как в его голову пришла гениальная идея. Заговорщики запихали овощи в них и потащили домой. С наворованным добром старались передвигаться по деревне так, чтобы их никто не увидел. Когда воришки прошмыгнули в свой двор, перед ними встала дилемма – куда спрятать столько морковки, чтобы не попало от родителей. И кроме того, как вывалить ее за баню, в их головы ничего не пришло. Небольшое деревянное сооружение как раз находилось рядом с ивой и прудом, и туда взрослые никогда не заглядывали. Колготки, которые на какое-то время превратились в овощную котомку, замарались и растянулись. Поэтому Элиза не стала их надевать, а закинула в предбанник, в кучу другой грязной одежды. Мама долго разглядывала их, когда принялась за стирку. И никак не могла понять, что же ее дочь с ними сотворила.

Аяз ничего не делал без моральной поддержки своей сестренки. Если чинил велосипед, она была рядом. Когда кормил уток, она снова поблизости. Читал то, что задали на лето, девочка тут как тут. Благодаря ему в свои пять Элиза уже знала все буквы и цифры. Папа очень гордился ею. И повторял, что это не заслуга брата, а ее собственная. Это она такая умная и смышленая. Мама не соглашалась с ним, но и не спорила. Она вышла замуж за этого мужчину, уже имея сына, и часто, совсем того не желая, оказывалась между супругом и ребенком, как между двух огней. Отец был строгим. Очень. Особенно к пасынку. Если свою дочь он лелеял и берег, то Аяза часто ругал и бил. Попадало мальчику сильно. Но довести пасынка до слез было сложно. Он будто назло терпел все, стиснув зубы, и старался не плакать. Порой именно это качество и вызывало у мужчины бешенство и злость. И чем больше он наказывал упертого мальчишку, тем больше Аяз чудил. Пасынок всегда был непоседливым и очень активным. А запреты и строгие правила раззадоривали его еще больше. Маме хотелось, чтобы у сына был пример отца, мужчины, кормильца. А получилось многолетнее сопротивление, остановить которое было невозможно – сын все равно хулиганил, а муж мог остановить его проказы лишь на время, применив силу.

Попадало Аязу всем, чем угодно – шнуром, розгой, ботинком… В такие моменты девочке всегда становилось страшно. Она убегала в спальню, запрыгивала на кровать и забивалась в угол. Часто шептала: «Лучше заплачь, лучше заплачь». И с первым же пронзительным криком брата, его отчим останавливался. А если добиться слезы не удавалось, а отец продолжал бить и бить, на помощь к сыну прибегала мама, чье сердце просто не выдерживало такого. Ей было неимоверно жаль свою кровинушку. И тогда начинался настоящий хаос, в котором часто попадало и ей самой за то, что «бесцеремонно» прервала «воспитательный процесс». Элизе всегда хотелось выбежать и защитить маму и брата, но она боялась. Только когда отец в ярости покидал дом, со злостью швырнув об стенку очередное орудие наказания, она тихонько выглядывала из спальни. Картина была привычной – заплаканная мама успокаивала своего захлебывающегося от слез ребенка. «Сынок, сынок, не плачь, – повторяла она, обнимая его. – Где болит»? Аяз не мог говорить, а только пальцем показывал на покрасневшие места. Их мать сначала гладила, а потом чем-то мазала.

К моменту, когда отец возвращался, мальчик уже стихал, молча смотря что-то по телевизору или читая про себя. Его сестренка сидела рядом и смотрела на папу исподлобья. Мама чем-то занималась на кухне. Все вели себя так, словно и не было никакого скандала. Элиза же считала себя трусихой, потому что боялась заступиться за брата и маму. И часто винила себя в том, что пряталась на кровати. Особенно стыдно ей было в моменты, когда шкодила она, а наказывали брата. Он так же стойко переносил побои, ничем не выдавая ее. Но мама, когда все стихало, добивалась от сына правды и выдавала дочери порцию хороших и крепких шлепков ремнем. Пока отец не видит. Аяз всегда защищал сестренку. Только что побитый, он вцеплялся в материнские руки, крепко сжимающие орудие наказания, и кричал: «Мама, не бей ее!» Так что, нет-нет, а девочке тоже перепадало.

За те украденные морковки им так и не попало. Просто потому что родители не обнаружили спрятанные за баней овощи. Но пропажу заметили школьники, которые пришли на следующее утро полоть огородные грядки, отрабатывая летнюю практику. Сколько шума было по деревне! Учителя сокрушались: «Как так?! Взяли и обокрали огород! Что же это такое творится?!» И никак не могли взять в толк, кому понадобилась морковка, растущая в каждом, абсолютно в каждом дворе. И видно было, что не зверек какой-нибудь постарался, а человек. Причем, сделал это так неаккуратно и демонстративно плохо, что сельские пришли к единственному выводу – орудовали какие-то алкаши из соседней деревни. Больше попросту некому. И только Элиза с Аязом, будучи свидетелями каждой сплетни и новости, тихо улыбались и даже гордились тем, что на долгие дни стали предметом всеобщего обсуждения. Но больше так не поступали. Вдруг попадутся. Папа же им потом ноги-то поотрывает. Это было его любимое выражение, которое дочь в свои пять-шесть воспринимала буквально и не хотела жить с выдернутыми ногами, представляя насколько это сложно и некрасиво.

– Прерву твои «прекрасные» воспоминания, наверно, не совсем хорошим вопросом, – сказала я, желая уточнить один волнующий меня момент.

– Хорошо, давай, – ответила она. – Для этого мы с тобой и встретились.

– Человека, который подверг тебя сексуализированному насилию, жил в той же деревне, что и ваша семья?

– Да, – вздохнула психолог. – Это был одноклассник моего брата, его хороший друг.

– Значит, он был лишь на пять лет тебя старше?! – удивилась я.

– На шесть, – исправила она. – Его отдали в школу на год позже сверстников.

– Говоря о насилии такого рода, я всегда представляла себе взрослых мужчин или парней, но никак не ребенка, – призналась я, продолжая пребывать в легком шоке.

– В том-то и дело, – начала объяснять рассказчица. – Многие родители считают, что детская среда безопасна. Но она давно перестала быть таковой. Подвергнуться сексуализированному насилию можно даже среди сверстников. Среди таких же детей, как и ты. Или чуть постарше. Тут нужно быть начеку.

– И как часто этот мальчик бывал у вас?

– Очень часто. Мы жили на одной улице.

Аяз научил Элизу не только кататься на велосипеде, но и ездить верхом. Он сам следил за лошадьми, которых у семьи было две. В свои десять-одиннадцать лет кормил их, поил, приводил в порядок и даже запрягал. Такая забота была ему только в удовольствие. В конюшне мальчик с лихвой растрачивал свою лишнюю энергию, пропадая там целый день. И не упускал момента научить сестренку держаться в седле.

– Отпусти уже ее шею и гриву тоже, не бойся! – кричал он Элизе, которая от страха вцепилась в животное и не могла правильно сесть.

– Мне страшно! – кричала девочка. – Спусти меня! Я не хочу кататься на ней!

– Нет! Давай учись! – не сдавался Аяз. – Сначала во дворе поездим, а потом на улицу выйдем.

– Да не научится она! – вдруг раздался голос вечно завидующего и несносного одноклассника брата. – Не учи ее! Это бесполезно!

– Ты так не говори! – выкрикнул из окна отец Элизы. – Моя девочка всему может научиться, потому что она моя!

– Ну-ну, – неслышно для мужчины пробурчал незваный гость.

– А ты чего пришел? – спросил у друга Аяз.

– За тобой, – ответил тот, приближаясь. – Пошли на рыбалку.

– Какая рыбалка может быть после обеда? – вновь вмешался глава семьи. – На ловлю нужно ходить рано утром!

– А чего он у тебя вечно лезет везде? – шепотом спросил мальчик у друга.

– Ну так вот, – пожал плечами Аяз.

– Чего там шепчетесь, а?! – нахмурился мужчина. – Иди-ка ты домой, к матери! Я их гулять сегодня не отпущу! Огород полоть надо!

– Уф, вот так всегда, – пробурчал гость и медленно удалился со двора.

– Ну разве это друг?! – снова выкрикнул отец, когда тот удалился.

– Кто? – не понял его Аяз.

– Ну вот этот, ненормальный! – кивнул в сторону улицы мужчина.

– Нормальный он, – не согласился с ним пасынок.

– Мне-то уж не говори! Рассказали уже, какой он нормальный! Зажал девочку в школе, в угол и насильно поцеловал! И это в пятом классе! – поднял указательный палец отчим. – Ну где такое видано!

– Он же пошутил! – улыбнулся Аяз, продолжая водить лошадь по двору.

– Так пошутил, что одноклассница весь день плакала! Я разговаривал с ее отцом! – не унимался отчим.

– А куда поцеловал? – вдруг спросила девочка, до сих пор вцепившаяся в шею животного.

– Так! А тебе какая разница?! – разозлился отец. – Все! Заканчивайте тренировку! Бегом домой, обедать и в огород!

– Хорошо, – уныло протянул Аяз, так и не добившись того, чтобы сестренка правильно села.

– Смотри у меня! Пусть он к Элизе даже не подходит! Ноги поотрываю я ему! – пригрозил отчим пасынку.

– Хорошо, папа – ответил мальчик, загоняя лошадь в конюшню.

Аяз сразу же как только смог, передал однокласснику отцовские слова. На что тот разозлился и заявил, что все равно будет ходить к ним, когда мужчина будет на работе. Мальчик всячески пытался разубедить друга – не хотелось получить от отчима. Но одноклассник стоял на своем, и продолжал захаживать к Аязу. Только перед этим проверял, дома ли хозяин. В один из дней, когда мужчина был на работе, а Аяз учил Элизу чинить велосипед – цепь часто спадала с него – во дворе вдруг возник тот самый одноклассник. Бесцеремонно приблизившись, он молча наблюдал за тем, что происходит. Не вмешивался, не присоединялся. Аяз, вспомнив, что нужный ключ остался у него дома, решил сбегать за ним, оставив сестренку с другом. Только мальчик вбежал на крыльцо и скрылся за дверью, как незваный гость предложил маленькой девочке поиграть:

– А давай убежим и спрячемся, чтобы он вышел и потерял нас!

– Куда? – спросила наивная Элиза, любившая прятки.

– А вон туда, – показал мальчик на небольшую сцену, которую деревенские соорудили для предстоящего празднования сабантуя и поместили ее на поле, за речкой.

– Далеко же, – протянула девочка.

– Вот и хорошо! Он нас там точно не найдет! – глаза заговорщика горели.

– Ну хорошо, – согласилась Элиза и оба тут же рванули со двора, тихо закрыв за собой ворота.

Они быстро перебежали дорогу, прошмыгнули через маленький мостик и ринулись по полю к той самой сцене. Ее было видно из окна, но в высокой траве две детские фигуры быстро затерялись. Аяз, выйдя из дома и не обнаружив сестренку с другом, начал звать их. Кричал, кричал, а потом бросил ключ на землю и помчался искать. Подумать о том, что те побежали к сцене, было сложно – далеко все-таки. Разволновавшись, он первым делом рванул во двор одноклассника, а потом на школьную площадку с единственной в деревне качелью. Не найдя сестренку и там, Аяз не на шутку испугался. Если отчиму станет известно, что он потерял сестренку, побоев не избежать. И за Элизу было страшно. «Ну где же ты?» – слезно шептал он, перебегая от двора к двору. Губы его дрожали, руки тряслись, а ноги стали будто ватными.

– Он заманил меня простой игрой, – пояснила рассказчица, вспоминая самый трагичный момент из детства.

– И как хватило ума так хитро поступить?! Не пойму! – удивилась я.

– А что тут понимать? – пожала плечами она. – Ему было важно остаться со мной наедине, подальше от Аяза, прочь от посторонних глаз. Для него случившееся было лишь шалостью и экспериментом, а для меня стало настоящим потрясением, полностью изменившим мою жизнь и навсегда разделившим ее на «до» и «после».

___________________________________________________________________________

По данным доклада Детского фонда ООН (ЮНИСЕФ), опубликованного в 2024 году, более 370 миллионов девочек в мире (одна из восьми) подвергались сексуализированному насилию в возрасте до 18 лет. Если учитывать «бесконтактные» формы насилия, такие как харассмент в интернете или вербальные оскорбления, то число пострадавших девочек и женщин возрастает до 650 миллионов во всем мире.

Некоторые регионы с наибольшим числом жертв:

1. Страны Африки к югу от Сахары – 79 миллионов пострадавших девочек (22%).

2. Страны Юго-Восточной Азии – 75 миллионов девочек (8%).

3. Центральная и Южная Азия – 73 миллиона (9%).

4. Европа и Северная Америка – 68 миллионов (14%).

5. Латинская Америка и Карибский бассейн – 45 миллионов (18%).

6. Северная Африка и Западная Азия – 29 миллионов (15%).

7. Океания – 6 миллионов (34%).

Чаще всего сексуализированное насилие над детьми, по данным ЮНИСЕФ, происходит в возрасте от 14 до 17 лет. (gazetametro.runews.un.org).

Глава 2.

Школьные годы «чудесные»

«Каждый из нас в зависимости от обстоятельств, может быть дикарем или святым. Хороший человек отличается от плохого выбором». (Уильям Джеймс)

– Даже не представляю, как после этого можно пойти в первый класс и сконцентрироваться на учебе, – призналась я.

– В том-то и дело, что никак, – ответила психолог. – Мой мозг всеми силами старался навсегда стереть из памяти это летнее происшествие, поэтому никакие новые знания не задерживались в моей голове. Я сидела на уроках и абсолютно ничего не понимала. Ни слова, ни полслова. Меня как-будто подменили. Девочка, которая в пять лет могла читать и считать, вмиг стала самой отстающей в классе, безучастной и отстраненной. Со мной никто не дружил, меня не звали играть. Я стала как белая ворона.