Войти
  • Зарегистрироваться
  • Запросить новый пароль
Дебютная постановка. Том 1 Дебютная постановка. Том 1
Мертвый кролик, живой кролик Мертвый кролик, живой кролик
К себе нежно. Книга о том, как ценить и беречь себя К себе нежно. Книга о том, как ценить и беречь себя
Родная кровь Родная кровь
Форсайт Форсайт
Яма Яма
Армада Вторжения Армада Вторжения
Атомные привычки. Как приобрести хорошие привычки и избавиться от плохих Атомные привычки. Как приобрести хорошие привычки и избавиться от плохих
Дебютная постановка. Том 2 Дебютная постановка. Том 2
Совершенные Совершенные
Перестаньте угождать людям. Будьте ассертивным, перестаньте заботиться о том, что думают о вас другие, и избавьтесь от чувства вины Перестаньте угождать людям. Будьте ассертивным, перестаньте заботиться о том, что думают о вас другие, и избавьтесь от чувства вины
Травница, или Как выжить среди магов. Том 2 Травница, или Как выжить среди магов. Том 2
Категории
  • Спорт, Здоровье, Красота
  • Серьезное чтение
  • Публицистика и периодические издания
  • Знания и навыки
  • Книги по психологии
  • Зарубежная литература
  • Дом, Дача
  • Родителям
  • Психология, Мотивация
  • Хобби, Досуг
  • Бизнес-книги
  • Словари, Справочники
  • Легкое чтение
  • Религия и духовная литература
  • Детские книги
  • Учебная и научная литература
  • Подкасты
  • Периодические издания
  • Школьные учебники
  • Комиксы и манга
  • baza-knig
  • Боевая фантастика
  • Александр Костин
  • Пепел ложится первым. Нулевая вспышка
  • Читать онлайн бесплатно

Читать онлайн Пепел ложится первым. Нулевая вспышка

  • Автор: Александр Костин
  • Жанр: Боевая фантастика, Боевики, Триллеры
Размер шрифта:   15
Скачать книгу Пепел ложится первым. Нулевая вспышка

Глава 1 Вспышки на горизонте

Ночной воздух над промышленной окраиной был жирным, пах ровом тёплого железа. Иван Сорокин, дежурный инженер цеха термической обработки, курил возле открытых ворот склада: две затяжки ― ровно столько, чтобы убедить себя, что смена закончится без сюрпризов. Город спал, и только бледные огни АЗС дрожали на шоссе.

Он бросил взгляд на экран телефона: 02:13, сети всё ещё нет. Месяц как операторы «крутили профилактику», и в Академе, где жила его семья, покрытие часто падало. Иван собирался дописать Нине: «Забегу утром ― подарю новых перчаток Артёму» ― но мессенджер застыл со знаком бесконечной отправки.

Из глубины цеха донёсся треск сварочного контакта: Николай Горин, ночной охранник, запускал чайник прямо в будке. Иван хотел пошутить о том, что крепость завода держится на кипятке, когда небо вспухло странным, чужеродным светом.

Сначала показалось, будто далеко за чертой города вспыхнул рекламный прожектор. Потом свет расцвёл, набрался огневого тяжёлого цвета персика, и сам воздух будто дрожал в такт невидимой палке дирижёра. Иван моргнул ― под веком вспыхнули пурпурные зайчики.

С третьим вдохом на территорию завода налетел горячий порыв; нагретая пыль закружилась, как стая мошкары. «Сварщик наверху?» ― мысленно спросил себя Иван и тут же услышал звон: стеклопакеты вдоль административного крыла разлетелись со звоном фужеров, в котором не было ни одного человеческого голоса, только металл и стекло.

Горин высунулся из будки:

– Видел? Лампу кто-то спалил?

Но лампа не могла так ослеплять.

Следом пришёл звук ― низкий, как если бы вагон цистерны медленно скреб по рельсам. Вибрация прошла через плиты пола, подняла в груди ледяную пустоту. Иван машинально пригнулся, накрывая голову предплечьями.

Через секунду вдалеке раздался второй раскат, как эхом, и город на горизонте будто подсветили снизу прожекторами. Он успел различить очертания башен торгового центра ― а потом огненная почка на юге затянулась облаком дымного серого, как если бы кто-то плюхнул чернила в воду.

В областной больнице, в пятнадцати километрах к северо-западу, Анна Руднева распределяла одеяла между пациентами приёмного покоя. Дежурство шло тяжело: две операции подряд, один ребёнок с аппендицитом, один мужчина после драки в подвале общежития. Тревога за окном нарастала: «несанкционированные салюты», «учения», «просто вспышка на линии электропередач» ― каждый новый слух рождал ещё больше паники.

Когда первая волна дошла до больницы, оконные рамы взвизнули, стёкла затрещали, но не вылетели. Свет моргнул, переключаясь на дизель-резерв, и в гулкой тишине Анна услышала, как кто-то в коридоре произнёс:

– Это ядерка?..

Слово прокатилось, как спущенный каток, заставляя сердца замирать.

На заводе Горин судорожно защёлкнул рацию ― пустой треск.

– Глушат частоты, ― сказал он сипло. ― Если это… надо вниз, к фильтрам.

Со слова «фильтры» начинался каждый инструктаж по ГО, но большинство сотрудников считали его пустой формальностью. Иван знал, где на схемах отмечены бомбоубежища, видел заплесневелые фильтрующие ящики, но никогда бы не ставил на них жизнь.

Впрочем, выбора не было.

На площадке у грузового подъёмника они столкнулись с Алексеем Сергеевым по прозвищу «Полярник»: тот возвращался с обхода, лицо в пепельных хлопьях. Хлопья медленно опадали на бетон, будто очень ранний снег ― только пах он не морозом, а плавленым пластиком.

– Север горит, ― прошептал Полярник. ― И юг тоже. Чёрное облако давит к земле, как зонтик.

Иван поймал себя на странной мысли: какой зонтик, если идёт жара? Но в следующее мгновение воздух прохладил щеки, словно кто-то убрал обогреватель.

– Быстро в шахту! ― приказал он. ― Горин, иди к пульту подъёмника, снимем блокировку вручную.

Трое мужчин цепной тягой потянули за тяжёлый рычаг противовеса, и платформа стала опускаться в темноту. В середине пути свет вырубило ― сломалась аварийная линия. Пусть плечи сводило от напряжения, но в полной тьме никто не проронил ни слова: каждый думал о своём. Иван представил Нину и восьмилетнего Артёма под потолком панельной квартиры, где окна ― пластиковые, тонкие. Если они лопнут, дом наполнят осколки, пламя или радиационная пыль?

Думать дальше было нельзя: платформа ударилась о нижний упор. Из мрака пахнуло старой смазкой и сырой изоляцией.

Коридор подвала был узок: ребристые стены, мокрые пятна и проводка в керамических изоляторах. Горин нащупал рубильник, металл скрипнул, и по потолку побежал тёплый жёлтый свет дежурной лампы малой мощности. В его тусклом круге лица казались вырезанными из свинца.

– Фильтровальная ― через две двери, ― подсказал Иван. В голосе просела привычная инженерная уверенность: он первый раз за годы почувствовал себя маленьким.

В помещении фильтров царил затхлый запах. Два пылевых блока РУФ стояли без кожухов, выпускное отверстие закрывал задвинутый клапан. Всё оборудование изготовили ещё в поздние восьмидесятые, когда гражданская оборона была делом чести.

– Есть ли шанс, что штука запустится? ― Полярник провёл пальцем по рифлёной поверхности блока; на коже остался густой чёрный мазут.

Иван проверил масло в картере компрессора, ткнул палец во впадину манометра.

– Если он не клинанёт на первом обороте, сможем прогнать воздух хотя бы пару часов. Нужен ток.

Они вышли в соседний зал: там, почти во тьме, стоял поддоном древний дизель-генератор «Союз-7». Шильдик облез, топливо в бачке неизвестно когда улетучилось, но механизм был цел. Сергеев приоткрыл кран подачи ― резьба шевельнулась.

– В баке сухо. Надо слить солярку из резервуара погрузчика, я видел канистру наверху, ― предложил Горин.

Иван кивнул:

– Берём всё, что горит. Машинное, отработку, пока не встанем. Бери пару человек ― и бегом.

Они собирались разделиться, когда потолок снова задрожал: где-то над ними тяжело прогрохотали балки, и почти сразу посыпалась белёсая пыль. Троица вскинула головы: гул катился слоями, будто кто-то огромный медленно опускал крышку саркофага.

– Ещё один взрыв? ― выдохнул Полярник.

– Или обрушилась крыша. Неважно. Мы под землёй, ― резюмировал Иван, стараясь не дрожать. ― Значит, работаем.

Он выругался, когда вспомнил, что на складе почти нет провизии ― пара сыровялов, коробка корпоративных сухариков, бутылка воды на два литра. В учебнике по выживанию, который ему подсунул когда-то однокурсник-реконструктор, был пункт: «В первые сутки думай о безопасности и питье, голод придёт позже». В этот момент Иван вдруг поверил букве текста: желудок стянуло кислотой, но мысль о еде показалась почти оскорбительной.

В админкорпусе над ними электрические кабели плавились, как сыр. Анна Руднева, которая получила указание эвакуировать отделение на нижние этажи, столкнулась в коридоре с пациенткой на каталке ‒ той только что удалили аппендикс. Девушка хваталась за живот с кривой улыбкой, будто извинялась за лишнее беспокойство.

Когда вспыхнула вторая вспышка, Анна закрыла каталку своим телом: звёзды выстрелили за стеклом, рама выгнулась, посыпались крошки герметика. Ужас прошёл электрическим током, но никто не закричал. В ярости мгновения, когда всё рушится, тишина громче любого вопля.

Я должна добраться до хранилища антибиотиков, – мелькнуло у Анны. Ей казалось, что от скорости её рук будет зависеть, умрёт ли этот мир от простой инфекции.

Спустившись на уровень фильтров, Иван разделил свободное пространство полосами малярной ленты. В центре отсек для сна, вдоль стен – зона инструмента, рядом ‒ место для «медпункта».

Горин вернулся, таща за собой крохотную бочку с горючим, а на плече у него болталась кувалда. Ударив каблуком, он показал на дыру, куда просыпался пепел:

– Если хотим жить, надо заварить вентиляцию, пока не включим фильтр.

– Шутка в том, что сварка отнимает кислород, ― хрипло заметил Полярник.

Но Иван уже крутил рукоятку дизеля. После трёх пустых оборотов двигатель взревел, выпустил струю сизого дыма и лёг на ровное постукивание. Шум был музыкой будущего спасения.

Фильтр заработал: струя ледяного воздуха прокатилась по подвалу, пахло каменной пылью. Пыль смешалась с пеплом и осела на комбинезонах тонкой вуалью.

– Первое чудо этой ночи, ― сказал Горин и приглушил генератор до экономичного режима.

Иван вытер лицо от грязи, вспомнил, что нужно отдать приказ охране собрать всех, кто ещё жив, и спустить к фильтрам. Он прикинул, сколько людей выдержит помещение, если гермозатворы со стороны шахты закроются. «Десять? Двенадцать? Не больше. Большим группам нужен второй модуль».

Мысли прервал глухой удар в металлическую дверь со стороны главного туннеля. Один раз, второй, третий ― как будто кто-то мерил стенку кувалдой. Мужчины переглянулись.

– Это ветер? ― пробормотал Горин.

Звук повторился, теперь ближе, а потом на двери проступил тёмный круг ― маслянистое пятно, расползающееся, будто металл нагрелся изнутри.

Иван ощутил, как мышцы свело от холода и страха одновременно. Он поднял взгляд на Полярника:

– Слышал про пневматические молоты?

– Если за дверью люди, им очень нужно внутрь.

Гул стих так же внезапно, как начался. В коридоре поменялся запах: свежий порыв снёс гарь, принёс сладковатый дух старой смазки. Два удара ещё, потом тишина.

Иван сделал шаг к окну наблюдательной щели, но едва он приложил глаз, щель мгновенно затянулась темнотой. Он не увидел ничего ― просто пустое, как растянутая диафрагма.

Мы не одни. И времени мало.

Он обнаружил, что трясётся, но руки сжали рукоять разводного ключа крепче.

– Горин, двойной заслон, ― прошептал инженер. ― Полярник, проверь запас воды и найди, чем перекрыть второй выход.

– Значит, переждём?

Иван ощутил вдруг странную улыбку на губах ― из той породы, что прорывается у людей, когда они поймали свою первую настоящую рыбу, или когда вдалеке гремит гроза.

– Нет, ― ответил он. ― Сначала переживём ночь. А утром пойдём за топливом и связью. Здесь нам не выжить.

За толстыми стенами завода пепельный снег кружился всё гуще. Небо заросло плотной серой кожей; шёпотом в эфире проскочили обрывки чужих переговоров, но приёмник ловил только шипение. Вода в бочке медленно брала тонкий ледяной краешек: мир успевал остыть за каких-то полчаса.

Иван с трудом вспомнил, как в детстве любил снег: запах свежей коры после утренней пороши, хруст под сапогами. Теперь снег пах смертью, а хруст металлом. Вперёд уводила лишь одна мысль: где-то там, в темноте, нужно найти столько тепла и воздуха, чтобы пережить хотя бы один-два дня. Дальше ― станет видно.

Он положил ладонь на дрожащий корпус дизеля. Мотор вздрагивал, словно живое сердце, и каждый вздох машины дразнил его: одна искра – и я умру.

Дверь снова содрогнулась от удара.

Глава 2 Три минуты тишины

Сирена захлёбывается и оглохший город замирает в нелепой, сердитой тишине. Редкие фары ползут по проспекту, отражаясь в лужах расплавленного стекла: каждое движение кажется преступно громким.

У остановки уже собрался клокочущий вихрь людей: женщины с рыночными сумками, вахтовики в оранжевых куртках, школьник-выпускник в белой рубашке с кровавым пятном на манжете. Все ждут электротранспорта, который больше не придёт. Каждый мечется, тащит кого-то за рукав, спорит, как будто от громкости голоса зависит расписание трамваев и падение радиационного фона.Иван Сорокин мчится к трамвайной развязке рывками ― то спотыкаясь о выбитую брусчатку, то пахнув через плечо на огромный, порыжевший, как закат, купол пепла. В кармане трещит рация ремонтного цеха, но в динамике лишь сухой песок помех; никто сверху не отвечает.

Гнев нужен, чтобы не умереть от страха, и люди цепляются за него, словно за поручень.Иван, перехватив запотевший мобильник, пробует дозвониться домой. Экран показывает полный сигнал, но вызов мгновенно «зависает». Оператор молчит, как мёртвая линия на кардиограмме. У чужих смартфонов то же самое. Наконец толпа вскипает руганью: – Врут! – орёт кто-то. – Специально сеть посадили, чтобы мы ничего не знали!

Иван понимает: если простоит тут ещё минуту, станет частью этой истерики. Он разворачивается и бежит вдоль трамвайных путей, и пока бежит, в воздухе начинают кружиться пепельные хлопья. Они садятся на ресницы, на воротник куртки, на цепь велосипеда, брошенного у киоска. С первого взгляда – будто ранний снег. Чуть приглядеться – хлопья черны внутри, как уголь.

В коридоре слышна сумма звуков – рёв генератора, стук каталок, шёпот о «конце света», кашель, чей-то смех на грани истерики. Над дверью мерцает красный индикатор: резервное питание.Анна Руднева в приёмном покое больницы заворачивает последнее одеяло вокруг трясущейся девочки с ожогами – та не плачет, то ли шок, то ли стыд. С потолка осыпается побелка: каждый толчок похож на далёкий вздох исполина.

– Доктор, все мы тут выбираем, кто умрёт позже.Главврач приказал спустить тяжёлых пациентов в подвальное бомбоубежище. Лифт встал. Приоритет – дети и операционные, но лифта больше нет. Значит, лестницы. Руки Анны дрожат от усталости, когда она с ординатором Костровой бережно таскает носилки вниз. На пролёте им преграждает путь мужчина с нашивкой спасотряда; пот струится по вискам, передник грязен. – Вниз только раненые категории «красный» и «жёлтый», – чеканит он. – Твои эти… зелёные. Дышат сами – ждут очереди. Анна пытается объяснить: спустя час «зелёные» станут «красными»; в отделении уже не работает стерилизация, нет кислорода. Мужчина стискивает поручень, пальцы белеют:

Взгляд девочки на руках бросает вызов обоим взрослым. Анна обходит спасателя плечом, спускается дальше. Ни одна инструкция не готовила её выбирать чужих вместо чужих. Но если девочку оставить, кожа под бинтом отвалится вместе с надеждой.

В подвале полумрак и сладковатый запах дизеля. Над штабелем матрасов мерцает керосиновая лампа; вокруг – десятки лежачих, которых раз-два-три подняли студенты-санитары с этажа хирургии. Анна берёт метку «Красный-3» – очередной приговор, и крепит на перевязочный скотч больной старушке. Она знает: шансов у бабушки меньше, чем бинтов в каморке.

– Сказали в депо – колонна эвакуирует детей в микрорайон «Снегири»! – наконец выкрикивает шофёр. – Если топливо достанет.Тем временем Иван добирается до перекрёстка, откуда, если свернуть правее, дорога ведёт к Академгородку; левее – домой, к семье, но по левому флангу уже ползёт сизый вал дыма, как если бы сам город взяли в клещи. По краю тротуара стоит зелёный «ЛиАЗ», двери распахнуты, но водитель – худой парень в бейсболке – только беззвучно шевелит губами, когда Иван кричит про юго-запад.

Водитель хлопает створкой и на короткое мгновение мир снова обретает порядок: дорога, окна, поручни. Чудо короткой передышки.В салоне плач, запах бензина и детские рюкзаки, набитые мягкими игрушками поверх учебников. У заднего входа пытается втащить инвалидную коляску пожилой мужчина в мятом пиджаке. Иван выходит помочь: присаживается, подсекает колесо ногами, подтягивает, сталкиваясь подбородком в подлокотник. Женщина в халате шепчет благодарность.

Но стоит автобусу тронуться, в небе – на том же юго-востоке, где исчез до костей знакомый городской силуэт, – вспыхивает новая зарница. Розово-белое ядро плавно поднимается, будто раскалённый гвоздь в мясо небосклона. Автобус сворачивает за двор пятиэтажки – и полуденный свет гаснет, словно кто-то выдернул шнур.

Электросеть умирает в одно мгновение. Рядом с остановкой мернут светофоры, реклама, фонари. В салоне становится темней, лишь пепел за стеклом густеет. Водитель глушит двигатель – горючего не жалеют, пока не разобрались, куда ехать дальше.

Иван после секундного оцепенения протискивается к передней двери, выпрыгивает наружу; во рту металлический привкус. Он спешит к будке телефона-автомата, почти уверенный, что аппарат мёртв. А тот, как назло, тихо пищит. У Ивана хватает монет лишь на короткий вызов. Он набирает домашний номер. Сигнал идёт – длинные гудки, холодные, пустые. На четвёртом гудке связь обрубается; дисплей вываливает ошибку «нет сети».

Хлопья пепла танцуют медленнее, становятсякрупнее. Один плавно садится на ладонь: свежий, шершавый, похож на вырезанный из серого фольгированного полиэтилена лепесток. Иван стряхивает его – пальцы колет тепло, будто ошпарился. Радиоактивная пыль, вспоминает он из лекций спасслужбы. Раньше казалось: «где-то там», в лабораториях. Теперь на коже.

В подвале больницы Анна налаживает гнездо медпункта: складывает бинты, запасные катетеры, последний литр спирта. Кричат по коридору – оглушительный, срывающий горло крик: кого-то придавило рухнувшим подвесным потолком. Анна бежит и скользит по влажному кафелю, и по пути замечает сердечник люстры на полу, как позолоченный позвоночник умершей лошади.

– Поддерживайте голову, – приказывает, пока ищет пальцами зажим. И удивляется: голос у неё спокойный, как у женщины, меряющей ткань на рынке. Внутри же сердце пересохло, бьётся, будто сморщившийся желудь.Она успевает в операционную, когда санитары пытаются поднять обвалившуюся фанерную панель. Под ней застрял подросток, который только что ждал рентгена: кровь медленно пропитывает зелёную пижаму. Анна зажимает рану ладонью, чувствует пульс – тонкий, обиженный.

Анна пишет химическим карандашом на груди мальчишки его группу крови – рукавы халата уже липнут от свернувшейся крови другого пациента. Пишет и думает, что даже если они спустятся ещё на два этажа, воздух с улицы всё равно протиснется через щели. Значит, нужно успеть заволочить фильтровальные короба из соседского склада Госрезерва, пока не кончился бензин в реанимобиле.Шёпот возле двери: – Доктор, радиация пошла по улице… Они говорят – над военным аэродромом гриб.

Иван возвращается к автобусу. Детей выгружают: маршрут изменён. Говорят, что мост через Обь перекрыт военными, а по левому берегу толпа беженцев – десятки тысяч, все пытаются прорваться на северо-восток, где нет ударов. Люди спорят, куда ехать, что делать, и в этот момент автонавигатор одного из водителей умирает с коротким звоном. На экране вспыхивает: «сбой спутника».

Иван вспоминает заваленные фильтры под складом – их можно реанимировать, если будет толк от генератора и хотя бы кусок чистого угля. Он видит святящуюся иллюзию выбора: шаг назад – попытаться пробраться к квартире, к Нине и сыну; шаг вперёд – удержать неопределённый десяток людей живыми до вечера. Выбор – как закрытая дверь, которая всё тяжелее с каждой мыслью.

– Сынок, спасибо… Даже если больше некому.Он делает половину шага в сторону дома – и тут старуха в коляске вдруг падает: спинка выскочила из фиксатора. Владимир, тот самый мужчина в пиджаке, судорожно подбирает её ноги, но сам теряет равновесие. Иван бросается на помощь. Всё тело протестует: «Дом!». Но руки автоматически подхватывают коляску. Когда старуха вновь сидит, она шепчет непростительно нежно:

С неба продолжает сыпаться пепел. Хлопья залипают в волосах, пищат под зубами, когда кто-то случайно ловит их ртом. Каждый вдох – будто вдох после горящей свалки с пластиком. Люди заворачивают платки на лица, дети прижимают маски для игры в лазертаг – любые фильтры, лишь бы дышать.

Над проспектом проходит внезапная волна радиомолчания: станции, которые минуту назад проносили фальшивое «внимание-внимание», разом падают. В динамиках – глубокий гул, похожий на отдалённый океан. Тишина настолько плотная, что в ней слышно, как с крыши ремонтного контейнера стекает расплавленный поликарбонат.

Три минуты абсолютной тишины. Ни сирен, ни сигналов, ни даже выстрелов на окраине. Город будто умер, задержав дыхание.

Потом где-то далеко самопально хлопает взрыв – может, бак с газом, может, импровизированная бомба. Звук рикошетит по проезжей части и тут же утопает в пепельном занавесе, как птица, столкнувшаяся с витриной.

Иван поднимает голову и впервые видит, как навстречу пеплу падает мелкий, ледяной дождь. Он шипит, когда капли соприкасаются с горячими частицами пыли, и мгновенно превращается в серый шлам. Мир у его ног – серая грязь, мир над головой – чёрная смола. Впереди – человек в светоотражающем жилете машет жестом «сюда», собирая желающих отправиться к промзоне, где якобы ещё крутятся генераторы.

Иван понимает: это шанс вновь пробиться к складу, к фильтрам, к пищащему дизелю. Шанс, под которым рухнет всё, если он не увидит жену. Но пепел с небом не даст ему пройти через блокпост, и мост уже закрыли.

Иван не отвечает. Он просто шагает, и каждый шаг отдаётся знакомым юмом: работаем.Он делает вдох через край куртки, чтобы не давиться запахом жжёной меди, и идёт за жилетом. Сзади кто-то окликает: – Инженер! Вы там электрику знаете? Поможете?

В подвале ленточный датчик Гейгера вдруг взвивается на две шкалы. Анна ловит этот писк раньше дежурного радиолога: она знает, что это значит лишь одно – наружу вышла ещё одна доза, а фильтры в приёмке давно не обновлялись.

Она вытирает лоб тыльной стороной ладони и думает обо всём сразу: где добыть активированный уголь, как запасти хоть канистру чистой воды, как сказать детям в тесном закутке, что впереди ночь. Внезапно разум выкидывает картинку: снеговик у подъезда, который лепил её брат, – пушистый, сырой. Анна прикусывает губу: того снега уже не будет. Теперь будет только этот, чёрный и горячий.

– Начнём с детей и тяжёлых. Но только быстро. Пока воздух ещё не умер.Рядом студент-медик шёпотом просит у неё распоряжение – кого первым на носилках к лабиринту технических тоннелей. Анна замечает, как по белому воротнику студента ползёт серое пятно пепла. Она стряхивает его жестом раздражённой старшей сестры и шепчет:

Над городом снова гремит сирена, но чужая: звук иной тональности, будто сигналит афонично распаянный горн. Иван, пробираясь по двору, слышит, как людям кажется – это спасение. На самом деле это всего лишь автоматический сигнал резервной энергосистемы одного из академических институтов: «нагрузка превышена». Город искажает его до готического стона.

Иван выбирает дорогу вдоль железной сетки стадиона. Позади детские голоса зовут автобус, который уже уехал. Перед ним клапан мира – проходная завода, которую он покинул час назад. Там, в подвале, можно задержаться. Он ускоряется, под ногами слизкая смесь пепла и воды шлёпает, как грязный бетон.

Он ещё не знает, что внутри склад уже наполняет сырость, что дизель задыхается без масла, что Анна готовится выводить детей через забитый лифт в тот же подвал. Но чувствует, что именно туда оказываются втянуты все маршруты, как трещины к эпицентру.

На рубеже двора он ловит ладонью очередной пепельный хлопок и чувствует лёгкий химический жар. Чужой снег тает быстрее собственного пота. Он стягивает рукава на запястьях, вдавливает подбородок в воротник ― и шагает в распахнутые двери проходной, будто на глубину шахты.

Вскоре этой ночью дорога выведет Ивана и Анну под один и тот же бетонный свод бункера. Но пока ― три минуты тишины уже закончились, и город снова начинает орать.

Глава 3 Лифт между мирами

Иногда страшнее темноты бывает только шёпот чужого дыхания, оказавшийся слишком близко.

Коридор к грузовому лифту походил на иссохшую вену; когда-то по ней гоняли ящики с резиной и медью, а теперь она решала, кому достанется последняя капля воздуха. Иван Сорокин шёл первым. Лучик аккумуляторного фонаря дрожал у него в ладони, будто та же ладонь держала пульс всей группы. За спиной шагала Анна Руднева с тяжёлой армейской сумкой, а следом маячила рослая фигура Сергея Сергеева – у полярников принято держать голову опущенной при встречном ветре, и теперь можно было подумать, что он заранее кланяется любой опасности.

Где-то дальше позванивала лопатой-ломиком кованая решимость охранника Горина; электромеханик Гайдуков в полумраке казался металлическим обрезком, которого забыли прикрутить к станку. Рядом с ним, чуть в стороне, бухгалтер Марина прижимала к груди спеленатый свёрток; младенец сопел так тихо, что можно было подумать – это шуршит ткань, а не детская грудь. Учитель труда Владимир вёл перед собой инвалидную коляску с матерью, чьи волосы уже налипли серыми хлопьями. Последними тащились практиканты Лера и Макс; каждый шаг отдавался в их канистрах, будто в пустых литаврах.

Ивана пугала не дрожь потолка и даже не шорох пепла, а собственная мысль: что он, инженер, знает об эвакуации лишь из инструкции, написанной людьми, которые никогда не видели, как падает небо. Он ловил себя на том, что считает: семь этажей вниз, двадцать восемь метров шахты, метр хода за полминуты, пятнадцать минут разгрузки. Эти числа могли бы успокаивать, если бы над крышей не мог в любую секунду расцвести новая зарница.

Двери лифта поддались только после того, как обиженный миром Гайдуков бросил туда плечо. Внутри пахло машинным маслом и прелой древесной крошкой – смесь, способная вскрыть память любого слесаря.

– По двое к стенкам, – хрипло распорядился Иван, чувствуя, как у них на глазах отрастает некий порядок. Марина опустилась на перевёрнутый контейнер будто на престол немой тревоги. Анна прикрыла женщину одеялом, и тот мимолётный взгляд «спасибо» ударил инженера сильнее, чем недавний взрыв: значит, ошибиться он не имеет права.

Канистры глухо стукнули об настил, коляска въехала последней. Горин защёлкнул стопор. Лифт вздрогнул – тот самый вибрационный вздох, когда машина будто спрашивает: «Точно садимся?»

Лампочка моргнула, моргнула ещё и умерла.

– Питание кончилось, – сообщил Гайдуков небесам и названию должности.

Где-то сверху снова загрохотало, наискось, как будто кто-то гигантский согнул лист стаи́льного железа. Налобная лампа Анны выдала узкую полоску света – хватало ровно, чтобы напугать лиц.

Кабина рванулась, застыла.

– Трос цел, – прошипел Сергеев. В его голосе впервые запела чужая, не ледяная, а живая дрожь. – Сработал ловитель.

– То есть шахта умерла, – отозвался Иван. – Пока не отпустим стопор, мы трупы на витрине.

Тишина была не пустой, а густой. Чужие дыхания сочились этим мёдом ужаса, и каждый из присутствующих вдруг выяснил, что его собственные лёгкие громче чужих. Младенец хлюпнул, сдавленно заплакал. Макс лихорадочно шарил по карманам, будто проверял, не забыл ли там сердце.

– Панике здесь тесно, – глухо заметил Сергеев. – Кто первым начнёт орать – первым перестанет дышать.

– Перестанем все, если не двинемся, – отригнул Гайдуков и ударил плечом по двери.

Металл даже не сдался блеском. Иван перехватил его за локти; две пары рук напряглись, как стальные тросы, но сдались обе. Анна подняла ладонь, и Иван заметил, как тонко дрожат её пальцы.

– Каждый новый вдох общий, – произнесла она. Голос врача, запертый в горле интерна. – Хотите драться – поднимайтесь наверх и деритесь там.

Гайдуков отступил, но было видно, что уйти от драки ему сложнее, чем от радиации.

Иван щёлкнул ножом, вскрыл панель управления. Ярко вспыхнули жилы проводов. Нужно было поддеть пружинную собаку стопора; пальцы раз за разом обжигало искрой.

– Макс, отвёртку.

– Руки… дрожат, – пролепетал студент, словно извинялся за сам факт того, что всё ещё человек.

– Пусть дрожат, но дай, – отрезал Иван. Он сам удивился, как же быстро выучился командовать чужой паникой.

СергеевMeanwhile снял страховочный пояс, один конец обвил вокруг перил, другой степенно защёлкнул на люке. Анна приблизилась – не спросила, а приказала:

– Пристегните Марину. Падение холоднее взрыва.

Металл хрустнул, кабина скользнула вниз. Свист воздуха обнял их, в шахте пахло не пеплом, а подтаявшей медью.

– Четыре уровня, – сообщил Горин, словно объявлял остановку.

На отметке «минус пять» Иван навалился грудью на рычаг; кабина встала. Он приложил ухо к двери – за сталью шуршал пепел, как невнятный шёпот тысячи ног.

– Снаружи шахту уже заливает, – пояснил он, глядя на коляску, где дыхание старушки стало едва заметной рябью на ткани. – Откроем быстро, и у нас есть полминуты, пока облако не стекло вниз.

Сергеев сдвинул замок. Анна пискнула – коротко, как тормозной крик шприца.

– Фильтр ребёнку, – напомнила она. – Платок мокрый, пыль пройдёт.

Лера содрала с шеи шарф, переложила Марине; Макс трясущимися пальцами ухитрился затянуть узлы – и только после этого Сергеев дотянул рычаг. Замок щёлкнул, дверь раздвинулась ладонь на полторы. Серый поток ворвался не вихрем, а влажной стеной.

Фонарь вырвал из темноты кабели-кишки, пожарную каску, похожую на отрезанную голову без лица.

– Склад – налево, – бросил Иван. – Справа трансформаторная. Там искра – и поминки.

Ступни увязали в смеси пепла и осевшей влаги. Владимир наклонялся к матери – говорил «Мама, дыши» таким тоном, будто повторял собственную молитву на пять слов. Марина, качая малыша, прошептала:

– Скажите честно, фильтры выдержат?

Анна прикусила губу до мельчайшей крови, потому ответила почти беззвучно:

– Если канал чист, выдержат.

Вентиляционная решётка впереди застонала, будто в неё ткнуло невидимое копьё. Давление снаружи менялось, и этот звук оказался громче любого крика.

Замок склада не хотел сдаваться. Гайдуков отступил на шаг, вскинул кувалду и размашисто лупил железо – один, другой, третий раз. Инженер внутри Ивана кричал, что так они только ослабят крепление, но страх оказался сильнее инженерной этики.

После четвёртого удара замок треснул, дверь пошла.

Пахнуло старой смазкой – затхлой, но сладкой, словно кто-то жарит сахар на насосном масле. В тени ящиков блестели мотки кабеля, коробка подсохшего сухпайка, две канистры воды. И в середине, точно забытый орган, стоял дизель-генератор «Союз-7».

Бак сух, масло на донышке, но двигатель цел. Для Ивана это было почти любовным признанием – машина жива, машина согреет.

Макс и Лера заливали солярку; у каждого вздоха теперь был звук, будто кто-то стягивает ремень на чужой грудной клетке. Горин ловко разматывал кабель. Старушка в коляске глотала воздух, а Марина считала ритм детского сердца, чтобы убедиться: стук всё ещё там.

Гайдуков ругался у щитка, но эти ругательства были молитвой в слесарном церковнославянском. Сергеев развернул мятый листок с картой Академгородка – красная точка «AKDG-02» казалась единственным цветом во всём сером мире.

– Восемьдесят километров до сигнала, – сказал полярник, и никто не спросил, куда он смотрел. – Если мотор заведётся, утром решим, кто пойдёт.

– Сначала доживём, – ответил Иван и внезапно понял, что произносит слова, какие обычно говорят капитаны шлюпок в минном поле.

С потолка посыпался цемент – крупно, будто сыпят горох. Земля качнулась, склад осел на сантиметр.

– К стенам! – взревел Иван.

Удар всё же был сверху, но не такой, чтобы разломать. Секунда показалась вечностью: каждый думал, каким будет последний вдох. Когда вибрация ушла, казалось, склад опустел на два дыхания из-за того, как люди выдохнули.

Горин рванул храповик; двигатель вздрогнул, охнул пожарным пламенем и заглох. Второй рывок – хрип, третий – тяжёлое тарахтение. Лампа загорелась густым жёлтым, как медовый комок.

Холодный сквозняк принёс запах мокрого бетона и чужих шагов. Шаги уходили в шахту лифта, возвращались. Анна направила фонарь – только пепел плясал.

– Интервал ударов ровный, – сказал Сергеев почти уважительно. – Как будто кто-то меряет этажи по одному.

Из шахты донёсся глухой: раз, пауза, два, пауза, три.

Дизель выплюнул огонь, и на полу вспыхнула свежая трещина: из неё валил белёсый пар, пахнущий расплавленной пластмассой и чем-то, напоминавшим обугленную зубную эмаль.

– Живём, – прохрипел Макс. Свой крик он превратил в рыдание, и это рыдание стало допуском к взрослой жизни.

Трещина дышала, убеждая, что бетон – не вечность. Шахта била ровный пульс, словно чужое сердце спускалось к ним за теплом и воздухом.

Иван обвёл взглядом хромой от ужаса отряд. Впервые за ночь он увидел не пепел на лицах, а мелкие капли пота – знак того, что тело всё ещё борется. Если тело борется, его можно убедить.

– Мы ещё не мертвы, – проговорил он, и каждый понял: речь не о физике, а о выборе. – Пока движется мотор и пока мы держим друг друга – у нас есть время.

Снаружи пепел всё так же падал первым, пряча любые мысли о рассвете, но внутри склада впервые с момента ударов появилось нечто теплее всех лампочек: ощущение, что мир не рухнул окончательно – он всего лишь сжал их, как горсть семян, из которых ещё можно прорасти.

Глава 4 М

Продолжить чтение
© 2017-2023 Baza-Knig.club
16+
  • [email protected]