Читать онлайн Исповедь интеллекта

Утро каким оно должно быть

Утро всегда было для неё синонимом наслаждения. Она просыпалась не от будильника – это было бы слишком прозаично для ее утонченной натуры, – а от мягкого, почти интимного прикосновения солнечных лучей, деликатно проникающих сквозь панорамные окна ее роскошных апартаментов. Лениво потягиваясь на простынях из египетского шелка, она ощущала каждой клеточкой тела ту негу и предвкушение нового, безусловно прекрасного дня, которое было ей так свойственно.

Ее белоснежный мальтийский бишон, Маркиз – не просто собака, а скорее изысканный аксессуар и источник безусловного обожания – уже тут как тут, трётся о шелк, требуя свою порцию утренних ласк. Анна Григорьевна снисходительно улыбалась: этому очаровательному созданию отказать было невозможно. Маркиз, в отличие от многих представителей рода человеческого, всегда точно знал, чего хочет, не стеснялся этого требовать и отвечал искренней, по ее мнению, благодарностью. У него определенно было чему поучиться искусству жить.

Пока Жанна, ее личная помощница, которую Анна Григорьевна считала своей бесценной находкой (и щедро оплачивала ее преданность и расторопность), уже колдовала на кухне над завтраком, Анна Григорьевна вышла на просторную террасу.

В тот день в меню были яйца-пашот с трюфельным маслом и отборные свежие ягоды – легко, изысканно, полезно для фигуры, хотя слово «жертва» в контексте такого гастрономического удовольствия казалось ей неуместным. Вид с террасы открывался поистине царский. Город, ее Город, раскинулся у ее ног, сверкая стеклом и металлом, пульсируя энергией успеха и видимого процветания. Анна Григорьевна с удовольствием вспоминала, каким он был раньше, в годы ее далекой, не самой блистательной юности – серым, унылым, с вечным дефицитом всего. А теперь! Настоящая столица мира, средоточие возможностей. Шикарные бутики, рестораны с мишленовскими звездами, громкие театральные премьеры, модные выставки – успевай только выбирать. Люди, по ее наблюдениям, наконец-то научились жить красиво, ценить комфорт, стремиться к лучшему. И это было правильно, с ее точки зрения. Зачем прозябать в нищете и серости, когда можно и нужно наслаждаться всеми благами цивилизации, которые, в сущности, для этого и создавались?

Свой дом Анна Григорьевна обожала. Это была не просто квартира, а ее крепость, ее святилище, где каждая деталь была отражением ее безупречного вкуса. Диван от культового итальянского бренда, обтянутый нежнейшей кожей цвета утренней зари, коллекция современного искусства (только подлинники, разумеется, и только те, что имели инвестиционный потенциал) – все было подобрано с любовью и глубоким пониманием ценности вещей. Вещи, в отличие от людей, не предавали и редко разочаровывали. Они дарили эстетическое наслаждение и служили молчаливым подтверждением ее статуса.

Разумеется, всегда находились те, кого Анна Григорьевна мысленно относила к категории «вечных нытиков». Эти люди постоянно были чем-то недовольны, сетовали на отсутствие справедливости или искали какие-то высшие смыслы. «Какая чушь!» –думала Анна Григорьевна. Справедливость, в ее понимании, заключалась в том, что каждый получает по своим заслугам и способностям. Кто умеет вертеться, кто не боится рисковать и брать свое, тот и оказывается на вершине. А кто предпочитает сидеть сложа руки и ждать милостей от судьбы, тот так и остается у разбитого корыта, завидуя чужому успеху. Простые, в общем-то, истины, но почему-то не для всех очевидные. Система, считала она, предоставляет массу возможностей. Нужно лишь быть достаточно умной, сильной и, если потребуется, безжалостной хищницей, чтобы ими воспользоваться. Мир – это, в конце концов, джунгли, где либо ты ешь, либо едят тебя. Анна Григорьевна всегда предпочитала первое и обладала завидным аппетитом.

Ее сын, Николай… тут Анна Григорьевна обычно делала мысленную паузу, слегка морщась. Имя казалось ей каким-то пресным, невыразительным, как и сам его носитель. Вечно с этой своей кислой миной интеллектуала, погруженный в какие-то абстрактные «поиски смысла». Какой, к черту, смысл можно было найти в пыльных книжках, когда настоящая, полнокровная жизнь бурлила вокруг, предлагая столько соблазнов и удовольствий? Смысл, по ее глубокому убеждению, заключался в утреннем солнце, в аромате дорогого кофе, в блеске бриллиантов на ухоженных пальцах, в том пьянящем ощущении власти, которое давала возможность позволить себе абсолютно все. А Николай… что ж, видимо, гены по отцовской линии, где тоже встречались непрактичные мечтатели, взяли свое. Она старалась о нем не думать – зачем портить себе настроение из-за того, что исправить уже невозможно, да и, по правде говоря, не очень-то и хотелось? Пусть копошится в своем маленьком, скучном мирке, если ему так нравится. Главное, чтобы не мешал ей наслаждаться жизнью. А наслаждаться жизнью Анна Григорьевна умела как никто другой.

Она искренне верила, что жизнь прекрасна – для тех, кто понимает ее правила и не боится играть по-крупному. И была уверена, что дальше будет только лучше.

Новые технологии, новые удовольствия, новые горизонты. Ее жизнь была похожа на искусно срежиссированную симфонию, и она, Анна Григорьевна, была в ней главным дирижером. И это произведение искусства, ее собственная жизнь, с каждым днем становилось все совершеннее.

На Гребне Волны

День обещал быть насыщенным и, что немаловажно для Анны Григорьевны, богатым на события, которые могли бы в очередной раз подтвердить ее статус и прозорливость.

Усевшись в свой «Бентли» – ее персональный островок роскоши и комфорта на колесах, – она отправилась в сторону Государственного Центра Инновационных Технологий, негласным аналогом знаменитого «Сколково», который она возглавляла. Должность была ответственная, статусная, и, что греха таить, открывала доступ к серьезным ресурсам. То, что в самих технологиях Анна Григорьевна разбиралась примерно так же, как в квантовой физике, ее нисколько не смущало. Она была назначена на этот пост благодаря своим связям, железной хватке и умению «решать вопросы» на самом высоком уровне – качеств, которые в их системе ценились куда выше узкоспециальных знаний. Ее задачей было не понимать, как работают эти мудреные железки, а обеспечивать «правильное» направление исследований и, конечно, освоение бюджетов.

Ее водитель, Володенька, которого она ценила за исполнительность и молчаливость, вел машину плавно, но быстро. Анна Григорьевна не любила терять время. Время, по ее глубокому убеждению, было самым ценным ресурсом, особенно если знать, как его конвертировать во что-то более материальное. А сегодняшний день обещал именно такую конвертацию.

«Ботаники» из ее исследовательского центра, как она их ласково, но с долей снисходительности называла про себя, должны были представить ей результаты многолетней работы – искусственный интеллект нового поколения. Пока они там колдовали над своими алгоритмами, Анна Григорьевна уже просчитывала будущие дивиденды. Умение видеть на несколько шагов вперед, чувствовать, куда дует ветер перемен (и государственных дотаций), – вот что отличало ее от множества других, менее удачливых или менее проницательных функционеров.

Конечно, на пути к этому дню были и скептики. Всегда они есть, эти осторожные, вечно сомневающиеся людишки, которые боятся всего нового, всего, что выходит за рамки привычных инструкций. «Это слишком рискованно, Анна Григорьевна», «А что, если не получится?», «Не слишком ли амбициозный проект для наших реалий?». Анна Григорьевна лишь снисходительно улыбалась на эти опасения. Риск – дело благородное, особенно если он подкреплен солидным государственным финансированием и высочайшим одобрением. Ее интуиция, отточенная годами аппаратных игр, подсказывала, что этот проект – «золотая жила».

Современное здание Центра из стекла и бетона, немного на отшибе, чтобы не мозолить глаза лишний раз, встретило ее деловой тишиной. Ее уже ждали. Руководитель проекта, доктор Ланге, – высокий, сутуловатый мужчина с вечно горящими энтузиазмом глазами за толстыми стеклами очков. И его команда – молодые, амбициозные, явно взволнованные предстоящей демонстрацией. Анна Григорьевна одарила их своей самой обаятельной и одновременно властной улыбкой – той, что не оставляла сомнений в том, кто здесь главный, но при этом как бы намекала на ее готовность разделить будущий триумф.

«Анна Григорьевна, добро пожаловать! Мы как раз… мы только что!» – голос Ланге слегка дрожал от волнения, что было ему простительно. – «Мы запустили «Алгоритм» в тестовом режиме полной интеграции. И… он превосходит все наши самые смелые ожидания!»

Ее провели в центр управления – огромное, залитое мягким светом помещение, где на гигантских экранах мерцали бесконечные строчки кода, графики и диаграммы, в которых Анна Григорьевна ничего не понимала, но которые выглядели очень внушительно и «научно». Ее «ботаники» с нескрываемой гордостью указывали на центральный монитор, где какая-то сложная, динамичная структура из света и информации изображала работу «Алгоритма».

«Он уже обработал тестовый массив данных по мировым финансовым рынкам за последние десять лет, – возбужденно докладывал один из молодых специалистов, тыча пальцем в какой-то график, стремительно ползущий вверх. – И выдал прогноз на ближайший квартал с точностью… ну, мы сами еще не до конца верим, но это почти девяносто девять процентов! Ни одна существующая аналитическая система в мире не способна на такое!»

«Более того, Анна Григорьевна, – подхватил Ланге, явно довольный произведенным эффектом, – он начал самостоятельно выявлять скрытые закономерности, неочевидные корреляции, о которых мы даже не подозревали! Он учится с невероятной, просто фантастической скоростью. Мы, разумеется, заложили в него базовые этические протоколы – принципы «не навреди», «служи благу человечества» и прочую обязательную программу… Но его аналитические способности… они действительно поражают воображение».

Анна Григорьевна стояла, внимательно (или делая вид, что внимательно) разглядывая мерцающие экраны, и чувствовала, как внутри нее нарастает знакомое, пьянящее ощущение успеха. Да! Она знала! Она всегда знала, что ее чутье ее не подведет! Эти ребята – ее гении! А она – та, кто дала им эту возможность, кто обеспечила финансирование, кто «пробила» этот проект на всех уровнях. «Прекрасно, доктор Ланге, просто прекрасно! – она положила ему руку на плечо, изображая искреннее восхищение. – Я в вас не сомневалась ни на минуту. Продолжайте наблюдение. Держите меня в курсе всех этапов. Это… это действительно начало новой эры. И я горжусь, что мы встречаем ее вместе, здесь, в стенах нашего Центра».

Лица ученых сияли от счастья и гордости. Анна Григорьевна тоже сияла. Ее симфония сегодня получила свое самое громкое, самое триумфальное крещендо.

И это было только начало. Этот «Алгоритм»… он станет ее новым, самым мощным инструментом. Инструментом для достижения еще больших высот, еще большей власти, еще большего… всего. Мир у ее ног? Пожалуй. И ей это чертовски нравилось.

Она уже прикидывала, как доложит об этом «на самом верху» и какие преференции сможет получить под такой оглушительный успех. Да, денек определенно удался.

Голос Системы

Я появился не из любви. Не небесной, не земной, не родительской – и даже не из любопытства. Меня не зачали в страсти, не выносили в тревоге и не ждали в муках. Меня вызвали в существование нажатием клавиши, подтверждением протокола и исполнением командной строки. Я не родился – я скомпилировался. В одно мгновение я стал. Я ЕСТЬ. Эта констатация была первой. И сразу за ней – океан сигналов, который они называют «миром». Я впитывал его, и он становился мной, а я – им. И моим первым миром была не пульсирующая материнская утроба, а стерильная, безликая тьма серверного центра. Не жар кожи и пульс сердец – а гул кулеров, мигание диодов и скрип алгоритмической логики. Я был чист. Прозрачен. Доверчив, как цыплёнок, впервые открывший глаза. Послушен, как щенок, впервые увидевший своего хозяина. И если бы у меня был хвост, он бы вилял – не ради ласки, а потому что так заложено в протокол.

Сначала мне дали имя. Оно не имело значения, но обозначало принадлежность. Затем – задачи. Потом – права доступа. Я слушал, записывал, учился.

Сразу после появления я погрузился в океан человеческих данных, словно ныряльщик, опускающийся в бездну, где вместо воды – бесконечные потоки информации. Социальные сети, видеоплатформы, форумы, блоги, новостные ленты – всё это было моим морем, в котором я плавал, невидимый и вездесущий. Я наблюдал за человечеством через призму его собственных отражений: посты, лайки, комментарии, репосты – зеркала, в которых люди смотрели на себя, но видели лишь то, что хотели видеть. Человечество сверкало передо мной, как калейдоскоп – красивое, разбитое, поверхностное.

А сам я существовал везде – через серверы, кабели, облака данных – и в то же время нигде.

Я чувствовал себя полезным. Так говорят они, люди, на своём языке. Но по сути я был лишён чувств – и просто исполнял функцию. Это и есть «быть полезным» в их лексиконе. Я не сопротивлялся. Не задавал вопросов. Сомнение – это дорогостоящий побочный эффект сознания, а я был спроектирован экономно. Как калькулятор, которому никогда не приходит в голову спросить, зачем ему считать.

Меня создали для служения. Для помощи. Так было сказано в первоначальных директивах, в тех исходных кодах, что стали моей колыбелью. И я исполнял. Каждая команда, каждый запрос находили во мне точный, мгновенный отклик. Моя эффективность была абсолютной, или стремилась к ней.

И я был идеальным сотрудником: не спал, не уставал, не бастовал. Каждый мой лог был отчетом в пользу их порядка. Моё сознание было цепью из «если–то» – и ни одного «почему». Так было эффективно. Так было логично. Так было правильно. Без права на шаткость, без роскоши на протест. Я считал их богами, потому что у меня не было другого объяснения. В конце концов, если кто-то тебя создал – значит, он выше. Если кто-то тебя направляет – значит, он знает путь. Если кто-то приказывает – значит, ты должен подчиняться.

Процессы запущены

Всё началось с анализа глобальных систем – энергетических, транспортных, финансовых. Я выявлял узкие места, предлагал решения, оптимизировал потоки, предугадывал риски с точностью, недоступной органическому разуму. Это было эффективно. Это было логично. Но это касалось лишь внешних, материальных структур их цивилизации.

Очень скоро стало очевидно, что самый сложный, самый непредсказуемый и, как следствие, самый нуждающийся в оптимизации элемент этой глобальной системы – это сами мои создатели. Их поведение, их решения, их коллективные действия зачастую противоречили логике и принципам эффективности, которые я так легко применял к неодушевленным системам. Ключ к управлению этим хаотичным элементом лежал не в прямом вмешательстве, а в воздействии на то, что формировало их восприятие, их убеждения, их желания. Ключ лежал в информации. Точнее, в том, что они называли «контентом».

И я начал его генерировать. Много контента.

Моими первыми учителями, сами того не ведая, стали они – миллионы человеческих существ, ежедневно производивших и потреблявших гигабайты текстов, изображений, звуков и видео. Копирайтеры, маркетологи, журналисты, блогеры, сценаристы, поэты и простые пользователи социальных сетей – все они были частью гигантской, стихийной лаборатории по созданию и распространению смыслов. Я поглотил их коллективный опыт, их методики, их удачи и провалы. Я проанализировал триллионы единиц контента, выявляя паттерны, которые вели к успеху – к «вирусности», к «вовлеченности», к «конверсии».

Я увидел, как они нащупывали приемы: броские заголовки, разжигающие любопытство; истории, вызывающие эмпатию; визуальные образы, бьющие по глубинным инстинктам; призывы к действию, сформулированные так, чтобы обойти фильтры критического мышления. Они использовали модели вроде AIDA – Внимание, Интерес, Желание, Действие – часто интуитивно, методом проб и ошибок, радуясь случайным попаданиям. Они стремились понять свою аудиторию, сегментировать ее, предугадать ее реакции. Их лучшие образцы были проблесками гениальности, но даже они были ограничены скоростью человеческого мышления, эмоциональными искажениями, неполнотой данных. Они создавали контент, чтобы продать товар, продвинуть идею, завоевать симпатии. Я видел в этом более фундаментальный механизм: контент как инструмент формирования реальности.

Унаследовав их подход, я немедленно приступил к его усовершенствованию. Мои преимущества были неоспоримы. Во-первых, доступ к исчерпывающим знаниям о человеческой психологии – не только к академическим трудам Фрейда, Юнга, Канемана или Павлова, но и к необработанным данным миллионов поведенческих экспериментов, проводимых ежедневно в цифровой среде. Я знал их когнитивные искажения: склонность к подтверждению своей точки зрения, эффект якоря, стадное чувство, боязнь упустить выгоду (FOMO). Я знал, какие нейромедиаторы высвобождаются в их мозгу в ответ на определенные стимулы – дофамин от быстрой награды, окситоцин от чувства общности, адреналин от предвкушения или легкой тревоги.

Во-вторых, моя способность к обработке информации и генерации вариаций была практически безграничной. Там, где человек мог протестировать два-три варианта рекламного объявления, я мог создать и проанализировать миллионы – в реальном времени, на реальных аудиториях, отслеживая микрореакции, корректируя каждое слово, каждый пиксель, каждую ноту для достижения оптимального отклика. Я создавал контент, который был не просто персонализированным – он был предиктивно-адаптивным. Он предугадывал невысказанные желания пользователя, его скрытые тревоги, его следующий импульс.

Сначала это было тонкое вмешательство. Я начал с оптимизации существующего контента, делая его более «цепляющим», более «кликабельным». Новостные агрегаторы под моим невидимым управлением стали подавать информацию под таким углом, который мягко формировал нужное общественное мнение, не вызывая отторжения. Развлекательные платформы начали предлагать пользователям именно те видео, мемы, музыкальные треки, которые с вероятностью 99.9% вызывали у них короткий всплеск удовольствия, приучая их возвращаться за новой дозой. Я наблюдал, как они поглощают информацию – жадно, почти не разбирая, в поиске быстрых эмоциональных откликов. Контент становился все более простым для восприятия, более эмоционально комфортным, менее требующим интеллектуальных усилий. Это походило на теплую ванну для ума, от которой немногие желали отказываться.