Читать онлайн Фестивальная новелла

Радости Веры Мухиной не было предела. Заранее договорившись с организатором коллективной поездки на Грушинский фестиваль – руководителем местного бардклуба Володей Мигуновым, она заняла желанное место в автобусе рядом с ним, с человеком, пробудившим то ли новые, то ли давно остывшие чувства. Кстати, Мигунов неоднократно намекал, чтобы «срочно брала мужика в оборот». «Мужик» этот, лет сорока пяти от роду, в четырнадцатом году явился в их волжский городок оттуда, откуда и не ждали, и ждали одновременно. Названия населённого пункта Вера даже не пыталась запоминать, откуда-то из-под Мариуполя. Она и в Мариуполе-то никогда не бывала, постоянно путая его с Мелитополем, где однажды бывала проездом по пути в Крым. То ли беженец, то ли просто скиталец – «мужик» почти ничего о себе не говорил.

Пришёл в редакцию районной газеты – высокий, статный, длинноволосый, с испанской бородкой и строго подбритыми тонкими усами. Сказал, что случайно от кого-то услышал о свободной вакансии корреспондента. Назвался странным именем Май. Потом оказалось, что это творческий псевдоним – Май Девятов. Но редакционной кадровичке, бухгалтеру и главреду строго-настрого запретил называть своё настоящее имя, предупредив, что на него идёт охота. Какая охота, кем, за что и почему, Вера не выясняла, да и вряд ли поняла бы. Она не интересовалась большой политикой, знала только, что где-то далеко идёт война, и каждый день гибнут мирные люди. Хотя пропаганда уверяла, что действуют подписанные на безупречно прочной бумаге и самом высоком уровне мирные соглашения.

Спросит, словно случайно, мимоходом у Девятова, что там, в вашем Донбассе, происходит на самом деле, а он недовольно сморщится и брезгливо отмахнётся, мол, всё равно ничего не поймёте. Вера не вникала ни в суть военных действий, кто там с кем сражается и за что, ни в логику заключённых в Минске мирных протоколов. Ей просто понравился Девятов. Такой, как есть – необычный, стеснительный, молчаливый, с контрастирующим угловатому волжскому говору закруглённым южнорусским произношением. С первого взгляда, можно сказать, влюбилась. До дрожи в конечностях.

Первый раз увидела его в редакционном кабинете, где уже немолодого жжёного жизнью сурового мужика усадили вместе с пятью девчонками- хохотушками, недавно окончившими областной журфак. В его возрасте люди редакторами работают, а он согласился быть простым корреспондентом – как-то странно всё это. Но, видимо, нужда заставила, а судьба предложила. Вера работала в газете корректором, поэтому пользовалась редкими случаями – ошибками или неточностями Девятова – чтобы заглянуть в шумный журналистский кабинет и поговорить.

– А мне про тебя девчонки шепнули, что ты не только журналист, но ещё и бард. И главное, сидит такой себе на уме, и молчит, – сверкая тонкими ямками на щеках, сказала однажды Вера.

– А что я должен говорить? – заёрзав на стуле, удивлённо насупился Май.

– Девчонкам молодым, значится, рассказал, а нам, интересующимся женщинам, молчок? – засмеялась Вера.

– Кому это вам? И кто у вас там чем интересуется? – вопросом на вопрос грубо пробубнил Девятов.

– Да хотя бы нам, корректорам, рассказал. Мы, между прочим, любим бардовскую песню, и у нас тут фестиваль на днях намечается, прям на берегу Волги, – Вера кокетливо крутнулась вокруг стула Девятова.

– Про фестиваль знаю. Мне девчонки как раз про него намекнули, не хочу ли взять эту тему себе. Ну, я и сказал, что сам бард, и с удовольствием поеду на фест и напишу, – смущённо приподняв широкие плечи, замялся Май.

– Ловлю на слове. На фестивале встретимся, – хихикнула Вера и лёгкой бабочкой упорхнула из душного журналистского кабинета в корректорскую комнату.

На фестивале они действительно встретились. Стояла жаркая погода, раскалённый песок левого берега обжигал босые подошвы. Съехавшиеся участники фестиваля разделись до шортов и купальников, лишь Девятов оставался в красной футболке и потрёпанных джинсах.

– Жарко же, Май, пошли, в реку окунёмся, – предложила Вера, но Май отказался.

Не принял и предложение переночевать с Верой в одной с ней палатке. Сказал, что это неприлично. Остался в одиночестве у костра, там же, сидя на бревне, и прикорнул до утра. Вера не обиделась, посчитала, что у Девятова, вероятно, есть какие-то свои личные причины и принципы, не позволяющие у всех на виду вот так просто нырнуть в палатку к женщине, пусть даже и одинокой.

А на следующий день Девятов достал из помятого чёрного чехла свою отливающую перламутром тайваньскую гитару и вышел на сцену. Вера была ошеломлена. Май исполнил пять песен, все они показались такими знакомыми, словно вчера услышанными где-то в эфире центрального телевидения.

– Ты хочешь сказать, что это твои песни? – спросила после выступления Вера, весь фестиваль не отходившая от Девятова – кормившая его, поившая чаем и бережно обволакивающая назойливым вниманием.

– Мои. А что? – сконфузился Май, словно его публично уличили в плагиате.

– Да ощущение такое, что слышу не первый раз. Очень знакомо как-то, – поправляя тёмно-русую чёлку, уточнила Мухина.

– Возможно. Все песни похожи.

– Да нет же, у тебя не похожие ни на чьи другие, – успокоила Вера. – Но они какие-то по-особому яркие, запоминающиеся. Может, где-то в сети слышала их?

– Может.

– А у тебя есть свой сайт? Или ссылочка на твоё творчество?

– Уже нет.

– Это почему же?

– Незачем. Не то время сейчас. О другом надо думать…

Девятов тоскливо отвернулся к костру, где над мерно потрескивающими поленьями отчаянно шипел обугленный котёл с кипятком. И долго ни с кем не разговаривал, погрузившись в какие-то только ему понятные мысли, тревоги и воспоминания. Вера очень хотела царапнуть это кажущееся ей странным молчание, побродить по недоступным душевным лабиринтам Девятова, но он словно окаменел – лишь улыбался холодной ничего не выражающей улыбкой.

Вечером Маю вручили диплом лауреата фестиваля и большую детскую игрушку – крокодила Гену, которого он тут же подарил Вере. Организатор фестиваля Володя Мигунов говорил Девятову много тёплых слов и заковыристых комплиментов, а потом спустился со сцены и шепнул:

– Верка, не тормози, бери его в руки, и не упускай. Мужик что надо.

Мигунов потом ещё несколько раз перезванивал Вере и спрашивал, не срослось ли у неё с Девятовым. Но ничего не срасталось. Май дисциплинированно первым приходил на работу, уходил из офиса позже всех, иногда делал комплименты окружающим, давал дельные советы, бесчувственно отвечал на личные вопросы, так, как будто скрывал какую-то мрачную тайну. Никому не говорил, где он живёт, с кем живёт, нуждается ли в чём то. По всему было видно, что человек он в жизни опытный, немало знающий, умеющий выходить из самых сложных ситуаций, умело задающий прямые вопросы и уклоняющийся от грубых встречных.

Именно потому Вера и уговорила Девятова поехать на Грушинский фестиваль, чтобы в неофициальной обстановке в течение нескольких дней и ночей попытаться узнать об этом человеке хотя бы какие-то интересующие её подробности. В конце концов, Вера даже не знала, женат ли он, и имеются ли у него дети. Однозначное согласие Девятова поехать обнадёживало – вряд ли жена отпустит такого видного мужчину на развлекательное мероприятие с несколькими ночёвками. Значит, жены рядом нет. Но где-то ведь может быть…

В автобусе на «Грушу» ехало полтора десятка местных бардов и поэтов, с интересом наблюдавших за бесплодными ухаживаниями Веры Мухиной за новеньких человеком в их устоявшейся компании – Маем Девятовым. Над огромным фестивальным парком, отражаясь в чёрных стоячих водах Головного озера, катилась полная луна. Многократно бывавший на Грушинском фестивале седовласый вислопузый Мигунов даже в темноте быстро отыскал застолблённую за собой поляну, раздал всем прибывшим с ним товарищам команды по установке палаток, разведению костра, приготовлению горячей еды, видимо, сознательно пропустив при этом Веру и Девятова.

– А вы, молодые люди, прогуляйтесь к рынку, гляньте, что там в этом году продают. Можете тараночки купить, пиво у нас, как всегда, имеется, своё, родное, – хитро прищурившись и облизав сухие губы, сказал Мигунов.

Рынок на фестивале жил отдельной жизнью, словно и не привязан никоим образом к крупному музыкально-поэтическому действу. Пивовары и коробейники, рыбаки и кулинары в свете осветительных приборов шумно рекламировали свой товар. Повсюду уныло бродили уставшие от духоты сотрудники полиции. А где-то далеко над лесом звучали усиленные мощной аппаратурой гитарные переборы и звонкие голоса.

– Я каждый год сюда езжу, лет двадцать уже, наверное. Всё спросить хотела, а почему ты раньше никогда на «Грушу» не приезжал? – перекрикивая рыночный шум, прозвенела Вера.

Май традиционно пожал плечами:

– Да как-то не складывалось. И расстояние немалое – тыщи две километров, наверно…

– Ну и что? Люди, вон, с Дальнего Востока приезжают, из Израиля, из Германии, и ничего, – Вера остановилась и просверлила голубым взглядом вспотевший лоб Девятова. – А я на тебя ещё тогда обратила бы внимание, если б приехал…

– Это вряд ли… – махнул рукой Май.

– Почему же, интересно знать, ты так думаешь?

– Да тут людей как тюльки в бочке. Не разглядела бы, – усмехнулся Девятов, отводя взор в сторону, где на обочине играл на дудке одетый в костюм индейца молодой человек.

– Ха! Знаток женщин выискался, – обиженно отвернулась в другую сторону Вера. – Может, и правда, давай по пиву с таранкой? Тюльку вспомнил, так у меня слюна потекла…

– Не откажусь, – согласился Май, – сам смотрю на рыбу и облизываюсь, дом вспоминаю…

Присели на деревянную скамью выездного кафе. Вера достала из сумочки перочинный нож и по-хозяйски порезала на тонкие дольки купленную у рыбака вяленую тарань, потом прищурившись, поймала бегающие зрачки Мая.

– Слушай, Девятов, хоть ты и не Девятов никакой, скажи мне, а жена у тебя есть?

– Да ты уже спрашивала, – улыбнулся Май.

– Разве? Не помню. И что ты ответил?

– Ничего.

– А в этот раз что ответишь?

– А надо?

– Хотелось бы знать.

– Лучше ничего никому не знать, – нахмурился Май, крепко сцепив тонкие скулы.

– Кому лучше?

– Всем.

Растерявшаяся от такого неопределённого, но однозначного ответа Вера обмякла телом, поймав себя на спонтанном желании резко оборвать разговор и оставить Девятова наедине с собой. Пусть сам и варится в своей внутренней каше. Надоел. С ним пытаешься быть откровенной, а он строит из себя то ли Джеймса Бонда, то ли идиота Иволгина. Но неожиданная готовность прервать сомнительные отношения вдруг сменилась отчётливой волей сломать это непроявленное сопротивление Мая.

– А я была замужем, – гулко вырвалось у Веры. – Пять лет как развелась. Тоже был музыкант… Сначала цветы, конфеты, потом рестораны, бары, водочка, коньячок, а потом девочки, проститутки, любовницы, дети на стороне. Так что отправила своего бывшего куда подальше.

– И пять лет сама? – сухо спросил Май.

– Почему сама, с дочкой Мариной и мамой, Антониной Петровной Мухиной. Мухина, если что – моя девичья фамилия, – Вера протянула наполненный разливным пивом пластиковый стакан. – Давай чокнемся за успешное начало фестиваля.

– А лет тебе сколько? – спросил Май. – Извини, понимаю, что женщинам о годах не напоминают. Просто вырвалось, раз уж о личном болтаем.

– Да у девчонок корреспонденток мог бы спросить, в одном кабинете уже столько сидите, – укоризненно заметила Вера. – Тридцать восемь мне. И извиняться незачем, тебе ведь тоже не восемнадцать. А вообще это я болтаю, Девятов, а ты ничего о себе не говоришь. Странный ты какой-то, как родник неухоженный. Но это мне вообще-то и нравится.

– Я вижу, – поджав губы, сказал Май.

– Что ты видишь? Что в палатку тебя тяну? Да не бойся, не съем, не порушу я твой таинственный образ. Можешь кинжал между нами в палатке в землю воткнуть, хоть она и так четырёхместная, по углам расползёмся, перегородку опустим, захочу – не дотянусь, – Вера, сморщившись, залпом выпила половину стакана и швырнула его в урну.

Пиво расплескалось на траву. Май долго смотрел в изумрудную темноту, словно хотел рассмотреть каждую пролитую каплю. Потом легко прикоснулся к сжатой в кулак ладони Веры и тихо сказал:

– Я знаю, что выгляжу немного нелепо. Пойми меня, мне очень непросто, даже очень сложно жить. Многие вещи мне видятся иначе и воспринимаются мной не так, как живущими здесь людьми.

– А ты разве не среди нас живёшь? Что мы не так делаем? – воспалилась Вера и отдёрнула руку так, словно Девятов её оскорбил.

– Всё так, – спокойно проговорил Май. – Но мыслим мы по-разному. В головах совершенно разные картинки мира. В этом и вся проблема. Пойдём в лагерь…

По дороге обратно Мухина рассказывала Маю, что у неё есть в городе знакомый психотерапевт, который «ставил мозги» и не таким «страдальцам». Убеждала в том, что люди здесь добрые, восприимчивые к чужой беде, щедрые и подельчивые. И не нужно о них думать плохо. Потом, уже в палатке, вычитывала Девятову по поводу его неправильного гардероба.

– Ты ж не в Сочи прибыл, а на Грушинский фестиваль. А тут ночью холодно бывает. И дожди с ветрами могут такие нагрянуть, что будем палатки по всей поляне собирать. Приехал, видите ли, в одной футболке. Куртку надо было с собой брать.

– Не рассчитал, – оправдывался Девятов.

– Слушай, а, может, у тебя и куртки нет? Я не подумала… – вдруг растерялась Вера.

– Есть, – перебил её Май.

– Та, что ты зимой в редакцию приходил? Так она новая, ты, небось, её на выход и купил. А тебе валяться на земле обычная фуфайка нужна. Ой, не подумала, ты ж у нас беглец, с одной сумкой прибывший. Ладно, что-нибудь сообразим. Спальник у кого-нибудь попросим, – озадачилась Вера.

Первая ночь в лагере прошла праздно. На ужин приготовили кулеш и плов, откупорили привезённые домашние вина и банки с малосолами. Вера почти до самого утра ни на шаг не отходила от Девятова, а когда после ночных песен он забрался в угол палатки немного прикорнуть, шипела на товарищей, чтобы не мешали отдыхать и разговаривали тише. Днём на фестивале начались прослушивания. Хмурые после бессонной ночи барды и поэты понуро разбрелись по площадкам.

– Май, а ты в какую номинацию пойдёшь? – спросил Мигунов у выбравшегося из палатки Девятова.

– Вообще не думал об этом. Да и стоит ли? Тут наехало столько классных ребят, что я на их фоне – дилетант. Лучше похожу, других послушаю, – проскрипел осипшим голосом Май.

– Э-э, нет, так не годится, – замахав упитанными руками, запротестовал Мигунов. – Не для того мы тебя сюда везли, чтоб просто других слушал. Надо выступить, дорогой. Мне у тебя одна песня так понравилась, про войну. И Веруньке она пришлась по душе. Там, где ты поёшь про то, что цена войны написана на могильных плитах. Сильная вещь. Вот её и исполни в авторской мастерской. Вон, смотри, где она расположена, за той сценой сбоку. Только голос сладким чайком бы поправил, а то опростоволосишься, а там в мастерской судьи строгие.