Читать онлайн Ловчий. Пересмешник и силки

© Башкуев А. Э., 2018

Серия 16

Andante con troppo

(Спокойно и не спеша)

1806. Натура. Октябрь. Утро. Тюрингия. Заальфельд. На границе с Саксен-Веймаром

Во дворе неприметного домика у границы прусской Тюрингии с Веймаром собралось человек десять. Они все в военной форме и явно собираются куда-то ехать. Из раскрытой двери домика слышны звуки рояля. Кто-то живо играет что-то похожее на сочинения Бетховена. Вдруг музыка обрывается, и на крыльцо выбегает сравнительно молодой человек, которому с виду лет тридцать. Это генерал-лейтенант Людвиг Фридрих Прусский, личный друг и покровитель Людвига ван Бетховена, даже посвятившего этому принцу симфонию, а также лучший друг и сосед обитающих в Веймаре Гете и Шиллера. Он считается самым талантливым композитором Пруссии, а его произведения уже играют по всей Европе струнные оркестры. Принц весело возбужден и доволен.

Людвиг Фридрих: Ах, господа, черт побери – я доволен. Сегодня музыка пишется как-то особенно легко и душевно. Никак не мог оторваться. Впрочем, надеюсь, вся эта неразбериха с возможной войной сама собою забудется. Лично я не верю, что война здесь, в божественном Веймаре, вдруг начнется ни с того ни с сего!

Полковник Фрюнсберг (племянник князя Гогенлоэ) Прошу прощенья, экселенц, за столь ранний визит. Дяде только что донесли о какой-то странной возне вокруг. Вчера схватили одного перебежчика, он говорит, что главные силы Наполеона маршируют по мостам через Рейн. Отсюда до Рейна весьма далеко, но тем не менее дядя приказал вас немедля в расположение его армии вывезти.

Людвиг Фридрих (со смехом): Я – взрослый мальчик. Я смогу постоять за себя! И потом, я хочу жить по соседству с Афинами всей Германии! В Берлине нету ни Гете, ни Шиллера… Без бесед с начитанными людьми мой мозг закисает!

Фрюнсберг (с чувством): Ах, экселенц, но помимо всего (делая рукой в воздухе некие петли) этого, вы ведь и лучший генерал всей страны! Вы сумели взять даже Майнц, считавшийся неприступным… Дядя перехватил пару писем врага, в которых как-то странно было помянуто ваше имя. И весьма обеспокоился. У меня приказ!

Людвиг Фридрих (небрежно): Хорошо! Подчинюсь произволу и насилью! Едем! (Прежде чем сесть на коня, чуть задерживаясь.) Однако же дорога наша идет вдоль холма, с которого открывается самый лучший вид на столь любимой мной Веймар! Хотел бы посмотреть на него на прощание!

Фрюнсберг (облегченно): Ну разумеется! Последний взгляд на Веймар мы с вами бросим!

Услыхав это, принц легко вскакивает на своего коня и во главе своего небольшого отряда отъезжает. Из дома на порог выходит прощаться маленький рыжий слуга, который долго им машет вслед.

Натура. Октябрь. Утро. Тюрингия. Заальфельд.

Граница с Веймаром

Кавалькада блестящих всадников на дорогих украшенных лошадях стремительно взлетает на гребень небольшого холма, отделяющего прусскую Тюрингию от союзного Франции Веймара. Перед кавалеристами удивительное и грозное зрелище. Дорога со стороны Веймара запружена бесконечными колоннами французской пехоты, марширующей в сторону Пруссии. Прямо под всадниками с другой стороны холма большой отряд французских жандармов как раз карабкается наверх, тогда как прочие бодро валят пограничные прусские столбики. Встреча всадников и жандармов происходит внезапно – неожиданно для тех и других. Поэтому какое-то мгновение люди с оторопью смотрят друг на друга, видимо, не веря своим глазам. Вдруг толстый жандармский полковник Фурнье взмахивает рукой и, показывая на принца Людвига Фридриха, кричит.

Фурнье: Да вот же он! Огонь, огонь!

Начинают беспорядочно греметь французские выстрелы, сквозь них слышны истошные крики Фурнье.

Фурнье: Гине! Гине, догоните их, не дайте нашей цели уйти! Любою ценой – убейте его! Лишь его!

Почти за год до этого. 1806. Павильон. Новый год. Вечер. Рига. Дом Эльзы. Кабинет

В доме слышна веселая музыка, однако в кабинете Эльзы темно и тихо. На небольшом диванчике сидят Эльза и Барклай и о чем-то еле слышно беседуют. Открывается дверь, и в кабинет входит Государыня Мария Федоровна. При виде Эльзы с Барклаем она восклицает.

Мария: Вы тут сидите, как настоящие заговорщики! Что планируем?

Эльза и Барклай переглядываются, затем Эльза поднимается с диванчика и жестом приглашает Государыню занять ее место, а сама присаживается рядом, так, чтоб Мария Федоровна оказалась посредине.

Эльза: Простите, Ваше Величество, но какой уж тут праздник?! Наполеон после Аустерлица открыто сказал, что это сражение выиграла ему разведка. Стало быть, мы его проиграли. То есть я и есть во всем виноватая и ищу способ, как исправить хоть что-нибудь.

Барклай (мягко): Эльза Паулевна на себя наговаривает. Ее политическая разведка и контрразведка отработали точно. Однако сражение произошло посреди Австрии, куда наша контрразведка не вхожа. Опять же – люди Эльзы Паулевны в основном немцы, а Государь Император немцев нынче стал зажимать. На все важные посты он поставил поляков, а поляки в целом смотрят на Францию. Среди них вражеские шпионы как рыбы в воде. Опять же, по традиции хохлы и поляки – это полиция, а у них своя свадьба.

Мария (задумчиво): Кочубей, на мой вкус, человек вполне честный. Но он же, простите за такие слова, – деревянный по пояс! Вот его зам Чернышев, он бы вам подошел. И умен, и хитер, и в меру циничен. Но он, увы, не поляк! И сыночка мой его не отпустит. Ибо он у них там один лишь с мозгом!

Барклай (с интересом): Верно, Чернышева я бы взял! Вполне подойдет для военной разведки.

Мария: Погодите, так он совсем мальчик! У Кристера моего много разведчиков.

Эльза (с невольной улыбкой): Это – не то. Опыт Аустерлица нам показал, что помимо политической разведки и контрразведки с полицией нужна и разведка военная. Нужны нарошные люди, которые движения полков в тылу у врага бы отслеживали. Вот знай мы наперед, что Наполеон взял на Аустерлиц лучших горных стрелков – «эдельвейсов», ведь совсем иначе бы составлялся план сражения.

Мария (с восхищением): Элечка, какая ты умная! Так пусть военную разведку и возглавит твой Петр Христианнович! Кстати, а где он?

Эльза и Барклай опять переглядываются, и заметно побледневшая Эльза через силу выдавливает.

Эльза: Петр Христианнович нынче занят. Он утром дочку крестил, и у них сейчас семейное торжество.

Мария (с оторопью): То есть как это – семейное торжество? А у нас тута что?! (На лице ее возникает шокированное выражение.) Господи, как ты могла, мы же ведь католички!

Эльза (сухо): А Петр – лютеранин. И разводят по мужу… (Чуть пожимая плечами.) Наверно, это с детства пошло. Росла с мальчиками, хорошо дралась, фехтовала, учила физику с математикой… А быть женою и матерью… ( С горечью): Терпел он, терпел все это безобразие, а потом завел себе женщину. Потом у них детки пошли… Ну и…

Мария (с ужасом прикрывая рот): И давно это?! И ты не сказала нам ничего!

Эльза (чуть пожав плечами): Еще в правление Павла. Павел Петрович в те дни как раз опалился на нас, требовал, чтобы нас в железа и в Сибирь. К чему еще лишняя вонь… Отдала я Петру Левушку на воспитание, ибо мальчик должен расти у отца, ну и… (Сухо): Я не хочу ставить Петра во главе военной разведки.

Мария (лихорадочно соображая): Стало быть – еще в годы Павла?! А-а-а! Так ты, Элечка, из-за него не могла кумыс проверять, и от этого убили нашу Шарло! Я все поняла! Ты все верно сделала! У-у-у, гад какой!

Эльза смотрит на Барклая растерянно, а тот легонько кивает словам Императрицы в ответ.

Мария (с чувством обнимая Эльзу и начиная ее целовать): Боже, как мы с тобою страдали по смерти нашей Шарло! Я чуть тогда не умерла! А ты, выходит, была незримо со мной, но из скромности сохранила все в тайне! Какая же ты хорошая у меня, моя Элечка!

Павильон. Новый год. Вечер. Вена. Шёнбрунн.

Празднование Нового года

Шёнбрунн в новогодней иллюминации. Оркестр играет «Марсельезу». По главной зале дворца ходят гуськом по кругу с руками, заложенными назад, австрийский император и его свита. На спине у каждого пришита белая квадратная тряпочка с номером, и следящие за порядком жандармы не называют арестантов по имени или титулу, а заставляют откликаться на номера. То и дело у арестантов праздничная прогулка заканчивается, и тогда одних уводят назад в комнаты и выпускают других. В какой-то момент появляется человек с номером восемнадцать, бывший командующий армией «Леопольда» фельдмаршал Мак. При его появлении круг празднующих Новый год разрывается, и из него выбегает заключенный под номером один – император Австрии Франц. Он бросается к Маку, хватает его за грудки и начинает трясти с громким криком.

Франц: Предатель! Изменник! Как ты посмел сдать врагу мою армию?! Кто тебя отправил на чертов Ульм?!

Мак (отпихиваясь от своего государя): То есть как?! Вы и отправили… Я исправный солдат и лишь исполнял ваш же приказ!

За два месяца до этого. 1805. Натура. Осень. Утро.

Ульм. Лагерь Мака

Холодное морозное утро. Серое и хмурое небо, как низкий потолок сверху. Горы вокруг будто сдавливают всех в тесной камере. Со стороны движение. Австрийские офицеры ведут, почти тащат маленького рыжего круглоголового человечка со странным, почти кукольным личиком. На человечке австрийская военная форма. Лицо у него испуганное, однако при виде фельдмаршала Мака он браво отдает честь.

Шульмейстер: Секретная служба Его Величества! Срочное сообщение для фельдмаршала.

Мак с подозрением мерит человечка недоверчивым взглядом и сквозь зубы брюзжит.

Мак: С каких это пор простолюдинов пускают в секретную службу? Да еще… с такой подлой внешностью?!

Шульмейстер (улыбаясь заискивающе): Я – бывший контрабандист, ваше сиятельство. Родом из Кобленца, но работал в Эльзасе во Франции. Страсбург, понимаете?

Мак (хмурясь): Вовсе нет. И что же?

Шульмейстер (делая руками странные жесты): В бытность мою контрабандистом в городе Страсбурге мне случалось тайно приплачивать тамошнему жандарму Фуше. Жозефу Фуше. Об этом узнал мой патрон – господин Кобленца Клеменс Лотар фон Меттерних. Он-то и принял меня к вам на секретную службу.

Мак (задумчиво): И что же хочет от меня герр Меттерних?

Шульмейстер (извиняющимся голосом): Я получил точные сведения, что франко-испанская эскадра разбила англичан при Кадисе и теперь готова переправить Наполеона через пролив. То, что якобы его армии здесь, это все игры Фуше. Надо срочно нанести удар по французам, и вы сами увидите, что все их лагеря – обман. Фикция!

Мак (возбужденно и радостно): Это им не пройдет! Я настигну их и разобью по частям! Австрия превыше всего!

1806. Павильон. Новый год. Вечер. Вена. Шёнбрунн.

Празднование Нового года

Жандармы обступили заключенных номер один и восемнадцать и смотрят на них выжидающе. Император Франц в совершенной растерянности выпустил из своих рук Мака и бормочет.

Франц: Боже мой… Так это был Клеменс… А я его прогнал… Боже, верните мне Клеменса! Я же вам всегда говорил, что мне нужен мой Клеменс!

Мак (торопливо): Слушаюсь, Ваше Величество! Будет исполнено, Ваше Величество! (На миг задумываясь и оглядывая Шёнбрунн, который французы превратили в тюрьму.) Что, прямо сюда?!

Франц (сраздражением): А вас я не спрашивал! Вы уже давно мной уволены!

Павильон. Новый год. Вечер. Париж. Тюильри.

Празднование Нового года

Тюильри весь раскрашен новогодней иллюминацией. В зале гремят славословия императору. Слышны громы аплодисментов. Наполеон выходит в соседнюю комнату. Там его уже ждет граф Фуше.

Наполеон: Я не могу надолго оставлять гостей! К чему эта срочность?

Фуше: Вы пожелали самолично увидеть того, кто принес вам победу при Ульме.

Наполеон: Отлично! И где он?

Фуше (с легкой заминкой): Это не мой человек. Так что я вызвал его начальника. Позвольте представить – наш главный жандарм Страсбурга Рапп. (Делает знак охране, и в комнату входит генерал Жан Рапп.)

Наполеон (при виде Раппа чуть хмурясь): Рапп… Где-то я это слышал. (Оборачиваясь к Фуше): Это не тот ли самый Рапп, которого вы сказали мне опасаться?

Рапп (чуть откашливаясь): Дурная слава идет про моего кузена… Его отец, мой дядя, покинул страну, когда нас освободили французы. Еще при Бурбонах.

Наполеон (со странной усмешкой): Ваша фамилия не французская, на мой вкус. А Бурбоны, стало быть, освободили вашу страну. Я понимаю, почему у вашего дяди и кузена было на сей счет свое мнение. А у вас?

Фуше (чуть наклоняясь к уху своего императора): Его отец был заочно приговорен к смерти германскими инсургентами, как предатель и провокатор, еще в прежние времена. А этот (указывая на Жана) пошел по его стопам.

Наполеон (небрежно Раппу): Ну хорошо. Показывайте своего агента. (Негромко Фуше): Уберите этого (делает жест в сторону Раппа) от меня. Яблочко от яблоньки… Отец предал своих, возможно, и сын то же сделает. Кстати, что за притча приглашать на работу столь одиозных товарищей?

Фуше (столь же негромко): Его кузен прославился на весь мир, как самый успешный ликвидатор. Работал на пруссаков, а после на русских. Я взял Жана Раппа в надежде на то, что получится такой же и для нас. Однако наш Рапп несколько иной человек. Но и он был мной настроен искать потенциальных убийц. И нашел. Делает еще один знак, и в комнату вводят Шульмейстера.)

Наполеон (с интересом разглядывая маленького рыжего человечка): Друг мой… По вашему лицу не могу определить вашу нацию. Кто вы?

Шульмейстер (с церемонным поклоном): Француз, ежели вы пожелаете. Я сын лютеранского пастора из Эльзаса. Отец мой врачевал не только души прихожан, но и тело. Поэтому, помимо богословского образования, я имею аптекарский патент и удостоверение военного фельдшера.

Наполеон повелительным знаком приказывает Фуше и Раппу отойти в сторону, а сам берет Шульмейстера под руку. Выясняется, что Шульмейстер даже ниже, чем сам Бонапарт, и тому это явно нравится. Император даже расправляет плечи и чуть выпячивает грудь и живот, как бы раздуваясь перед своим крохотным собеседником. Теперь на фоне Шульмейстера Наполеон выглядит гигантом. Он даже нарочно подводит того к ближайшему зеркалу, чтобы на эту картину полюбоваться. Вид откровенно радует французского императора. Впрочем, Наполеон на миг оставляет гостя, пару мгновений рыщет взглядом по комнате, видит свой знаменитый бикорн, водружает шляпу себе на голову и возвращается к зеркалу. Теперь он смотрится рядом с маленьким рыжим аптекарем еще величественней. Наполеон приходит в совершенно хорошее настроение, задушевно обнимает наемного убийцу и восклицает.

Наполеон: Вы знаете, я не терплю, когда на подобную стезю вступают лица благородных кровей. Но сын протестантского пастора… У нас в Аяччо лютеранских попов называли не иначе как дети Нечистого! А-ха-ха… И все ж таки… (Показывает пальцем на стоящих в отдалении Раппа с Фуше.) Видите – это один француз и еще один немец. Но посмотрите на линию скул у Фуше! Это его бретонская кровь. Не изумлюсь, если он, ведомый этой кровью, еще и британский шпион, а наш немец Рапп втайне работает на кого-то из немцев. (Совсем иным голосом и бросая на собеседника острый взгляд.) Говорите, француз? А фамилия – немецкая. Кто вы, херр Шульмейстер!

Шульмейстер (извиняющимся тоном и разводя руками): Я полукровка. Матушка моя из обедневшего венгерского весьма знатного рода. Их в свое время шибко прижали австрийцы… В итоге мама, когда встретила папу, работала в передвижном цирке. Клоунессой, фокусницей, танцевала на веревке для публики… Зимами я учился фармакопее и в семинарии, а каждым летом помогал циркачам разъезжать по стране. За это злые языки нас порою звали цыганами.

Наполеон (с загоревшимися глазами): Так вы еще и клоун?! Циркач?! Покажите мне что-нибудь!

Шульмейстер снимает камзол и выворачивает его наизнанку, а затем надевает его другой стороною наружу. Далее он на миг отворачивается, быстро взлохмачивает себе волосы, затем поворачивается опять к Бонапарту. С виду это уже совершенно иной человек. Он корчит уморительную гримасу, да так, что император смеется и в восторге бьет в ладоши. Затем говорит совсем чужим голосом.

Шульмейстер (тоном уличного зазывалы): Мейне дамен унд херрен! Медам и месье! Всего одно представление! Спешите видеть – всадник без головы! Я сам отпилю ему голову ржавой ножовкой! В стиле виваче каприччио! Всего одно представление, вторая голова у несчастного ведь не вырастет!

Наполеон (с оглушительным смехом Фуше и Раппу): Господа, идите сюда! Это прекрасно! Где вы нашли это чудо?!

Рапп (с низким поклоном): В Страсбурге его зовут «король контрабанды» или «человек с тысячью лиц». Мы ловили его десять лет, а потом вдруг он сам пришел перед очередной войной с Австрией. Сказал, что хочет посчитаться с австрийцами за все то зло, которое они принесли его матери…

Наполеон (Шульмейстеру с жестом внезапного узнавания): О да! И вы завели под Ульмом Мака в ловушку, из которой не было выхода! Месть что надо! (Резко серьезнея.) Однако, друг мой, воюем мы не только и не столько с Австрией. Наш главный враг – это Англия. Они меня много раз пытались убить. Коль вы отплатите им той же монетой, я осыплю вас золотом!

Шульмейстер (сухо и своим голосом): Имя, мон сир, имя.

Наполеон (оборачиваясь к Фуше): Что скажете?

Фуше: Самый страшный и закоренелый наш враг – это премьер Уильям Питт. Он уже двадцать лет как вцепился в нас будто клещ. Пока он жив, Англия от нас не отступится.

Наполеон (чуть пожимая плечами): Боже… Целый премьер. Да его ж небось стерегут, как все английское казначейство! (Оборачиваясь к Шульмейстеру): Ну что, возьметесь?

Павильон. Новый год. Вечер. Санкт-Петербург.

Зимний дворец. Покои Государя

В Зимнем дворце празднуют Новый год. Слышны громкая музыка, смех и веселье. В покоях Государя темно и тихо. Сам Государь полулежит на своем обычном диванчике, его голова повязана холодным мокрым полотенцем. На лице венценосца страдание. Рядом с ним верный Александр Голицын и секретарь Чернышев. У Чернышева левая рука на перевязи. Государь почти стонет.

Александр: Враги! Измена! Никому нельзя верить! Почему, ну почему все так вышло? Мои верные люди полегли под саблями и штыками противника, а люди моей матери все целехоньки! Думаю, это заговор!

Голицын: Верно. Все заговор! Никому нельзя верить! Тут я с тобою согласен!

Чернышев (задумчиво): А разве не вы же, Ваше Величество, и приказали убрать от вас всех, кто был связан с Павловском?! Вот они все и выжили.

Голицын (сварливо): Государь наш умен, он сразу осознал, что вокруг него заговор. Посему он нарочно и удалил заговорщиков! (Стучит себя кулачком по лбу.) Головой думать надо, а не просто так…

Александр (с чувством): Я думаю, это все потому, что вокруг нас предатели и изменники! Подлый народ! То ли дело среди наших… В Польше!

Чернышев: А ничего, что именно поляки принялись рубить всех, кто не состоял с ними в заговоре?! Я там был и сам все это видел.

(Кивает на свою руку на перевязи.) Опять же, именно они нынче перешли на сторону Бонапартия… А ведь это вы, Ваше Величество, их всех в кавалергарды перевели. Пока в элитной гвардии были лишь немцы – такого что-то я не припомню.

Александр: Да замолчи уже! Тебе лишь бы настоять на своем! И вообще пора бы нам разобраться с изменниками! Где, кстати, мой Салтыков?

Чернышев (вскакивая, вытягиваясь во фрунт и сухо): Сопровождает вашу мать в Ригу. Она пожелала осмотреть военные укрепления в своей личной провинции.

Александр (с раздражением): Так вот как?! Пока я был в силе, так сюда бегал, а стоило оступиться, так вильнул хвостом и уже пошел к моей матери?! Убрать этого предателя из моего Тайного совета немедля!

Чернышев (прищелкивая сапогами): Будет сделано, Ваше Величество!

Александр: И всю его родню тоже к черту! Кто у него? Вы же все про всех знаете!

Чернышев: Его двоюродный брат командует группой «Север».

Александр (срывая с головы полотенце): Вот именно! А почему их с нами не было при Аустерлице?! Проглядели? Прохлопали? Снять и этого Салтыкова!

Чернышев (торопливо): Он не Салтыков, он граф Толстой!

Александр (с досадой): Да мне без разницы! Все равно – снять! И Буксгевдена из «Центра», а главное, снять Кутузова с армий «Юг»! И заодно уж и Цицианова тоже снять немедля! До кучи…

Осторожный стук в дверь. В комнате появляется Кочубей.

В руках его наградные листы. При появлении Кочубея Чернышев стремительно испаряется, делая знак о дурном настроенье царя своему товарищу.

Кочубей: Ваше Величество, подпишите новогодние награждения… Для героев!

Александр (с сердцем): А нету героев у нас. Ни единого! Все трусы, негодяи, предатели! Никого представлять к наградам не буду. Надо было побеждать врага при Аустерлице. А они все бежали. Я сам это видел!

Голицын (поддакивая): Все верно, мин херц! Да еще Меркурий сейчас идет по Стрельцу, а это у нас значит что?

Кочубей (растерянно): Что?!

Голицын (поучительно): А Меркурий в Стрельце нам указывает, что все наши дары в это время лишь нам во вред!

Кочубей (тоскливо): Хорошо. Давайте задержим представления тем, кто служит в группе «Центр» или «Юг». Но ведь «Север»…

Александр (капризно): Это армия моей матери! Пусть она их и награждает! А я здесь при чем?

Кочубей: Но есть и Кавказская армия… И там было много людей героических. Вот хотя бы рейд Карягина. Почти что пятьсот спартанцев!

Александр (сварливо): Покажите-ка… (Листает текст постановления на награжденье Карягина, затем с торжеством тычет в него пальцем): Вот! Сами смотрите! Его один из двух офицеров – поручик Лисенко – добровольно перешел на персидскую сторону. Сейчас служит у персов карателем. Герой – это герой… А у вас получается, что лучший друг и подчиненный у якобы героя – предатель! А может, они вместе измену задумали?! Нет героев у нас, ни единого! Все трусы, подлецы и негодяи-предатели. Не забуду – не прощу! Так и сообщите в войска!

Павильон. Январь. Вечер. Лондон. Адмиралтейство. Комната отдыха

Печальные звуки траурной музыки. Голоса из-за двери.

В комнате отдыха сидит премьер Питт, перед которым стоят початая бутылка виски и полный стакан. Кресло напротив, где всегда сидел Шелберн, – пусто, равно как пуст стакан на столе напротив. Премьер с тоской смотрит на пустой стакан и просто сидит и молчит. Раскрывается дверь. Входит молодой невысокий рыжий офицер со стаканом на подносе, наполненным чем-то похожим на ром.

Питт: Что это?

Шульмейстер: «Кровь адмирала». Когда Нельсон умер, а «Виктори» оказалась слишком повреждена, было решено идти сперва в Гибралтар для починки. Ну и… Чтобы адмирал не испортился, его положили в бочку и залили ромом… Нынче поминки, и все пьют этот самый ром – в его честь.

Питт (шокированно): Тот самый ром, в котором Нельсона?..

Шульмейстер: Именно так, сэр, именно так! Все его нынче пьют. «Кровь адмирала». В честь павшего Нельсона!

Питт: Никогда не мог понять флотских обычаев. Что ж, не будем кривляться и отрываться от коллектива! За Нельсона! (Залпом выпивает стакан.) Фух… Боже, какая гадость!

Рыжий ловко принимает стакан из-под рома и выносит его из комнаты. Уже выходя, он еле слышно бормочет.

Шульмейстер: Интересно, почему нету скрипок? На смерть героя весьма б подошло – спокойно и не спеша, requiem assai funebre!

Павильон. Русский Новый год. Вечер. Рига. Дом Эльзы

В доме Эльзы принимают британских офицеров. Повсюду непривычно много воркующих парочек. В одной из комнат Анна Федоровна танцует с Артуром Уэлсли, а Доротея слушает долгие объяснения Генри Шрапнела, который хочет получить от нее деньги для внедрения своего изобретения.

Доротея (Шрапнелу): Боже, какой вы умный! Мне этого ни за что не понять!

Шрапнел (со смехом): Да все проще простого! Вы представляете себе, как работает граната с картечью?

Доротея (с умильной улыбкой): Вышутите?!

Шрапнел: Одно ядро убивает одного человека. Однако мощь удара избыточна. Если бы летело не одно ядро, а, скажем, десять, то и убили бы мы не одного солдата, а десять. Вы понимаете?

Доротея (с видимым интересом): Пока да…

Шрапнел ( со смехом): Это и есть картечь. Множество круглых шариков в этаком картонном кульке. При выстреле кулек разрывается, и вместо ядра летят шарики. Беда в том, что маленький шарик быстро теряет убойную силу, и картечью можно стрелять лишь в упор. А я придумал, как можно доставить целое ядро к солдатам противника и взорвать его там.

Доротея: И как же?

Шрапнел (с гордостью): Нужен взрыватель с замедлителем. Это такая деревянная трубка, которую мы вставляем в ядро с пороховым зарядом и шариками. Трубка заполнена сушеным трутовым грибом, который не горит, но тлеет с определенною скоростью. Мы отпиливаем трубку нужной длины, вставляем в ядро, а потом командуем: «Прицел – семнадцать, трубка – пятнадцать!». От огня выстрела ядро вылетает из ствола, а трут в нем тихо тлеет. И через нужное время огонь в труте дойдет до пороха, и тогда ядро взрывается в воздухе, разбрасывая свои шарики. Так понятно?

Доротея (с сокрушенным вздохом): Чувствую себя полной дурой… Вы не могли бы нарисовать мне это на бумажке? Поверьте, как только я разберусь, я обязательно дам вам денег на продолжение опытов!

Камера отрывается от воркующих парочек и переносит нас в кабинет Эльзы. Оказывается, здесь сидит новый гость – фон Пален старший, который негласно руководит теперь всею европейскою почтой. Он показывает Барклаю и Эльзе некую папку, где на тонких листах много чего написано мелким почерком. Эльза и Барклай его внимательно слушают, просматривая листочки по очереди. Б какой-то миг Эльза вдруг восклицает.

Эльза: Посмотрите, как любопытно! А отчего и он не перешел на французскую сторону?!

Барклай (проглядывая листок и задумчиво): Полковник Иван Осипович де Витт. Сын княгини Софьи Потоцкой. По слухам, незаконный сын самого Станислава Понятовского – последнего короля Польши! Охренеть! Судя по этим письмам, к нему в плену уже три раза подкатывали, однако всегда отвечал, что он – русский офицер и сохранит верность Империи… (Покачав головой.) Если бы такой перешел на их сторону, они бы живо восстановили прежнюю Польшу. Кто-нибудь понимает, почему он им всем отказал? Сперва своему предполагаемому кузену Юзефу Понятовскому, затем графу Фуше и, наконец, самому Бонапарту!

Фон Пален: Надобно пойти и узнать. Его, как носителя августейшей крови, Наполеон в плену не задержит. У этого парвеню слабость к голубой крови и титулам. Кого же послать? Сын Понятовского и Потоцкой даже заговорит не со всяким…

Натура. Зима. Вечер.

Дорога из Вены в Тюрингию.

Тюремный поезд для обмена пленными

В тюремных санях на каком-то тряпье едет полковник Иван Осипович де Витт. Нога у него в лубках и шинах, а рядом в телеге лежат костыли. Из колонны бредущих по заснеженной дороге пленных к нему подсаживается другой полковник – Николай Григорьевич Репнин-Волконский. Обоим по виду лет двадцать пять.

Витт: Честно говоря, не ждал вас увидеть. Всем сказали, что вы повезли предложения мира от Бонапарта для Александра…

Волконский: Александр отказал и решил воевать до победы.

Витт (протягивая руку товарищу): Занятно. Мы оба служили России и оказались в плену. А теперь все поляки нас считают предателями лишь потому, что мы в плену Россию не предали.

Волконский (с чувством пожимая протянутую ему руку): Любите парадоксы с софизмами? Что ж – нам будет о чем побеседовать… Ибо думаю, что до дня нашего обмена времени еще много.

Павильон. Зима. Утро. Рига. Дом Эльзы. Столовая

За сравнительно небольшим столом в тесной домашней компании завтракают Эльза, Мария Федоровна и Кристофер, Салтыков и Карловна, Барклай и Александр Бенкендорф, а также Доротея и Анна Федоровна. Сложно сказать, это завтрак или семейно-финансовый совет компании «Ротшильд».

Доротея:…Так я и получила от этого Шрапнела точное описание его гранаты и принципа ее действия. (Небрежно машет листками.) За ночь смогла свести все в инструкцию, Эльза Паулевна, думаю, пора начинать испытания.

Карловна (с интересом): Ну-ка покажь! Ишь чего выдумали… Европа!

Салтыков (задумчиво): Подозреваю, что подобную хрень можно запихать не во всякую пушку. Какие ограничения?

Доротея (сухо): Диаметр ствола не менее 122 миллиметров. Стенка ствола должна выдерживать… В общем, Шрапнел с гордостью мне сказал, что кроме как в Англии таких пушек пока что нигде в мире не делают. А посему эти гранаты и есть самая что ни на есть вундер-вафля, которой кроме них ни у кого больше нет!

Мария: Ха! Может, нигде и не делают, однако именно у нас они уже есть. Это морские пушки на стене рижской крепости. Они как раз имеют нужный калибр.

Барклай (с сомнением): Но ведь мы же обещали бритонам, что…

Мария (с вызовом): А обещать – не значит жениться! Разве война не идет к границам Прибалтики? Разве пепел Аустерлица не стучит в мое сердце? Разве…

Салтыков: Но морские орудия… Их ведь придется тащить чуть не волоком! Помню, как мы тащили подобные пушки к самому Хотину…

Эльза (сухо): Давайте сперва посмотрим, как это работает. И если и впрямь одно шрапнельное ядро способно полностью остановить колонну противника… Будем носить этих монстров – хотя бы и на руках. А на будущее… (Салтыкову): Николай Иванович, у нас есть возможности – послать пару-другую молодых людей посмышленее в Англию? Ибо вопрос о нашей способности получать высокопрочную сталь уже перезрел…

Салтыков (с готовностью): Согласен. Только ведь бритоны не примут! ( С лукавой усмешкою): Впрочем, сама технология упрочения стали достаточно старая. Думаю, что обучение возможно не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки.

Барклай (воодушевленно): Отлично! Как мы раньше о том не подумали! У них ведь школа-то общая. И у американцев может оказаться полно разных технических штук, которые британцы нам отказываются продавать! Например, технологии построения военных кораблей по британскому образцу.

Карловна: Точно! Привезем сюда пару-другую инженеров, и пусть перестроят нам верфи на аглицкий лад… А то всего-то на двух шлюпах мы устроили уже кругосветку! А коли сами начнем их строгать, так весь мир под себя… (Широко взмахивает руками, чуть не ударив Салтыкова, который бдительно успевает увернуться.) Фьють!

За двадцать лет до этого. 1786. Натура. Осень. Утро. Царское Село. Веранда.

На веранде царскосельского дворца подают завтрак. Государыню окружают сановники, и все вместе они слушают диковинного гостя из Латинской Америки Франсиско де Миранду. Он, в отличие от Государыни и сановников, не ест, но стоит перед ними в вольной позе и произносит пламенную речь о том, как народы Латинской Америки изнемогают под пятою испанских колонизаторов. Государыня с удовольствием слушает, а потом спрашивает.

Екатерина: А скажи-ка, дружок, сколько мне будет стоить ваше освобождение от пут вековечного рабства испанских захватчиков и что я с этого буду иметь?

Франсиско Миранда: Думаю, двести тысяч рублей серебром на первое время для нас для всех хватит. А что взамен? Предлагаю наши порты. Например – прекрасную Картахену на озере Макараибо! Всякий раз, когда к нам будут приходить русские корабли, мы всем народом будем выходить встречать вас на пляж, петь для вас прекрасные местные песни и исполнять национальные танцы…

Екатерина (сухо): Понятно. Местные ансамбли песни и пляски для притомившихся в пути моряков. И местные девицы – почти задаром. Особенно если учесть, что именно из ваших краев пошел по всему миру сифилис. Я подумаю. (Секретарю Безбородко): Ты подготовил, что я просила?

Безбородко (шурша бумагами): Из интересного там лишь золотые да серебряные рудники, но весьма уже истощенные. В принципе куш знатный, но англы испанские корабли с серебром уже двести лет подряд грабят. За ради рудников туда слазить можно, так ведь отнимут все на обратном пути. Двести лет отнимают – опыт у англичан наработанный. Сперва большой и сильный флот надобен.

Екатерина (сумрачно): Я поняла. (Миранде): Хорошо, мы подумаем. А пока – хочешь диктаторствовать, выкажи-ка себя, дружок, каков ты вояка. У нас как раз война с турком, и хороший генерал для нас был бы кстати. Коль сумеешь турок побить, дам средства на борьбу и с испанцами. Извини уж, проверка.

Павильон. Зима. Утро. Рига. Дом Эльзы. Столовая

Карловна с удовольствием заканчивает свой рассказ.

Карловна: В общем, лавров этот Миранда как генерал у нас не снискал, в те края мы не плавали, так что и серебро вывезти было не на чем. Потом свободные деньги ушли, а без денег от нас и Миранда этот поехал в Англию пороги там околачивать. Так мне покойный Безбородко про все про это рассказывал. Однако же по этому Миранде видать, что местных, готовых с нами дружить, в Америке сыскать можно.

Барклай (задумчиво): Кстати, раз речь зашла об Америке… Вернемся к зерну. Мы возим его англичанам и зовем его русским. Но придет миг, когда нашего зерна станет много, и цены…

Анна Федоровна (с восторгом): Не-не-не! Дашка на днях уже подняла эту тему с сэром Исааком, мол, куда деть наше зерно, ежели мы американское выдаем за свое, а он в ответ, мол, дуры вы, бабы! Раз американское вы выдаете за русское, самое время выдать русское за американский товар. Вот дебет с кредитом и сойдется!

Мария (ошеломленно): А разве сразу не видно, где наше зерно, а где американское?! У них же эти живут… долбоносики?!

Доротея (небрежно): Заграница нам поможет! Мы тут давеча сплелись языками с князем Юсуповым… Он все печалился, что, мол, случись война меж нами и Турцией, где тогда Турция зерно будет брать? В прошлые войны-то с нами у них всегда голод был… Так я и предложила ему самое лучшее американское зерно от компании «Ротшильд». В реальности оно будет русское и с наценкой за привоз его в зону военных действий. Плюс турки заплатят за транспортное плечо до них из Америки. В общем, мы подписали контракт. Тут я подумала, почему б нам такое же зерно не продать к тому же и персам. Нашла быстро персов и с ними тоже заключила контракт.

Кристофер (с легким осуждением): В дни войны кормить своим зерном ворога?!

Доротея (с вызовом): Да, кормить. За две с половиной цены. Казна у них не резиновая, каждый османский куруш можно тратить или на наше зерно, или на французские пушки. Так что лучше? Опять же русские помещики, измученные реформами Павла, с радостью начнут продавать свое зерно подороже.

Эльза (задумчиво): А вот это интересно. У персов с турками денег много. В условиях неизбежной войны против Антихриста для нас любые деньги будут не лишние… Михаил Богданович, изучите этот вопрос.

Кристофер (мотая головой): Погодите! Да мы же всех этих турок с персами – в один пых! Не успеют они растратить казну, как мы уже окажемся в Стамбуле и Тегеране…

Эльза (сухо): Если можно забрать все их деньги, так, значит, нужно нашим генералам сказать: пусть бьют магометанцев с прохладцей… Николай Иваныч, вы ведь по чину генерал-фельдмаршал. Проведете воспитательную беседу с коллегами, что нам сейчас наполненье казны важнее быстрой победы?

Салтыков (с достоинством): Поговорю. Вопрос интересный.

Павильон. Зима. Утро. Париж. Тюильри. Тронная зала

В тронной зале дворца Тюильри вдоль стены выстроились по росту «Объединенные негоцианты Франции», во главе которых банкир, поставщик продовольствия во французские флот и армию Габриэль-Жульен Уврар. На вид самому богатому человеку Франции можно дать лет тридцать, ибо он постоянно следит за собой и от этого выглядит моложе своего возраста. В тронную залу вбегает император Наполеон Бонапарт. Он в гневе.

Наполеон: Вы подонок, Уврар! В дни, когда британские корабли бороздят просторы Вселенной, а у меня нету денег на то, чтоб построить мой флот, вы с вашими компаньонами без стыда меня грабите! Это как понимать?!

Уврар (разводя руками): Так ведь война, мон сир! Нам приходится закупать хлеб у врага! У компании «Ротшильд». А они нам, как врагам, продают втридорога… При этом должен вам доложить, что качество русского зерна, которым мы кормим всю нашу армию, не сравнимо ни с чем! В армию мы поставляем все самое лучшее!

Наполеон: Ложь! Подлая ложь! У меня есть сведения прямо из Сити об отпускной цене на зерно компании «Ротшильд». У меня есть расписки, по которым вы платили за зерно в «Ротшильд». Я сравнил эти цифры и скажу вам, что вы гнус и подонок, Уврар! Разница между тем, что вы им заплатили, и тем счетом, который вы мне выставили, на сегодня составила восемьдесят семь миллионов франков! Это не просто грабеж среди бела дня! Это – измена!

Уврар (меняясь в лице): Ах, мон сир, я вам все объясню!

Наполеон (с яростью): Не надо мне ничего объяснять! Вы обязаны просто немедленно вернуть стране все, к вашим потным вороватым ручкам прилипшее. Восемьдесят семь миллионов франков на бочку – или прошу в Венсенский замок. Там и повисите на дыбе, пока деньги не вернутся в казну!

Уврар переглядывается со своими подельниками. Все пожимают плечами, и Уврар достает из кожаной папки вексель. С поклоном подавая его Бонапарту, он говорит.

Уврар: А это наш скромный презент к Новому году от «Объединенных негоциантов» всей Франции. Мы немедля передаем в казну тридцать семь миллионов франков, а остальные пятьдесят миллионов мы вам вернем, как соберем по сусекам…

Наполеон (рыча в ярости): Так вы уже знали, что я вас поймал, и собирались откупиться?! Вы… Вы…. Вы! Я повешу вас всех по очереди! За яйца! США мне заплатили за Луизиану восемьдесят миллионов, а вы только на приписках свистнули восемьдесят семь! Фуше! Как вышло, что моей армии поставляют хлеб столь страшные воры, а?

Фуше (сухо): Был Конвент, и еды для войск не было. Была Директория, и еды у солдат не прибавилось. Затем появился Уврар, который стал снабжать вашу итальянскую армию, и организовал он снабжение по тем самым калькам, что сложились еще при Бурбонах. Уврар не выдумывал нового!

Наполеон (содрогаясь): Но тех жуликов и воров уже снесло Революцией?!

Фуше (флегматично): Появились новые. У нас иначе не умеют. Франция-с!

Наполеон (начиная кипятиться): Но ведь есть же нормальные, честные и прозрачные для аудита компании. Тот же русский «Ротшильд», например.

Фуше (разводяруками): Так там глава фирмы – сама русская государыня, а ей у себя самой воровать не с руки. Эх, Ваше Величество, займись вы сами поставками, и у нас воровать сразу стало бы некому!

Наполеон (с сердцем): Ну нет уж… Я лучше уж буду во главе армии. (Вновь вспыхивая.) А с этими… (Вдруг скисает.) Стало быть, сперва пришлось возродить все, что было еще у Бурбонов, а иначе ничего не работало… ( С досадой.) Тогда всех просто выпороть, а вы, Фуше, отныне отвечаете за них головой! Следите за ними. Они не должны больше красть!

Натура. Зима. Утро. Лондон.

Лестница Сент-Джемсского дворца

По лестнице идут лорд Гренвиль и сэр Исаак. На рукавах у обоих черные повязки.

Сэр Исаак: Господь велик, молодой человек! И все же я не пойму, Уильям был так здоров и так молод, что же случилось?

Гренвиль: Мой кузен перед смертью болтал какую-то ересь. Ему все мерещился некий рыжий ирландец, который ему подал яд. Это очень странно, ведь мы с кузеном всю жизнь боремся за равные права для католиков. Я не могу поверить, чтобы сами ирландцы убили своего благодетеля!

Сэр Исаак: А что, есть версия, что это был яд? Тогда почему об этом не пишут в «Таймс»?

Гренвиль: Бред, дикий бред! Этот таинственный рыжий дал выпить моему брату ром, в котором якобы в Англию привезли лорда Нельсона. Яд, скорей всего, был именно там! Но никто же и никогда не признается, что все на поминках пили тот самый ром!

Сэр Исаак (ошеломленно): Господь велик… (Чуть успокоившись): Что ж, подозреваю, что там могли быть и отрава, и трупные яды, и все что угодно… Однако же… Религиозный вопрос вредит бизнесу!

Гренвиль: Я постараюсь! Дело моего любимого брата будет закончено! Мы добьемся в стране равных прав для католиков!

Сэр Исаак (осторожным голосом): Ну, вообще-то у нас в стране по религиозным причинам угнетают не только католиков… Что бы вы сказали, молодой человек (делает красноречивый жест на себя), если бы речь зашла о религиозной свободе вообще для нас всех?

Гренвиль (с изумлением меря взглядом сэра Исаака): Ну нет, милостивый государь! Мы не настолько сошли с ума, чтобы совершать политическое самоубийство! Одно дело католики, и совсем другое – вы и вся ваша братия! Вскоре мы отплываем на юг – отнимем у испанцев колонии! И когда у нас в руках будут их серебряные рудники, у Его Величества пропадет нынешняя нужда обращаться за деньгами к вам – христопродавцам и каинам!

С этими словами явно разгневанный лорд Гренвиль с сэром Исааком раскланивается и убегает, прямо аж пыхтя от праведного гнева и возмущения. Сэр Исаак провожает его долгим взглядом и бормочет.

Сэр Исаак: Ах, молодой человек, вы даже не выслушали все мои опции! Ну, не хотите вот так, ведь можно все и иначе. Тем более что у нас есть живой Стюарт Михаил Богданович, и он давно бьет копытом…

Натура. Зима. Утро. Эйтин.

Парк возле епископского замка

По улице маленького города Эйтина совершает ежедневный утренний променад принц-регент Любека, Ольденбурга и Эйтина Петер Людвиг фон Готторп. Он одет в самое обычное партикулярное платье, и его можно принять за обычного клерка. При встрече с редкими горожанами принц-регент с ними церемонно раскланивается и даже порой что-то спрашивает. Горожане пугливо радуются такой встрече, в целом очень милы, но стремятся убраться с дороги принца побыстрей и подальше. Поэтому принц совершает свое путешествие в одиночку и, похоже, этим обстоятельством вполне счастлив. Навстречу ему торопится молодой человек, которого все зовут Вилли-Нилли. Молодому человеку с виду лет двадцать, он не низок и не высок, лицо его заурядно, и по нему совершенно невозможно сказать, что это старший сын и наследник харизматичного Вилли-Фредди – короля Вюртемберга. Возможно, поэтому все его и зовут Вилли-Нилли, то есть – Никто.

Вилли-Нилли: Ах, дядюшка, я вас еле нашел! Был уже в Ольденбурге, а мне сказали, что вы…

Петер Людвиг (сухо и приглашая юношу присоединиться к прогулке): Не части! Что-нибудь весьма срочное?

Вилли-Нилли (делая странные жесты): Отцу неинтересны дела, и поэтому он мне передал все вопросы по «Ротшильду». А я бегаю в итоге по Лондону как чумной, и вообразите себе, давеча у меня была весьма странная встреча. В парламенте поймал меня за пуговицу сэр Чарльз Джеймс Фокс – новый глава партии вигов после смерти Шелберна и внук герцога Ричмонда. Так вот, он спросил меня одну весьма странную вещь…

Павильон. Зима. Вечер. Лондон. Парламент.

Лестница возле уборной

По полутемной лестнице парламента рядом с курительными и уборной куда-то бежит молодой Вилли-Нилли. Внезапно откуда-то из темноты возникает фигура объемного толстяка, который, смешно пыхтя и отдуваясь, устремляется на перехват паренька и кричит.

Чарльз Джеймс Фокс: Эй, пацанчик, иди-ка сюда! Ведь тебя зовут Вилли-Нилли, и твой отец король Вюртемберга? Ты-то мне нужен! Пс-с-ст!

Жирный толстяк, переваливаясь по ходу как утка, увлекает Вилли-Нилли в какую-то полутемную комнату, заполненную ведрами, швабрами и половыми тряпками.

Фокс: Ты ведь меня знаешь, пацанчик?! Я Фокс – самый главный бизнесмен из Ганновера.

Вилли-Нилли (осторожно): Я что-то подобное слышал…

Фокс: Я слыхал, ты в последнее время шустришь как представитель всем сейчас известного Ротшильда, а там главные акционеры – твои папка и дядька.

Вилли-Нилли (осторожно): Да, я представляю интересы моего отца, однако у меня есть и дяди, и тети. Не пойму, о ком у нас речь…

Фокс (с раздражением): Все-то ты понимаешь! Мы все должны твоему ольденбургскому дядьке по его процентам уже свои задницы.

Жуткий паук, так и тянет все жилы, так и сосет кровь! Но я не об этом… Скажи-ка, что мне дать твоему дядьке, чтобы он меня не убил?!

Вилли-Нилли (с достоинством): Мой дядя Петер никого не бьет первым. И вообще – это любимый мой дядюшка. Скажите, о какой вашей подлянке для него идет речь, чтобы я мог узнать ее ценник.

Фокс (явно занервничав): Да пока что и нет еще ничего… Все в проекте. Видишь ли, нам всем тут не нравится смотреть, что творит наш безумный король. Ганновер со всех сторон окружен Францией и ее сателлитами. А чертов Питт и слышать не хотел о том, чтобы заключить мир…

Вилли-Нилли (задумчиво): Бонапарт только что показал всем при Аустерлице, что Ганновер теперь – всего лишь дом на песке, и коль он вздумает ввести туда свои армии…

Фокс (радостно): Ухватил суть, мальчик мой! Ты сразу ухватил суть. А в Ганновере все мои деньги. Мои и премьера Гренвиля. Если Бонапарт ударит – мы пойдем по миру. Поэтому по моему совету Гренвиль послал уже в Париж лорда Ярмута заключать мирный договор, а мне предлагают пост министра иностранных дел, чтобы этот договор было кому подписать…

Вилли-Нилли (с милой улыбкой): Мои поздравления. До сего дня в парламенте все считали вас лишь вечно побитым брюзгой-неудачником, и вот – новый поворот! ( С легкой усмешкой): Надеюсь, вы понимаете, что случись перемирие, так французские корабли опять выйдут в Мировой океан. Сразу вернется угроза для Индии и китайской торговли…

Фокс (небрежно): Да какое мне дело до чьей-то торговли, когда все мои сбережения вот-вот пойдут по ветру?! Важней не допустить войны на суше, а что случится на море – не наша печаль. Но есть закавыка…

Вилли-Нилли (вежливо): Я весь внимание.

Фокс (с запинками и явной неловкостью): Ты понимаешь ли… Я должен дядьке твоему много денег, и если он заставит меня все мои долги ему выплатить… Я не могу так ославиться, но, согласно донесениям лорда Ярмута, Бонапарт-то не шутит…

Вилли-Нилли (с явным интересом): Не понял. В смысле?

Фокс (отдуваясь и явно начиная потеть): Видишь ли… Он сказал, что ему нужно радовать армию. Ну, ты понимаешь, взятые города, визжащие бабы на улицах, можно кого угодно брать в плен и как угодно забавиться… В общем, все такое. И Ганновер слишком сладкий кусок… Так что, если будет заключен договор о мире и неприкосновенности Ганновера, Англия обязана закрыть глаза на судьбу всех прочих мелких германских княжеств. И если об этом узнает дядька твой Ольденбург, мне конец! Вот я и спрашиваю, что мне ему надо дать, чтобы за разорение Любека, Эйтина и его Ольденбурга он бы на меня не прогневался?

Натура. Зима. Утро. Эйтин.

Парк возле епископского замка

Мы снова на улице прекрасного зимнего парка. Принц-регент Любека, Эйтина и Ольденбурга Петер Людвиг стоит с полуприкрытыми глазами и дышит холодным морозным воздухом своего города. Затем он открывает глаза, и они покойны, серы и холодны. Он улыбается племяннику.

Петер Людвиг: Ты знаешь, этот край все называют не иначе как озерной Швейцарией. Какой же хороший тут у нас воздух! Увы, обилие озер не дает селиться фермерам, и посему тут испокон веков были одни лишь монастыри и соборы… Потом монастыри стали банками, однако по сей день даже в банке у себя я понимаю, что сижу в келье. На воде и на хлебе, а мои книги по финансам и экономике не шибко отличны от Псалтыря и Писания…

Вилли-Нилли (с разгорающимися глазами): Научите меня этому, дядюшка! Отец меня все на войну да на охоту зовет, а мне по сердцу занятия поспокойней да прибыльней!

Принц-регент по-отечески треплет своего племянника по щеке и бормочет.

Петер Людвиг: Ну, конечно же, научу, а то оба сына у меня не совсем чтоб удачные и некому передать мои банки и бизнес. А к тебе я давно присматриваюсь. (Меняя тон голоса.) Однако к делу. Посмотри же, какие тут красота и покой! И вот толстый жаб из Ганновера, обжористый торгаш-неудачник готов все это бросить на разграбление тупой солдатне, которая придет сюда и начнет убивать и насиловать… Ты готов помочь мне остановить весь этот ужас?

Вилли-Нилли (с чувством): С вами до гроба!

Петер Людвиг (сухо): Ну хорошо. Тогда вернись к этому толстому идиоту и передай ему, что мы тут за мир во всем мире, и никаких дурных чувств ни к нему, ни к лорду Гренвилю у нас нет. Однако раз они столь влиятельны – пусть сделают меня главой Secret Service. Мне же нужна работа, коль они лишат меня моих банков!

Натура. Зима. Вечер. Лондон.

Ресторанчик на Пикадилли

В уже известном нам ресторанчике на привычном месте сидит сэр Исаак. Место, которое обычно занимал граф Шелберн, отныне пусто, и сэр Исаак явно грустит по этому поводу. Возле него раздается деликатное покашливание. Сэр Исаак отрывается от самосозерцания и обнаруживает перед собой Петера Людвига. Это все тот же сухощавый господин с пресно-скучным лицом, который любит неприметное партикулярное платье и ничем особым не выделяется. Впрочем, сэр Исаак при виде принца Ольденбурга немедля угодливо преображается и предлагает гостю прежнее место графа Шелберна. Петер принимает это как должное и, усаживаясь, негромко спрашивает.

Петер Людвиг: Как пообщались с Гренвилем? Что нового?

Сэр Исаак: Ах, молодой человек… (Осекается.) Простите, всегда забываю ваш возраст. Вы все не стареете…

Петер Людвиг (скучным голосом): Много дел… Давно не имею привычки… ( С легкой усмешкой): Глядя на вас, понимаешь, что стариться уже не модно…

Сэр Исаак (нервно рисуя пальцем какие-то знаки прямо на столе меж собою и гостем): Ах, мессир, и ваше чувство юмора не стареет. У нас – как обычно. Гренвиль – пустоцвет и про любит казну в один фук. Растратит все сразу! Он подписал приказ, и наш флот вот-вот отплывает на юг грабить у испанцев колонии.

Петер Людвиг (задумчиво): Занятно… А я думал, что захватом Кейптауна все ограничится. В Латинской Америке живут все ж потомки испанцев, а не дикие негры, как в Африке. То, что должно получиться с Кейптауном, ибо там у голландцев нету местной поддержки, вряд ли выгорит там, где много латиносов… Пожалуй, Гренвиль и впрямь идиот!

Сэр Исаак (торопливо): Но зато он подписал право компании «Ротшильд»…

Петер Людвиг (сухо): Я в курсе. Сноха моя Марья Федоровна предложила мне войти в пайщики. Вторым – после нее. Я уже внес средства. (Меряя сэра Исаака взглядом.) Пытаюсь понять, вы теперь мой партнер или как?

Сэр Исаак (явно лебезя): Я, мон сир, всегда ваш слуга и верой, и правдой! Всю мою жизнь!

Петер Людвиг (чуть сварливо): Оставим… Я знаю, что это не так, вы это знаете, все это знают… Что известно о Шелберне? Была ли его смерть, на ваш взгляд, естественной?

Сэр Исаак (с явным оживлением): А с какою целью интересуетесь?

Петер Людвиг (сухо): Ольденбург – древний сосед и союзник Ганновера, а также и кредитор. Соответственно, как кредитор князя Ганноверского, который по случаю король Англии Георг Третий, я очень обеспокоен тем, как казною моего должника распорядится безмозглый Гренвиль. Так понятнее?

Сэр Исаак (всплескивая руками): Понятнее и быть не может… Насколько я знаю, смерть графа Шелберна была естественной.

Петер Людвиг (задумчиво): То есть… Проникновения врага в ряды секретной службы пока не было… Хорошо. Тогда я приму предложение.

Сэр Исаак (с интересом): А какое? Я смогу быть полезен? За хороший…

Петер Людвиг: Мне, как главному кредитору Короны, предложено возглавить секретную службу Его Величества. И, как новый ее глава, я хотел бы понять одну вещь… У вас особые связи в России – не так ли?

Сэр Исаак (с легким смущением): Ну, старая любовь не ржавеет… У меня особые отношения с самой Эльзой Паулевной…

Петер Людвиг (с неприятным смешком): Она что – хотела выдрать вам ноготь да передумала? А вы от такого счастья аж взмокли?! Забавная штука любовь (с усмешкой). Впрочем, все это не важно. Мне нужно, чтобы вы подготовили мой визит в Петербург. Точней – в Павловск. За хороший, очень хороший процент!

Сэр Исаак (радостно): Все, все что смогу, все и сделаю!

Петер Людвиг (будто только что вспомнив): Да, кстати, насколько я знаю, у Англии был очень важный агент в Санкт-Петербурге. Некий аббат Николя. Русские его взяли по-тихому. Он еще жив? Я не видел отметки о его казни. Если жив, пошуршите-ка в России о том, что его пора отпускать. Хороший процент я вам обещаю.

Сэр Исаак (деловито): Нужно будет восстановить его колледж?

Петер Людвиг (с легким изумлением): На кой?! Нет, переведите-ка его, коль удастся, в Москву, а еще лучше в Ярославль или Тверь. У меня есть идеи.

Натура. Зима. День. Рига. Ратушная площадь

Яркий солнечный день. Гремят барабаны. По Ратушной площади маршируют лейб-егерские полки под командой Кристофера и британские экспедиционные части под командой Уэлсли. На балконе дома Эльзы парад принимает Государыня Мария Федоровна в окружении своей «малой свиты». Посреди парада к Эльзе незаметно пробирается ее Кирстен. Она отдает госпоже пакет и еле слышно бормочет.

Кирстен: Три новости. Французы оставили Вену и возвращают войска домой. Меж Францией и Австрией перемирие.

Эльза: Хорошо. Что еще?

Кирстен: Пруссия решила силой подавить восстание в своей части Польши. Фридрих Вильгельм, по слухам, взбесился от того, что две трети обозов с едой для наших с австрийцами армий было поляками уничтожено. А наш царь за недостачу не стал платить.

Эльза: Ожидаемо. Пруссак легче всего принимает доводы к своему кошельку. Что третье?

Кирстен: Из Англии целых две новости. Англичане взяли Кейптаун. И идет разговор, что целая армия под командою Бересфорда будет направлена куда-то в Южную Америку.

Эльза (сухо): Это – Гренвиль. Питт был тори. Тори это прибрежные торговцы-католики, поэтому все годы правления Питта Англия держалась за море. А Гренвиль, хоть и кузен Питта, но виг. Виги – партия немцев Ганновера, а к ним прямо в окна смотрит сейчас Бонапарт. И они принялись тренировать свою армию. Пока бьют тех, кого смогут, но они явно готовятся драться с Наполеоном на суше.

Натура. Зима. Утро. Рига. Порт

На причале большая толпа. Все провожают британских союзников. Чуть в стороне ото всех Доротея и Артур. Такое ощущение, будто они столкнулись совершенно случайно.

Артур: Ах, боже мой, какая встреча! И вы здесь!

Доротея (небрежно): Пришла отца провожать. Отбывает с визитом в Британию. И куда вас?

Артур: Плывем опять учить датчан уму-разуму.

Доротея (с невольным смешком): Сколько раз я ни слышала о них, столько вы их бьете. Какое-то бесконечное развлечение.

Артур (небрежно): А датчанам всякий раз это нравится. Своеобразная нация. (Чуть с паузой): Я так понял, что у вашей семьи на них зуб. (Увидав чуть заметный кивок): Тогда можете считать это лично для вас моим презентом! (Пожимая плечами): Флот их уже три раза бомбил, да не впрок. Решено на сей раз провести сухопутную операцию…

Доротея (с обидным смешком): Боятся стравить вас с настоящим противником и сперва решили дать потренироваться на хомячках?

Артур (с вызовом): Мой новый друг юнец Давыдов пел нам песню, что-то там: «Полячки белокурые наградой будут нам», так датчанки еще белокурее!

Доротея (чуть фыркая): Ну это понятно! Особенно после индусок. А не как с военными трофеями вы уже с дамами, похоже, не можете! Насильник…

Артур (горячась): Дамам нравятся победители!

Доротея (фыркая громче): Представляю, как вы спрашивали мнения туземок! Что же вы встали? Идите, датчанки белокурые уже изо-ждались! Тоже мне – победитель…

Натура. Зима. День. Эзель. Лагеря Эзель Абвершуле

На небольшую лесную полянку выбегает группа русских егерей, гусар и британских шарпшутеров. Погода морозная, вокруг лежит снег, однако офицеры выше пояса лишь в нательных рубахах, мокрых от пота. От офицеров даже парит, настолько все они взмокли. Старший по возрасту, полковник Лесли, машет рукой.

Лесли: Пять минут – отдых. Потом – пятый круг…

Давыдов: Ох и тяжела ж ты бандитская доля…

Невельский (с трудом откашливаясь): Я, господа, в последний раз так много бегал лишь на турецкой… Сколько ж прошло? Десять лет… Да…

Берти Макдональд: А мне кажется, что нам повезло. Здесь кругом снег, и от этого легко дышится. Свежо! А представьте, каково бы нам было в джунглях?

Давыдов: Кстати, господа, а где ваши прочие офицеры?

Берти Макдональд: Наверное, уже бьются в Дании…

Давыдов (с чувством): Черт, и почему мне вечно так не везет?! Я всю жизнь за войной, а она от меня! Ну что же за гадство?! Все на Аустерлице, а я в польских лесах, все поехали в Данию, а я опять на островах средь чухонцев!

Бенкендорф: А я думаю – нам везет. Как у Александра Васильевича? Тяжело в учении – легко в бою. Думаю, нас готовят к чему-то особенному. (Обращаясь к британцам): Вас вот куда готовят, как партизан?

Лесли (явно мрачнея): Никто не верит, что мы удержим от французов Брауншвейг и Ганновер… Так что, по слухам, коль случится война и враг войдет в Бремен, вот тогда-то и мы начнем изображать из себя германское ополчение… Добропорядочных бюргеров, которые взялись за оружие. Но кто ж поверит, чтоб бюргеры взялись за оружие?!

Бенкендорф (с невольным смешком): Та же хрень… А мы будем изображать вольных хохлов, восставших против панов и шляхты… Этаких степных лыцарей с чубом!

Давыдов: А я не хочу с чубом! Я буду впереди всех и с усами! Ведь можно, а?

Офицеры смеются. Затем старший по возрасту и званию полковник Лесли командует.

Лесли: Привал кончен. Еще два круга по всем препятствиям – и на ужин. Как вы сказали? (Скалит зубы): Тяжело в учении, легко в приключении?!

Натура. Зима. День. Рига.

Ратушная площадь перед домом Эльзы

Перед домом Эльзы Государыня Мария Федоровна, возвращающаяся в Павловск, прощается с теми, кто остается в Прибалтике. Уже готов открытый возок, где ее ждут Салтыков вместе с Карловной, а Государыня все обсуждает с Эльзой и Барклаем последние новости.

Мария: Сына мой, похоже, окончательно повредился рассудком! Из Петербурга пишут – всех дельных командиров он поснимал, а назначил таких стариков, что аж жутко!

Эльза (сухо): На мой взгляд, у них у всех беда одна – возраст. А так-то и Каменский, что назначен на «Центр», был неплох под Суворовым, а Михельсон, что назначен на «Юг», весьма дельно командовал войсками супротив Пугачева… Опять же ничего дурного не могу сказать про назначенного главой «Кавказа» Гудовича.

Мария: Да что говорить! Все хорошие! Только как взглянешь на них, так (махнув рукой) обнять и плакать. Да им в сумме почти триста лет!

Барклай (с невольной усмешкой): Нам вчетвером – триста лет. Я считал.

Мария (с нервным смешком): Ну да… Хи-хи! Так вы ж еще совсем молодой! (Эльзе, подмигивая): Он еще страдает ерундой. (Барклаю): Ну что мне с таким делать сыною?! Он на Аустерлице перепугался до поноса, пардон за мой французский, и совсем потерял веру в современную армию! Нет, я, конечно, понимаю, что генералы моей свекрови все были орлы, кого ни возьми, но ведь и нынешние нисколько не хуже! (Доверительно наклоняясь вперед и спрашивая так, чтоб ее слышали лишь Барклай и Эльза): Вы определились с начальником учреждаемой нами военной разведки?

Эльза: Еще нет. Есть варианты.

Мария (решительно): Хорошо. Моей волей поздравляю вас, Михаил Богданович, с сиим назначением. Сумели на таможне, авось поднимете и это новое и важное для страны дело. Жду результат.

Барклай (ошалело): Не подведу!

Эльза (торопливо): Тут еще одна новость. Из Лондона странная весть. Там никто не поверил, что дворянина могут звать Мейер. Поэтому там не смогли подтвердить передачу акции нашему зиц-председателю Мейеру. Он просит дозволения переименоваться в Ротшильда и умоляет дать ему какой-нибудь титул!

Мария (хмурясь): Да они охренели?! Чтоб я безродным гешефтмахерам – русские титулы?! ( С возмущением): Да это ж неприкрытое хамство! Как это… (Морщит лоб.) Шарло мне говорила однажды… (Радостно): Точно! Хуцпа! Это то, что она на Бирже всякий раз у таких друзей видела. Да таких друзей за хобот и в музей!

Барклай (примирительно): Все это так… Однако по уставу Ротшильда… (Будто ему это только что пришло в голову): Кстати, а я знаю, где взять титул для Мейеров. То есть Ротшильдов. Наш старый друг Луй Восемнадцатый даст им титул за небольшое пожертвование. А заодно и русской казне от этого облегчение! Так-то мы платим Лую за красивые глаза, а тут уже – и за титулы.

Мария (задумчиво): Стало быть, станут они у нас бароны де Ротшильд?.. А что, я согласна – все французы и так картавые да носатые, авось и эти сойдут за (нарочно коверкает) «фганцузиков»!

Павильон. Весна. День. Вена. Шёнбрунн.

Покои Франца

Огромная безразмерная спальня австрийского императора.

По ней беспокойно мечется император Франц. Он, видимо по привычке, так и ходит по кругу, заложив руку за руку за спиной, как его научили во французском плену. Лицо у австрийского императора от ярости перекошено. Раскрывается дверь, в спальню входит Меттерних. Он с интересом оглядывается.

Франц: Так вот вы где, Клеменс! Я вас сейчас буду наказывать!

Меттерних (с достоинством): Я догадывался. Жандармы в тюрьмах ведут себя как скоты! Все знают, что они с русским наследником сделали…

Франц (чуть растерянно): О чем вы, Клеменс? Что за чушь?!

Меттерних (с возмущением): А зачем еще вы вызвали меня для наказания в спальню?! Кстати, я – против!

Франц (с раздражением): Вы – негодяй! Вы все время сбиваете меня с мысли! Я не о том! Кто такой ваш Шульмейстер?! Из Кобленца!

Меттерних (задумчиво): Шульмейстер… Помню. Был такой в дни, когда я возглавлял сыскное у моего отца. Мелкий контрабандист. Впрочем, налоги платил за все за это исправно и даже приносил важные вести из Франции.

Франц (начиная подпрыгивать): А что он говорил вам про Фуше?!

Меттерних (пожимая плечами): Ничего. При чем здесь Фуше?

Франц (с яростью): Почему я должен работать за всех?! Что он говорил про начальника французской полиции в Страсбурге?

Меттерних: Он платил ему, а тот закрывал глаза на все его преступления… (Ошеломленно): Именно Фуше был в те дни начальником полиции в Страсбурге… Шульмейстер был связан с Фуше? Он был человеком Фуше? Я столько лет платил через Шульмейстера самому Фуше?! И у меня есть на него компромат?!

Франц (начиная визжать): Так выясните же все это, Клеменс! Немедленно! Черт побери, вы столько лет платили главе французской разведки, и при этом – ни сном и ни духом! Я повешу вас, Клеменс! Это черт знает что!

Павильон. Весна. Вечер. Рига. Дом Эльзы

За большим столом в гостиной сидят трое: Эльза, Барклай и сэр Исаак. Похоже, что последний только что закончил докладывать, и Барклай с Эльзой с изумлением переглядываются.

Эльза: Погодите. Хочу понять еще раз. Итак, принц Ольденбургский…

Сэр Исаак: Нет, нет, фейгеле, не принц, а принц-регент. Пока жив его дядя, сам Петер Людвиг – никто. Он всегда и везде молчаливый партнер. Его на бирже зовут Сам Никто. Всегда в тени, всегда за чьими-то спинами.

Эльза: Ну, хорошо. Сам Никто Ольденбургский, как выяснилось, кредитор Георга Третьего и получил под начало секретную службу. Теперь он как начальник британской секретной службы…

Сэр Исаак: Никак нет, деточка. Петер Людвиг едет сюда не как глава британской разведки, а как русский генерал. Он командовал сперва полком, а потом и дивизией у князя Орлова в Дунайской кампании. Вместе с нашим Салтыковым брал Хотин.

Эльза (растерянно): Так сколько же ему лет?!

Сэр Исаак (задумчиво): На Бирже верят, что он продал душу Нечистому и потому совершенно не старится. (Понизив голос): А еще есть мнения, что он-то и есть сам Нечистый. Ибо деньги его любят, как самого Князя мира…

Барклай (сухо): В семье Марьи Федоровны есть поверье, будто бессмертный голландец Михель – это и есть ростовщик Петер Людвиг. Она его даже нарочно ввела в дело «Ротшильд», потому что у него по деньгам всегда и всюду успех!

Эльза (торопливо крестится): Вот только всю жизнь и мечтала, чтоб поработать в одной компании с самим чертом… Придумщики… (Чуть успокоившись): Ну хорошо, он просит освободить аббата Николя из тюрьмы и перевести его в Москву, а еще лучше в Ярославль или Тверь… А вот теперь, господа, объясните мне: на кой главному ростовщику всей Европы или главе британской разведки наши Ярославль или Тверь?! Что там для него интересного?!

Барклай: M-да… Загадка. Этот парень без денежного умысла пальцем не шевельнет. Однако не возьму в толк – что же там этакого… Особенно если учесть, что ему не важно, какой город именно.

Сэр Исаак: То, что есть и там, и там, но нету вокруг. А иначе как создать монополию?

Эльза (решительно звоня в колокольчик): Так мы ни к чему не придем. Нужна карта. (Появившейся Кирстен): Принеси карту центральной России. Ярославль, Тверь и так далее.

Через миг появляется карта, и все, расстелив ее на столе, начинают в нее вглядываться. То и дело троица меж собой перешептывается, но ни к какому согласию не приходит, пока Барклай вдруг не вскрикивает.

Барклай: Да вот же оно! Мы не видим этого, потому что оно чересчур велико. Только я не понимаю, в чем смысл? В России полно воды, здесь нельзя сделать бизнес на ее продаже!

Сэр Исаак: Какую воду? Просветите меня!

Эльза (выпрямляясь и сухо): Самому богатому ростовщику в Европе почему-то очень нужно сесть в Ярославле и Твери. Ему нужна Волга! Вопрос – зачем?! Как таковую волжскую воду продать невозможно. Воды у нас в стране не меньше, чем воздуха.

Натура. Весна. Утро. Берлин. Потсдам.

Сад Меттерниха

Князь Меттерних в одной рубашке, форменных брюках и сапогах окапывает в своем саду яблони. На улице свежо, только что сошел снег, земля еще холодная и сырая, однако князю работа с лопатою нравится. За его спиной стоит слуга в теплой одежде, который держит на подносе горячий кофейник и кружку, полную кофе. От кружки по саду идет вкусный запах. Раздаются шаги, в саду появляется помощник Меттерниха «по щекотливым делам» полковник Берг. Князь, не отрываясь от работы и даже не поворачивая головы, говорит.

Меттерних: Вы, однако, не торопитесь. Ваш кофе чуть не остыл. Пейте, грейтесь, докладывайте!

Берг с явной благодарностью на лице берет кружку кофе, чуть греет ладони, а потом жадно пьет.

Берг: Я только что из Страсбурга. Шульмейстер соврал. С Фуше он практически не работал. Фуше всю жизнь был политическая разведка, а Шульмейстер – так, мелкая сошка. Контрабандист. На контакт с французами пошел сам, его «кумом», то бишь вербовщиком, был генерал Жан Рапп…

Меттерних (резко): То есть родня русского суперагента фон Раппа, недавно убитого в Индии? (Задумчиво): Как же странно тасуется колода…

Берг (осторожно): Родня еще та. Французский Рапп в свое время пытался сдать своего брата в полицию. Хотел забрать его именье и титул. Тот бежал, именье досталось французику, а титул старший Рапп сохранил. Поэтому русский шпион был фон Рапп, а у французов служит простолюдин по имени Жан. Опять же русский Иоганн был ликвидатор по делам политическим, а французский Жан скорей по таможне. А таможню в Страсбурге в те дни возглавлял Савари…

Меттерних (наконец отвлекаясь, втыкая лопату в землю и с видимым интересом): Савари?! Нынешний заместитель Фуше?!

Берг: Так точно. Французское кумовство. Они берут в подручные лишь знакомых. Фуше поднялся наверх и поднял за собой всех своих сослуживцев. Посему в жандармерии нынче лишь бывшие полицейские из Лиона, Парижа и Страсбурга. Фуше по-прежнему отвечает за внешнюю разведку, а Савари поручены преступления в экономике.

Меттерних: Боже, как интересно! Итак, прошлой осенью вражеский разведчик Шульмейстер прибыл в армию Мака и сказал тому, что был послан графом Фуше, который хочет перейти на австрийскую сторону. Мак поверил в рассказ, устремился за Бонапартом, оторвался от прочих и попал в окружение. Конец Мака!

Берг: Все так и было. Но что это дает?

Меттерних (с торжеством): А что было бы, если бы Шульмейстер вдруг облажался? Итак, предположим, Мак Шульмейстеру не поверил. Он докладывает о происшествии Францу, а тот, по своему обыкновению, балаболит о нем на весь мир. И получается, что граф Фуше пытался предать своего императора. А все мы знаем, насколько Бонапарт подозрителен и злопамятен. Падение Фуше станет тогда неизбежным. А кто вместо него? Савари – начальник Шульмейстера. Вы понимаете?

Берг (с замешательством): Не совсем. Я простой человек. Прикажите мне кого-то убить, и я все сделаю. Однако высшие материи…

Меттерних: Думаю, Савари устал быть вторым. Шульмейстер не просто завел Мака в ловушку, он еще и пытался подставить Фуше. Это значит – началась серьезная борьба у врага в жандармерии. Теперь нам нужно понять, кого из жандармов – Савари иль Фуше – мы хотим и дальше видеть нашим противником. Что мы знаем о них?

Берг: Фуше – бывший профессор философии и математики. Прославился при мадам Дюбарри как создатель математического метода, позволявшего выявлять казнокрадство. За это и стал самым молодым префектом Лиона во всей французской истории.

Меттерних: А Савари?

Берг: Этот начинал топтуном в уголовке. Из бывших оперов. Прошел по всем ступеням служебной лестницы, по слухам, в полиции его больше любят, чем того же Фуше, которого все они думают «больно умным».

Меттерних (с возбуждением): Так это же хорошо! Приказываю – выйти через Шульмейстера на самого Савари. Скажите ему, что для всей Европы нужна общая единая полиция, дабы можно было ловить воров и бандитов по всему миру, некий «Щит». (Как бы подумав про себя): И «Меч». (Бергу): А для этого нам нужно, чтобы во главе всех полиций были простые рабочие парни – «соль земли», так сказать, а не всякие там профессора с их математикой. (Со странной усмешкой): Вор должен сидеть в тюрьме. Посади Фуше в свое время Марию-Антуанетту – вообще бы не было никакой революции! Так и объясните бывшему простому оперу Савари всю современную историю! (Задумчиво): А я немедля пишу государю и прошу от него назначенья во Францию!

136 Натура. Весна. День. Павловск. Беседка в парке

Деревья в парке покрылись свежей листвой. Посреди парка беседка. Б беседке музыканты что-то негромко играют на виолончели и скрипке. На скамейке сидит великая княжна Екатерина Павловна, а перед нею на одном колене стоит князь Багратион. Екатерина Павловна пальцем водит по свежим, еще розовым шрамам на лице князя. Тот молчит и во все глаза на княжну смотрит. Наконец он не выдерживает и произносит.

Багратион: Ах, Катиш, это все ерунда! Пустые царапины. Бог меня миловал… Другим…

Княжна молча прижимает палец к губам генерала, и тот замолкает. Играет приятная музыка, княжна сидит в тенистой беседке, а перед ней на одном колене боевой генерал. Один из немногих, уцелевших после Аустерлица. Печет весеннее солнце.

Натура. Весна. День. Рига. Дом Эльзы. Задний дворик

Во дворе молодые люди сходятся в учебных боях. Звенят шпаги, слышны удары, кто-то падает, кто-то поднимается на ноги. Посреди всего этого за небольшим столом сидит Эльза с свистком во рту и внимательно следит за своими воспитанниками. То и дело она коротко свистит и жестами дает знать то тому, то этому, в чем была их ошибка. К столику госпожи подходит Кирстен, которая вполголоса что-то ей шепчет. Лицо Эльзы становится изумленным, она дает три длинных свистка и приказывает.

Эльза: Перерыв! Обед! Всем – обед! Без вызова не возвращаться.

Двор сразу пустеет, и Кирстен вводит Петера Людвига.

Он идет к Эльзе, а Кирстен услужливо подвигает для гостя второй стул. Эльза делает пригласительный жест, Петер Людвиг сразу усаживается, чуть оглядывается, и Кирстен, делая книксен, всем говорит.

Кирстен: Простите, я сбегаю за напитками. ( С этими словами она исчезает.)

Эльза (дождавшись, когда девушка скроется): Не ожидала вас в Риге. Думала, что вы направитесь прямо в Павловск.

Петер Людвиг (скучным голосом): Я бы хотел объясниться. (Чуть помолчав): Я слышал о том, что у вас есть понимание.

Эльза (сухо): Не так чтобы… Мне доложили, что у вас есть интерес к Твери с Ярославлем. Не понимаю, в чем суть…

Петер Людвиг: Не только. Еще я интересуюсь губернией Новгородской. Хочу там вложить много средств в русское коневодство… Но ближе к делу… Скажите честно, на что вы потратите прибыли от торговли зерном в том же «Ротшильде»?

Эльза (делая странные жесты): Ну… Есть идеи…

Петер Людвиг (сухо): Не стесняйтесь. Вы расширите шпионский свой бизнес. Я изучил ваши траты. Вы все деньги вкладываете в обучение и подготовку людей. Шпионаж сейчас окупается, но и весьма дорого стоит.

Эльза (невинным голосом): А вы? Вы разве не собираетесь вкладываться в вашу… эту самую… «сикрет сервис»?

Петер Людвиг (сухо): Зачем? Она – не моя, а моих соседей принцев Ганноверских. Я согласился ее возглавить лишь для того, чтоб британская корона и далее исправно платила деньги компании «Ротшильд». Собственно, я этого и не скрывал ни от принца-регента, ни от Гренвиля.

Эльза (изумленно): Вот оно как?! А им какой прок от этого?!

Петер Людвиг (небрежно): Самый выгодный бизнес в Британии – это торговля опиумом из Пенджаба в Китай. Однако он дурно пахнет. Впрочем, деньги эти попадают в казну, и из нее выплачиваются тому же «Ротшильду». Получать деньги от торговли зерном куда честнее и безопаснее, чем от опиума. Далее деньги через «Ротшильд» почти все обратно в Англию возвращаются. Шарлотта Карловна тратит их на образованье для девочек, а Николай Иванович – на учебники для его школ. Мария Федоровна покупает новые пушки, а вы – компоненты для своих опытов. То есть деньги Англию не покидают, а расходуются на развитие местной промышленности. Посему вас и терпят. Вы понимаете?

Эльза (ошеломленно): То, что вы мне сказали… Разве это не военная тайна?! Или там – разглашение…

Петер Людвиг (делая небрежный жест): Помилуйте! Между мною и вами огромная разница. Мы оба возглавляем наши секретные службы, однако вы при этом притворяетесь международной финансовою компанией, а на деле боретесь за власть во всем мире, а я притворяюсь секретною службой, но на деле меня интересует именно прибыль. У нас разные задачи, и, на мой взгляд, это хорошая основа для всеобъемлющего сотрудничества между двумя нашими разведками.

Эльза (растерянно): Для меня такая постановка вопроса внове…

То есть вы хотите сказать…

Петер Людвиг: Вы изображаете из себя деловую компанию «Ротшильд», но на деле при этом вы служба Российской Империи, и цели у вас чисто имперские. Мы изображаем из себя Секретную Службу Его Величества при том, что нет никакого Его Величества, и сама британская аристократия не стоит выеденного лица. А в реальности мы – биржевики и банкиры, и цели у нас чисто финансовые. Так я и предлагаю – нагибайте кого угодно, побеждайте кого хотите, но дайте нам получать нашу прибыль. Что же тут непонятного?

Павильон. Весна. Вечер. Рига. Дом Эльзы. Столовая

За столом после ужина собрались Эльза, Барклай, Доротея, Анна Федоровна и почетный гость Петер Людвиг. На столе бокалы с портвейном. Все винцо из бокалов потягивают, и вид у всех усталый и благостный.

Барклай: Что ж, поговорим о делах. Я так понимаю, что у Англии к нам есть предложение.

Петер Людвиг (сухо): Не совсем. Скорее предложение есть у меня, и я пользуюсь своим положением в британской разведке. В Европе вот-вот случится большая война. Все, что можно, будет разрушено.

Эльза (с вежливым интересом): Откуда у вас такая уверенность?

Петер Людвиг (небрежно): Оттуда, что Бонапарт стал императором лишь потому, что он хороший командующий. Оттуда, что поставили его во главе лишь потому, что Францию окружали враги. Сейчас враги разбиты, и армию пора распустить. И кто после этого Бонапарт?

Анна Федоровна (возбужденно): Ну и что?! Он и будет воевать – пока не завоюет весь мир!

Петер Людвиг (сухо): Для завоевания мира нужна огромная армия. Эту армию надо кормить. Солдатам надобно платить жалованье, чтобы они смогли поддерживать свои семьи, ибо те сейчас без кормильца. Любая война создает множество инвалидов, которым приходится платить пенсии. Это значит, что с каждой своею победой Наполеон ввергает свою страну во все больший расход, а не воевать он не может, ибо его тотчас свергнут. Это – порочный круг, и завершится он лишь гибелью и Бонапарта, и Франции.

Анна Федоровна (растерянно): А ежели он всех победит?

Петер Людвиг: Тогда он устроит в любой из захваченных стран какой-нибудь бунт и под видом подавления бунта начнет там военные реквизиции. Самой жирной провинцией у него сейчас стала Испания, куда стекаются налоги со всех испанских колоний. Попомните мои слова – вот-вот там начнется война против Бонапарта. Но не потому, что испанцы восстанут, а потому, что Бонапарту понадобится пополнять казну реквизициями. Что может быть проще, чем вешать и расстреливать утративших военную доблесть испанцев, пополняя при этом казну за счет испанских колоний?

Анна Федоровна (невольно крестясь): То есть сами французы нарочно возбудят безоружных испанцев, чтобы обобрать их казну?! Как-то не по-людски!

Петер Людвиг (пожимая плечами): Зато это выгодно. Учтите, даже если и Россия станет французским союзником, это не помешает Бонапарту начать точно так же грабить и вас. Спровоцируют бунт, введут карателей, и понеслось. И продолжаться это будет до того дня, пока в России есть ресурсы и население. Я хочу, чтобы вы осознали, кто у нас общий враг.

Доротея (задумчиво): То есть вы хотите сказать, что все эти войны происходят из-за бабла? (Оживляясь.) Однако нет пока у французов войны с им союзной Испанией!

Петер Людвиг (сухо): Посмотрим. Французская казна от содержания армии истощилась. А испанская казна ломится от денег из американских колоний. Волк обвинит козлят не потому, что те ему враги, а лишь потому, что он хочет кушать.

Натура. Весна. День. Берлин. Потсдам.

Сад Меттерниха

Сад у Меттерниха весь вскопан. Каждое дерево побелено, и с него сняты тряпки, которыми деревца укрывались на зиму. Сам хозяин сидит посреди своего садика на скамеечке, отдыхая после трудов праведных. На улице довольно свежо, но Меттерних так упарился, что теперь остался в одной рубашке, да и ту расстегнул. Вдруг кто-то окликает его от калиточки. Меттерних видит небольшого молодого ладного человечка явно семитского вида в огромных круглых очочках на шелковой ленте. По виду человечку лет двадцать. Он приветливо машет князю рукой. Меттерних делает небрежный жест, и человечек открывает калиточку и заходит к нему в садик.

Нессельроде: А я ваш новый сосед! Карл Роберт фон Нессельроде к вашим услугам! Тоже занялся садовой работой, решил тюльпанчики вот посадить, а в лавке хороших-то нет. Все кругом говорят: «Идите к герру Клеменсу, он по доброте своей всегда луковицей поделится». А я, если что, заплачу!

Меттерних (чуть морща лоб): Ах, Нессельроде… Герцогство Берг, если не ошибаюсь. Мой секретарь, кстати, Берг – ваш земляк. Точно! Нессельроде-Рейзенштейн служили императору Иосифу. Берг как-то мне говорил про своего земляка – генерала с таким странным именем. Только он же вроде погиб… По-моему, в Вюртемберге.

Нессельроде (с готовностью): Так точно! Погиб – именно на войне в Вюртемберге. Только мы из немного другой ветви – Нессельроде-Эресгофен, может, слышали?

Взгляд Меттерниха вдруг становится хищным. Он как-то странно в ответ усмехается и бормочет.

Меттерних: Ну… Конечно же, слышал. Одна ветвь – австрийские генералы, другая – русские шпионы под дипломатическим прикрытием. (Мерит взглядом гостя.) Пруссия – серьезное государство. Вас откуда перевели?

Нессельроде: В смысле?

Меттерних: Вы молоды, но вы при этом явно еврей. При Императоре Павле таких к посольствам не пускали на выстрел. Равно как и во все германские государства. Чтобы такого, как вы, вообще допустили в посольство, должны сложиться воистину изумительные обстоятельства. Поэтому интересно, где же вы дебютировали?

Нессельроде (торопливо): Мое первое задание было – третий секретарь посольства в Вюртемберг. Пять лет провел в Штутгарте. Там тогда шла война, и все обычные дипломаты отказывались.

Меттерних (с возрастающим интересом): О да! Получить первое назначение в сожженный и разграбленный Вюртемберг, который еще и воюет с Францией и Австрией одновременно, не имея союзников. При том, что ваш кузен – генерал у враждебных Вюртембергу австрийцев. (Чуть шутливо): Признавайтесь, шпионили там на Австрию? (В ответ на торопливые и негодующие жесты): Я понял, всего лишь помогали своему брату. (После новой порции негодующих жестов): Стесняться тут нечего, я бы тоже помогал родной крови. (В ответ на сокрушенный взмах руками Нессельроде и с уважением в голосе): Круто… По вашему виду сразу не скажешь. Пойдемте, я подыщу вам лучшие луковицы, а заодно предлагаю составить мне компанию на обед.

Нессельроде (виноватым голосом): Чувствую, будто я к вам напросился…

Меттерних (просто): Да, думаю, напросились. Однако не важно, я в этой глуши начинаю тупеть, и мне нужен собеседник и друг. А вы все ж земляк моего Берга. Хочу понять – может, ваш край порождает людей каких-то особенных?

Нессельроде (осторожно): Вообще-то я никогда не был в Бергском герцогстве. Мой отец…

Меттерних: Хотите об этом поговорить? Кстати, вы в курсе, что ваша родина была захвачена Наполеоном и безжалостно аннексирована? Нет больше Берга, а есть лишь французские негодяи-агрессоры!

Нессельроде (с достоинством): Что-то такое я слышал…

Меттерних (проникновенно и обнимая одной рукой гостя): Послушайте, пятьсот лет маленький Берг был важной частью Священной Римской Империи, которой мягко и справедливо правила моя Австрия… (Начиная ловко подталкивать гостя к своему дому.) И вот пришло немытое быдло, бандиты, разбойники, и нет более вашей страны! Что же тут скажешь… Трагедия!

Павильон. Весна. Вечер. Павловск. Курительная

В курительной Павловского дворца за столиком расположились Петер Людвиг, Салтыков и Карловна. Карловна с любопытством у Петера Людвига спрашивает.

Карловна: Так чего же ты хочешь от нас, милый друг?

Петер Людвиг: Предки мои веками вкладывались в речные пути и все, что для этого. Я бы просил в России для себя или моего сына места главы речного хозяйства и права обслуживать каналы и шлюзы. Но это не главное. Я намерен вложить все мои деньги в строительство конных дорог и угольных бункеров на Волге и вокруг Ладоги. А еще в строительство зимних стоянок для речных кораблей и судоремонтные мастерские. Ведь вы же хотите, чтобы на Волге кораблей стало не меньше, чем на самом Рейне?

Карловна (с оживлением): Ну, конечно, хотели бы. А что это за зверь такой – угольные бункера?!

Петер Людвиг: Это специальные хранилища для угля, которые нужны, чтобы по Волге пошли корабли. Эти корабли вверх по течению Рейна тянут тяжеловозные кони по конной дороге. Такую же я хочу сделать на Волге. Однако и на Рейне, и на Волге есть неудобные для конной тяги места и стремнины. На Рейне мы ставим в таких местах паровые машины, которые по системе канатов тянут корабли вверх по течению и даже лучше, чем лошади. Вот для этих паровых машин и нужны угольные бункера.

Салтыков (с интересом): А почему бы тогда вообще не отказаться от конной тяги?

Петер Людвиг: Потому, что паровые машины на берегу могут тянуть лишь корабли по реке, а тяжеловозные лошади могут тянуть и пушки в сторону битвы. Если казна начинает массово закупать таких лошадей (а их надо закупать у конезаводчиков загодя – еще до появления жеребят), любой сразу поймет, что страна куда-то вот-вот повезет свои пушки. И тогда он нападет на вас до того, как жеребятки потихонечку вырастут в нормальных тяжеловозов.

Карловна (недоверчиво): Так вы закажете у наших конных заводчиков таких лошадей, и все будут думать, что они для ваших дорог вокруг Волги, но стоит начаться войне, и вы тут же…

Петер Людвиг (без тени улыбки): Бонапарт уже ведет реквизиции. Он пытал любовницу герцога Энгиенского, стремясь завладеть его деньгами. Я готов для борьбы с ним на любые материальные жертвы… (После секундной паузы): Однако, надеюсь: когда я отдам русской армии всех моих лошадей, Россия этого не забудет.

Натура. Весна. Вечер. Санкт-Петербург.

Казармы кавалергардского полка

На плац перед казармами выведены все кавалергарды. Конную гвардию Императора почему-то двойным кольцом окружает полиция, а в самих казармах что-то происходит. Судя по всему, идет обыск с пристрастием. Напротив плаца к дверному косяку казарм прислонился Александр Чернышев, который лениво пролистывает какие-то бумажки. Из казарм выскакивает Кочубей. Вид у него взмыленный.

Кочубей: Все – правда! (Сует Чернышеву в руки какой-то листок.) Похоже, ниточка тянется в посольство чертова Бадена!

Чернышев (пробегая листок глазами и недоверчиво): Да ну… Неужто и впрямь рука самого графа Фуше?! И мы что, за доказательством вломимся в баденское посольство? А как же дипломатическая неприкосновенность?

Кочубей (сухо): Заговорщики планировали убить нашего Государя. Слово и дело! Пойдешь со мною ломать двери?

Чернышев (весело): С тобой, Виктор Палыч, хоть на край света! А что, ломать двери в посольство, пожалуй, прикольно! Почти что объявленье войны! Никогда раньше не пробовал.

Павильон. Весна. Вечер. Павловск. Гостиная

Государыня Мария Федоровна исподлобья следит за несколькими офицерами полиции, которые перед ней мнутся. Судя по звукам, по всему дворцу идет обыск. Рядом с Государыней ее старые друзья Салтыков с Карловной. Салтыков с интересом спрашивает у командующего обыском князя Кочубея.

Салтыков: И зачем все это?! Откуда эти новые веяния?

Кочубей (мрачно): Не спрашивай, Николай Иваныч! Какая-то ерунда! Представь – оказалось, некий хрен вообразил про себя невесть что и устроил в кавалергардском полку целый заговор!

Карловна (с интересом): Заговор?! Йтить твою! Да еще среди кавалергардов – опоры трона! Никогда ж не было, и вот – опять! И о чем речь?!

Кочубей (с досадой): Сперва кавалергардов трясли за то, что они скрывали пасквиль Давыдова. Решили, что немецкий там заговор, и всех немцев сняли. Стали набирать лишь поляков. Так поляки посреди Аустерлица принялись переходить на французскую сторону. Стали выгонять и поляков. Набрали в кавалергарды лишь русских. И вот выясняется, что русские офицеры кавалергардского полка составили заговор по свержению Государя и возведению на престол его жены Елизаветы Алексеевны. А на пост регента решили ставить кавалергардского штаб-ротмистра Алексея Охотникова.

Карловна (почти с восторгом): Ох, ё! Цельного штаб-ротмистра! А че не поручика? Охренеть! Никого выше чином там не нашлось? Не, я помню про государыню Екатерину, ну так ее целые генералы возводили на трон, а тут – штаб-ротмистры! Мельчают кавалергарды, господи прости!

Салтыков (задумчиво): Это того Охотникова, который из постели у Лизки не вылазит?! Так для управления государством совсем иной талант нужен. Какое безобразие!

Мария (недовольно): Кристер мой – целый генерал-лейтенант, и то никогда о таком не задумывался! А тут аж штаб-ротмистр… Так, глядишь, скоро и денщики против сыночки начнут возглавлять всякие заговоры! Позор! Штаб-ротмистр! А как это выяснилось?

Кочубей (пожимая плечами): Так Охотников отнес донесение в английское посольство. С просьбою, чтоб поддержали, когда кавалергарды начнут. В посольстве обалдели и передали по инстанции в их секретную службу. А там, похоже, решили, что это все провокация, и сам принц Петер Людвиг в разговоре с нашим царем… так сказать, прозрачно намекнул.

Карловна: Хрена себе… А намек-то был достаточно толстый?

Кочубей (снова разводя руками): Государь аж взбесился и приказал добыть доказательства. Пошли трясти кавалергардов, а потом нарушили даже неприкосновенность баденского посольства. Чернышев сам двери ломал с криками: «Не корысти ради, а державы для!». Я аж залюбовался. Ну а там нашлись планы Государыни – как нашего царя надо убить, сделать ее Императрицей и объявить крестовый поход на всех иноземцев.

Салтыков (с сомнением): И это кого ж баденская принцесса сочла иноземцами?

Кочубей: Насколько я понял – всех поляков и немцев. Причем ее планы были одобрены из Франции графом Фуше и вроде бы даже самим Бонапартом. Но тот от этой хрени в письмах нынче пошел в полный отказ.

Мария (с яростью): Да… Вздернуть сучку на суку! Ведь вы ж ее вздернете?

Кочубей (разводя руками): Никак невозможно. Она в тягости. От штаб-ротмистра. Беременных государынь вешать у нас не велено.

Мария (с сердцем): Да что ж за царь такой пошел?! Явный же заговор, все доказательства измены у вас на руках, а как вешать, так все вдруг сразу беременные! При свекрови-то моей все было иначе! Да и Пауль бы (ностальгически всхлипывает) не постеснялся!

Двери в гостиную распахиваются. На пороге стоит великая княжна Екатерина Павловна в сопровождении князя Багратиона и ватаги преображенцев: Сержа Марина, Аргамакова и всех прочих. Молодые люди или в лубках, или со свежими шрамами. Екатерина Павловна почти что кричит.

Екатерина Павловна: Да что ж вы творите?! Елизавета Баденская уличена в сношениях с Францией и готовила заговор, а вы пришли с обыском к моей матери?! Да по какому праву?

Кочубей (сухо): У меня приказ от Государя Императора. Царь Александр уверен, что за всеми заговорами против него стоит его матушка – Мария Федоровна!

Екатерина Павловна (бледнея): И что вы у нас дома нашли?

Кочубей: Пока – ничего.

Екатерина Павловна (с гневом): Привыкли с бабами воевать, пока мужики на фронте кровь проливали! Убирайтесь немедля, иначе мои преображенцы сами вас, шпиков, уберут!

Князь Кочубей делает знак своим людям. Затем он откланивается всем присутствующим и, выходя из комнаты, вполголоса говорит Екатерине.

Кочубей: А вы бы не горячились, ваше высочество. Ваш брат может и в Преображенский полк послать с обыском. Я бы на вашем месте на эту мысль наводить бы его не стал.

Екатерина Павловна (с вызовом): А вы не на моем месте! Только посмейте ему доложить! Когда я взойду на трон, вы первым же указом будете мною повешены.

Князь Кочубей молча кланяется и выходит вслед за своими людьми прочь из комнаты. Следом за ним выходит и Екатерина Павловна вместе со своею военною свитой. Салтыков задумчиво бормочет.

Салтыков: А ведь девка-то выросла… Может быть, пора ее выдать замуж? А не то дойдет до греха…

Карловна (задумчиво): Вот так посмотришь, послушаешь… А у Петера Людвига, между прочим, сын холостой. Опять же – пароходы на Волге… Мань, представь, сядем мы на пароходик и по реке – от Твери да до Астрахани, мимо Самары с Саратовом. Красота!

Салтыков: Кстати, на речных судах пассажиров почти не укачивает! Научный факт!

Мария (задумчиво): На пароходе по Волге… (Решительно): Да, думаю – пора выдавать Катьку!

Натура. Весна. Утро. Царское Село. Летняя веранда

Опять царская чета завтракает, сидя на разных концах длинного стола. Государь, как всегда, с Александром Голицыным, а Елизавета Алексеевна, как всегда, в одиночестве. На веранду выходит князь Кочубей. В руках его некий поднос, а на лице легкое смятение. Он, возможно, не ожидал встретить всю семью в сборе и поэтому теперь мнется. Похоже, что он нес письма вовсе не Государю, а Государыне. Однако Александр уже смотрит на своего министра полиции с напряженным вниманием, а Голицын, почуявший новый скандал, – с интересом и ажитацией. Чуть поколебавшись, Кочубей подает стопку писем своему господину.

Кочубей: Вот, было изъято в бумагах Охотникова.

Александр (небрежно): Что там? Сандро, глянь. Небось очередной заговор с иноземным участием? Кто на сей раз? Монголы? Японцы?

Голицын (с удовольствием письма читающий): Да, нет, мин херц! Тут все еще круче! Фрейлина вашей жены Наталья Загряжская пишет нашему штаб-ротмистру о том, что у нее, мол, пропали женские крови, и задает вопрос: когда ж наконец он пришлет ей сватов и когда будет свадьба?!

Александр (надменно): Боже… Какая грязь… Да сей бухгалтер мерзкий тип! Улещал саму Государыню Российской Империи, а спал, стало быть, с другой… Не хочу в этом пачкаться. Передай-ка по назначению!

Царь и его свита говорят меж собою негромко, и, возможно, Государыня Елизавета их не слышит или делает вид, что не слышит. Князь Кочубей несет письма к ней вдоль стола на подносике, и Государыня от завтрака своего отрывается. Лицо ее будто бы заостряется, и она смотрит на поднос с письмами, как кролик на приближающегося удава. Когда князь подходит, она с совершенно затравленным видом у него что-то спрашивает. Князь в ответ делает жест: мол, сами смотрите. Государыня берет кончиками пальчиков верхнее письмо и начинает его читать. Лицо ее искажается, она начинает страшно визжать, пытается бить кулачками стоящего перед ней Кочубея, потом с места вскакивает, пинает поднос и стрелой вылетает с веранды. Письма разлетаются во все стороны и, как опавшие листья, медленно опускаются на край стола и пол рядом. Государь сухо бормочет себе под нос фразу из Мольера.

Александр: Ведь ты хотел этого, Жорж Данден… (Он пытается будто откашляться, но вместо этого только сипит.) Однако почему же мне нынче так гадко?

Голицын (вскакивая и крича с возбуждением): А она же не к себе, а к фрейлинам побежала! Сейчас там будет потеха! Я пойду – гляну!

Государь сидит на своем месте, закрывши рукою лицо, и его будто все вокруг не касается. Поэтому Александр Голицын своей волей выбегает из-за стола и бежит следом за Государыней. Князь Кочубей, опускаясь на одно колено, снова собирает все письма на свой поднос, причем берет их кончиками пальцев так, будто это какашки. Светит яркое солнце. Впереди жаркий день.

Натура. Лето. День. Царское Село.

Флигели левого крыла дворца

Александр Голицын вбегает на женскую половину дворца. Там стоит визг и ругань. Государыня Елизавета с воплями и всхлипом пытается вцепиться в волосы Наталье Загряжской, а та, будучи выше ростом и явно сильнее противницы, просто от себя ее что есть силы отталкивает.

Елизавета: Су-ка! Шлюха! Помойная тварь! Запорю!

Загряжская: От суки слышу! Гнилуха чертова!

Елизавета: Он мой! Пошла вон! Я под плети тебя! На дыбу!

Загряжская: Ага! Здрасьте! Караул! Мужняя баба жениха пытается увести! Я твоему супружнику нажалуюсь! Поглядим ищщо, кто под плети-то пойдет!

Елизавета: Он мой! Он все, что есть у меня! А ты… Пошла вон!

Загряжская: Ага! И куды я пойду? С пузом-то?! Мне теперь муж нужон! Законный!

Елизавета: Да будет у тебя муж!

Загряжская: Еще бы! Конечно будет! Лешка Охотников! Ха!

Елизавета: У тебя другой будет муж! Обещаю! Только отъезжай ты от нас!

Загряжская: Тю! Дам тебе – не на тебе! Да где ж им бывать-то!? Да, слышь, хочу, чтоб был он богатый и знатный!

Елизавета начинает беспомощно метаться, а Загряжская стоит руки в боки и свысока на свою госпожу смотрит. Александр Голицын Елизавете подсказывает.

Голицын: Есть, есть такой! Соседа нашего Афанасия Николаича сынок. У старого Афанасия денег куры не клюют, и фамилия у них хорошая, родовитая. Гончаровы зовут! Правда, сам Николай Афанасьич, по слухам, того. Тихий больно. Все на виолончелях пиликает. Но – богатый и знатный. (Загряжской): Ну че – пойдешь к Афанасию Гончарову в невестки? А Государыня тебе назначит приданое!

Загряжская (с интересом): А че ж не пойти-то, пойду! Коль царица за моего Лешеньку хорошего отступного мне даст. Так я – со всей радостью!

Елизавета: Да я дам тебе чего хочешь… Только чтоб на моего бухгалтера и глаз отныне не смела кидать!

Загряжская (негромко и отворачиваясь): Да на хрен мне на него теперь смотреть надобно. Коль он уж почитай что в петле! Муж-то твой поквитаться с обидчиком не уступит! Мне ж только и нужон был законный отец для ребеночка… А тут и богатый, и родовитый, и приданое…

Натура. Лето. День. Царское Село. Парк

Государь играет в шары с Чернышевым, Кочубеем и Александром Голицыным. Жаркое солнце, настроение у всех покойное и расслабленное. Все даже остались в одних штанах и рубашках и теперь с удовольствием ходят, ступая босыми ногами по аккуратно подстриженной зеленой траве. Государь делает очередной удар по деревянному шару, закидывает молоток на плечо и спрашивает.

Александр: Ну как идет наше следствие по заговору моей милой женушки?

Кочубей наносит ответный удар и отвечает меланхолическим голосом.

Кочубей: Следствие идет своим чередом. Правда, у меня есть вопрос: чем оно все же закончится?

Александр (с видимым изумлением): То есть как?! Оглашением приговора и наказаньем виновных! Врагов народа повесить! Всех! Дабы была впредь наука!

Голицын (делая свой удар): А это и есть самое интересное. Во главе заговора твоя жена, мин херц, Государыня. Так она же беременна.

И заметь-ка – не от тебя! Казнь роженицы с чужим плодом… Это как-то хитро очень выглядит!

Александр (начиная горячиться): Так пусть родит! И тогда уж… Потом!

Чернышев (нанося удар в свою очередь): А потом плод от штаб-ротмистра станет законным наследником Российской Империи. И впрямь – слишком хитро! Но не это самое щекотливое!

Александр (злясь и начиная шипеть): Моя жена мне наставляла рога, задумала меня погубить и поставить регентом любовника, что ж тут может быть проще?! Голову с плеч и ей, и всем причастным…

Голицын (торопливо и примирительно): Тут, мин херц, дело политическое! (Обращаясь к полицейским чинам): Позвольте, я ему объясню. (Снова к Александру): Видишь ли… Кавалергарды – особый полк, куда принимают лишь людей родовитых, причем до безумия.

Раньше там везде были немцы. Они сговорились и решили скрыть от тебя похабные вирши Давыдова. Ты всех наказал, разогнал и отставил.

Александр: Я был в моем праве!

Голицын: Так и не спорит никто. Однако, выгнав всех немцев, ты поставил взамен поляков. А поляки те на сторону врага посреди сражения перешли. И что получилось?

Александр (растерянно): А что получилось?

Кочубей (сухо): За то, что немецкие офицеры решили не выдавать Давыдова, их прогнали из армии да в чинах всех понизили. За открытое предательство среди боя точно таких же поляков вы не наказали никак. Немецкое дворянство ропщет. Мягко говоря.

Александр (запальчиво): Все эти предатели служат сейчас Бонапарту. Как я могу офицеров Бонапарта наказывать?

Кочубей (с горечью): Когда Петр Великий решил, что мой предок его предал, пострадали все Кочубеи.

Александр (размахивая руками): Так я был бы рад, но все поляки по решению моей бабушки подчинены нынче Косте! Многие из них были предатели, но члены их семей нынче не мои подданные.

Чернышев (со смешком): То есть немцы сейчас подданные Марьи Федоровны, однако за проступок перед вами они были наказаны, а поляки, стало быть, Костины, и за любое предательство их нынче разрешено отдавать Косте на его усмотрение. Прикольно. Начинаю понимать, почему в Прибалтике недовольство…

Кочубей: Да это уже дело старое. Забыли. Проехали. А нынче новелла совсем изумительна. За предательство на поле боя из кавалергардов исключили поляков. Теперь там одни русские. И среди них обнаружился заговор, причем явно во французскую пользу. Стало быть, надо вешать. И что получится? За проступок Давыдова – всех немцев уволили, поляков за явное предательство и измену – простили, а русских нынче, стало быть, начнут вешать.

Голицын (торопливо): Ну посуди, мин херц, невозможно все это объяснить обывателю. А что получается? Было три заговора. За первый всех немцев уволили и наказали по деньгам, за второй всех поляков простили, а за третий всех русских вешают. И что русскому дворянству про это все думать?!

Александр начинает как-то затравленно озираться. Он от своих же друзей вдруг отмахивается и кричит.

Александр: Да что ж вы меня всеми этими странными вопросами мучаете?! Что я – нанялся вам все эти политические шарады решать?! Да черт с ним, прекратите немедленно следствие! Всех отпустить по домам! Черт знает что!

Разгневанный Государь бросает свой молоток и бежит от друзей. При этом он босиком выбегает на дорожку парка, покрытую гравием. Гравий колется, и Государь начинает смешно подпрыгивать, но при этом продолжает бежать от всех прочь. Похоже, что при этом он плачет навзрыд. Трое царедворцев провожают взглядами сюзерена, и Голицын вздыхает.

Голицын: Он такая тревожно-нервическая натура! Его беречь надо! А вы со своими варварскими вопросами – то ли вешать, то ли, мол, сажать на кол! Спокойней надо с царем, деликатнее. Не спрашивать, надо ли вешать, а спросить, должна быть веревка в семь дюймов или все-таки восемь? И стоит ли ее мылить. И тогда царь-батюшка не расстроится до такой степени.

Чернышев (угрюмо): Всю жизнь мечтал служить при дворе и знать не знал, что у вас тут такое… А между прочим, Дениска Давыдов мне написал, как готовят его в партизаны. То ли дело – бродить по лесам, грабить панов да нападать на обозы!

Голицын (голосом Павла): Так коль дела ты ищешь, давай возьми все в свои руки?! Сам и пресеки. А то в прошлый раз я пресек Талызина, а Виктор Палыч на меня же и наорал!

Чернышев с Кочубеем переглядываются, Чернышев только машет рукой, а лицо Кочубея становится злым. Александр Голицын разводит руками и бормочет.

Голицын: Ну как знаете. Я лишь как лучше хотел. Ведь ежели не пресечь, завтра заговоры станут затевать не только штаб-ротмистры!

С этими словами князь Голицын просто бросает на поле свой молоток и идет следом за Государем в сторону раздевалок. Камушки и ему, видно, колются. Чернышев и Кочубей остаются одни.

Чернышев (с горячностью): Да на хрена мы тут?! Сегодня Государь решил простить заговорщиков. А они же его убийство планировали! И что мне как полицейскому – молча утереться и все?! Не-ет! С меня хватит! Завтра же попрошу перевода к Марье Федоровне, а от нее – в партизаны! Делает энергичный жест рукой себе по горлу): Мне это придворное жевание соплей вот где! Разоблачили заговор, так давайте вешать преступников, а раз нет, так я в другое место пошел.

Кочубей (с иронией): Решил, что у Государыни лучше платят?! Ну-ну…

Чернышев (с чувством): А если и больше?! Нет, Виктор Палыч. Тебе этого, может, и не понять, но случилось мне намедни драться с врагом при Аустерлице. Там я и понял вдруг, чего я хочу и что же такое настоящая жизнь. Так что не обессудь и не поминай лихом. Плохой из меня вышел государственный секретарь, а шпик-полицай еще хуже. Поеду-ка я к Государыне в лесные братья устраиваться, авось примут! Там я – на твой манер – с тоски не сопьюсь!

Лицо князя Кочубея заливает смертельная бледность. Он сперва хочет что-то сказать, но снова только машет рукой. Чернышев козыряет былому товарищу и, отдав ему свой молоток, тоже уходит с крокетной площадки. При этом он идет исключительно по траве и поэтому не припрыгивает, несмотря на босые ноги.

Натура. Лето. Утро. Рига.

Стрельбище у Шведских ворот

Раскаты громовых выстрелов. Оглушительный визг свиней. Снова гром выстрелов. На смотровой площадке стрельбища Эльза, Барклай, Витгенштейн и возбужденный зрелищем Чернышев. Барклай через трубу кому-то из артиллеристов командует.

Барклай: Прицел, прицел пониже! Четырнадцать. А трубка шестнадцать! Шестнадцать, я сказал!

Снова гром раскатов. Свинский визг обрывается. Чернышев первым перепрыгивает через бруствер и бежит по полю. Перед ним привязанные к колышкам десятки трупов свиней, посеченных шрапнелью. На всех свиньях самая настоящая французская форма, порванная в клочья. Чернышев с восторгом кричит.

Чернышев: Вот здорово! Это же была настоящая мясорубка!

Витгенштейн (тоже подходя и одобрительно): Да, шрапнели показали себя лучшим образом. Все живое сметает напрочь!

Эльза (сзади и мрачно): Сердце кровью у меня обливается, как подумаю, сколько с нас в Англии возьмут за подобные пушки…

Витгенштейн (с интересом): А с нашими пушками так и не удалось?

Эльза (сумрачно): Пока нет. Ядро не может быть меньшего диаметра, иначе не хватает порохового заряда, а при столь крупном калибре – иные требования к материалу ствола. Наши стволы пока не выдерживают…

Барклай (сзади обслуге командует): Всю свинину собрать, от грязи, остатков формы и шрапнелей очистить и немедля в продажу. Сильно поврежденное для флота солить. Я проверю!

Чернышев (одобрительно): А я вижу, у вас все идет в дело!

Эльза (с усмешкой): У нас с вами, Александр Иваныч, у нас!

Чернышев (с явной радостью и надеждой): Так я уже принят?! В партизаны?

Барклай (подходя и со смешком): Да, вы к нам, конечно же, приняты. Однако партизаны, думаю, пока подождут. (Заговорщицки): Мы тут посовещались и согласились, что посылать вас в леса – безумное расточительство. А вот как начальник полиции…

Чернышев (упавшим голосом): Что?! Опять?!

Эльза (с сухим смешком и покашливая): Не совсем. Ваш знакомец Денис Давыдов, на мой вкус, самый что ни на есть партизан. Уж больно он прямодушный. А вы немного иной. (Беря Чернышева под руку и чуть подпихивая его кулаком в бок.) Как насчет того, чтобы мир посмотреть? Берлин, Вена, Рим. ( С легкой паузой): Возможно, Париж… У вас будет дипломатический паспорт, и все нами будет оплачено…

Чернышев (с явным интересом): Я увижу весь мир?! Как здорово! ( С хитринкой): То есть я до сих пор ловил шпионов в столице, равно как Дениска гонял по лесам польских бандитов. Так теперь вы решили его учить на такого ж бандита, но – нашего, а меня… Прикольно! ( С легким беспокойством): Только ведь я в этом деле профан. Вы уверены, что я справлюсь?

Эльза и Барклай меж собой переглядываются. Витгенштейн отдает всем честь и уходит к своим пушкарям. Барклай тоже откланивается, а Эльза, увлекая Чернышева в иную сторону, ему вкрадчиво говорит.

Эльза: Ну так давайте сегодня же и начнем! Я познакомлю вас с моими преподавателями, а вы у них немножко поучитесь. Самую капельку. И когда они решат, что вы готовы, я покажу вам Европу!

Павильон. Лето. День. Лондон.

Дом фон Ливенов. Гостиная

Дверь в гостиную открывается, и на пороге появляются Доротея и Анна Федоровна с покупками. Коробки и пакеты за ними вносит новый посол по особым поручениям в Англии и США Федор фон Пален. Пока дамы разоблачаются, молодой дипломат стоит и держит в руках их свертки, явно не зная, куда их и самого себя деть. Доротея, заметив это, делает небрежный жест в ту сторону, куда, по ее мнению, стоит свалить коробки и свертки, и восклицает.

Доротея: Ах, все это туда! Как хорошо, что мы вас на пути встретили, иначе бы руки у нас совсем оторвались! Быстренько раздеваемся и садимся пить чай! Пока не попью чай, я как будто бы не своя! Как там в Америке? Выкупили землю для эмишей? В общем, давайте рассказывайте.

Федор (с неким сомнением на Анну оглядываясь): Но, ваша милость…

Доротея (небрежно): Вы об этом? У нас с Наследником Константином – честный обмен. Он взял к себе в свиту моего муженька и даже числит его своим полномочным послом где захочет, а его жена Анна Федоровна отныне моя компаньонка и секретарь. Рассказывайте, между мною и Анечкой секретов нет!

Федор: В Америке все идет, как задумано. Однако… На днях случилось у меня два весьма неожиданных происшествия. Верней, встречи. Сперва в дни плавания из Америки был у меня один странный попутчик…

Натура. Лето. День. Атлантический океан.

Пассажирское судно «Тайн»

Федор фон Пален стоит у борта, держась за какой-то канат, и смотрит на море. Свежий ветер дует ему в лицо, но это его лишь радует. Рядом раздается мучительный, перхающий чей-то кашель. Федор поворачивается и смотрит на высокого худощавого человека, который сплевывает кровью за борт. Федор с готовностью произносит.

Федор: Я могу вам чем-то помочь?

Симон Боливар: Пожалуй, нет. Это – чахотка. Прошу вас не подходить… Заразился этою гадостью, пока вербовал смелых хомбре для свершения революции. (Удушливо кашляет.) Увы, портовые притоны – место обитания не только лихих и храбрых людей, но и всякой заразы. (Снова кашляет.) Простите великодушно.

Федор (с готовностью): У меня есть знакомства при русском дворе. Я с радостью…

Симон (опять закашливаясь и с усмешкой): Не берите в голову. Меня обещают лечить лучшие британские доктора. Ведь если я отдам вдруг концы, британцы потеряют столько денег… (Закашливается.) Достойного претендента на пост короля для Латинской Америки сыскать – не шутка…

Федор (с интересом): То есть вы подбирали лихих людей для того, чтобы совершить революцию в Латинской Америке, стать тамошним королем и платить налоги оттуда уже не Франции Бонапарта, но для Британии?!

Симон (закашливаясь): Все так и было. Быстрота вашего разума вам делает честь. Не будь этого туберкулеза, я бы с радостью предложил вам пост моего секретаря… Столь смышленые помощники меня б сильно выручили. Как ваше имя?

Федор (чуть щелкая каблуками): Федор фон Пален. Из рода Биронов. Это в русской Ливонии.

Симон: Ая – Коля. То есть Симон Хосе Антонио де ла Сантиссима Тринидад Боливар де ла Сантиссима Консепсьон (опять мучительно кашляет) и Пунто. (Сгибаясь от пароксизма кашля): В общем, коротко говоря, просто Коля!

Федор (растерянно): Это как так? С одной стороны, де ла Сантиссима Тринидад, а с другой – просто Коля?

Симон (с невольной улыбкой): Это мой лучший друг. Побратим на всю жизнь! Он был тогда британский морской офицер, отвечал за мою безопасность и однажды спас мне жизнь. Николай Хвостов. Мы похожи с ним как две капли воды. И как-то так повелось, что я звал его своим именем – «Сема», а он меня своим – «Коля». Так прозвища и прилипли.

Федор (ошеломленно): Точно! А то я все думал, где же я вас уже видел! А я же видел не вас, а Николая Хвостова, когда они на пару с Давыдовым впервые привезли груз в столицу из Ново-Архангельска… И впрямь, Давыдов вечно его зовет Семой… Боже, как тесен мир… Так вы говорите, что англичане хотели вас сделать очередным королем Латинской Америки?

Симон (уныло покачивая головой): Именно так. Все уже было готово к восстанию. Бонапарт должен был получить от нас внезапный удар ножом в спину. Мои портреты висели во всех пивных и харчевнях от Картахены до Антафогасты, и вот – чахотка… Теперь вся надежда лишь на британских ученых… Авось они меня вылечат!

Павильон. Лето. День. Лондон.

Дом фон Ливенов. Гостиная

Услыхав этот рассказ, Доротея и Анна Федоровна с изумлением переглядываются. Затем Анна Федоровна хрипло у Федора спрашивает.

Анна Федоровна: Ну и как же вы думаете? Они – эти британские ученые – его вылечат?!

Федор (угрюмо покачивая головой): Не думаю. Он был совсем плох. Однако жаль. Внезапное восстание в Латинской Америке было бы всем нам на руку. Опять же, и картинки с его изображением англичане по всем латинским колониям уж размножили…

Доротея (задумчиво): Еще бы понять, что за человек его побратим – этот самый загадочный капитан Николай Хвостов. Сема. (Со смешком): На мой вкус имя Сема Боливар в портовых пивных легче и лучше звучит, чем этот заковыристый ла Сантиссима Тринидад и так далее. Сегодня же отпишусь тете Эле. История-то более чем занимательна! А что второе?

Павильон. Лето. Утро. Портсмут.

Причал

С пассажирского судна «Тайн» на берег сходит Федор фон Пален. На берегу его встречает нервно мечущийся по причалу Вилли-Нилли. У молодых людей шапочное знакомство, и поэтому Федор кивает встречающему.

Федор: Герр Вильгельм Вюртемберг? (В ответ на утвердительный кивок): Не ждал вас увидеть. Что-то случилось?

Вилли-Нилли (нервно и дергано): Я представляю интересы моего отца в компании «Ротшильд», а еще дядины. Ну, Петера Людвига. И у меня задача точно узнать, удалось ли выкупить в Пенсильвании землю для эмишей и по какой цене они готовы нам зерно продавать? Цифры мне нужны срочно!

Федор: Все удалось. А цены у эмишей самые божеские. Вот у меня есть расчет. Может, мы куда-то пройдем?

Вилли-Нилли: Что вы! Нет времени! Чертов лорд Ярмут во Франции вот-вот заключит мирный договор, буквально с минуты на минуту. Нам точно нужно знать, какова разница в цене на зерно для мирного и военного времени! Вот скамейка. Давайте-ка ваши цифры, и я сам мухой все проверю!

Федор и Вилли-Нилли садятся на ближнюю скамью на причале. Федор достает листочек с какими-то цифрами, а Вилли-Нилли из кармана маленькую логарифмическую линейку. Он берет листок с числами и начинает что-то лихорадочно считать на бумажке, делая пометки свинцовым грифелем. В какой-то миг он начинает тихонько и жалобно выть, а потом вцепляется в лацканы сюртука Федора и с совершенно безумными глазами бормочет.

Вилли-Нилли: Вы понимаете, что это значит?! Если эти гребаные обжоры заключат мир, мы все потеряем хренову тучу денег! Я потеряю больше, чем за всю мою сраную жизнь держал на счетах и когда-либо видел! Угребки! Все угребки! И этот лорд Ярмут, и эта мерзкая жаба сэр Фокс! Это вы понимаете?!

Федор (осторожно): Не совсем. О каком именно мире у нас идет речь?!

Вилли-Нилли (взрываясь): Да ни хрена вы не понимаете! Это лишь один принц Петер поймет! О чем мне с вами разговаривать?! Угребки! И Ярмут, и Фокс! Какие же все это угребки, ах, сколько же я бабла из-за них потеряю!

С этими словами наследник вюртембергского престола, бросив и бумагу, и свою логарифмическую линейку, и грифель, куда-то по причалу вдруг убегает. Но на полдороге он вдруг останавливается, возвращается, сует свои линейку и грифель назад к себе в карман и убегает уже окончательно. Лицо у него крайне ожесточенное. Федор фон Пален с огромным интересом провожает взглядом юного принца.

Павильон. Лето. День. Лондон.

Дом фон Ливенов. Гостиная

Дамы меж собой переглядываются.

Анна Федоровна: Интересно, о каком заключении мира этот Вилли-Нилли болтал?

Доротея: Он сказал – гребаные обжоры и жабы. Он помянул министра иностранных дел Фокса, который и впрямь невероятный толстяк и обжора, а еще посла по особым поручениям премьера Гренвиля лорда Ярмута, который, по слухам, не тоньше. А это значит, что английское правительство ведет с кем-то переговоры о мире, при том что воюет Англия сейчас только с Францией. А еще с Францией воюет наша страна… Если Англия сепаратно из войны выпадет, нам будет тяжко. Это надо срочно доложить тете Эле.

Натура. Лето. День. Потсдам. Поместье Парец. Садик

Австрийский посол в Пруссии Меттерних с изумлением обнаруживает внутри поместья, которое на лето снимает прусская королевская семья, огромную толпу народа. В летнем садике посреди людей стоит заплаканная королева Луиза и почти кричит.

Луиза: Эти негодяи, эти польские свиньи, они вылили на землю мое молоко!

Фридрих Вильгельм Прусский (утешительно, но безразлично и холодно): Ну-ну, дорогая, я уже согласился на ввод русских армий в Подляшье! Они научат поляков уму-разуму, как это сделали на своей части Польши. Этот русский польский царь Константин обожает сажать пленных на кол. Польские партизаны понимают лишь такой разговор!

Меттерних (торопливо – Фридриху): Боже мой, опомнитесь! В Подляшье расположен знаменитый гребень Сувалки, и тот, кто им владеет, может легко наступать – или на север, или на восток! Пока Подляшье было у вас – ваши армии с Сувалок грозили России и русским. Коли вы сдадите его – Пруссия окажется под прицелом русских батарей!

Фридрих (Меттерниху вполголоса): Русский царь Александр мне поставил условие. Или я отдаю России Подляшье и русские ставят там свои крепости, но при этом они помогают мне подавить восстанье поляков; или они умывают руки и поляки там восстановят опять свою Польшу. У меня нет выбора. Восстание поляков стремительно разрастается, я даже не успеваю отмобилизовать свою армию.

Меттерних (саркастично): Ну и к тому же эта мобилизация обойдется пруссакам столь дорого!

Фридрих (с благодарностью): Слава богу, хоть вы меня понимаете!

Луиза (с рыданием): Ах, мои милые любимые коровки! Почему вы должны страдать от этих гадких поляков?!

Фридрих (явно взрываясь, этих криков не выдержав): Лизон, я этого не потерплю! Я заявлю ноту протеста Бонапарту! Или он перестанет польских инсургентов поддерживать, или… Я даже не знаю – что!

Меттерних (сзади прусскому королю будто подсказывая): Ай-яй-яй! Неужто вы объявите этому гаду войну?!

Фридрих (приосаниваясь): Да, да! Он должен прекратить помощь польским разбойникам, или мы ему объявим войну! Мы – великая Пруссия! Страна Железного Фрица! Я не потерплю продолжения безобразий! ( С досадой): Подумать только – свежее молоко вылить наземь…

Натура. Лето. День. Париж. Трианон. Садик

В небольшом садике за живой изгородью чей-то кокетливый смех. Идущий вдоль изгороди к местной беседке граф Фуше невольно задерживает свой шаг. Тем не менее идти ему вперед надо, и граф начинает нарочито громко кашлять. Смех из-за изгороди сам собой прерывается, и, когда Фуше подходит к беседке, там весьма разгоряченный и полурасстегнутый Наполеон Бонапарт сидит на одном конце скамейки. На другом конце той же скамейки обмахивается веером прима Гранд-Опера мамзель Жорж – с виду женщина монументальная, но в неких вопросах скорее податливая.

Наполеон (с наигранною веселостью): А мы тут решаем вопросы ангажемента на грядущий сезон. Эта… заезжая австрийская звезда Шевалье не объявилась еще?! А то наша Жоржи беспокоится – не отнимет ли кто ее лавры?!

Жорж (с легким хихиксом): Я всего лишь выказывала мое опасение, что я соглашусь, а эта Шевалье…

Наполеон: Да, Жозеф, где же эта Шевалье? Я хочу дать ей интересную роль в пьесе про инквизицию. Мы бы ее на дыбе подвешивали, а вы…

Фуше: В театре убеждены, что за этой певичкой приезжал офицер. Австрияк. Сразу по заключению мира с Австрией. Она мигом собрала барахлишко и растаяла в чистом воздухе. Люди полагают, что кто-то смог ей предложить очень выгодный ангажемент на роль хозяйки древнего замка. (Со значением глядя на Жорж): Говорят, любая певичка лишь о таком и мечтает всю жизнь. (Разводя руками, говорит Бонапарту): Увы, мы не в силах проверить все австрийские замки, так что я думаю, о мадам Шевалье мы более не услышим. Однако я не за этим. (Вынимая из принесенной папки некие листки.) Ставка на польских партизан оправдалась. Пруссия требует от нас прекратить их поддержку. Иначе…

Наполеон (с живостью и вскакивая): Иначе?! Неужто?!

Фуше (с искорками в глазах): Иначе прусский Фридрих нам объявит войну. Однако армия у него пока что не отмобилизована, а единственный боевой генерал, который что-то да стоит, живет в гарнизоне на нашей границе вдали от всех прочих армий.

Наполеон (с интересом): Он что – за нами шпионит?

Фуше (сухо): Никак нет. Фридрих Людвиг к тому же самый лучший в Пруссии композитор. Живет на границе Веймара. Ездит в гости к Гете и Шиллеру, музицирует. В общем, если отвергнуть ультиматум Фридриха, можно использовать наработки по Энгиенскому…

Наполеон (с оживлением): Что ж, прекрасная работа, Фуше! Я доволен.

Фуше (радостно): Ваше Величество, кроме пруссаков есть и роялистское подполье. Я туда внедрил наших людей, но мне нужны для них средства. Тридцать шесть! Всего тридцать шесть тысяч франков в год!

Наполеон (хмурясь): Это огромная сумма. Я должен знать, кому я плачу.

Фуше (негромко): Наш человек в Лондоне – герцог Омонский, личный секретарь графа Артуа Карла и советник графа Прованского Луи. Я покажу вам его отчеты.

Наполеон (с тяжким вздохом): Уговорил, речистый. Такому стоит и заплатить.

Павильон. Лето. День. Париж. Дворец правосудия.

Кабинет Фуше

За своим большим столом в кабинете граф Фуше пишет письмо своему агенту в Лондоне – герцогу Оманскому.

Мне все удалось. Прошу присылать мне ваши донесения каждые два месяца, а если можно, и чаще. Мне нужно точно знать все, что замышляют эти негодяи принцы Бурбоны: ваш хозяин граф Артуа и особенно этот австрийский прихвостень граф Прованский. За труды вы будете получать от меня целых двадцать четыре тысячи франков в год, по две тысячи каждый месяц. В ваших донесениях вы обязаны мне докладывать следующее…

Павильон. Лето. Вечер. Кобленц. Отель «Корона».

Комната графа Прованского (Луи Восемнадцатого)

В своей маленькой комнатке французский король в изгнании читает донесение своего советника герцога Омонского из Лондона:

…Пересылаю вам черновик моего доклада для графа Фуше. Исправьте там все, что вам, может быть, не понравится. За эту работу лионский мясник положил мне жалованье – в жалкие двенадцать тысяч франков в год, или всего тысячу франков в месяц! И как на эти деньги прожить, я вас спрашиваю? Прошу вас, пришлите мне еще денег, ибо в Лондоне все очень дорого…

Граф Прованский (Луи Восемнадцатый) с тоской опускает письмо и бормочет.

Луи: Что ж, придется продать еще один титул. Подумать только – подлый гоффактор станет у меня барон де Ротшильд… ( С горечью): Куда катится мир? (Похлопывая себя по животику): Однако очень хочется кушать…

Павильон. Лето. День. Павловск. Летняя терраса

Посреди просторной летней террасы за столиком сидит государыня Мария Федоровна, которая читает письмо от своей дочери – княгини Веймарской Марьи Павловны:

…На днях произошло у нас еще такое событие. Ближе к ночи прибыли французские офицеры, которые весьма развеселили и приукрасили местное общество. Как я уже писала вам, хоть Веймар и считается Афинами всей Германии, однако в реальности у нас в Павловске вечера сто крат веселее и интереснее тутошних. Очень много скучных и напыщенных ослов, которые лишь только мнят себя безусловно великими. К примеру, по книгам Гете ни за что невозможно понять, насколько в жизни он скушен, а то, что он все победы Бонапарта приветствует, объясняет, кто он в реальности. Мама, вообрази, он написал оду в честь победы Бонапарта над нами при Аустерлице, и я выказала ему, как я к этому отношусь, а меня местная публика за это зашикала. Одна только радость: к нам часто приезжает интересный сосед – мой прусский кузен Луи, который сочиняет волшебную музыку. А еще при нем его новый шут – рыжий клоун по имени Азазель, который показывает воистину чудесные фокусы. И вот теперь появленье французов всех нас обрадовало. Оказывается, мой муж позволил им разместиться на землях Веймара в преддверии неизбежной войны Франции против Пруссии. Французы ведут себя очень смирно и вовсе не похожи на те исчадия ада, которыми они у нас представляются…

Мария Федоровна резко отодвигает от себя письмо дочери и торопливо пишет ответ:

…Доченька моя, заклинаю тебя, беги оттуда, теряя тапки! Ни пруссаки не пощадят вас за то, что позволите лягушам ударить их со спины, ни лягуши не помилуют – просто потому, что вы для них все там немцы. А жизнь под иноземной оккупацией может быть весьма тяжкой. Уверена, что вашему веймарскому нейтралитету осталось жить считаные дни, ежели не часы. Заклинаю, беги или к дяде Фредди в Вюртемберг, ибо он формально Бонапарту союзник, или же к дяде Петеру в Эйтин, ибо он богат и за всех вас откупится. Молю тебя, беги тотчас!

Натура. Лето. День. Санкт-Петербург.

Петропавловская крепость. Внутренний дворик

В казематах Петропавловской крепости гремят замки и засовы. Двери самой страшной русской тюрьмы распахиваются, и во внутренний дворик выходят два бывших арестанта – аббат Николя и штаб-ротмистр Охотников. Вид у обоих потрепанный, впрочем, по-разному. Аббат худ и бледен, похоже, лицо его не видело света уже несколько лет, а лицо Охотникова сильно помято побоями. Заметно, что оба меж собою за время, проведенное в соседних камерах, познакомились и ведут себя, как знакомые друг другу товарищи.

Аббат Николя: Ну что же, друг мой, мы не прощаемся. Меня из беды вызволил сам глава британской разведки, и я теперь оглашенный британский шпион в Российской Империи. Все отныне считают меня медиатором с Кенсингтонским дворцом, так что ежели у вас есть мечта переехать все-таки в Англию… Обращайтесь.

Охотников: Честно говоря, не знаю уже, что и думать. Сперва грешным делом считал, что именно англичане и сдали всех нас – заговорщиков, но ведь нынче же отпускают… И никого не убрали и не разжаловали! Чудеса!

Аббат Николя (задумчиво): И впрямь, занятно… Особенно если учесть, кто сейчас у нас глава английской разведки. Русский генерал и главный ростовщик всей Европы. И все ж его при дворе Его Величества приняли… Интересно, как боевого генерала или все же банкира? Кстати, запамятовал – а каким же вы эскадроном у кавалергардов командовали?

Охотников (с лучезарной улыбкой): А никаким! Отвечал за казну полка и вел полковые книги!

Аббат Николя (с озарением): Ах, вот оно что… Однако жизнь сильно переменилась за время моего заключения. Значит, уже не боевой офицер, а казначей стал героем нашего времени. И эти чернильные души пытались свергнуть царя…

Охотников (не слушая аббата): Кстати, а сегодня по причине моего освобождения у нас будет праздник. Сперва праздничный обед, а потом мы все идем в оперу слушать… Да, впрочем, не важно, что!

И я вас приглашаю!

Николя (с благодарностью): Признателен. Обязательно буду. И где встретимся?

Охотников (беспечно): Царь, как обычно, в своем Царском Селе, так что приглашаю вас ко мне в Зимний! В три дня. Устроит?

Ворота крепости наконец-то распахиваются, и бывшие узники видят, что прямо напротив ворот стоит богато украшенная карета с царскими гербами. От кареты со всех ног к ним бежит Государыня Елизавета Алексеевна. У нее уже хорошо заметен животик, она на бегу смеется и плачет. Она бросается в объятья Охотникова с криком.

Елизавета: Бухгалтер, милый мой бухгалтер!

Николя (сзади и в сторону): О tempora, о mores…

Натура. Лето. Вечер. Царское Село. Летняя веранда

Посреди летней веранды стоят зажженные чашечки с благовониями. Государь опять лежит на оттоманке, а вокруг него мнутся Александр Голицын и князь Кочубей. На лице у царя Александра страдание.

Кочубей: Пруссия объявила Франции ультиматум: или те прекращают поддерживать польских повстанцев, или будет война.

Александр (с тоской): Пришлите мне кого-нибудь из наших поляков. Нам нельзя допускать появления таких же польских партизан и у нас.

Кочубей (сухо): Ваш брат держит поляков в узде за чертою оседлости.

Александр (взрываясь): Мой брат Константин такой же негодяй и изменник, как и моя сестра! Я сам должен поляков проконтролировать! Что еще?

Кочубей: Английская армия Бересфорда отняла у Испании Буэнос-Айрес и колонию Ла-Плата. Начато наступление на Перу. Рвутся к серебряным и золотым рудникам наших противников.

Александр (с досадой): Виктор Палыч, ну зачем ты забиваешь мне голову ерундой? Где мы и где тот самый Буэнос-Айрес?! А ведь ты же давеча мне уже каким-то Кейптауном мозг выносил. Ну и какое мне дело до этого сраного Кейптауна? Что ж ты донимаешь меня своей глупостью? Почему здесь ты, а не мой Чернышев? Боже мой, как он мог? Как он мог?! Променять меня, мой двор и столичный дворец на егерский лагерь, где всякое отребье готовят на партизан и бандитов?! Разве это не лихое предательство? Никому нельзя верить!

Кочубей (извиняющимся голосом): Молодо – зелено. Александр Иваныч ведь совсем еще мальчик. Увлекли его все эти приключения, игра в Робин Гудов, вот он и отправился по лесам… Перебесится и, как побитая собака, сам к вам домой прибежит.

Александр (с хорошо слышным всхлипом): Нет, нет, я его назад не приму! Променять меня на сырую землянку да лесных братьев… Это оскорбление!

Голицын: А мне, мин херц, поступок Чернышева, честно говоря, нравится. Захотела его душа приключениев, вот и бросил он все – и дворец, и теплое место у нас при дворе. Стало быть, человек он при том настоящий, а не кукла картонная. А значит, и в землянке, и среди бандитов в лесу точно не пропадет. Вот как я думаю.

Александр (поскуливая): Все, вокруг меня все предатели!

Кочубей (доставая какие-то листки и явно стремясь сменить тему): Кстати, о предателях в вашем окружении. Штаб-ротмистр Алексей Охотников был выпущен из Петропавловской крепости и сейчас живет в комнатах вашей жены прямо в Зимнем. Устраивает балы, ходит в театр. Там ему организуют приемы и ведут себя, как с вашим лучшим другом и преемником. В столице всем ведомо, что кавалергарды готовили заговор и все были отпущены.

Голицын (с горячностью): Мин херц, да сделай же что-нибудь! Нельзя сидеть и делать вид, будто ничего не было!

Александр (с оттоманки и с отчаянием): Я не могу вешать лишь русских, если до этого были немецкий и польский заговоры и никого тогда не повесили!

Кочубей (мрачно): В полицию идут сигналы о новых заговорах во всех гвардейских полках. В Преображенском мутят воду князь Багратион, Серж Марин и Екатерина Павловна. Ваша сестра давеча прибыла на смотр верхом в форме преображенца-полковника.

Александр (сразу вскакивая): Как так?! Это я! Я полковник Преображенского полка! А до меня им были Петр Первый и моя бабка!

Кочубей (невозмутимо): Полк встречал вашу сестру криками: «Виват!» и «Славься, Екатерина Третья!».

Голицын (недоверчиво): Что, неужто так и кричали? (Отнимает у Кочубея доклад и читает донесения сам.) М-да, мин херц, с этим пора что-то делать!

Натура. Лето. Вечер. Москва.

Дворец Тучковых. У входа

Льющийся цокот копыт. От группы всадников отделяется командир, который спешивается и бегом бежит вверх по ступенькам дворца. Это молодой князь Александр Тучков. Дверь навстречу ему внезапно распахивается, и на пороге появляется его жена Маргарита Тучкова (Нарышкина). На женщине надет строгий военный мундир, и она спешит навстречу своему мужу.

Тучков: Марго, милая, зачем этот наряд?

Тучкова: А зачем с тобою твои гренадеры?!

Тучков: Я должен отбыть на войну. Хотел с тобой попрощаться.

Тучкова (лихорадочно): Ты от меня никуда не поедешь! Я ходила к гадалке. Она мне сказала, что тебя точно убьют, коли я тебя не спасу. Я должна тебя ни на минуту не отпускать! Понимаешь!

Тучков: Понимаю… Однако, любимая, у меня есть приказ…

Тучкова: Да, конечно… Поэтому я еду с тобой. Поэтому я надела мундир, я научилась в мужском седле ездить. Я с тобой еду!

Тучков (с ласковою усмешкой): И в каком качестве?

Тучкова (просто): Пока тебя не было, я на военного фельдшера выучилась. (Принимая у слуг подведенную лошадь.) Ну что, мы едем? Я готова.

Темный вечер. Накрапывает мелкий дождь, и от его капель кажется, что и князь Тучков, и княгиня Тучкова оба плачут. Полковник Александр Алексеевич Тучков, которому по виду нельзя дать и тридцати, с чувством целует свою жену, а та, высокая и нескладная, смотрит на него, распахнув свои огромные глаза. Появляется надпись: «Конец шестнадцатой серии».

Серия 17

Sostenuto accelerando

(Сдержанно ускоряясь)

1807. Натура. Февраль. Вечер. Прейсиш-Эйлау.

Расположение Ревельского полка

Гром орудий. Огромная мрачная свинцового цвета туча закрыла небо. Кричат вороны. Откуда-то издали слышны свистки дудок, выстрелы, крики людей. На небольшой прогалине расположился походный лазарет. В нем уже нет места, а туда все новых и новых раненых из-за леса несут. Посреди лазарета огромный стол, совершенно залитый кровью, вокруг которого какие-то тазы и кадки, заваленные окровавленным бельем, кусками отрезанной плоти, обрывками тел и конечностей. Крики и стоны раненых. Посреди всего этого рядом с несколькими фельдшерами, которые делают на этом огромном столе операции раненым, мечется княгиня Маргарита Тучкова (Нарышкина). Она помогает новых прооперированных от стола хоть немного оттаскивать, дает умирающим водку, чтобы тем стало легче, пытается задержать кровь или перевязать кого-то. Вся ее зеленая офицерская форма заляпана кровью, но она все бегает и бегает между ранеными и слышит: «Помоги же, сестренка!», «Спаси нас, княгинюшка!». Княгиня мечется между ранеными, а с поля боя подносят все новых и новых, и видно, что от усталости ноги у женщины постепенно подламываются. Какой-то старый солдат ее кличет.

Старшина Осипов (еле слышно): Да ты не рвись, не торопись ты, княгинюшка… Мы ж потерпим… Мы ко всему на свете привычные…

Тучкова (опускаясь на колени перед умирающим): Все хорошо. Вот-вот полегчает… Сейчас мы тебя вылечим… Может, водочки, чтоб…

Старшина Осипов (хрипло): Не-ет… Лучше спой нам, княгинюшка… Когда ты поешь, душа радуется… Сразу легче!

Княгиня ошалело смотрит на умирающего, невольно оглядывается и видит, как глядят на нее сотни глаз. И все раненые ее просят спеть. Она смотрит вверх. Черная туча нависла так низко, что кажется – ее можно достать рукой. Доносятся раскаты орудий, стаи ворон оглушительно кричат в вышине и будто слетаются на поживу. И тогда она запевает.

Тучкова:

( С нажимом и яростью):

За полгода до этого. 1806. Натура. Лето. Вечер.

Париж. Фонтенбло. Летний дворец

Распахнуты настежь все окна, но и это не спасает от удушающей духоты. Вдоль стены стоят иноземные дипломаты, у которых Наполеон должен принимать верительные грамоты. Дипломатам жарко, возможно, потому, что они стоят уже весьма долго. Поэтому почти все они так или иначе расстегнулись и обмахиваются своими папками и веерами. В их строе недовольные шепотки, что-то на тему о «точности – вежливости королей» и о том, что «безродные парвеню не слишком-то ценят время благородных товарищей». Чуть в стороне ото всей этой братии в уголке стоит Клеменс Меттерних, только что назначенный императором Францем в Париж. Меттерних, в отличие от прочих послов, подтянут, костюм его в идеальном порядке, и такое странное чувство, будто он, в отличие от других, не потеет.

Вдруг дверь в залу распахивается, и входит Наполеон. Он в мундире, на голове его знаменитая шляпа. Так и не снимая ее, французский государь проходит на свое место и делает небрежный жест: дескать, пора начинать церемонию. Среди дипломатов шум недовольства: принимать грамоты в головном уборе не принято. Послы опасаются, что подача грамот человеку, этикет не уважающему, будет воспринята дурно в их странах. Пока они так мнутся и перешептываются, Наполеон, похоже, начинает терять терпение. Он, сидя на своем троне, характерно трясет коленкой, выражая крайнее недовольство.

И в этот миг к нему первым идет Меттерних. Бонапарт навстречу ему со своего трона вскакивает, небрежно принимает папку с грамотой, почти бросает ее своему секретарю и рысью проскакивает мимо Меттерниха к прочим послам. Те торопливо опять все вдоль стенки выстраиваются. Наполеон идет мимо них и демонстративно тыкает пальцем то в расстегнутую пуговицу на камзоле, то на чуть спущенный чулок, то на сбитый набок парик. Завершив этот странный обход, француз возвращается к Меттерниху и обходит его кругом, со всех сторон осматривая. Наряд австрийского посла безупречен. Бонапарт с удовольствием тыкает в Меттерниха пальцем и восклицает.

Наполеон: Господа, как видите, Австрия – единственная страна, которая меня уважает в Европе! Я приму лишь его, а всех прочих вон… Их страны заплатят мне контрибуцию! Я не шучу! Пусть для всей Европы это станет уроком! Всем брать пример с… (Меттерниху): Как ваше имя?

Меттерних (по-военному четко): Клеменс Лотар фон Меттерних, мон сир! Из Кобленца…

Наполеон (с восторгом): Да это же почти Франция! В каком полку служили, мой юный друг?!

Меттерних: С детства на дипломатической службе, мон сир! Мой город уже с одной стороны Франция! Рад стараться, мон сир!

Наполеон: Хвалю! Вы мне понравились! Расскажите-ка мне, что про меня говорят у вас при дворе?

Меттерних (сухо): Не могу знать! Я переведен к вам из Берлина и Дрездена. Был полномочным послом в Пруссии и Саксонии одновременно. О венских новостях – не в курсе!

Наполеон (с видимым интересом): Так это же еще лучше. Прусский король объявил мне неприемлемый ультиматум. По сути войну. Мне новости из Берлина сейчас даже милей, чем новости из побитой мной Вены. (Со смехом): К тому же в Вене я только что был, а в Дрезден и Берлин лишь собираюсь. А-ха-ха! (Подождав, пока подобострастный смех со всех сторон стихнет): Вы же мне и объясните, где в Берлине лучшие срамные девки? (Смотрит на Меттерниха испытующе.)

Меттерних (не моргнув глазом): Так вышло, что лично мне хватает услуг благородных девиц и бесплатно, однако же люди мои составляли для меня некий список. Готов повторить его вам по памяти.

Наполеон (беря австрийского посла под руку и с видимым интересом): У вас были в Берлине свои соглядатаи? Поделитесь, что они вам доносили о том да об этом…

Меттерних: Рад служить чем смогу, мон сир!

Наполеон (разглядывая свое отражение рядом с Меттернихом в большом зеркале, где видно, что Наполеон в шляпе выглядит одного роста с австрийцем): Вот и славно… (Оборачиваясь к охране): Почему еще не прогнали всех прочих болтунов да наушников? Сегодня у меня торжественный ужин лишь для нас двоих с Лотаром. Лишь он один из всех тут меня уважает. И за это я его уважаю. Мы с ним – уважаемые люди. Все ясно? Остальные – пшли вон!

Натура. Лето. Вечер. Санкт-Петербург.

Охтинские верфи (Адмиралтейство)

По деревянному тротуару Охтинской набережной идет американский негоциант Джон Вульф. На нем новая форма американского торгового капитана, и, судя по его виду, он счастлив. Вот он увидел кого-то в дальнем конце набережной и, размахивая шляпой, приветствует знакомца. Мы видим, что навстречу Вульфу идет действительный академик Российской Империи по разделу «ботаника» граф фон Лангсдорф. На графе новенькое партикулярное платье с новомодным британским цилиндром на китовом усу, и со стороны его можно принять за настоящего бонвивана.

Он в ответ машет своим цилиндром, и друзья обнимаются, встретившись.

Вульф: Вы не поверите – ваше казначейство заплатило мне все до последнего шиллинга! Невероятно! Моя бригантина, стоившая в Америке шестьдесят восемь тысяч фунтов, здесь, в Петербурге, обратилась уже в пятьсот тысяч! Этот камергер Резанов умеет вести дела! На вашем месте я бы навсегда упек его в крепость! Впрочем, если он там купит у меня еще одно судно, да с такой прибылью, клянусь всеми апостолами, я вплавь доберусь до Охотска из Ново-архангельска! Я богат! Я – безумно богат!

Лангсдорф ( со смехом): Уверен, что с Резановым и его способом вести дела должны разбираться не мы, но полиция. И куда вы теперь?

Вульф: У нас с вами мир и сотрудничество. Так что я домой и буду покупать новое судно. Но пока сегодня предлагаю вам со мной выпить за успех нашего с виду безнадежного предприятия. Кстати, а у вас как?

Лангсдорф (поворачиваясь и приглашая Вульфа идти за ним следом): Сделал доклад. Вообразите, мы уже здесь, а экспедиция пока что лишь зашла в Англию. Никто поверить не мог, что до Охотска быстрее пешком, чем на парусниках… Боюсь, что оказал медвежью услугу всей идее кругосветного плавания. Однако доклад приняли на ура, и я уже академик!

Вульф: Да, путешествие у нас было занимательное… Кстати, а почему вы не спросите, где я намерен купить себе новое судно? Раньше вы меня всю дорогу с хитринкой в глазах об этом расспрашивали…

Лангсдорф (с заразительным смехом): Вы знаете, а мне понравилось, что вы меня в своих донесеньях назвали Ботаником! А еще русским суперагентом! Это меня подняло в моих же глазах. Кстати, с интересом узнал, что подписываетесь вы – Китобой.

Вульф (со смеху почти хрюкая): А вы меня называли Акулой! Ну в принципе – почти Китобой, но мне было лестно! А когда я прочел, как вы определили меня по наколкам, так сразу мелькнула мысль, что их надо свести. А потом решил, что остальные их не заметят, а с такими, как вы, оно бесполезно, ибо все равно куча иных родимых пятен по всей биографии. Это как полоски у тигра – как не прячь, все равно видно!

Лангсдорф: Кстати, о покупке нового корабля. Вы в курсе, что за последние пару лет ваши потопили и захватили уже тыщу с гаком кораблей у Голландии, Франции, Испании и Америки? Так что ваши планы пойти и купить кораблик, нося американскую форму, то еще палево!

Вульф (с хрюком): Да ладно вам! Куплю у того же сэра Исаака, сделаю двойную приписку к Нью-Йорку и Портсмуту и буду плавать, как плавал… Главное, чтоб наши на море меня пропускали, как своего, а в портах наоборот принимали, будто я из Америки. Дерьмо вопрос… Кстати, мне тут сказали, что пока мы в Сибири жопы морозили, наше начальство облобызалось между собой, и у нас теперь во всем мир и вечная дружба! Я теперь обязан оказывать вам содействие, так что если нужно отплыть…

Лангсдорф: У меня указания точно такие же. Задача – лишить французов доходов от испанских колоний в Америке. Поддерживать с вами контакт, в столкновения не вступать.

Вульф (с интересом): В смысле?

Лангсдорф: Мое руководство желает и впредь кормить наши земли в Русской Америке. И для этого нам нужны любые латинские порты в Южной Америке по тихоокеанскому побережью, гавайских бухты или Япония. Но и речи нет о том, чтоб мутить у вас в Сиднее и Мельбурне или же забраться на остров Нутка в заливе, открытом Джорджем Ванкувером. Ваше в Америке – ваше, наше – наше, а то, где сидят испанцы, японцы или голозадые каннибалы, вопрос открытый.

Вульф (задумчиво): Да, верно. Мне тоже говорили нечто подобное. Однако же… Наши войска нынче в Ла-Плате. Взяли Буэнос-Айрес. Значит ли это…

Лангсдорф (сухо): А вот мне буквально сегодня сказали, что испанские войска в ответ взяли Нутку. Это значит, что залив Ванкувера отныне испанский. Мы не можем и не будем отнимать его у англичан, но почему бы нам не забрать его у испанцев? А потом объявить русским… Это как банка с червями. Стоит ее один раз опрокинуть, и черви поползли во все стороны.

Вульф (сухо): Я передам начальству все ваши доводы.

Лангсдорф (негромко): А из этого и проистекает наше вам предложение. Мы создадим контактную группу между нашими странами, которая с этого дня будет заниматься недопущением прямых столкновений меж нами в Америке. От нас в эту группу предлагают меня, а с вашей я бы хотел видеть вас. Вы мне нравитесь, и мне приятнее выпивать с вами на переговорах по вечерам, чем гоняться за вами или убегать от вас поутру. (Показывая рукою на вывеску): Кстати, вот мы и пришли. Здесь подают самый лучший бифштекс в Петербурге. С кровью и ромом. Так, как это любят бывалые морские волки из Англии.

Павильон. Лето. День. Санкт-Петербург.

Здание полиции на Фонтанке. Допросная

В замкнутой комнате за столом сидит полковник Иван Осипович де Витт. Напротив – один из помощников Кочубея Петр Волконский. У стола завершает доклад полковник Николай Григорьевич Волконский – кузен Петра Волконского. Тот выслушивает доклад, жестом отпускает кузена и, подвигая к себе папку с делом де Витта, скучным голосом спрашивает.

Волконский: Что ж, я готов поверить родному человеку, однако лично для себя я бы хотел прояснить, почему вы вместе со всеми поляками так и не перешли на службу к французам. У моего кузена мать русская, а у вас-то – оба поляки.

Витт (с вызовом): Мой далекий предок по отцу был из Голландии, а мама – гречанка. (Сокрушенно): Вот сам не знаю… Моя мама София Глявоне, в последнем браке княгиня Потоцкая, много чего повидала на своем веку. От турецкого султана до самого князя Потемкина. Однако удара в спину во время боя товарищам она точно бы не одобрила. Меня учили, что шляхтичу дозволено все – за исключеньем предательства. Так что я готов был бы воевать за французов, но не готов выглядеть в глазах мамы предателем!

В соседней комнате рядом с незаметными офицерами в сером, прижавшись к слуховой трубе, князь Кочубей слушает допрос де Витта. Услыхав его последние слова, князь отрывается от трубы, идет к окну и, глядя на виднеющиеся золотые кресты собора, размашисто крестится. Затем негромко говорит своим людям.

Кочубей: Готовьте Эльзе доклад. Я за него поручусь!

Натура. Лето. День. Царское Село. Аллея парка

По тенистой аллее дворцового парка идет Государь Александр в сопровождении князя Кочубея и князя Голицына. Его ожидают бывший временный командир кавалергардов полковник Николай Григорьевич Волконский и бывший командир польских улан Иван Осипович де Витт. На обоих свежие ордена за мужество при Аустерлице. Витт стоит, опираясь на костыли. Александр при виде поляков, сохранивших верность России, с чувством восклицает.

Александр: Как же я рад вас видеть! Поляки в России – и без конвоя! ( С виноватым смешком): Этой шутке князь Голицын меня только что научил.

Витт (чуть морщась): И впрямь, шутка весьма забавная. Называвший себя моим братом Юзик Понятовский мне в плену обещал, что русские сразу закуют меня в железа – ив Сибирь, а тут всего лишь только шутят!

Александр (с кривою улыбкой): Ах, полноте… Я всегда считался главой польской партии, и все поляки мне по сердцу. Так что всего лишь громко повторяем вслух шутки, кои косяком пошли у нас при дворе. Право слово, это всего лишь глупая шутка!

Волконский (с поклоном): Мы, собственно, прибыли к вам по иному вопросу. До того, как попал к врагу в плен, я командовал четвертым эскадроном моего полка. На получение всего полка я и не надеялся, однако же давеча мне совсем был в полку от ворот поворот. За разъяснениями я и пришел к вам, Ваше Величество. Так кем я нынче командую?

Александр (лучезарно): А никем. Вы у нас сдались в плен. По вашему поводу идет следствие. Надеюсь, ничего не найдут, и я отпущу вас в отставку. Как бывшему пленному, вам теперь веры нет. Как минимум, в полку моей личной охраны.

Волконский (немного растерянно): Но вы же меня за мужество в бою презентовали золотой шпагой… Я думал…

Александр (с милой улыбкой): Так если угодно, я вам еще одну подарю. У меня их навалом. А вот полк – не дам. Нормальные командиры от такого позора стреляются, а живой вы мне будете лишь вечным укором. Памятью о поражении. Прошу понять меня верно.

Витт (чуть поджав губы): Мои уланы вас никогда и не видят. Но я чувствую, что и меня…

Александр (с плохо скрытою желчью): Да, кстати, а где же были ваши уланы? По-моему, их при Аустерлице вообще не было! И из-за того, что их не было, мы проспали удар «эдельвейсов»! Как вы сможете все это мне объяснить?!

Витт (с достоинством): Вы приказали мне прибыть в вашу свиту отдельно от моего полка, который все еще находится в Бессарабии. Я изумился, но мне намекнули, что как незаконный сын Понятовского, по вашему мнению, я обязан быть у вас на глазах. И поэтому я сразу прибыл. Без полка. Увы, не знал, что именно это и примут как преступление…

Александр (с картинным взмахом руки Голицыну): Ах, дай же совет, мин херц, что мне с ними делать? Ведь поляки все меня предали, могу ли я теперь им довериться?!

Витт (сухо): А и спрашивать его незачем. Ваше Величество, прошу вас об отставке. (Кивая на свои костыли): Вообще-то мне попало в ногу ядро, и поэтому я, в отличие от вас, не смог убежать. Надеюсь, что раздробленная нога – достаточное основание для того, чтобы ваших шуток отныне не слышать.

Александр (вспыхивая): Да как вы смеете?!

Витт (пожимая плечами): Так арестуйте да повесьте меня. Я инвалид, боевой офицер – ни сопротивляться, ни отпираться не стану. Чай, не всем известный бухгалтер. Надеюсь, что с моей Польшей после этого великая Россия, конечно же, справится. Честь имею!

С этими словами де Витт поворачивается и уходит по аллее, опираясь на свои костыли. Николай Волконский начинает метаться на месте, явно стремясь и сопровождать Витта, и не оскорбить Государя. Затем он спрашивает.

Волконский: Так, стало быть, и я в отставке уже по болезни?!

Александр (сухо): Вы были в плену. Вы могли быть там завербованы. Идет следствие. Таков порядок со времен моей бабушки.

Волконский (почти радостно): А сейчас я могу уж пойти?!

Александр: Не смею задерживать…

После этих слов Николай Волконский срывается с места и почти бежит за де Виттом, восклицая.

Волконский: Иван Осипович, погоди! Да постой же ты, горячка!

Александр (негромко, оборачиваясь к Кочубею): Витта с этого времени в список возможных изменников. Волконского… ( С сомнением): У него есть братья или там кузены?

Кочубей: Так точно. Есть брат Сергей. Совсем молодой. И еще есть кузен Петр. Очень дельный мой офицер.

Александр: Обоих принять ко двору. Мне Волконский понравился. Надеюсь, родня с ним похожа. Не попади он в плен к врагу, мог быть мне секретарь не хуже, чем Чернышев…

Павильон. Лето. Вечер. Фонтенбло.

Летний дворец. Покои Бонапарта

В комнату Наполеона входит Жозефина. Государыня одета по последней парижской моде. На ней нечто из кисеи, напоминающее обычную прозрачную занавеску и прихваченное на талии шнурком. Голову императрицы украшают жизнерадостные кудряшки, а сама женщина при этом идет босиком. По-видимому, наряд государыни еще и смочен водой, и от этого сквозь платье все видно. Впрочем, французскую государыню все это не беспокоит. Войдя в мужнину комнату, Жозефина начинает нервно водить носом, а потом кричит.

Жозефина: Бони! Черт бы тебя подрал, Бони! Это еще что за фигня?!

Наполеон, как выясняется, в это время сидел под влажным полотенцем, запрокинув голову вверх (в Париже эту процедуру называли «банею для лица»). Недовольный тем, что его отвлекли, император начинает бить себя по щекам, дабы они стали чуть розовей. Жозефина ходит вокруг его кресла и говорит сварливым тоном.

Жозефина: Итак, как зовут твою очередную мочалку?!

Наполеон (делая оскорбленное выраженье лица): Ты это о чем, дорогая?

Жозефина (с нарастающим раздражением): Не ври мне, Бонапарт! Ты поменял сорт духов, а это верный знак, что у тебя новая шлюшка! Как ее звать?! Я все выясню! (Приглядываясь к тому, что перед Наполеоном на столике): Боже мой! Румяна?! Она так молода, а ты уже настолько старый павиан, что тебе надо для нее подрумяниться?

Наполеон (лихорадочно пряча баночку с румянами): Ах, Жози, я тебе все сейчас объясню! Это румяна не мои, их мне дал Мюрат. Сказал, что румяна сейчас модно!

Жозефина (с чувством): Ой, только не ври мне вдруг, что вы с ним два старых… (Прищелкивает пальцами.) Я такого не выдержу – помру со смеху!

Наполеон (с отчаянием): Да нет, Жози, ты же не поняла!

Жозефина (вдруг меняя гнев на милость): Впрочем, я не за этим. Ко мне только что в слезах пришла Тереза Уврар. Она, рыдая, сказала, что ты намерен ее пустить по миру!

Наполеон (настораживаясь): Тереза? Уврар? Жена самого богатого человека во Франции?!

Жозефина (с вызовом): Да, и моя подруга, кстати сказать. Тереза Тальен. Мы с ней вместе сидели в одной камере, приговоренные к смерти! Такого ведь не забыть!

Наполеон (начинаяразъяряться): Это та самая Тальенка, которую звали не иначе как богиня Конвента? Да она каждому там дала по два раза, на ней уже пробы негде ставить!

Жозефина (ледяным тоном): Бони, тебе кто-нибудь говорил, что быть козлом тебе не к лицу?! Тереза мне сказала, что ты от мужа ее требуешь пятьдесят миллионов франков! Подумать только, да где же подобные деньги-то водятся?!

Наполеон (аж со взвизгом): Ее муж! Ее муж… Он ограбил казну и Империю! Этот… Эта тварь! А ты… А ты! Ты такая же прошмандовка, как… И ты оделась как шлюха! А я… А моя семья… Они мне всегда говорили, что ты… Ты… Ты!

Жозефина (с угрозой уперев руки в боки): Что я?! Отвечай! Ну что там про меня говорили все твои макаронные сродники?!

Наполеон (с яростью): Ты… Дрянь, вот ты кто! И поэтому я пойду к другим бабам! Лишь поэтому! Это ты во всем виноватая! Вот!

С этими словами Наполеон, со всей силой хлопнув дверью, выбегает из комнаты. Через мгновение дверь опять открывается, и в комнату заглядывает старая подруга Жозефины Тереза Уврар. На ее голове точно такие же кудряшки, как у государыни, а кисейное платье-занавеска сделано по точному образу и подобию платья венценосной подруги. Она робко спрашивает.

Тереза: Ну как?!

Жозефина (небрежно раскрывая для подруги объятия): Все в порядке. Успокой своего Жульена. Он сможет ничего не платить. Бони все понял.

Павильон. Лето. Вечер. Париж. Гранд-опера.

Ложи бенуара

Оркестр гремит увертюру. В полутемной ложе сидит князь Меттерних за спиной княгини Багратион (урожденной Скавронской-Потемкиной). Княгиня с удовольствием болтает на смеси французского с нижегородским со своею соседкой мадемуазель де Линь. За спиной роскошной мадемуазель расположился граф Анн Жан Мари Рене де Савари, генерал полевой жандармерии и заместитель всесильного графа Фуше. Меттерних негромко говорит на певучем верхненемецком.

Меттерних: Вы понимаете это наречие?

Савари (столь же негромко на том же верхненемецком): С трудом. Я был с Моро в Вюртемберге. Проклятая Швабия! Мы вышли оттуда лишь чудом и лишь потому, что я смог договориться с местными немцами.

Меттерних (с интересом): Вот как? А я думал, что всех французов там вырезали за бойню, которую вы устроили немцам в Мемпельгарде.

Савари (неохотно): В дни этой мерзости я был начальником военной полиции в Страсбурге и к резне не имел отношения. Я это смог доказать местным немцам, и моих людей они выпустили. (После небольшого молчания): Я вывез Моро в женском платье, закутанным с головой в черный плащ, сказав горцам, что это шибко больная барышня. (Нехотя): Думал, когда он станет государем, мне это зачтется. Не свезло. ( С вызовом): Мой патрон Фуше сразу ставил на Бонапарта, и теперь это он мне приказывает, а не я ему.

Меттерних (с интересом): Вы мне так легко все это рассказываете?

Савари: Это вы мне оплатили билет, хоть я терпеть не могу оперу и тем более всех этих баб!

Меттерних: Зачем же вам ваша красавица?

Савари: Затем, что без баб на этой встрече мы бы смотрелись, будто два гомика, а про мою нелюбовь к женщинам и так много сплетен.

Мамзель де Линь за услуги эскорта меньше берет, чем все прочие. А ваша? Вы на нее для любовника слишком холодно смотрите.

Меттерних (небрежно): Она непроходимо тупа и совершенно не понимает хохдойч. Но она красива, и все лишь на нее смотрят. За это она мне и нравится.

Савари: У вас неплохой вкус. Зачем наша встреча?

Меттерних: Австрия и Франция нынче друзья. Я бы хотел наладить взаимодействие наших полиций. Единая европейская полиция континента. Я даже название ей придумал: Европол. И я бы хотел, чтобы вы возглавили эту нашу общеевропейскую службу.

Савари: Впечатлен. Надо подумать. А почему вы обратились ко мне, а не к тому же Фуше?

Меттерних: Ах уж этот Фуше! Чересчур якобинец он на мой вкус. А ваш государь, став монархом, уже доказал, что ему не чужды общеевропейские ценности. Думаю, что идея единой Европы и вам по сердцу, так что у вас может быть блестящая будущность. А Фуше… Что Фуше?

Павильон. Лето. Вечер. Царское Село.

Открытая веранда

Под стеклом горит яркая лампа с новомодным «земляным маслом», присланным из Баку. Рядом с лампой сидит Государь Александр в компании с Кочубеем и князем Голицыным. Кочубей читает письмо. Мы слышим голос княгини Багратион:

…и все-таки князь Меттерних скучноват. Как Вы и предполагали, принялся выводить меня в свет вместо живой ширмы, но боже мой, на какие унылые приемы! Ни танцев, ни шарад – одна болтовня. А сам за моею спиной свои делишки обделывает. По Вашему совету я делаю большие глаза, когда он говорит со мной на своем жутком хохдойче. Это нетрудно, Вы же помните, что мои глаза большие сами по себе. Князь совершенно уверился, что я не понимаю диалекта австрийского и поэтому без стеснения разговаривает на нем при мне. Давеча были в опере, слушали какую-то Керубину. Не знаю, кто эта самая Керубина, но, на мой взгляд, стонала она со сцены очень громко. Говорят, она любовница самого. Ну не знаю, чтобы обнять такую, надо идти по кругу три дня, а сам-то ведь – махонький! Но речь не о ней. Мой встречался там с самим Савари. Тот еще фрукт, смазливый, грубый и все время глазами ищет хорошеньких мальчиков. При его виде со мною чуть не приключился je suis vomir. Так они принялись обсуждать какую-то скучищу – какая-то общая европейская полиция. И во главе с Савари, вообразите! При этом сам полицай два раза спросил, что они будут делать с Фуше, а мой козлик всякий раз в ответ загадочно улыбался. Неужели мой папочка замыслил что-то против самого графа Фуше? Мне не нужны неприятности. А иначе зачем он этого мерзкого Савари всяко обхаживает? Уж я сколько ни повидала на своем веку, а такой мерзости доселе – ни разу. В Париже сейчас в моде все греческое. Если бы Вы видели, как я хороша…

Александр: Спасибо, Виктор, достаточно. Что ж, австрийцы, стало быть, принялись бить врага не на поле боя, но своими интригами. Что ж, интриги вместо боевой доблести у австрияков всегда лучше получаются.

Голицын: Вот же мерзкая нация!

Александр: Однако их козни нам сейчас на руку. Савари… Ведь это тот самый гад, что привозил мне ультиматум после Аустерлица?

Кочубей: Чернышев мне рассказывал. Вроде он. Гладкий, наглый, так и хочет всех при встрече притиснуть. По-моему, Саша упоминал его требование, чтобы князь Петр Долгорукий для нашего мира с французами самолично пошел и повесился. Мол, Бонапарта теперь ничто иное не устроит.

Александр (с чувством): Каков наглец. Да они охренели!

Павильон. Осень. Утро. Рига. Дом Эльзы. Гостиная

В гостиной у Эльзы за большим столом идет какое-то совещание. На нем много новых, незнакомых нам лиц. Негромкий стук в дверь. Эльза отрывается от дискуссии, лицо ее недовольно. Входит Кирстен, на подносике у нее вскрытый конверт. Эльза тут же поднимается от большого стола, принимает конверт, пробегает его глазами. На лице ее возникает изумленное выражение. Она объявляет.

Эльза: Господа, срочное сообщенье из Лондона! Неизвестные ночью задушили в постели сэра Фокса – министра иностранных дел Англии. Бело-синим шарфом. Придушили и бросили на тело записку: «Так будет с каждым национал-предателем, который готов пойти на мир с Антихристом!». Началось следствие. Премьер Гренвиль признался, что по наущению Фокса он действительно пытался заключить мир с Францией. Английская пресса его буквально распяла! Лорд Ярмут отозван. Правительство пало. Газеты требуют наградить убийц Фокса и признать их национальными героями.

Барклай: Это значит, кому-то приспичило, чтобы Англия вела войну с Францией до конца. Мои им поздравления, особенно если мы их хоть как-то знаем.

Эльза (с сузившимися глазами): Ага… Бело-синим шарфом! Молодой идиот! Молодой старательный идиот! Однако… Чего ждать, когда мальчик наконец вырастет?!

Павильон. Осень. Утро. Берлин. Сан-Суси.

Тронная зала

По тронной зале перед всеми своими генералами мечется прусский король Фридрих Вильгельм. Он то ли спрашивает, то ли причитает на весь дворец вслух.

Фридрих Вильгельм: Так значит этот парвеню, этот выскочка на наш ультиматум так и не ответил? Тогда я разобью его в кровь! Где мой кузен Людвиг Фридрих? Он же ведь славно надрал тогда задницу лягушатникам в Майнце! Виданое ли дело – неприступная крепость! Он же их с кашей! Вдрызг! (Нервным голосом): А послали ли к саксонскому государю? Почему от него нет вестей, а? (Задумчиво): И не слишком ли мы с французами резко? А давайте отложим срок нашего ультиматума? Ну, на недельку-другую. Авось к нам придут англичане и русские, а вместе…

Дверь в залу внезапно распахивается. В комнату вбегает посеревший полковник. Он, сверкая безумными глазами, подает пакет государю и хрипло докладывает.

Полковник Класниц: Князь Гогенлоэ из Йены передает. Наполеон всеми силами только что вторгся в Тюрингию. Командующий армией принц Людвиг Фридрих убит французскою жандармерией. Без командующего войска впали в панику. Множество дезертиров. Князь Гогенлоэ просит дозволения отступить по дороге на Ауэрштедт!

Фридрих Вильгельм (растерянно): То есть как?! Ведь это мы должны были объявить им войну, когда они отвергнут мой ультиматум! Почему они начали первыми? Так же нечестно!

Натура. Осень. Вечер. Штутгарт. Нойес Шлосс.

Площадь перед замком

Огромный король Вюртемберга Вильгельм-Фредерик с гордостью показывает свой почти сделанный Новый замок своему свояку Петеру Людвигу Ольденбургскому, который только что после дядиной смерти стал принцем Ольденбурга. Вюртемберг в необычайно дорогих, ярких и помпезных одеждах, его вечный кредитор в одежде самой обычной, неприметной и серой.

Вилли-Фредди: Вообрази, я превращу Штутгарт на деньги «Ротшильда» в самый красивый и знаменитый город Германии. А как потратишь свои денежки ты?

Петер Людвиг (скучным голосом): А я уже присмотрел места в Ярославле и Твери для моих шлюзов. Если прибыли «Ротшильда», как ты веришь, и впрямь поразят воображение – есть мысль прорыть канал к Москве и подвести воду. Поверь, Москва, с точки зренья логистики, расположена практически идеально. Ей не хватает лишь воды для развития. Тогда ты построишь лучший город Германии, а я, бог даст, столицу для всего мира.

Вилли-Фредди (с интересом): Послушай, вот почему все меня зовут фантазером, а тебя пауком-кровопийцей?! Ведь мой проект куда жизненнее, чем твой! Вот он, мой Штутгарт, а где же твоя Москва? На краю света?

Петер Людвиг (скучным голосом): Может, и на краю. Только там правит твоя сестра и моя сноха, а она богаче нас с тобой вместе взятых. А деньги – к деньгам. Лучше я вложусь в страну с большими ресурсами в надежде на ответную благодарность, чем стану вкладываться в мой тощенький огород. ( С кривою усмешкой): Оставлю тебе лавры хозяина самого красивого города всей Германии.

Сбоку какой-то шум. К паре государей стремительно приближается принц Евгений Вюртемберг с письмом.

Евгений: Из Тюрингии передают. Прусская армия, потеряв командира, стала разбегаться и была при Иене и Ауэрштедте разгромлена. Армия Франции идет на Берлин. Наполеон Бонапарт в последний раз спрашивает: готов ли Вюртемберг присоединиться к нему в сей войне?! Король Саксонии уже предал пруссаков и русских и перешел на французскую сторону. По слухам, к Франции только что присоединилась и Бавария. Наполеон вас, государь, в последний раз спрашивает: вы с ним или против него?