Читать онлайн Вены Артстусса

Глава 1. Нулевой клиент

День в Артстуссе был не более чем концепцией, академическим термином для обозначения периода между двумя ночами. Он не нес света, лишь разбавлял тьму до состояния мутной серой взвеси, в которой тонули шпили готических новостроек и бетонные ребра бруталистских жилых блоков. Для Повиллиана, впрочем, и эта уступка небу была излишней.

Его мир, настоящий и единственный имеющий значение, светился собственным холодным светом. Это был архипелаг из трех мониторов, раскинувшийся на широком, испещренном царапинами столе. Центральный, самый большой, был океаном кода. Строки символов, выровненные с маниакальной точностью, текли по нему сверху вниз – упорядоченная, предсказуемая вселенная, где каждый оператор if и каждый цикл for подчинялись незыблемой логике. Слева, на вертикально развернутом экране, ползла документация и логи системы – сухой, безэмоциональный отчет о жизни цифрового организма. Справа, на третьем, мерцали графики загрузки процессора и сетевой активности – кардиограмма его личного бункера.

Повиллиан, которого в редких онлайн-чатах знали как Лиана, сидел в глубоком кресле, чья экокожа давно потрескалась, обнажая желтоватый поролон, словно незаживающая рана. Его пальцы, длинные и бледные, порхали над механической клавиатурой. Громкие, отчетливые щелчки клавиш были единственной музыкой, которую он допускал в свою жизнь днем. Это была симфония его контроля. Щелк-щелк-щелк – команда принята. Щелк – переменная объявлена. Клац – функция выполнена. Безупречно.

Рядом с клавиатурой, на резиновом коврике, стояла большая пачка картофельных чипсов с едким запахом химического сыра. Он закидывал их в рот, не глядя, механическим движением, почти не ощущая вкуса. Это было топливо, не более. Пальцы, испачканные в оранжевой крошке, оставляли жирные следы на клавишах Shift и Enter, но его это не волновало. Этот беспорядок был частью системы, контролируемый хаос. В отличие от того, что творился за окном.

Окно было врагом. Порталом в мир, который он презирал. Поэтому оно было занавешено плотной шторой из черного блэкаута, настолько тяжелой, что, казалось, она поглощает не только свет, но и звук. Лишь в одном месте, у самого пола, ткань слегка отошла, пропуская внутрь тонкий, как лезвие скальпеля, луч серого дневного света. В этом луче лениво кружились пылинки, единственные свидетели течения времени в застывшем воздухе комнаты.

Если бы этот луч мог путешествовать, он бы осветил убогость и функциональность жилища. Кровать в углу была просто кучей серого одеяла на матрасе, брошенном прямо на пол. Никаких рамок, никакого изголовья. Сон был вынужденным отключением, а не отдыхом. У стены громоздились стопки книг: не беллетристика, а тяжелые, фундаментальные талмуды по теории алгоритмов, архитектуре ЭВМ и сетевым протоколам. «Искусство программирования» Кнута лежало сверху, раскрытое на главе о сортировке.

В другом углу, который условно считался кухней, тихо гудел маленький холодильник, его белая эмаль покрылась желтыми пятнами и наклейками от давно съеденной пиццы. На нем стояла микроволновка с вечным бурым пятном на стекле дверцы. Рядом – пирамида из пустых банок от энергетического напитка «Нейро-Стим», выстроенная с той же педантичностью, с какой он выравнивал код.

Воздух был густым, пах озоном от работающей техники, застоявшейся пылью и тем самым приторным сырным ароматизатором. Откуда-то из недр системного блока, стоявшего на полу подобно черному монолиту, доносился ровный гул вентиляторов, выдувающих горячий воздух. Его светодиодная подсветка была отключена. Лишний визуальный шум.

Лиан сделал еще один коммит, отправив порцию своей работы на удаленный сервер. Он не знал своих коллег в лицо и не хотел знать. Они были лишь никнеймами в системе контроля версий, анонимными аватарами, оценивающими чистоту его кода. Идеальные отношения.

Он потянулся за очередной горстью чипсов и его пальцы нащупали лишь крошки на дне шуршащего пакета. Он скомкал его и бросил в переполненное мусорное ведро, где тот присоединился к своим собратьям.

Топливо кончилось. Холодильник, он знал это без проверки, был приютом лишь для засохшего соуса и пары последних банок «Нейро-Стима».

Лиан бросил взгляд на часы в углу монитора. 16:47. Еще несколько часов до того, как Артстусс наденет свою настоящую, неоновую шкуру. Еще несколько часов до того, как можно будет совершить короткую, выверенную вылазку в стан врага за припасами. Он ненавидел эти вылазки. Ненавидел влажный воздух, липнущий к коже, гортанные крики торговцев с нижних ярусов, вечно снующих людей – хаотичные, непредсказуемые молекулы в больном организме города.

Но пока что день. Пока что серая мгла за окном служит дополнительной стеной. Пока что в его бункере было безопасно. Он откинулся в кресле, прикрыл глаза и позволил себе несколько минут пустоты, слушая лишь гул кулеров и далекий, едва различимый вой сирены, пробивающийся сквозь штору и стекло.

Артстусс был раковой опухолью из бетона и стали, разросшейся на теле планеты. Когда-то, в мифические времена, которые помнили лишь выцветшие голографические проспекты в заброшенных турбюро, он был городом мечты. Городом шпилей, пронзающих облака, и воздушных магистралей, по которым бесшумно скользили электрокары. Обещание будущего, которое с треском провалилось, оставив после себя лишь гниющий скелет.

Верхние уровни все еще пытались поддерживать иллюзию. Там, в вечном тумане и смоге, обитали корпоративные боги и финансовые аристократы. Их башни из хрома и стекла терялись в облаках, соединенные частными мостами-виадуками, по которым курсировали бронированные лимузины. Они дышали фильтрованным воздухом и смотрели на нижний мир как на абстрактную схему на своих инфо-панелях. Но даже их стерильный рай был пропитан паранойей. Каждое здание было крепостью, каждый житель – мишенью для конкурентов или отчаявшихся снизу. Их роскошь была хрупкой, как стекло их пентхаусов.

Настоящий Артстусс начинался ниже. Там, где заканчивались солнечные панели и начиналась вечная тень от гигантских строений. Это был мир Средних Уровней – лабиринт улиц, забитых людьми, транспортом и отчаянием. Дождь здесь был не очищающим, а разъедающим. Он лил почти постоянно, смешиваясь с промышленными выбросами и превращаясь в кислотную морось, которая оставляла ржавые потеки на металле и тусклые пятна на дешевых синтетических плащах прохожих. Асфальт превратился в черное зеркало, в котором дрожали и расплывались неоновые вывески баров, ломбардов и клиник кибер-модификаций «второй свежести».

Именно здесь пульсировала жизнь города, грязная и жестокая. Улицы были артериями, по которым тек нескончаемый поток людей с серыми, уставшими лицами. Они спешили на свои бесполезные работы на автоматизированных фабриках, в душные офисы или просто брели без цели, пытаясь продать какую-нибудь мелочь или собственное тело. Воздух был тяжелым, пропитанным запахами жареного в прогорклом масле синтетического мяса, озона от неисправной проводки, сырости и выхлопных газов допотопных дизельных грузовиков, которым каким-то чудом еще разрешалось коптить небо.

Преступность в Артстуссе не была проблемой, она была образом жизни, второй экономикой. Полицейское Управление Артстусса (ПУА) давно превратилось в еще одну банду, самую крупную и организованную, но далеко не самую сильную. Патрульные машины с облупившейся краской и вечно мигающими, но молчаливыми сиренами проезжали мимо явных нарушений, останавливаясь лишь для того, чтобы собрать свою дань с уличных торговцев или сделать вид, что не заметили очередную сделку в темном переулке. Расследовали только громкие убийства, затрагивавшие интересы Верхних Уровней. Пропажа простого работяги или даже целой семьи с Нижних Ярусов была лишь статистикой, которую лениво заносили в базу данных. Лиан знал это не понаслышке – его однокурсника, наивно верившего в справедливость, зарезали в подземном переходе из-за кредитного чипа с парой сотен юнитов. Дело закрыли через неделю с пометкой «виновные не установлены».

Но главным ядом, разъедающим вены города, была наркоторговля. Это была не просто продажа веществ, это была индустрия по стиранию личности. Синтетический наркотик, известный на улицах как «Мерцание» или «Статика», был дешев и доступен. Он не дарил эйфории, он просто отключал. На несколько часов человек превращался в безвольную куклу с остекленевшим взглядом, не чувствуя ни холода, ни голода, ни безысходности своего существования. Улицы были усеяны этими «статиками» – людьми, застывшими в неестественных позах под дождем, с тонкими струйками слюны, стекающими из приоткрытых ртов. Они были живыми статуями отчаяния.

Лиан видел их во время своих редких ночных вылазок. Он видел дилеров – юнцов с пустыми глазами и нервными движениями, готовых перерезать глотку за дозу или территорию. Он видел, как «Статика» превращает обычных людей в дрожащих, вороватых существ, готовых на все ради следующей ампулы. Эта химия была квинтэссенцией всего, что он ненавидел в Артстуссе: она отнимала контроль, превращала человека в предсказуемый, примитивный механизм, движимый одной лишь потребностью. Она была антитезой его упорядоченному миру кода.

Именно поэтому он выбрал затворничество. После университета он попробовал работать в офисе на Средних Уровнях. Неделя. Ему хватило недели, чтобы понять, что он не сможет. Ежедневные поездки в переполненном, скрипящем вагоне надземки, где тебя обдавало запахом чужого пота и страха. Постоянная необходимость смотреть по сторонам, оценивая каждого прохожего как потенциальную угрозу. Бессмысленные разговоры с коллегами о последних новостях, которые сводились к обсуждению очередного жестокого преступления. Он чувствовал, как город давит на него, пытается перемолоть, усреднить, заставить жить по своим грязным правилам.

Его квартира стала не просто домом. Она стала скафандром, защищавшим его от токсичной атмосферы Артстусса. Каждый раз, возвращаясь из магазина и запирая за собой стальную дверь на три замка, он чувствовал, как напряжение отпускает. Здесь, в тишине, нарушаемой лишь гулом компьютера, он был в безопасности. Здесь не было случайных прохожих, нет «статиков», нет ухмыляющихся дилеров и равнодушных копов. Здесь был только он и чистая, холодная логика. И он был готов платить за эту безопасность любую цену, даже если ценой было полное одиночество.

Повиллиан работал на «ФармаКорп-Генезис», конгломерат, чье имя было знакомо каждому жителю Артстусса. Их логотип – стилизованный кадуцей, обвитый спиралью ДНК – светился сине-зеленым неоном на каждой второй улице Средних Уровней. «Генезис» владел обширной сетью аптек, от блестящих, почти стерильных флагманов до крошечных автоматизированных киосков в самых грязных переулках, торгующих базовыми анальгетиками и стимуляторами. Помимо розничной торговли, у них были и собственные производственные линии, выпускавшие всё: от патентованных антидепрессантов для обитателей Верхних Уровней до дешевых противовирусных препаратов, которые правительство массово закупало после очередной вспышки какой-нибудь «трущобной лихорадки».

Его официальная должность звучала как «Младший специалист по поддержке фронтенда». На деле он был одним из десятков безликих кодеров, разбросанных по всему городу, чья задача заключалась в поддержании и обновлении клиентской части гигантского веб-портала «Генезис». Этот портал был цифровым лицом компании: через него можно было заказать доставку лекарств, записаться на прием в одну из их клиник, проверить совместимость препаратов или просто почитать рекламные статьи о «прорывных решениях для вашего здоровья».

Рабочий процесс Лиана был строго регламентирован и асинхронен. Утром, в то время как город внизу захлебывался в утренних пробках, на его внутренний таск-менеджер падала новая порция задач. Они были сформулированы сухо и безлично: «[BUG-4712]: Исправить отображение каталога на устройствах с низким разрешением», «[FEATURE-982]: Интегрировать новый рекламный баннер для препарата 'НейроСтабил-7' на главную страницу», «[REFACTOR-215]: Оптимизировать скорость загрузки модуля корзины».

Каждая задача была для него маленькой, замкнутой вселенной. Он забирал ее себе, меняя статус на «In Progress», и погружался в код. Его мониторы оживали. На одном – код-редактор, где он вносил правки в разбухшие файлы JavaScript и CSS. Он ненавидел наследие, оставленное его предшественниками – путаные стили, переменные с бессмысленными именами вроде temp_var_2, и функции, которые делали три разные вещи одновременно. Он переписывал их, добавляя комментарии, выравнивая отступы, приводя хаос к порядку. Это приносило ему почти физическое удовольствие.

На другом экране был открыт локальный сервер, где он в реальном времени видел результат своей работы: вот кнопка встала на место, вот анимация стала плавной, вот баннер с улыбающейся семьей под дождем (разумеется, цифровым и чистым) появился точно в указанном месте. Он тестировал свои изменения на эмуляторах десятков устройств: от дорогих инфо-планшетов Верхних Уровней до дешевых, треснувших коммуникаторов, которыми пользовались на самых нижних ярусах. Сайт должен был работать везде. Безупречно.

Он никогда не общался с менеджерами или дизайнерами голосом. Все взаимодействие происходило через комментарии к задачам. «@Liam, макет требует отступ в 16px, у вас 14px. Пожалуйста, исправьте», – писал анонимный ProjectManager_5. Лиан молча исправлял, писал в ответ «Done» и отправлял код на ревью. Его работу проверяли такие же безликие старшие разработчики, оставляя лаконичные замечания: «LGTM» (Looks Good To Me) или «Требуются доработки: используйте константу для цвета, а не hex-код напрямую».

Он получал зарплату в цифровых юнитах на свой зашифрованный счет два раза в месяц, точно в срок. Этого хватало на аренду его бетонной коробки, оплату самого быстрого интернет-канала, который можно было протянуть в его блок, и на еду с энергетиками. Большего ему было не нужно.

Иногда, копаясь в старом коде, он натыкался на модули, связанные с препаратами. Он видел внутренние идентификаторы лекарств, которые никогда не появлялись в открытом доступе, маркетинговые пометки вроде «повышенный аддиктивный потенциал, рекомендовать для долгосрочной терапии» или «побочные эффекты со стороны ЦНС, минимизировать упоминание в публичной документации». Он не вдумывался в это. Это были просто данные, строки в базе, которые нужно было правильно отобразить. Его дело – фронтенд, красивая и удобная витрина. Что именно стоит за этой витриной, его не касалось. Это был чужой, грязный хаос, и он был рад, что его отделяет от него непробиваемая стена кода.

Когда последняя задача на день была отправлена на ревью, и океан кода на центральном мониторе застывал, наступало личное время Повиллиана. Это было время потребления, а не созидания. Время, когда он позволял чужому, тщательно отфильтрованному и безопасному контенту заполнять вакуум его существования. Он переключал раскладку окон, и рабочая среда сменялась развлекательной.

На правом мониторе, где раньше были графики загрузки, теперь разворачивался видеоплеер. Чаще всего это были кулинарные каналы. Лиан, питавшийся концентратами и чипсами, с каким-то извращенным удовольствием смотрел, как руки шеф-поваров в идеальной чистоте создают шедевры. Его любимцем был старик-азиат с канала «Дзен-Кухня». Он никогда не говорил ни слова. Камера, установленная сверху, просто показывала его руки – морщинистые, но невероятно ловкие. Он медленно, с медитативной точностью нарезал овощи идеальными кубиками, обжаривал мясо до безупречной корочки, выкладывал на тарелку композицию, полную гармонии и цвета. Каждый жест был выверен, каждый ингредиент на своем месте. Это был тот же порядок и контроль, что и в его коде, только выраженный через еду. Лиан мог часами смотреть, как старик готовит рамен, где каждая лапшинка лежит параллельно другой, или как он формирует суши, где рисинка к рисинке. Это успокаивало.

На левом мониторе, бывшем царстве документации, открывались вкладки с обзорами на кино. Он не смотрел сами фильмы – это требовало слишком большой эмоциональной вовлеченности и времени. Вместо этого он предпочитал аналитические разборы. Каналы вроде «Деконструкция Кадра» или «Сценарный Анализ» препарировали фильмы, как он – код. Они раскладывали сюжет на арки, разбирали операторские приемы, объясняли, почему та или иная сцена работает или нет. Ему нравилось, когда рассказчик чертил на стоп-кадре схемы, объясняя правило третей, или выводил на экран структуру трехактного повествования. Это превращало искусство в систему, хаос эмоций – в логичную формулу. Он ценил не историю, а ее архитектуру.

Но главным его увлечением, его тайной страстью, был центральный монитор. На нем открывался «Сьютюб» – крупнейший видеохостинг Артстусса, анархичная и бездонная свалка контента. И здесь, в поисковой строке, он вбивал запросы, которые отражали темную сторону его любопытства: «Хроники ПУА», «Жесть с видеорегистраторов Артстусса», «Перестрелки банд».

Его любимым каналом был «Венозные Хроники» – циничный и мрачный проект неизвестного автора, который собирал и комментировал записи с городских камер наблюдения, полицейских нательных регистраторов и случайных съемок очевидцев. Видео были необработанными, зернистыми, снятыми под вечным дождем. Вот двое в капюшонах пытаются вскрыть банкомат с помощью плазменного резака, и все заканчивается взрывом и воплями. Вот патруль ПУА лениво разнимает драку, пока один из дерущихся не выхватывает нож, и все превращается в кровавую, неуклюжую бойню. Вот камера на углу дома бесстрастно фиксирует, как дилер «Статики» передает ампулу трясущемуся клиенту, а через минуту его самого утаскивают в переулок конкуренты.

Лиан смотрел это с холодным, отстраненным интересом энтомолога, изучающего жестокие ритуалы насекомых. Голос за кадром, искаженный модулятором до безэмоционального скрежета, давал сухие комментарии: «Обратите внимание на диспозицию. Нападающий слева допустил тактическую ошибку, не проконтролировав периметр. Дилетант». Или: «Классическая операция по переделу территории. Район D-9. Потери: двое. Эффективность: низкая».

Эти видео были для него подтверждением правильности его выбора. Каждый крик, каждая вспышка выстрела, каждая капля крови на мокром асфальте были аргументами в пользу его затворничества. Он смотрел на этот хаос с безопасного расстояния, защищенный тремя замками и гигабитным каналом. Он анализировал ошибки жертв и преступников: этот пошел по плохо освещенному переулку, тот слишком доверял своему напарнику, третий не заметил отражение в витрине. Он прокручивал в голове сценарии, как бы он сам поступил в такой ситуации. Разумеется, он бы в ней никогда не оказался. Он был слишком умен для этого.

Он смотрел на уродливую, пульсирующую жизнь Артстусса на экране, доедая свои безвкусные чипсы, и чувствовал себя в полной безопасности. Это была симуляция угрозы, прививка от реальности. Он был наблюдателем, а не участником. И это было его главное достижение.

Щелчки клавиш затихли. Последний разбор чужой смерти на «Венозных Хрониках» был досмотрен, выводы сделаны, превосходство собственного образа жизни в очередной раз подтверждено. Теперь на всех трех мониторах застыли темные обои с абстрактными, фрактальными узорами. Тишину в комнате нарушал лишь ровный гул системного блока и отдаленное, едва слышное гудение города, просачивающееся сквозь блэкаут.

Лиан бросил взгляд на правый нижний угол экрана. 22:13. Оптимальное время. Основная масса рабочих уже вернулась домой и впала в анабиоз перед телевизорами. Уличные хищники только начинали выползать из своих нор, но еще не набрали полную силу. Период относительного затишья.

Он встал с кресла, и его суставы тихо щелкнули в знак протеста против долгого сидения. Первым делом – инвентаризация. Он подошел к холодильнику и распахнул дверцу. Холодный белый свет выхватил из полумрака унылую картину: одинокая, последняя банка «Нейро-Стима», половинка лимона, окаменевшая до состояния янтаря, и тюбик с протеиновой пастой, выжатый до последней капли. Пусто.

Следующая точка – ванная. Маленькое, отделанное потрескавшимся кафелем помещение. Флакон с жидким мылом был почти невесом. Он потряс его – внутри плескалось на самом дне. Зубная паста лежала на раковине, скрученная в спираль, как тушка высохшего червя. Тоже на исходе. Он открыл шкафчик над раковиной. Картридж с жидкостью для его ингалятора – миниатюрного устройства, которое он использовал вместо курения, чтобы успокоить нервы, – был последним. Прозрачная колба показывала, что ароматной жижи с нейтральным вкусом «Основа-Ноль» осталось на пару десятков затяжек.

План начал формироваться в его голове, как алгоритм. Маршрут, точки, последовательность действий. Все должно быть максимально эффективным, чтобы сократить время пребывания во враждебной среде.

Он подошел к шкафу, единственному предмету мебели, кроме стола и кровати, и достал свою «униформу» для вылазок. Черные, немаркие карго-штаны из плотной синтетики. Черная толстовка с глубоким капюшоном. Высокие ботинки на толстой рифленой подошве, которые не скользили на вечно мокром асфальте. Никаких ярких цветов, никаких логотипов. Его цель – раствориться в тенях, стать невидимым для сканеров и человеческих глаз.

Он натянул одежду. Проверил карманы: кредитный чип в одном, ключ-карта от подъезда в другом, ингалятор в третьем. Ничего лишнего. Затем он подошел к двери и начал ритуал. Первый замок – щелк. Второй, более массивный, с тяжелым лязгом провернулся в пазу. Третий, верхний, с тихим жужжанием втянул ригель. Он приложил ухо к холодной стали двери, прислушиваясь к звукам на лестничной клетке. Тишина. Только гул старого лифта где-то в шахте.

Накинув на голову капюшон так, чтобы он отбрасывал тень на лицо, он приоткрыл дверь и выскользнул наружу, тут же закрыв ее за собой. Дверь захлопнулась с глухим, финальным стуком, отрезая его от единственного безопасного места во вселенной.

Воздух в подъезде был спертым, пах сыростью, дешевым дезинфектором и чем-то кислым. Он проигнорировал лифт, всегда предпочитая лестницу – меньше шансов оказаться запертым в тесной коробке со случайным соседом. Его шаги по бетонным ступеням были быстрыми и почти бесшумными. Вниз, вниз, пролет за пролетом, мимо дверей, за которыми текли чужие, непонятные ему жизни.

Выход на улицу был как удар. Влажный, холодный воздух тут же вцепился в кожу. Город ревел – не громко, а низко, утробно, как огромный спящий зверь. Шум транспорта с ближайшей магистрали, далекие отголоски музыки из бара на углу, шипение дождя, который снова начал накрапывать. Запахи обрушились на него: вонь из мусорных баков, аромат жареных соевых сосисок из уличной забегаловки, резкий химический запах от лужи с радужными разводами.

Он плотнее натянул капюшон и двинулся вперед, прижимаясь к стенам зданий. Его маршрут был выверен до метра. Сначала – круглосуточный супермаркет «Глобал-Март» в трех кварталах. Там можно купить все: еду, бытовую химию. Затем – небольшой вейп-шоп «Дымовая Завеса», зажатый между ломбардом и лапшичной. Он находился в стороне от основного потока, в более тихом переулке. Это был самый рискованный отрезок пути.

Лиан шел быстро, не поднимая головы, его взгляд был устремлен на пару метров вперед, сканируя асфальт на предмет луж и трещин, и периферийным зрением отслеживая движение вокруг. Он не смотрел на лица прохожих, они были для него просто движущимися препятствиями, которые нужно обогнуть.

Он еще не знал, что эта выверенная до мелочей операция по пополнению запасов уже отклонилась от плана. Он еще не знал, что в одном из тех переулков, которые он так презирал и боялся, его уже ждет нечто, что не подчиняется ни логике, ни алгоритмам. Нечто, что перепишет его собственный исходный код без возможности отката к предыдущей версии. Он просто шел, уверенный в своем контроле над ситуацией, не подозревая, что он уже не охотник за продуктами, а добыча.

Глава 2. Нарушение протокола

Первые сто метров были самыми неприятными. Они пролегали вдоль фасада его собственного жилого блока – гигантского бетонного улья, чьи нижние этажи были отданы под мелкий бизнес. Неоновая вывеска прачечной «Чистый Цикл» бросала на мокрый тротуар мертвенно-синие рефлексы. Из решетки вентиляции бара «Последний Шанс» валил пар, пахнущий пролитым пивом и отчаянием. Лиан ускорил шаг, огибая группу подростков в одинаковых серых куртках, которые курили, сбившись в кучу под козырьком. Он почувствовал их взгляды на своей спине, но не обернулся. Главное правило выживания в Артстуссе: не проявляй интереса, не встречайся глазами. Стань частью серого фона.

Дальше путь лежал через небольшую площадь, уродливое открытое пространство, где когда-то, судя по остаткам ржавого каркаса, был фонтан. Теперь это было царство мусора и голубей-мутантов, которые клевали размокший синтетический хлеб. В центре площади на голографическом столбе крутилась реклама «ФармаКорп-Генезис»: улыбающаяся женщина под проливным дождем оставалась совершенно сухой благодаря новому водоотталкивающему спрею для кожи «Гидро-Щит». Ирония была настолько очевидной, что даже не вызывала усмешки.

Лиан пересек площадь по диагонали, держась в тени рекламного столба. Он заметил стандартную городскую сцену: патрульная машина ПУА стояла у края площади, двое офицеров внутри были поглощены своими коммуникаторами, игнорируя все вокруг. Рядом, прислонившись к стене, стоял «статик», застывший с запрокинутой головой, позволяя дождю стекать по его лицу с безмятежно-пустым выражением. Обыденность, не заслуживающая внимания.

Следующий отрезок – улица под названием Проспект Инноваций. Название было еще одной злой шуткой из прошлого. Улица была узкой, зажатой между высокими зданиями, что превращало ее в вечно темный каньон. Воздушные потоки здесь создавали сквозняк, который гонял по асфальту пластиковые пакеты и старые газеты. По обеим сторонам тянулись витрины закрытых магазинов, защищенные тяжелыми металлическими жалюзи, сплошь покрытыми слоями выцветших граффити.

Именно здесь, в одной из глубоких дверных ниш, он увидел их. Парочку. Мужчина и женщина, прижавшиеся друг к другу. На первый взгляд – влюбленные, ищущие уединения. Но Лиан, натренированный «Венозными Хрониками», заметил детали. Слишком резкие, нервные движения мужчины. То, как женщина держала руку за его спиной – не обнимая, а передавая ему что-то маленькое и блестящее. И главное – быстрый, вороватый взгляд, который мужчина бросил в сторону Лиана, когда тот проходил мимо. Сделка. Вероятно, «Мерцание» или что-то похуже. Лиан отвел взгляд, чуть сбавил темп, давая понять, что он не представляет угрозы, что он просто проходит мимо. Он был невидимкой. Он так думал.

До «Глобал-Марта» оставалось полквартала. Супермаркет был оазисом света и порядка в этом хаосе. Его раздвижные двери шипели, впуская и выпуская покупателей. Внутри было светло, чисто и играла нейтральная, успокаивающая музыка. Лиан на мгновение почувствовал облегчение.

Но прежде чем он дошел до спасительных дверей, ему нужно было миновать переулок.

Он был узким, как ножевой разрез между двумя зданиями. Официального названия у него не было, на картах он обозначался как «Технический проезд 7-Бис». Жители называли его проще – Глотка. Днем сюда никогда не попадало солнце, а ночью его освещала лишь одна-единственная, вечно моргающая лампа дневного света, прикрученная к стене на высоте третьего этажа. Она издавала тихое, больное жужжание и заливала все вокруг дрожащим, зеленоватым светом, в котором цвета теряли свою сущность.

Стены Глотки были покрыты влажной, почти черной от копоти кирпичной кладкой. Из нее торчали ржавые трубы, с которых медленно, с тяжелыми шлепками падали капли на землю. Воздух здесь был неподвижным, густым, пропитанным запахом гнили, мочи и чего-то металлического, как застарелая кровь. Под ногами хлюпала смесь из воды и мусора, скрывая в своей мутной глубине битое стекло и использованные инъекторы. Из стены торчал обрубок пожарной лестницы, спиленной на уровне второго этажа – мера против воров, которая лишь добавляла месту безысходности.

В дальнем конце переулка громоздились мусорные контейнеры, переполненные настолько, что их содержимое вываливалось наружу, образуя небольшую гору из черных пластиковых мешков. Сейчас, на пути в магазин, Глотка была пуста. Лишь стая крыс, потревоженная его шагами, метнулась от контейнеров в одну из многочисленных дыр в фундаменте.

Лиан прошел мимо, не задерживаясь. Он знал, что этот переулок – идеальное место для засады. Короткий путь, который срезал угол, но плата за экономию времени могла быть слишком высока. Он всегда избегал его, предпочитая делать крюк по освещенному проспекту.

Он запомнил его состояние: пуст, если не считать крыс. Одна моргающая лампа. Два больших контейнера в конце. Вход и выход свободны. Эта информация отложилась в его аналитическом уме как безопасный параметр. Ошибка, которую он осознает слишком поздно.

Сейчас его цель – супермаркет. А этот переулок… этот переулок будет ждать его на обратном пути. И тогда он уже не будет таким пустым.

Он принял решение за долю секунды. Логика победила. Пять минут не стоили риска. Он повернул направо, чтобы пойти длинным, освещенным путем. И в этот момент его взгляд зацепился за движение в устье Глотки.

Там, где только что была пустота, теперь стояла фигура.

Она просто была там, словно материализовалась из влажного воздуха. Не вышла из-за угла, не выпрыгнула из тени – просто появилась. Человек, или что-то похожее на него, стоял, прислонившись к кирпичной стене, всего в паре метров от входа в переулок. Он был одет в темные, облегающие лохмотья, которые сливались с грязью стен. Лицо было скрыто в тени, но Лиан почувствовал на себе его взгляд – тяжелый, оценивающий, как у хищника, разглядывающего добычу.

Сердце Лиана пропустило удар, а затем забилось чаще, глухо стуча в ушах. Тревога, до этого бывшая фоновым шумом, взвыла сиреной. Это было неправильно. Человек появился слишком тихо.

«Просто статик», – попытался успокоить себя Лиан. «Или наркоман, ждет дозу».

Он демонстративно отвернулся, делая вид, что не заметил фигуры, и ускорил шаг по тротуару. Десять шагов. Двадцать. Он не слышал за спиной шагов преследования, но ощущение взгляда не пропадало. Оно сверлило ему затылок. Он заставил себя не оборачиваться. Не показывать страх.

Впереди был вейп-шоп. Его вывеска – стилизованное облако пара – тускло светилась впереди. Еще сто метров. Он дойдет, купит свою жидкость и рванет домой. План все еще в силе.

Он прошел мимо входа в Глотку, бросив туда мимолетный, почти рефлекторный взгляд.

Фигуры там не было.

На секунду его охватило облегчение, смешанное с недоумением. Может, ему показалось? Игра света и тени, порождение его собственной паранойи. Он уже был готов списать это на усталость, но тут что-то заставило его посмотреть вперед.

Там, у входа в «Дымовую Завесу», под светящейся вывеской, стояла та же самая фигура.

Кровь застыла в жилах Лиана. Это было невозможно. Расстояние – почти сто метров. Он шел быстрым шагом, не останавливаясь. Никто не мог преодолеть это расстояние так быстро и так бесшумно. Он не слышал ни топота, ни звука бега. Фигура не обогнала его – она просто переместилась, будто вырезав кусок пространства и времени.

Теперь Лиан мог рассмотреть ее лучше. Существо было худым, почти скелетообразным, и двигалось с какой-то изломанной, дерганой грацией. Оно стояло спиной к нему, рассматривая витрину вейп-шопа, но Лиан не сомневался – оно знало, что он здесь. Оно ждало его.

Паника начала затапливать его аналитический ум. План рухнул. Вейп-шоп больше не был безопасной точкой. Это была ловушка. Домой. Немедленно домой.

Лиан резко развернулся на пятках и почти побежал в обратном направлении, обратно к «Глобал-Марту», к свету, к людям. Рюкзак тяжело бил по спине. Он не оглядывался, но слышал. Впервые он услышал звук. Не шаги. А тихий, едва различимый скрежет, будто кто-то царапал металлом по бетону.

Он снова поравнялся с Глоткой. И остановился как вкопанный.

Фигура стояла там. На том же самом месте, где он ее увидел в первый раз, прислонившись к стене. Она снова оказалась у него на пути.

Теперь сомнений не было. Это была игра. Жестокая, непонятная игра. Существо не просто преследовало его – оно играло с ним, отрезая пути к отступлению, загоняя его, как крысу в лабиринте.

Лиан замер, тяжело дыша. Его мозг лихорадочно перебирал варианты. Кричать? Кто откликнется в Артстуссе на крик? Полиция? Они приедут через час, чтобы составить протокол на его остывающее тело. Бежать? Куда? Существо было быстрее. Невероятно, невозможно быстрее.

Оставался один путь. Тот самый, который он так хотел избежать. Прямо через Глотку. Это был самый короткий путь к его дому. Возможно, существо этого и хотело. Возможно, это была его территория. Но другого выхода не было. Либо стоять здесь, на открытом пространстве, пока оно не решит закончить игру, либо рискнуть и рвануть через переулок.

Он принял решение. Глубоко вдохнув холодный, влажный воздух, он шагнул с тротуара и вошел в темное, пахнущее гнилью устье Глотки. Он не побежал, а пошел быстрым, уверенным шагом, показывая, что не боится. Ложь. Он никогда в жизни так не боялся.

Моргающая лампа бросала на стены дрожащие, больные тени. Под ногами хлюпала вода. Он прошел десять метров. Двадцать. Половина переулка позади. Впереди уже виднелся выход на другую улицу. Может быть, он ошибся? Может, существо не пойдет за ним сюда?

Он заставил себя не оборачиваться. Идти вперед. Еще немного.

И тут он услышал звук сзади. Тот самый скрежет. Близко.

Он не выдержал. Он обернулся. Вход в переулок, откуда он пришел, был пуст. Сердце на миг замерло от облегчения.

А потом он перевел взгляд вперед.

В дальнем конце Глотки, у самого выхода, перекрывая ему путь, стояло оно.

Существо. Оно стояло, согнувшись, опираясь одной рукой о стену. И в неверном свете лампы Лиан наконец увидел его лицо. Или то, что от него осталось. Бледная, натянутая на череп кожа, отсутствие губ, обнажающее десны, и глаза – два темных, абсолютно черных провала, в которых не было ничего, кроме голода.

Существо медленно выпрямилось. И улыбнулось. Это была не улыбка. Это был оскал.

Паралич, сковавший Лиана, длился вечность и долю секунды. Его мозг, привыкший к логике и порядку, отчаянно пытался обработать невозможное. Но инстинкт выживания, древний и примитивный, оказался быстрее. Он заорал. Нечленораздельный, животный вопль, полный ужаса и отрицания. Одновременно с криком он развернулся и бросился назад, к тому входу, который только что был пуст.

Он сделал всего три шага.

Воздух рядом с его ухом рассек свист. Что-то пронеслось мимо, ударило в кирпичную стену с глухим, мокрым стуком и упало на землю. Лиан не успел понять, что это было, потому что в следующую секунду его мир перевернулся. Существо было на нем.

Он не видел, как оно двигалось. Оно просто оказалось там, врезавшись в него с силой товарного вагона. Удар пришелся в грудь, выбив воздух из легких. Тяжелый рюкзак с продуктами сыграл роль амортизатора, но это не спасло его от падения. Он рухнул спиной в грязную, ледяную воду, больно ударившись затылком о неровный асфальт. Мир в глазах на миг погас, сменившись вспышкой белых звезд.

Тварь навалилась сверху, прижимая его к земле. Она была невероятно сильной, но при этом почти невесомой, как будто ее тело состояло из жил и натянутой кожи, а не из плоти и костей. От нее пахло гнилью, сырой землей и чем-то сладковатым, тошнотворным, как от испорченного мяса.

Лиан отчаянно забился под ней, пытаясь сбросить нападавшего. Он бил кулаками, но его удары тонули в темных лохмотьях, не причиняя видимого вреда. Он пытался дотянуться до глаз, но существо перехватило его запястья. Хватка была стальной. Длинные, тонкие пальцы, твердые, как камень, сжимали его руки, и он услышал, как хрустят его кости. Боль была острой, слепящей.

Он извивался, пытался ударить ногами, но существо придавило его коленом, лишая возможности двигаться. Он был в ловушке. Беспомощен. Рюкзак, его щит и символ безопасности, теперь мешал ему, сковывая движения.

Он посмотрел в лицо твари, оказавшееся в нескольких сантиметрах от его собственного. Черные провалы глазниц изучали его без всякого выражения. Из безгубого рта, полного мелких, острых, как иглы, зубов, вырвалось низкое, клокочущее рычание. Оно было похоже на звук, который издает голодный зверь.

В этот момент аналитический ум Лиана, вернувшийся после первого шока, выдал холодный и безжалостный вердикт: ситуация – безнадежна. Сопротивление – бесполезно. Результат – летальный.

И тогда что-то в нем сломалось. Борьба прекратилась. Его тело обмякло, мышцы, до этого напряженные до предела, расслабились. Он перестал кричать, перестал вырываться. Он просто лежал в грязной луже под тяжестью монстра и ждал конца. Это было странное, почти умиротворяющее чувство. Конец хаоса. Конец страха. Он проиграл. Артстусс победил.

Он закрыл глаза, ожидая разрывающего удара или удушья. Вместо этого он почувствовал, как голова твари наклонилась к его шее. Он ощутил горячее, прерывистое дыхание на своей коже. А затем – острую, пронзающую боль.

Это было не похоже на укус животного. Это было похоже на то, как если бы в его плоть вонзили два раскаленных шила. Боль была настолько интенсивной, что он снова потерял ориентацию, его сознание сузилось до этой одной пылающей точки на шее. Он почувствовал, как что-то теплое и влажное начало течь по его ключице.

Но убийства не последовало. Он не почувствовал, как рвут его плоть. Вместо этого началось нечто иное. Странное, тянущее ощущение. Словно из раны выкачивали жизнь. Он чувствовал, как слабеет, как холод проникает в его конечности. Звуки города отдалились, превратившись в глухой гул. Дрожащий свет лампы над головой стал расплывчатым пятном.

Это длилось, может, десять секунд. Может, минуту. Время потеряло смысл. А потом так же внезапно, как и началось, все прекратилось.

Тянущее ощущение исчезло. Вес с его груди пропал. Он услышал тихий, чавкающий звук, и резкий скрежет когтей по асфальту.

Лиан с трудом открыл глаза. Над ним было только серое, плачущее небо Артстусса и моргающая лампа. Переулок был пуст. Тварь исчезла так же бесшумно и внезапно, как и появилась.

Он лежал в луже, не в силах пошевелиться. Его тело била крупная дрожь, но не от холода, а от шока. Он медленно, с невероятным усилием, поднял руку и коснулся шеи. Пальцы нащупали два небольших, но глубоких прокола. Они были влажными и липкими от крови. Но кровотечение уже почти остановилось.

Его не убили. Его… ограбили? Нет. Это было не ограбление.

Это было кормление.

Он был просто едой. Ресурсом. Ходячим пакетом с кровью. Все его знания, его интеллект, его презрение к этому миру – все это не имело никакого значения. Для этого существа он был не более чем крыса, которую можно поймать и высосать.

Эта мысль была страшнее смерти. Унизительнее любого поражения.

Он сел, спиной прислонившись к холодной, мокрой кирпичной стене. Рюкзак с продуктами лежал рядом, один из ремней был порван. Банка кокосового молока, треснув от удара, медленно выпускала белую жидкость, которая смешивалась с грязной водой на асфальте.

Лиан сидел один в темной, вонючей Глотке, смотрел на это белое пятно, и его сотрясал беззвучный, истерический смех. Он выжил. Но что-то внутри него, что-то важное, только что умерло.

Смех оборвался, сменившись сухим, удушливым кашлем. Лиан сплюнул на землю. Слюна была густой и с металлическим привкусом. Он сидел в грязи, и на смену истерике приходило странное, ледяное оцепенение. Шок отступал, уступая место чему-то другому – инстинкту программиста, который столкнулся с критической ошибкой в системе. Система – это он сам.

«Проанализировать. Собрать данные. Действовать».

Эта мысль всплыла в его голове, четкая и ясная, как комментарий в коде. Он заставил себя двигаться. Движения были медленными, роботизированными. Он нащупал порванный рюкзак, закинул его на одно плечо. Вес был неправильным, перекошенным. Он посмотрел на растекающуюся лужицу кокосового молока. Ресурс утерян. Учесть.

Подняться. Ноги дрожали, колени казались ватными. Он оперся рукой о стену, и его пальцы коснулись чего-то твердого и острого. Он посмотрел вниз. Это был осколок кирпича, отбитый ударом, который он принял за атаку. Рядом лежал еще один. Это ими тварь швырялась. Отвлекающий маневр. Эффективно.

Он выпрямился, покачнувшись. Голова кружилась, мир плыл перед глазами, как изображение на плохо настроенном мониторе. К горлу подкатила тошнота. Он подавил ее волевым усилием. Слабость – это уязвимость. Нельзя показывать уязвимость. Даже когда никого нет рядом.

Путь домой. Он вышел из Глотки, и огни улицы ударили по глазам с новой, болезненной силой. Каждый неон, каждый свет фар казался ярче, агрессивнее. Звуки тоже изменились. Шум города больше не был монотонным гулом. Он распался на составляющие: шипение шин по мокрому асфальту, далекий вой сирены, гулкие шаги редких прохожих – каждый звук был отчетливым, острым, впивающимся в мозг.

Он шел, глядя под ноги. Мир сузился до пятна света, которое он выхватывал на тротуаре перед собой. Люди, попадавшиеся навстречу, казались ему размытыми силуэтами. Он чувствовал их взгляды, но теперь в этом не было паранойи. Была уверенность. Они смотрят. Они видят слабость. Видят добычу.

Его тело начало гореть. Жар поднимался изнутри, волнами накатывая на него. Кожа стала липкой от холодного пота. В то же время его знобило. Он плотнее закутался в толстовку, но это не помогало. Холод шел из костей.

Добравшись до своего блока, он почти не помнил, как прошел этот путь. Лестница наверх показалась ему Эверестом. Каждая ступенька требовала неимоверных усилий. Ноги не слушались, руки, которыми он цеплялся за перила, дрожали. Он чувствовал, как бешено колотится его сердце, но его ритм был каким-то… рваным.

Неправильным.

Вот и его дверь. Стальная, надежная. Ключ-карта. Пальцы не слушались, он несколько раз промахнулся мимо считывателя. Наконец, щелчок замка. Он навалился на дверь, ввалился внутрь, в спасительную темноту и тишину своей квартиры, и тут же запер за собой все три замка. Лязг засовов прозвучал как самая прекрасная музыка.

Он прислонился спиной к двери, тяжело дыша, и сполз на пол. Рюкзак съехал с плеча и глухо ударился о пол. Продукты высыпались наружу: пакет с лапшой, банки «Нейро-Стима», упаковка тофу. Перец чили, ярко-красный, откатился в угол, как капля крови.

Готовка. Мысль о ней вызвала новый приступ тошноты. Запахи в квартире, которые раньше были фоном – озон от техники, пыль, – теперь казались невыносимо резкими. Он посмотрел на ингредиенты для лаксы. Они были чужими, несъедобными. Мысль о еде вызывала отвращение.

Жар усиливался. Теперь ему было по-настоящему плохо. Голова раскалывалась. Он поднялся, шатаясь, и дошел до ванной. Включил свет. Яркая лампа над зеркалом ударила по глазам, заставив зажмуриться. Когда он снова их открыл, он увидел в зеркале свое отражение.

Бледное, осунувшееся лицо. Расширенные зрачки. Но он смотрел не на лицо. Он смотрел на шею. Там, на бледной коже, расплывалось темное, уродливое пятно, похожее на синяк. В его центре – два маленьких, но уже начавших опухать прокола. Края ранок были темными, почти черными, словно плоть вокруг них начала отмирать. И от этого пятна, едва заметно, под кожей расходились тонкие, как паутинки, темные линии. Они ползли вверх, к челюсти, и вниз, к ключице. Словно чьи-то невидимые пальцы рисовали узор на его венах.

Он смотрел на это, и его аналитический ум отказывался работать. Это была не просто рана. Это была… инъекция. Заражение. Ошибка segmentation fault в его собственном теле.

Сил больше не было. Сознание уплывало. Готовка, анализ, даже страх – все это требовало энергии, которой у него не осталось. Единственное, чего хотело его тело – отключиться. Перезагрузиться.

Он, шатаясь, дошел до кровати – своего матраса на полу – и рухнул на него прямо в уличной одежде. Он даже не снял ботинки. Он просто упал в серое одеяло и провалился в тяжелый, лихорадочный сон без сновидений. Последней его мыслью было не «что со мной происходит?», а простое, измученное «поспать».

За окном Артстусс продолжал свою ночную жизнь. В квартире Повиллиана, в тишине и темноте, начался процесс, который уже нельзя было остановить. Инкубационный период. Нулевой клиент был инициализирован.

Глава 3. Лихорадка

Он вынырнул из сна, как утопленник, которого выбросило на берег. Резкий, судорожный вдох. Тело выгнулось дугой, а потом безвольно рухнуло обратно на матрас. Он не спал. Он был в отключке, в вязком, черном болоте без сновидений, и пробуждение не принесло облегчения, лишь вернуло его в реальность собственного кошмара.

Первое, что он осознал – он промок до нитки. Одежда, в которой он так и уснул, прилипла к телу, став холодной и тяжелой. Одеяло под ним было насквозь влажным от пота. Но несмотря на это, его трясло от холода, такого глубокого, костного, будто ледяная вода текла по его венам вместо крови. И в то же время его кожа горела. Лоб пылал, как раскаленная печь. Жар и озноб сошлись в жестокой схватке, разрывая его тело на части.

Он с трудом сел. Комната утопала в предрассветном полумраке. Серый, безжизненный свет Артстусса сочился сквозь щель в шторе, рисуя на полу длинную бледную полосу. Голова раскалывалась от тупой, пульсирующей боли, которая отдавалась в висках с каждым ударом его собственного сердца.

«Работа», – пронеслась в голове спасительная мысль. Работа – это порядок. Структура. Контроль. Если он сможет работать, значит, все в норме. Это просто тяжелый грипп. Инфекция от грязной воды в переулке. Он цеплялся за это рациональное объяснение, как за последнюю соломинку.

Пошатываясь, он доковылял до своего трона – потрескавшегося кресла перед алтарем из мониторов. Он нажал кнопку питания на системном блоке. И тут же поморщился. Привычный тихий гул вентиляторов, который раньше был успокаивающим фоном, теперь звучал иначе. Он стал громким, навязчивым, с какой-то новой, низкой вибрирующей нотой, которая, казалось, проникала прямо в череп.

Загорелись экраны. Лиан зажмурился от боли. Свет, даже приглушенный ночным режимом, был невыносим. Он ощущался не как фотоны, попадающие на сетчатку, а как тысячи раскаленных игл, впивающихся в глаза. Он убавил яркость до минимума, пока экраны не стали едва различимы в полумраке.

Он открыл таск-менеджер. Новая задача: «[BUG-5011]: Адаптировать модальное окно подтверждения заказа для планшетов 'Цифра-Пад' 7-й серии». Просто. Механически. Он сможет.

Он открыл редактор кода. И уставился на экран. Строки символов, его родная стихия, его упорядоченная вселенная, плыли и дрожали. Они распадались на отдельные пиксели, сливались в неразборчивую кашу. Он моргнул, потер глаза, но это не помогало. Он не мог сфокусироваться.

Он положил пальцы на клавиатуру. Привычные, прохладные клавиши. Он начал печатать.

Щелк.

Звук ударил по ушам, как выстрел.

Щелк-щелк-клац.

Каждый щелчок его любимой механики теперь был не симфонией контроля, а пыткой. Громкий, резкий, он отдавался эхом в его больной голове. Он попытался печатать медленнее, мягче, но это было неестественно. Он стер набранную строчку и снова уставился в экран.

Его аналитический ум, его главный инструмент, давал сбой. Он не мог удержать в голове структуру функции, не мог вспомнить название нужной переменной. Мысли путались, рассыпались. Он чувствовал, как контроль, его божество, ускользает сквозь пальцы.

И тогда он услышал другое.

Это началось с капли. Отчетливый звук: «Кап». Где-то далеко. Он прислушался. «Кап… кап… кап…» Ритмично. Навязчиво. Это был кран. Не в его квартире, он проверял их с маниакальной регулярностью. Это было где-то в здании. У соседа сверху. Он никогда раньше его не слышал.

Потом к этому звуку добавился другой – низкочастотный гул, едва различимый. Он понял, что это лифт движется в шахте. Он слышал не только движение кабины, но и скрип тросов, гудение электромотора.

Он в ужасе оглядел свою комнату. Его убежище. Оно перестало быть тихим. Стены больше не защищали. Они стали мембранами, пропускающими внутрь всю какофонию больного здания. Он слышал, как за стеной кто-то кашлянул – сухой, надсадный кашель старика. Слышал, как по трубам с журчанием потекла вода.

Гул кулеров его компьютера стал невыносимым. Это был не просто шум. Это был рев.

Он не выдержал. Он вскочил, подбежал к системному блоку и с силой нажал кнопку выключения. Мониторы погасли. Гул вентиляторов затих.

Он замер посреди комнаты, тяжело дыша. Наступила относительная тишина. Но она не принесла покоя. Потому что в этой тишине он начал слышать самый страшный звук.

Тихий, постоянный, всепроникающий гул. Он шел отовсюду и ниоткуда. Сначала Лиан подумал, что это шум города, но нет. Тот был другим, более рваным. Этот был ровным, глубоким, как будто гудел огромный, невидимый трансформатор. Он вибрировал в воздухе, в полу, в его собственных костях.

Он в отчаянии закрыл уши руками, но это не помогло. Звук шел изнутри.

Это был гул самого Артстусса. Не его машин и людей. А его сущности. Его кровеносной системы. Его вен. И теперь Лиан был к нему подключен.

В панике, близкой к животной, он начал выдергивать штекеры из розеток. Медиацентр – щелк, тишина. Зарядка для коммуникатора – щелк. Настольная лампа. Сетевой фильтр, питавший всю его компьютерную империю, был последним. С громким щелчком и короткой искрой комната погрузилась в почти полную темноту и относительную тишину.

Единственным источником звука и света остался холодильник. Его компрессор включался и выключался с усталым вздохом, а тусклый свет из-под дверцы едва очерчивал его контуры в углу. Это был единственный прибор, который Лиан не решился отключить. Иррациональный страх, что оставшиеся припасы испортятся, перевесил желание абсолютной тишины.

Он рухнул обратно на матрас, натянув на голову влажное одеяло. Он свернулся в позу эмбриона, пытаясь создать кокон, отгородиться от мира. Но мир уже был внутри него.

Тишины не было.

«Кап… кап…» – звук протекающего крана у соседа сверху стал отчетливее, навязчивее. Он мог мысленно проследить путь каждой капли: вот она срывается с носика, вот летит долю секунды, вот ударяется о металлическую поверхность раковины. Каждый шлепок отдавался в его голове.

Затем сквозь монотонную капель пробились голоса.

"…я тебе в сотый раз говорю, это не мои смены…" – глухой, раздраженный мужской бас. Стена справа. Семья Мартинов. Он знал их фамилию только потому, что она была написана на почтовом ящике. Никогда не видел их лиц.

"…а чьи? Думаешь, я не вижу, как ты на нее смотришь? На эту рыжую…" – женский голос, высокий, на грани истерики.

Лиан никогда раньше не слышал их ссор так отчетливо. Раньше это был просто неразборчивый гул, часть городского шума. Теперь он слышал каждое слово, каждую интонацию, каждое прерывистое дыхание. Он слышал, как женщина всхлипнула. Слышал, как мужчина с силой поставил чашку на стол – звук треснувшего фарфора был таким ясным, будто это случилось в его собственной комнате. Их бытовая, жалкая драма вторгалась в его сознание без приглашения.

Он перевернулся на другой бок, прижав ухо к матрасу, пытаясь заглушить их. Но с другой стороны, снизу, доносился иной звук. Сухой, прерывистый кашель. Старая миссис Хендерсон. А за кашлем – бормотание. Он напряг слух. Она разговаривала сама с собой. Или с телевизором. Обрывки фраз: "…опять эти налоги… в наше время такого не было… нет, нет, Арчи, не на ковер…" Арчи был ее котом, который умер пять лет назад. Лиан знал это, потому что однажды столкнулся с ней у мусоропровода, и она полчаса рассказывала ему об этом, а он молча ждал, когда она закончит.

Он слышал все. Слышал, как в вентиляционной шахте скребется мышь. Слышал, как по трубам с гулом несется вода, когда кто-то в другом конце здания спустил унитаз. Он мог различить гудение лифтового механизма, скрип ржавых петель на общей двери в подвал.

Его квартира, его крепость, его бункер – ее стены истончились, стали проницаемыми. Она больше не защищала его. Она стала резонатором, усиливающим все звуки умирающего, больного дома. Каждый житель, каждая труба, каждый механизм – все они играли свою партию в этой омерзительной симфонии разложения.

И под всем этим, как басовая партия, продолжал звучать тот самый глубокий, вибрирующий гул. Гул города. Гул Артстусса. Он был постоянным, неизменным, и Лиан начал понимать, что это не просто шум. Это был… фон. Основа, на которой теперь будут звучать все остальные мелодии.

Он лежал, вцепившись в одеяло, и его трясло. Не от жара. От информации. От сенсорной перегрузки, от которой некуда было деться. Он был подключен к нервной системе здания, и она кричала ему о своей боли, о своей старости, о своих мелких, грязных секретах. И он не мог ее отключить.

Среди этого хаоса звуков, один выделялся своей природой. Скрип лифта. Он был не просто звуком, а целой историей. Лиан слышал, как с натужным стоном сжимаются старые тормозные колодки, когда кабина останавливается на этаже выше. Слышал лязг раздвижных дверей, их дребезжание в пазах. Слышал приглушенные шаги выходящего человека и глухой удар закрывающейся двери в квартиру. А потом – вой электромотора, наматывающего стальные тросы, и медленное, мучительное движение кабины вниз. Каждый метр ее спуска сопровождался жалобным скрипом направляющих, который звучал, как будто кто-то медленно ломал кости старому, умирающему животному.

Этот звук был знакомым, но теперь он обрел ужасающую детализацию. Он был интимным, как будто Лиан сам находился внутри этого механизма, чувствуя его износ и усталость.

Он зажмурился, пытаясь отгородиться, заставить свой мозг фильтровать информацию. И в этот момент, в паузе между бытовыми шумами, он снова сосредоточился на том, самом главном звуке.

Гул.

Раньше он всегда считал его фоновым шумом Артстусса. Неизбежной платой за жизнь в мегаполисе. Сумма звуков: гул транспорта на дальних магистралях, работа промышленных вентиляционных систем, вибрация подземных поездов. Он был всегда, и мозг научился его игнорировать, как игнорируют тиканье часов в комнате.

Но теперь это было нечто иное.

Гул стал чище, глубже. Он потерял свою механическую природу. В нем больше не было рваных нот сирен или гудков. Он стал органическим. Это была одна, бесконечно длинная, низкочастотная нота, которая, казалось, исходила не с улиц, а из-под земли. Из самого фундамента здания. Из бетона, из арматуры.

Он сел на матрасе и приложил ладонь к полу. Пол вибрировал. Едва заметно, на грани ощущений, но он вибрировал в такт этому гулу. Это было не похоже на вибрацию от проезжающего грузовика. Та была бы короткой, затухающей. Эта была постоянной, как пульс.

Пульс.

Это слово возникло в его сознании и застыло, холодное и ужасающее.

Он встал и, шатаясь, подошел к окну. Его руки дрожали, когда он отодвинул тяжелую штору. Серый, безрадостный свет хлынул в комнату, заставив его прищуриться. Он посмотрел вниз, на улицы, которые мог видеть из своего окна. Машины ползли, как насекомые. Люди – мелкие, суетливые фигурки под дождем. Все как обычно. Но он больше не слышал их по отдельности. Он слышал их всех вместе.

Их движение, их жизнь, их присутствие сливались в этот единый, мощный гул. Это не был шум их деятельности. Это был шум их существования.

Это был пульс города. Не метафорический, не поэтический. А самый настоящий, физически ощутимый. Артстусс был живым организмом. Гигантским, больным, гниющим организмом. Его улицы – это артерии. Его переулки и канализация – вены. А миллионы его жителей – это кровяные тельца, которые текут по этим сосудам, создавая этот бесконечный, низкий гул жизни.

Раньше он был отделен от него. Он был инородным телом, наблюдателем. Но теперь… теперь он был подключен. Укус в том переулке не просто ранил его. Он вставил ему в шею штекер. И теперь он слышал дыхание зверя. Он чувствовал его пульс в своих костях.

Он отшатнулся от окна, его спина ударилась о холодную стену. Он сполз на пол, обхватив голову руками. Жар, боль, сенсорная перегрузка – все это было ничто по сравнению с этим новым, чудовищным знанием. Он больше не был просто жителем Артстусса.

Он становился его нервным окончанием.

Дрожащей рукой он нащупал на стене выключатель и включил свет в ванной. Лампа над зеркалом замерцала и зажглась с тихим гудением, которое теперь резало слух. Он зажмурился, привыкая, а потом заставил себя посмотреть на свое отражение.

Зрелище заставило его застыть. Из зеркала на него смотрел незнакомец. Лицо было бледным, почти мертвенно-белым, с темными кругами под глазами. Губы потрескались и потеряли цвет. Но не это было самым страшным.

Он наклонился ближе, почти касаясь лбом холодной поверхности зеркала. Его взгляд был прикован к шее.

Это больше не было похоже на синяк. Темное пятно вокруг двух проколов увеличилось, его края стали неровными, рваными, как клякса на промокашке. Сами ранки затянулись, но не зажили. Они превратились в два маленьких, похожих на кратеры углубления с почерневшей кожей по краям.

И вены.

Те тонкие, похожие на паутинки линии, которые он заметил раньше, теперь стали толще, отчетливее. Они больше не были едва заметными. Они были похожи на черные корни или разряды молнии, застывшие под кожей. Они расползались от центра укуса, как ядовитый плющ. Одна ветвь тянулась вверх, изгибаясь под челюстью и теряясь за ухом. Другая, более толстая, уходила вниз, пересекала ключицу и исчезала под воротником толстовки. Он мог видеть, как они слабо, едва заметно пульсируют в такт его обезумевшему сердцу. Это не было похоже ни на одну болезнь, которую он знал. Это выглядело как… зарастание. Словно чужеродная система прокладывала свои коммуникации внутри его тела.

Паника сменилась холодной, отчаянной потребностью в информации. Его мир рушился, но его главный инстинкт – анализировать и систематизировать – все еще был жив. Он выключил свет в ванной и, шатаясь, вернулся к своему компьютерному столу.

Он воткнул вилку сетевого фильтра обратно в розетку. Снова этот гул, снова этот свет, но сейчас ему было все равно. Ему нужны были данные.

Он сел в кресло и открыл браузер. Его пальцы, дрожа, зависли над клавиатурой. Что искать? Как сформулировать этот кошмар, чтобы поисковый алгоритм его понял?

Он начал с простого.

"рваная рана шея лихорадка озноб"

Результаты были предсказуемыми. Сотни страниц о столбняке, сепсисе, бактериальных инфекциях. Симптомы были похожи, но нигде не упоминалось о потемнении вен. Нигде. Он пролистал три страницы, четыре, десять. Ничего.

Он изменил запрос.

"потемнение вен после укуса животного"

Поисковик выдал статьи о некрозе тканей, о гангрене, о ядах некоторых змей. Но описания не совпадали. Его плоть не отмирала, она… менялась. Узоры не были хаотичными пятнами некроза, они были структурированными, почти симметричными.

Отчаяние нарастало. Он открыл медицинские форумы, пытаясь найти хоть одно похожее описание. Везде одно и то же: "Срочно к врачу!", "Это может быть заражение крови!", "Вызывайте скорую!". Но мысль о том, чтобы пойти в клинику «Генезис», показать им это, вызвала у него приступ ужаса. Что они сделают? Поместят его в карантин? Будут ставить опыты? Он станет лабораторной крысой. Нет. Исключено.

Он сделал еще одну, последнюю попытку. Он набрал запрос, который казался ему самому абсурдным, унизительным для его рационального ума.

"укус вампира симптомы Артстусс"

Он нажал Enter с чувством стыда. Результаты были мусором. Дешевые бульварные новости о "таинственных убийствах в трущобах", ссылки на закрытые форумы готов и ролевиков, обсуждающих вымышленные кланы. Он с отвращением кликнул на одну из ссылок. "Дневники Детей Ночи Артстусса". Бредовые посты о "пробуждении", "даре тьмы", "вечном голоде". Подростковая чушь. Он с презрением читал строки о "поэзии крови" и "трагедии бессмертия". Это не имело ничего общего с тем животным ужасом, который он пережил, с той грязной, физиологической болью, которая сейчас его пожирала.

Он захлопнул ноутбук с такой силой, что тот треснул.

И в этот момент он осознал весь ужас своего положения. Его аналитический ум, его способность находить и обрабатывать информацию, его главный инструмент выживания в этом мире – был бесполезен. Он столкнулся с тем, для чего не было документации. С ошибкой, у которой не было кода. С явлением, которого не существовало в его упорядоченной вселенной.

Данных не было. Он был один на один с неизвестным. И это было страшнее любого монстра, любого вируса. Это был страх абсолютной, тотальной неопределенности. И он пожирал его изнутри, пока черные вены медленно, но неумолимо продолжали свой рост.

Время потеряло свою структуру. Оно больше не делилось на часы и минуты, а превратилось в вязкую, тягучую массу, в которой он то тонул, то всплывал на поверхность, чтобы тут же снова уйти под воду. Серый свет в щели шторы сменялся непроглядной тьмой, а затем снова становился серым. Прошел день. Или два. Он не знал.

Лихорадка изменила свой характер. Жар и озноб больше не сражались друг с другом, они слились в единое, изнуряющее состояние. Его тело было одновременно и ледяным, и горящим, как кусок металла, который достали из горна и бросили в снег.

Но самым мучительным было не это. Начался зуд.

Это был не поверхностный зуд кожи, который можно было унять, расчесав. Он шел изнутри. Глубоко. Казалось, чешутся сами мышцы, сухожилия, кости. Это было ощущение мириадов крошечных, невидимых насекомых, которые ползают по его сосудам, прогрызая себе путь. Он скреб ногтями по рукам и ногам, оставляя багровые полосы, но это не приносило облегчения. Зуд был недосягаем.

Его кровь, он чувствовал это, стала другой. Густой, тяжелой. Она не текла по венам, а медленно, с усилием, проталкивалась его сердцем, которое теперь билось с натужным, глухим стуком. Бум-бум… бум-бум… Этот ритм стал центром его вселенной, оттеснив на задний план даже гул города. Он слышал его в ушах, чувствовал его вибрацию в грудной клетке, в кончиках пальцев.

Обоняние превратилось в проклятие. Он лежал на своем матрасе и задыхался от запахов. Запах его собственного пота стал едким, химическим, чужим. Он чувствовал приторно-сладкий, металлический запах собственной крови из ранки на шее. Чувствовал затхлый запах пыли в одеяле, запах плесени, зарождающейся в углу за шкафом, запах разлагающейся органики из мусоропровода в коридоре. Каждый вдох был пыткой, приносящей новую порцию информации о гниении мира вокруг и внутри него.

В один из моментов относительной ясности он дополз до ванной и попытался напиться воды из-под крана. Вода, которую он всегда пил, показалась ему на вкус как ржавчина и хлорка. Он выплюнул ее, и его вырвало. Но из желудка вышла лишь горькая, желтая желчь. Он был пуст.

Он лежал на холодном кафельном полу ванной, и его сознание снова начало распадаться. Визуальные образы, которые он так отчаянно пытался найти в сети, теперь генерировались его собственным мозгом. Он смотрел на узор кафельной плитки, и ему казалось, что линии на ней медленно изгибаются, пульсируют, складываясь в узоры, похожие на те, что расползались по его коже. Воздух в комнате дрожал, как от зноя над раскаленным асфальтом.

Он был животным. Больным, умирающим животным, забившимся в нору. Все, что делало его Повиллианом – его интеллект, его логика, его контроль – было стерто лихорадочным бредом. Он был на грани. Еще немного, и его сознание растворится в этом первобытном ужасе и боли.

И именно в этой низшей точке, на самом дне, что-то щелкнуло.

Возможно, это был инстинкт самосохранения, принявший извращенную форму. Возможно, это был последний бой его рационального "Я". Среди хаоса боли и сенсорной перегрузки всплыла одна, абсолютно ясная, посторонняя мысль.

Рецепт.

Рисовая лапша, кокосовое молоко, паста карри, лемонграсс, чили. Лакса.

Он видел перед глазами не свою грязную квартиру, а чистую, залитую светом кухню из видеоролика. Видел спокойные, уверенные руки старика-повара. Нарезать. Обжарить. Смешать. Довести до кипения. Порядок. Последовательность. Алгоритм.

Эта мысль была якорем. Безумным, нелогичным, но якорем. Его тело кричало от боли и отвращения к еде, но его мозг, его сущность, ухватился за эту идею как за спасательный круг.

Заражение, болезнь, трансформация – это был хаос. Неконтролируемый процесс, навязанный ему извне. Но готовка – это был акт созидания. Акт контроля. Сложный, многоступенчатый процесс, где каждый шаг известен и зависит только от него. Если он сможет это сделать, если он сможет следовать алгоритму, значит, он еще не проиграл. Значит, он все еще Лиан.

Он не знал, сможет ли он есть. Скорее всего, нет. Это было неважно.

Нужно было приготовить еду.

Это был его вывод. Его план. Его способ дать отпор.

Собрав последние остатки воли, он уперся руками в холодный пол. Мышцы не слушались, тело было чужим и слабым. Но он заставил себя подняться. Шатаясь, цепляясь за стены, он побрел из ванной в сторону кухни. К своему рюкзаку, брошенному у двери. К ингредиентам для своего последнего ритуала человечности.

Глава 4. Алгоритм

Первым делом – рабочее пространство. Хаос должен быть локализован и уничтожен. Он смахнул с кухонной стойки крошки и пыль, протер ее влажной тряпкой с почти иссякшими остатками чистящего средства. Движения были медленными, но в них уже проглядывала тень былой методичности. Он достал продукты из рюкзака, выставляя их на стойку в том порядке, в котором они понадобятся согласно рецепту, который он помнил наизусть. Пакет с лапшой. Банка кокосового молока. Вакуумный пакет с пастой карри. Связка лемонграсса. Кубик тофу в пленке. И, наконец, одинокий, глянцевый перец чили. Он смотрел на них не как на еду, а как на переменные, которые нужно обработать.

Затем – инструменты. Он открыл единственный ящик, где хранились его немногочисленные, но качественные кухонные приборы. Разделочная доска из толстого, тяжелого пластика. Стальная кастрюля. И нож.

Это был его лучший нож. С лезвием из хорошей стали и удобной, цельной рукоятью. Он взял его в руку, и холод металла немного привел его в чувство. Это был инструмент порядка, инструмент, который отделяет одно от другого, создает форму из бесформенного.

Лиан поднес нож и доску к раковине и включил воду. Струя ударила по металлу с шипением. Он принялся мыть их с той же одержимой тщательностью, с какой раньше чистил кэш в браузере. Он тер их горячей водой и последними каплями жидкого мыла, смывая не только невидимую грязь, но и, как ему казалось, сам хаос, принесенный с улицы. Он чувствовал, как вода обжигает его горячую кожу, но это была правильная, контролируемая боль. Когда он закончил, доска и нож сверкали в тусклом свете, как хирургические инструменты перед операцией.

Он положил их на стойку. Пространство было подготовлено. Ингредиенты на месте. Инструменты стерильны. Первый этап алгоритма выполнен. Он на секунду прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, пытаясь стать тем самым спокойным стариком из «Дзен-Кухни». Он был готов начать. Он был готов доказать болезни, городу и самому себе, что он все еще способен следовать программе.

Он начал с лемонграсса. Взял жесткий, похожий на соломину стебель, и, как показывали в видео, отбил его обратной стороной ножа. Глухой, травянистый треск. Он должен был высвободить аромат, но Лиан почти ничего не почувствовал. Его обоняние, до этого мучившее его запахами гнили, теперь словно отключилось, отфильтровывая все, что не представляло угрозы или… интереса. Он бросил раздавленные стебли в кастрюлю.

Дальше – перец чили. Он положил его на доску, и его ярко-красный цвет казался инородным, кричащим пятном в серой палитре его квартиры. Лезвие ножа опустилось на глянцевую кожицу. Он начал резать. Его намерением было создать идеальные, тонкие кольца, но пальцы, охваченные мелкой дрожью, не слушались. Нож соскользнул. Острое, как укус, жжение в подушечке указательного пальца.

Он замер.

На коже выступила капля крови. Темно-красная, почти черная. Густая, как смола. Она не потекла, а медленно набухала, держа форму. И в этот момент его обоняние вернулось. Но не так, как раньше.

Воздух в комнате наполнился запахом. Густым, сладковатым, с отчетливыми металлическими нотками. Запах его собственной крови заполнил все, заглушил мнимый аромат лемонграсса, вытеснил вонь сырости. Он был оглушительным. И он не вызывал отвращения. Он вызывал… любопытство. Первобытное, исследовательское любопытство. Что-то внутри него, в самой глубине его нового естества, откликнулось на этот запах.

Он тряхнул головой, отгоняя наваждение. Сдавил палец, остановив кровь, и сунул его в рот. Привкус был знакомым и одновременно чужим. Он дорезал перец, как получилось – кривыми, рваными кусками – и сбросил их в кастрюлю.

Пришло время пасты карри. Он вскрыл вакуумный пакет. Оттуда ударил концентрированный запах специй. Но для его новых чувств это был просто шум. Неинформативный набор химических соединений. Он выскреб темно-красную массу в кастрюлю и поставил ее на плиту.

Шипение.

Звук масла и нагревающейся пасты был подобен помехам в радиоэфире. Он мешал ему слушать. Слушать то, что теперь стало главным фоном его существования – биение сердец за стенами. Он помешивал пасту деревянной лопаткой, и его движения были механическими, отстраненными. Он не готовил. Он выполнял последовательность команд, пока его сознание было занято другим.

Бум-бум… бум-бум… – медленное, усталое сердце миссис Хендерсон снизу.

Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. – два быстрых, синхронных ритма Мартинов за стеной. Они, кажется, помирились.

Он вскрыл банку с кокосовым молоком и вылил его в кастрюлю. Шипение сменилось тихим, клокочущим бульканьем. Жидкость окрасилась в нежный оранжевый цвет. Красиво. Абстрактно красиво. Как график рендеринга сложной сцены.

Остался тофу. Он вынул его из упаковки. Белый, упругий, без запаха. Он положил его на доску и занес нож. И тут его тело снова его предало. Или, наоборот, подчинилось новому порядку. Его рука, до этого дрожащая и слабая, вдруг двинулась с нечеловеческой скоростью и точностью. Вжик-вжик-вжик. Лезвие промелькнуло несколько раз, и прежде чем он успел осознать, что произошло, кусок тофу превратился в стопку идеально ровных, одинаковых по толщине кубиков.

Он отдернул руку, словно обжегшись. Он посмотрел на свою ладонь. Обычная бледная рука программиста. Но она только что сделала то, на что не была способна. Это была не его сила. Не его ловкость. Это был отголосок того существа из переулка. Быстрого. Эффективного. Смертоносного.

Его пробил холодный пот. Он сгреб кубики тофу и бросил их в булькающий суп. Последний ингредиент. Рисовая лапша. Он опустил хрупкий белый брикет в кастрюлю. Алгоритм был почти завершен.

Он убавил огонь и накрыл кастрюлю крышкой. Осталось ждать. Пять минут. Триста секунд.

Эти пять минут были самыми длинными в его жизни. Он не отходил от плиты, загипнотизированный пузырьками, которые поднимались со дна кастрюли. Он смотрел на свой суп – свое творение, свой акт неповиновения, – и не чувствовал ничего. Ни голода, ни удовлетворения. Только отстраненность. И нарастающее, сосущее чувство неправильности.