Читать онлайн Соль и слезы сирены

A. L. Knorr

SALT & THE SOVEREIGN

Copyright © A. L. Knorr, 2019 All rights reserved

Перевод с английского Елены Шинкаревой

© Е. Н. Шинкарева, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Иностранка®

Пролог

– Мне не удалось его найти! – воскликнул Антони, широкими шагами пересекая гостиную и зашвыривая пальто на спинку дивана, стоявшего у двери. – И никто не знает, где он.

Мое сердце полетело куда-то вниз. Мы с Таргой, моей дочерью, переглянулись. Мне так хотелось, чтобы Йозеф услышал мою историю. Уговоры детей начать повествование без него меня раздражали. Теперь, когда ко мне вернулись воспоминания, одна лишь мысль о нашей новой встрече волновала меня до холодного пота. Обычно я не страдала от нервических припадков, но с учетом обстоятельств… только мертвец не ощутил бы порхание бабочек.

Тарга переводила взгляд с меня на Антони.

– Как же так? Сейчас вторник, середина дня. А он сотрудник команды дайверов. Он ведь должен быть на работе, не так ли?

– Ты не поверишь, но он подал заявление об уходе. – Антони устроился рядом с Таргой и приветственно кивнул Эмуну, сидевшему рядом со мной.

Тарга изумленно уставилась на него.

– Уволился?

Я виновато прикрыла веки, и угрызения совести обрушились на меня ушатом ледяной воды. В прошлый раз, когда мы виделись с Йозефом на переднем дворе, я отказалась пойти с ним поужинать. Конечно, уверенности, что он ушел с работы из-за моего отказа, у меня не было, но избавиться от ощущения, что эти два события связаны, я не могла.

Я открыла глаза и сглотнула подступившие слезы. Слишком много навалилось разом.

– Тебе известна причина?

Антони покачал головой.

– Я побеседовал с его начальником Людвиком. Йозеф не назвал причину и уведомил того в последний момент – за сорок восемь часов. Не оставил адреса для пересылки корреспонденции, а его квартира сдается в аренду. – В карих глазах Антони плескалось сочувствие. – Мне так жаль, Майра.

Я хотела отправиться на поиски Йозефа, когда память вернулась ко мне; прошло несколько часов, но ни Тарга, ни Эмун не позволили мне покинуть особняк: они хотели быть уверены, что я не впаду в забытье снова. Потрясение волнами захлестывало нашу маленькую компанию. Даже Антони – а ведь он мне не родственник и не особо был ко мне привязан – за несколько часов не произнес ни слова, обдумывая все, что произошло.

Честно говоря, я никогда не чувствовала такой усталости, как в те дни – после того как Тарга позвала меня домой, а Эмун подарил аквамарин, висящий теперь на цепочке у меня на шее.

Я пыталась позвонить Йозефу на мобильный, но услышала лишь, что номер не обслуживается. Отправила ему несколько электронных писем, оставшихся без ответа. И наконец, упросила Антони сходить и поискать его.

– Мне искренне жаль, что нам не удалось найти твоего друга, мама. – Эмун откинулся на спинку дивана, откуда ему удобнее было наблюдать за мной. – Но раз уж так сложилось, признаюсь: я просто помру от нетерпения, если придется подождать еще хотя бы минутку. Может, если ты не против, мы все же начнем без него?

Говорил он робко, неуверенно, но с огромной надеждой. Я посмотрела на сына и потянулась к его руке. Он схватил мою ладонь и стиснул пальцы. Эмун долго ждал этого момента, и я не хотела мучить его еще дольше, пусть Йозефа и не было с нами.

Я откашлялась и начала свой рассказ.

– Я родилась четвертого марта тысяча восемьсот десятого года и получила при рождении имя Бел Грант…

– Подожди немного, мама. – Тарга потянулась за сумочкой, лежавшей на журнальном столике, и принялась что-то искать на ощупь. Выудив телефон, включила экран и потыкала в значки. – Не возражаешь, если я включу запись? Эта история слишком важна, чтобы доверить ее ненадежной человеческой памяти, не говоря уж о памяти русалок.

– Конечно, я не против, – заверила я. – Отличная идея. Хоть эта штука и не Зал Анамны и не подарит столь же яркие воспоминания, но она весьма удобна.

Дети (я знала, что они уже давно не дети, но мне трудно было думать о них по-другому) переглянулись.

– Зал Анамны? – эхом повторила Тарга. – Что это?

– Я объясню, но сначала нам придется вернуться в Лондон. В Европе бушевала война, но, пока я была ребенком, мне до нее дела не было. Жизнь моя вращалась вокруг матери. – Горло мое сжалось, когда я подумала о том дне, когда видела ее в последний раз, но я отогнала ужасные воспоминания прочь. – Она была для меня богиней.

Глава 1

Все звали мою маму Полли. Подходящее имя для милой девчушки, которую старушки с вязаньем в руках сажают к себе на колени, или для клювастого питомца с ярким оперением из экзотических краев. Помню, с ранних лет я размышляла о том, как сильно это имя не соответствовало характеру и облику Полли Грант, вызывавшим благоговейное почтение.

При росте шесть футов и темных как ночь глазах моя мать не могла затеряться в толпе. Когда она говорила, слова ее звучали так веско, что все, кто их слышал, не сомневались: с этой женщиной шутить не стоит. Длинные темные волосы она носила заплетенными в косу, обвивавшую голову словно корона. И это еще сильнее придавало суровой царственности ее облику.

Мне было пять. И смотрела я на нее снизу вверх, как на великана. Стоя рядом со мной на платформе в Лондоне в ожидании поезда, она положила тяжелую ладонь мне на плечо. Ее темные глаза не отрывались от путей. Неподвижная как камень, она пристально смотрела влево, ожидая появления состава. Ее ладонь становилась все тяжелее. Удушающий вес и жар, казалось, медленно вдавливали меня в землю. Хотелось стряхнуть ее руку и глубоко вздохнуть, но я не осмеливалась. Полли быстро подавляла любые попытки сопротивления.

В нескольких футах от меня с правой стороны стоял пожилой низенький господин в черном котелке и читал газету, держа ее развернутой в выпрямленных руках. Лицо его закрывали испещренные буквами страницы. Я видела лишь клочки седых волос, выбивавшихся из-под ободка шляпы. В надежде, что в конце концов он сдвинет газету и выглянет, я сверлила его взглядом. Ждать поезда было скучно.

Слегка сдвинув ногу вправо, я начала медленно отодвигаться от матери, совсем чуть-чуть, чтобы освободиться из-под гнетущего веса ее руки.

– Стой смирно, Бел, – тихо сказала она, даже не опуская на меня глаза. Но руку убрала. Я с облегчением глубоко вздохнула.

– Да, мама. – Сунув руку в карман шерстяного пальто, я достала скомканный кусочек бумажки. – Я просто хотела выкинуть в урну фантик.

Полли бросила на меня быстрый взгляд, но ничего не ответила и снова замерла, точно стражник в карауле. Я уже давно научилась хранить в карманах всякий мелкий мусор как раз на такой случай. Ради маленьких запланированных побегов, которыми так наслаждаются дети.

Шагнув назад и обернувшись, я осмотрела платформу в поисках урны. Вокруг стояли всего несколько пассажиров: день был будний и только-только закончилось время обеда. Я разглядела урну и направилась к ней медленно и тихо, ведь только непослушные и дурно воспитанные дети бегают и кричат на вокзалах, дорогах и в парках.

Наслаждаясь глотком свободы, я скомкала фантик и смотрела, как он падает на дно урны. Вернувшись назад, убедилась, что Полли видит меня, но не подошла к ней тотчас же. Я встала чуть в стороне и разглядывала старичка, читавшего газету.

Шестое чувство подсказало ему, что за ним наблюдают. Взгляд его скользнул туда-сюда и наконец отыскал маленькую девчушку в синем шерстяном пальто. Меня поразили густые седые усы старичка. Они торчали вверх по краям рта словно пара небольших рогов. Мы встретились глазами: усы его приподнялись, розовые щеки округлились, а в уголках глаз появились морщинки.

Я тоже улыбнулась, очарованная искорками в его глазах, светившихся добротой. Взрослые притягивали меня, я ведь еще так мало общалась с ними. И мало кто из них смотрел на меня так, как он: словно и вправду видел меня. Обычно внимание людей привлекала Полли, а я не возражала. Иногда я ощущала себя маленьким насекомым, летящим у самой земли, суетливым и незаметным.

Старик посмотрел на маму и опять на меня.

– Тебе, наверное, достались глаза отца, – сказал он. – Такие голубые. Словно небо или море в тропиках.

Я не знала, что на это ответить. Отец не являлся частью моей жизни, у меня не осталось о нем ни единого воспоминания. Конечно, я знала, что у других детей имеются отцы, но Полли успешно выполняла роль обоих родителей, о чем часто мне напоминала. До этого момента я ни разу не задумывалась о цвете своих глаз. И мне не приходила в голову мысль, что какие-то черты внешности получила я от отца. Мои глаза и вправду сильно отличались от маминых. В остальном мы с ней были похожи: темные волосы, бледная кожа, обе стройные. Но вот глаза у нее были темные и округлые, а у меня яркие со слегка приподнятыми внешними уголками. Только никто еще не обращал внимания на тот факт, что наши глаза отличались, и этот момент что-то изменил во мне. Это был момент взросления, осмысления и осознания.

Наши черты наследуются, а не появляются по волшебству, их передают своим потомкам.

– Куда вы едете? – спросил добрый старичок, и мне понравился звук его голоса. Тихий и мягкий. И он задал вопрос так, словно понимал: если заговорит громче, это встревожит Полли и наша беседа прервется.

– На море, – тихо ответила я. – А вы?

– Бел, – резко окликнула мама, оглядываясь. Она щелкнула пальцами в перчатке и указала на место подле себя.

Медленно и немного робко я поплелась к ней. И потом снова ощутила вес ее руки на плече. Глаза мои закрылись, а вновь подняв веки, я увидела, что старичок разглядывает мое лицо. У него хватило ума не ответить на мой вопрос. Но он наблюдал за нами, пока мать не отвернулась и не принялась снова разглядывать рельсы.

Старичок выпустил из одной руки газету и сунул ладонь в карман пиджака, достав клочок бумаги. Он держал его двумя пальцами, и я увидела, что это билет на поезд. На нем виднелись буквы: Корнуолл. Он подмигнул мне, а уголки усов снова взъерошились.

– Я тоже, – прошептал он беззвучно.

Больше я ни разу не встречала того старичка, но он дал мне пищу для размышлений.

Чуть позже, когда поезд пыхтел, рассекая бесконечные вересковые болота, я получила бутерброд из сумки Полли. Когда я с ним покончила, она забрала косынку, в которую он был завернут, и стряхнула крошки на пол вагона. Потом убрала косынку в сумку. Она тоже поела и на мгновение расслабилась и успокоилась. Момент был для меня удачный.

– Мама, почему у нас разные глаза?

– Потому что ты родилась такой, – быстро ответила она.

Я снова вернулась к разглядыванию зеленых просторов за окном, жутко разочарованная. Но на другой ответ от Полли не стоило и рассчитывать. Детям не полагалось знать причины. Эту привилегию получали только взрослые. И я надеялась, что однажды, повзрослев, тоже стану понимать намного больше.

Мы прибыли в Брайтон под аккомпанемент моросящего дождика, сыплющегося из серого неба. Шагнув с подножки поезда, я вздохнула так глубоко, что чуть не лопнули легкие. Соленый влажный воздух побережья наполнил трепетом все мое существо. У меня хватало ума не спрашивать, что мы тут делаем, но я знала: это как-то связано с океаном и с недавним событием моей жизни, которое Полли называла соленым рождением.

Несколько недель назад Полли отвезла меня в местечко возле Лондона под названием приход Всех Святых. Поездка с ночевкой, как и несколько раз до этого. Мы всегда приезжали на одинаково пустынные пляжи. Я знала, что за этим последует. Мы с мамой будем вдвоем плавать в океане, под покровом тьмы, подальше от газовых ламп цивилизации. Во время таких купаний Полли лежала на мелководье и наблюдала, как я играю. Я с восторгом ощущала воду на коже и песок под ногами и между пальцев. А она просто наблюдала – спокойно, терпеливо, ничего не объясняя.

В приходе Всех Святых я ожидала такого же восхитительного ночного купания. Такие маленькие вылазки стали моей любимой забавой, и, хотя Полли никогда не предупреждала меня о них заранее, они стали повторяться все чаще. Однако впервые мы забрались так далеко.

В тот раз случилось кое-что новое – я преобразилась.

И хотя преображение казалось таким естественным и даже приятным, меня напугало то, что происходило со мной. Полли никогда не показывала мне свою истинную сущность, и я не понимала собственную. Но как только она увидела, что мышцы и кости моих ног соединяются воедино, а кожа покрывается чешуей, она скользнула в воду.

– Все в порядке, Бел, – прошептала она. – Ты становишься такой, какой родилась.

И тогда она тоже преобразилась рядом со мной, давая мне понять, что происходящее со мной нормально и именно этого она ждала так долго.

После той поездки жизнь завертелась бурным водоворотом. Я не понимала изменений в поведении матери и наших повседневных привычках, но понимала: все это связано с поездкой – мое соленое рождение ускорило какие-то планы, зревшие в голове матери.

Полли излучала радостное волнение, и, хотя манеры ее мало изменились, я ощущала в ней новую энергию. Она казалась счастливее и с нетерпением двигалась к какой-то цели. Она встречалась с разными людьми: насколько я могла понять, когда-то она работала с ними или они работали на нее. И эти встречи, похоже, были частью подготовки нашего отъезда из Англии.

Сейчас, стоя вместе с ней на пустынном берегу возле Брайтона под беззвездным небом, затянутым тучами, я поняла, что именно к этому моменту она и готовилась.

– Мы с тобой поплывем, Бел. Очень далеко. Нам предстоит проделать долгий путь.

Сказав это, она сняла платье и нижнюю юбку, туфли и чулки. Сбросила с себя всю одежду до последнего лоскутка и сложила кучкой посреди водорослей. Потом раздела донага и меня. Лишь волосы прикрывали нашу наготу.

Зайдя по колено в воду, она протянула мне руку и поманила за собой. Я подбежала к ней, плескаясь в воде, мое сердце колотилось, а мозг разрывался от вопросов.

– Куда мы плывем? – спросила я, когда мы забрались глубже.

Перед тем как нырнуть в волны, Полли ответила:

– Туда, где наш дом.

Мы плыли, почти не делая остановок, чтобы отдохнуть или исследовать местность, – для такой юной и любопытной русалки, как я, это было утомительно и эмоционально болезненно. Я старалась изо всех сил не отставать, но оказалось так трудно плыть сквозь новый для меня подводный мир и совсем не останавливаться. Столько интересных открытий, столько незнакомого! Мне представилась прекрасная возможность наслаждаться тем, что нас окружало, и я не понимала, почему мама не разглядывает с восхищением каждое чудесное создание, встречавшееся нам на пути.

Мы встречали невероятных морских обитателей. Повсюду сновали огромные стаи изящных скатов – среди них попадались такие громадные, что напоминали подводные корабли. Их странные квадратные рты были вдвое длиннее тела Полли. Мы пробирались через заросли изящно колыхавшихся ярких цветных водорослей, покрытых пушистым налетом. Там прятались ярко-оранжевые и красные рыбки, робко выглядывавшие из-под веток. Большие колючие ракообразные ползали по изгибам бледных подводных ландшафтов. Кое-где высились песчаные горы, кое-где попадались трещины, из которых поднимались пузырьки: возле них скапливались стайки мелких желтых крабов. Но природные чудеса были лишь частью этого изумительного царства, проплывали мы и мимо останков кораблекрушений. Встречались нам не только корабли, но и другие странные и причудливые объекты неясной формы, наполовину захороненные под песком и кораллами.

Два подводных города мелькнули вдали среди теней, пока я следовала за длинным и мощным хвостом матери. Я умоляла ее дать мне возможность нырнуть глубже и изучить местность.

– На это нет времени, Бел, – ответила мама. – Океанос все еще в опасности.

– Но почему?

Я уже знала, что Океанос – это название места. И наш дом. Но на этом все мои знания заканчивались. Мама не объяснила, в чем заключалась причина нашей спешки. Мне оставалось просто довериться ей.

– Когда станешь старше, поймешь.

Пришлось удовлетвориться таким ответом. Я утешала себя мыслью, что, став старше и получив право плыть куда вздумается, вернусь сюда и смогу изучать эти города так долго, как только заблагорассудится. Я не забуду про них. В одном виднелись высокие башни для орудий и арки с мягкими изгибами. В другом мое внимание привлекли квадратные силуэты зданий, брутальные стены из огромных, плотно составленных каменных блоков – швов почти не было заметно. Оба города стали пристанищем миллионов видов подводных обитателей: от микроскопических водорослей, раскрасивших камни в яркие цвета, до огромных мурен, высовывавших головы из расщелин. Размер их зубастых улыбающихся ртов лишь намекал на длину спрятанных в камнях туловищ.

Наконец мы остановились, чтобы поймать себе обед. Полли следила с особым вниманием за тем, сколько я съела, и старалась накормить меня до отвала. Мне следовало понять: намечается что-то важное, ведь раньше у нее не было привычки наблюдать за мной во время еды.

Потом мы поплыли дальше, и местность вновь изменилась. Но вместо любопытства при виде голого и пустынного края я ощутила тревожное предчувствие. Внезапно жизнь вокруг исчезла – ни рыб, ни крабов. Пропали даже водоросли. Песок стал черно-серым; когда появлялись камни, они тоже были темными, как чернила, и острыми, как бритва. Изменились даже плотность и состав воды. Стало чуть труднее дышать, и на вкус вода казалась кисловатой. Я ощутила, что мои жабры трудятся изо всех сил, стараясь вытянуть кислород из воды.

– Что это за место, мама? – спросила я, следуя за ней по пятам и стараясь изо всех сил не отстать, так что мой хвостик горел огнем, а сердце колотилось.

– Это apotreptikό [1], – ответила она.

– Что это такое?

Она громко вздохнула.

– Просто плыви, Бел. Мы уже совсем близко.

И я плыла, плыла и плыла. Теперь я поняла, зачем она заставила меня наесться досыта, ведь здесь не было пищи. Я снова проголодалась, но у меня хватило ума не спрашивать про охоту – охотиться тут было не на кого. И даже попадись нам здесь живые существа, Полли не позволила бы мне съесть то, что смогло выжить в этом почти лишенном кислорода вредном месте.

Мое внимание сместилось с мрачных зазубренных силуэтов под нами на разгоравшееся все ярче сияние впереди. Я с радостью припустила изо всех сил вслед за Полли, надеясь поскорее покинуть странное пустынное место.

Миновать apotreptikό оказалось приятнее, чем выйти из тени или из-под потоков мрачного дождя на яркое солнце. Мир вернулся к жизни, причем граница между apotreptikό и буйной растительностью прекрасных подводных джунглей пролегала так отчетливо, словно ее нарисовали чернилами.

Я невольно вздохнула от удовольствия, когда в жабры проникла наполненная кислородом вода, а запахи свежей зелени и богатые ароматы минеральных веществ наполнили ноздри.

Полли оглянулась, услышав позади себя мои вздохи, и улыбнулась, что случалось нечасто.

– Добро пожаловать в Океанос.

Глаза мои округлились.

– Так это наш дом? – Я оглядела полный подводных богатств край до самого горизонта, но нигде не увидела ни других русалок, ни даже намека на их вероятные жилища.

– Это его дальние границы, – объяснила Полли. – Плыть нам еще долго, но теперь мы в родном краю.

Мы поохотились и поели, а потом немного поспали, прежде чем двинуться дальше. Оглянувшись через плечо на apotreptikό, растворявшийся вдали, я облегченно вздохнула.

Через некоторое время – после двух с лишним дней путешествия, как мне думается, хотя мои воспоминания о том времени весьма туманны, – я увидела то, что явилось предвестником грядущих событий. Будь я немного старше и знай чуть больше, я бы связала ту встречу с причиной, по которой Полли так торопилась вернуться в Океанос. Только позже я смогла сложить два и два.

Мы как раз миновали верхушку кораллового рифа, когда под нами показалась пара необычных созданий. Как и все вокруг, кораллы были яркими, кишащими рыбой и разными морскими созданиями, а вода – сияюще-чистой и вкусной. Мать, нырнув, тотчас направилась к этим созданиям, а я, разглядывая их, поняла, что они больше похожи на людей, чем мы сами.

Одно, узкое в бедрах и с длинными конечностями, явно было мужского пола. Другое, женского, отличалось стройностью и бледностью. Их длинные волосы казались безнадежно спутанными веревками. Полли никогда не позволила бы мне так обращаться с волосами. Когда мы с ней делали остановки на отдых, она учила меня пальцами распутывать и очищать их и кожу головы от водорослей и разных паразитов. Полли объяснила мне, что уход за собой важен для здоровья и жизненной силы русалок. И это вопрос не тщеславия, а гигиены. Мы позволяли ногтям расти, но, если те начинали загибаться или закручиваться, мы их подрезали.

Я разглядывала пару необычных существ со смешанным чувством ужаса и любопытства. Они были слишком худые, даже изможденные, и рыскали среди кораллов в поисках морской растительности с явным отчаянием, которое выдавали их резкие движения и напуганные лица. С их черепов свисали серые космы, а белки глаз казались желтоватыми. Конечности, туловища и лица у них походили на человеческие, но между пальцами ног и рук имелись перепонки. Ступни были длинные и гибкие и напоминали плавники рыб. Они казались не такими удобными, как наши хвосты, но вполне позволяли быстро передвигаться под водой. Интересно, почему эти создания дошли до такого состояния? Мое сердце сжалось от жалости.

Они прижались друг к другу и смотрели широко раскрытыми глазами на приближавшуюся к ним Полли.

– Что вы здесь делаете? – она махнула рукой в ту сторону, откуда мы приплыли. – Вам это запрещено, – прошипела она. – Убирайтесь поскорее, пока я не отправила за вами foniádes [2].

Они ее поняли: то ли говорили на нашем языке, то ли почувствовали безошибочную враждебность в ее тоне и жестах, не знаю. Но они метнулись туда, откуда мы приплыли, – направились в apotreptikό.

Полли брезгливо следила, как они удаляются. Она пробормотала себе под нос:

– Одэниалис, у тебя сердце предательницы. Все еще хуже, чем я думала.

– Мама, – робко пробормотала я, ведь мне нечасто доводилось видеть такое возмущение на ее лице. – Кто они?

– Атланты, – процедила Полли и отвернулась спиной к удалившейся паре.

– Почему им нельзя поесть? Они выглядели голодными, а тут полно пищи. – Я хотела добавить, что те двое, скорее всего, умрут, не сумев пересечь огромное пространство apotreptikό, но почувствовала: матери не понравится, если я укажу ей на этот очевидный факт.

Она мрачно взглянула на меня.

– Разве не так?.. – Робко, стараясь тем самым пояснить, что мало чего знаю и могу ошибаться, спросила я.

– Не важно, много ли у нас пищи или чего-либо еще. Все это наше и для нас. А не для этих болезненных тунеядцев. К рассвету мы окажемся при дворе, но, судя по всему, уже слишком поздно.

Обеспокоенная, я старалась не отставать от матери, стремившейся к неизвестной мне цели.

Глава 2

Ландшафт, показавшийся мне красивым, когда мы покинули пустынный apotreptikό, померк перед великолепием, открывшимся, когда мы начали пересекать Океанос. Наиболее подходящее описание – горная гряда. Как и крупнейшие горные цепи на земле, над поверхностью воды, она была бесконечно длинной и поразительно красивой.

Нескончаемые пики и долины простирались так далеко, сколько могли видеть русалочьи глаза. Самые высокие и мощные пики вздымались ввысь, пронизывая толщу воды и устремляясь к небесам. Некоторые долины вились в теснинах между скал, другие раскинулись вольно; над ними неслись различимые глазом потоки – подводные магистрали, существующие благодаря перепадам температур и неровностям океанского дна. Всюду кипела жизнь. Рыбы и прочие морские твари то появлялись из бесчисленных расщелин, то исчезали в них.

Мы направились прямиком к самой высокой горе. Полли сказала, она называется Калифас и является сердцем нашего мира.

Тут я заметила первых сирен и немедленно впилась в них глазами, ведь до этого единственной знакомой мне русалкой была моя мать. Я даже заметила несколько юных русалочек, чуть старше меня самой. Они плыли рядом со взрослыми.

Полли не заговаривала со всеми этими сиренами, но все же как-то сообщила им о своем прибытии. И они, чем бы ни занимались, бросали свои дела и искали ее глазами. Некоторые переглядывались друг с другом, другие просто наблюдали за нами, а потом все они устремлялись следом, но немного в отдалении.

Мне очень хотелось знать, кто эти сирены, почему преследуют нас и можно ли с ними поговорить. Но сосредоточенно-торжественное выражение лица моей матери – прочие сирены выглядели просто зловеще – заставляло меня держать рот на замке. Я очень надеялась, что скоро все прояснится.

Мы долго плыли к горе Калифас, собирая по дороге сирен. Но, когда приблизились к этой громадине, мать не остановилась, а заплыла в незаметную расщелину. Другие сирены устремились за ней, а я замешкалась. Но почти сразу поняла, что потеряю след матери, если не поплыву за ними: Полли явно не собиралась меня дожидаться.

Скользнув в темноту, я почувствовала, как холодна в подземелье вода. Разглядеть, куда плыть, помогала лишь биолюминесценция – свечение русалочьих хвостов впереди. Расщелина превратилась в туннель, он то сужался, то расширялся, то пересекался с другими туннелями. Внутри горы Калифас обнаружилась целая система пещер, а как выяснилось позже – бассейнов, рек и гротов. Я плыла и плыла по лабиринту темных проходов, пытаясь обогнать плывущих передо мной сирен.

Временами я оказывалась в слабоосвещенных водах то синего, то зеленого оттенка. И вот уши уловили звук воды, плещущейся о каменные стены и каплями стекающей вниз.

Голова коснулась поверхности, и я, как и другие русалки, на человеческих ногах вышла на берег в огромной сводчатой пещере, озаренной рассеянным светом. Все мы ручейком пересекли огромное пространство. Русалочья кожа сияла в тусклом голубом свечении светлячков и биолюминесценции водорослей, покрывавших стены.

Я вытянула шею, пытаясь отыскать мать, и увидела, как та исчезает в проеме, озаренном мягким белым светом. Кто-то дал ей одежду, но я не заметила кто и когда. Теперь ее тело скрывало простое платье, стянутое на талии поясом. С ее волос, спадавших на плечи, стекала вода, и на ткани появились мокрые пятна.

Сиренам явно не было дела до того, что я ее дочь, и это меня страшно раздражало. Мне хотелось призвать их к порядку, потребовать, чтобы меня пропустили вперед. Но все молчали: в тот момент в пещере царила гробовая тишина, и я боялась ее нарушить.

Вереница сирен втягивалась в проем, в котором исчезла моя мать, и я, последовав за ними, оказалась у подножия уводящей наверх лестницы. И начала подниматься. Мои юные ноги, отвыкшие ходить после долгого времени, проведенного в облике русалки, горели огнем.

Дневной свет разгорался все ярче, но неба не было видно. Я смотрела по сторонам. Долгий молчаливый подъем не мешал мне удовлетворять любопытство. Меня завораживала игра света в разноуровневом лабиринте пещер. Яркие лучи падали из трещин в скале, преломляясь и попадая в другие трещины, где снова отражались.

Температура неуклонно повышалась. Мы миновали множество залов с раскрашенными стенами и полами, с бассейнами и тем, что, на мой неискушенный взгляд, являлось произведениями искусства. Но остановиться и посмотреть было нельзя – процессия сирен двигалась равномерно и неуклонно.

Когда босые подошвы моих ступней наконец коснулись последней ступени лестницы, приведшей меня в большой зал, оказалось, что все, кто поднимался передо мной, встали полукругом в несколько рядов перед чем-то, чего я не могла разглядеть из-за спин и голов. Я пустила в ход локти, пробираясь вперед. Происходило что-то, касавшееся моей матери, и я, не желая пропустить ни мгновения, сходила с ума от любопытства.

Добравшись до первого ряда, я остановилась и осмотрела зал.

Некоторые сирены раздобыли где-то одежду, другие так и остались нагими, но с волос тех и других капала вода, а глаза сияли торжественным блеском.

Мое сердце бешено колотилось, а в животе кружились крошечные рыбки тревоги.

И тут я заметила их.

Даже вид моей матери, стоявшей в круге яркого света, лившегося из дыры в потолке, не мог заставить меня оторвать от них глаз. Я мгновенно поняла, кто они. Foniádes. Их было восемь, и они не походили на сирен, которых я до сих пор видела или могла представить в своем воображении.

Они были выше Полли, широкоплечие, сильные, мускулистые, с женственными формами. Но хищные. Зрачки их глаз оставались расширенными и в заливавшем зал свете дня. Радужки имели глубокий оттенок индиго, а небольшие участки чуть видневшихся белков были голубоватого цвета. Внимательный взгляд этих глаз пронзал насквозь, а из-за огромных зрачков трудно было понять, куда он направлен.

Их кожа имела прохладный серо-голубой цвет, совершенно непривычный для человеческой плоти. Длинные руки заканчивались цепкими пальцами с когтями, а меж приоткрытых голубоватых губ виднелись белоснежные зубы, острые края которых не добавляли облику foniádes дружелюбия. Они носили короткие, едва прикрывавшие лобок, облегающие туники без рукавов в тон коже.

У всех восьми были высокие скулы, прически различались: у одних волосы разных оттенков серого, черного и темно-синего цвета были коротко острижены на висках, другие от самого темени заплели бесчисленные тугие косы, спускавшиеся на спины. Я заметила, что у каждой имелось украшение бирюзового цвета – у одних на шее, у других в волосах, у третьих на запястье.

В какой-то момент я была способна думать только об этих сиренах – если они вообще ими являлись, конечно. Теперь я понимала, почему угроза матери, брошенная атлантам, возымела такой мгновенный эффект. Эти существа внушали страх даже сейчас, когда просто стояли, опираясь о скалу. Я с трудом могла представить, на что они способны, когда бросаются на врага.

И только вдоволь насмотревшись на грозных foniádes, я вновь перевела взгляд на свою мать и поняла, что она стоит перед высоким, с несколькими ступенями, троном, изготовленным из ярко-голубого камня, на котором восседает сирена в короне и ожерелье из того же материала. На моих глазах королева поднялась на ноги и медленно, без тени улыбки на нежном лице спустилась к моей матери. Мне она понравилась, и не только потому, что была красива. Одэниалис – я знала ее имя, ведь мама говорила о ней, правда без особого уважения. Носила она платье, похожее на то, что надела Полли, – простое, с длинными рукавами, стянутое поясом на талии.

Одэниалис встала перед моей матерью лицом к лицу и протянула к ней раскрытые руки. Полли положила свои ладони сверху. Одэниалис поцеловала Полли в каждую щеку, потом протянула свои тонкие руки к короне из голубых камней и сняла ее с головы. Развернув корону, она водрузила ее на голову Полли, потом передала ей ожерелье и кольцо с пальца.

Одэниалис снова поцеловала ее, но теперь в шею, в ложбинку между ключицами. Потом Одэниалис прижала два пальца к этой ложбинке, закрыла глаза и опустила голову. Прошло несколько мгновений, прежде чем она снова подняла взгляд, убрала руку и присоединилась к кругу сирен. Я смотрела ей в лицо: она казалась счастливой и даже беззаботной, но, похоже, старалась не выдать своих истинных чувств. Несколько русалок, касаясь ее рук, что-то говорили ей, но я не могла понять ни слова. И теперь знаю почему: они говорили на древнем языке, который утрачен безвозвратно. Русалки благодарили Одэниалис за службу.

Полли повернулась лицом к толпе.

– Я, Аполлиона из Океаноса, смиренно принимаю коронование Солью и буду служить вашей Государыней.

«Аполлиона? – удивилась я. – Так вот как ее зовут на самом деле…»

Каким-то образом все встало на места. Это имя подходило матери куда больше, чем Полли. Меня поразило, что она не сочла достойным сообщить его ни одному из немногих людей, являвшихся частью ее жизни. Только позже я узнала, что у всех русалок два имени: с одним они рождаются, а второе Соль дает им после достижения зрелости.

Одна за другой русалки подходили к Аполлионе и прикасались к ложбинке между ее ключицами. И некоторые целовали в щеку.

Я тоже в свою очередь подошла к ней, надеясь услышать какие-то материнские слова, обещание объяснить мне позже все происходящее. Но она посмотрела на меня, как на любую другую русалку в зале, давая мне понять, что я все-таки отличаюсь от них, лишь легкой улыбкой. Она приняла мое заверение – я признала ее своей Государыней и шагнула в сторону, уступая место следующей сирене. К маме подошли все, включая foniádes. Только теперь я заметила, что не только эти грозные воительницы и Государыня носили ярко-голубые самоцветы. Они были у каждой русалки, кроме тех, кто, как и я, выглядел слишком юным.

Надеясь все-таки удостоиться внимания матери, я ждала. Сидела неподалеку на уступе, наблюдая за церемонией, и заметила сирену, непохожую на других. Однако, в отличие от foniádes, она выделялась красотой и обаянием, а не высоким ростом и устрашающим обликом.

Мое внимание привлекла миниатюрная русалка с длинными синими пушистыми тонкими волосами, которые шевелились, словно она стояла на ветру. Мне подумалось, что ее волосы легкие, словно шелк. Мелкие черты лица, острый подбородок, внешние уголки глаз приподняты. Ее глаза постоянно меняли цвет: они казались то зелеными, то синими, то серыми. Короткое голубое платье-сорочка на одной бретельке через правое плечо, простое по покрою, было экстравагантным. По сравнению с Аполлионой она выглядела крохотной – ей пришлось потянуться вверх, чтобы прикоснуться к основанию шеи Государыни, – но выглядела не менее величественно, чем новая королева.

Я провожала удивительную сирену глазами – после церемонии она пошла к лестнице, на мгновение замерла, опершись на какой-то камень, и оглянулась через плечо. Ее взгляд упал на меня. Она улыбнулась ослепительной, полной озорства улыбкой. Мгновение спустя отвернулась и исчезла в лестничном проеме. Все произошло так быстро, что я решила, будто мне почудилось. И все же она мне и вправду улыбнулась.

Когда все русалки, кроме foniádes, вышли из зала, я поднялась с каменного уступа и с надеждой бросила взгляд в сторону матери.

Но та подозвала foniádes.

– У юго-восточной границы, – прозвучали первые ее слова в роли Государыни, – мы встретили двух обкрадывавших нас атлантов. Эния позволяла им пастись на наших землях. Но при Нашем правлении это недопустимо. Новый указ запрещает атлантам браконьерствовать в Наших владениях. Найдите тех двоих: я уверена, они вернулись. Приведите их ко мне.

Foniádes повернулись и умчались выполнять приказ. Я с трудом подавила желание вжаться в стену, когда они проносились мимо, но они меня даже не заметили.

Аполлиона стояла ко мне спиной и, кажется, была погружена в свои мысли.

– Мама. – Мой голос прозвучал слабо и растерянно в огромном зале.

Аполлиона взглянула через плечо, словно только что вспомнила, что у нее есть дочь. Распрямила плечи и подозвала меня к себе.

– Что такое, Бел?

Я хотела подбежать к ней, обнять. И, по неясной причине, у меня появилось желание дать русалочьим слезам свободно литься, пока не придет облегчение. Но Аполлиона презирала подобные «проявления слабости», как она их называла. А я больше всего на свете желала угодить матери. Поэтому подошла к ней медленно, с нарочито спокойным видом, держа руки перед собой и крепко сжав ладони.

– Что происходит? – спросила я.

Она посмотрела на меня сверху вниз – сиявшие в ее короне камни и ожерелье на шее придавали ей вид более царственный, чем у любой человеческой королевы, что я видела на картинах, когда жила на суше. Даже несмотря на ее простое платье и босые ноги.

– Я теперь твоя Государыня, – ответила она. – Иди и познакомься со своим новым домом. И не лезь в неприятности.

И все? Я смущенно заморгала.

Она положила мне руку на плечо, и голос ее слегка смягчился.

– Ты еще совсем мала и не нуждаешься в самоцвете. Когда придет время, придешь за ним ко мне. – С этими словами мать поцеловала меня в макушку – это было единственное проявление нежности с момента нашего прибытия в Океанос. – Теперь иди познакомься с сестрами-русалками. У меня много дел.

Сказав это, мать повернулась и удалилась, выйдя из пещеры через арочный проем позади трона. Я сгорала от желания пойти следом и посмотреть, что она будет делать как Государыня. Хотелось узнать все о моем новом доме, о foniádes и о сирене с синими волосами. Но больше всего хотелось быть рядом с ней, оставаться ее дочкой. Мать никогда не была идеальной. Она не слишком заботилась о моем воспитании, но по-своему любила меня. И для меня она была первой любовью; в столь юном возрасте, едва начиная осознавать собственную природу, я чувствовала горечь потери. Я жаждала вернуть Полли.

Однако этому не суждено было случиться. Самым болезненным уроком моей юности стало понимание того, что все меняется и, однажды изменившись, никогда не становится прежним, как бы нам того ни хотелось.

Как горько я сожалела о том, что обращала раньше недостаточно внимания на все, что Полли рассказывала. Сожалела, что не сохранила в памяти каждый момент, проведенный с ней, не наслаждалась каждым звуком ее голоса, не прислушивалась к стуку ее сердца в редкие моменты, когда она обнимала меня. Я утратила то, что, как мне думалось, не потеряю никогда. И никто не предупредил меня, что это так скоро случится, – даже Полли.

Случившееся с Аполлионой – ее превращение в Государыню – во многом походило на смерть. Полли умерла. Сирена, сидевшая на троне, напоминала ее внешностью и голосом, но на самом деле ею не являлась.

Я стала общей и ничей дочерью, общей и ничей ответственностью – так мне предстояло провести все оставшиеся дни моего детства.

Глава 3

Жизнь в Океаносе для юной сирены была безопасной, легкой и безмятежной. До начала моего первого цикла спаривания – лишь по его завершении я могла получить драгоценный самоцвет – пролетели годы.

Я знала, что сирены, даже обретшие дом в Океаносе, по природе кочевницы. Территория Океаноса была огромна, куда больше любой европейской страны, и ею управляли сирены. Однако для них в порядке вещей было, исчезнув на много месяцев, появиться, чтобы рассказать подругам о своих приключениях, и опять исчезнуть. Бродяжническая жизнь и исследование мира являются частью нашей природы.

Мало кто из хищников отваживался напасть на нас, так что мы могли свободно скитаться в одиночестве, ничего не опасаясь. Даже крупные океанские акулы редко охотились на нас, хотя лишь намного позже, благодаря одному океанографу, я узнала тому причину. Немногочисленные опасные для нас хищники так редко встречаются, что вряд ли хоть одной из сирен довелось с ними столкнуться, – я говорю о гигантских осьминогах и кракене.

Исследование подводного мира Океаноса становилось для меня нескончаемым источником радости и открытий, но не меньше увлекал и процесс изучения пещер Калифаса. Они являли собой инженерное чудо, очевидно исходно созданное природой, но затем расширенное и видоизмененное кем-то много веков или даже тысячелетий назад.

Сеть пещер внутри горной гряды была огромной, коридоры расходилась во все стороны, а также вверх и вниз. Тронный зал Аполлионы находился под самым высоким пиком Калифаса, торчавшим из воды подобно замку великана. По его покрытой буйной зеленью поверхности струились водопады, стекавшие в скальные бассейны и лагуны с кристально чистой водой, в которой водилась пища для русалок на любой вкус. Часть горных склонов плавно переходила в пляжи, другие, скальные, обрывались в океан. С самого высокого утеса виднелись соседние острова, а дальше, насколько хватало взгляда, простирались бирюзовые воды.

Я выяснила, что очень многие расщелины на склонах Калифаса когда-то были расширены и покрыты светоотражающими пластинами, которые позволяли солнечному свету проникать вглубь на десятки метров даже под воду. Правда, пластины эти почти все отвалились, и лабиринт пещер погрузился во тьму. В самых глубоких горизонтах мне встречались заросшие мхом, покрытые водорослевой слизью осколки зеркал и кусочки цветных плиток. Поломанные и заржавевшие инструменты для цементирования и укладки таких плиток и пластин валялись поблизости, словно тот, кто занимался этой работой, внезапно устал или потерял интерес к проекту и забросил его.

Мне говорили, что Океанос очень-очень древний. И просуществовал в нынешнем виде не менее пяти тысяч лет. Временами он пустовал: никто не населял залы и пещеры. Но были и периоды расцвета и строительства: его вели, как мы полагали, дальновидные и мудрые сирены. Под горами возле Калифаса имелись рудники, где все еще встречалась желтая пыль и прожилки желтого блестящего металла. Их давно забросили, и, похоже, никто не считал нужным возрождать их. Нами управляла Аполлиона, а до нее Одэниалис. И ни та, ни другая не интересовались разработкой рудников. Да и зачем это сиренам? Океанос был для нас воплощенной подводной утопией. Океан исправно снабжал нас пищей, а когда сирене предстояло отправиться на сушу в поисках партнера для спаривания, ей выделяли часть хранившихся на нижних горизонтах Калифаса сокровищ. Никто не охранял их, ведь в этом не было нужды. Сиренам не свойственна жадность, пожиравшая людей. Мы не стремились иметь больше необходимого. А драгоценности и золото, лежавшие на дне океанов, принадлежали всем нам, и мы брали то, что нам нужно, когда это требовалось.

Правда, мне доводилось слышать истории о сиренах, которые с помощью голоса выманивали деньги у невезучих людей, попавшихся им на пути, но такое поведение не одобряли ни Одэниалис, ни Государыни, правившие до нее. Аполлиона на эту тему не распространялась, однако сирены, интуитивно чувствуя ее настроение, продолжали добывать сокровища со дна океана, а не отбирать их у людей.

Границы Океаноса посменно охраняли foniádes. Этих грозных сирен было совсем не много – самое большее несколько дюжин, – и потому любой русалке, оказавшейся на окраинах Океаноса, вменялось в обязанность смотреть, не появятся ли нарушающие границы атланты.

Какое-то время я сильно восхищалась foniádes и сожалела, что не родилась такой, как они. Устрашающе свирепые, совершенно непохожие на других сирен, они казались мне высшими существами. Я любовалась их хвостами, серыми сверху и белыми снизу, а на кончиках плавника у многих имелись черные пятна, характерные для акул. Плавали они стремительно и были неутомимы. Как-то раз я вслух удивилась тому, что рождается так мало foniádes. И получила ответ от случайно услышавшей мои слова русалки.

– Это закон океана. Люди называют его пищевой цепочкой, – стала объяснять она, приблизившись ко мне. – В воде толчется великое множество мелких рыбешек, но ты, верно, замечала, что чем крупнее вид, тем меньше его численность? Вот почему никто ни разу не видел кракена: он самый громадный. Их совсем немного в морях и океанах, а может, вообще только один, – предположила она.

В тот момент ее мысль показалась мне очень мудрой. Когда Аполлиона забрала меня с собой в Океанос, мое земное обучение закончилось и началось подводное. У нас не было классов и преподавателей. Вместо этого меня учил океан и старшие сестры-сирены. Взрослые, повидавшие жизнь русалки делились с нами, юными созданиями, знаниями, почерпнутыми на суше. Обучение основывалось на устном изложении разнообразных историй. Мы не были организованными, трудолюбивыми и даже сколько-нибудь социализированными, но все-таки получали общее образование благодаря беседам с более умными, увлеченными поиском знаний сиренами, иногда осыпая их водопадами вопросов. Я была из любопытных.

Кроме того, в пещерах Калифаса хранились не только драгоценности, но и всяческие редкости и диковины, найденные на дне. Менее ценные, но не менее интересные. Книги, карты, столовые приборы, навигационные приборы и судовое оборудование, скульптуры и прочие предметы искусства, части такелажа, рулоны тканей (из них сирены шили простые платья, надевавшиеся при желании), размокшие запасы еды – солонины и прочего, а еще целые ящики спиртного. Все, что когда-либо перевозилось по морю, рано или поздно оказывалось на дне. Хранилось там в огромном количестве и оружие самого разного вида – изготовленное как людьми, так и сиренами (о чем я узнала позже): копья, мечи, трезубцы, ножи и абордажные сабли всех форм и видов. Убийственное железо большей частью проржавело до дыр, но, разглядывая его, я думала, какими же воинственными были когда-то сирены! В годы моей юности они носили с собой только маленькие ножи, полезные на охоте, при разделке добычи и еде. Только foniádes были вооружены пиками и трезубцами, но я ни разу не видела, чтобы они пускали их в дело.

Словом, благодаря любопытству, побуждавшему большинство юных сирен заглядывать во все уголки и закоулки Океаноса, добывая оттуда доступные крупицы знаний, образование мы получили довольно приличное.

По мере полового созревания я стала все больше внимания обращать на исчезавших и появлявшихся вновь сирен – многие приплывали с дочерями. Понимая, что скоро придет и мое время, я внутренне сопротивлялась неизбежному. И внимательно наблюдала за завершившими первый цикл спаривания сиренами на незамысловатой приветственной церемонии возвращения в Океанос, где они получали из рук Аполлионы каждая свой самоцвет. Я старалась уловить обуревавшие их чувства. И мне казалось, что многие пережили тяжкое испытание. Некоторые выглядели совершенно изможденными, и им требовалось много времени, чтобы смыть печаль и усталость. Другие, казавшиеся куда бодрее, искренне радовались возвращению. Я отметила, что чаще всего это были простодушные и не слишком любознательные русалки. Не такие, как… я сама, моя мать и та синеволосая русалка.

По характеру и облику сирены отличались одна от другой ничуть не меньше, чем люди, жившие над нашими головами и за пределами нашей территории. А может, даже еще больше.

– Потрясающе! – воскликнул Эмун и, поднявшись с дивана, принялся расхаживать по комнате. – Ты описываешь настоящую подводную цивилизацию.

Он пересекся взглядом с Таргой, потом с Антони. Остановился и, жестикулируя, продолжил:

– И все это напоминает странное подводно-подземное место, где мы были, где нашли все эти драгоценности, пролежавшие там бог весть сколько! Вероятно, это и был Калифас, а не Атлантида, как мы думали. – Он взъерошил пальцами волосы. – У меня столько вопросов, я даже не знаю, с чего начать.

– Может, с того, почему он опустел? – Тарга поерзала на диване и скрестила ноги. – Он выглядел так, словно там уже много лет никто не живет.

– Даже десятилетий, – подтвердил Антони.

– А кто же сложил там эти сокровища? Неужели их просто забыли? – Тарга выразительно пожала плечами. – То есть я знаю, аквамарины не самые ценные камни, но в таких количествах!.. Столько самоцветов, сложенных столбиком под землей, никому не нужных…

– И защищенных особой магией. Не забывай об этом, – добавил Антони.

– Я думал, это всего лишь миф, – тихо пробормотал Эмун себе под нос.

– Так ты слышал об Океаносе? – Мне стало интересно, что известно Эмуну о крае моей юности. Сын ведь прожил на свете уже полтораста лет. – Но прежде никогда там не бывал?

– Ну, если не знать, где он находится и как туда попасть, можно годами без толку плавать среди гористых островов, и не подозревая о его существовании. Я провел много времени поблизости и даже слышал название, но полагал, что никакого Океаноса либо никогда не существовало, либо он в запустении, а скорее всего, разрушен давным-давно. И теперь выясняется, что я там побывал и даже сражался с атлантами!

– Что же случилось с обитательницами Океаноса? – Тревога плеснула из глаз Тарги. Она подалась ко мне всем телом. – Когда-то это был твой – наш – дом. И если хорошенько подумать, жила ты там не слишком давно. От описанных тобой событий прошло меньше двухсот лет. Что же пошло не так?

– Это я и пытаюсь вам рассказать, – улыбнулась я. – И даже не добралась до появления на свет Эмуна. Могу я продолжить?

– Прости. Конечно, продолжай. – Тарга откинулась на спинку дивана, а Эмун направился к креслу.

– Я уже говорила, что Аполлиона отказалась от обязанностей матери, став Государыней, – перешла я к следующему важному этапу моей истории. – Какое-то время мне пришлось самой разбираться, что к чему. Но когда я подросла и оказалась на пороге созревания, со мной рядом была особенная сирена. Она словно знала, что в моем обучении есть пробелы, и ждала верного момента, чтобы взять меня под крыло.

– Та самая, с синими волосами? – спросила с надеждой Тарга. – Ты же не случайно упомянула ее.

Я кивнула.

– Да, та необычная русалка. Ее звали Анникифорос.

Глава 4

– Ты ведь дочка Полли, верно? – Тихий голос не был мне знаком, но, обернувшись, я узнала говорившую. Это была Ника, единственная в Океаносе русалка, называвшая мать ее человеческим именем. К Государыням следовало обращаться уважительно, используя их полные имена, которыми – Аполлиона делала на этом акцент – наделяет сирен загадочная сила океана, которую мы знали как Соль.

– Бел, – подтвердила я. – А вы… Анникифорос. – Мне понадобилось пару секунд, чтобы вспомнить ее русалочье имя, но я не хотела совершить ошибку, назвав собеседницу Никой. Вдруг ей это не понравится, как не нравилось моей матери? За эти годы я узнала, что Ника – колдунья, хотя ни разу не видела, как та творит заклятья. Со дня коронации Аполлионы, когда Ника послала мне улыбку, она ни разу не приближалась ко мне. Напротив, скорее уклонялась от встреч. Теперь я понимаю, она ждала момента, когда я повзрослею.

– Зови меня Никой, – произнесла она, рассеивая мои опасения, и подплыла ближе.

Я впервые видела вблизи настоящую колдунью – единственную, что встретила за всю жизнь. Она разительно отличалась от прочих сирен. Волосы необычного синего цвета – у русалок, которых мне довелось повидать, они, как и у людей, были каштановые, черные, рыжие, золотистые или песочные. Глаза Ники постоянно меняли цвет, но чаще отливали пепельно-серым. Кожа, бледная на солнце, в тени становилась еще бледней, будто содержала клетки, меняющие окраску. Я видела, как с их помощью маскируются разные виды рыб и осьминогов. И мне стало любопытно, способна ли Ника так же ловко растворяться на любом фоне. Выделяли ее еще и заостренные уши. Свой аквамарин в тонкой оправе Ника носила на цепочке на шее. Он покоился в ложбинке между ее ключиц, к которой я должна была притронуться, чтобы выразить почтение.

Я подняла руку и потянулась к ней, но Ника, улыбнувшись, отстранила мою ладонь.

– Это не обязательно.

Какое-то время мы плыли бок о бок, пока я не спросила, что она делает так далеко от горы Калифас – мы приближались с южной стороны к зарослям ламинарии, обозначавшим границу среднего кольца Океаноса.

Как мне рассказала одна из foniádes, наш мир имел форму, схожую с окружностью, и состоял из трех кольцевых зон. Ландшафт внешнего кольца, примыкавшего к apotreptikό, был преимущественно равнинный, среднее отличали холмы и густые заросли ламинарии, поднимавшейся со дна прямо к поверхности океана, а внутреннее представляло собой скопление гор системы Калифас с одноименной вершиной в самой ее середине.

– Я искала тебя, юная Бел.

Я так изумилась, что замерла.

– Меня? Но зачем?

– Подумала, что у тебя могут быть… вопросы.

Ее серые глаза скользили по моему лицу, пока мы медленно плыли дальше.

Удивленная вдвойне, я сказала:

– Их немного, всего-навсего несколько тысяч. Но обычно ни у кого нет времени на них ответить.

– И меньше всего времени на это у твоей матери, – мягко заметила Ника.

Правда больно обожгла меня, но я промолчала, только опустила подбородок, хотя сердце при этом резко сжалось.

– Полагаю, – продолжила Ника, теребя верхушки молодой ламинарии, торчавшие из воды, – ты не очень понимаешь суть превращения твоей матери в Государыню, а она ничего тебе не объяснила.

– Откуда вы знаете?

– Скажем так, мы очень давно знакомы с Полли. – Ника улыбнулась так, словно знала тайну. Я почувствовала, что в ее ответе кроется нечто большее, но время задавать вопросы еще не пришло. – Сущность власти Государыни и проста, и сложна. Ты же знаешь уже, что такое dyάs [3]?

– Цикл спаривания? – Я полагала, что так оно и есть, ведь не раз видела русалок, возвращавшихся после таких циклов. Тех, что приплывали назад с потомством, чествовали. Я стремительно приближалась к моменту, когда наступит мой первый сезон спаривания.

– Dyάs – укороченное название такого цикла, произошедшее от фразы dyάs kyάtara [4]. Ты слышала эти слова раньше? – Она внимательно смотрела на меня.

Я покачала головой.

– Нет, никогда.

Ника вздохнула.

– Полли пренебрегла твоим обучением сильнее, чем я думала.

Я не знала, что ответить на столь откровенную критику моей царственной и могущественной матери. Я любила Аполлиону, и желание угодить ей только выросло с момента нашего прибытия в Океанос. Но цель становилась все более призрачной и недостижимой, по мере того как я росла и приближалось к поре сексуальной зрелости. Я не понимала почему. И была уверена, что сделала что-то не так, с чем-то не справилась. Аполлиона не прощала ошибок и неудач, но при этом ничего не объясняла. Ей, как Государыне, и не было необходимости объяснять. Но сердцем я соглашалась с оценкой Ники: я была самой непросвещенной юной русалкой в Калифасе.

Ника продолжала говорить, и я, отбросив глупые мысли, с увлечением и нетерпением внимала ее словам.

– Dyάs kyάtara в переводе с древнего языка означает «период проклятия». Некоторые называют его alάs, alάs kyάtara – «проклятие Соли». И его вовсе не стоит ждать с нетерпением, моя милая Бел.

– Проклятие? Но ведь так мы продолжаем свой род. Как это может быть проклятием?

Тонкие пальцы Ники постучали по аквамарину на шее.

– Из-за него нам нужна вот эта защита. В твоем возрасте самоцвет ни к чему, ведь ты еще слишком молода, но ты поймешь, что я имею в виду, когда наступит время твоего первого брачного цикла. Сила dyάs захватит тебя, когда ты переступишь порог зрелости, и будет неистовой и непреодолимой. И я говорю буквально. Без самоцвета ты не сможешь ей сопротивляться. Она завладеет тобой.

У меня закружилась голова. Никто еще не рассказывал мне такого про цикл спаривания. Я воспринимала его как часть нашей жизни, естественный порядок вещей. Мне никогда не приходило в голову, что в нем есть нечто неправильное и даже зловредное. Я открыла рот, собираясь расспросить подробнее про dyάs, но вопрос задала мне Ника.

– Что русалке дает цикл спаривания, кроме надежды на рождение дочери?

Я обдумала ее вопрос и вспомнила, почему юные русалки так хотят общества тех, кто вернулся: они жаждут услышать от них рассказы о полученном опыте.

– Опыт? Знания о мире за пределами Океаноса?

Ника кивнула.

– Так dyάs делает русалок умнее?

Ника согласилась и решила обрисовать картину полнее.

– Брачные циклы могут оказаться и весьма болезненными. Они дают русалкам опыт любви и утраты, но оставляют эмоциональные шрамы. И это, вместе с опытом жизни в океане, ведет к постижению великой мудрости. Жизнь на суше несравненно труднее жизни здесь. Здесь мы правим, нам никто не противостоит, даже большие морские хищники редко нападают на нас. Они признают в нас своих властительниц и боятся.

Это я знала. Мы плотоядны, и многие из нас прекрасные охотницы. Конечно, морские животные нас боятся.

– Аквамарин позволяет нам не отправляться на сушу, если нет такого желания. Одэниалис требовала от нас столько брачных циклов, сколько понадобится для появления двух дочерей: одной на замену себе и второй для увеличения популяции. После этого русалка вольна была вести себя как угодно. Аполлиона согласна на один цикл. Она снисходительнее к нам, чем Одэниалис и предшествующие ей Государыни.

Я молчала, обдумывая услышанное. И больше не обращала внимания на местность вокруг, занятая мыслями в своей голове.

– Значит, без аквамарина нашей сущностью управляет Соль?

Ника кивнула.

– Соль можно сравнить с божеством. Мы не совсем понимаем, как это работает, но нельзя отрицать тот факт, что Соль дарует власть Государыне. Это нечто реальное, и есть ли у нее сознание или нет – это вопрос дискуссий среди самых ученых из нас.

– Сирен-исследователей? – рассмеялась я. – Я мало таких встречала.

Ника улыбнулась, покачиваясь подле меня на невидимых волнах и поигрывая листьями ламинарии.

– Теперь встретила. И хотя твоя мать мало чем с тобой делилась, у нее тоже сердце исследователя. – Улыбка Ники искривилась. – И еще политика.

– Мне незнакомо это слово.

– Станет знакомо. Ты узнаешь его после своего первого dyάs. Тогда ты поймешь его значение гораздо лучше, чем через любые мои объяснения.

Эти слова раздосадовали бы меня, не будь у меня столько других вопросов.

Я видела в Калифасе множество залов и пещер, украшенных мозаичными картинами, посвященными каким-то событиям из древней истории сирен. За растрескавшимися, частично осыпавшимися и даже разбитыми изображениями никто не следил… Интересно, а записи о том, сколько циклов спаривания прошла каждая из сирен Океаноса, велись? Или до них не доходили руки?

– А откуда мы узнаем, сколько раз русалка проходила через брачный цикл? По этой причине все последовали за моей… за Аполлионой, когда мы впервые прибыли сюда?

– Нам нет нужды вести подсчеты, потому что это хранится в нашей крови, это объединяющая нас всех магия. А стать Государыней можно при наличии определенных дарований, – пояснила Ника. – Когда твоя мать стала Государыней, она унаследовала силу Одэниалис – своей предшественницы.

– Энии, – кивнула я. Теперь Одэниалис знали под этим именем. – А что это за сила?

– Для того, кто не сидел на троне Государыни, это нечто загадочное, – ответила Ника с мрачной ухмылкой. – Мы знаем, что она существует, ведь мы чувствуем ее – она исходит от Аполлионы, проистекает из нее. Разве тебе это незнакомо?

Я кивнула, но такое объяснение было преуменьшением истины. Аполлиона внушала мне трепет и до нашего возвращения в Океанос. Став Государыней, она превратилась для меня в божество. Соответственно этому реагировали на нее мой ум и даже тело.

– Так кроме ощущения, что она может сокрушить тебя в любой момент, – проговорила я, – никто толком не знает, насколько могущественна Государыня, кроме… ее предшественниц?

– Знаешь, говорят, утратившие власть Государыни забывают, что это за сила, и таким образом поддерживается естественный порядок.

– Думаете, это правда?

Ника пожала плечами, и выражение ее лица стало рассеянным и отстраненным.

– Невозможно дать на это ответ. Я расспрашивала Энию, но та либо и вправду забыла, либо мастерски разыгрывает забывчивость. – Она сморщила нос. – Это жутко раздражает. Подозреваю, что Государыням становятся известны многие вещи, и они предпочитают хранить их в тайне, потому что это усиливает почтение к ним.

Я была потрясена беспечностью, с которой Ника обсуждала со мной такие вещи. Прежде я не слышала, чтобы русалки так отзывались о Государыне или рассуждали о природе ее власти. Аполлиону следовало уважать и слушаться, иначе что отличало бы нас от других морских тварей? Такова наша цивилизация, и такой порядок всех устраивал. У нас под ногами лежали все богатства и ресурсы Атлантики, никто не ставил под сомнение наше правление, мы были практически неуязвимы, надежно защищены от любого врага.

Я разглядывала лицо Ники, размышляя, что заставляло ее думать таким образом. Потом робко спросила:

– Вам это не нравится?

Взгляд ее стал пронзительным.

– Почему ты так подумала?

– Ни разу не слышала таких рассуждений, как ваши. Все относятся к ней с почтением, даже благоговением.

Уголки рта у Ники мгновенно вздернулись. Она жестом указала на свои острые уши, на узкие черты лица и синие волосы.

– Что ж, я ведь не совсем обычная сирена, не так ли?

Я кивнула.

– А почему вы другая?

– Думаю, моя матушка плескалась в каком-то запретном бассейне, – ответила Ника с шаловливой ухмылкой.

– Она не рассказала вам?

– Я ее не знала. Обо мне заботился отец, пока я не выросла и не приплыла в Океанос сама по себе. Правившая в то время Государыня не знала, что со мной делать. – Ника вновь пожала плечами; это элегантное движение стало уже мне привычным. – Но в конце концов сердечно приняла меня.

– Из-за вашей магии?

В ее глазах блеснули искорки веселья и озорства.

– Откуда знаешь про мою магию? Разве ты ее видела?

– Я слышала… разговоры.

– Сплетни, верно?

– Но ведь это правда? Вы умеете делать вещи, которые не умеет больше никто из нас. Вас зовут колдуньей.

– Правда? – она притворилась удивленной, и ее синие волосы каскадом заструились вниз, когда она встряхнула головой в театральном изумлении.

– Вы ведете себя почти так же, как Государыни, – дерзко заявила я. – Скрываете свои способности от остальных.

Часть ее веселости исчезла, и мне показалось, что во взгляде проскользнуло уважение.

– А ты умнее, чем полагает твоя мать.

Эти слова ранили меня, словно тонкое горячее лезвие, пронзившее грудь, точно попав в мое самое заветное желание – получить материнское признание.

От Ники не ускользнуло выражение боли, проявившееся на моем лице.

– Это еще одна совершенная ею ошибка, – тихо сказала она. – Но постой, тут у нас друг в беде.

Последовав взглядом в направлении, указанном Никой, я заметила большую морскую черепаху, медленно двигавшуюся в отдалении.

– Посмотрим, удастся ли ей помочь?

Ника поплыла к черепахе, а я последовала за ней, все еще стараясь унять боль в сердечной ране, которую она с такой легкостью растревожила.

Приблизившись к черепахе, мы увидели то, что инстинктивно почувствовала Ника. Черепаха не просто была в беде – она отчаянно страдала. Оказавшись рядом с ней, я забыла о собственных горестях.

Веревки обвивались вокруг панциря несчастного создания, между передних лап и вокруг шеи, – они опутали черепаху очень давно, и тело ее выросло вокруг них. Она страдала уже долгое время, но сейчас близился конец ее мучениям, потому что веревка на шее глубоко впилась в плоть и мешала ей глотать.

Я потянулась за маленьким кинжалом, висевшим у бедра: я носила его в легких ножнах, прикрепленных к поясу, когда отправлялась странствовать.

Ника остановила меня.

– Ты не сможешь разрезать их ножом, Бел. Если снять их, она умрет. Посмотри, как глубоко веревки проникли в ее плоть. Они опутали бедняжку, когда она была совсем маленькой.

Ника потянула за свисавший конец веревки. Когда она подняла его, я увидела примитивный, но острый металлический крюк, все еще болтавшийся на нем.

– Рыболовное орудие атлантов, – нахмурилась Ника. – Вероятно, браконьеры.

– Вы не можете знать точно, – возразила я. – Черепаха могла приплыть откуда угодно, даже из Тихого океана. Вы же сами сказали, она уже много лет такая.

Мы какое-то время плыли рядом с черепахой. Она не обращала на нас внимания, медленно открывая и закрывая рот.

– Мы не можем бросить ее умирать, – сказала я наконец.

– Мы этого и не сделаем, конечно же. – Задумчивость на лице Ники сменилась решительностью. Она посмотрела меня серьезным взглядом. – Ты хотела познакомиться с моей магией? Сегодня тебе повезло. Только не говори никому о том, что увидишь. Обещаешь?

Я согласилась.

Руки Ники задвигались вокруг черепахи, не прикасаясь к ней, а словно танцуя вокруг. Пальцы трепетали, будто ткали невидимое полотно.

Сначала ничего не менялось, но потом я заметила, что черепаха стала стремительно выцветать, бледнеть на глазах. Удивленная, я присмотрелась и поняла, что животное обвивает белая оболочка. Она становилась все толще, приобретая жемчужный блеск. Вскоре разглядеть черепаху уже не получалось. Остался только мягко пульсирующий мешок.

– Можно дотронуться? – спросила я.

– Конечно.

Я тихонько коснулась кокона кончиками пальцев. И с удивлением отдернула руку, взглянув на Нику.

– Оно теплое! Похоже на плоть.

Она улыбнулась, и мы стали наблюдать, как большой мешок медленно заскользил вниз к океанскому дну.

– Похоже на матку, – тихо сказала Ника.

– И что она сделает? – Мешок выглядел впечатляюще, но оставалось неясным, чем он облегчит страдания черепахи.

– Помогает единственным доступным ей способом, – прозвучал загадочный ответ.

Только много недель спустя мне представился случай увидеть результат этого волшебства…

– Так что же произошло? – Тарга, положив руку мне на плечо, прервала мое повествование. – Что она сделала?

Мы вчетвером вышли после обеда на прогулку, решив выбраться на время из стен особняка и размять ноги. Эмун и Антони приостановились и подошли поближе, чтобы не пропустить ответ из-за шума ветра.

– Я не забыла того, что Ника сотворила с черепахой. И хотя просила у нее объяснений, она лишь сказала: если во мне достаточно любопытства, я все выясню сама. – Я повернулась спиной к ветру, чтобы всем лучше было слышно, и продолжила рассказ: – Я день за днем возвращалась к тому месту, где мы оставили черепаху. И наблюдала. Постепенно кокон стал терять упругость, сминаться и будто стареть, пока в один прекрасный день не превратился в странный бледный лоскут, повисший на темных острых камнях. Он сдулся, будто забытый воздушный шарик…

В тот день я ушла на глубину, куда почти не проникал солнечный свет, и зрачки мои расширились, привыкая к темноте. Адаптировавшись, я приблизилась к тому, что походило теперь на истрепанный бесформенный лоскут старого паруса. Ничего интересного. Разочарованная, я намеревалась уплыть, но внезапно заметила, что по текстуре лоскут этот был не из чего-либо напоминавшего ткань. Скорее он походил на губку с мелкими порами.

И потом он задвигался.

Не целиком, только маленькая его часть. Оказавшись уже на расстоянии руки, я протянула ладонь и коснулась поверхности кокона. Он по-прежнему был теплее воды и ответил на мое прикосновение, робко отползая назад, словно кожа лошади, сдвигающаяся над мускулами.

А внизу возле моей ладони задвигался маленький округлый комочек, и я коснулась его, ощутив под пальцами твердый куполообразный предмет.

Осознание пришло внезапно, и я, не удержавшись, воскликнула:

– Умная колдунья!

Преодолевая порыв помочь комочку освободиться от опустевшего мешка, я убрала руки за спину и наблюдала, завороженная, как юная черепаха вылезала из ставшего для нее слишком большим кокона.

– Спорим, ты изумляешься тому, что с тобой произошло, – сказала я черепашке, стремившейся к поверхности и изо всех сил хлопавшей крохотными ластами. Когда она проплывала возле моего лица, я заметила, что у нее на панцире остались отметины, которые имелись у взрослой, но веревки не терзали ее плоть и она не умирала. Черепашка выглядела здоровой и полной сил, как в далеком детстве.

Улыбаясь своим мыслям и качая головой, я следила, как она исчезает где-то наверху.

Потом поплыла прочь и забыла о случившемся.

Эмун, Антони и Тарга долго хранили молчание после моего рассказа, и мы завершили прогулку по пляжу под приглушенный звук плещущихся волн.

Фина и Адальберт принялись прибираться в гостиной, где мы просидели столько времени, и мы поднялись наверх, в помещение на третьем этаже, которое Тарга все еще называла кабинетом Мартиниуша. Адальберт растопил нам камин, а Фина заварила горячий чай и подала его в тот самый момент, как капли дождя начали барабанить по стеклам старых окон.

– Так вот в чем секрет, только это может объяснить тот факт, что ты и моя мать, и в то же время мать Тарги! – произнес Эмун, погрузившись в плюшевое кресло и взяв в руки кружку. – Через какое-то время после событий, случившихся на «Сибеллен», ты вернулась в Океанос…

– Или туда, где в тот момент находилась Ника… – добавил Антони.

– Она была тогда в Океаносе, – подтвердила я. – Именно туда я и отправилась из Гданьска.

– И Ника, – продолжил свою мысль Эмун, – применила к тебе свою магию, повернув время вспять. – Сын встретился со мной взглядом. – Но зачем?

– Ответ на этот вопрос будет долгим, и я хочу рассказать все как полагается. – Сердце мое дрогнуло, когда я посмотрела на детей. – Вы оба это заслужили, в особенности ты, Эмун. Ты был лишен многого, тебе пришлось выживать самому.

Горло мое сжалось, когда я подумала о юном сыне, моем прекрасном тритоне, защищавшем себя в одиночку и даже не понимавшем своей истинной природы, когда наконец произошло его соленое рождение. Вероятно, в тот момент его окружали утонувшие моряки. Видел ли он тело Матеуша? Я отогнала прочь этот неприятный вопрос.

Я вдохнула, чтобы сосредоточиться на повествовании.

– Итак, теперь вы понимаете, на что была способна Ника. Следующий важный этап этой истории произошел много лет спустя. После того как я побывала на трех циклах спаривания и вернулась в Океанос без дочери.

Они дружно уставились на меня во все глаза. Рот Тарги широко открылся.

– До Польши? Ты побывала на трех dyάs?

– Куда ты отправилась?.. – спросил Эмун.

– Каким был твой первый цикл? – перебила его Тарга.

– У вас рождались только сыновья? – вклинился в разговор Антони.

Я вскинула руки и рассмеялась.

– Хочу рассказать все по порядку, так что вкратце изложу историю первого dyάs. Я приплыла тогда к побережью Португалии, мой первый опыт оказался коротким и плачевным. С радостью вернулась я домой и получила свой аквамарин. Тот цикл окончился выкидышем, а в отношениях не было любви.

Тарга сочувственно вздохнула.

Я потерла руками лицо, отыскивая в памяти события того далекого времени.

– Это было так давно, не стоит жалеть меня. Я совсем не вспоминаю те дни, и они не важны для повествования. – Я перевела взгляд на Антони. – Теперь отвечу на твой вопрос. Да, в следующих двух циклах рождались мальчики, и я снова возвращалась в Океанос одна.

Эмун прикрыл рот рукой, и его веки опустились.

– Как трудно тебе было, наверное, когда следующий dyάs привел к рождению сыновей-близнецов.

– Трудно, но в результате я получила величайший дар, какого только могла желать. – Я переводила взгляд с Эмуна на Таргу и обратно. – Этот дар – вы двое.

– Но зачем ты мучила себя, если это стало не обязательно? Ты говорила, что в правление Аполлионы от русалок требовался лишь один брачный цикл, а ты прошла через четыре.

– Я отправилась во второй и третий раз, потому что чувствовала себя неудачницей. Сирены, вернувшиеся в Океанос с дочерями, пережили нечто прекрасное, чего мне не довелось испытать. И принесли свой дар Океаносу, облегчив свою судьбу. – Я глубоко вздохнула, готовясь поведать следующую часть своей истории. – В четвертый раз я решилась на dyάs из-за чрезмерно развитого чувства справедливости и также во многом из-за своего самомнения.

Глава 5

Яркое летнее солнце заливало своими мощными лучами гору Калифас, где на церемонию вручения самоцвета собрались сирены Океаноса. Гора была такой крутой, что походила на скопление гигантских естественных колонн, тянувшихся из бирюзовых вод в лазурное небо, они обросли буйной зеленью, цеплявшейся за каждый пригодный для укоренения клочок земли. Из бесчисленных расщелин изливались водопады, наполняя влагой воздух. Над каждым сияли округлые радуги, а вокруг бассейнов с яркими рыбами сновали птицы.

От вида, открывавшегося с вершины Калифаса, захватывало дух и становилось немного не по себе. Находиться так высоко над землей противоречило самой сущности сирен, вознесшихся на тысячи футов над естественной средой обитания, но именно там русалкам, завершившим свой первый цикл спаривания, вручали самоцветы, защищавшие их от проклятия. С этой точки вернувшаяся домой сирена видела весь Океанос – удивительный дар, простертый перед ее ногами, – и могла искупаться в лучах живительного солнца.

Аполлиона, облаченная в желтое платье, стояла перед сиреной по имени Лия. Аквамариновая корона Государыни и ее ожерелье сияли на солнце. Церемония вручения самоцвета проводилась только раз, по возвращении сирены с первого dyάs. Улыбки светились на лицах сирен-зрительниц, ведь Лия приплыла с восьмилетней дочерью. Она успешно завершила свое путешествие на сушу и пополнила ряды нашего народа.

Ника стояла бок о бок со мной и давала пояснения. Сирены не проявляли изобретательности на таких мероприятиях, поэтому церемония отличалась простотой, а вся торжественность заключалась в присутствии Аполлионы.

Лия стояла перед Государыней вместе с дочерью. Девочка держала мать за руку и с почтительным страхом озиралась вокруг: совсем как я когда-то, впервые попав в Океанос.

Мы с Никой устроились на вершине большого камня позади толпы и отлично видели оттуда все происходящее. И шепот Ники не мог потревожить других русалок.

– В правление Одэниалис церемония немного отличалась. Она длилась дольше, и отдельно приветствовалось участие в следующих dyάs, – шептала мне в ухо Ника, пока мы наблюдали за происходящим. – Одэниалис произносила длинную речь о том, как важно чередовать циклы соли и суши для роста численности и увеличения мудрости нашего народа. О том, как они необходимы для будущего Океаноса.

Мои глаза отыскали в толпе прежнюю Государыню: она стояла в заднем ряду прямо напротив нас и тоже наблюдала за церемонией.

– Аполлиона ничего не говорит про dyάs, ни плохого, ни хорошего, – заметила Ника.

– По-вашему, в чем причина? – прошептала я в ответ.

– Это ведь жестокое испытание для русалки, верно? – Ника опустила подбородок мне на плечо. – Циклы спаривания даются нелегко, даже успешные. Возможно, Аполлиона просто проявляет доброту.

И хотя она шептала эти слова, я уловила в них нотку иронии. Колдунья не верила, что Аполлиона делает что-либо из доброты. Не верила в это и я сама.

Мой взгляд скользнул с Аполлионы на замершую за ее спиной сирену с мышиного цвета волосами, державшую в руках маленькую деревянную шкатулку с бронзовыми накладками. Мое внимание незнакомка привлекла своей неподвижностью и восторженным выражением лица. Государыня произнесла слова приветствия – назвала Лие ее второе имя, дарованное Солью, – повернулась к русалке с мышиными волосами, и та протянула ей шкатулку, откинув крышку. Аполлиона взяла из нее аквамарин и протянула Лие.

– Это Трина, – ответила Ника прежде, чем я задала вопрос. – Новая служанка Аполлионы.

Я заметила, как Трина смахнула украдкой слезинку с уголка глаза и с обожанием уставилась на Аполлиону. Та положила аквамарин на ладонь Лие. Потом приподняла подбородок, чтобы получившая самоцвет сирена могла дотронуться до межключичной ямки, признавая власть Государыни.

– Она очень прилежна, – прошептала я. – Я говорю про Трину.

Ника кивнула.

– Конечно, за это ее и выбрали. Она послушна и не ставит под сомнение решения Государыни.

Я с удивлением ощутила укол ревности, подумав, почему Аполлиона не предложила мне должность подле себя. Хотя стоило ли удивляться: ты обращалась со мной так же, как с любой другой русалкой из числа ее подданных. И все же иногда, порой совсем неожиданно, горечь отвержения давала о себе знать.

После вручения самоцвета церемония завершилась. Часть сирен устремились вниз по ступенькам, скрывавшимся за арочным проходом внутри горы. Другие стали спускаться по коварным изогнутым ступенькам к бассейнам. Третьи продолжали стоять на вершине, болтая и наслаждаясь видами.

Мы с Никой направлялись к внешним ступенькам бассейнов, когда одна из foniádes появилась в арочном проходе и подошла к Аполлионе. Пригнувшись из-за высокого роста, она коснулась горла Государыни и сказала:

– Мы поймали еще четырех атлантов на нашей территории. И привели к вам, как вы велели.

Мы с Никой переглянулись. Много лет мы ничего не слышали об атлантах, с того самого дня, как Аполлиона взошла на трон и издала свой указ.

Аполлиона поблагодарила foniádes и исчезла в глубине горы. Трина поспешила за Государыней.

Терзаемые любопытством, мы с Никой последовали за ними.

Аполлиона спустилась в тронный зал, но не остановилась там. Она последовала дальше, в недра Калифаса. Мы с Никой держались на расстоянии. Похоже, только мы подслушали слова foniádes – или только у нас хватило любопытства разузнать про атлантов. Купавшиеся в бассейнах с пресной водой в искусно украшенных пещерах сирены молча смотрели, как мы проходим мимо.

Аполлиона вошла в огромную пещеру с арочным сводом, освещенную косыми отблесками солнца и испещренную бассейнами с темной водой. Часть из них были мелкие и теплые, и в них блестели разные минералы, другие отличались значительной глубиной – они соединялись с подводными реками, а некоторые, невероятно длинные и запутанные, оканчивались расщелинами за пределами Океаноса. Мы с Никой резко остановились, увидев происходящее в пещере. Три foniádes стояли вокруг опустившихся на колени атлантов. Это были жалкие создания, худые и неопрятные, с глазами загнанных зверей и вырванными клочками волос. Морские вши хозяйничали в их головах.

Аполлиона остановилась перед пленниками, потом вдруг обернулась и взглянула на нас с Никой.

– Оставьте нас, – скомандовала она громким раскатистым голосом.

Мы с Никой удивленно переглянулись. Не в привычках Аполлионы, да и любой другой Государыни до нее, было действовать тайно. Ее приказ лишь усилил мое желание остаться и увидеть, как она поступит с атлантами.

С моих губ уже рвались слова возражения, но ко мне метнулась Трина, лицо ее искажал праведный гнев.

– Вы слышали приказ Государыни? – шикнула она, показывая в сторону лестницы, по которой мы только что спустились. – Уходите, живо!

Бунтарский дух ожил во мне, окатив горячей волной, и я хотела вступить в спор, но почувствовала, как Ника схватила меня за локоть.

– Пойдем, – тихо шепнула она. – Нам лучше удалиться.

На мгновенье мои глаза встретились с глазами матери: я буквально пронзила ее взглядом, и тут почувствовала то, что выбило меня из равновесия. Она словно не узнавала меня: смотрела как на незнакомку. Ее пустой взгляд словно ударил меня в солнечное сплетение.

Я направилась к одному из темных бассейнов – знала, что он глубокий и ведет далеко от Калифаса. Удалившись этим путем, а не по лестнице, как велела Трина, я показала ей свою непокорность, не подчинившись полностью. Ведь Трина была только русалкой, и Соль не наделила ее властью над другими.

Ника нырнула вслед за мной.

Мы слышали, как Трина процедила нам вслед:

– Не важно, как вы покинете зал. Просто исчезните. И впредь без раздумий выполняйте приказы Государыни.

Мы ушли поглубже, и ноги наши слились в хвосты. Пока мы с Никой плыли по извилистым запутанным тоннелям в недрах Калифаса, мой гнев закипал все сильнее. Я решительно настроилась выяснить, что Аполлиона решила сделать с несчастными атлантами.

Ника не мешала мне размышлять в тишине, пока мы не выскочили из расщелины в коралловом рифе далеко от Калифаса. К тому моменту ярость моя поутихла.

– Как, по-вашему, она собирается с ними поступить? – спросила я, скользя рядом с Никой. Мы плыли куда глаза глядят и не смотрели вокруг.

– Строго напомнит им о наших законах? – предположила Ника, но в голосе ее было больше иронии, чем серьезности.

Я хмыкнула и погрузилась в свои мысли, пока мои размышления не прервала Ника.

– Смотри, – воскликнула она, потянув меня за локоть.

Последовав взглядом за ней, я заметила foniádes: сопровождая атлантов, они удалялись от Калифаса.

– Видишь, беспокоиться не о чем. Их отправят к границам Океаноса, сделают предупреждение и отпустят.

– Если так, – я прикусила губу, чувствуя что-то неладное, – то почему Аполлиона не позволила нам присутствовать?

– Уверена, у нее были на то причины. – Но в словах Ники прозвучали сомнения.

На следующий день мы с Никой исследовали обломки кораблекрушения, и я, увидев вдалеке одну из foniádes, не раздумывая ни секунды, устремилась к ней.

– Куда ты… – Ника не закончила вопрос: она разглядела мою цель вдали и последовала за мной.

Попросив ее немного подождать, я поравнялась с foniádes.

– Скажите, что вчера случилось с атлантами?

– Их казнили, – спокойно ответила она, словно глупо было с моей стороны ожидать чего-то другого. – Всех, кроме одной.

От потрясения я потеряла голос и замерла, приоткрыв от ужаса рот.

– Кроме одной? – переспросила подоспевшая Ника.

Foniádes кивнула.

– Ей пришлось смотреть, а потом ее отправили предупредить своих сородичей о том, что с ними случится, если они отважатся пробраться на территорию Океаноса.

По спине у меня побежал холодок, а взгляд не отрывался от лица истребительницы. Аполлиона приказала foniádes убить тех бедных созданий и заставила одну из атланток наблюдать за казнью! Мой взгляд упал на копье в руке сирены.

– Это дурно, – выпалила я. – Неужели вы не понимаете этого?

Foniádes холодно взглянула на меня.

– Государыня решает, что хорошо, а что дурно. Соль посчитала ее достойной. Ты это знаешь.

Явно не считая нужным обсуждать дальше этот вопрос, она уплыла прочь.

Я в ужасе посмотрела на Нику.

– Она не должна так поступать. Это неправильно, это не по законам океана. Она насаждает человеческие законы, а мы ведь не люди.

– Соль сделала ее нашей Государыней, Бел, – ответила Ника. – Соль – единственный известный нам закон, а она ее представитель. Здесь действуют более мощные силы, чем мы способны постичь.

Я покачала головой и положила руку на живот, сглотнув комок желчи, подступивший к горлу при мысли о том, что сотворила моя мать.

– Это убийство. Соль совершила ошибку.

– Не думаю, что Соль может ошибаться, – мягко возразила Ника. – Если бы мы думали так, то весь наш образ жизни распался бы и превратился в хаос. Нам необходимо нечто непостижимое и возвышенное…

– А как Соль решает, кто станет править сиренами? – перебила я Нику.

Улыбка медленно озарила лицо колдуньи. И эта улыбка удивила и обеспокоила меня.

– Вот теперь ты задаешь правильный вопрос, Бел.

– Что ты имеешь в виду? – Я сосредоточилась на словах колдуньи. – Тебе что-то известно?

– Сирены полагаются на выбор Соли. Думают, что это магия и влиять на это невозможно. Но это возможно.

Мое сердце бешено заколотилось.

– И как?

– Подумай о том, что ты уже увидела за свою жизнь. Ты видела, как Одэниалис отказалась от своей власти и передала ее по доброй воле Аполлионе. Тебе также известно, что Одэниалис поощряла русалок совершать больше циклов спаривания, а Аполлионе нет до этого дела. Она сосредоточена на охране Океаноса от чужаков с помощью Фониад.

– Стратегия Одэниалис заключалась в пополнении нашей численности благодаря большему количеству циклов и рождению хотя бы двух дочерей.

Ника кивнула.

– И Одэниалис не наслаждалась властью Государыни, хотя Соль и сочла ее достойной.

Стремление матери вернуться в Океанос всплыло в моей памяти. Словно она не сомневалась, что здесь ее ожидает трон. Но как она могла узнать, что Соль выберет ее?

Ника внимательно наблюдала за мной. Мой ум лихорадило, я чувствовала, что близка к разгадке важной тайны. Мы встретились взглядом с Никой, и догадка озарила мой мозг словно фейерверк.

– Все дело в брачных циклах, – выдохнула я. – Верно?

Мать не рассказывала мне о результатах своих предыдущих циклов, но я знала, что она проходила через них несколько раз.

Я добавила:

– Большее количество циклов побуждает Соль передавать власть новой Государыне?

Ника не кивнула, но выражение ее лица давало понять, что я права. И я порадовалась тому, что сумела догадаться.

– Если ты не согласна с тем, как Аполлиона обращается с атлантами, в твоих силах это изменить, – тихо сказала Ника.

Я тоже заговорила тихо на случай, если рядом окажутся другие сирены, хотя мне и казалось, что все должны знать, как передается власть.

– Почему это секрет?

– А ты сама как думаешь?

Мы поплыли к озаренным солнцем бассейнам у подножия горы Калифас, где больше всего любили есть.

– Аполлиона не хочет, чтобы другие, в особенности недостойные русалки, были осведомлены, – предположила я, и гнев вновь закипел во мне. – А как ты узнала?

– Просто наблюдала и вычислила. Я давно живу здесь, Бел. И знаю, сколько дочерей у Аполлионы.

– А почему ты никому не говорила?

Она не ответила, но ее взгляд умолял меня догадаться самой.

– Аполлиона заставила дать клятву не раскрывать тайну? – И снова по выражению ее лица я поняла, что права. – А если ты ее нарушишь?..

– Что я ненавижу больше всего?

– Жизнь на суше. – Это я сразу поняла про Нику, она была единственной сиреной, не отправлявшейся на циклы спаривания. В ней было что-то отличавшее ее от других, не только внешность, способности и цвет волос, – что-то в самой ее природе.

– Я достигла зрелости, но не ощутила необходимости найти партнера, как остальные русалки, – пожала она плечами. – Я ждала и ждала. Но этого не случилось. Государыней моей юности была Ксантиасет, известная до правления как Тиа. Тиа стала наблюдать за мной. Все сирены связаны с Государыней, а Государыня с ними. Она чувствовала, что я другая, хотя остальные ничего не говорили на этот счет и, похоже, их это не волновало.

Мы поднялись на поверхность. Наши хвосты раздвоились и превратились в человеческую плоть, кости и мышцы, когда мы вышли из океанских волн. Вдохнув глоток кислорода, я стала мыслить яснее, словно смахнула влагу с запотевших изнутри стекол оранжереи.

Мы забрались в один из нижних бассейнов, в теплый искрящийся пруд, куда впадал веселый ручей, бежавший среди заросших мхом скал. Оранжевые, желтые и голубые рыбки ловили жуков, скользивших по поверхности.

Ника нырнула и снова обзавелась хвостом. Я предпочла сохранить человеческую форму и болтала ногами в воде, ожидая, пока продолжится наш разговор.

– Однажды Тиа отозвала меня в сторону и спросила, как я себя чувствую. Я страшилась этого дня, – объяснила чуть позже Ника, улегшись на камне и поглаживая пальцем рыб, плававших рядом с ней. – Боялась, что она отправит меня на сушу, заставит пройти через цикл спаривания, которого мое тело не хотело.

– Она заставила?

Ника улыбнулась, а в ее светло-серых глазах засияли слезинки. И покачала головой.

– Замечательная была Государыня Ксантиасет. Она не отправила меня на сушу, но предложила уплыть на время и вернуться через несколько месяцев или лет, чтобы сделать вид, будто я прошла цикл. Она хотела избежать вопросов, которые могли возникнуть, если не притвориться.

– Но ты говорила, что прочим сиренам не было до этого дела. Их не волновало, достигла ты зрелости или нет.

– Это так, но рано или поздно кто-то мог и заинтересоваться. Тиа хотела избежать излишнего внимания ко мне. – Ника пожала плечами. – В общем, я на какое-то время покинула Океанос. Но отправилась не на сушу, а в Тихий океан. Я многому научилась там, и это походило на чудесные каникулы. Когда я вернулась в Океанос, Ксантиасет радушно встретила меня и подарила это. – Тонкие пальцы Ники постучали по горлу, где висел самоцвет.

– Так ты ни разу не проходила цикл спаривания?

– Нет, и я так долго ношу самоцвет, что понятия не имею, что случится, если его снять.

– И никто ни разу не спрашивал тебя об этом?

– Никто, кроме Аполлионы, – нахмурилась Ника. – Она знает.

– Тебе известно, как стать Государыней, – размышляла я вслух, – и она грозится отправить тебя на цикл спаривания, если выдашь этот секрет.

Ника посмотрела на меня, и губы ее тронула легкая улыбка, подтвердившая, что моя догадка верна. Но моя подруга-колдунья пошла еще дальше, прошептав:

– Она боится тебя, Бел.

– Меня? – я покачала головой и рассмеялась. Эта мысль казалась нелепой, но Ника выглядела серьезной. Увидев ее лицо, я подавила смех. – Почему?

– Вы разные. Ты задаешь много вопросов, и твои нравственные ориентиры отличаются от присущих большинству сирен. Доказательство тому – твоя реакция на казнь атлантов.

– Ты тоже отличаешься.

– Да, но я не хочу отправляться на брачные циклы, а это необходимо, чтобы получить власть. Да мне она и не нужна. – Она вздрогнула. – Я не создана вести за собой.

– Аполлиона тоже, – выпалила я не задумываясь.

– Полагаешь, что справишься с этим лучше? – спросила Ника.

– Знаю, что справлюсь. Атланты не заслужили казни. Они лишь искали пищу, а ее у нас вдоволь.

Ника внимательно посмотрела на меня, и в глазах ее читался вызов.

Я отвернулась, внутренне содрогаясь от того, что только теперь поняла. Циклы спаривания были трудным испытанием, и мой самоцвет давал мне возможность больше в них не участвовать. Одэниалис постановила, что все русалки получают самоцвет лишь после рождения двух дочерей, но Аполлиона требовала лишь одного цикла. И хотя дочерей горячо приветствовали, никакого значения для Аполлионы они не имели – русалка получала самоцвет после цикла в любом случае и могла жить дальше до конца дней свободной от проклятия. Русалки в ее правление жили под водой, не понимая, как она стала Государыней и как им самим достичь того же, если они достаточно амбициозны.

Но была ли я сама так амбициозна? Я вспомнила атлантов, которых мы встретили, возвращаясь с матерью в Океанос. Вспомнила отвращение и нетерпимость Аполлионы. Мой желудок сжался от неодобрения. Даже будучи совсем маленькой, я понимала, что это неправильно. Океанос огромный, и в нем столько богатств, что русалкам хватит на тысячи лет, даже если население будет расти стремительно.

Мои мысли вернулись к недавно пойманным атлантам и той выжившей, которую отправили рассказать всем о грозной Аполлионе, Государыне Океаноса, и предостеречь, чтобы держались подальше. Это будет действенно, потому что сурово, жестоко и безжалостно.

Но остальных русалок, похоже, это не волновало, даже если они знали о происходящем.

Меня не особенно интересовала власть, но мне хотелось жить в мире со всеми созданиями океана, меня волновали справедливость и честность. Как мне жить в мире с самой собой, зная, что происходит, если есть возможность это изменить? Я вспомнила цитату, которую узнала во время цикла спаривания:

– Для торжества зла достаточно, чтобы хорошие люди бездействовали [5]. Это одинаково правдиво для любой цивилизации и вида, будь то на суше или в глубинах Мирового океана.

– Могут потребоваться годы, – тихо сказала я. Предстоявшая мне задача представлялась очень долгим путешествием.

– У сирен в запасе много лет, – ответила Ника. – У Аполлионы впереди долгие годы власти, если ты ничего не предпримешь.

Мои глаза впились в точеное лицо Ники.

– Но ты сама этого делать не станешь.

– Мое место не на суше, Бел.

Она была права. Ника отличалась от других и не годилась для жизни на суше. Раз ее тело не чувствовало потребности найти партнера, зачем ей заставлять себя? Это может закончиться худшими страданиями, чем у других русалок, проходивших через циклы. Dyάs отличал особый вид милосердия. Мы, концентрируясь на своих детях, забывали многие вещи, например свою вольную жизнь в океане. Лишь по окончании цикла Соль снова призывала нас к себе – и иногда весьма жестоко. Сначала она манила, но, если сирена не отвечала, стремление вновь уйти в воду превращалось в неодолимую жажду.

Я коснулась своего самоцвета, покоившегося в ложбинке между ключицами. Потом медленно потянулась и расстегнула застежку.

Глаза Ники округлились, когда я протянула его ей, но она забрала камень.

– Так просто? Ты не отдашь его Аполлионе?

Сирены, решившие отправиться на цикл спаривания, хоть их становилось все меньше, отдавали самоцветы на хранение Государыне. Но это не было обязательно, просто обычай. И все во мне восставало против мысли отдать его Аполлионе. Лучше ускользнуть незаметно. Могут пройти месяцы, пока она заметит мое отсутствие и спросит обо мне.

– Сохраните его для меня?

– Ты знаешь, что сохраню. – Ника взяла самоцвет и трижды обернула цепочку вокруг запястья, превратив ее в браслет.

Я приняла решение, и мне оставалось лишь набраться терпения. Плавать в соленой воде и ждать, пока океанские глубины сделают свое дело.

Через несколько месяцев мои ум и тело изменились. Отсутствие самоцвета запустило новый цикл, и желание выйти из воды и найти партнера стало расти и крепнуть. Я сосредоточилась на этой задаче. Стала отплывать все дальше от горы Калифас и центра Океаноса. И проводила все больше времени в одиночестве.

И однажды я отправилась так далеко, как не заплывала даже в прошлый цикл. И продолжала двигаться все дальше.

– Тогда, как вам известно, я отправилась в Южную Америку. Родила сына и оставила его вскоре после того, как выкормила и отняла от груди. Потом вернулась в Океанос восстанавливать силы. Не знаю, заметила ли Аполлиона мое отсутствие. Через несколько лет я решилась повторить опыт. Намеревалась посетить Англию впервые с дней своего детства. – Я налила себе чаю и добавила: – Думаю, тот раз, когда я встретила Матеуша, более значимое событие.

Глава 6

Прошло много дней с момента моего отправления из Калифаса, когда я услышала голос Ники: она звала меня по имени. Я решила, что мне почудилось. По Нике я скучала больше всего во время этого dyάs. Она одна знала о его значении.

– Бел, постой!

Я обернулась и поняла, что это и вправду она. Ника пыталась меня догнать, и синие волосы развевались за ее спиной. Она двигалась быстро, и чешуя на хвосте блестела в полутьме.

– Соскучилась? – я повернулась к колдунье. Она остановилась прямо передо мной, и волосы фантастическим облаком вздыбились вокруг ее головы.

– Я кое-что для тебя сделала. – Она протянула мне раскрытую ладонь. На ней лежала простая цепочка, к которой крепилось кольцо из желтого металла, похожего на тот, что использовался как оправа для самоцветов и украшений Аполлионы. Этот металл назывался орихалк и ценился почти так же, как золото. На суше мне он почти не попадался, хотя пещеры Океаноса были богаты его залежами. Земные торговцы давали за него неплохие деньги, но часто при этом задавали неприятные вопросы.

Взяв в руку кольцо с простой цепочкой, я внимательно изучила их. Кольцо представляло собой широкую толстую полоску. Поперек нее был припаян маленький цилиндр. Сбоку цилиндра и внутри кольца мне удалось разглядеть едва заметные гравировки. На верхней стороне цилиндра имелся тонкий, плотно спаянный шов: похоже, его можно было открыть.

Я настороженно взглянула на Нику:

– Только не говори мне, что внутри спрятан аквамарин.

Она покачала головой, и в глазах ее появился озорной блеск, который мне так нравился.

– Это бы помешало твоим усилиям сместить Аполлиону.

– Тогда что там? – указала я на цилиндр, догадываясь, что он полый и что Ника не дала бы мне эту безделушку, если бы не считала ее по-настоящему ценной.

На щеках ее появились ямочки.

– В правление Одэниалис я взяла четыре самоцвета и спрятала их поблизости от самых крупных водных массивов. Ты ведь знаешь, я ненавижу саму идею циклов спаривания, но мне думалось, что меня рано или поздно заставят в них участвовать. И я решила обезопасить себя – устроить так, чтобы, оказавшись где угодно, я сумела бы добраться до самоцвета прежде, чем Соль овладеет моим разумом. – Она коснулась цилиндра. – Внутри четыре карты, и каждая ведет к самоцвету. Думаю, для меня опасность отправиться на dyάs миновала, и я хочу отдать их тебе.

Я засмеялась от восторга. Нике всегда удавалось меня изумлять.

– Тебе удалось запрятать четыре карты в эту малюсенькую вещицу?

– Это не бумажные карты, а своего рода заклятье.

Она накрыла мою руку ладонью и прижала мои пальцы к кольцу с цепочкой.

– Надеюсь, что они тебе не понадобятся, но вдруг…

– Ха, если я однажды стану Государыней, – ухмыльнулась я своей озорной подруге, – мне придется постоянно приглядывать за тобой – нарушительницей устоев.

Она не улыбнулась в ответ, взглянув на меня торжественным взглядом.

– Когда ты станешь Государыней. Будь стойкой, и ты добьешься успеха.

Я надела украшение и застегнула цепочку на шее.

– Спасибо.

– И еще кое-что. – Ника нежно взяла меня за локоть. – Не используй зов сирены со своим следующим партнером. Пусть все произойдет естественно, не принуждай его ни к чему и не обманывай.

– Но почему?

– Когда мы не мешаем естественному ходу вещей, не пытаясь управлять им, происходят удивительные и прекрасные события. Они не случатся, если насильно менять мысли людей. – Рука ее напряглась, но прикосновение оставалось нежным. Второй рукой она коснулась моего лба. – Ты испытаешь огромное искушение. И можешь забыть многие вещи, но это не забудешь: не обманывай своего возлюбленного.

От ее руки исходил пульсирующий ток: я закрыла глаза, и он наполнил мою голову от лба к затылку словно волна теплой воды. Открыв глаза, я встретилась с Никой взглядом.

– Ты наложила на меня чары?

Она покачала головой и взяла меня за руки.

– Это не чары, всего лишь напоминание. Без самоцветов мы многое забываем. Это часть нашего проклятия. А это важно помнить, и ради тебя, и ради будущего Океаноса.

Тогда я не понимала произошедшего, но Ника в тот момент навсегда закрепила свой совет в моей памяти.