Читать онлайн Ночная ведьма

Сроки страшные близятся.

Анна Ахматова. Июль 1914

ДОПРОС № 7

3 февраля 1943 года

Галина Душенко. Эти женщины стали моей семьей… Лучше и не скажешь… В жизни такого не было, чтобы столько женщин собрались в одном месте и не наделали пакостей.

Иван Голюк. Товарищ Душенко, даю тебе последний шанс сообщить мне все, что тебе известно.

Галина Душенко. Ты любишь горчицу?

Иван Голюк. Я больше не потерплю твои наглые выходки! Ты знаешь, чем тебе грозит отказ от признания? Чем оно грозит вам всем?

Галина Душенко. Расскажу тебе историю, чтобы ты понял, чего от меня требуешь. Американец, англичанин и русский поспорили, кто из них сумеет накормить кота горчицей. Начал американец. Схватил кота, зажал покрепче, открыл ему пасть и впихнул туда горчицу. «Не считается, это насилие», – запротестовали англичанин и русский. Англичанин сложил два ломтя ветчины, промазал внутри горчицей, и кот сожрал ветчину за милую душу. «Не считается, это обман», – возмутились русский и американец. А русский обмазал горчицей кошачий зад. Кот истошно завопил и кинулся вылизывать свою задницу. «Вот видите, – сказал русский, – он ест горчицу с удовольствием, да еще и мурлычет!»

Иван Голюк. Ты здесь не для того, чтобы байки мне травить. Говори правду!

Галина Душенко. Скажи, какая правда тебе нужна, и я тебе ее с три короба наплету.

Глава 1

Москва,

сентябрь 2018 года

Саша поднялся по эскалатору в вестибюль станции метро «Выставочная», нервно пригладил волосы и натянул шапку. Было шесть утра, и для сентября очень холодно: чуть выше нуля. Облазив все семь «сталинских сестер» – высотки, воздвигнутые в пятидесятые годы, – Саша нацелился на небоскребы делового квартала Москва-Сити. Он направился к башне «Восток» комплекса «Федерация». Триста семьдесят три метра стекла и бетона. Едва ли не самый высокий небоскреб в России.

Саша не обращал внимания на своего друга Павла, который вприпрыжку несся за ним, возбужденно крича в телефон:

– Вы подключились к нашей прямой трансляции, нас уже тысяча пятьсот шестьдесят семь человек. И с каждой секундой все больше. Оставайтесь на связи! Зрелище будет сногсшибательным!

Саша сосредоточился. С Павлом они были знакомы с раннего детства – тот за словом никогда в карман не лез, самонадеян был до чертиков, и неслучайно к нему прилипло прозвище Лис.

– Ты и слепому очки продашь, Павел, – нередко говорил ему Саша с неодобрительной ухмылкой.

Когда Павел не пудрил людям мозги, он разрабатывал логистику, информационную часть «мероприятий» и обеспечивал доступ к самым головокружительным городским высоткам. Тут ему тоже не было равных.

Вот и этим утром Павел следил, чтобы каждое Сашино движение транслировалось во «ВКонтакте», «Твиттере» и «Инстаграме»[1].

У подножия башни «Восток» Саша запрокинул голову. Белое, ватное, с зеленоватым отливом небо, перечеркнутое стрелой крана, простерлось над небоскребом. За шиворот сочилась ледяная морось, Сашу знобило. Он максимально сконцентрировался: знал, что такие погодные условия делают восхождение очень опасным. Но Саша не мог отказаться от этого спора с самим собой, вот и сегодня снова бросал себе вызов. «Если она пришла, я не упаду. Если она здесь, я удержусь», – мысленно повторял он. Никому, даже лучшему другу Павлу, он не признается, что неравнодушен к хорошенькой брюнетке, с которой познакомился несколько недель назад. Вернее, Павлу он в этом точно не признался бы.

Напоследок Саша обернулся. Ирина пришла. А вот кучку любопытных разогнали дождь и страх перед полицией, которая могла нарисоваться в любую минуту. Кто-то увидел, как конса[2], тыча в Сашу пальцем, остановила полицейского, но Павла это не смутило. Он просто сказал:

– Я разберусь с ней потом. – И подмигнул, как обычно.

Перед началом восхождения Павел стал разогревать аудиторию:

– Мы с Сашей приняли этот вызов, но на нем не остановимся. Наш следующий проект будет улетный! Вы же любите путешествовать. Сейчас скажу лишь, что следующее восхождение состоится за пределами России…

Павел продолжал заманивать обитателей цифрового мира, количество просмотров росло. Саша часто задумывался: этот приток зрителей объясняется его отвагой или все-таки неотразимым напором друга?

Опьяненный приливом юзеров и адреналина, Саша решил, что успеет залезть на башню до прихода полиции. Да и вообще, выбора у него не было по двум причинам. Прежде всего из-за денег, которые они получат от пари, заключенных юзерами. Им надо рассчитаться со спонсорами и вернуть долг Владимиру. Саша знал, что тот непременно торчит где-то поблизости и вынюхивает обстановку, так что мозги ему не запудришь. Махинации Павла привели Владимира к мысли, что он имеет право на свою долю доходов, и он выжидал. История с Владимиром – типичный пример заморочек, которые возникали из-за Павла. В его голове одновременно появлялись идеи десятка отличных проектов и столько же гиблых. До сих пор Саше и Павлу везло. А вторая причина – Саша хотел произвести впечатление на Ирину. Она приходила на каждое его восхождение. Прядь ее курчавых волос всегда падала на льдисто-голубые глаза, но взгляд Ирины внимательно следил за происходящим. Она никогда не заправляла прядку за ухо, и Саша находил, что это придает девушке какую-то таинственность.

Ирина сунула руки в карманы короткой кожанки. Она не улыбалась, но правый уголок ее губ в знак поддержки был едва заметно приподнят. Чистое суеверие, но Саша уцепился за эту соломинку.

– Павел, я здесь. Открой дверь!

Раздался лязг сварливой переклички универсальных отмычек. Ими Павел разжился, чтобы облегчить их подвиги. Павел называл себя видеоблогером и простым ассистентом, и все же именно он в последнюю минуту находил доступ на крыши высотных зданий и памятников. Он травил по домофону самые невероятные истории, чтобы жильцы ему открыли дверь. А еще запасся тяжелыми навесными замками, чтобы перекрывать доступ на крышу следующим руферам. Павел ловко манипулировал всеми платформами для онлайн-трансляции, сумел разработать простые приспособления, обеспечивающие эффектную операторскую работу, и легко переходил от своей экшен-камеры GoPro к Сашиной. Павел мог решить все проблемы, кроме одной: он так и не научился справляться с головокружением.

Чтобы сделать эпизод более динамичным, Павел всегда шел за Сашей почти вплотную до тех пор, пока не становилось слишком опасно. Потом он просто снимал Сашу с максимально высокой точки. Последние метры, над пустотой… нет, спасибо, увольте. Даже когда Павел смотрел видео Сашиных восхождений, его прошибал холодный пот, голова шла кругом и подступала тошнота.

Саша сделал глубокий вдох, сердце замерло… и вот он внутри гигантской башни «Восток».

Павел немного задержался, его отвлекла курчавая шевелюра Ирины. Впервые со дня возникновения их тандема – Саша был тогда еще школотой, малолетним руфером, ему не стукнуло и пятнадцати – Павел пропустил момент, когда его друг делает первый шаг. Ему пришлось догонять. И произошло это из-за Ирины.

– Не знаю, что сегодня на меня нашло, – задыхаясь, тараторил Павел, заполняя эфирное время, пока не пошло эффектное видео. – Я еле тащусь, чертовски устал. Может, если бы передо мной была Ирина, я бы не тормозил…

Саша знал, что такого рода шуточки сдерживают нетерпение юзеров, им тут же хочется больше узнать о загадочной девушке, которую Павел так часто упоминает.

«Когда вы нам ее покажете? Кто она такая, эта Ирина?» – то и дело мелькало в комментариях.

Саша бежал вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки. Слушая треп об Ирине, он невольно сжимал кулаки и стискивал челюсти.

Павел завладел вниманием юзеров на несколько драгоценных минут, но для него и речи нет о том, чтобы выпустить Ирину на просторы интернета: она слишком хорошенькая, слишком хрупкая и отрешенная. И главное – нельзя, чтобы Саша что-то заподозрил. Павел знал, что другу она тоже нравится. Он думал, что как-нибудь выберет более удачный момент и намекнет Саше, что Ирина уступила его настойчивости.

Друзья наткнулись на Ирину два месяца назад. Веселые и вспотевшие, они на ходу соскочили с поезда на Ленинградском вокзале. Ирина бурно объяснялась с плечистым парнем, и тот уже замахнулся, чтобы ударить девушку. Павел тут же ввязался в ссору, но оказался явно не в той весовой категории, что его визави. Саша был более атлетического сложения, и ему пришлось вмешаться, пока его друга не стерли в пыль. Негодяй смачно плюнул и, засунув руки в карманы, удалился, будто ему до девушки и дела не было. Та благодарно и робко пожала спасителям руки и подняла голубые глаза, в них стояли слезы. Саша тут же влюбился, Павел – тоже.

С тех пор Ирина ходила за приятелями хвостиком, цеплялась за них, как за спасательный круг. Когда девушки не было видно, парни боялись, что потеряли ее навсегда. Но вот она снова появлялась, вставала на стреме и, если заявлялись менты, отправляла Павлу эсэмэску.

Ирина сожалела, что переспала с Павлом. Ей нравилась его болтовня, но девушка почувствовала, что Павел похож на зыбучий песок и может ее поглотить. Она злилась на себя, ведь, совершив глупость, она тотчас поняла, что любит именно Сашу, его красоту, сдержанность и застенчивость. Он был из тех, на кого можно положиться.

Павел прикинул, что для сегодняшнего шоу в их распоряжении чуть меньше получаса: забраться на девяносто пятый этаж, отыскать выход, подсказанный охранником, которого Павел сумел уболтать, выйти на крышу, залезть на башенный кран и спуститься обратно.

Взбежав на верхний этаж, Саша забыл про Павла, отключился от всего. И телефон выключил: звонок или вибрация могут отвлечь, спровоцировать падение.

Сашу снова пробрал холод, по его спине пробежала дрожь. Живот втянулся, мускулы и плечи расправились. Он быстро привык к полутьме лестничной клетки, шагнул наружу, и его тотчас ослепил жесткий свет рекламы.

Небоскреб – не скалистый утес, не нужно анализировать сложный рельеф, чтобы найти наилучшую комбинацию выступов, выверить положение тела и поймать равновесие. Многие руферы погибали, желая бросить вызов невесомости. Но Саша умирать не собирался. По крайней мере, пока не завоюет Ирину. Погибнуть сейчас было бы глупо.

Саша знал, что сейчас его никто не видит, и поначалу оттягивал время. Проверил сцепление подошв и перчаток с металлом перекладин и решил, что без перчаток надежнее. Стянул их и сунул в карман куртки. Металл был ледяным, нужно успеть спуститься, пока руки не окоченели. Саша отогнул край шапочки и зафиксировал на лбу камеру. Включил прямую трансляцию и начал подъем на башенный кран. В этот момент Павел остановился: дальше он будет снимать с низкого ракурса. Павел научился выстраивать кадр так, чтобы пустоту, над которой Саша балансирует, давать в перспективе. Работа профессионала. Если нужно привлечь внимание, обращайтесь к Павлу.

Он не упускал ни одного движения Саши, который карабкался вверх с бешеной скоростью. Это был его конек. Сашина акробатика казалась легкой, каждый жест давал результат – ни одного лишнего движения. Казалось, он был плоть от плоти железной конструкции.

Саша растворился в гигантском скелете внеземного монстра с несуразными вывихнутыми конечностями. Этот образ успокаивал: чудовище бдительно оберегало его.

Теперь он двигался по внешней стороне башенного крана. Одолевал метры конструкции, которая возносилась вертикально над небоскребом. Вот он достиг первой решетчатой площадки, крошечной, шириной не больше двадцати сантиметров. Здесь он перевел дух, сердце билось как бешеное. Сколько восхождений позади, но острота чувства все та же. Грудь распирало, легкие наполнились обжигающим воздухом.

Саша поднял голову, до вершины крана было еще далеко. Скоро он окажется за пределами доступа камеры Павла. Следует позаботиться, чтобы в кадр попадали руки руфера и впечатляющий вид. Саша перебрался на стрелу крана, которая свешивалась над пустотой под углом в сорок пять градусов. Прикинул, что до конца стрелы еще добрая сотня метров, и ползком двинулся вперед. Он умудрялся рассмотреть очертания Кремля, угадывал темные извивы Москвы-реки. Рассвет с трудом набирал силу, заунывный вой ветра нарастал, его порывы сотрясали железную громаду, которая вибрировала и скрежетала. Саша внезапно осознал происходящее, и его будто захлестнула горячая волна. Он упивался немыслимым ощущением человека на краю бездны и хотел насытиться этим мигом по полной.

Саша ускорил темп и одолевал метр за метром с обескураживающей быстротой, будто освободился от земного притяжения. Он ощущал себя легким, ловким, неуязвимым. Хорошо и уверенно он чувствовал себя, лишь когда находился на волосок от падения и когда не было других забот, кроме поисков выступа, за который нужно уцепиться рукой. Он был пленником скачков адреналина. Без жаркого прилива крови он полумертвец. А с ним – владыка мира.

Он приник к металлической стреле крана. Нужно было беречь силы, оставалось еще несколько метров. Мускулы были предельно напряжены, холод не ощущался. Ветер взвыл опять, значит, нужно двигаться быстрее, сделать задуманный трюк между двумя порывами, чтобы не потерять равновесие.

Он дополз до вершины и замер на миг, чтобы впустить в себя свет медленной зари. И ради нее тоже Саша всегда старался залезть как можно выше. Москва для него была самым прекрасным городом мира, и он с гордостью думал, что знает Москву, как никто другой. Он мог любоваться ею под разными углами, с самых разных, самых фантастических точек. Скоро он заберется на Эйфелеву башню. На него вышли спонсоры, готовые оплатить все расходы, чтобы он снял свое видео во французской столице. Если он грамотно поторгуется, у него есть шанс к восемнадцатилетию выпутаться из безденежья и уехать с Ириной. Наверное, скоро он объявит Павлу, что их сотрудничество заканчивается.

Многие добившиеся успеха руферы становились слишком самоуверенными, что вело к несчастным случаям. Но Саша умел сохранять хладнокровие. А еще среди руферов была сильна конкуренция. Саша был очень молод и знал, что ветераны видят в нем угрозу своему благополучию. В их маленьком мирке у каждого своя фишка. Есть девушки-эквилибристки, они на краю бездны делают стойку на руках. Есть парные выступления, когда парень держит за руку подругу, повисшую в трех сотнях метров над землей. Саша был одиночкой. Он не делал никаких кульбитов. Нет, все же делал. Выполнял единственный трюк, очень опасный – симулировал падение. Павел прерывал видео в тот миг, когда зритель не сомневался, что руфер сорвался.

«Это гениально, – не уставал повторять Павел. – С твоей смазливой физиономией эффект еще сильнее. Люди просто не могут не переживать, что ты брякнулся на мостовую. Но гоп – и ты через недельку-другую тут как тут, с новым стримом! Классный бизнес…»

На вершине крана Саше не было страшно. Так он устроен. Наверху не было места бедности, беспросветному будущему. Ничему, кроме свободы и единственного чувства: я это сделал! Высота всегда манила Сашу. На вершине он испытывал лишь эйфорию. Страх приходил, когда опасность была уже позади, и, спустившись на землю, Саша раскисал. Он падал на колени и ждал, когда сердце перестанет бешено биться о грудную клетку и дыхание восстановится. Тогда можно было встать на ноги. Но сколько раз он чуть не обоссался, пока делал по асфальту первые шаги!

А сейчас он стоял на стреле крана во весь рост, понадежнее расставив ноги, чтобы противостоять порывам ветра. Он медленно повернулся, делая обзорное видео, на секунду снял со лба камеру, чтобы попасть в кадр самому. Лучезарно улыбнулся. Вернул камеру на лоб и сделал знак Павлу.

Саша наклонился, схватился за металл двумя руками и… прыгнул. Теперь он висел только на руках. Посмотрел вниз – под ним больше трехсот семидесяти метров пустоты.

Вот в кадре появились его руки, одну он отпустил…

У Саши впервые мелькнула мысль о том, что произойдет, если он сорвется. От этой мысли слегка закружилась голова, но он овладел собой.

Теперь он оторвал от перекладины мизинец и держался уже четырьмя пальцами.

Вот почему он никогда прежде не задумывался о падении? Сердце колотилось все сильнее. Зачем задумался об этом сейчас? Глупо. Наверняка не к добру. Нет-нет. Он выполнит трюк и спустится к Ирине.

Ирина и Павел так странно смотрят друг на друга.

Саша оторвал от перекладины безымянный палец. Посмотрел в пустоту, потом на свою руку. Попытался укротить мысли в голове, но те пошли вразнос. Он должен успокоиться.

Павел обнял ее за талию.

Его видео будет крутейшим. Лучшим! Все такое крошечное внизу – машины, люди…

Он оторвал средний палец. Вспомнил Ирину, ее немыслимо голубые глаза. Теперь только указательный и большой пальцы цеплялись за перекладину.

Руку свело…

Город… Пустота… Небо… Ветер… Вздох…

Бля-я-я! Это пипец…

Глава 2

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

Тебе страшно, Аннушка?

Вспомнив эти слова, Аня вздрогнула. Вместе с другими девушками она с трудом продвигалась по рыхлому снегу, доходившему до колен, а то и выше. Мир погружался во мрак, а Аня ощущала странное возбуждение, которое ей было трудно сдержать.

– Но какая же она будет, эта война? – отдуваясь, прошептала девушка, не заметив, что говорит вслух. Ее дед описывал прошлую войну как непрерывную кровавую бойню, когда над месивом тел подымался дикий вой и человеческие вопли. Толпы людей сокрушали друг друга не столько ради победы, сколько в надежде уцелеть.

– Нет, на самом деле тебе интересно, какими окажутся они, – возразила Софья, нарушив молчание, сковавшее девушек с той минуты, как они вышли из поезда.

В вагоне была раскаленная печурка, куда бесперебойно подбрасывали уголь, и все же девушки страшно мерзли в этих теплушках, товарных вагонах, продуваемых всеми ветрами. И ночью они тесно жались друг к дружке, боясь не дожить до утра.

– Кто? – спросила Аня единственную подругу, с которой они были знакомы в Москве, еще до посадки в поезд.

– Да мужчины, конечно!

Софья рассмеялась, вслед за ней развеселилась и Галина, рыжекудрая молодая женщина с выступающим подбородком.

– Вряд ли они отличаются изысканными манерами. И не потому, что они пилоты… По мне, любой мужик всегда остается мужиком! – заметила Галина, заелозив рукой в паху и непристойно вытаращив глаза.

Она провозгласила себя самой многоопытной в этом вопросе в силу своего солидного возраста. И верно, Галине минуло уже двадцать девять, и она была старше остальных.

Аня покраснела, другие девушки расхохотались. Галина от души сыпала скабрезностями и не отказывала себе в удовольствии развлечь спутниц, забавляя их игривыми шуточками.

Путь казался бесконечным, хотя от вокзала в Энгельсе до базы было меньше километра и поклажи у девушек особо не было, лишь крошечные котомки со сменой белья и теплой одеждой. Правда, некоторые не смогли отказать себе в удовольствии прихватить свое лучшее платье, на всякий пожарный.

Галина продолжила анекдот, который начала было рассказывать до Софьиной реплики:

– Этот парень впервые приехал из глубинки в Москву – на заработки. Он в восторге, ему все страшно нравится. Но через две недели его замучила тоска по родине. Строительные работы на железной дороге идут такими быстрыми темпами, что он спрашивает в кассе, не проложены ли уже пути до его родного города Камня и может ли он купить туда билет. По дороге в Москву он прошел до ближайшей станции пешком – двести километров, однако! «Конечно», – отвечает кассирша. «Одноколейка или двухколейная?» – спрашивает парень. «А кто его знает, – говорит кассирша, – две бригады работают с двух концов, и, если состыкуются, будет одноколейная, а если нет, то двухколейная».

В холодном воздухе раздалось лишь несколько вымученных смешков – похоже, добрая шутка не сумела рассеять тревогу девушек, которые шли навстречу ледяному ветру под низким небом, затянутым плотными серыми тучами.

Во время пути они пытались представить, как выглядит авиационная школа в Энгельсе, знакомились, делились жизненным опытом и тревогами, но, как это часто случается, действительность превзошла самые безумные домыслы… Едва они вошли на территорию летной школы, их разговоры мигом смолкли.

Со всех сторон раздались свист и хохот военных – те поджидали прибытия женщин, а теперь обступили их и принялись бесцеремонно разглядывать. Мужчины успели окрестить вновь прибывших «батальоном смертниц». А ведь многие девушки уже умели пилотировать. Некоторые из них до войны даже служили инструкторами.

Предполагалось, что за три месяца учебы с ежедневными четырнадцатичасовыми тренировками и полетами женщин подготовят к экзамену. Под присмотром инструктора им предстояло выдержать симуляцию воздушного боя. По результатам экзамена девушек зачислят в один из трех женских авиационных полков: 586-й истребительный, 587-й дневной бомбардировочный или 588-й ночной бомбардировочный. Лучшие попадут в истребительный полк. Все девушки без исключения – летчицы, штурманы и механики – только о нем и мечтали. Оказаться в одном их бомбардировочных полков считалось провалом, унижением, непризнанием мастерства и самоотверженности. Все они добровольно поступили на военную службу, чтобы схватиться с врагом, напавшим на их любимую Родину. Их тщательно отобрала известная летчица Марина Раскова, лично знавшая Сталина. Сразиться с немцами в равном бою казалось каждой девушке достойнейшим делом. Если им дозволено воевать, то они могли рассчитывать и на самый высокий знак отличия – звание Героя Советского Союза.

И вот десятки женщин-добровольцев гордо вошли на территорию военной авиационной школы города Энгельса, неподалеку от Саратова, на другом берегу Волги.

– А почему нас не предупредили, что на войне разрешены такие парады. Мы бы тоже поучаствовали, – смеялись вокруг мужчины.

Для женщин был зарезервирован Дом офицеров. На авиабазу в Энгельсе прибывали и другие полки призывников, которых готовили к отправке на фронт в течение трех месяцев. Встретить перед будущими боями женщин казалось нежданной удачей, некоторые военные рассчитывали ею воспользоваться. Одни нацелились завязать интимные отношения, но другим зрелище странной женской процессии казалось крушением надежд на победу.

Конечно, до начала войны в стране были известны имена нескольких прославленных летчиц, но они не участвовали в военных действиях.

– Если уж на войну бросают баб, дело дрянь, – вздыхали скептики.

И кто-то из солдат глумливо протягивал девушкам метлы.

Будущие летчицы старались не замечать презрительных взглядов и притворялись, будто не слышат свиста и насмешек, спрятав испуг под смущенной или надменной маской. Майор Марина Раскова настояла на том, чтобы женщин определили в отдельные от мужских формирования, к великому разочарованию одной экспансивной особы, шедшей во главе процессии. Лишь она смотрела на собратьев мужского пола с явным интересом и удовольствием, улыбалась им, подмигивала, не обращая внимания на недружелюбный прием. Очарование Оксане придавали не только белокурые волосы, вздернутый носик и ослепительная улыбка – она была отважна и артистична. По-настоящему расцветала она, лишь когда ловила на себе чужие взоры. Оксана заранее ликовала, зная, что в ее чемоданчике лежали великолепные новенькие туфли-лодочки на шпильках, какие во время войны не сыщешь. Еще в поезде девушки с завистью разглядывали ее сапожки, безупречный крой которых эффектно очерчивал ногу. Оксана принимала восторги сдержанно, будто не видела большой разницы между своими сапожками и грубыми сапогами подруг. Но в Москве во время войны отыскать что-то подобное было попросту невозможно. Аня прекрасно понимала, что у нее самой и у всей их девичьей компании из-за грубых солдатских сапог тяжелая, несуразная походка, – то ли дело у Оксаны. А та была не только хороша собой, но вдобавок обладала самоуверенностью и хладнокровием.

Сегодня Оксана упивалась эффектом, который она производила, дефилируя перед рядами пилотов, механиков и офицеров, пришедших убедиться, что слухи подтвердились: ряды Красной армии пополнились женщинами.

– Ты перебарщиваешь, – шепнула ей соседка нарочито серьезно, сама еле сдерживая смех. – Ты прямо как на параде. Да хватит их приветствовать, наконец!

– Но могу же я немного повеселиться. За четыре дня в поезде мне наскучил ваш девичник, – прошипела в ответ Оксана. Хоть ее чары воздействовали и на женщин, Оксану это нисколько не трогало.

Среди шуток и выкриков Оксана улучила момент и громогласно продекламировала несколько стихотворных строк. Мужчины замолчали. Все были покорены ее необычной манерой речи и сильным голосом:

Раздались свист и аплодисменты.

– Зачем даешь обещания, которые не сможешь сдержать, красавица?! – возбужденно крикнул один из летчиков.

Оксана расхохоталась, бросив на него призывный и томный взор.

Многие узнали стихи великой поэтессы Анны Ахматовой, кумира русской молодежи. Но мало кто знал их наизусть и мог продекламировать с таким жаром, как эта девушка, которая не побоялась выйти из строя и бросить вызов тем, кто насмехался над ее подругами.

За спиной Оксаны оказалась Аня, самая младшая из всех; ее смущали нескромные взгляды мужчин и их недвусмысленные намеки; она раскраснелась, и ей хотелось спрятать лицо в ладони.

Девушек отвели в их часть, здесь им предстояло жить и заниматься по ускоренному двенадцатинедельному курсу. Затем, в мае 1942 года, их должны были бросить в мясорубку большой бойни. Во время войны теорию и практику пилотирования полагалось усваивать быстро: в мирное время на подготовку пилотов отводилось три года.

Неожиданный разрыв пакта Молотова – Риббентропа и стремительное вторжение вражеской армии на территорию СССР привели в смятение русский народ – да и самого Сталина, который, по словам людей его близкого круга, оправился от этого предательства лишь двое суток спустя. В ходе молниеносного броска немецкая армия захватила западные области страны. 22 июня 1941 года массированная атака люфтваффе уничтожила около тысячи двухсот советских самолетов, по большей части прямо на аэродромах. Те самолеты, что поднялись в воздух, не смогли дать достойный отпор врагу. Технические навыки боя у пилотов Красной армии находились буквально в зачаточном состоянии, и немецкие генералы уже предвкушали легкую и скорую победу.

И вот на фронт добровольно отправились молодые женщины, которыми подчас двигало стремление отомстить за близких, погибших при бомбардировках. Но учебный лагерь в Энгельсе был лишь форпостом войны, бушевавшей на западе и юге страны. Будущие летчицы встретили насмешливый – если не откровенно враждебный – прием, и многим из них показалось, что они бросились очертя голову в ледяную воду. Чтобы выжить, девушкам надо было сплотиться. Будто мало было воевать с настоящим врагом – им пришлось вдобавок нести тяжкую ношу: быть женщиной на войне.

Глава 3

Москва,

сентябрь 2018 года

Саши больше нет. Прошла целая вечность, пока до Павла это дошло. Он оцепенел. Несколько долгих минут не мог шевельнуться, стоял с раскрытым ртом и вытаращенными глазами. На экране телефона его подписчики как с цепи сорвались, они завалили чат вопросами и возгласами восхищения:

«Ну вы крутые, ребята. Кто б мог подумать!»

«Черт, вы лучшие! Это ж не по клавишам клацать!»

«Постой… Он же не умер, а?»

У Павла зверски кружилась голова, он не мог оставаться на крыше ни секунды, на него навалилось это небо, ставшее Сашиной могилой. Перехватило дыхание. Павел не в силах был даже крикнуть, настолько его парализовала оглушительная тишина. Только горло разрывалось от какого-то рыка и кружилась голова.

Завибрировал телефон в кармане. Это Ирина. Он не ответил, слишком дрожали руки, страшно было услышать собственный голос и свои оправдания.

Ирина звонила снова и снова. Наконец он взял трубку. Оттуда понеслись истеричные обрывки фраз и вой, разрывающий барабанные перепонки. Вокруг Ирины стоял грохот. Шум пробуждающегося города, в котором разыгралась ненужная ему трагедия. Из густого тумана выплывало багровое солнце.

Павел оборвал связь, он не мог ничего сказать в ответ. Выключил ноутбук. Ему никак не удавалось наладить контакт с действительностью, настолько она была невыносима. Молчание его погибшего друга казалось оглушительным.

Он с силой ударил себя по голове. Надо отсюда выбраться. Он не может торчать тут и ждать. Ждать – чего? Он взял себя в руки и кинулся по лестнице вниз, зачем-то перескакивая через три ступеньки. Он не в силах был сесть в лифт и совершить в металлической коробке стремительный вертикальный спуск, вроде Сашиного, только Саша амортизировать падение не смог.

От холода ноги Павла онемели, он едва не упал. Голова была будто окутана толстым слоем ваты.

Во тьме холодной лестничной клетки Павлу вспомнилась его детская привычка. Когда ему было четыре года и ему случалось провиниться, он воображал себя властелином времени: если очень захотеть, то можно вернуться назад и изменить ход событий. Позже он перестал взывать к этой сомнительной силе, ведь его отец так и не вернулся. Павел совершал глупость за глупостью, а к взысканиям становился все равнодушнее. Взрослые негодовали от его наглости – учителя сердились, что он губит свои способности, мать была в ярости, – а это лишь подхлестывало его пакостить еще больше.

Но совершить такую большую «глупость» до сих пор Павлу не доводилось. И сейчас он впервые сердился сам на себя.

Павел не решался выйти из здания и очутиться лицом к лицу с дневным светом, шумом и жизнью. Он не знал слов, которые объяснили бы его чувства, и такое с ним случилось впервые. За служебным выходом он наткнулся на темный закуток. Юркнул в него и просидел там несколько часов, не в силах включить телефон и даже открыть глаза. Машинально сжал кулаки и съежился, едва сдерживая рвотные позывы. В голове засела навязчивая картинка – его падение. Много ночей она будет его преследовать, он будет вскакивать в холодном поту, стуча зубами. Снова и снова он будет ощущать стремительное ускорение своего тела под властью земного притяжения. Но сейчас он сидел на бетонном полу, упершись лбом в колени и закрыв лицо руками, а подсознание бесперебойно искало лазейку, чтобы вернуться, продолжить торговаться с этой собачьей жизнью.

Глава 4

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

– А ну-ка! Пошевеливайтесь, красавицы!

Девушки сложили вещи в казарме, теперь им велели выстроиться в очередь на первом этаже большого здания, в котором им предстояло спать, есть и учиться летной науке. Молодые женщины встали друг за дружкой перед маленькой дверцей.

Представительный военный выпячивал грудь, демонстрируя больше знаки отличия, чем физическую форму, которую, впрочем, поддерживал весьма старательно. Он выждал, когда установится тишина, представился политруком и велел девушкам минуту потерпеть. Наконец он открыл дверь в тесную каморку с бетонными стенами, выкрашенными в темно-зеленый цвет.

Там их поджидал солдат. Окна в здании были распахнуты, за ними валил снег и толкались пилоты, глазея на происходящее. Первая девушка отпрянула было от дверцы, когда поняла, что ее ожидает, но политрук, назвавшийся Иваном Голюком, цепко схватил ее за плечо.

– На стрижку, овечки!

В женском строе поднялся ропот. Девушки хотели улизнуть или упросить начальство. Но политрук остался неумолим. Спустя несколько часов сотне будущих летчиц предстояло быть остриженными по стандарту, в котором не было ничего привлекательного. Девушки понуро подчинялись приказу, как стадо, которое ведут на бойню. На полу каморки росла гора блестящих волос, длинных и пышных кос. Это стало первой потерей в длинном списке утрат, которые их женственность понесет на войне.

– Нечего хныкать, некогда будет кудряшки расчесывать, милочка, – рявкнул Голюк на одну из девушек. Та стояла в слезах, а пилоты, облокотившись на оконную раму, посмеивались и заключали пари. Про мороз они и думать забыли.

– Смотрите на эту брюнеточку, на выходе точно заревет!

Издевательский смех – даже больше, чем взмахи ножниц, – напоминал девушкам о грубости этого мира. В теплушках, которые враскачку везли их четыре дня и ночи, девушки болтали, смеялись и почти забыли о войне. Единственным мужчиной, сопровождавшим их в поезде из Москвы, был пожилой врач, который неустанно опекал, давая отеческие наказы: «Старайтесь побольше спать», «Не пейте воду из лужи».

В животе у Ани заныло от глухого ужаса.

Тебе страшно, Аннушка?

Ее мысли, в которых она искала хоть какое-то утешение, прервал замогильный голос. Перед ней стоял политрук. Аня была самая высокая в группе, тонкие руки и длинные ноги, казалось, вытягивали ее еще больше. Она одна могла смотреть Голюку в глаза, не задирая головы. Политрук снова заорал. Этот мужчина в расцвете лет был бы очень привлекательным, если бы не холодный взгляд его голубых глаз. «Кошачий взгляд», – подумала Аня.

– Что тебя беспокоит, товарищ? Новая прическа отлично подойдет к твоей новой форме! – бросил Голюк не столько в утешение девушке, сколько на потеху зрителям.

Но почему он выбрал именно ее для демонстрации своей власти?

Аня опустила глаза и тут же укорила себя за это. Тело все равно ее выдало. Она чувствовала, что ни в коем случае нельзя проявлять замешательство. Иначе не выжить.

– Не обращай на него внимания, – шепнула ей в спину Софья. – Вперед!

Аня стиснула зубы, глубоко вдохнула и подумала, что с подругой ей повезло.

Они встретились несколько месяцев назад в Москве на строительстве метро и с тех пор не расставались. Софье недавно минуло двадцать пять, она была крепенькой брюнеткой и рядом с высокой подругой казалась совсем коротышкой. А еще она была чуткой, готовой прийти на помощь в нужную минуту. Аня села в парикмахерское кресло, выпрямилась как струна и с замиранием сердца стала ждать первого взмаха ножниц. Изо всех сил удерживая слезы, Аня старалась показать, что она вовсе не хрупкая девчушка и здесь, среди будущих советских пилотов, она на своем месте. Ей следовало вести себя крайне осторожно, ведь сейчас на нее нацелились десятки глаз. И не только потому, что Голюк ее унизил, но и потому, что ее прекрасные волосы водопадом обрушились ниже пояса. Они были черные, а их синеватый отлив перекликался с глубиной цвета Аниных глаз – серой радужкой с темно-синим ободком. С ранних лет миндалевидные глаза и черная грива восхищали окружающих. Аня была сухощавой, как и ее высокий белокурый отец, а вот удлиненный разрез глаз и черные как смоль косы достались ей от матери-якутки. Узнав, какая судьба уготована сегодня ее дочери, мать точно упала бы в обморок.

Когда солдат начал дрожащими руками остригать Анины волосы, все притихли. Даже полкового парикмахера пугала задача обкромсать эту роскошную лавину. Девушки, ожидавшие очереди, в последний раз оглаживали свои нежные локоны.

Послышался шепот кого-то из мужчин:

– Что Голюк делает? Странно. Он же обычно в это не встревает…

Даже мужчин-пилотов смущало присутствие политрука, им казалось, что тот зашел слишком далеко.

На губах политрука змеилась ядовитая улыбка, из уголка рта свисала потухшая сигарета. Заложив руки за спину, он молча стоял перед женщинами и пристально оглядывал их одну за другой. Голюк внушал страх и явно этим наслаждался. Ни одна из девушек не могла выдержать его взгляда.

В помещении повисла удушливая тишина, у Ани перехватило горло. Упала одна прядь, за ней другая. В глазах стояли слезы, грудь стеснило, Аня еле сдерживала рыдания. Она вспомнила, как мама долгими часами расчесывала ей волосы, когда они сидели и разговаривали возле печки в комнате, служившей и кухней, и спальней. По движениям щетки Аня угадывала мамино настроение. Если Ане приходилось сильно напрягать шею, чтобы голова не запрокинулась назад, значит, мать сердится или чем-то встревожена. Если же мама была весела, ее рука делалась легкой и нежной, и дочкины волосы превращались в шелк. Когда Аня объявила ей о своем отъезде в Москву, мать отложила щетку и стала гладить волосы руками, пропуская их между пальцев, будто пытаясь повернуть время вспять и избежать неотвратимого расставания.

Слушая лязганье ножниц и клацанье механической машинки для стрижки, Аня сильно зажмурилась, стараясь не глядеть на пол, куда обрушивалось то, что больше ей не принадлежало. Ее душили воспоминания. Скорее бы закончилась эта пытка, иначе она расплачется. Аня призвала парикмахера к порядку с резкостью, которой в себе не подозревала:

– Ну-ка, поторопись! Я не собираюсь просидеть тут до ночи!

Когда расправа закончилась, Аня с вымученной улыбкой провела ладонью по волосам, остриженным совсем коротко. Девушка, севшая на ее место, не смогла сдержать слез. Аню пронзило мимолетное воспоминание: лицо Далиса, ее друга детства. Когда они, набегавшись и запыхавшись, падали в траву, он так любил зарыться лицом в ее густые волосы. Далис говорил, что мир кажется ему прекраснее, когда он смотрит на него сквозь эту голубоватую завесу.

Аня глубоко вдохнула, и ей удалось заглушить воспоминания.

Чувствуя на себе все тот же пристальный взгляд политрука, она обратилась к девушке, рыдавшей в парикмахерском кресле:

– Ничего, волосы отрастут. Не реви, твои-то не так хороши, – неожиданно добавила она, и подруги взглянули на нее с возмущением.

Это было на нее непохоже. Никогда прежде Аня не позволяла себе таких резких выпадов, тем более в отношении человека, не сделавшего ей ничего дурного. Но насмешливый взгляд политрука был так невыносим, что она ляпнула первое, что пришло в голову, лишь бы стряхнуть этот морок. Лучше уж навлечь на себя гнев, а заодно вызвать толику уважения, пусть даже минутного, со стороны Голюка. Не сказав ни слова, политрук позволил ей выйти из каморки.

Кто-то из мужчин, смотревших в окно на «плакс», отметил Анину дерзость и махнул ей рукой, приглашая сыграть с летчиками в карты. Одна из девушек уже сидела с ними. Аня узнала Оксану.

– Садись, – кивнула ей Оксана, сверкнув белозубой улыбкой и попыхивая сигаретой.

Анин взгляд задержался на ее красивых светлых кудрях: они остались невредимы и, будто дразня, грациозно спадали на плечи.

Оксана подмигнула и пригладила волосы. Ее непринужденность была так утешительна, что Аня не могла на нее сердиться. Она машинально взяла со стола металлическую зажигалку и стала ее вертеть, рассеянно глядя на блики. Тонкие черты, высокие точеные скулы, огромные глаза и короткие волосы делали Аню похожей на иностранку. Скорее, даже на иностранца: ее можно было принять за очень молодого человека. Маленькая грудь и узкие бедра не выдавали ее принадлежности к женскому полу. Аня была очень юной, и ее мимика не успела наработать арсенала девичьих гримасок. Но глаза в окаймлении длинных густых ресниц завораживали.

– Ты увидишь, – добавила Оксана вполголоса, – Голюк – зануда первостатейный. К тому же ты ему, кажется, понравилась. Будь начеку, вот все, что я могу тебе посоветовать. К своей роли политрука он относится очень серьезно.

– А ты знаешь, что говорят про зануд? – подал голос военный, сидевший рядом с Аней.

– С ними быстрее переспать, чем объяснять, почему этого не хочется! – рассмеялась Оксана. Казалось, она с летчиками давным-давно на короткой ноге.

Аня с завистью смотрела на подругу, отпускавшую такие лихие шутки, – та быстро вписалась в новую жизнь.

– Ты только что здесь появилась, а кажется, будто знакома с ними давно, – удивилась Аня.

– Мой жених офицер, и обо мне тут знают.

Двое пилотов не скрыли своего разочарования: мужчин здесь было куда больше, чем девушек, и если некоторые уже несвободны… А Оксана кивнула на военного, который как смерч влетел в комнатушку, расталкивая женщин, ожидавших своей очереди:

– Что за безобразие тут происходит, Голюк? Сию минуту прекратите эту мерзость! У нас самые красивые женщины в мире, и незачем их уродовать! Ради бога, оставьте их волосы в покое!

– А вот этого я не знаю, – прошептала Оксана, не в силах отвести от него глаз.

– Это Борис Семенов, – пояснил один из игроков, – наш командир, то есть у мужчин…

По остриженному Аниному затылку пробежал ветерок. Она вздохнула. Семенов вмешался слишком поздно для нее. Подошла Софья, стараясь не выказывать радости, что ее пощадили. Чтобы положить конец этой неловкости, Оксана встала и взяла Аню за руку.

– Ну же, ничего страшного, милая! – сказала Оксана. – Твоя загадочная красота осталась при тебе, и неважно, длинные у тебя волосы или короткие.

Аня благодарно улыбнулась и не стала задаваться вопросом, насколько этот комплимент соответствовал действительности.

Глава 5

Псков,

1939 год

При полном неумении пилотировать Аня очутилась в летной школе города Энгельса лишь потому, что торжественно обещала Далису, что будет врать. При этом девушка, единственная дочь в бедной семье, была традиционно воспитана в строгости и выросла образцово честной.

Аня родилась недалеко от эстонской границы, западнее Пскова, родного города ее отца, в избенке над Чертовым озером. Говорили, это небольшое круглое озеро образовалось при падении метеорита, и никто не знал, есть ли у него дно. Даже в разгар лета, в самую жару, черная вода оставалась ледяной и иногда отливала багровым. По легенде, земля до сих пор была пропитана кровью, пролитой во времена Ивана Грозного, и кровь сочилась в озеро. За долгие века сотни тысяч людей расстались с жизнью на этих землях, могилы и груды незахороненных тел изменили рельеф местности. Там и сям каменные или деревянные кресты и огромные круглые церкви нарушали простор, заросший дикими, в человеческий рост травами, кое-где виднелись густые березовые рощи.

Анины родители твердили дочке об опасностях озера. Но отважная девятилетняя девочка тайком переплыла его, воодушевленная Далисом. Она убедилась, что вода озера и впрямь очень холодна, но от этого не умирают, а кровь убиенных не превратилась в яд.

Аня была готова одолевать любые трудности, боялась она лишь непроглядной тьмы. Далис жил на противоположном берегу озера, так близко, что она могла со своего берега подавать ему знаки. Но когда им хотелось встретиться, Ане приходилось пробегать два километра по тропке вдоль берега, заросшего густым ельником. Долгими летними днями прогулка была приятной, но в зимние сумерки дорога пугала и казалась бесконечной. Еловые ветви зловеще перешептывались, и Аня старалась не вспоминать жуткие истории, которых наслушалась с раннего детства. Она проделывала этот путь каждый будний вечер, чтобы брать уроки чтения у матери Далиса. Та гордилась, что смогла влиться в армию учителей, которая заменила прежних педагогов, открыто придерживавшихся антибольшевистских убеждений и большей частью уничтоженных в ходе репрессий. Сыну она дала революционное имя – по буквам лозунга: «Да здравствуют Ленин и Сталин!» Мать Далиса рассказывала детям о великих победах Гражданской войны и о теории марксизма-ленинизма, обучала их по букварю Доры Элькиной[3], которым, по ее мнению, должен был пользоваться каждый советский человек. Букварь внедрял новую доктрину, которую ученики быстро усваивали путем зубрежки: на смену прежним нейтральным фразам вроде «Щи да каша – пища наша» пришли энергичные формулы: «Мы не рабы, рабы не мы».

Зимними вечерами, стоило Ане в конце пути увидеть теплый свет окон домика ее друга, она кидалась вприпрыжку вперед и из последних сил барабанила в дверь. Войдя, она тотчас забывала о своих страхах.

– Тебе страшно, Аннушка? – спрашивал ее закадычный друг.

Аня знала, что он вернется с колхозной стройки, где целый день дробил камни для расширения зерносклада или рыл придорожную канаву, и проводит ее после урока, даже не поужинав.

Суровая зима приходила на смену влажному континентальному лету, двое детей росли. Улучив свободную минуту, они убегали в поля, наблюдали за живностью и играли в прятки в зарослях высоких трав.

Жарким августовским днем, когда нещадно палило землю, а стрекозы так и сновали над неподвижным Чертовым озером, едва не задевая поверхность воды, Аня в них влюбилась. Она смеялась, глядя, как стрекозы резвятся в тростниках, спариваются на лету: одна – выгнув тельце дугой, чтобы проникнуть в другую.

– Смотри, какие они шустрые! Можно подумать, все им нипочем и никто не собьет их с пути! – заметил Далис.

Они всматривались в грациозные стрекозьи пируэты: внезапные развороты, стремительные броски в сторону без потери скорости. Но Анина любовь к стрекозам померкла в тот день, когда на крышу их дома сел орел. Несколько дней хищник описывал поблизости круги, охватывая крыльями полнеба. Он заигрывал с ветром, потом камнем падал в пшеничное поле и взмывал вверх с зажатой в когтях мышью. Тогда-то Аня и поняла, что тоже хочет научиться летать и быть свободной, как воздух.

Теперь Аня только о том и мечтала. Она все уши прожужжала своему другу, что в один прекрасный день станет летчицей. Далис добродушно посмеивался над ней, но Анина решимость восхищала его и пугала: он чувствовал, что однажды их вольному братству придет конец.

Далис и Аня давно заподозрили, что жизнь готовит им сюрпризы не только на берегу Чертова озера. Девушка с мальчишескими повадками хотела переломить судьбу. Загоревшись речами Сталина, желавшего привлечь молодежь на строительство могучей нации, перед жизненной силой которой остальной мир поблекнет, Аня была не в силах сидеть сложа руки. Война уже вспыхнула по соседству в Европе, и девушке не терпелось хоть что-то предпринять. Решение подсказал ей Далис. Как-то утром он протянул ей газетную статью со словами:

– Вот кое-что поинтереснее, чем работа на колхозном поле, Аннушка.

Аня схватила листок и с жадностью пробежала строки заметки.

– Ты прав! Работать на строительстве московского метро – это для меня!

У Далиса сжалось сердце при мысли, что он может навсегда расстаться с подругой. Но все же он восхитился открывшемуся благодаря ему будущему Ани. И был готов отправиться вслед за ней.

– Смотри, тут пишут про женщин, которые работают наравне с мужчинами. Видишь фотографию девушки с отбойным молотком?

Аня выпятила грудь колесом, напрягла мускулы, вздернула подбородок, уперлась кулаками в бедра, передразнивая позу молодой работницы, и тут же прыснула со смеху. Рассмеялся и Далис.

– Но я слишком молода, – вздохнула Аня.

Далис успел об этом подумать. По правде сказать, он успел подумать обо всем.

– Насчет возраста тебе нужно немного приврать. Для достижения целей у буржуя есть деньги, у пролетария – ложь. И тебе придется соврать не раз, если хочешь укротить судьбу. Для тебя это единственный способ добиться цели – стать кем тебе хочется.

Эта мысль запала Ане в душу, и однажды утром Далис увидел на пороге своего дома подругу с маленькой котомкой за плечами, в которой было сложено все ее нехитрое имущество.

– Далис, я пришла попрощаться.

Он остолбенел. Анины слова и ее стремительный отъезд лишили его дара речи. Девушка развернулась и быстро зашагала прочь. Далис бросился вслед и схватил Аню за руку.

– Но молчи, Далис, пожалуйста. Я только что прощалась с мамой, оставила ее в слезах…

Распахнутые Анины глаза тоже были полны слез. Биение ее сердца придавало девушке решимость прожить другую жизнь, большую, значительную. Далис прикусил губу. Перед ним стояла та, что выросла на его глазах, он видел, как она укрощала свои взрывы смеха, как изменила прическу на более женственную, как повзрослела. Он наблюдал, как в ней пробуждается молодая женщина, которой она готовилась стать, но которую еще упрямо скрывала, мечтая о великой и героической судьбе. Перед Далисом стояла та, кого он всегда любил и кого должен был отпустить хотя бы потому, что его недавно призвали на фронт. Но об этом, об уготованной ему судьбе, он ей не сказал.

– Все будет хорошо, Аня. Помни о моих словах.

Девушка отвернулась и посмотрела на мрачные воды озера, в которых отражалось небо, потемневшее от взъерошенных туч. Задул ветер, птицы умолкли. Она закрыла глаза, будто прячась от наступающей грозы, и прошептала:

– Обещаю, Далис, я буду врать напропалую!

Глава 6

Москва,

сентябрь 2018 года

Перед глазами Павла снова возникла срывающаяся в пустоту Сашина фигура, и его захлестнули мучительные воспоминания. Вот начало их знакомства, Саша тогда еще не лазил по высоткам. Он был зацепером, ради выброса адреналина катался на мчащемся поезде, прицепившись к вагону. Павел однажды заснял его на видео: когда после трехчасового путешествия на внешней стороне поезда Саша спрыгнул с состава, подъезжающего к петербургскому вокзалу, его брови и ресницы были белы от мороза. Саша заранее заметил полицейских и хотел избежать штрафа в три тысячи рублей. Сумма смешная. Но не попасть в лапы ментам было делом чести. Саша любил повторять, что если уж погибнуть, то только геройски, и к тому же в движухе. Саша тогда окоченел от холода, не рассчитал прыжка и поранился, спрыгнув на гравий. На видео, которое Павел опубликовал целиком, Саша кубарем катится с железнодорожной насыпи.

На следующий день взбудораженный Саша позвонил Павлу. Лодыжка удальца еще болела, зато видео имело большой успех. Их уже назвали «зацеперами из Чертанова», этого унылого спального района Москвы, в котором жили они оба.

Зрителям понравилась эффектная концовка видеоряда, реалистичная и жесткая. Их привлекал не столько смелый поступок, сколько желание упиться чужой дрожью. Сначала Павел отверг идею удовлетворять болезненное любопытство диванных фанатов, кайфовавших при виде того, как кто-то балансирует на грани жизни и смерти. Но ведь Саша явно наслаждался ощущением опасности и уверенно ее преодолевал. В ходе нескольких совместных вылазок Сашина застенчивость сошла на нет. Вскоре Павел разрешил приятелю самому вести прямую трансляцию на всех платформах и научил делать видео качественнее, чем у конкурентов. Их трансляции были безупречны и сногсшибательны.

Чем дальше, тем больше Саше хотелось всех поразить, а Павел волновался и мучился страхом высоты.

– Ору с тебя! Умру со смеху! – повторял Саша, видя, как Павел становится белее полотна.

Павел никогда не сердился, его не смущало даже то, что Саша был красивее и сильнее. Павел знал, что для своего роста он тощеват: высок, а в плечах узок. Он утопал в своих джинсах и балахонах, которые всегда были ему широки. Ему казалось, что так он компенсирует свою субтильность. Его никогда не привлекал спорт – в отличие от всего, что имело отношение к информатике.

Впрочем, их дружба всегда держалась на четком распределении ролей. Павел помогал Саше жульничать, чтобы тот не попал в руки ментов. Павел наслаждался, что имеет влияние на мужественного покорителя вершин, к тому же самого красивого парня на районе. Саша же восхищался живостью ума и находчивостью друга, пользовался харизмой Павла. Тот скрывал свою физическую невзрачность за словами и уверенным поведением. Сашины же достоинства тускнели, когда парень смолкал от застенчивости. Вокруг Павла девушки так и роились. Он словно воплощал удачу и успех, и девушки, как светляки, слетались на его «сияние», не смущаясь, что могли и крылышки обжечь. И тогда у них открывались глаза, и они замечали Сашу, который на тусовках всегда держался в стороне.

Последние несколько недель Саша с замиранием сердца наблюдал, как Ирина сближается с их тандемом. Он был уверен, что она положила глаз именно на Павла, и желание ее видеть боролось в нем со страхом стать третьим лишним. Саша пытался заметить сигналы, которыми обменивались Павел и Ирина, уловить зарождение идиллии, которая исключит его из блистательной жизни Павла. Но Ирина не отдавала предпочтение ни одному, ни другому.

Наутро после ночи, проведенной с Павлом, Ирина исчезла, не разбудив его. Павел нашел ее записку, которая неожиданно его ранила. Читая, он нарочито усмехнулся, будто кто-то за ним наблюдал. Но Павел был не так прост. Он не был полностью уверен в своей победе и впервые в жизни ощутил укол ревности.

Глава 7

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

После испытания стрижкой девушек собрали, чтобы они выслушали приветственную речь их командира – Марины Расковой, живой легенды.

По спинам будущих летчиц пробегала восторженная дрожь, девушки перешептывались, что Раскова дружила с самим товарищем Сталиным. Было честью встретиться с женщиной – Героем Советского Союза, ставшей притчей во языцех. В газете «Правда» от 13 октября 1938 года вся страна с волнением прочла о невероятной эпопее трех молодых летчиц. Валентина Гризодубова, Полина Осипенко и Марина Раскова на самолете АНТ–37 «Родина», разработанном конструкторским бюро Туполева, совершили беспосадочный перелет из Москвы на Дальний Восток, установив мировой рекорд дальности полета среди женщин: более шести тысяч километров за двадцать шесть часов. В статье штурман экипажа Марина Раскова рассказывала о том, как ей пришлось выпрыгнуть с парашютом над лесами Хабаровского края. Десять дней она, проявив стойкость и мужество, шла по тайге, избегая нападений медведей и рысей и имея при себе лишь две плитки шоколада[4]. Четыре года спустя Раскова выглядела все такой же отважной, ее брови были все так же насуплены, как и у многих комсомольцев на разворотах советских газет.

Правда, нескольких девушек – среди них были Оксана и Вера – больше привлекла беседа не с героиней, а с красивым офицером, спасшим их шевелюры. Они с живым интересом услышали, что смогут снова встретиться с ним на фронте, если будут зачислены в истребительный полк. Это стало для девушек лишним поводом трудиться во время учебы на полную катушку, чтобы на распределении блеснуть.

– Он будет моим, – заявила Вера.

– Посмотрим, – возразила Оксана.

Но командир не отозвался ни на подмигивания Веры, огненной брюнетки с роскошными локонами, ни на улыбки пикантной блондинки Оксаны, настолько был поглощен своей миссией. Это еще больше раззадорило молодых женщин.

Наконец, когда животы будущих летчиц совсем скрутило от голода, им предложили скромный обед – теплую пресную кашу, однако ее было достаточно, чтобы впервые за долгие месяцы насытиться.

Затем девушек отослали в металлический ангар, где велели облачиться в мужскую униформу, которую они уже не снимут до конца войны и в которой многим из них предстоит умереть, так и не надев ничего более подходящего их телосложению.

Кладовщик посетовал, что форма девушкам не по росту, грубовата и вряд ли понравится, а затем с сожалением покинул свое рабочее место, чтобы летчицы могли переодеться без посторонних глаз. Понятное дело: крой одежды был рассчитан на мужчин, более рослых и плечистых. О пошиве женской военной формы никто не позаботился. Девушки сняли юбки и платья и облачились в жесткие комбинезоны. Им выдали необъятные гимнастерки и шинели, сапоги (размера на три-четыре больше, чем нужно), а еще портянки, с которыми они не знали, что делать. Прямоугольный кусок ткани, которым обертывали ногу, чтобы не натереть сапогом, нужно было еще уметь намотать так, чтобы портянка не сползала. Холодный ангар заполнился женскими голосами; полуголые девушки рылись в пыльном ворохе одежды, понимая, что мужчины приникли к щелям между металлическими листами, боясь пропустить уникальное зрелище. Но будущие летчицы были так подавлены, что стыдливость в ряду их забот оказалась на последнем месте.

Мало-помалу девушки притихли. Они разглядывали друг друга, пораженные несуразностью и несоразмерностью своего нового облачения. Походка стала нелепой, шутовской. Штаны не держались на талии, и, чтобы высвободить щиколотки и запястья, приходилось подворачивать штанины и рукава. Даже шапки и фуражки сползали на глаза.

Компанию охватил заразительный смех, когда Галина – короткая стрижка придавала ей еще больше развязности – просунула руки в штанины комбинезона и легко схватила себя за пятки, разразившись проклятиями. Вера, в последний миг избежавшая стрижки, весело крикнула:

– Ой, смотрите!

Она взялась за лямки комбинезона и скинула их с плеч. Чудесным образом она осталась в лифчике и трусах, а военная форма просто свалилась, настолько была ей велика.

– Ой, немцы идут! – пискнула еще одна и, как стыдливая девочка, прижала пальцы к губам.

Раздался новый взрыв смеха. Снаружи военные расталкивали друг друга локтями, порываясь взглянуть на девичьи затеи.

«Ну как вообразить нас в битве с врагом, когда мы едва можем сдвинуться с места?» – подумала Аня, которой эта ситуация кое-что напомнила. Когда она работала с Софьей на строительстве московского метро, они носили спецодежду несуразно большого размера. Метростроевки ухитрялись кое-как подпоясать негнущиеся комбинезоны на талии. Многие умели шить и предлагали как-то подогнать комбинезоны по фигуре. А что было делать с тяжелыми кожаными сапогами, в которых девичья ножка плутала, как в лесу? Но они как-то умудрялись выкрутиться.

Аню впервые охватила тревога. Девушки наперебой повторяли: «Это война», едва столкнувшись с малейшими жизненными трудностями: отсутствием туалетов в теплушках, дрянной едой, нехваткой предметов первой необходимости, холодом, недостатком сна. А ведь никто из произносивших эти слова еще не столкнулся с настоящей войной. Даже та, что собрала их здесь, – Марина Раскова.

Оксана бойко выскочила из ангара с зимней летной курткой и сапогами на меху в руках. Будто прочтя Анины мысли, она воскликнула, кивнув на подруг в их нелепом одеянии:

– Ну и ну, в таких нарядах можно делать что угодно, только не воевать! Мужчины хотели нас сконфузить, но не придумали ничего лучшего. Или они надеются, что, глядя на нас, фрицы умрут со смеху?

В тот же вечер Аня написала письмо бабушке. Ее близкие думали, что она до сих пор работает на стройке московского метро. Матери написать Аня не решилась. 8 июля 1941 года вермахт оккупировал Псков, и она боялась даже допустить мысль, что ее родные не успели покинуть дом. Последнее полученное от матери письмо было коротким, будто та торопилась: «Псков бомбят, попытаемся добраться до Якутска».

Без обиняков, будто повязку рывком сорвала, Аня рассказала бабушке, что добровольно пошла учиться летному делу и скоро ее отправят штурманом на фронт. Она не подбирала утешительных слов и написала все как есть. Вложила в письмо прядь своих волос, тайком подобранную после стрижки и спрятанную в кармане.

Я попала в эту авиашколу обманом. Конечно, мне хотелось сделать что-то полезное для страны, спасти нашу Родину. Но я не думала, что окажусь здесь. Благодаря Софье, пока мы были в Москве, я узнала, как управлять самолетом. Теоретически. На собеседовании этого оказалось достаточно. Я говорила очень убедительно. Вообще-то, мне нужно трястись от страха… Ведь я солгала. Если об этом узнают, меня могут расстрелять.

Я чувствую себя очень смелой, несмотря на свой страх, и знаю, что способна на все. Другие девушки тоже. В нас во всех есть эта общая сила… или слепота.

Но мне мало быть штурманом. Я хочу быть летчицей. Мне придется освоить практику тайком, притом за несколько дней. Софья уверяет, что это возможно, она мне поможет. Она мой лучший друг, после Далиса. Мне так его не хватает… Я ничего о нем не знаю с начала войны. Но мне не стоит слишком много думать о грустном и о тех, кого я люблю. Зато можно хранить память о них в глубине сердца, чтобы стать еще сильнее и смелее.

Я пока не чувствую себя на своем месте и должна быть очень осторожной. Отныне я служу в рядах армии. Мы, девушки, должны крепко держаться друг за друга и стараться произвести хорошее впечатление. Это значит, что я должна действовать, мыслить и воевать как мужчина.

Глава 8

Москва,

сентябрь 2018 года

Не один час понадобился Павлу, чтобы собраться с мыслями и взять себя в руки. Его было не узнать: глаза ввалились, лицо потемнело, щеки обвисли.

Он включил ноутбук и был поражен замелькавшими перед глазами страшными картинками. Все это время он прятался от действительности, не желая ничего знать, и теперь она на него обрушилась: на асфальте было распластано искореженное Сашино тело.

Журналист комментировал трагическое происшествие с неизвестным руфером. Павел уловил обрывки торопливых фраз, таких далеких от их с Сашей притязаний: «трагедия от безделья», «молодежь теряет ориентиры».

Слушать это было невыносимо. У Павла скрутило живот, и он едва успел отвернуться, чтобы не заблевать джинсы.

Тело Саши было прикрыто допотопной шерстяной тряпкой непонятной расцветки, наверняка из бабушкиных сундуков. В бедных семьях ничего не выбрасывают. Павел отер рукавом углы рта. Журналисты набежали раньше скорой и объяснили, что случившаяся поблизости пожилая женщина не смогла оставить тело на всеобщее обозрение и вынесла из дома покрывало. «Этот старый кусок шерсти пережил десятилетия советской власти и падение Берлинской стены, а закончил свой путь вот так, укрыв тело руфера», – думал Павел.

Конса выглядела очень грустной. Павел ее узнал, это она хотела на них настучать. Сашины ноги торчали из-под импровизированного савана.

Новый приступ тошноты согнул Павла пополам и толкнул вперед.

Глава 9

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

– Аня, просыпайся! – шепнула Софья, стараясь не разбудить соседок, после первого тяжелого дня все как одна спавших со сжатыми в кулак ладонями.

Девушка с трудом открыла глаза. Два часа назад она забылась сном, выронив из рук книгу. Сделав титаническое усилие, Аня прищурилась и разглядела лицо склонившейся над ней подруги.

– Вставай! Настал час твоего боевого крещения, – заявила Софья и потрясла Аню за плечо.

Казарма расположилась в солидном, типично советском здании. Вероятно, прежнюю мебель из помещения растащили, и убогость обстановки контрастировала с претенциозностью архитектуры. До войны здесь находился Дом офицеров. Сейчас же обстановка была спартанской: в огромных залах с высокими, как в соборах, потолками выстроились рядами узкие железные кровати; к стенам жались обшарпанные письменные столы. Гигантские колонны тянулись к потолку, украшенному изображениями самолетных винтов и красных звезд. Пол был выложен черно-белой мраморной плиткой. Помпезность здания, тронутого патиной времени, облупившаяся роспись и неумолимое действие сырости придавали постройке тревожное очарование корабля, терпящего крушение. Лившийся в окна мертвенный свет белесого неба, на котором, казалось, никогда не сверкнет солнечный луч, и леденящий холод зимы навевали на молодых женщин тоску и ощущение конца времен.

– Я вымоталась, Софья, – пожаловалась Аня, но все же выбралась из теплого кокона одеяла.

Ее била почти болезненная дрожь. Было так холодно, что окна заиндевели, а с губ срывались облачка пара.

– Знаю, Аня, что ты устала, но со следующей недели будет штурманская тренировка. Я заглянула в кабинет Расковой и увидела приколотую на стене программу занятий.

Софья помолчала секунду и вынесла безапелляционный вердикт:

– У тебя три дня, чтобы научиться взлетать и садиться.

Аня вздрогнула, но теперь уже не от холода. Скорость развития событий была головокружительной. Ей казалось, что после встречи с Софьей она впуталась в какую-то жуткую историю и играет с судьбой в опасные игры.

Девушки познакомились на тридцатиметровой глубине под землей, на грандиозной стройке, пробурившей чрево города. Молодежь всего Советского Союза, от Ленинграда до Уральских гор, от Казани до дальних уголков тайги, ринулась участвовать в этом приключении. Новички обучались и быстро двигались по карьерной лестнице, начинали руководить бригадами, параллельно окунаясь в беспокойную жизнь столицы, которая их поглощала. Аня оказалась в женской бригаде, которой руководила Софья. Она была несколькими годами старше Ани, выросла в Москве и получила лучшее образование. Во время их первой встречи Аня в своих не по размеру больших резиновых сапогах и огромном несуразном комбинезоне увязла в грязи и шлепнулась. Сдержанной от природы Софье понравились энтузиазм и отвага девочки, и она тут же решила взять Аню под опеку. А когда Аня узнала, что Софья умеет летать, то упросила поделиться знаниями летного дела.

С тех пор каждый вечер после долгого изнурительного дня в подземном пекле, где рычала работающая техника и трещали отбойные молотки, Софья приобщала подругу к азам летной науки. Долгие недели она давала ей необходимые основы: поляра самолета, фундаментальное уравнение полета при срыве в штопор, согласование параметров в зависимости от доминирующих ветров, теория профилей полета при корректной посадке, много математики, картографии, кое-что из механики плюс чтение карт.

Аня в рекордно короткое время проглотила теорию, так и не приблизившись к самолету, и с таким багажом оказалась в военной авиашколе Энгельса.

Она прекрасно владела русским языком, что было редкостью для девушки из провинции. Этим она была обязана не только матери Далиса, но еще и своему упорству и любознательности. Она жадно читала все попадавшие ей в руки газеты и книги, и Софья помогала ей утолить жажду знаний. Вскоре они поселились вдвоем в комнатушке общежития, и Аня завела привычку обходиться тремя часами сна, остальное время отдавая учебе.

Светила полная луна, и девушки тайком выскользнули из Дома офицеров. Взлетная полоса была покрыта толстым слоем подмерзшего снега, отражавшего голубоватый лунный свет. Софья прикинула, что видимость была достаточной для взлета и посадки. Они тихо подбежали к ангару. Заправка полная, хорошо. Так, ровно полночь. У Ани нарастало волнение, Софья стиснула зубы. Первый вылет пилота крайне важен. Даже если Аня всегда мечтала о полете, она может испугаться высоты и больше никогда не будет летать. Тем более что условия для боевого крещения были далеко не идеальны. Ледяной ветер налетал внезапными порывами, которые могли растрясти самолет. Софья втайне мечтала, что Аня окажется хорошей летчицей. Но сможет ли она, с ее простодушием и прямотой, принимать нужные решения в трудный момент – те, что позволят ей выжить? У пилота нет права на ошибку.

Девушки убедились, что в ангаре никого нет. Софья озабоченно сдвинула брови. Ее тяготила ответственность – за ту науку, которую она преподала Ане, вообще за Анину жизнь. Сегодня подруга должна испытать шок, чтобы позже всегда быть готовой к сражению.

Аня не замечала Софьиного беспокойства, настолько ее покорила машина, которой ей предстояло управлять. Ее охватил восторг, в висках застучала кровь, и голоса Софьи она не слышала.

«Я полечу, я полечу», – без конца повторяла Аня, почти влюбленно глядя на красавца «Поликарпова–2». Биплан был цвета хаки, с красными звездами в белой обводке на борту и на хвосте. Запущенный в эксплуатацию в 1928 году, этот самолет с массивным пятицилиндровым двигателем уже устарел. Обшитый фанерой и полотном, он был двухместным: впереди сидел пилот, за ним – штурман. Софья не теряла времени и быстро преподала Ане ускоренный курс:

– Не забывай: прежде чем сесть в самолет, надо его осмотреть целиком и убедиться, что магнето и батареи отключены. Пусть это обязанность механика, дополнительная проверка никогда не помешает. Магнето должны быть отключены, иначе винты могут заработать самостоятельно и раскрошить тебя на мелкие кусочки. На крыльях не должно быть повреждений и дыр, это самое важное, разумеется. Элероны, руль высоты, киль должны двигаться свободно. Вот элероны, они позволяют выполнить вираж, киль нужен, чтобы держать курс и избегать бокового сноса… Аня, ты меня слушаешь?

– Да, да, верно… Спасибо, Софья. Ты делаешь для меня невероятно много, – бормотала Аня, сунув руки под мышки и прыгая с ноги на ногу, чтобы согреться.

Софью эти слова ничуть не умилили. Наоборот, очередное выражение благодарности показалось ей слабостью. Тут-то Софья и решилась окунуть Аню с головой в воздушные страсти… Реакция подруги на первый полет будет иметь ключевое значение, и Софья должна сразу показать, к чему надо быть готовой.

– Ну что, ты летишь или нет? – бросила она Ане и жестом подозвала подругу.

По–2 был таким легким, что девушки без труда выкатили его на взлетную полосу, используя хвост как рычаг.

Направление ветра было благоприятным, Софья могла взлететь так, чтобы в Доме офицеров ничего не услышали. Она положила на полосу свой карманный фонарик, направив его красный луч вверх. С начала войны светомаскировка была обязательна, чтобы помешать вражеским самолетам ориентироваться, бомбить города и военные базы. Единственным ориентиром при посадке мог служить факел или электрический фонарь.

Без лишних слов Софья заняла кресло пилота, не скрывая своего нетерпения. Она была в шлеме и летных очках.

С неловкостью новичка Аня поспешила за ней и заняла штурманское место, ступая с предосторожностью, чтобы не повредить полотняную обшивку крыла.

Софья не сводила глаз с горизонта; нахмурила брови и нажала на газ. Мотор чихнул и затрещал, Анино сердце бешено застучало.

– Пристегнись!

С помощью переговорной трубки, по которой могли общаться пилот со штурманом, Софья прокричала последние команды, и самолет покатился по обледенелой дорожке. Колеса несколько раз пробуксовали, Аня стиснула зубы. Самолет набирал скорость, Анино сердце колотилось все сильнее. Но вот сильный толчок в груди – и в голове внезапная пустота.

Они оторвались от земли. Резкий взлет, как Софья и планировала, вжал ее напарницу в сиденье. Летчица тут же заложила крутой вираж, так что левое крыло развернулось к земле. Набрав достаточно высоты после нескольких виражей, Софья сделала передышку и перешла к более серьезным вещам.

– Все в порядке? – крикнула она; голос был еле слышен из-за оглушительного рева мотора.

– Да, это так… так… Софья, у меня слов нет!

Софья хотела, чтобы подруга приняла жесткое боевое крещение, и готовилась повеселиться на славу.

Лишь заснеженные просторы позволяли оценить высоту полета, но Софья выполняла фигуры пилотажа одну за другой, и вскоре Аня потеряла ориентацию, да и вообще перестала различать небо и землю.

Внезапно самолет стал пикировать. Белая поверхность земли стремительно приближалась. Ветер оглушительно взвыл, Аня судорожно вцепилась в сиденье. Но этого Софье было мало, она задрала нос самолета и сбросила скорость, потом с силой толкнула педаль вправо, а ручку влево, вводя машину в штопор.

Аня не смогла сдержать крик ужаса. В сотне метров от земли Софья выровняла траекторию, вывела машину из штопора, набрала скорость и на очень малой высоте сделала «бочку», к тому же в кромешной тьме. Летчица пренебрегла элементарными правилами: в каждый момент нужно знать высоту, скорость и курс. Она очень рисковала, даже слишком.

Тебе страшно, Аннушка?

Аня съежилась и втянула голову в плечи, ее мутило, желудок раздирало так, что ей пришлось зажмуриться, мелькание перед глазами было невыносимым. Она изо всех сил стиснула зубы, понимая, что ее вот-вот вырвет. Сердце стучало на разрыв. Аня еле дышала. «Как я научусь этому за неполные две недели?» – думала она.

Привкус желчи немного привел Аню в чувство. К счастью, вскоре пытка закончилась. Когда По–2 приземлился и замер, Аня не успела выскочить наружу, ее вывернуло наизнанку, и она испачкала правое крыло самолета. Когда же, покачиваясь, она ступила на снег, то тут же рухнула на колени. Ноги казались ватными. Аня вцепилась в бока, пытаясь унять спазмы. Потерла снегом лицо, стало легче. Пока она судорожно глотала воздух и боролась с последними рвотными позывами, Софья искоса смотрела на подругу.

– И как? Все еще хочешь летать?

– Еще больше хочу, Софья! – ответила Аня, вытирая рот. – Но зачем ты старалась отбить мне желание летать?

Софья разжала губы, ее деланая суровость вмиг улетучилась.

– Я не хочу отбить тебе желание, Аня. Я хочу тебя закалить! Ты будешь рисковать жизнью каждый день, но ты такая… нежная. Лучше уж я тебя погоняю, чем война тебя погубит.

Воздушное крещение оказалось жутким, почти невыносимым, но Аня мечтала лишь об одном: скорее продолжить. Ее решимость только окрепла.

Они снова полетели, и Софья стала учить Аню необходимым премудростям. На первом уроке Ане предстояло освоить взлет на полном газу, успевая следить краем глаза за параметрами на приборной панели и удерживая курс на скорости, позволяющей оторваться от земли.

– Педаль! – кричала Софья. – Держи самолет на курсе, черт возьми!

После пятой попытки у Ани стало что-то получаться. Но ночной урок не был окончен. Аня училась держать самолет в режиме горизонтального полета, сохраняя курс и высоту, что в ночной тьме было непросто. Она ориентировалась по положению своего кресла и по еле видимым во тьме деталям самолета относительно редких, слабо светящихся точек на заснеженной земле. Когда Софья в первый раз позволила ей взлететь без подсказок, самостоятельно, Аня едва заметила, что колеса оторвались от земли, так она была сосредоточена на параметрах панели управления, глаза метались туда-сюда между указателем скорости и альтиметром. Когда Аня с этим освоилась, она испустила победный крик, и Софья его подхватила:

– У меня получилось! Я его укротила!

Когда горизонт начал светлеть, девушки посадили самолет и тихо пробрались в казарму, еле живые от усталости. Перед дверью Аня дернула Софью за рукав.

– Чего пилот больше всего боится? – неожиданно спросила Аня шепотом.

Она смотрела на подругу широко открытыми глазами – серыми, в обрамлении длинных загнутых ресниц, от которых ее лицо казалось еще нежнее.

– Ты накаркаешь беду! Мы на войне, и об этом ни слова! – одернула ее Софья и резко добавила: – Летчик не боится ничего, иначе он не летает, Аня…

Аня стерла с лица улыбку и попыталась уточнить:

– Софья, я знаю, что ты не боишься смерти, но… Есть же разновидности смерти, которые пугают тебя больше всего?

Софья вздрогнула и опустила глаза.

– Зачем ты задаешь эти вопросы? Неужели тебе не хватило сильных ощущений?

– Видимо, нет, – ответила Аня с полуулыбкой. – Я тоже буду летчицей. Мы будем как два пальца одной руки, – добавила она, соединяя указательный палец с большим.

Софья прошептала, будто произнесенные вслух, эти слова могли принести несчастье:

– Воевавшие пилоты говорят в один голос, что худшая из смертей – выброситься из горящего самолета без парашюта…

Софья на секунду испуганно уставилась в одну точку, будто под властью жуткого видения.

– Вот чего я больше всего боюсь, Аня! Ну, ты довольна? – сердито бросила она.

– А помнишь? Под землей мы боялись, что Москва обрушится нам на голову! – хмыкнула Аня.

Каким далеким казалось им то время! Теперь Аня мечтала только о фигурах высшего пилотажа и думала о том, сколько всего ей надо освоить, чтобы попасть на фронт. Ей осталось девять ночей до того дня, когда она предъявит свои умения Марине Расковой. Первые летные полки уже отбыли, другие еще не прибыли: в части было много свободных самолетов, а значит, девушки смогут летать каждую ночь сколько им вздумается. Софья была неудержима, настоящая сорвиголова, она прекрасно понимала Анино желание летать.

Будущим летчицам уже выдали свод инструкций. Аня жадно кинулась его изучать, не выпуская из рук ночью, после тайных полетов. Окрыленная своими успехами, она чувствовала себя легкой и не знала, что ее ждет впереди, ей казалось, что неукротимое желание летать отодвигает призрак войны.

Когда подруги проскользнули в спальню, где девушки так и спали со сжатыми в кулак ладонями, Софья шепнула на ухо Ане:

– В следующий раз попробуй втянуть живот, это помешает приливу крови к груди. От него-то и хочется блевать…

– Вот гадина! Ты могла бы сказать мне об этом заранее! – воскликнула Аня и рассмеялась в голос, разбудив нескольких девушек и вызвав поток брани.

Глава 10

Москва,

сентябрь 2018 года

Когда Павел решился наконец выйти из своего укрытия, была ночь. На его телефоне высветилась куча непринятых звонков и тревожных эсэмэсок: от матери, от Сашиных братьев Влада и Игоря, от Ирины – конечно, та была в полном отчаянии. И от матери Саши…

Павел был не в силах никому отвечать. На сей раз у него не нашлось подходящей лжи. Он понимал, что в этой истории он не просто трус, а виновник. Каждое сообщение было для него пощечиной. «Где ты?», «Почему ты не спустился?» – возмущались Сашины братья. «Скажи мне, что случилось!» – рыдала в телефон их мать, «Что ты еще натворил?» – всхлипывала его собственная.

Ясно, что в смерти лучшего друга все обвинят его, Павла. Как он ни прокручивал в голове случившееся, Павел не сумел бы представить факты так, чтобы они хоть как-то его оправдали.

Павел не боялся ареста и суда, он знал, что всегда вывернется. Но он думал про непременный шквал в интернете, стыдился той жалости, которую вызовут они с Сашей. Стыдно снова оказаться в тисках бедности, ведь он поклялся себе, что будет сильнее нее, изворотливее своего отца. Они с Сашей решили, что убогое вступление в жизнь должно подстегнуть их на совершение безумных поступков, которые помогут одолеть судьбу. Все дети из неблагополучных семей совершают одну и ту же ошибку. Но Павел не хотел быть как все.

Он не мог думать ни о чем другом. Жизнь перед ними в долгу, значит, она должна исправить недоразумение.

Он отказывался признать Сашину смерть и свой проигрыш. Эти мысли не укладывались в его сознании. Втянув голову в плечи, Павел вышел из подъезда на улицу.

Все, чего он хотел, – остаться в одиночестве. Ему требовалось время подумать. Его вина была слишком велика, чтобы позволить судить о ней другим. Краем глаза он заметил ленту, натянутую там, куда, вероятно, упало Сашино тело. Такие ленты всегда видишь в кино на месте преступления. Павел зажмурился: взглянуть в ту сторону было выше его сил.

Лента, всплывший в памяти рисунок тряпки, которой было накрыто Сашино тело, – эти образы были так невыносимы, что Павла вывернуло на тротуар. Прохожие обходили его стороной и отводили глаза.

Павел вытер рот рукавом; гибель друга всколыхнула еще одно мучительное воспоминание. Павлу было всего пять лет, когда умер отец. Внезапно возникшая пустота когда-то покалечила жизнь Павла. Его существование заполнилось тишиной, состоящей из тьмы и одиночества, и с тех пор он старался заполнить эту тишину словами, ложью, чем попало, лишь бы ей пришел конец.

Только Сашу не могла обмануть его вечная веселость, за ней крылась неисцелимая боль. Павла ранила убогость стен квартиры, в которой он рос один на один с матерью. Мать не пыталась рассказать ему о смерти отца, говорила лишь, что тот получил по заслугам. Она сразу же без обиняков заявила сыну, что отец не вернется и это к лучшему, потому что тот был негодяем.

Вот такая голая правда. Потом мать сидела в кресле, смотрела, как Павлик играет, и плакала, забывая утереть мокрые щеки. А он в эти моменты цепенел, уставившись в телевизор, и без конца смотрел один и тот же эпизод из «Ну, погоди!». Волк с зажатой в зубах сигаретой безуспешно пытался удрать от милиции. Сейчас Павел с пугающей ясностью вспомнил, о чем он тогда, перед телевизором, думал. Его отцу тоже не удалось убежать от тех, кто за ним гнался, и сыну больше никогда не вдохнуть терпкого запаха его сигарет. Каждый раз маленький Павлик затаив дыхание ждал, что волк спасется. Эта призрачная надежда была для него важнее мутного взгляда матери, которая лишь спустя много дней заметила, что сын не меняет кассету, а все время жмет на клавишу перемотки. Малыш понял, что боль утраты должна быть окутана в тишину. Когда он отворачивался от экрана, то играл, шепча себе под нос, а если передвигался по дому, то только на цыпочках.

Траур вошел в их дом, наполнив его замогильной атмосферой, которую Павел вспоминал с дрожью. Однажды тишина в доме была нарушена тяжелыми ударами в дверь, напугавшими обитателей крошечной квартирки. Павел прижался к материнским ногам, увидев на пороге бородатого великана, наверняка выходца из тех же дремучих лесов, где проживает Баба-яга.

С Василием в дом вошли громовые раскаты голоса и громкий стук дверей. И за этот шум Павел полюбил дядю, хотя тот не баловал племянника ни лаской, ни поцелуями, малыш никогда не сидел на дядиных коленях, даже дядина рука ни разу не прошлась по волосам мальчика. Любовь Василия к племяннику была целомудренной, как у великих отшельников, она выражалась не напрямую, а исподволь и порой проглядывала в упреках. Другой любви Павел не знал, но это было лучше пустоты, возникшей после смерти отца. Правда, отец не так уж часто появлялся в жизни сына, но каждое его появление было оглушительным. Он вваливался в дом с грудой дефицитных товаров: телевизором, видеомагнитофоном, микроволновкой или электрочайником, – а мать взирала на эти вещи с опаской, будто те могли принести беду. Потом на многие недели отец исчезал.

В какой-то момент мать поняла, что сын начал забывать отца, смирилась с этим и перестала плакать.

Василий прожил с ними несколько недель. Уладив похоронные дела, он выждал, когда его сестренка оправится, племянник начнет играть шумно, как и подобает малышам, – и уехал…

Не один час Павел прикидывал, как бы ему исчезнуть с радаров, и наконец принял решение. Он не станет отвечать на звонки и сообщения, и о нем постепенно забудут. Не заходя домой, с тем, что есть в его рюкзачке, он рванет на вокзал и купит билет до Ростова-на-Дону, махнет за тысячу с лишним километров к югу от Москвы. Там-то и жил его дядя, единственный человек, которого Павел сейчас был в состоянии терпеть.

Павел включил мобильник только один раз, в поезде, чтобы предупредить Василия о своем приезде и прочесть эсэмэску Владимира, бывшего Ирининого парня: «Я жду денег». Павел нахохлился, втянул шею в воротник. Впервые в жизни у него не было ни слов оправдания, ни ценных идей.

Глава 11

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

Спустя три ночи учебных полетов, за неделю до проверки инструктором-экзаменатором, Аня налетала уже не меньше пятнадцати часов, все в темноте, что осложняло задачу. Они тренировались без передышки, взлетали, садились, снова взлетали. При малейшей возможности девушки старались урвать хоть полчаса сна, то прогуливая тайком занятия по навигации, то опаздывая на теоретический курс под предлогом, что заблудились на территории.

Софья проводила тренировки на пределе Аниных возможностей, ставила подругу в труднейшие ситуации, но Аня обучалась быстро, ее вели верный инстинкт и твердая целеустремленность.

После испытаний первой ночи Аня научилась разворачиваться, удерживая самолет на заданной высоте и скорости, подниматься и спускаться. Еще она тренировалась оценивать скорость машины по напору встречного ветра. Ночью, говорила ей Софья, надо уметь летать по ощущению, почти вслепую. Аня без устали нарезала круги над аэродромом: взлет, поворот на девяносто градусов на высоте ста пятидесяти метров, подъем до трехсот метров, новый поворот на девяносто градусов и полет с попутным ветром, еще два поворота под прямым углом и посадка. Каждую ночь час за часом она повторяла одни и те же маневры, совершая посадку и сразу же взлетая вновь.

Еженощные пятичасовые тренировки дали отличный результат. Зима выдалась особенно холодной и суровой, и Аня смогла освоить взлет при боковом ветре, посадку на обледенелую полосу или на заснеженное поле.

Аня не отступала ни перед какими трудностями, к большой радости Софьи, которая чувствовала, что ученица становится все увереннее и отважнее.

Софья даже подумывала перейти к фигурам высшего пилотажа, которые Аня так тяжело перенесла во время ее боевого крещения.

– Сначала тебе надо освоить основные фигуры, «бочку», мертвую петлю и штопор.

Все, что проделывала Аня до сих пор, казалось ей лихими трюками. Но, узнав с удивлением и радостью, что есть фигуры куда сложнее, она ринулась навстречу новым ощущениям.

Софья руководила ученицей со штурманского места, выкрикивая советы, поощрения и вечные указания: «Еще раз», «Следи за скоростью», «Держи высоту!», «Слишком быстро, сбрось».

– Нужен прямолинейный ориентир, чтобы по отношению к нему держать вертикаль, – предупредила Софья этим вечером. – Что ты предлагаешь?

– Мост между Энгельсом и Саратовом, – тут же ответила Аня.

У них не было возможности изучить местность днем, и единственным ориентиром, заметным в темноте среди заснеженных просторов, был мост между Энгельсом и Саратовом – белая полоса над черной змеистой лентой Волги.

Первая попытка получилась слишком медленной, вторая – суетливой, третья – неровной, поскольку Аня вдруг испугалась, но дальше она стала действовать более осознанно.

– Ну, возвращаемся. На сегодня хватит.

Приземлилась Аня лишь со второй попытки. Первая окончилась бы катастрофой, если бы Софья не завопила и не помогла выправить ситуацию. Когда мотор умолк, Софья перевела дыхание. Обучать пилотированию ночью было невероятно трудно. Когда девушки шли в казарму, Софья заметила разочарованную физиономию подруги: насупленные брови и сердитый взгляд.

– Что с тобой, Аня?

– Я должна быть готова к экзамену во что бы то ни стало. Все должно быть безупречно, а у меня полно промашек, – строго ответила она.

Софья сдержала улыбку. Видя непримиримость подруги к своим ошибкам, она еще раз убедилась, что ее подопечная – крепкий орешек.

– Для экзамена твоих навыков достаточно. Ты уже можешь стать штурманом, инструктор будет за штурвалом, а тебе нужно прокладывать путь, определять траекторию, а в нужный момент сбросить бомбу.

– Я знаю, Софья… но мне хочется не этого! Я хочу стать пилотом! И никак иначе.

– Мы продолжим тренировки, – успокоила ее Софья и обняла за плечи.

Девушки оставили сапоги и куртки при входе в казарму и пошли на цыпочках. Им нужно было поспать хоть пару часов, оставшихся до нового насыщенного учебного дня. Вдруг их остановил резкий окрик:

– Что вы тут вытворяете ночью?

Девушки аж подскочили и невольно прижались к дверям. Сиплый голос Голюка так их напугал, что они онемели. Софью политрук словно не заметил, зато так и впился глазами в Аню. Что-то в ней потрясло Голюка еще в первый день, хотя он не мог определить, что именно. Необычные черты? Юный возраст? Политруку страшно хотелось выяснить, что из себя представляет эта девушка, в чем ее загадка. И вот он потирал руки, поймав ее с поличным: теперь-то он что-нибудь да выведает.

– Отвечайте, товарищи, что вы тут ночью вытворяете?

Деревянным движением куклы-марионетки Голюк поднес руку к лицу и взглянул на часы.

– Сейчас четыре часа утра. Я хочу знать, что вы затеяли?

Он уже терял терпение.

Аня не знала, что соврать, и в эту секунду откуда ни возьмись подскочила Оксана, в наскоро надетом комбинезоне и гимнастерке, и сказала самым будничным голосом:

– Ой, подождите меня! Я тоже хочу немного размяться!

Голюк выпучил глаза.

– Товарищ политрук, нам же не запрещено ночью немного размяться, верно? – спросила Оксана.

У нее был особый статус, ее считали протеже местного начальства, и Голюку, еле скрывая разочарование, пришлось ограничиться выговором.

– Ночью полагается спать, а разминаться будете днем, – буркнул он.

– Но нам так не терпится в бой, товарищ Голюк, что мы теряем сон. А для поддержания формы лучше пробежаться, чем ворочаться с боку на бок, – парировала Оксана.

Все это она проговорила выпятив грудь, торжественно и серьезно, копируя слова и выправку собеседника, когда тот адресовал новобранцам речи, посвященные любимой Родине. Как Голюк ни силился, он не мог взять в толк, движет ли молодой женщиной трогательная искренность или неслыханная дерзость. Но на всякий случай решил, что не стоит наказывать Оксану Константинову, невесту одного из фаворитов Сталина и Жукова.

Политрук взял под козырек и капитулировал.

Аню снова поразила Оксанина самоуверенность. Даже если она из кожи будет лезть, чтобы наловчиться так врать, ясно как день, что она и в подметки Оксане не сгодится.

На самом деле самоуверенность Оксаны коренилась в ее упрямом желании стать летчицей вопреки воле близких, которые препятствовали сначала ее тренировкам в авиашколе, затем – добровольному уходу на фронт.

За три года до войны, в 1938-м, отец Оксаны воспротивился ее желанию учиться в авиашколе. Его прогрессивные идеи по поводу эмансипации женщин натолкнулись на неодолимое препятствие: он не мог вообразить свою любимую дочку на борту бомбардировщика вроде тех, что летали в годы Первой мировой.

Отец Оксаны был железнодорожником, представителем рабочего класса, одним из тех, кому советская власть пошла на пользу. Он поднялся по социальной лестнице и укрепил свое благосостояние, обеспечив семью достатком, до той поры для рода Константиновых немыслимым. Достаток породил кое-какие убеждения, и среди них такое: его дочь может не хуже мужчины освоить любую профессию, но к военному самолету даже близко подходить ей негоже.

В детстве Оксана была не только обласкана вниманием отца – тот ее просто обожал. Строгая мать смотрела косо на то, как ее муж потакает любым дочкиным капризам. Совсем малышкой дочка получила очаровательную драгоценную вещицу – музыкальную шкатулку, без устали игравшую танец Мари и Щелкунчика. Этим подарком девочка дорожила больше всего, навсегда запомнив слова, которые отец со слезами на глазах ей сказал: