Читать онлайн Чары Власти

Пролог.

Утро в Великом Новгороде начиналось медленно и мягко, словно сама природа позволяла себе растянуть момент перехода ночи в день. В комнате, украшенной старинной резьбой и украшениями из янтаря и серебра, где тёплые солнечные лучи просачивались сквозь тяжелые шторы из тонкого льна, лежала она – Аринa Леонидовна Скоботова. Абсолютно голая, окутанная невесомым спокойствием и миром, который принадлежал только ей в эти первые минуты рассвета.

Её тело – это живое произведение искусства, бронзовой окраски с золотистым отливом, как если бы солнце Средиземноморья решило поселиться в её коже. Красивая, сильная, и в то же время нежная – она лежала на большой кровати с балдахином, погружённая в состояние между сном и бодрствованием, позволяя себе ещё немного растянуть сладость окончательного пробуждения.

Кровать, на которой покоилась Аринa, была старинной, сделанной из тёмного, почти чёрного дерева с резьбой в виде стилизованных листьев и птиц, словно этот предмет мебели вырос из самого леса. Матрас был мягким, но упругим, а покрывало – из тончайшего льна кремового цвета – обнимало её тело, лишь едва прикрывая бедра и живот, оставляя грудь и плечи обнажёнными для ласкового прикосновения утреннего света.

Она лежала на боку, бок слегка выгнут в сторону, обнажая грудь, которая красиво качалась при каждом спокойном вдохе. Грудь – большая, третьего-четвёртого размера, идеально сформированная, с розовыми сосками, которые на мгновение едва вздрогнули от лёгкой прохлады воздуха в комнате. Её тело – без единого волоска, идеально гладкое: кожа живота была ровной и бархатистой, а лобок – абсолютно безволосым. Губки лона выглядели как нежные лепестки, готовые раскрыться навстречу новому дню или новым желаниям.

Волосы, цвета воронова крыла, раскинулись по подушке, мягко играя тенями на белоснежной ткани. Они были чуть ниже лопаток, ровные, шелковистые, как чёрный водопад, который медленно стекает по её плечам. Её лицо – овал с утончёнными чертами: прямой "греческий"нос, высокие скулы, чувственные губы, чуть приоткрытые, как будто вот-вот произнесут тайное заклинание, и большие зелёные глаза, пока ещё закрытые.

Тишина комнаты нарушалась лишь еле слышным шелестом лёгкого ветерка, проникшего через приоткрытое окно, и запахом жасмина, что стоял в керамической вазе на деревянном столике у окна. Этот аромат, смешанный с тонкой пылью старых книг и редких трав, вплетался в воздух, создавая невидимую ауру магии и спокойствия.

Аринa плавно шевельнулась в своей полудрёме, позволяя телу растянуться и принять позу, в которой каждое ощущение было усилено. Она провела пальцами по мягкому покрывалу, а затем её рука плавно скользнула вниз – по бедру, пробежав по нему пальцами, чтобы лечь закрывая ладонью пупок.

Внутреннее тепло росло – не просто тепло пробуждения, а пульсация живой силы, которая текла в ней, связывая с древними корнями рода и самой землёй Великого Новгорода. В этих мгновениях её дыхание становилось глубже, наполняя лёгкие свежим воздухом и силой. Её мышцы расслаблялись и вместе с тем пробуждались, готовясь к дню, полному магии и вызовов.

Глаза Арины плавно открылись, и мир вокруг наполнился ярким, пронзительным зелёным светом – цветом её колдовских сил. Взгляд, сначала немного рассеянный, быстро стал острым, словно два изумруда, светящихся в темноте. В этих глазах читалась хитрость, острый ум и неумолимая воля. Казалось, сама магия мира затаилась в этом взгляде, готовая вырваться наружу и изменить ход судьбы.

Мягко вытянув руки над головой и потянувшись, словно просыпающийся зверь, Аринa перевернулась на спину. Свет который до этого будто боясь проникнуть в комнату, коснулся её лица, придавая коже ещё больший блеск, а в её глазах зажглась ещё одна искра – предвкушения и готовности к тому, что ждёт впереди.

Улыбнувшись солнцу Арина снова потянулась и посмотрела на часы. Было чуть больше шести утра – город ещё дремал под покрывалом тишины и спокойствия. Не спеша подниматься, она потягивалась всем телом, разминая каждую мышцу после долгого отдыха и позволяя солнцу освещать каждую клеточку ее тела. Руки вытянулись над головой, пальцы слегка расслабились, а потом Аринa медленно повернулась на бок, скользя взглядом по комнате. В её просторной спальне все еще царил утренний полумрак, размытый золотистыми отблесками, и она не торопилась вставать.

Покрывало плавно соскользнуло с бедер, обнажая тонкие изгибы ног, и Аринa позволила себе ещё несколько глубоких вдохов – наполняясь тёплым воздухом и энергией нового дня. Гладкие пальцы руки провели по мягкому льну, она прижалась лицом к подушке, чувствуя её прохладу и запах травяного отвара, который лежал в комнате с вечера.

Наконец, она поднялась, опираясь ногами о прохладный пол деревянного пола. Высокая, стройная фигура, покрытая бронзовым загаром, плавно двинулась к ванной. По пути её движения были медленными, грациозными – словно она танцевала без музыки, каждый шаг отдавался внутренним ритмом.

Ванная комната встречала её прохладой мраморных плит и прозрачным светом. Она включила душ – струи воды сначала были прохладными, постепенно становясь тёплыми и мягкими, словно нежные пальцы, скользящие по коже. Вода обволокла тело, смывая остатки сна, смывая с неё сон и усталость, пробуждая в ней силу и женственность.

Её руки скользили по телу – по плечам, шее, груди, животу, бедрам, словно изучая каждую черту, каждый изгиб. Влажные волосы тёмного цвета спадали на плечи и спину, струясь водопадом, и она нежно провела пальцами по ним, заставляя капли стекать с кончиков. Её дыхание стало ровным, глубоким, а глаза закрылись, наслаждаясь этим утренним ритуалом.

Закончив с душем, Аринa взяла пушистое полотенце и мягко обернулась им, впитывая влагу с кожи. Сохраняя грацию, она вышла из ванной и направилась в свою гардеробную – просторное помещение с зеркалами, наполненное ароматами редких масел и духов. Она не спешила, обдумывая предстоящие дела, наслаждаясь этим уединённым временем, когда весь мир ещё казался её личным пространством.

До восьми утра было еще далеко, но ей некуда было торопиться – весь день ещё был перед ней. Её пальцы легко касались нежной ткани платья, которое она выбрала для себя сегодня – мягкий шёлк, полупрозрачный и струящийся, словно вода, которая так недавно ласкала её тело.

Взгляд Арины задержался на зеркале. Она видела перед собой не только женщину – сильную, независимую, владеющую магией и красотой, но и хранительницу древних знаний, мудрость которой читалась в каждом движении, в каждом взгляде. Её зелёные глаза блестели светом, обещая тайны и силу, которые не раскрывались никому, кроме неё самой.

Она вздохнула, ощущая в груди лёгкое волнение – день только начинался, и впереди её ждали не только рутинные дела за присмотром трёх ведьмочек, которые трудились в её салоне, но и встреча с одним непонятным клиентом. Интуиция колдуньи уже с утра покалывала где-то в солнечном сплетении: день обещал быть не просто насыщенным – он сулил перемены. А перемены Арина всегда чувствовала кожей.

Вытеревшись досуха, она отбросила полотенце в сторону и нагая прошла к туалетному столику, устроенному у окна. На рассветном свете её тело казалось ещё более живым – бронзовая кожа мерцала в лучах, словно отполированная силами природы. Она села, не торопясь – на мягкий стул с бархатной подушкой, широко раздвинув ноги, давая прохладе коснуться гладких, чувствительных складок между бёдер. Это было её утро – её храм, и каждая секунда в нём принадлежала только ей.

На столике выстроились в изящный порядок баночки, флаконы, кисти, кристаллы. Макияж для Арины был не просто искусством – это был ритуал. С каждым прикосновением кисти к коже она активировала заклинания: для привлекательности, для влияния, для тонкой защиты от чужих взглядов, слишком прилипчивых или слишком жадных.

Когда она аккуратно обвела губы, придавая им ещё больше чувственной полноты, мысли её вновь вернулись к салону. «Черная лилия» – так называлось её творение и неслучайно. Как и это загадочное растение, её салон притягивал, пьянил и раскрывался лишь перед теми, кто был готов к его силе.

Расположенный на старой улочке неподалёку от центра Великого Новгорода, салон ничем не выделялся снаружи. Вывеска была сдержанная, окна затемнены, фасад – скромен. Но внутри всё менялось. Пространство как будто подчинялось иным законам: тонкие ароматы, мягкий свет, музыка без источника, магически чистый воздух и ощущение… будто ты попал в храм удовольствия и преображения.

Кто-то приходил туда впервые – нерешительные студентки с вытертыми кедами, скромно держащие в руках серые куртки и надежду. Кто-то приезжал из Питера или даже Москвы, записываясь за месяцы вперёд, чтобы попасть в руки "тех самых ведьмочек". Все, кто переступая порог "Лилии", получали нечто большее, чем укладку или маникюр. Они менялись, если ее ученицы и она сама видели что зашедший к ним человек не озлоблен и не творит запретные деяния. Таким они или отказывали, что было крайне редко, нужно быть отпетым подлецом в душе, чтобы Арина запретила такому человеку появляться в своем салоне, или делали качественные, по другому они и не умели, да и не хотели, но совершенно стандартные и обыденный укладки, стрижки или маникюр. Как правило, даже такие клиенты оставались в восторге, пока им не объявляли цену. Обычно завешенную в несколько раз. И что самое смешное – платили. Но как правило больше не появлялись, считая что слишком дорого. А иногда они поступали наоборот – не беря ни копейки или называя минимальную цену за свои услуги.

Ведь каждая процедура в салоне была сплетением магии и мастерства. Массаж с элементами телесного чарованья, окрашивание волос с закреплением защитного контурного ритуала, маникюр, в котором каждая линия служила каналом уверенности. Даже пар был особый: в нём плавали мельчайшие частицы серебряной пыльцы, очищающей энергетику клиента, пока он или она сидели под сушуаром, листая глянцевые журналы.

А работали с ней три ведьмочки – её девочки, как она их называла. Девушки, которых она растила и учила. Каждая – с историей. Каждая – с потенциалом.

Светлана – младшая, но уже талантливая мануалистка и массажистка, с внутренней энергией, пульсирующей в ладонях, способной снимать тревожные сны одним прикосновением.Лада – с мягкими руками и непроницаемым взглядом, молчаливая, но с талантом к зельям и ароматерапии. Маришка – смехотливая, кудрявая, дерзкая, но с тонким чутьём на цвет и стиль. Она творила причёски, как художник пишет портрет.

И все они звались "ученицами", но на самом деле каждая уже давно творила свою собственную магию. Аринa лишь направляла – жестом, взглядом, редким словом.

Кисть скользнула по векам, подчёркивая изумруд её глаз, и она прищурилась в зеркало. Прекрасная, сильная, опасная. Сильные скулы, тени на ключицах, твёрдый подбородок. Эта женщина знала, чего стоит, и чего она хочет. А сегодня, как подсказывало ей внутреннее чутьё, ей придётся доказать это.

На кухне тихо щёлкнула кофеварка, выпуская тонкую струйку пара, и тёплый аромат арабики поплыл по квартире, смешиваясь с запахами её духов, влажной кожи и воска. Арина, всё ещё в полупрозрачном кимоно, босая, с чашкой в руках, стояла у широкого подоконника. За окном неспешно просыпался Великий Новгород – старый, туманный, влажный и упрямо живой, как и она сама.

Свет рассвета окутывал её мягким сиянием, бронзовая кожа казалась чуть светлее, волосы лежали волнами на плечах. Она лениво сделала глоток, зажмурившись от наслаждения – и тут же нахмурилась. Мысли снова возвращались к сегодняшнему дню.

Пальцем она смахнула экран телефона и открыла ежедневник. Современные игрушки ей нравились. iPhone в роскошном зелёном чехле с чернёным серебром – подарок одной богатой клиентки – был как символ того, что даже ведьма может быть вполне в тренде. Впрочем, она всегда была за границей эпох. И ничего не мешало ей совмещать магию крови с функцией Face ID.

12:00 – «Непонятный клиент. Ларика»Среди записей на день – короткие пометки: 9:30 – Лада: ревизия масел, 10:00 – клиентка (Люба) на прокачку энергии, 11:15 – Света: мануальная коррекция, и ниже, жирным:

Она снова сделала глоток, но на этот раз без удовольствия.

Когда то давно они были близки. Не просто подруги. Две юные ведьмы, делящие тайны, зелья и рецепты. Они делили постель, смех, мужчин и власть. Молодые, сильные, наглые. Их считали тенью и светом. Скарлет и Ларика. Две ночи одной луны.Ларика.

Но потом пришёл разлом. Он всегда приходит, когда две ведьмы перестают быть союзом, а становятся соперницами. Кто-то сказал лишнее. Кто-то попытался увести чужого любовника. Кто-то начал работать с заказами, которые в ковене считались неприкасаемыми. А может, всё было проще: слишком много силы – и слишком мало доверия.

С тех пор – редкие встречи, а в современном мире так езе проще – звонки, сухие фразы, и всегда этот тон, в котором сквозило: я помню, кто ты, но больше не хочу знать, кем ты стала.

Щелчок. Связь оборвалась.И вот – звонок. – Арин, у тебя завтра будет клиент. Придёт по моей просьбе. Хочет обсудить с тобой особую услугу. – Какую ещё услугу, Ларика? – Арина уже тогда нахмурилась. – Не в моих устах рассказывать. Сама поймёшь. – Лар…

Арина сжала телефон в руке и поставила чашку на подоконник. Её раздражало всё: и манера Ларики, и то, как легко она позволяла себе такие вторжения, и особенно – загадочность. А ещё больше – собственная реакция. Лёгкий зуд под кожей, древний инстинкт, подсказывающий: за этим визитом стоит не просто деловое предложение.

По интонации, по напряжению в голосе, Арина поняла: ей это не понравится. Ни встреча, ни собеседник, ни намерения. А особенно – то, что это идёт через Ларику. Та не стала бы просить о личной встрече для мелочи. Значит, за этим – что-то большее.

Арина выдохнула сквозь стиснутые зубы и встала со стула. Прошла к кухне, босая, шёлковое кимоно легко колыхалось по бедрам. Налив кофе в любимую глиняную чашку, она уставилась в окно – застывшая тень на фоне просыпающегося Великого Новгорода.

"Сама поймёшь". Так всегда говорят, когда хотят втянуть тебя в что-то грязное, сложное, опасное. Или всё вместе.

Арина не любила такие разговоры. Она не любила просьбы от ведьм, которые давно играют в элитную власть, – крутят свою паутину интриг между спа-салонами, бизнес-ковенами, политиками, которые даже не знают, что женятся на зачарованных.

Она, наоборот, старалась быть простой.

Простой.

Пусть в глазах простых людей она – владелица красивого салона красоты в старинном здании. Пусть её знают местные – как Арину Леонидовну, женщину с характером, без возраста и с репутацией немного загадочной, но до дрожи профессиональной. Кто-то шепчет, что у неё руки волшебные, кто-то – что она помогает не только с кожей и причёской, но и с любовной тоской, и с деньгами, и с родовыми проклятиями.

Ведь она знала Ларику. Знала, как та смотрела на силу, как всегда искала лазейки, способы продвинуться, ухватить новое. Если она прислала кого-то, значит, за этим стоит что-то большее, чем просто "обсудить сотрудничество". А если Ларика отказалась объяснять – значит, что-то или кто-то рядом с этим клиентом слишком опасен или слишком интересен, чтобы она делилась.

Арина провела рукой по волосам и прошлась по комнате – мягкой походкой хищницы. Кофе остался на окне.

Она не любила сюрпризы. А ещё больше – те моменты, когда ей приходилось снимать маску "Арины Леонидовны", хозяйки уютного салона с дерзкими ведьмочками и выгодной клиентурой, и вновь надевать другую личину. Ту, что пугала даже её. Личину Тики. Той самой, что была рождена в 6750 году от сотворения мира. Той, что в старых хрониках звали Скарлет, а в древних лесах – Венэтика.

Имя её рода звучало, как шёпот в костях. Венеты. Старые, как сама Земля. Их боялись ещё до крещения Руси, до языческих идолов. Сестры крови, жившие под землёй и среди деревьев. Арина всегда несла этот груз – и всегда старалась быть просто женщиной. Просто владелицей бизнеса. Просто наставницей троих ведьмочек. Просто – собой.

Такие звонки, такие "особые просьбы"всегда тревожили тени прошлого. И если нужно будет, она снова станет Скарлет. Той, что однажды сожгла целый замок, лишь потому что её ученицу тронул не тот человек. Той, что знала вкус крови на губах и цвет огня в глазах мужчин, умиравших, смотря в её зрачки.Но такие вот клиенты…

Она не хотела больше быть той женщиной. Не хотела. Но всё внутри уже знало: придётся.

Арина вздохнула. Глубоко, не спеша, позволяя воздуху пройти сквозь неё, как сквозь сосуд, наполненный эхом тысячелетий. На столике, в резной бронзовой чаше, среди серебристого пепла и высохших лепестков лотоса, лежала пачка тонких, почти аристократически длинных сигарет – Black Lotus, итальянская марка, которую не найти в обычных магазинах. Подарок от одной клиентки из Швейцарии. Та не знала, что внутри были не только табачные листья, но и крошка сушёного лунника, чуть-чуть толчёной полыни и кристаллизованного сока ирландского макового семени.

Арина не любила курить. Это была привычка не тела, а памяти. Однажды, во времена, которые в России называли «эпохой Прусской Волчицы», когда в Европе горели костры и дымили алхимические печи, она заметила, как ритуал вдыхания ароматного дыма структурирует мысли. Помогает сосредоточиться, утихомирить шум внутри. Это было похоже на настройку старого инструмента, расстроенного временем. Тонкая сигарета – как камертон. Вкус дыма – как точка фокуса. Тогда, в конце 18 века, она в последний раз поднимала над Европой бурю, и тогда же впервые попробовала курить.

Сейчас – тоже случай не из лёгких.

Словно по древнему жесту, пальцы нашли мундштук. Серебряный, с гравировкой в виде змеи, кусающей собственный хвост. Уроборос – знак вечности и самопоглощения. Она вставила сигарету, щёлкнула золотистой зажигалкой и затянулась. Губы чуть приоткрылись, дым вошёл медленно, с тонким вкусом трав и магии. Она смотрела на своё отражение в зеркале и молчала.

Глаза её не были глазами тридцатипятилетней хозяйки салона. Они были зелёными каплями бездонной ведьмовской памяти. Они помнили всё.Отражение смотрело в ответ. Не Арина – Скарлет.

Настолько стара, что сама перестала считать века. Не потому что забыла – а потому что устала помнить.Да. Она была стара.

Рожденная в 6750 году от сотворения мира. Или в 1242 году от Рождества Христова – если судить по новому летоисчислению. Родители нарекли ее Тика. Сияющая. Так как она родилась в предрассветные часы. А после обряда первого круга, пробуждения ее силы, когда её кровь пролилась на черный камень лесного капища – Скарлет. Это имя осталось с ней, будто печать рода. Только его и слышала она в зовах древних духов, только так называли её сестры, когда ползли по ледяной земле в полнолуние: Скарлет… Ты между мирами. Ты над тьмой и светом. Слушай….

Это и был закон ведьм: преодолев определённый круг силы, тело не стареет. Оно «засыпает». Погружается в сон, пока не наступит время. Или когда приходит срок уйти из того места где жила. И каждый раз – мир другой. Другие имена. Другие мужчины. Другие угрозы.С тех пор она и жила на этом свете. Лишь иногда исчезая, когда подходил человеческий срок жизни. Она не умирала, нет. Просто впадала в спячку.

СССР распался, границы размылись, магия – та, настоящая – полезла из всех щелей, как змеи после дождя. Было слишком много боли, страха, обманутых надежд. И магия, как всегда, пришла туда, где кровь кипит. Россия вновь рвалась из собственной кожи, сбрасывая шкуру одной эпохи ради другой. Именно тогда что-то в энергиях сдвинулось. Она почувствовала зов. И проснулась.Её последнее пробуждение было… в девяносто третьем.

В старом доме под Псковом, в глиняной «матке» ритуального круга, весь пол которого был выложен костями и мхом. Тело отозвалось медленно, как камень, который долго лежал на дне озера. Месяц – на восстановление. Год – на адаптацию. Два – на создание новой легенды: скромная, но успешная предпринимательница из провинции, красивая, одинокая, загадочная. Арина Леонидовна Скоботова.

Имя было выбрано неслучайно. Арина от старославянского имени Ярина, которое в свою очередь образованного от наречения древнеславянского бога плодородия Ярило. Одно время она уже носила это имя, и оно ей нравилось куда больше, чем данное при рождении. Леонидовна – в честь льва, как символа её внутренней силы. Скоботова – фамилия, оставшаяся от одного старого купца, которого она когда-то любила… и которого потом похоронила под церковью, когда он, уже немолодой по тем временам пятидесятилетний старик пришел к ней попрощаться.

Многие ведьмы исчезают, растворяясь в веках, забытые или сожжённые. Но не она. Её природа была иной – глубинной, древней. И каждый раз, когда силы убывали, тело само уходило в спячку – на сто, двести, иногда триста лет. А потом – пробуждение. Мир менялся, языки менялись, люди забывали. Но она просыпалась – с новым именем, новой оболочкой и тем же древним сознанием. Таков был её дар и её проклятие.

"Зачем он приедет?"– мысленно спросила она. – "Что за особую услугу он хочет обсудить? Почему не сам записался, почему через Ларику? Почему именно сейчас?"

Слова Ларики всплывали в памяти резкими осколками: "Сама поймёшь. Он особенный".

Ларика. Ах, Ларика…

Слово само всплыло в сознании как запах старого парфюма – терпкий, слишком сладкий, витающий где-то за гранью удовольствия и раздражения. Когда-то они были близки. Более чем близки. Временами – даже слишком. Делили сны, секреты, тайнописи ритуалов. Делили мужчин. И даже – ложе, не один раз, с полуулыбками и колдовскими смехами в полутьме свечей. Ларика была дерзкой, красивой, огненной – столичная ведьма с острым языком и лёгким нравом, за которым скрывалась прирождённая жажда власти.

Но всё это было в другой жизни. Очень давно. С тех пор Ларика осталась в её памяти чем-то… неудобным. Как шёлковое бельё, что уже не носишь, но не решаешься выбросить – из-за воспоминаний.

Ларика была и остается стервой. Но ведьма она была неплохая. И если она использовала такое выражение – значит, клиент был действительно не из простых. И дело было вовсе не в деньгах. Даже не в магии. А в чём-то более личном, более древнем.

Арина втянула дым, медленно выпуская его сквозь приоткрытые губы. Отражение в зеркале стало размытым, будто силуэт за тонкой вуалью. Сквозь дым она увидела себя из разных жизней: в мехах – среди ледяных камней Карпат; в бархатах – на балах Вены; в обнажённой хищной наготе – на руинах средневекового замка, когда её ведьмы плясали в круге, а кровь стекала по её бедру, и кто-то звал её Regina Cruentis – Кровавая королева.

Необходимость снова надевать ту маску. Снова становиться не Ариной Леонидовной Скоботовой, владелицей уютного салона красоты в глубинке, что носит мягкие халаты, варит клиенткам травяной чай и знает секрет хорошей маски для кожи после стресса. А становиться Тикой из рода Венетов, Скарлет, верховной ведьмой северного ковена.

А она так устала быть Скарлет.

В её жизни уже были годы, десятилетия, когда она жила этой ролью. Отстраивала круги влияния, участвовала в ночных сговорах, сжигала предателей, проклинала целые фамилии на столетия вперёд… и всё ради чего? Ради того, чтобы потом, много позже, уснуть. Сперва на тридцать лет, потом – на сто. Последний раз – почти на двести.

А теперь – просто женщина. С чашкой кофе. С телефоном. С расписанием.

Возможно, кому-то нужен не салон, не услуги, не магия. А она сама?И всё же… Интуиция, старая как сама её плоть, дрожала внутри. Зачем-то Ларика достала её. Именно сейчас.

Сигарета догорела до основания. Арина затушила её о бронзовую чашу, оставляя дым в воздухе – и молчание в мыслях.

"Ну что ж,"– сказала она себе, поднимаясь, – "Пусть приходит. Посмотрим, кого прислала старая подруга. И к кому на самом деле он пришёл – к Арине… или к Скарлет."

Глава 1. Салон

Докурив, Арина аккуратно потушила сигарету. Она прижала её к краю бронзовой чаши, раздавив в пепле с мягким шипением, словно что-то окончательно было решено – старой ведьмой, не терпящей полунамёков. Затем, не торопясь, откинула накидку с плеч, позволив ей плавно соскользнуть по телу и упасть на кресло. Шёлк с тихим шорохом обвил её кожу в прощальном касании, как последняя волна сна перед пробуждением.

Наступал день, а это значило одно: нужно надеть доспехи.

Только её доспехами были не сталь и кожа, а чёрное, тончайшее бельё из шелка и кружева. Французское, с полупрозрачной чашечкой и вышивкой, сотканной вручную – узор был неслучайным: переплетение ветвей тиса и змеиных тел. Символ двойственной власти – разрушения и соблазна. Именно такой была она сама.

Арина надела лиф. Движения – плавные, отточенные, будто она облачалась не в одежду, а в ритуальный обряд. Лямки легли на плечи как ласковые когти. Она поправила грудь, обвела пальцем край кружева – не из суетности, а из привычки. Её тело знало каждый шов, каждую нитку. Оно принимало эту форму, как акт воли. Она не носила бельё ради мужчин – она носила его как напоминание самой себе: Я владею собой. Я выбираю, кому позволено смотреть, кому – прикасаться. И кому – платить за право быть рядом.

Трусики – в тон. Узкие, чуть приподнятые на бёдрах, они подчёркивали изгибы её тела: гибкого, сильного, идущего вразрез с возрастом. Хотя какой возраст у ведьмы, пережившей падение Ганзы, французскую революцию и цифровую эпоху?

Поверх – накинула чёрную блузу из плотного шёлка, обволакивающую тело как вечерний туман, с глубоким вырезом и запахом на тонкий кожаный пояс. Узкие брюки, будто влитые. В этом комплекте она была не просто красивой женщиной – она была фигурой. Тенью. Силуэтом, от которого у мужчин перехватывало дыхание, а у женщин возникало смутное раздражение от собственного несовершенства.

Пока кофе закипал на кухне, она открыла гардеробный комод, выдвинула узкий ящик и вытащила сумочку – маленькую, но вместительную. Старый Chanel, с поцарапанной застёжкой, которую она никогда не чинила. Внутри – всё, что нужно: тонкий айфон в кожаном чехле с гравировкой, кошелёк из зелёной кожи морского ската, ключи от дома и машины, миниатюрный флакон её духов – Essentia Noire, которые не продавались ни в одной лавке.

Этот аромат был сотворён ею же. Сандал, чёрный перец, вербена, капля ладанника и один выдох редкой травы, растущей только в Карелии и только раз в семь лет. Магия была в концентрации, в пропорции и в дыхании. Этот запах не просто влек. Он метил пространство. Мужчины, попавшие в его шлейф, начинали говорить медленнее, дышать глубже, поднимать глаза и забывать, зачем вообще пришли.

Готовой.Она распылила одну каплю в воздух, вошла в неё, как в облако, и вышла – обновлённой.

На мгновение Арина замерла у двери, прислушалась. Дом дышал вместе с ней. Он был старый, добротный, из рубленного дерева, стоящий на берегу озера в получасе от Новгорода. Место выбрано не случайно – рядом родник, где когда-то её мать окропляла её кровью в обряд первой луны. Лес вокруг был полон голосов, знакомых с детства. Здесь всё было родным. Здесь не нужно было прятаться.

Она открыла дверь и вышла на крыльцо.

Лёгкий ветер тронул края её рубашки, прохладный, с запахом воды, сосен и чего-то первобытного. Внизу, у края двора, стояла она. Любимица. Спутница. Страсть. Mazda RX-8 тёмно-вишнёвого цвета, отливающая в багровый воск, когда на неё падал прямой свет. Кто-то бы сказал – устаревшая модель. Символ середины двухтысячных, пережиток девичьей мечты. Но они просто не понимали.

Арина обожала её.

Не за статус. Не за внешний вид, хотя тот и был дерзким. А за звук. За тот утробный рык двигателя, с которым она рвалась с места, за хищную манёвренность, с которой влетала в поворот, за ощущение полёта, когда она выжимала газ на трассе, и всё тело сливалось с дорогой в едином вибрирующем токе. В такие моменты она не была ведьмой. Она была ветром. Скоростью. Наслаждением.

Открыла дверь, села за руль. Машина отозвалась тихим мурчанием – живым, почти кошачьим.Салон машины пах кожей и старым янтарным освежителем, который она однажды купила в Риге. Она провела пальцем по крыше – жест любви.

– Поехали, малышка, – прошептала Арина, поворачивая ключ.

Она пристегнулась, сунула в ухо наушник, выбрала нужный плейлист: "Velvet Rituals"– подборка композиций, что она собирала годами. Немного даунтемпо, немного трип-хопа, пара треков с тибетскими поющими чашами. Музыка ведьм современности. Музыка дороги.Мотор взревел. Не громко – но с глубокой, хищной интонацией.

Озеро за спиной, лес по бокам. И дорога – мокрая от утренней росы, будто зовущая.

Она нажала на газ.

Mazda оторвалась от земли, как птица в первый момент полёта. Скорость пришла не резко, а стремительно, но плавно – словно автомобиль не ехал, а плыл. Всё внутри затаилось. Мир за стеклом начал растворяться. Только дорога вперёд. Только она – Арина, ведьма, женщина, хозяйка и изгнанница своего времени.

Пока мотор мурлыкал, пока волосы колыхались от открытого окна, пока вокруг было только небо, лес и шоссе, – она чувствовала себя собой. Не той, кого все видят. Не той, кем приходится быть.

А той, кем она была всегда.

Mazda мягко свернула с трассы на знакомый поворот, скрытый от глаз прохожих лоскутами леса и молодыми берёзами, уже успевшими зазеленеть с летней уверенностью. Участок асфальта был гладким, будто только что поцеловавшим дождь. Арина не сбавляла скорость – её «малышка» RX-8 послушно скользила по дороге, как будто знала каждую трещинку и изгиб этой местности. Как и сама Арина.

Салон «Черная Лилия» находился чуть поодаль от центра города, ближе к частному сектору – в старинном купеческом доме, перестроенном и укреплённом ещё в нулевых, когда ведьмы начали возвращаться в мир, перестав прятаться за полками с травами и шерстяными накидками. Дом был двухэтажным, с тёплым серым фасадом, обвитыми плющом стенами, и резным козырьком над входом. На табличке у ворот – сдержанная надпись: «Black Lilia. Эстетика. Уход. Вдохновение.»

Но те, кто знал – понимали: сюда приходят не только за красотой.

Арина припарковалась у бокового входа, выключила мотор. Мгновение сидела, прислушиваясь к тишине. Машина ещё гудела внутри – тепло двигателя, упрямство металла, электричество в венах. Всё стихало. Она вышла, бросив сумку на плечо, и пошла по дорожке к парадной двери. Высокие каблуки едва слышно постукивали по камням. От неё несло лёгким дымом, духами и уверенностью.

Она толкнула дверь. Звонок не раздался – вместо этого в помещении чуть дрогнул воздух, будто уловил её энергию и тут же передал дальше: хозяйка дома. Это была не просто условность, а заключённый когда-то договор с домовым местного духа, который, как и всякий уважающий себя «дед», любил порядок и не терпел безделья. Особенно среди тех, кто называл себя ведьмочками.

Салон встретил её мягким ароматом шалфея и розового масла, светом, отражающимся от матового зеркального потолка, и приглушённой музыкой – что-то между lo-fi и архаичной колыбельной.

Арина скинула очки на волосы и окинула взглядом обстановку.

У большого зеркала, в дальнем углу у окна, Лада творила свою магию. Её пальцы ловко и медленно скользили по волосам пожилой женщины, лет шестидесяти пяти, может чуть больше – седина у той была благородная, густая, а сама она сидела с закрытыми глазами, словно дремала или вспоминала что-то важное. Из-под пальцев Лады рождалась причёска – на первый взгляд простая, но приглядевшись можно было уловить замысловатую спираль, в которую вплетались тонкие нити эмоций, боли, нежности и – отпущения.

Немного ближе, у столика у витражного окна, Маришка занималась маникюром. Перед ней – девочка лет четырнадцати, с выкрашенными в тёмно-рыжий волосы прядями и растерянной улыбкой. Та что-то говорила, смущаясь, теребила рукав кофты, но мастер продолжала свою работу неспешно, увлечённо, успокаивая подростка едва уловимыми шепотками. На ногтях уже был выведен нежный блеск, а под ним – едва заметная вязь, проступающая лишь под лунным светом: руны «истинного зрения». И когда девочка вернётся в школу, к своим подружкам и «парню» из параллельного класса – она уже не будет смотреть на них как прежде.

Третья ведьмочка – Светлана – сидела за столиком для массажа и, как ни старалась скрыть, листала ленту в запрещённой ныне соцсети instagram, где видео чередовались с мемами и картинками «эзотерических девочек». Но стоило только Арине войти, как та ловко свернула всё в один клик и с демонстративным вдохновением начала протирать стойку от несуществующей пыли.

Арина, не изменив выражения лица, остановилась в дверях зала, сложив руки на груди.

– Не утруждайся, Светлана. Я и так вижу, что всё идеально, – сухо произнесла она, склонив голову. – Но поменьше сиди в запрещённых соцсетях.

– Так я… Я не хожу на те страницы, которые прям вот совсем запрещены, – Светлана заторопилась, придавая голосу наивную обиженность. – И вообще, всё запретное стараюсь обходить стороной…

– Ага. Конечно, – фыркнула Арина. – Даже где-то верю. И как найду, где именно – обязательно скажу.

Светлана надулась, но это было наигранно. В их салоне правила были чёткие, но никогда не бездушные. Арина управляла этим местом как умелый дирижёр – не ломая волю, но направляя токи.

– Всегда вы так, Арина Леонидовна, – пробормотала та. – А я между прочим…

– Между чем? – тут же с участием перебила её Арина, состроив притворно заинтересованное лицо.

И, не дожидаясь ответа, чуть сместила фокус сознания, отправив лёгкую, почти щекочущую волну в разум своей сотрудницы. Сцена всплыла мгновенно. Светлана. Голая. Танцует в кругу на лунном берегу озера. Вокруг – ещё девушки, половина из которых к ведьмам не имела никакого отношения, зато очень хотела попробовать «лунный загар» и погадать на камнях, вписавшись в тренд «дикой женщины». Ох, Светлана…

– Да ну вас, Арина Леонидовна! – воскликнула та, покраснев до кончиков ушей. – И вообще… откуда вы это знаете?!

– Я многое знаю. Но ладно, – Арина перешла в привычный тон. – Посмеялись – и хватит. Расскажи, кто наши клиенты?

Светлана, всё ещё чуть сбитая с толку, перевела дух и начала, словно по внутреннему списку.

– Ну, та дама у Лады – это Валентина Николаевна. Она приходила к нам еще месяц назад. Мужа своего схоронила, и, по-хорошему, не должна была ещё даже из траура выйти. Но видно, что тяжело ей… Лада говорит, она не только волосы распутывает, но и боль из неё вытягивает – слой за слоем. Вроде укладка, а потом та говорит, что чувствует себя легче.

Арина перевела взгляд на Валентину Николаевну. Та закрыла глаза, и в лице её действительно читалась не боль, а лёгкая, отстранённая грусть. Грусть, в которую можно завернуться, как в тёплый плед. Значит, Лада всё делает правильно.

– Хорошо, – кивнула Арина. – А девочка?

– У Маришки случай интересный, – улыбнулась Светлана. – Говорит, увидела ту, и сразу поняла – первая влюблённость. Видела, как она смотрела на одного из соседских мальчиков. Ну и уговорила её «прийти похвастаться ноготками». Типа, подружки обзавидуются, и он сразу обратит внимание. Девочка смущалась, но согласилась.

Арина чуть хмыкнула.

– И конечно, Маришка «случайно» вплела в маникюр Вязь Прозрения?

– Ну… да, – хихикнула Светлана. – Чтобы та увидела, кто из её круга настоящий, а кто лишь на словах. Чтобы потом не было сильно больно. Только лёгкое разочарование. Как прививка. Только не рано ли такое видеть. Ребенок же почти.

– Она увидит. – сказала Арина тихо, Маришке. – Не сразу. Но когда поймёт – боль будет меньше, чем могла бы быть.

Маришка кивнула. На лице у неё мелькнула неуверенность.

– А если она всё равно влюбится?

– Тогда хотя бы будет знать, во что, – просто ответила Арина. – А это лучше, чем жить иллюзией.

Она посмотрела на своих ведьмочек и чувствовала то, что редко позволяла себе ощущать – тихую гордость. Они были все такие разные. Каждая со своими слабостями, со своими смешными привычками, с оттенками характера – но все они знали: это место не просто салон красоты. Это убежище. Храм. А может – даже семейный круг. Где женщина может прийти и выйти уже не той, какой вошла.

Арина прошлась по салону. Каждое зеркало отражало её фигуру – не искажая, а подчеркивая. Свет мягко ложился на волосы, аромат её духов медленно заполнял пространство. Девочки поглядывали краем глаза, чуть выпрямляясь – с уважением, но без страха.

Арина любила их. По-своему. Не как мать, но как древняя ведьма, собравшая под крылом тех, в ком чувствовала силу, потенциал, искру. Каждая была уникальна. Каждая – часть её семьи, её стаи.

Подошла к стойке администратора, Арина взглянула на планшет с расписанием. Время приближалось.

– Девочки, – сказала она негромко, но ясно. – У меня сегодня будет особый гость. Через несколько часов.

Все трое замерли. Лада подняла глаза, Маришка нахмурилась, Светлана прикусила губу.

– Он… опасен? – осторожно спросила Лада.

Арина медленно кивнула.

– Пока не знаю. Но Ла… Но та кто, кто его направил мне давно уже не подруга.

– Значит, нужно быть рядом? – предложила Маришка.

– Нет, – мягко, но уверенно ответила Арина. – Всё, как обычно. Просто будьте внимательны. Прислушивайтесь к воздуху. И не пускайте через себя чужие образы, пока не поймем кто это и с какими намерениями.

Она повернулась, уже собираясь пройти в свою личную комнату на втором этаже, но вдруг остановилась и бросила через плечо:

– И, Света?

– Да, Арина Леонидовна?

– Когда в следующий раз решишь повторить «лунный загар» – хотя бы предупреждай. Чтобы я не увидела тебя в полночь, пляшущую с какими-то студентками на берегу, призывающей «женскую силу» из бутылки просекко.

Светлана ойкнула, а остальные дружно рассмеялись.

Салон наполнялся мягким светом позднего утра, переходящий в дневную суету, когда Арина снова оказалась в своём кабинете – небольшом, но уютном пространстве с массивным резным столом, полками, уставленными коробочками, флаконами, амфорами, старинными пудреницами, склянками и записями. На стене висели две гравюры – одна изображала многоуровневое строение женской ауры, другая – анатомию цветов в магическом спектре. Здесь, в этом небольшом царстве порядка, волшебства и профессионализма, она разбиралась с делами: проверяла запасы, составляла планы, редактировала расписание.

Планшет в её руках мягко светился, реагируя на прикосновения стилуса. Арина поджимала губы, когда видела, что кое-что из уходовой косметики подходит к концу. Нужно было делать заказ, и она уже составляла списки. В первую очередь – сыворотки и кремы. Клиентки особенно полюбили ночную восстанавливающую формулу с пептидами и вытяжкой из черного пиона. Затем – линейка из очищающих масок на основе вулканической глины, к которой они добавляли каплю настоя на золе рябины.

"Так, крем-праймер для зрелой кожи… закончился. Заказать три партии. Масло османтуса – две бутылочки по сто миллилитров. Патчи под глаза – не меньше пятидесяти упаковок. Лосьон с плацентой…"– она делала пометки и одновременно на слух проговаривала, чтобы не упустить важное. Чёткий ритм перечислений действовал успокаивающе.

Отдельной вкладкой у неё шли средства с магической природой. Тут был другой порядок: заказ подобной продукции проводился не через привычных поставщиков, а через личные связи – друидов, ведунов, алхимиков и некоторых особых ведьм, живущих вне городской суеты. "Корень синей валдшнепки – в сушёном виде, не молоть. Настой из мха, растущего на северной стороне камней. Масло памяти. Слёзы мимолетницы…"– всё это шло в отдельную вкладку, с грифом личной доставки.

Некоторые компоненты она держала только для себя – редкие, таинственные, с запредельной природой. Применять их без нужды было бы легкомыслием. Но, как заведующая салоном, она обязана была быть готовой к любой ситуации.

На секунду Арина задержала взгляд на старом стеклянном сосуде с чёрной жидкостью, стоящем на верхней полке. Этот эликсир она не открывала уже лет двадцать, и правильно делала. Просто хорошо было знать, что он есть. Как яд, которому не обязательно действовать, чтобы быть полезным.

Она вздохнула и переключилась на расписание. Следующий месяц обещал быть насыщенным. Вернутся постоянные клиентки – Ирина Геннадьевна, требовательная, но щедрая. Лада Петровна – вечно хмурая, но после обрядовой маски с морской солью всегда выходила из салона, будто после исповеди. Молоденькая Женя, с её почти болезненной одержимостью ухоженностью, в которой Арина видела отголоски желания быть замеченной в хаосе чужого внимания. Все они были в списке, как заказы, как точки в маршруте. Но Арина воспринимала их иначе – как персонажей, чьи линии она сплетает, иногда правит, а иногда просто наблюдает.

Отдельной строчкой было помечено: "Маришка – отпуск. Байкал". Тут Арина хмыкнула, отложив стилус, и слегка откинулась в кресле. Байкал… Она коснулась виска пальцем, словно пытаясь вспомнить запах и пульс того места. Воды Байкала были не просто древними, они были древнее страха. Их глубины хранили такое, что лучше не тревожить без крайней нужды.

А Маришка… ну что Маришка? Девочка. Всего девятнадцать. Упрямая, живучая, весёлая. И, как водится, любопытная до дрожи в руках. Арина знала, что она едет не просто отдыхать. У неё был интерес к сакральному, к невидимому. Но Байкал не терпит глупости. И ошибки там не прощают даже ведьмам. Особенно ведьмам. Прежде чем отпустить её, придётся провести разговор. Объяснить, что можно делать на его берегах, а чего – никогда. И не потому, что это опасно, а потому, что это – святотатство.

А кто будет на её месте? Арина снова вернулась к планшету. Несколько кандидатур висели в отложенных заявках. Кто-то уже работал массажистом в других салонах. Кто-то имел "эзотерическое образование", что вызывало у Арины смешанное чувство между насмешкой и осторожной надеждой. Она быстро пробежалась по профилям. Одну из претенденток звали Кира – высокая, с платиновыми волосами и идеальным резюме. Но, как подсказывало чутьё, слишком идеальным. От неё не тянуло той магической неровностью, которая была у настоящих. В другой раз.

Что с того, что носит чёрную помаду и знает наизусть семь ритуалов очищения по записям из моего архива? Что с того, что уверенно оперирует старыми именами, как будто с ними спала и пила вино? Ребёнок же. Всё ещё лепит себе мечты, не ведая настоящей цены магии.Мысль о Маришке вызвала за собой ассоциации с остальными. Лика – самой старшая из ее девочек. Всего двадцать один. И то только недавно исполнилось. А уж как себя держит – словно старая опытная кошка. Но в глазах – весенний свет, ясный и слишком наивный. Арина прикрыла глаза и усмехнулась. – Ребёнок… – произнесла она почти шёпотом.

Это слово – «ребёнок» – зацепилось в голове, словно зазубрина в древесине. Арина чуть повела плечами, пытаясь отогнать наваждение, как назойливую мошку. Но оно вернулось, будто эхо из прошлого – густое, тяжёлое, болезненное. И вот уже не Лика стояла перед мысленным взором, а другие лица. Чужие. Чуждые. Сгоревшие.

Если примерять Ликин возраст к тем временам – она должна была бы уже вынашивать третьего, возможно четвёртого ребёнка. А если учесть, что мужа у неё тогда не было, и детей, стало быть, тоже, – так и вовсе бы попала в разряд старых дев. Да ещё и колдунья? Ну всё, на костёр. С пением псалмов и брызгами святой воды, которая не помогала никому, кроме тех, кто ею прикрывался.Несколько сотен лет назад…

Прокажённые.

Нечистые.

Бездетные сучки сатаны.

Эти слова снова звучали в голове – чужими голосами, но живыми, с кашлем, шёпотом, криками, плачем. Виски заныли. Арина резко выдохнула, чтобы выгнать наваждение, но уже было поздно. Волна накрыла.

Только и знали, что шептать молитвы, жечь книги и молиться на ржавые мечи.Вспомнились первые. Девочка по имени Беата – руки в ссадинах, щека обожжена, пахла дымом и кровью, но в её глазах ещё теплилось желание жить. Арина прятала её под собственным плащом, выводила через леса, уводила в болота, где туман был союзником. А через неделю нашла её – уже с петлёй на шее, в колодце, брошенную, как тряпку. Местные. Глупые, забитые, истовые.

После… она нашла остатки тела. Собрала в белый мешок. Рыдала. Потом подняла глаза к небу и впервые прокляла. Не людей. Бога. Того самого, с которого началась эта истерия.Потом была Аннет. Аннет не боялась – танцевала у костра под барабаны, пела на старофранцузском заклинания любви и была лучшей в варке зелий. Аннет сожгли днём. При людях. Чтобы назидательно. Арина стояла в толпе, закутанная в рваную накидку, вцепившись в собственные ладони. Закрыла глаза, но слышала всё – и крики, и хруст.

Охота.

Охота на ведьм.

Грязная, лживая, жестокая.

Сначала Арина пыталась бороться. Переманивала. Защищала. Уводила. Но чем дальше, тем чаще приходилось вынимать из петель и собирать по ночам пепел. Даже её магия уже не спасала всех. Люди сходили с ума, сжигая старух, повитух, даже собственных дочерей, если те что-то чувствовали. А когда начали убивать младших – совсем юных, только вставших на путь – Арина сломалась.

Она покинула Европу. Вернулась в Россию, в земли, где её род был стар и уважаем. Но не смогла забыть. В глубине души всё ещё слышала треск огня, а в ночных кошмарах её душили запах гари и детский крик.

И тогда я ушла. Просто легла в землю и уснула.

Это не было смертью. Это была спячка. Замедление времени, растворение в ландшафте. Она спала в рощах, под корнями старого дуба, в тени древних камней. Спала долго. Более трёхсот лет. Не видела ни Раскола, ни Смутного времени, ни польских панов под Кремлём. Не знала, как один род исчез, другой вознёсся. Когда проснулась – уже была Екатерина. Прусская волчица на русском троне. Поляки угомонились, шведы ушли, французы ещё не пришли. Но главное – не осталось ничего от её рода. Ни ведьм, ни лесных братств, ни дев, рождающих во сне.

И снова – страх.А дома… дома всё ещё пахло кровью. Не той, старой, а свежей. Только теперь с крестами шли не инквизиторы, а чиновники, не топорами, а бумагами. И снова – запреты.

Когда она вышла в мир, её сознание сопротивлялось. Годы отсутствия наложили отпечаток: она не знала новых слов, не понимала новых смыслов. Её бесили платья без корсетов, раздражали плоские мысли и бесцветные лица. Словно всё стало глухим. Без магии. Без сути. Без песни.

– Пахнет… Если только с привозного флакона, подменённого где-то в Лондоне.А уж потом она с горькой усмешкой посмотрела на новое «царство». Романовы? Какие Романовы… Жиденькая водица, разбавленная англичанами и немцами. От великого русского рода остались лишь клочки ткани и румянец на щеках. А та, «великая» Екатерина, больше походила на немецкую домоправительницу с амбициями богини. В её салоне, открытым тогда в Петербурге, даже говорили иногда фразу – в шутку, конечно: – Чую русским духом пахнет… Арина всегда усмехалась – горько, тонко, едко.

Всё это промелькнуло в ней, как мимолётная вспышка. Сквозь века, сквозь боль, сквозь выцветшие имена. Но вместе с этой горечью в ней осталась и сила. Сила защищать.

И пусть кто-нибудь попробует заявить, что ей «пора в землю».Она смотрела на Лику, на Маришку, на Светлану, как на семена, пущенные в землю. Каждая – шанс. Каждая – продолжение. И если придёт время, когда снова разожгут костры – Арина будет рядом. И вытянет их из петель. И пепел соберёт. Тех, кто посмеет так поступить с ее девочками. Она здесь. Живая. Упрямая. Целая.

– Нет уж, милые мои. Это вы ко мне ещё на укладку записываться будете.Она снова усмехнулась.

Смешно теперь. Тогда – приговор, сегодня – стиль жизни. «Как странно играет время», – думала Арина, листая заметки. В прежние эпохи у женщины не спрашивали – хочет ли она детей. Считалось, что должна. Обязана. Родить, выкормить, умереть молодою, но выполнившей долг. Сейчас же будто открылся люфт. Промежуток. Можно «наестся сладкого», пожить для себя, побыть ведьмой, кошкой, девочкой на каблуках с багровыми губами и без намерения когда-либо пеленать кого-либо. Всё стало гибким, тянущимся, почти безнаказанным. А если уж не уследила, не рассчитала, то, извини, сама виновата – но не проклята, не изгнана. Просто вышла в онлайн и забыла.

Парадокс. Век увеличился – и возраст для материнства потёк вслед, словно масло по склону. Раньше в двадцать пять – старая, не у дел. Теперь – «у меня ещё всё впереди». Арина усмехнулась. Лица сменяются, как кадры в зеркале заднего вида, голоса стираются, поколения идут волной – цветной, быстрой, с блёстками и мемами. А она остаётся. Без привязки, без корней, без конца. Как будто и не живёт, а наблюдает. Без якоря, но и без желания куда-то прибиться. Просто плывёт. Или летит.

Она пролистала цифровую накладную, отметила номер отправления – поставка новой косметики была уже в пути. Хорошо. Всё под контролем. Ну… почти всё. Нужно будет ещё раз напомнить Ладе о травах – корень змеиный пошёл не того качества, а чернокорень снова пересушен. И с Маришкой надо обязательно поговорить до её отпуска: девочка уезжает на Байкал, думает – развлечение, приключение, может, красивая фотосессия с губами «в стиле холодной нимфы». А не ведает, что воды Байкала любят не всех. Не всех пускают. Некоторые – не отпускают вовсе.

Арина закрыла планшет, ладонью провела по экрану, как будто отсекая мир цифр и заказов. Вдохнула глубже. Сквозь витраж на окно лёг солнечный узор – золотая сеть из рун и знаков, вытканных в стекле по её собственным чертежам. На полу этот свет складывался в ритуальный круг, простой и уютный. Здесь всё было на своих местах. Косметика – в пути. Травы – почти в порядке. Ученицы – зреют, как вино. А она… она просто смотрит, слушает, направляет.

Снаружи скрипнул металл – ветер терся о вывеску. Шептал что-то на древнем, невыговоримом языке. Арина чуть улыбнулась, не открывая глаз. Ветер был старше слов. Старше крещения. Старше даже проклятий. Он был ей ровней.

Но вдруг резкий визг тормозов рванул её слух. Удар короткий, но пронзительный, словно звенящая стрела – пронёсся по двору. Она открыла глаза. У самого входа, прямо рядом с её Рыксой, обдав ее пылью, остановилась чёрная представительская «Ауди». Не так чтобы просто припарковалась – вжалась в пространство. Уверенно. Как тот, кто знает, что его ждут.

Она шагнула к двери.Арина не двигалась, лишь слегка наклонила голову, прищурившись. Витраж дрогнул в солнечном свете, будто тоже принял это как знак. Клиент. Тот самый. Ну, наконец. – Посмотрим, что ты за фрукт, – тихо сказала она, поднимаясь с кресла. Где-то в глубине салона заскрипел пол, и отозвалась трава в банках, словно взволнованная.

Глава 2. Гость

Дверь салона распахнулась с лёгким звоном колокольчика. Ветер, ворвавшийся следом, шевельнул висящие у входа серебристые ленточки и принёс с собой чужой ритм – не новгородский, не северный. Южный. Солнечный. Упрямый.

Он вошёл. Высокий, тёмноволосый, с чуть растрёпанной чёлкой и уверенной, живой походкой. Не просто прошёл, а появился – как будто пространство само отступило, чтобы его впустить. Чёрные брюки, белая рубашка, пиджак расстёгнут – из-под воротника выглядывала нить кожаного шнурка, возможно, амулет. Под глазами – след долгой дороги. На губах – полуулыбка, при этом взгляд цепкий, внимательный, взрослый. И всё же – что-то в нём было дерзко-молодое, даже немного вызывающее.

Арина в это время стояла у ресепшена, разговаривала с Ликой и Светой – те что-то шептали про сегодняшнюю поставку масел. Но как только дверь открылась, их разговор обрезался сам собой. Ведьмочки обернулись. Арина – тоже. И как-то так получилось, что на пару секунд в помещении наступила тишина, вязкая, звенящая, как в том самом моменте, когда ловишь запах грозы перед бурей.

Парень не смутился. Он скользнул взглядом по залу, коротко – по девушкам, чуть внимательнее – по самой Арине. Улыбнулся.

– Доброе утро. Лукас Воронов, – голос мягкий, с чуть тянущими интонациями. Не ленивыми, нет. Скорее… поющими. Южная манера речи. Видя, что его слушают, он уточнил, как бы между прочим: – Я родился в Испании. Поэтому имя немного… выбивается из контекста. В России меня чаще зовут просто Лука. Хотя, если честно, я до сих пор не до конца понимаю, почему.

Голос – бархат с лёгкой хрипотцой. Речь – почти без акцента, но ухо Арины сразу уловило: русский не родной. И это было… приятно. Не вульгарно-приторно, как у бизнесменов с юга. И не грубо, как у приезжих мачо. Нет. В нём было что-то тёплое, растянутое, солнечное. Как утро после бессонной ночи.

Она ещё не успела ответить, а он уже смотрел на неё с интересом – не скрытым, не завуалированным, без ложной скромности. Это само по себе было редкостью. Мужчины, особенно те, что хоть немного чувствовали магию, обычно старались не задерживать взгляд. Не лезли вглубь. Особенно если понимали, к кому пришли. Арина знала: сила порой пугает не заклинаниями, а тем, как легко она пронизывает воздух.

Внезапно вместо неё ответ прозвучал сбоку – ленивый, обволакивающий, чуть снисходительный.

– Лукас, говорите? – лениво протянула Маришка, не поднимая головы. Она сидела в стороне, возле своего рабочего места, неспешно водя пилочкой по собственному ногтю с видом, будто в мире нет ничего важнее формы кутикулы. – Знаете, Лука – это, вообще-то, старинное русское имя. Не в честь апостола, как вы там привыкли на западе, – слово "западе"она произнесла с лёгкой, но совершенно явной насмешкой. – А вот "Лукас"– это уже новомодная калька. И звучит… ну, как латте без кофеина. Привычно, но не по делу. Потому и звучит будто бы странно. Для русского слуха такое имя просто непривычно, особенно как нынче говорят "в глубинке".

В голосе Маришки прозвучали и насмешка, и лёгкое, почти подростковое презрение, с которым у ведьмочек частенько выговаривались слова вроде «коуч», «вайб» или «феминитив». И всё же, впервые оторвав взгляд от ногтей, она наконец глянула на гостя. Прищурилась, оценила. В её глазах сверкнуло живое, сочное любопытство.

– Так что, собственно, вы забыли в нашем скромном салоне, мистер… Лукас? И кстати, посмотрите на мой бейджик. Там написано "Маришка". И это не уменьшительно-ласкательное обозначение. Меня и вправду зовут именно так. То, что у меня в паспорте написано "Марина", – с тем же тоном продолжала ведьмочка, – ни о чём не говорит. Марина – это, простите, офисная версия, все забываю сходить и поменять документы, чтобы звучало правильно. Маришка – это от Мары. Ну, вы вряд ли знаете, конечно. Маришки— спутницы Мары, вестницы зимы и смерти. Дочери Мораны. То есть… совсем другой род. А Марина – это, скорее, рыба в томате. Согласны?

На долю секунды Арина почувствовала в воздухе слабое смущение. Лука, явно привыкший быть в центре внимания – а может, просто рассчитывавший, что его появление произведёт эффект, – оказался слегка выбит из колеи. Неожиданно для себя он стал объектом обсуждения, а не субъектом действия. И это, конечно, задело.

Арина, глядя на свою ведьмочку, едва заметно приподняла бровь. Ах, Маришка, лиса ты хвостатая…

Впрочем, сама Арина не удержалась от улыбки. Сдержанной, едва заметной – но настоящей. Она уловила тонкий момент: парень растерялся. Впервые. За всё это время – первый сбой. Не угроза, нет. Просто щелчок. И он от этого стал… живее.

Она мягко перехватила нити разговора, голос её прозвучал чуть теплее, чем обычно, но всё так же сдержанно:

– Согласна с моей подопечной, – сказала она спокойно, но с лёгкой улыбкой, – что же привело вас в мой скромный салон, мистер Лукас?

Теперь он – отвечал.Она выделила именно полное имя – с лёгким акцентом на последнее «с». Проверяя, как оно теперь, после лекции Маришки, отзовётся у него на слух. Вместе с обращение мистер, позволяя лёгкому ироничному оттенку скользнуть по звуку, как капле масла по воде. Пальцами провела по запястью, будто машинально. Но жест был продуманный – маленький знак, что теперь говорит она. И даже ветер, гулявший в оконных проёмах, чуть стих. Теперь она вела.

Арина не шевелилась. Разглядывала. Оценивающе, но не откровенно. Не как женщина – как ведьма. Волосы густые, небрежно уложены. Кожа смуглая, южная. Лицо – с открытым лбом, резкими скулами. Рот – чуть чувственный. Пальцы – длинные, уверенные. Рука, поданная на рукопожатие, была тёплой и сухой.

Ты чертовски молодой, – отметила про себя Арина. – И чертовски уверенный в себе.

Парень вздохнул, приходя в себя после обстрела лукавыми взглядами трех чаровниц и мудрого взора их наставницы, возвращаясь к тому, зачем пришел.

– Моя фамилия, как вы уже поняли, – Воронов. Я представляю интересы моего отца, Дмитрия Воронова. И у меня в к вам Арина Леонидовна деловое предложение.

– Ну что ж, Лукас. Раз уж вы у нас, – она сделала лёгкий жест, приглашая вглубь салона, – тогда пойдёмте. Посмотрим, что у вас за предложение.Арина склонила голову, улыбнулась ровно настолько, чтобы это было именно вежливой улыбкой, без иных подтекстов. Только тень выражения, пробежавшая по губам. И ответила:

И, развернувшись, пошла первой.

Кабинет Арины – мягкий полумрак, лампы в бронзовых плафонах, старое дерево с живыми прожилками, аромат вербены и шалфея в воздухе. Пространство было выстроено так, чтобы каждый входящий терял привычные ориентиры: время текло медленнее, мысли текли глубже. Лукас вошёл, огляделся бегло, без восхищения – скорее с интересом. Мимолётно задержал взгляд на чернильной картине в раме у окна – женский силуэт, вписанный в лунный круг, – но ничего не сказал. Ни комплимента, ни лишнего слова.

Он сел, как и раньше – уверенно, расслабленно, но не развязно. Перевёл взгляд на Арину и почти мгновенно изменился. В его лице исчезла лёгкость, исчезла полуулыбка. Голос стал чище, твёрже, спокойнее. Всё лишнее – скинуто, как пиджак.

– Дмитрий Воронов, – начал он, без вводных, без подводок. – Он инвестор, системный человек. И сейчас он формирует сеть. Новую. Масштабную. Единую сеть премиальных салонов красоты по всей России Работающих с элементами магии – официальной или скрытой.

Он чуть наклонился вперёд, положив локти на подлокотники кресла, сцепив пальцы в замок. В глазах – ясный расчёт и проверка реакции на его слова. Слова о магии, и о том что он знает что это такое. Ни вызова, ни страха. Чистая сделка.

– Вам, Арина Леонидовна, предлагается войти в эту сеть. Не как партнёр – как часть структуры. Под патронажем. Мы берём ваш салон в систему, перенастраиваем логистику, объединяем заказы, создаём новый сервис. Все поставки косметики, трав, магических ингредиентов и ритуальных средств идут теперь централизованно – через нас.

Он говорил это с таким тоном, будто сообщал об изменении маршрута автобуса. Ни капли давления. Ни капли сомнения. Только спокойная, уверенная констатация: так будет.

Арина не перебивала. Сидела молча, глядя на него чуть из-под лба, как старая кошка – на слишком уверенного воробья. Внутри нарастало напряжение, но внешне – ни одной трещины. Никаких лишних жестов. Только глаза. Зелёные, тяжёлые, наблюдающие.

А он продолжал, всё тем же ровным голосом:

– Мы в курсе, что вы – ведьма. Не наполовину. Не “по бабушке”. По-настоящему. И ваши сотрудницы – такие же. Уровень подготовки разный, потенциал разный, но они не просто стилистки и массажистки. Это ваш маленький ковен, замаскированный под салон. Знаю. Мы проверяли.

Он бросил взгляд на витраж за её спиной, потом снова вернулся к ней.

– Но нам на это… плевать. – Он сказал это легко, буднично, как будто речь шла не о тайне, а о сорте кофе. – Нас не интересует, кто вы в личной жизни. Лишь бы система работала. – После присоединения к сети вы сохраните примерно десять процентов от текущей прибыли. Остальное пойдет на развитие. Вам не придётся думать о налогах, логистике, заказах, рекламе, проверках и местных “чиновничках”. Всё это будет централизовано. Сеть – это защита. Поддержка. Будущее.

Он выдержал паузу. Дал словам осесть. Потом, почти не меняя интонации, добавил:

– Но вы будете обязаны обслуживать всех, кто имеет статус VIP в системе. Без обсуждений. Без фильтрации. Без личных “впечатлений” и “предчувствий”. Только по списку. Если кто-то назначен к вам – вы обязаны принять. И выполнить полный спектр услуг. От базовой эстетики – до магических процедур, в рамках допустимого уровня. И поверьте, отбоя от клиентов у вас не будет. Поэтому даже 10 процентов, что предлагает вам мой отец, в несколько раз больше того, что вы имеете сейчас.

Его пальцы скользнули по внутреннему карману, и он вытащил тонкую карточку – чёрную, с серебристой печатью. Положил на стол.

– Вот такая карта представляет VIP-Клиентов. Их немало. Многие из них – непростые люди. Политики, предприниматели, высокопоставленные лица. Некоторые – криминал, да. Некоторые – не люди вовсе. Но это бизнес. А не клуб по интересам.

Он откинулся в кресле, как будто закончил презентацию. Лицо было спокойным. Только в глазах – холодная сталь. Ни нажима, ни угрозы. Только чётко обозначенные правила: ты не играешь – ты подчиняешься.

Арина не сдвинулась. Но внутри – уже начала сжиматься волна. Не от страха. От ярости. И – к её удивлению – от возбуждения.

"Ты врываешься в мой мир. Говоришь мне, как жить. Обозначаешь, кому я должна служить. И при этом… так спокоен. Так красив. Так чертовски уверен. Ты хочешь играть в патрона? Ты даже не понял, что вошёл в логово ведьмы. Не обычной. Верховной ведьмы славянского мира. К той, от кого матери которой бежали монголы, а потом, уже при Арине, предпочитавшие не замечать Новгородское княжество. А теперь ты от имени отца хочешь сделать то, что не получилось даже у Батыя?

Арина молча разглядывала его несколько долгих секунд. Она не поднимала брови, не меняла выражения лица, только пальцы на подлокотнике кресла слегка пошевелились, будто хотели что-то сказать, но передумали. Потом она откинулась назад, небрежно закинув ногу на ногу, и медленно, с ленцой, как будто даже немного устала от разговора, заговорила:

– Знаешь, мальчик… – протянула она, вкладывая в слово особую тяжесть, как в древнерусский укор, – ты, который ещё и мужем-то не стал, а всего лишь отрок, юнец, подросток… А уже заходишь в мой дом, и предлагаешь мне продать мою свободу, мою волю, моих девочек – в обмен на что? На структуру? На защиту? На десять процентов прибыли и клиентов в пиджаках, у которых вместо душ – банковские счета? Скажи мне, мальчик....

Она медленно наклонилась вперёд, и пальцем подвинула лежащую на столе папку с распечатанным договором ближе к нему. Посмотрела в глаза – пристально, чуть прищурившись, а голос понизила до шелеста:

– …почему ты приехал сюда с таким тоном и с такими условиями? Не боясь, что спокойно не выйдешь отсюда. Что выйдешь – и то без бумажки, которую так любезно положил на стол, – она слегка кивнула на договор, – а скорее всего, с этим самым договором аккуратно засунутым тебе… ну, куда люди обычно просят не совать ничего без вазелина.

Но Лукас не дёрнулся. Даже не замер. Не отшатнулся, не перешёл в оборону. Он лишь чуть склонил голову набок, как будто разглядывал её при новом свете – и спокойно, буднично, без нажима, ответил:

– Потому что вы, возможно, знаете моего отца… как Черномора. Или как Григория Распутина.

Мгновение – ничего. Даже дыхание Арины не изменилось. Но в глазах на секунду дрогнуло что-то древнее. Взгляд словно провалился внутрь, за века, сквозь слои памяти. Внутри неё всё сжалось – не от страха. От узнавания.

Черномор.

Это имя было ветром, пахнущим железом, зверем в темноте леса и кровью. Оно звучало по ночам у костров, в шёпоте ведьм, в стонах закованных жертв. Капища. Каменные круги, забрызганные кровью. Девы, брошенные на алтарь. Мужчины, кричащие под ритуальным ножом. Луна, отражающаяся в красном от жертвоприношения пруду. Огромные деревья с вырезанными рунами – мёртвые, выжженные изнутри чёрным пламенем.

Она это видела. Не слышала – видела. Была там. Стояла на краю леса. Хранила равновесие, пока остальные падали в безумие. И второе имя – Распутин. Григорий. Улыбка и бездна. Грязные пальцы на белом шёлке дворцовых покоев. Взгляд, прожигающий насквозь. Слово, которое звучит как приговор. О нём она не знала лично – читала. Изучала. И не верила до конца, пока сейчас… не услышала это вместе. Черномор и Распутин. Два облика одной сущности. Самые известные, хотя, возможно, не самые значимые.

Арина не ответила сразу. Лицо её застыло. Губы плотно сомкнулись. Внутри – молчаливая буря. Мелькали фрагменты: сгоревшие деревни, искажённые лица, красные ручьи, что текли из горящих церквей и храмов. А потом – белые залы, звенящие бокалы, и он. Стоящий в углу, молчащий, глядящий. Тот же. Без старения. Без изменений.

Сын тени, что скользит из века в век, примеряя новые личины?Ты его сын?

И почему-то – не страх. А… странное возбуждение. Как будто всё начиналось с начала. Как будто этой встрече предшествовали столетия.

Он не стал дожидаться её ответа. Только чуть приподнял бровь, наблюдая, как она на миг застыла – с глазами, унесёнными в прошлое, где чёрные костры и кровавые ливни были реальностью, а не метафорой. Улыбнулся. Холодно, чуть лениво. В этой улыбке не было ни тепла, ни злорадства – только обострённое осознание силы момента.

– У вас есть месяц, – сказал он так же буднично, как до этого говорил о процентах прибыли. – Прочтите. Подумайте. Обсудите с совестью или с зеркалом – что вам ближе. Мы не торопим.

Арина мысленно выругалась. Вначале на него. Потом на Ларику. Потом – на его отца, Черномора, Распутина и всю их извивающуюся линию предков и потомков. Причём ругалась не только на русском, но и на древнеэтрусском, латинском, латыни ведовской школы, на висконтийском диалекте ведьм Средиземья, и даже на языке, у которого не осталось носителей – кроме неё самой. Каждое ругательство можно легко оформить в проклятие. Строки легко сплывали в голове, чтобы ударить выверено, хлёстко, с точным смысловым посылом. И всё же…

Он стоял перед ней – плоть и кровь. Ни ауры, ни потока. Ни вибрации. Ничего. Чистый человек. Сильный, красивый – но человек. И этот юноша называет своим отцом Черномора? Без следа родства. Ни следа нити. Ни даже завихрения кармической связи. Это было… неправильно. Странно. Почти невозможно.Она не добавила в свои ни грамма магии. Она снова вернулась к нему взглядом. Осторожным. Сконцентрированным.

Он уже собрался уходить. Поднялся. Прямо, без суеты. Папка с договором аккуратно скользнула обратно в его портфель. И Арина тоже встала. Почти синхронно. На какой-то миг они оказались на одной высоте, и в воздухе повисла нить чего-то, что не было словами. Тонкая искра. Её чувствительность сразу уловила этот сдвиг – как вибрацию в воздухе перед бурей.

Он уже повернулся к двери, но тут она остановила его.

– Лукас, – сказала она тихо, но голос её прозвенел, будто удар по хрустальному бокалу. – Если ты никуда не спешишь… я могу сейчас взглянуть на договор. Ознакомиться. Дать тебе предварительный ответ.

Он обернулся. В глазах промелькнуло лёгкое удивление, едва заметное, но она его уловила. Он не ожидал – и это было приятно.

– Пока ты подождёшь, – продолжила она, подходя ближе, почти вплотную, – мои девочки позаботятся о тебе. Сеанс расслабляющего массажа, ритуальные масла, немного заботы. Всё равно сегодня клиенты отменились. В зале свободно.

Она обернулась через плечо и посмотрела на учениц. Сначала на Лику – та уже уловила сигнал. Потом – на Свету и Маришку. Одного взгляда было достаточно, чтобы передать, какие именно услуги требуются. Не просто расслабление. Испытание. Настройка. Прикосновение к плоти и к правде. Всё – в пределах дозволенного, но с акцентами на то, что Арина хочет знать: как реагирует его тело, что выдадут прикосновения, какие чувства пробудятся.

– Что скажешь? – мягко, чуть лукаво спросила она, снова глядя ему в глаза. – Я трачу время на бумагу, ты – на удовольствие. Обе стороны при деле.

И она уже знала: он согласится. Потому что интерес – был взаимным. Но все же он попытался отказаться. На словах

– Спасибо, но не стоит…

– Не обсуждается! Лика, Маришка, Света – займитесь гостем!

Глава 3. Массаж

Внимание. Эта глава представляет собой подробную и откровенную эротическую сцена. Если вы считаете подобные тексты недостойными, вы можете пропустить эту главу.

– Хорошо! – слаженно ответили три чаровницы, каждая на одно дыхание, словно заранее выученная реплика в спектакле, который они ставили уже не раз.

Лукас оглянулся, слегка настороженно. Девушки, казалось, материализовались из воздуха. Ещё минуту назад они возились где-то в глубине салона, настраивая музыку и проверяя масла, но теперь окружили его, будто сцена замкнулась, и выходов больше не было. Иные мужчины бы уже запаниковали, но Лукас держался. Статный, в тёмно-синем костюме с чуть расстёгнутым воротником белоснежной рубашки, он казался непробиваемым… Но именно это и вызывало у ведьмочек азарт.

Словно по команде, они задвинули ширму, отделив угол зала, где стояла кушетка, окутанная мягким светом настенного фонаря. Ткань перегородки пропускала аромат масел и едва уловимый дымок чарующего ладана.

– Раздевайтесь, пожалуйста, – провела рукой Лика, при этом её взгляд откровенно задержался на его плечах.

– Верх и брюки – добавила Маришка, в голосе которой была смесь меда и власти. – Или не хотите чувствовать, как пальцы танцуют по вашей спине?

– Сами попробуете – не захотите останавливаться, – хихикнула Света, уже принося тёплое полотенце и тонкий, почти невидимый флакон с маслом.

Он сдался. Скинул пиджак, аккуратно повесил его на крюк, расстегнул манжеты и рубашку, медленно стянул её с плеч. Его движения были сдержанны, но девушки явно наслаждались процессом.

– На живот, пожалуйста, – голос Маришки стал тише, мягче.

Он улёгся, ощущая, как тепло кушетки сочетается с прохладой воздуха – или это уже наваждение? Мгновение – и его окружили три тени.

Первая – Лика – встала у головы и начала лёгкими кругами разминать шею, затем перешла к плечам. Её руки были тёплыми и быстрыми, словно дразнили, не давая телу привыкнуть. При этом с неё уже исчез халатик, остались только короткие шорты и маечка без бретелей.

Маришка встала сбоку, и, опустившись на колени, медленно провела ладонью вдоль позвоночника, пока не достигла бёдер. Её прикосновения были основательными, сильными – с каждым движением она как будто втягивала в себя его напряжение. На ней осталась только тонкая рубашка, прозрачная в свете лампы, сквозь которую проступали округлые формы.

Света не произнесла ни слова. Она появилась где-то у ног и ловко начала массировать стопы, затем икры, всё выше, пока её дыхание не стало ощущаться где-то у коленей. Её одежда, кажется, сама исчезала: тонкая юбка едва держалась, а топ уже свисал с одного плеча.

Лукас чувствовал, как тело поддаётся. Он по-прежнему пытался держать лицо спокойным, но внутри уже вспыхивало пламя. Девушки работали молча, в абсолютной синхронности, словно ритуал. То одна ласково касалась его ладоней, то другая обводила пальцем контур лопатки. Отдельные локоны Лики щекотали щёку, когда она наклонялась слишком низко. А Майя однажды слишком долго задержала ладони у поясницы, пока её грудь почти не коснулась его бока.

И всё это – под томный ритм музыки, в полумраке, под присмотром Арины, которая, сидя в кабинете и читая договор краем глаза наблюдала через невидимую клиентам маленькую, но с хорошим разрешением, камеру, за тем что твориться.

Он хотел что-то сказать, но Света в этот момент мягко положила пальцы ему на губы, прошептав:

– Сейчас не надо слов, Лукас…

И он послушался.

Массаж продолжался – лёгкие, тёплые, почти воздушные касания ладоней, скольжение пальцев по коже, от которых по телу Лукаса пробегали едва заметные волны мурашек. Но в какой-то момент прикосновения остановились. Девушки замерли.

– А теперь… перевернись, пожалуйста, – шепнула Лика, медленно проводя ногтем по его лопатке.

– Да, нам нужно увидеть… – с мягкой улыбкой добавила Света, при этом он даже не понял – увидеть что именно?

Лукас замешкался. Он чувствовал, что от постоянных прикосновений, запахов, дыхания, женских тел вокруг – его возбуждение уже не скрыть. Даже тонкая ткань белых боксёров не могла спрятать очевидное. Он медленно перевернулся на спину, стараясь не смотреть в глаза ни одной из трёх ведьмочек.

Он ждал – смущённого взгляда, удивления, может быть, даже смеха. Но вместо этого услышал только весёлый шёпот:

– Ох… вот это да…

– Нам определённо повезло сегодня.

Их реакция была не насмешливой – скорее, радостной, одобрительной, даже азартной. Он даже не успел отреагировать, как тёплые ладони уже снова были на его теле – одна на груди, другая скользнула по руке, третья аккуратно коснулась бедра, не нарушая приличия, но с явной игрой.

– Ручки, пожалуйста, – сказала Майя, уже ставя перед ним две неглубокие чаши, в которые опустила его ладони. Вода в них была горячей, густо ароматной, пахнущей травами, можжевельником и чем-то пряным, возбуждающим.

Следом на его лицо легла горячая влажная ткань – с прорезью, оставляющей открытыми лишь губы. Воздух стал влажным, всё вокруг словно растворилось – он слышал только дыхание, чувствовал тепло, приправленное чем-то магическим.

Он не мог видеть, но если бы открыл глаза – то заметил бы, как ведьмочки переглянулись. Один взгляд – и всё решено. В следующее мгновение с каждой исчезло последнее прикрытие. Их тела – молодые, гибкие, живые – теперь были полностью обнажены. Тепло их кожи, легкий блеск эфирных масел на плечах и груди – всё сливалось в танец света и теней, приправленный ритуальной игрой.

Массаж продолжился. Но теперь всё стало другим. Более откровенным. Лика мягко наклонилась, её грудь едва касалась его плеч, пока она массировала область груди. Майя, сидя у бёдер, осторожно прорабатывала внутреннюю поверхность ног, почти касаясь тканью волос своих локонов кожи Лукаса. Света же – проводила пальцами по животу, будто рисовала невидимые узоры, оставляя после каждого движения едва заметное тепло.

Он чувствовал себя, как на грани чего-то большого. Всё тело пылало от прикосновений. Каждое движение вызывало внутри тихую бурю. А девушки продолжали – точно знали, где дотронуться, где задержаться, где только вдохнуть около уха, чтобы вызвать новую волну желания.

Словно между ними и Лукасом образовалась невидимая паутина желания, вибрирующая от малейшего прикосновения.

Вдруг наступила пауза – короткая, но густая, как предгрозовая тишина. Казалось, воздух замер вместе с пальцами ведьмочек. Лика первой нарушила тишину:

– А теперь… перевернись, пожалуйста, Лукас, – её голос был мягким, но в нём чувствовалась сила.

Он замешкался. Возбуждение, копившееся от женских прикосновений, голосов и их близости, уже отчётливо выдавало себя. Белоснежные боксёры плохо скрывали его состояние – и Лукас знал это. Смущение пронеслось по лицу, но он не сказал ни слова, лишь медленно перевернулся на спину.

Грудь вздымалась. Он старался дышать ровно. Глаза прикрыты – чтобы не встречаться взглядом. Но он не мог не услышать тихий смешок:

– Ммм… впечатляет, – шепнула Лика, уже переходя на другую сторону кушетки.

– Да уж, он нам точно понравился, – подхватила Майя с лукавой ноткой.

– Нежные руки, сильное тело… всё на месте, – добавила Света, легонько коснувшись его пальцев.

Он ожидал смущения или, наоборот, напора. Но в ответ почувствовал только тепло – аромат масел усилился, и Света опустила его руки в две неглубокие чаши, наполненные горячей, насыщенной отварами водой. Пряные травы, цветочные лепестки, невидимые заклинания – всё растворилось в этом ритуале.

Следом его лицо накрыла тёплая, влажная ткань, оставив открытым лишь небольшой вырез для губ. Воздух стал другим. Он почти не видел, но чувствовал всё острее.

Три девушки переглянулись. В один миг между ними проскочил знак – и с каждой исчезло последнее прикрытие. Больше никаких формальностей. Обнажённые, уверенные, сияющие в свете фонарей и свечей – ведьмочки начали новый этап.

Лика работала с верхней частью тела. Её ладони тёплыми волнами скользили по груди Лукаса, обводя контуры ключиц, задерживаясь в ложбинке между рёбрами. Пальцы мягко разминали мышцы плеч, при этом её волосы касались его кожи, щекотали щёку и подбородок. Иногда её грудь едва касалась его груди – это было неслучайно.

Маришка, устроившись у его ног, осторожно обхватила пальцами его лодыжки. Сила её прикосновений не уступала деликатности – она двигалась вверх по икрам, к коленям, затем выше. Пальцы аккуратно растирали внутреннюю сторону бёдер, не касаясь очевидного, но всё ближе к нему. В её движениях чувствовалась уверенность женщины, знающей, что её ласка может взывать к телу сильнее, чем любой поцелуй.

Света – самая тихая из троицы – сидела у его правого локтя. Она работала с руками: осторожно массировала запястья, большие пальцы, каждый сустав. Она снимала напряжение со всей длины пальцев, а потом тонкими инструментами приводила в порядок ногти – коротко, ровно, без резкости. Но иногда задерживала пальцы в своих – чуть дольше, чем нужно. И её дыхание, горячее и сладкое, касалось его руки, будто случайно.

Ни одна из них не говорила – только музыка, аромат и прикосновения. Всё остальное было лишним.

Он чувствовал себя оголённым не только телом – но нервами, дыханием, желанием. Лика наклонилась ближе, её губы были рядом с ухом:

– Ты чувствуешь, как твои границы растворяются?

Он кивнул, не открывая глаз. Внутри уже пульсировало – от каждого движения, от каждой невидимой детали, от осознания того, что происходит: три прекрасные, магические женщины, обнажённые, слились в ритуале, в котором он – центр.

Лукас лежал, окутанный ароматами, теплом и шелестом мягкой ткани. Ладони в чашах с травяной водой давно уже не чувствовали пальцев – как будто растворились в неге. И в этот момент, когда его сознание дрейфовало где-то между явью и странным сном, он почувствовал странное прикосновение к губам – мягкое, упругое, тёплое. Сначала он подумал, что это снова горячая ткань… но это было живое.

Он чуть приоткрыл губы – инстинктивно – и в следующую секунду понял: он обхватил ртом сосок.

Вкус нежной кожи, лёгкий солоноватый привкус масла и молочной теплоты – всё слилось в одно. Лика тихо выдохнула, её голос сорвался в еле слышный стон:

– Ах…

Осознание обрушилось на него мгновенно. Лукас резко открыл глаза, отпрянул, выпуская сосок, и сделал попытку привстать, но не успел. Три пары сильных женских рук мягко, но уверенно прижали его обратно к кушетке. Кто-то даже весело засмеялся.

– Нам было сказано, чтобы ты расслабился, – с мурлыкающей усмешкой проговорила Света, наклоняясь к его уху. Её грудь едва касалась его плеча.

– И вообще, твои губы тоже нуждаются в уходе, – добавила Лика, проведя пальцем по его щеке.

– Не заставляй нас думать о тебе плохо, – Света, самая тихая, теперь сидела почти на его бедре, легко придерживая его ладонь, всё ещё погружённую в чашу.

Он хотел что-то сказать, оправдаться – но не успел. Чьи-то губы коснулись его. Сначала осторожно, почти призрачно. Потом смелее. Горячо. Вкусно.

Одна за другой, они целовали его – по очереди, не называя себя, не позволяя понять, чьи губы сейчас с ним. Но у каждой был свой аромат, свой привкус – и он начал различать их по этим тайным сигнатурам.

Первая – пахла кардамоном и свежесрезанным апельсином. Её поцелуи были острыми, чуть дерзкими, как разряд молнии. Он мысленно назвал её Цитрусовая Игра.

Вторая – мягкая, медленная, почти ласковая. На её губах чувствовался мед и ромашка, она будто утешала, заживляла тревоги. Он дал ей имя Тёплый Мёд.

Третья – прохладная, но страстная, с пряным шлейфом мяты и гвоздики. Губы этой девушки будоражили. Он мысленно окрестил её Пряная Тень.

Он больше не сопротивлялся. Тело перестало принадлежать ему – оно растворялось в ощущениях. Каждая из ведьм была разной, но вместе они составляли нечто цельное. Его дыхание участилось, грудь вздымалась, каждая клетка жаждала продолжения.

Вдруг губы Пряной Тени коснулись его чуть ниже – по шее, к ключице. А Цитрусовая Игра легла ладонями на его грудь. Тёплый Мёд нежно водила пальцами по внутренней стороне бедра.

Он больше не знал, кто из них где – он знал только запах, вкус и прикосновения.

Он погружался в эту магическую негу всё глубже: губы ведьмочек обрушивались то на его лицо, то на грудь, то неожиданно скользили к внутренней стороне бёдер и мягко касались ягодиц – как тёплые крылья ночных мотыльков. Каждый поцелуй оставлял след тепла и едва уловимого сладковатого аромата масел.

Лика, чьи губы он знал под знаком «Цитрус», привычно искала уголок его рта, не спеша, будто склоняя его к тому, чтобы он оставил все мысли и растворился в поцелуе. Её губы то обхватывали кончик его нижней губы и проводили по всему её краю, то смывались обратно, оставляя лёгкий зуд нежности. Она слегка приоткрывала рот, и он чувствовал тепло её дыхания, смешанное с пряными нотками апельсиновых корок.

Тем временем Маришка – «Тёплый Мёд» – скользила ладонями по его грудным мышцам. Её прикосновения были мягки, но глубокие: пальцами она рисовала по его торсу спирали, будто вызывала в нём новую волну желаний. Когда ладонь Майи достигала его соска, он невольно вздрогнул: она окружала его сосок пальцами, едва сжимая и тут же мягко отпуская. Затем губы девушки, чуть более влажные и сладкие, чем у Лики, опускались на его грудь, целуя каждую впадинку его мускулов, направляясь к основанию шеи, словно продвигаясь по неведомому маршруту наслаждения.

Света, «Пряная Тень», продолжала играть с его руками. Её пальцы то медленно перебирали каждый сустав, то поглаживали ладони, оставляя лёгкий шёлковый след. А потом, неожиданно, её губы опустились сначала на большой палец руки, тихо на нём потянувшись, а затем она провела нежным поцелуем по запястью. Струйка дрожи прошла по его руке, и он понял, что даже здесь, вдали от центральных точек тела, она может возбудить сильнее, чем любое предсказуемое движение.

Он открывал воображаемые глаза под маской и пытался ухватить момент, запомнить вкус и запах: аромат карамелизированного мёда на губах Маришка, искристый запах лайма у Лики, лёгкая свежесть мяты у Светы. Каждая из них словно подбирала свой уникальный ключ к его чувствам, а он, заглушённый маской и ограниченный в движениях, мог лишь принимать этот вихрь ласк.

Его дыхание стало прерывистым, грудь взметнулась. Но никто и не думал давать ему облегчения: поцелуи с груди переходили к шее – нежные, но отчётливо чувственные, потом губы скользили вниз, касаясь ключиц, то опускаясь к впадинам между рёбрами, будто исследуя карту, где каждая впадина таила новую тайну.

Одна из них тем временем легонько обхватила его бёдра: её ладони скользили по внутренней поверхности, едва касаясь, и эти прикосновения были одновременно деликатными и волнующе отчаянными. Затем её губы упали на внутреннюю сторону бёдер, медленно и неторопливо, словно она подчеркивала каждую линию, каждый изгиб. И его тело вздрогнуло от неожиданности: там, где ещё мгновение назад было прикосновение масла, теперь лежал поцелуй, полный невинной страсти.

Внезапно Лика смелым движением склонилась над его животом, едва не касаясь пальцами его нижнего белья. Но прежде чем он успел отреагировать, она просто провела по чёрточке его поясницы губами, оставив после себя лёгкое тепло, и отпрянула.

Он ощущал, как желание взрывается внутри, как мерцают токи в каждом нерве. Но всё ещё не получал прямого облегчения – ведьмочки превращали каждый прикосновение в особенный ритуал томления, усиливая наслаждение и разжигая внутренний огонь.

Он больше не мог сопротивляться медленному безумию тела. Каждая по очереди заставляла его теряться: кто – голосом вздоха, кто – языком касания. И он, ведомый этим хороводом прикосновений, растворялся в их ласках, замирая каждую секунду, будто боясь, что они вдруг исчезнут.

Наконец его ладони покинули чаши с тёплой водой. Подушечки пальцев были пропитаны ароматным настоем, чуть разбухли и стали невероятно чувствительными к любому прикосновению. Едва он попытался шевельнуть первой рукой, как кто-то мягко схватил его запястье и направил ладонь вниз – прямо на одно из упругих тел, окружавших его.

– Угадай, чья? – прозвучал насмешливый голос рядом. Тон был лёгким, игривым.

Прежде чем он успел сообразить, вторую руку провели к груди другой девушки:

– А это чья?

Горячие молочные изгибы сжались под его пальцами, и кожа ответила волной тёплого дрожания. Из-за слепоты и маски он не видел, кто именно дарит ему это прикосновение, и голоса вокруг сливались в единый чарующий хор. Каждая интонация, каждый тихий смех звучали так похожи, что он больше не мог различить, какая ведьмочка передавала ему ту или иную ласку.

Его пальцы скользили по нежной коже: одна грудь отозвалась мягкой упругостью, другая – чуть более плотной и упругой, за её контуром угадывался сильный торс. Потревоженные соски едва побелели от прикосновения, и в этих движениях было столько дерзости и нежности одновременно, что Лукас ощущал, как внутри всё дрожит.

Маска не давала ему увидеть их лица, но он силой воображения представлял, как Лика с её проворными, быстрыми движениями ведёт его по краю волнения, как Майя медленно и завораживающе надавливает кончиками пальцев, и как Света, точной рукою, словно художник, обводит каждый контур, продлевая удовольствие.

Голоса подсказывали ему, но он уже не мог решить, чей шелест близок к шёпоту Лики с цитрусовой искоркой, а чей – к тёплому медовому дыханию Майи. Всё, что оставалось – это отдаться этой игре наощупь, следовать за тактильными сигналами и наслаждаться тем, что женщины устроили для него настоящий ритуал предвкушения.

И в этот момент он понял: теряя ориентиры, он оказывается в плену их чар – полного, безапелляционного и сладостного.

Внезапно он ощутил пустоту на теле – тонкая ткань боксёров исчезла так же мгновенно, как и маска с лица. Воздух на самой деликатной части его тела стал кружиться, и он понял: сейчас чьё-то тёплое дыхание скользит по его голенищу. Едва он успел моргнуть, как почувствовал легкое щекотание – и тут же губы ласково обвили его головку.

Мгновение – и в тугой, но нежный круг губ вкрадчиво вошёл кончик, исследуя, как кисть художника, каждую мельчайшую деталь. Внутри него пронеслась сладостная волна: мышцы брюшного пресса задергались, а дыхание вырвалось нескладным стоном.

Он попытался приподняться, но мягкая сила рта удержала его, словно говорила: «Не двигайся, просто чувствуй». Каждый локон волос, упавший на спину, казался лёгким электрическим прикосновением, а руки всё ещё находились в ароматных чашах, не давая ему сбить темп.

Губы, чередуя ласковый вакуум и лёгкое сосание, скользили по стволу вниз и вверх, то задерживаясь у основания, то вновь поднимаясь, словно обволакивая его тончайшей вуалью наслаждения. Он слышал приглушённый хоровой шёпот девушек вокруг – и каждый звук отзывался в нём новой искоркой.

В этот момент он утратил счёт времени. Мир сузился до тепла между ног, до ритмов дыхания и до мягкого, влажного прикосновения губ, которые, заботясь о нём, дарили забытье и удовольствие, полного и непреодолимого.

Он почувствовал, как лёгкое движение губ сменилось на новую волну тепла – будто бархатная волна накатила с ласковым шумом на берег. Рот, словно тонкий колокольчик, обнимал ствол, а язык мягко, но уверенно водил змеёй, раскалывая лёд сдержанности. Каждое движение было почти невесомым, но точным – словно художник, который рисует штрих за штрихом, не спеша и не упуская ни единой детали.

Внезапно мягкая смена – как смена ветров в летний день – губы отступили, уступая место другим, и он почувствовал разницу: новая теплота была чуть влажнее, чуть гуще, а прикосновения – чуть глубже. Волны удовольствия катились по телу, проходя через спину, заставляя мурашки пробегать по шее, а сердце стучать в груди быстрее.

Руки снова сжали невидимый круг ласки, не позволяя разорвать это нежное пламя. Он почти утонул в этом бесконечном течении, где время потеряло смысл, а пространство сузилось до тонкой нити между дыханием и ритмом губ. Смена за сменой – каждая новая касалась не только тела, но и души, принося с собой разные оттенки сладости.

«Какое это блаженство – безмолвно тонуть в их ласках, не ведая, кто рядом, а чувствовать только это живое тепло, этот тонкий огонь, что разгорается в груди…»

Его тело покорно подчинялось, дрожа в предвкушении и сгорая в огне удовольствия, где каждая смена губ казалась новым аккордом нежнейшей симфонии. Язык, мягкий и игривый, плыл по нему, словно речная волна, лаская, щекоча, унося с собой все мысли и оставляя лишь чистое наслаждение.

Отсутствие лица под маской превращало каждую новую волну в загадку, в тайну, которую хочется разгадывать снова и снова. Но загадка не давала уснуть, лишь крепче сковывала тело в крепком узле страсти.

«Сколько ещё таких моментов – когда ты чувствуешь, что растворяешься, теряешься и находишь себя в одном касании…»

Он не мог отличить ни голосов, ни прикосновений – только этот бесконечный танец рта, губ, языка и нежности, который окутывал и дарил ощущение полёта. Лёгкое сосание сменялось ласковым пульсированием, будто губы шептали ему на ушко древние тайны, и он с трепетом слушал каждыйзвук.

Небольшой поток слёзок тепла из глаз тихо скатился по вискам, в груди вспыхивали огни – волны искажения, что растекались по всему телу.

Руки, словно неведомые нити, обвивали ноги, держа его, но не сковывая, давая свободу чувствам, сдерживая порывы вырваться наружу.

Губы вновь сменились, и он ощутил на языке нежный солёный привкус, словно всплеск морской воды в летний день, обжигающий, но дающий жизнь.

Тонкий язык погружался глубже, как исследователь, отважно открывающий тайны. Его тело содрогалось от каждой новой ласки, каждое движение губ будто прокладывало маршрут к неведомому центру блаженства.

«Никогда не думал, что слепота и незнание могут дать такую свободу… так сладко теряться в тенях…»

Он пытался сосредоточиться на каждом ощущении, но каждое следующее ласковое касание сбивало мысли с пути. Он был словно лодка, что дрейфует по неспокойному морю, где каждая волна – новая сладость, а ветер – дуновение губ.

Рот вновь поменялся, и новая волна ласки накрыла сильнее прежних, губы плотно сжимали, но нежно, впитывая каждую частичку его сущности. Влажность, теплая и живительная, окружала его словно невидимый кокон.

Маска на лице скрывала от него всё – свет, выражения, силуэты. Но не лишала самого главного: прикосновений, дыхания, вкуса. Он лежал, распластавшись на спине, и каждый дюйм его кожи был открыт – для ласк, для губ, для тёплых ладоней. Единственное, что оставалось ему – чувствовать. И в этом было что-то пугающе прекрасное.

Первая, в чьих губах оказался его член, не торопилась. Она начинала с лёгких, почти невинных поцелуев у самого основания, касалась языком мошонки, обводила влажной дорожкой внутреннюю сторону бедра. Когда её рот наконец сомкнулся на головке, это было почти шепотом. Он застонал, едва слышно, – не от резкости, а от невыносимой нежности. Губы у неё были мягкие, будто атлас. Язык – любопытный, чуть игривый. Он ласкал головку по кругу, целовал её с разных сторон, прятал её глубже в рот, и снова отпускал, чуть сжимая губами.

В это же время две другие девушки не оставались в стороне. Он чувствовал, как их руки скользят по его груди, животу, бокам. Пальцы – лёгкие, тонкие, будто струи воды. Одна из них целовала его шею, другая прижималась к бедру. Он провёл ладонью наугад, нащупал бедро и… наткнулся на грудь – маленькую, упругую, с остреньким соском. Она вздрогнула под его ладонью, и он понял: одна из них – с небольшой грудью. Её кожа была гладкой, пахнущей жасмином.

Другая подвинулась ближе. Он погладил её лобок – гладкий, безволосый. Пальцы скользнули выше – грудь была такой же скромной, как и у первой. А потом к его ладони прижалась третья. Он сразу понял: это другая. Её грудь была чуть больше, мягкая, полнее. Лобок – тоже гладкий. Он не знал, кто из них кто, но различал их телесную географию, словно карту, которую запоминал кожей.

Тем временем рот сменился. Новая девушка взяла его член глубже – смелее, увереннее. Она не дразнила – она знала, чего хочет. Её губы двигались по всей длине, не отрываясь, язык скользил по венке снизу вверх, а когда она задерживалась на головке, он чувствовал, как её язык вибрирует на самом чувствительном месте. Его бёдра невольно дёрнулись, тело изгибалось, мышцы живота напряглись.

Одна из других в это время сосала его сосок – нежно, с короткими паузами, между которыми был поцелуй, вдох, тёплая капля слюны. Другая целовала его ладони, водила ими по себе, позволяя изучать – раз за разом – изгибы талии, лобок, живот. Он пытался угадать, кто сейчас на его члене. Может быть, та, у которой грудь побольше? Или та, чьё тело без пушинка, с гладкой кожей?

Третья смена. Этот рот был другим. Горячим. Жадным. Она сразу заглотила почти весь член – до корня. Он вскрикнул, когда чувствительный кончик коснулся её горла, и она не отстранилась. Вместо этого она сжала основание рукой, а другой гладила его яйца, массируя их легко, ласково. Губы сжимали, язык трепетал. Он потерял счёт времени. Он перестал дышать ровно. Вокруг не было ничего, кроме них троих. И него – в их руках, губах, внутри.

Руки не отпускали. Кто-то продолжал целовать его грудь, язык скользил по ключице, по щеке, а может, по подбородку. Кто-то прижался лобком к его бедру, и он почувствовал тонкий пушок. А значит – это была та, единственная, кто не брила себя полностью. Его пальцы нашли её – погладили, задержались, исследовали.

Он был на грани. Веки дрожали под маской. Горло судорожно ловило воздух. Тело было натянуто до предела. Ещё несколько движений – и он не выдержит.

Рот вновь сменился. Этот был самый ласковый. Медленный. Движения губ – плавные, глубокие, осознанные. Язык едва касался. Он словно чувствовал: *это финал*. Губы сжимались крепко, рот не отрывался. Он чувствовал, как горло движется под ним. Он снова дотронулся до чьей-то груди – полная, тёплая. А значит – это она.

– Сейчас… – прошептал он. – Я не сдержусь…

Ему не ответили. Его просто глубже взяли в рот. Губы прижались, рука обхватила основание, двигаясь синхронно. И тогда он сорвался.

Оргазм накрыл внезапно – горячей волной, с пульсацией где-то внизу живота. Он кончил мощно, сдавленно, и чувствовал, как она не отошла, не убрала рот, не испугалась. Она глотала. Медленно, бережно. Горло двигалось, губы держались плотно, пока он сливал в неё себя.

Он стонал. Не от боли. От облегчения. От доверия. От невозможности понять, кто из них дарил ему это – но понимал: каждая из них вложила в это часть себя. И каждая из них хотела, чтобы он чувствовал себя желанным. Любимым. Их.

Когда дыхание выровнялось, он всё ещё лежал, не в силах пошевелиться. Губы последней из них поцеловали головку – мягко, почти нежно. Кто-то улёгся рядом, прижавшись к его боку. Кто-то другой провёл пальцем по его щеке. А третья устроилась на груди, слушая его сердце.

Он не знал, кто из них где. Но это было неважно.

Лукас ещё не успел до конца прийти в себя. Тело обмякло, разум колебался на грани реальности и чего-то большого, за гранью чувств и наслаждения. Маска всё ещё скрывала от него лица, и в этом странном полуслепом мире он был почти игрушкой в чужих руках. Он чувствовал, как ласковые ладони всё ещё скользят по его груди и животу, мягко, размеренно, словно бы утешая, возвращая обратно из той глубины, в которую он только что упал.

– Ты не поделилась, – раздался голос сбоку, слегка укоризненный, но в нём звучала насмешка.

– А ты что думаешь? Это было всё, что у него было? – ответила вторая. И в этот момент он почувствовал – лёгкое, почти ленивое прикосновение к своему паху. Сначала одна ладонь, затем другая. Поочерёдно – нежные, уверенные движения по стволу, вниз, к мошонке, чуть касаясь пальцами, дразня.

– Проверь. По-моему, там ещё на всех хватит.

– Мм… согласна. – Голос стал ниже, гортаннее, почти мурлыкающим. Прикосновения сменились на другие руки, которые не сколько ласкали, сколько проверяли. А затем:

– Девоньки, что вы спорите… Смотрите как надо, – вмешалась третья, та, что до этого молчала, занимаясь его ногами и икрами.

И прежде чем он успел даже вдохнуть, он почувствовал её – язык, тёплый, влажный, скользнул по внутренней стороне бедра. Осторожно, дразняще, поднимаясь вверх. Коснувшись мошонки, провёл по ней, медленно, а потом по всей длине ствола, снизу вверх. Он вздрогнул. Его тело, ещё недавно обмякшее, снова начало отзываться – в нём разгоралось что-то новое. Сила, жар, напряжение.

– Даже с учётом этого, – сказала первая, – так не пойдёт.

Он не успел понять, что она имела в виду, как над его лицом склонилось чьё-то тело. Он почувствовал дыхание – сладкое, чуть пряное, с ноткой можжевельника и чего-то живого, тёплого. Как запах леса в июне. Её губы почти касались его, когда она прошептала:

– Ты хочешь, чтобы мы продолжили?

Он не ответил словами сразу. Его руки, будто действуя сами по себе, потянулись вперёд, наугад, влево и вправо, нащупали гладкую кожу, округлость бёдер, мягкость – и тут же тёплую, горячую влажность. Пальцы нашли входы, чувствительные, пульсирующие. Девушки не отстранились – наоборот, прижались плотнее, принимая его движение с тихим, довольным вздохом.

– Да, – хрипло выдохнул он. – Хочу.

Он не видел. И от этого всё становилось сильнее. Не знал, чья это кожа касается его груди, чьи губы скользят по его животу, чьё дыхание касается внутренней стороны бедра. Маска на лице отрезала зрение, но обостряла всё остальное – каждую вибрацию, каждое касание, даже дыхание на коже он чувствовал, как прикосновение света. Никакой защиты. Только полное подчинение ощущению, и тому, что творили с ним те, чьих лиц он не знал.

Губы – одни, тёплые и уверенные – накрыли головку его члена. Осторожно, медленно, почти нежно. Она не торопилась. Играла. Влажный язык провёл по кругу, словно пробуя вкус. Затем скользнул вдоль ствола, обвивая его. Движения были без суеты, с каким-то ритуальным уважением. Как будто он был не просто мужчина, а сосуд. Инструмент, к которому прикасались не ради удовлетворения, а ради силы.

Он застонал, негромко, но тело само начало оживать. Возбуждение вернулось волной – не вспышкой, а медленным, глубинным нарастанием. Его бёдра невольно дрогнули, когда тёплая ладонь скользнула по основанию члена, а вторая – легла чуть ниже, под яички, мягко обхватив, поглаживая. Эти прикосновения были знанием. Они знали, как и где. Ни одного промаха. Ни одного резкого движения.

Он потянулся руками. Пальцы нашли бедра по бокам, гладкие, тёплые. Движение – вниз, между ног. Мгновение – и он почувствовал горячую влажность. Его пальцы коснулись их лон, мягких, пульсирующих, живых. Они были плотные, узкие, и невероятно горячие – как будто внутри них горел огонь. "Он ввёл средние пальцы внутрь – сначала осторожно, по одному, потом глубже, и почувствовал, как тела отозвались. Мышцы сжались вокруг его пальцев, принимая их так жадно, будто давно ждали этого. Он начал двигать ими – не спеша, чувствуя, как с каждым движением там становятся всё горячее, всё влажнее.

“Хотел бы я видеть их лица… Но, чёрт, может, и к лучшему, что не вижу. Может, если бы увидел, уже не смог бы отпустить.”

Он ощутил, как одна из них прижалась сильнее, прикусив губами край его соска. Другая чуть раскачивалась на его пальцах, двигая бедрами но не забывая и про свои обязанности. Ее умелые пальцы разминали его бицепс, плечо и левую половину груди. Как и другая,, стоящая с правой стороны, только она больше игралась с ним водя языком и иногда кусая его по грудь, шею, прикусывая мочку уха, или облизывая его. Третья же, вновь занялась его членом. Она взяла его в рот, обхватив его до самого основания, заставляя того пробуждаться под умелыми движениями губ и языка.  Её рот обнимал его член, как будто создан был именно для этого.

И вдруг – губы. Губы той что справа, полные, чуть влажные, коснулись его, и ее язык, пробирающийся внутрь, не прося разрешения. Она целовала его властно, напористо, но без грубости – как будто проверяла, выдержит ли он. Их языки встретились, и сразу началась игра, даже битва – за дыхание, за власть, за страсть. Она целовала, как женщина, которая не просит – берёт.

Мысль скользнула мимолётом: "а ведь они могут быть стары, как сама земля. Сотни лет. Может, тысячи. Но я хочу их. Прямо сейчас."Он отмахнулся от страха, от странности этой мысли. Здесь, в этом месте, в этом мгновении – он был с ними, и это было всё, что имело значение. Он чувствовал, как плоть снова наливается, как возбуждение растёт внутри живота, стягивая мышцы, учащая дыхание. Движения его пальцев ускорились, и ответные стоны сказали ему: он на правильном пути.

Одна из них оторвалась от поцелуя и прошептала прямо в ухо:

– Ты наш. Пока ты с нами – ты дышишь магией. Ты дышишь нами.

Вместо ответа он только глубже ввёл пальцы в их пульсирующую плоть, до упора, да последний фаланги, чувствуя, как их тела принимают его до конца. Его пальцы сливались с их влагой, бёдра девушек дрожали при каждом толчке внутрь, при каждом нажатии, а его ствол снова стал твёрдым от их прикосновений и движений губ.

Сейчас он был не мужчиной, который ведет. Он был – центром круга. Сердцем ритуала. И в этой точке – всё было правдой.

Он ещё ощущал тепло губ, влажное и влекущее, обнимающее его ствол с почти материнской нежностью и вместе с тем – с подлинной страстью. Но прикосновение исчезло внезапно, как будто кто-то щёлкнул пальцами. Член словно завис в воздухе – открытый, влажный от слюны, покачиваясь как башня. На миг стало прохладно. Тело непроизвольно подалось вперёд, в никуда, в потерю. Лукасу показалось, что он вот-вот снова рухнет в это обнажённое, сладостное безумие… но вместо этого наступила тишина. Очень короткая. Очень плотная.

И в неё – разом, без предупреждения – ворвался жар. Настоящий, влажный, тесный. Его головка коснулась чего-то мягкого, но упругого. Складки, горячие и пульсирующие, сомкнулись на ней, и не отпустили. Напротив – повели дальше. Осторожно, медленно, но так уверенно, что Лукас не мог ничего сделать – да и не хотел. Он только выдохнул с хрипом, вжимаясь головой в подушку, как будто вся реальность сжалась до этого одного момента. Головка его члена медленно вошла в тугую, обволакивающую глубину, влажную и принимающую, словно само лоно втягивало его внутрь, затягивало, сжимая в тесном, тёплом кольце.

Ему казалось, что он тонет. И не в воде, а в ощущениях. Внутри было жарко, по-настоящему – как будто он вошёл в огонь, но этот огонь не жёг, а ласкал. Лоно обнимало его не просто как тело – как сила, как нечто разумное, знавшее, где и как коснуться, чтобы довести до дрожи. Он не видел её. Не знал, чьи это бёдра, чья плоть жадно тянулась к нему, но сейчас это было неважно. Она была там. Одна из троих. Или, может быть, сама магия, принявшая плоть.

Он чувствовал, как стенки внутри сжимаются на каждом миллиметре его движения. Как они двигаются вместе с ним – или точнее, вокруг него. Не просто принимают, а направляют. Толчки не были быстрыми. Они были медленными. Почти ленивыми. Но от этого – только сильнее. Он ощущал, как каждое движение будто вырезает удовольствие в его нервной системе. Острее, чем в первый раз. Глубже. Не торопясь, не бросаясь в безумие – а проживая каждый момент.

“Он медленно входил и выходил из неё, чувствуя, как её лоно скользит по всей длине, стягивая его с каждым движением, как будто боясь отпустить.”

Пальцы всё ещё были погружены в других двух – по бокам. Они двигались в такт, будто поддакивая, будто вторя его движениям внутри третьей. Их влагалища были тёплыми, мягкими, и в то же время упруго сжимались на его пальцах, словно благодарили. Иногда кто-то из них дёргался, тихонько выдыхал. Одна – прикусывала палец. Другая – выгибалась так, что её живот касался его руки. Он чувствовал себя внутри живой конструкции, собранной из женского тела, из желания, из магии.

И тут, словно дразня, тело над ним наклонилось ниже. Он услышал дыхание. Её грудь касалась его, скользила по его коже, а бедра – медленно двигались вверх-вниз, втягивая его всё глубже. Губы сомкнулись на его, и язык – хищный, знающий – ворвался в его рот. Он не боролся. Не сопротивлялся. Он открылся. Принял.

“Губы сомкнулись на его, язык проскользнул в рот, начав мягкую, но настойчивую игру – сражение, которое он сам жаждал проиграть.”

Мысль ударила вскользь: «Они ведьмы. Им может быть по сто, по двести лет. А может – больше.» Ему стало страшно – на секунду. Но в следующую – тело вновь дрогнуло от движения. Внутри было тепло и туго, соки текли по его стволу, и он чувствовал, как сам становится горячее, твёрже, сильнее. Страсть перекрывала всё. Логика испарилась. Остались только чувства. И она – та, что в нём, на нём, над ним. Его. Сейчас.

Он застонал в губы. Глубоко. С надрывом. И в этот стон вошло всё: и желание, и страх, и восторг. Его руки в девичьих промежностях дрожали. Его член был погружён до самого основания. А тело двигалось… будто бы в ритме древней песни.

“Он чувствовал, как её стенки пульсируют на каждом движении, как тело обхватывает его, как живая плоть вплетает его в ритуал.”

Он не знал, сколько времени прошло – минута или вечность. Каждая из них будто врастала в его тело, оставляя отпечатки дыхания, следы влажных прикосновений, движения, в которых уже не было спешки. Только уверенность. Сила. Смена. Он чувствовал, как всё происходит – одна из них соскальзывает с него, медленно, словно не хочет отпускать, её плоть ещё цепляется, сжимается на прощание, и сквозь пелену жара он слышит мягкий стон. Тёплая влага остаётся на его коже, и в тот же миг новая – другая, иная – садится сверху, и член снова погружается внутрь, медленно, с тягучим, почти трепетным толчком.

Плоть внутри неё была тугая, чуть прохладнее, но с каждой секундой она становилась всё жарче, теснее. Она будто обвивала его, сжималась, впуская глубже и глубже, подстраиваясь под него до крошечной дрожи. Она не двигалась резко – наоборот, качалась плавно, в точном ритме, как будто считывала его изнутри. Его дыхание становилось всё тяжелее, мышцы напрягались, и всё же он не терял себя. Наоборот – будто становился только сильнее, устойчивее, как гвоздь, вбитый в середину мира.

Он чувствовал телами. Не глазами. Каждую из них – по запаху, по температуре кожи, по изгибу бедра, по изгибу шеи, на которую скользнули его пальцы. Руки всё ещё оставались заняты: одна скользнула вниз, между ног второй девушки, и нащупала влажную складку – он вошёл в неё двумя пальцами, медленно, ощущая, как она дрожит от простого вторжения. Она сама прижалась к его руке, будто подталкивая, принимая ритм. Его пальцы двинулись глубже, упираясь в упругие стенки, и он почувствовал, как в ней откликнулась слабая вибрация – всё тело у неё среагировало, как на призыв.

И вот – третья. Её он не видел, но различил с первого касания. Не как остальных – гладких, почти вылепленных. У этой, когда его рука скользнула вверх по лобку, он нащупал мягкие, живые волоски. Короткие, упругие, как бархат. Это было неожиданно и тронуло в нём какую-то другую струну. Он протянул к ней руки, обнял, притянул – не грубо, но с уверенностью, с требованием. Она поняла. Она не спросила. Просто подалась вперёд и чуть раздвинула ноги, и уже в следующую секунду её бедра оказались над его головой, а ее расщелинка прямо напротив его губ.

Одновременно его пальцы продолжали ласкать другую, ту что не так давно принимала его – её стенки теперь сжимались вокруг его пальцев, становясь всё влажнее. Он скользил двумя пальцами внутрь неё, осторожно разводя их, пока не упёрся в пульсирующую точку, и затем начал медленно двигать ими взад-вперёд, чувствуя, как каждое проникновение вызывает у неё дрожь и тихий стон. При этом третья – та, что принимала его член – сменила темп: она ускорилась, её бёдра закачались сильнее, и он ощутил, как плоть вокруг него стало теснее, жарче, будто она впила его в себя полностью. Он не видел ни одной из них, но ощущал каждую – пульсацию, тепло, сладкую отдачу. Он был внутри всех, с каждым движением всё глубже вплетаясь в их ритм. Его язык, его пальцы, его член слились в одну пульсирующую точку, в которой больше не было мыслей, только тела, дыхание и сила.

Когда вновь произошла смена между ними, и одна из них вновь скользнула с его члена, другая не дала телу потерять контакт: она опустилась на него глубже, принимая его до самой самого конца, и их тела слились в едином, долгом, животном выдохе. Он почувствовал, как её губки мягко сжимается вокруг него, а затем снова разжимается, провожая его страстные толчки. Волны желания шли по кругу, не ослабевая: казалось, что он может двигаться вечно. Лёгкая липкость пота покрывала его лоб, дыхание стало хриплым и прерывистым, а в висках гудела сладкая дрожь. Он не знал, кто из них первая уступит этому пеку – или отдаться ему самому, – но сейчас это не имело никакого значения. Единственное, что было важно, – это продолжать ощущать, продолжать отдавать себя этому безумному, не прекращающемуся танцу плоти.

Та, что сидела на его лице, тоже начала двигаться, бёдра расставлены, горячие, дрожащие от напряжения. Лукасу не нужно было видеть – он чувствовал, как её тело ходит вверх-вниз, чуть подаётся вперёд, будто ускользает, но всегда возвращается. Она была близко. Слишком близко. Её запах, вкус, жар – всё говорило об этом. Он усилил ласку: язык скользил снизу вверх, вдоль влажных, мягких, открытых губ, а затем снова касался вершины – её жемчужины. Он тёрся языком о её клитор, кругами, нежно, с нарастающей жадностью, то ускоряя движение, то чуть замедляя, втягивая его в рот, дразня краешком языка, обводя как драгоценность.

Девушка над ним дрожала, и её дыхание становилось всё резче. Она начала двигать бёдрами сама – сперва неуверенно, потом уверенно, с каждым толчком прижимаясь плотнее к его лицу. Она не просила, не умоляла – требовала всем телом, всем своим жаром. Лукас откликался, забыв про всё остальное. Его язык обнажал каждую чувствительную грань её плоти, вызывал дрожь под пальцами, в мышцах её ног. Он впивался в неё языком, как в грушу, знал каждое движение, каждую вибрацию, каждый вкус. Он чувствовал, как её влага стекает по его щеке и подбородку, впитывается в кожу, и почти заливая рот.

Тем временем снизу тоже произошла рокировка. Та, что оседлала его прежде, поднялась с его члена, но не ушла. Вместе с той, чью плоть он ласкал пальцами, они опустились к его паху. Едва их руки коснулись его, он содрогнулся: прикосновения были горячими, влажными, мягкими и уверенными. Они не спрашивали – они знали. Две ладони, по разным сторонам, охватили его. Они скользили по стволу вверх-вниз, будто соревнуясь в нежности. То сжимали плотнее, то отпускали, растирая предэякулят по коже, пока головка становилась блестящей и налитой.

Потом – языки. Один, потом второй. Касались поочерёдно, играя с ним, как с тёплым, сладким плодом. Одна из них обвела языком его головку, аккуратно захватила в рот, а вторая в это же время лизала основание и яички, водя кругами, щекоча дыханием. Всё смешалось: вкус, тепло, их влажные поцелуи, движения рук. Он почти вскрикнул, когда обе языковые ласки соединились – одна сверху, вторая снизу. Они целовались через его член, касаясь друг друга губами, пока он стонал под ними, теряя контроль.

А над ним всё так же стонала третья. Её бёдра дрожали. Он чувствовал, как её внутренние мышцы сжимаются, как тело почти сводит судорогой. Её пальцы вцепились в его волосы, и она больше не отстранялась – наоборот, прижималась. Он слышал, как из её груди вырываются короткие, сдавленные звуки. Её клитор пульсировал у него на языке, и он втягивал его, ласкал, нажимал, играясь с ним, как с сердцем, пока та не издала сдавленный, высокий стон.

Она кончила. И не сдержалась. Её соки хлынули ему в рот, тёплые, солоновато-сладкие, как вино. Он глотал их, не отрываясь от языка, принимая всё, что она ему дарила. Он чувствовал, как её тело обмякает, как она опускается чуть ниже, а потом осторожно скатывается с его лица, оставляя на нём жар, след, память.

Внизу – две другие не отставали. Их руки двигались быстрее. Их языки снова и снова касались самых чувствительных участков, пробуждая его в полную силу. Он больше не сдерживался. Он был весь в этом – в ощущении. Его таз вздрогнул, мышцы напряглись, и в следующее мгновение из него вырвалось – горячо, мощно, толчками, на языки, губы и ладони двух девушек, которые с готовностью приняли это, не отстраняясь.

Он кончал долго, глубоко, со стонами. Как будто выплёскивал не только плоть, но что-то большее – магию, часть себя, свою силу, своё решение. Очищение. Связь. И одновременно с ним – ещё один вздох над ним, будто в ответ, финальный аккорд её наслаждения.

Когда дыхание начало выравниваться, он лежал – потный, выжатый, мокрый от их тел, вкусов, соков. Не в силах пошевелиться. Не нуждаясь в этом. Его окружали: одна легла на него, положив голову на его грудь. Вторая – обняла бедро. Третья сидела на возле головы, целуя его пальцы, прислонившись к его боку, проводя пальцами по его плечу.

И в этой тишине он понял: он не просто соединился с ними. Он стал частью их. А они частью его. И он понимал воспоминание об этот навсегда останется с ним.

Он едва пришёл в себя от неги что разлилась по телу, когда почувствовал, как нежные губы той что была снизу приникают к его паху – не с возбуждением, а с заботой. Осторожные, мягкие поцелуи скользили по его коже, смывая жар, испарину, следы их общего безумия. Он дёрнулся было – чувствительность была почти болезненной – но сразу замер. Потому что это было не просто касание. Это было… очищение.

Они не просто заботились о нём. Они приводили в порядок тело – как после обряда, как после пира. Словно возвращали его назад, на землю, из того влажного, жаркого неба, где он только что плавал, крича в чужие уста и глотая чужие вздохи.

Их языки были чуть шершавыми. Не грубыми – кошачьими. Это удивило его, когда кончик одного языка скользнул по бедру – и вместо шелка он почувствовал лёгкое трение, точечную ласку. В этом было что-то дикое, неуловимо нечеловеческое. Ему даже почудилось, что так, наверное, древние богини умывали своих возлюбленных после ночей, что длились века. Сперва – пах. Затем – низ живота. Потом – губы. Одна из них приникла к его рту, целовала уголки, как будто забирала с них остатки стона.

– Теперь можно, – раздался голос той, что до этого лежала на нем. Тёплый, довольный, чуть хрипловатый.

– Можешь снять маску, – добавила другая, с лёгкой усмешкой.

Лукас не стал спрашивать, просто потянулся к лицу. Маска была влажной от дыхания, тёплой, словно хранила жар чужих губ и стоны, которые ещё недавно растворялись в её ткани. Он стянул её медленно, будто опасаясь, что с маской исчезнет чары – и вдруг останется один, один в пустом зале, без ведьм, без жара, без их шепота.

Свет хлынул ему в глаза резко, золотисто, солнечно – настоящее дневное утро, которое будто нарочно решило не щадить того, кто только что побывал в другой реальности. Он прищурился, потер лоб… и замер.

Они стояли рядом, поодаль, и, не спеша, приводили себя в порядок. И, может, всё дело было в том, что он знал каждую из них изнутри – без лиц, без имён, только через тепло, тесноту и влажный трепет их лон. Но сейчас, видя их во всей наготе, он увидел их по-настоящему. Это были не просто ведьмы. Не просто красавицы. Это были тела-песни, в которых каждая нота уже отпечаталась в его памяти.

Первая – русоволосая, с кожей цвета весеннего мёда. Гладкой, ровной, с нежным светом, как будто в ней отражалось солнце. Волосы – золотые, лёгкими волнами падали на плечи, а груди – упругие, плотные, с большими розоватыми сосками, чуть припухшими от возбуждения. Бёдра крепкие, подтянутые, живот – ровный, с соблазнительной выемкой под пупком. Она стояла у зеркала, вытирая внутреннюю сторону бёдер влажной салфеткой, и её губы изгибались в лукавой, почти материнской улыбке. Он узнал её по тому, как она держала плечи – гордо, чуть поддразнивая, как в танце. Это она первой впустила его.

Вторая – тёмненькая, с коротким мальчишеским каре, игривыми глазами цвета лесного ореха и смуглой, оливковой кожей, которая казалась прогретой солнцем даже в тени. Она сидела на краю кушетки, широко раздвинув ноги, лениво протирая пах и лобок, по которому вились мягкие, тёплые, живые волоски. Её соски были почти чёрными, крупными, стояли туго, а живот, чуть выпуклый, казался созданным для того, чтобы на нём отдыхали головы. Она косо взглянула на него и, не прячась, раздвинула бёдра шире – чуть наклоняя голову, как бы спрашивая: «Ты точно помнишь, где был?»

Лукас ответил ей молчаливым кивком – не в силах оторвать взгляд.

Третья – светлокожая, с лёгкими веснушками на плечах и ключице, под которой – едва видимая татуировка, словно из старой магической книги. Волосы – тёмно-каштановые, густые, тяжёлые, собранные в небрежный узел. Её тело было стройным, почти девичьим, с узкими бёдрами, но грудь – округлая, крупнее, чем у остальных, со светло-розовыми ареолами, чуть покусанных, словно от чьих-то нетерпеливых губ. Она как раз стояла к нему вполоборота, очищая грудь салфеткой, с которой стекали остатки прозрачной влаги – и с ухмылкой наблюдала за тем, как его взгляд скользит по ней. Её глаза были серыми, точными, как наконечники стрел. Он узнал её по пальцам. Это были её руки – те, что умело ласкали его в самые уязвимые мгновения.

– Довольный? – с улыбкой спросила русоволосая, вытирая пальцами губу, точно проверяя – не остался ли там след поцелуя.

– Пока можешь смотреть, – добавила тёмненькая, в голосе которой играла искренняя насмешка. Она неспешно провела салфеткой по внутренней стороне бедра, а затем лениво потянулась, выгибая спину.

– Но не обольщайся. Мы ещё не закончили, – хмыкнула третья, и в её голосе прозвучала всё та же деловая строгость, которая почему-то возбуждала не меньше, чем поцелуи.

Они не торопились одеться. И не пытались прикрыться. Они стояли в окружении света, как богини после жертвоприношения – полные, сияющие, и совершенно спокойные. Лукасу вдруг захотелось остаться. Не уходить. Просто лежать и смотреть на них. И запомнить. Не на память – на тело.

Но, увы, тела имели другие планы.

– Переворачивайся, – сказали они в унисон, закончив приводить в порядок себя.

Лукас выдохнул и перекатился на живот, чувствуя, как простыня под ним приятно холодит грудь. Кожа его спины была влажной, пот тёк медленно, в изгибы позвоночника, смешиваясь с остатками масла и дыханием только что завершившегося безумия. Мышцы ныли, каждая – от плеч до бёдер – отзывалась тяжелым, но томным гулом. Он чувствовал, как пульс внизу живота ещё отдаёт отголосками, будто само тело запоминало ритм, в который они сливались. Ещё один раунд? Он бы, может, и пережил… Но дорога в Москву точно бы оказалась под вопросом. Потому что от него осталась бы только оболочка. Облегчённая, улыбающаяся и безвольная.

Девушки не оделись. Ни одна из них. Они так и остались обнажёнными – тела подрагивали, на коже блестели капли, волосы касались плеч и грудей, а ступни оставляли тёплые следы на полу, когда они менялись местами вокруг стола. Он ощущал их. Видел – насколько позволял угол обзора: животы, округлые бёдра, лобки с разной линией – гладкие и с мягким пушком, спины с изгибами, от которых хотелось вздохнуть. Всё было видно: он лежал на животе, но видел, как одна, стоя сбоку, чуть подалась вперёд, и её грудь – полная, с тёмными сосками – повисла, качаясь от движений руки. Другая, наклонившись над ним, провела ладонью по его пояснице, а её груди коснулись его затылка.

Пальцы начали скользить по телу. Снова. Но теперь иначе. Масло было чуть прохладным, они согревали его своими ладонями. По спине – длинные, плавные линии, от шеи к копчику. Затем – круговые движения вокруг лопаток. Пальцы уходили ниже – к талии, к бёдрам, сжимающимся под каждой глубокой линией. Одна из них – та самая тёмненькая – присела у его головы и начала массировать затылок и шею, перебирая волосы и нажимая в нужные точки. Другая в это время тёрла поясницу. Третья – бедра. Все трое молчали… пока одна не нарушила тишину.

– Ну, ты хорошо держался. – в голосе скользила довольная ленца.

– Даже слишком хорошо, – усмехнулась другая. – Мы поспорили, как долго ты продержигься. Я поставила на «после первого раза».

– А он, по-моему, и сейчас на грани… – третья шаловливо коснулась пальцами границы ягодиц. Линия была почти интимной – но её жест не зашёл дальше. Только намёк. Легкое обещание.

– Кто бы говорил, Ришка, ты вообще заявила, что он убежит сразу.

Девушки засмеялись и Лукас вместе с ними, уткнувшись в подголовник.

– Дамы, если вы ещё раз начнёте свои колдовские игры…

– То что? – хором переспросили они.

– …то мне понадобится инвалидная коляска, чтобы вернуться в Москву. И носилки. Лучше мягкие.

Девичий смех разнёсся по комнате – живой, весёлый, искренний. Лукас улыбнулся. Не потому что шутка удалась – а потому что в этом смехе не было ни капли ведьмовства. Просто радость. Молодость. Веселье. Эти три обнажённые красавицы, которых он поначалу считал чуть ли не древними существами, сейчас смеялись так, как смеются только когда не больше двадцати, и впереди – только вечеринки, лето и тёплая река. Он вдруг понял, что его домыслы – о возрасте, о масках, о тайнах – может, и были правдой… но в этом моменте это было неважно. Потому что так легко, так искренне могут смеяться только те, у кого и тело, и душа ещё не скованы временем.

Он чуть приоткрыл глаза – и увидел, как русоволосая приглаживает волосы, смахивает с груди остатки влаги, а другая сидит на корточках у его бедра, тыльной стороной пальцев проводя по коже. Она заметила его взгляд – и, не прячась, раздвинула колени чуть шире, будто приглашая снова. Лукасу стало жарко – и одновременно смешно. Он уже не знал, где граница – между ритуалом, соблазном и заботой.

Массаж продолжался. Его тело стало тяжелым, но не в тягости, а в спокойствии. Он чувствовал, как пальцы – ласковые, профессиональные – убирают напряжение. Как масло впитывается. Как кожа становится гладкой, податливой. Пальцы скользили по плечам, по икрам, по бокам. Где-то они нажимали, вытягивали, где-то – еле касались, щекотали нерв.

Он не знал, в какой момент дыхание стало ровным. Где исчезли границы между движением и покоем. Мысли уносились вдаль. Но одна всё же всплыла.

Это задание. Обычное поручение отца. Приворожить. Подчинить. Договориться. Как всегда. Он уже не первый раз сталкивался с ведьмами: кто-то держал салон, кто-то травяной бизнес, кто-то делал «привороты по фото» в инстаграме. Он знал их манеры. Знал, как втереться в доверие, как заставить подписать бумаги, а потом передать их бизнес в сеть. В его сеть. И в сеть его отца.

Но здесь всё иначе.

– С Ариной будь осторожен, – сказал отец, когда вручал ему это поручение. – Если она – та самая, о ком я думаю, то это будет твоё самое сложное дело. Она умна. Сильна. И стара.

Лукас тогда спросил:

– Почти как ты, отец?

Но ответа не последовало. Только молчание. И странная, тяжёлая пауза. Такая, как бывает перед грозой.

Он хотел бы думать, что всё это было просто ритуалом, магией, соблазном. Но – нет. Что-то здесь было глубже. Что-то, что уже цепляло его не только телом, но и душой. Он почувствовал, как тело медленно проваливается в тишину. Он хотел бы сказать им что-то – ещё одну шутку, ещё одно слово. Но рот был тяжёлым. Веки – свинцовыми. Пальцы не слушались.

Где-то в глубине сознания вспыхнула мысль: устал. После такого марафона не устать было сложно. Он не знал, что в одном из масел, мягко втираемых в его позвоночник и плечи, была капля зелья. Не опасного. А старого, как сама магия. Капля настоя маковых лепестков, капля сна девичьего, капля молчаливого согласия. Арина велела добавить это. Не из вреда. А чтобы он ушёл – спокойно. И принёс с собой только правильное.

Последнее, что он услышал – как один из голосов, тихий, почти детский, шепчет у уха:

– Засыпай…

И он подчинился.

Глава 4. Размышление

– Уснул, – прошептала Лика, склонившись над Лукасом, проводя по его волосам, убирая мокрую прядь со лба.

– Скорее, растворился, – поправила ее Светлана.

Лукас лежал без движения, накрытый лёгкой простынёй, под которой дышало тело – расслабленное, тёплое, истомлённое. Он спал глубоко. Чисто. Его лицо касалось подушки, губы чуть приоткрыты, ресницы дрожали в ритме с пульсом. Ещё немного – и он бы мог показаться обычным клиентом, прошедшим расслабляющий массаж. Если бы не было того, что только что произошло.

Девушка в молчании закончили. Одна прошлась по его спине, до самого низа, вытягивая остатки напряжения из мускулов. Вторая – поправила, приподняв голову и заменила подголовник подушкой, склонившись на миг, будто прощаясь. Третья – расправила простыню, укрыв его с ласковым жестом, как мать укрывает ребёнка после долгого дня. В комнате висела тишина – тёплая, мягкая, тягучая. Воздух был полон послевкусия, но уже без жара. Осталась только глубинная пульсация магии и лёгкий аромат эфирных масел, в которых пряталась капля сна.

Только закончив с Лукасом девушки начали приводить себя в порядок. Они двигались почти синхронно, без слов. Каждая – со своей грацией.

Лика первой потянулась, расправляя плечи, проводя ладонями по груди и животу, стряхивая с себя невидимый жар. На её бёдрах всё ещё блестели тонкие следы, и она покачивая бедрами прошлась к окну, где стояла запечатанная коробка с влажными салфетками. Не торопясь, с точной уверенностью тех, кто знает – всё должно быть идеально. Но ее действия прервала Света со словами:

– Нет времени, мы и так тут были слишком долго!

Затем, щелчком пальцев, вызвала очищающую волну: прохладный, почти невидимый туман пробежался по телам девушек, на миг окутав их – и исчез, оставив тела сияющими и чистыми. Как после купели.

После Света встала, отряхнув волосы, и, выпрямившись, потянулась – вся, от пяток до кончиков пальцев. Её грудь вздрогнула в этом движении, и она хмыкнула с довольным видом, ощущая, как мышцы откликаются. Затем она надела короткое льняное платье – из тех, что шили специально для салона: простое, чистое, и всё же подчёркивающее изгибы. Прежде чем надеть его, она тоже провела ладонью по лобку – остатки возбуждения, соли и чужих губ, исчезли под мягкой синей вспышкой заклинания.

Маришка последней накинула халат, подобрав волосы в строгий пучок. Её движения были чуть более сдержанными, но в них всё равно чувствовалась игривость. Она посмотрела на Лукасa, чуть склонив голову, и усмехнулась:

– Симпатичный, когда спит.

– Ага. Как будто не доводил нас до неги и восторга полтора часа подряд, – бросила Света.

– Меньше ему поддавайся в следующий раз, – хмыкнула Лика. – Ты же первая начала тереть себе грудь, пока он тебя пальцами ласкал…

– Ну прости, что у меня грудь – чувствительная зона! – фыркнула Светлана в ответ. – Вот чего я не знала, так того, что он с трех сторон сразу может…

– Девочки, – спокойно, но с ноткой иронии проговорила Лика, вытирая зеркало у стены, – кончаем трескотню. Арина, конечно, добрая, но за пустой треп может и насыпать перца под хвост.

После её слов все три прыснули, переглянувшись – и почти одновременно рассмеялись. Сначала тихо, почти сдержанно, а потом уже не скрываясь – той самой девичьей волной, от которой и стены будто улыбнулись. Они вспомнили…

– А помнишь, как в первую неделю она заставила нас вручную перемолоть сушёные лепестки дурмана в ступках? – выдохнула Света, хватаясь за живот. – И нельзя было кашлять. Нельзя. А я, дурында, чихнула, вдохнула пыль, и потом два часа за котами по саду бегала – уверенная, что один из них украл мою душу.

– Ага, – подхватила Лика, вытирая руки, – и потом ты призналась Арине, что «вроде бы случайно поцеловала в засос вон ту берёзку», потому что она «сияла зелёной аурой». А Арина только кивнула: «Очень хорошо, Светочка. Значит, твоё зрение открывается». И отправила тебя на уборку подвала. В одиночку. Где пауки.

– Уж лучше бы снова с берёзкой, – простонала Света. – Берёзка та, по крайней мере, не шевелилась.

Маришка не сдержала хохота, наклоняясь к зеркалу и подправляя волосы.

– А у меня? Помните мою первую травяную маску, когда Арина велела сварить состав «по памяти», а я забыла, что полынь не сочетается с геранью? Мы потом все полдня ходили с лицами цвета баклажана. Кроме Арины. Но она только хмыкнула, возвращая себе родной цвет лица: «Запомните, девочки, в реальной практике ошибка – это ожог. Или летальный исход. А фиолетовое лицо – всего лишь урок».

– Уроков у неё было много, – протянула Лика с улыбкой, но взгляд её стал на миг задумчивым. – Особенно в самом начале. Когда мы только пришли. Когда ещё не были… готовы.

Повисла короткая пауза. Тёплая, почти интимная.

Да, они помнили. Им было тогда по четырнадцать, пятнадцать. Ещё подростки – любопытные, с неуклюжими подростковыми телами и полными страха глазами. Но именно тогда, когда у каждой только начались первые крови, Арина впервые повела их в круг. Сказала: «Теперь вы не просто дети. Вы – девушки. Женщины. И теперь ваша учёба начнется по настоящему».

Именно так это было у ведьм издавна: пока тело не заявит о себе, пока в нём не пробудится природа, способная принимать, растить, рожать – неважно кого: ребёнка, заклинание или проклятие – пока не будет этой биологической искры, сила ведьмы остаётся в спячке. Не пробужденная. Только после первой крови можно начинать входить в силу.

И Арина это знала. И ждала. И когда время пришло – приняла. Строго, ласково, с иронией. И, как оказалось позже, с любовью.

– Знаете, – проговорила Маришка, поправляя ремешок на халате, – мы тогда боялись её. А сейчас… я бы, наверное, ни на кого её не променяла.

– Только не говори ей это в лицо, – усмехнулась Лика. – Она ещё решит, что стала мягкой.

– Ага, – хмыкнула Света, – и велит всем завтра натощак проглотить по три капли настойки «Для укрепления женской решимости». Ты её пробовала? Горькая как жаба. И потом дышать магией невозможно – только плеваться.

– Зато эффект! – Лика прищурилась. – После неё я как-то в одиночку накачала защиту на дом, когда у соседки начались «случайные» визиты бывшего мужа с топором. Помнишь?

– Помню, – кивнула Света. – А он потом сам прибежал извиняться, потому что когда-то где-то услышал странные женские голоса под окнами, и у него «что-то свернулось в паху». Я тогда ржала неделю.

– Девочки, – тихо и с доброй усталостью проговорила Лика. – Всё-таки мы с ней – как из рук в руки. Она нас слепила. По кусочкам. С заклинаниями, с травами, с болью. И с весельем тоже. Мы теперь… настоящие.

– Ну, почти, – вставила Маришка. – У меня всё ещё дрожат руки, когда она заходит в массажный зал.

– А у меня дрожит кое-что другое, – усмехнулась Света. – Особенно после сегодняшнего.

– Ну, ты всегда была слаба на передок. Ты ведь пришла к нам уже не девушкой и Арина очень долго ругалась по этому поводу!

И снова раздался их смех. Тихий. Дружеский. Полный тепла.

Девушки в последний раз осмотрели себя, кивнули друг другу, и, не сговариваясь, выскользнули в коридор – как маленькая волна, лёгкая, игривая. У каждой внутри было что-то своё: память о луке, о прикосновениях, о смехе и – о пути, который когда-то начался с капли крови.

А за дверью снова начинался обычный салонный день. Почти обычный. И почти день.

Арина медленно провела взглядом за своими ведьмочками, как они – одна за другой – выскользнули из массажного кабинета, бесшумные, обнажённые, сияющие, с тем особенным свечением, что появляется у женщины только после хорошего любовника… или сильного ритуала. Девочки, конечно, думали, что это было только первое. Но она-то знала – это было и второе. И куда более важное.

Её губы чуть изогнулись. Да, шалуньи. Да, дерзкие. Да, голодные – и телом, и духом. Но кто из них не был такой в двадцать?

Порог невнимания, который Арина поставила на весь салон когда ее ученицы увели Лукаса в комнату массажа, медленно истаял. Она разомкнула ладони и убрала плетение, вздохнув глубже: теперь салон снова виден для всех. Магия отступила, но не исчезла. Она просто отступила на шаг в сторону, позволяя привычному дню взять своё.

Девушки рассредоточились по местам, приняв позы привычные – профессиональные. Лика водила пальцами по кистям, раскладывая их в строгом порядке. Света методично осматривала флаконы с маслами, поворачивая их к свету. Маришка ловко настраивала полку с лаками, напевая себе под нос мелодию, которую Арина узнала – одну из старинных карельских свадебных песен, ту, что они разбирали весной.

Арина вышла. Тихо. Ни скрипа, ни тени. Просто появилась в дверном проёме, как холодный ветер или как запах чабреца, который прячется под дверью перед дождём.

Они её почувствовали – раньше, чем увидели. Девичьи спины выпрямились, руки замирали на миг. Бёдра, плечи, губы – всё становилось чуть более собранным, чуть более дисциплинированным. Почти незаметно – но ей достаточно.

Она смотрела на них – не зло и не строго. А с той насмешливо-мудрой теплотой, которая бывает у женщины, стоящей немного поодаль от жизни: как хозяйка, как наставница, как та, кто был там, где они ещё только мечтают оказаться. В её взгляде была и снисходительность, и понимание, и тонкая ирония.

Конечно, она всё знала. Конечно, всё было под контролем. Не и не только потому что подслушивала и подсматривала. А потому что знала. Знала, как пульсирует ткань желания, когда в ней двигается сила. Знала, как сплетаются тела, когда предназначение не мешает наслаждению, а наоборот – становится его основой.

Да, девочки. Вы не просто потешились. Вы вплели себя в силу. И даже не поняли этого. Учить вас еще и учить.

По всем законам рода, им бы следовало понести. Силу, плоть, возможность. Та, что вошла в тебя с мужчиной – должна остаться, укрепить кровь, вернуть долг земле. Но пока – рано. Рано. Они ещё не готовы. Пусть отзовётся в них не плод, а энергия. Пусть тело сохранит след – не от семени, а от прикосновения.

Она чуть кивнула.

– Как все прошло? – спросила она, не повышая голоса. Словно не знала и так.

– Мы старались, – первой откликнулась Лика. Ровно. Без хихиканья, но и без излишней серьёзности. Как должна говорить старшая. – Но… он умаялся и заснул.

Арина сдержала улыбку. Умаялся. Да вы заездили беднягу! Он бы и без всякой магии уснул бы. Она только закрепила эффект намекнув вначале, что в конце надо использовать это масло.

– Вижу, – кивнула Арина. И больше ни слова. Этого было достаточно. Больше и не требовалось. Они всё поняли. И она – тоже.

Подойдя к комнате, где спал Лукас, она чуть приоткрыла дверь, остановившись у порога, рассматривая спящего мужчину, и позволила себе снова вдохнуть воздух комнаты, в которой недавно пульсировала сила. Здесь всё ещё витал аромат кожи, масла, пота и того тонкого, неуловимого шлейфа, что остаётся после настоящего слияния. Он не был пошлым. Он был… живым. Целебным. Правильным.

Лукас спал, как и заснул, укрытый простынёй, на животе, свесив руки вдоль кушетки. Его лицо было спокойно, дыхание глубоким. Сейчас он был по-настоящему уязвим. Ни бравады, ни акцента, ни фамилии, ни имени. Просто мальчик. Мужчина. Посланец силы. Тот кто войдя хотел одного, а получил совершенно иное. Она закрыла дверь и направилась в свой кабинет. Пусть спит. Еще рано его будить.

Зайдя в кабинет Арина прошла к столу. Бумаги лежали там, где она их оставила. Контракт. Официальный, с глянцевым логотипом. С оговорками. С условиями. С цифрами. И с ядом, скрытым между строк.

Она уставилась в текст, не читая. Просто позволила глазам залипнуть – как будто сквозь буквы можно было увидеть больше. Услышать голос отца Лукаса. Или голос того, кем он был раньше. Тот, кого она знала – когда в Новгороде ещё пахло печами и хвойным дымом, а под кремлём жили те, кто приносил дары в зольники.

Как всё изменилось. И как всё осталось тем же.

Она знала, что не сможет просто отказаться. Но и принять – не могла. Не по этим условиям. Не по этой цене. Внутри еще зрела мысль, как именно сформулировать ответ. Но он должен быть… точным. Красивым. Как хорошее заклинание. Как выстрел. Как поцелуй в лоб перед изгнанием.

А еще решить, что же делать с этим мальчиком, который приехал к ним от своего "отца"с этим нелепым предложением.

Она знала, что не сможет просто отказаться. Но и принять – не могла. Не по этим условиям. Не по этой цене. Внутри всё ещё зрела мысль, как именно сформулировать ответ. Он должен быть… точным. Красивым. Как хорошее заклинание. Как выстрел. Как поцелуй в лоб перед прощанием.

А ещё – нужно было решить, что делать с этим мальчиком. Тем, кто только что излился в её учениц, кто уснул в этом кабинете, тяжело дыша и унося с собой в сон их силу. Или… отдавая свою?

Арина не злилась. Ни на него, ни на девочек. Напротив – была довольна. Нет, не тем, что девчонки «развлеклись» – это было бы чересчур примитивно. А тем, что они – не понимая – провели через него один из стариннейших ритуалов открытия. И мальчик прошёл его. Не просто пережил, не просто возбудился и отдал семя, а раскрылся.

Словно плоть стала зеркалом, через которое можно было заглянуть в ядро. В магическую суть. И то, что она увидела – заставило её всерьёз задуматься.

Сила. Настоящая. Не возбуждение, не реакция, не всплеск гормона, а магическое ядро – чистое, неоформленное, но очень древнее. Она чувствовала его витую структуру – будто слои металла, спрессованные болью, потом, битвой и чем-то более старым. До-человеческим. Опасным.

Он – Витязь. И это меняло всё.

Витязи…

Она почти забыла, как звучит это слово, когда оно не часть фольклора, не штамп из учебника, не имя в сказке для туристов. Настоящее слово. Старое, как сама земля. Как сажа в старом капище. Как кровь, впитанная в доски древней избы.

О них почти не говорили. Не потому что забыли. А потому что боялись вспоминать. Они были из того слоя магии, что не укладывается в схемы: ни в академические школы, ни в ведьмовские ковены, ни в иерархии магов. Не волхвы, не ведуны, не жрецы. Воины – да. Но не просто бойцы. Они были как нож в руке силы. Рождённые ею – и не всегда с её согласия.

В магической среде теперь о них говорили вполголоса. Или вовсе не упоминали. Только самые старые, самые упрямые, вспоминали: «Были. И ещё, может быть, есть.»

Витязь – не титул. Это состояние. Проклятье. Судьба. Они рождались не по зову рода, не по передаче силы, как ведьмы или колдуны. Они появлялись, когда в мире накапливалось слишком много боли, слишком много несправедливости, слишком много – зла. Как бы ответ. Как отголосок боли самого мира. Как древнее «нет», которое воплощалось в теле, уме, взгляде. Их крещение – не от богов, а изнутри. Через смерть близких. Через страх. Через то, что ломает обычных. И делает их – не людьми.

Они пришли в этот мир ещё до того, как он стал привычным. До язычества. До христианства. До людей. Ещё тогда, когда по этой земле ходили… иные. Твари, духи, сущности. Те, что были не добры и не злы. Просто – старше. Слишком старые, чтобы их можно было понять.

Витязи были теми, кто смог выжить рядом с ними. Стать частью мира, где добро и зло не были разделены. Где жизнь – это просто поток силы, и ты либо тонешь в ней, либо становишься её носителем.

Воины мира до Человека, – так говорили о них в некоторых рукописях. И она знала, что в этом есть правда.

Витязи. Те, кого называют мифами – Алкид, сжёгший свою плоть, чтобы завершить цикл. Его брат близнец Ификл, чья сила была стол же велика, как и брата, но добровольно отошедший в тень, став невидимым помощником, не выпячивая себя. Сколько было на заре человечества? Тот же Тезей – не просто герой, а первый, кто сразился с Тенью безумия, что шло на из мир из Лабиринта. Не с чудовищем – с тем, что копилось в умах и душах. Улисс, вечный странник, самый честный лгун, который мог клясться так, чтобы всегда можно не исполнить клятву. И брошенный между эпохами… он был одним из них. Арина была почти уверена. Даже сейчас она чувствовала: он где-то ходит. Между нами. Может, под чужим именем. Может, в другой стране. Но он не умер. Он не может умереть. Пока живо человечество, он – его горькая память.

И в каждой культуре такие были.

Скандинавцы знали Бёдвида, что сразился с девятиголовой ведьмой на краю мира и умер только тогда, когда её кости стали прахом. Ирландцы – Ку Холина, который рвал землю зубами, когда погибала его возлюбленная. Даже у арабов был Джахир – молчаливый, с чёрными глазами, проклятый всеми, но спасающий всех. У индийцев – Арджуна, живущий между войной и откровением. У Африки – Кведо, смеющийся над смертью, пока не задохнётся в собственном хохоте.

А на руси самыми знаменитыми – три названных брата. Илья. Добрыня. Алёша.

Арина криво усмехнулась. Эта троица. Сначала навели шороху – убили тварей, спасли девиц, переспали со всеми русалками. А потом сгинули. Нелепо. Где-то в степях, затёртые между нашествием и усталостью. Кто-то говорил – ушли в сон. Кто-то – стали камнем. Кто-то – погибли от руки тех, кого пытались защитить.

Слишком сильные для слабого мира. Слишком живые, чтобы быть иконой.

И вот теперь – он. Лукас. Мальчик. Посланник. Гость. С сердцем и сутью витязя.

Она видела, как во время слияния с девочками его сила не только изливалась, но и впитывалась. Он не просто давал – он принимал. Возвращая уже немного иную. Это не была власть – это было сроднение. Магическая ткань откликалась на него – как на одного из своих. Да и девочки усилились так, что теперь придется перестраивать все их дальнейшее обучение.

И он даже не знает, – подумала Арина. – Он пока ещё не чувствует этого. Но почувствует. Скоро.

И тогда он станет угрозой. Или… шансом. Она снова посмотрела на спящего юношу. Такого… обычного. Молодого. Спокойного. И снова задумалась, что же делать ей дальше.

Глава 5. Осколки прошлого

Вечер плавно перерастал в ночь.

Арина сидела в своём кабинете, поджав ноги в кресле, в одной руке планшет, в другой – старинная ручка с металлическим пером. Бумаги, цифры, списки поставок, сверки, запросы. Все эти современные игрушки, которые она научилась не только понимать, но и любить – как особую игру. В каком-то смысле эта система была ничем не хуже средневековой торговли солью и шёлком. Те же правила, только обёртка другая.

В другой вкладке был открытый файл с копией договора, тот самый глянцевый документ от Лукаса и его отца. Она пролистала его раз двадцать. Местами текст был сух, местами – излишне вычурен. Но между строк чувствовался запах контроля. Не власти. Не силы. А именно контроля. Тот случай, когда всё «прозрачно», «удобно», «согласно закону» – а на деле тебе оставляют девять процентов жизни, при этом заставляя улыбаться и кланяться.

Она хмыкнула:

"Как удобно. Почти как в имперских патентах времён Павла Первого. Только тогда ты хотя бы знал, что тебя душат. Сейчас – делают вид, что тебя балуют."

Периодически её взгляд скользил к экрану в углу – видеопоток с камеры в массажной. Лукас всё ещё спал. Глубоко, неподвижно. Его лицо теперь выглядело иначе. Меньше наглости. Меньше бравады. Больше тяжести, глубинной. Порывы магии скользили по нему, как ветер по воде. Он действительно держал в себе силу. И, скорее всего, сам этого не знал.

Ближе к половине второго ночи Арина отложила планшет, взяла договор и на мгновение прикрыла глаза. Потянулась. Не резко, плавно. Чувствуя каждое движение тела. Каждую мышцу. Женщина, ведьма, наставница. Всё это – она.

И она почувствовала это – тонкий сдвиг во времени и пространстве. Неуловимый трепет в ткани реальности.

"Просыпается."

Она встала и, не торопясь, вышла из кабинета, направившись к массажной. Бумаги были в руках. Но не как угроза. Как повод. Как приманка.

Она вошла в кабинет за секунду до того, как Лукас резко вздохнул и распахнул глаза. Точно по команде. Как будто кто-то щёлкнул пальцами внутри его сознания, и он вынырнул из сна. Его тело дёрнулось, руки сжались в кулаки, дыхание перехватило, но взгляд – быстрый, резкий – сразу нашёл её. В полутени. У стены. Стоящую, спокойно, чуть в стороне от входа.

– Ведьма, – первое, что вырвалось у него. Голос хрипел, но он злости не было. В глазах – ярость, страх, непонимание, лёгкое презрение. Всё вперемешку. Но не злость.

Арина чуть наклонила голову.

– И даже не отрицаю.

Тон её был спокоен. Как родник. Как лёд. Без нажима, но с силой. Как у той, кто видела больше, чем он даже может представить.

– Тебе, Лука, – она специально сделала ударение на славянское произношение имени, вытягивая первую гласную, и убирая это иностранное "с"– нужно было выспаться и расслабиться. Что мои девочки тебе и дали. Добровольно, с удовольствием и в полном, между прочим, согласии. И того, что и они ведьмочки – они этого тоже не скрывают. Я всегда учила и учу своих учениц, во все времена: правда – это не оружие. Это броня. Лучше прямая речь, чем многослойное отрицание.

Он уже поднялся на локтях, тело напряжено, как у зверя. Но не шевелился дальше. Слушал.

– Сейчас, – продолжила она, отойдя на шаг от стены, – советую встать, одеться, привести себя в порядок. Если хочешь – душ в углу. Возле душевой полка с гелями. Советую в зеленой бутылке. Он с травами, кстати, расслабит мышцы и принесет бодрость телу и ясность голове. А потом… я предлагаю тебе поздний ужин.

Он моргнул, чуть удивленно, спрыгивая с кушетки и подходя к аккуратно развешанной и положенной одежде.

– Ужин?

– Да, – кивнула Арина. – Есть одно место. Не ресторан, не кафе. Трактир, как я его зову. Придорожная забегаловка. Ее держит старый грузин, абсолютно человеческой природы – не маг, не ведьмак, не медиум. Но борщ там – волшебство. Хинкали – почти как любовное зелье. И чакапули… мм, лучше один раз попробовать.

Она улыбнулась – мягко. Без намёков. И добавила:

– Решай сам. Я пойду переоденусь. У тебя есть минут десять. Времени, чтобы вспомнить, каково это – быть просто мужчиной. Без мантии, без фамилии. Просто… голодным.

И не дожидаясь ответа, она развернулась и вышла, оставив дверь приоткрытой.

Свои карты она раскрыла. Теперь – его ход.

Конечно, он задержался.

Арина даже не удивилась. За те десять минут, что она ему «отвела», уложиться мог бы разве что солдат срочной службы. Ну или тот, кто живёт в постоянной боевой готовности, – быстрое обмывание, сухая рубашка, и бегом в строй. Но Лукас был не в строю. Он был в её мире. А здесь спешка редко бывает оправданной.

Да и, если уж быть честной с собой, она и сама не торопилась. Документы, договор, расчёты – всё убрано в ящик. Планшет – выключен. Телефон – в сумке. Волосы собраны в высокую пышную косу, выстёгивающую из неё не деловую хозяйку салона, а ту самую Арину, которую ещё лет двести назад называли северной принцессой. К явному неудовольствию настоящих принцесс. Короткий тёплый плащ поверх облегающего платья, сапожки на невысоком каблуке, пальто в тон. Элегантно. Практично. Без пафоса, но со вкусом. Время – позднее. Настроение – ровное. Магия – приглушена, но наготове.

Закрыв кабинет, она прошлась через зал. Свет приглушён, магия салона спит, всё отмыто до зеркального блеска. Запирать ее кабинет было без надобности – не потому что она глупо надеялась на честность, а потому что любой, кто попытается войти без зова туда, попросту не сможет. Ни техника, ни демон, ни человек.

На улице пахло осенью. Не той яркой, что с кленами и шуршанием. А глубокой. Холодной. Почти прозрачной. С примесью сырой листвы, мокрого асфальта и горящих вдалеке печей.

Арина завела «Рыксу» – свою вишнёвую красавицу, мягко урчащую под капотом. Mazda RX-8 послушно ожила, фары косо скользнули по деревьям и стене напротив. Арина села, откинулась на спинку кресла и посмотрела на выход. Ждать пришлось недолго.

Лукас вышел через несколько минут. Чистый. Собранный. В тёмных джинсах, чёрной рубашке и плотной куртке, которая подчёркивала его широкие плечи. Он остановился у двери, на миг задержался, оглядываясь – как будто хотел запомнить место. Или сверить ощущения.

А она, не произнеся ни слова, бросила ему связку ключей.

Он поймал её на лету. Без усилия. Легко. Точно. Как будто это было частью ритуала.

– Сигнализация? – уточнил он, всё же на всякий случай.

– Нет нужды, – ответила Арина.

– Решать вам, Арина Леонидовна.

В голосе снова зазвучали те самые нотки. Властные, ленивые, обволакивающие. Голос человека, который привык давать указания, а не получать. Того, кто пришёл в её салон не как клиент, а как посланник силы, что считает себя центром. Но… в этих нотках сквозило нечто иное. Интерес. Внутреннее напряжение. И, возможно, предвкушение.

Она прищурилась.

– Так что вы решили, господин Воронов? – мягко, с лёгкой тенью иронии. – Перекусить? Или, быть может, мне отдать вам папку прямо сейчас – и каждый из нас спокойно разъедется до следующего раза?

Он не ответил сразу. Подошёл ближе, возвращая ключи, встал рядом, посмотрел ей в глаза. В этом взгляде было что-то от волка и от мальчика одновременно. И только потом – медленно, но с уверенностью – произнёс:

– Знаете, Арина Леонидовна… Хотя во мне всё говорит, чтобы я выбрал второй вариант… я не откажусь с вами поужинать.

Она кивнула, коротко – почти как офицер перед приказом.

– Тогда… – она шутливо махнула папкой, бросив её на пассажирское сиденье «Рыксы», – следуйте за мной.

– Непременно, Арина Леонидовна. Непременно, – отозвался он, усаживаясь в свою машину.

Мотор его «Ауди» зарычал рядом. Два силуэта в темноте. Два хищника. Или два танцора, впервые начавших движение к общей музыке. И где-то, за горизонтом, едва уловимо дрожала судьба. Пока – ещё тихо. Но не навсегда.

***

Машина выехала за пределы города мягко, как будто дорога сама знала, куда её ведут. «Рыкса» послушно урчала, ловко огибая повороты, фары выхватывали из темноты обочины, где начинался ночной лес – мокрый, хмурый, с шуршанием листвы, ползущей под ветром.

Арина краем глаза взглянула в зеркало. Фары чёрной «Ауди» плотно держались за ней, словно осторожный хищник, решивший пока не нападать. Хорошо. Пусть едет. Всё равно весь вечер – под моим ритмом.

Она нажала кнопку на панели, не глядя. Пальцы помнили, где что. Пара секунд – и звуковая система ожила.

Из колонок рванулся стук барабана, глухой бас и знакомый до мурашек голос, безжалостный и зовущий:

– Время выбирать! Остаться или бросить всё… Бежать! – зазвучала Лусинэ, как будто специально дождавшись этого вечера.

Арина усмехнулась, мотнула головой, почувствовав, как тёплая коса ударила по плечу.

"Кхм. Ну спасибо, Лу", – подумала она, чуть подбавив звук. – "Очень в тему."

Под грохот барабана и гитар, сливающийся с двигателем, она вспомнила ту самую встречу – когда-то, давным-давно, ещё в начале двухтысячных. Совсем юная Лусинэ, неуверенная, яркая, на грани. Искала, куда вложить голос, от которого сама боялась. Слишком сильный, слишком неуправляемый. Арина тогда всего лишь сказала, словно случайно постучав по одному объявлению, где группа искала вокалистку: "Найди себе музыку, найди команду. Пусть твой голос будет не один". Та кивнула – и, когда Арина ушла, уткнулась взглядом именно в то самое объявление. Да, это было, еще не личное ее творчество, что звучало сейчас, но ступень к нему. Шаг к тому чтобы заявить о себе миру. Уже как ревущая рок-птица, поднимающая вихрь в любой тишине.

"И тебе, Рысь, за выбор трека… как всегда в точку."– мысленно бросила Арина машине, ласково поглаживая руль. Та откликнулась тихим рычанием мотора, словно соглашаясь с выбором.

Музыка наполняла пространство, пробиралась в грудную клетку, отдавалась в копчике, в пальцах, в шее. Это было не просто сопровождение. Это было продолжение её тела.

"Что бы мог подумать о таком каких двести лет назад?"– подумала она, вспоминая своё первое знакомство с тяжёлым роком.

Это было… неожиданно. Тогда, в девяностых в момент ее последнего пробуждения. Хард-рок, первые риффы, первые хрипы – они звучали для неё как шум землетрясения. Дикие, неструктурированные, хулиганские. Казалось, что это просто какофония.

"Смешно вспоминать, – подумала она, – что когда-то тяжёлый рок казался мне… воплем. Как будто кто-то пытается выгрызть себе право быть услышанным. Шум. Грязь. Злость. Я тогда не понимала, как в этом можно купаться."

Поначалу – правда. Её уши, привыкшие к арфам, скрипкам, к старинным песнопениям, к вкрадчивым напевам под бубен, просто отказывались воспринимать это. Это казалось ей резнёй звуков.

И что-то щёлкнуло. Эти звуки – грубые, сырые, но настоящие – вдруг резонировали с чем-то, что жило в ней самой. Гнев. Память. Сила. Как будто кто-то записал в музыку её внутренний голос, только перевёл его на язык гитар и басов.

С тех пор рок стал её спутником.

Сначала западный. Потом – родной. Louna, Ария, Король и Шут, Эпидемия – она знала их всех. И каждого чувствовала.

Миша Горшенёв. Когда слушала его впервые, смеялась – балаган. А потом вслушалась. И там был мрак. Не дешевый, а личный. Тот, что сжёг его изнутри. Огонь в нём горел ярко, слишком ярко. Он сгорал сам и зажигал других. Она пыталась несколько раз выйти с ним на контакт – незаметно, мимолётно. Он не видел, не слышал. Был слишком увлечён собственными демонами. Но каждый его концерт она ощущала – не в теле, а в магической сети. Он создавал вихри. Прорывы. Тонкие сдвиги в ткани мира. И этим восхищал её.

Насытившись отечественным роком она перешла на зарубежный. И да, языки ей были не преградой. Французский, немецкий, итальянский – она когда-то учила их не по книгам, а на улицах. На кроватях. В кофейнях. В разговорах, где каждое слово имело вес. А те, что не знала – всё равно понимала. Потому что суть всегда одна. Сила. Страсть. Музыка.

А потом был он. Тот, кто шепчет. Тило Вульф.

Немец. Оборотень. Музыкант. Маг. Она помнила их встречу. В Швейцарии. Концерт Lacrimosa. Его глаза – как омут. Его голос – как вуаль, обволакивающая душу. Он не знал, кто она. Или знал. Но не сказал. Они говорили недолго, но его голос жил в её снах ещё месяц. Его песни – это были ритуалы. Грустные. Страстные. Странно человеческие для того, кто давно перешёл эту грань.

Ich verlasse heut’ mein Leben… – она могла наизусть прошептать эту фразу. И каждую ноту почувствовать сердцем.

Не так давно. она снова вернулась к русскому року – родному, тяжёлому, сердечному. Там была и её кровь. Особенно в тех, кто пел о боли народа, о вине, о свободе. И услышала Лу. И ее Louna. Но последний кто ее заинтересовал был Radio Tapok… Олег Абрамов. Он стал для неё шоком.

История – в риффах? Победы – в аккордах? Поражения – в нотах? И всё с такой страстью, такой отточенной подачей, как будто он сам в них был. "Вы держались до конца…"– она помнила эту фразу. И что-то щёлкнуло.

Она следила за ним. Не как ведьма. Как женщина. Как наставница мира. Он ещё не знал, но он – тоже маг. Маг слов. Голоса. Истинный бард.

Были и другие. Польские Artrosis, нежные и мрачные, будто пепел и луна. Голос Магдалены, пронзительный, словно крик совы в глуши. Она пела – и пульс останавливался.

Был и Летов. Да, был. Она его не любила. Не принимала. Но огонь в нём видела. Это был огонь разрушения. Чёрствый, бессмысленный, но живой. Это не был голос – это был крик. Без формы, без цели. Но иногда и такие нужны. Мир не только строится. Иногда его надо разрушать, чтобы выжить. Как рухнула Великая римская империя. Еще до рождения. Как пал ее осколок Византия. Упрямо державшаяся за прошлое величие и так и сумевшая идти со временем.

Арина вздохнула. Музыка продолжала реветь, машина летела по ночной трассе, фары «Ауди» всё ещё за спиной. Она – наедине с музыкой, с мыслями, с памятью.

Мир менялся. Но ноты оставались. Слова звучали, как заклинания. И магия рока была в том, что она не просила подчинения. Только честности.

Арина прибавила звук и улыбнулась, когда Лу прокричала последние слова:

– Ночь, дорога и рок!

***

Сбросив скорость, Арина плавно вырулила на знакомую окольную дорогу. Асфальт здесь был гладким, почти бархатным, но с мелкими трещинами от времени и корней, что пытались пробиться сквозь него из-под земли. Машина шла тихо, как кошка, скользя по дороге вдоль леса, пока впереди не замаячило уютное здание из тёмного дерева, подсвеченное мягкими золотыми фонарями.

Домик – двухэтажный, с покатой крышей и резными наличниками – стоял прямо на берегу Веронды, и летняя веранда свисала над рекой, поддерживаемая брусьями, вбитым в глину, как старинный мост. Вода лениво плескалась о них, отражая в себе фонари и чёрную гладь неба.

Арина припарковала свою «Рыксу» в отведённом месте и, вытащив ключи, неторопливо вышла. Вечернее платье мягко колыхнулось вокруг ног, сапожки негромко цокнули по деревянным доскам.

Через минуту подъехала и «Ауди». Фары лениво скользнули по дорожке, замирая рядом. Лукас вышел, хрустнув спиной, потянулся – не так, чтобы пафосно, а скорее машинально. Его взгляд поднялся к небу: там, на востоке, только-только начинался перелив предутреннего серого. Он вдохнул глубже, пожал плечами.

– Это точно… ресторан? – уточнил он, оглядывая пустой двор и полное отсутствие хоть каких-либо признаков жизни. – Открыт?

Арина лишь фыркнула, уже подойдя к двери.

– Нет. Это капище, где приносят в жертву симпатичных юношей. Ну что, осмелишься зайти?

Она обернулась, и её голос прозвучал мягко, но с нажимом. Лука поджал губы, иронично качнул головой, но пошёл следом. Не как покорный гость – скорее как игрок, принявший вызов.

За дверью – тепло. Дерево, специи, печной дух, сдобренный ароматом мяса, чеснока и какой-то едва уловимой пряности. Внутри – почти никого, лишь тусклый свет от ламп, деревянные столы и стойка, за которой стоял человек, будто сошедший с иллюстрации к «Острову сокровищ».

– Вах, милая Арина! – воскликнул он, расправляя усы. – Шо это за гость с вами? А? Такой красавец, ух! Заходите, заходите, как всегда! Шо желает сердце? Завтрак, ужин али, может быть, обед? Всё, как скажешь, всё для тебя, и для твоего… спутника.

Он склонился в подобии поклона, чуть прищурившись, словно оценивая Лукаса – не грубо, но очень внимательно. И с определённым уважением.

– И вам доброй ночи, уважаемый Джамбулат, – отозвалась Арина, подмигнув. – Нам с этим молодым человеком по имени Лука… – она специально выделила именно русское произношение, наблюдая, как Лукас остаётся невозмутимым, – нужно плотно поесть. Мы умаялись за день. Я бы отведала ваших чудесных хинкали, а потом – чай с мёдом. Горным. Настоящим.

– О-о-о, будет сделано! – расплылся в улыбке Джамбулат. – Лучший мёд – от моего брата, пасека его в горах, пчёлы знают свою работу. А хинкали – сегодня с бараниной и кинзой, как ты любишь. А этот Лука, он что кушает?

– Всё, – ответила она вместо него. – Или почти всё. Но разберёмся по ходу.

– Тогда иди, садись, милая. У воды тебе будет хорошо. Речка поёт, а кухня – работает. Через двадцать минут всё будет готово. А чай принесу так быстро, шо сесть не успеете!

Он театрально развернулся и скрылся за занавеской в глубине трактира, напевая что-то по-грузински, тяжело ступая, как корабельный кок.

Арина, не сдержавшись, улыбнулась открывая дверь на летнюю веранду, которую не запирали бывало даже зимой, если та была теплой.

– Пошли. Там тихо. И никто не подслушивает.

Вышли на улицу. Река под ними журчала лениво и размеренно. Воздух был холоднее, чем в городе – свежий, чуть влажный. Пахло мятой, сырой травой и каким-то странным покоем. Лампы над столами горели мягко, не слепя, обрамляя лица тёплым свечением.

Арина села, перекинув ногу на ногу. Лукас устроился напротив. Он всё ещё смотрел по сторонам, оценивая место – но без напряжения. Скорее… с любопытством. Почти как ребёнок, которому показывают новую игру.

– Что ж, Лука, – тихо проговорила она, – теперь у нас есть еда, река, чай… и разговор. С чего бы нам начать?

– Давайте начнём с принесённого чая, Арина Леонидовна, – спокойно предложил Лукас, скользнув внимательным взглядом к двери, откуда уже доносился еле уловимый скрип половиц.

Арина с лёгкой улыбкой поставила локти на стол, сцепив пальцы под подбородком – как женщина, давно всё знающая и наблюдающая, как мир догоняет её собственное предвидение.

В этот момент в проёме появился Джамбулат. Как обычно, когда у него были посетители,– в вышитом жилете, с неизменным полотенцем на плече и лицом старого грузинского духа трапез, виновато добродушным и кулинарно-всемогущим. В его руках – пузатый стеклянный чайник, наполненный светом и паром. Через стекло угадывались цветы липы, дольки апельсина, кусочки имбиря и пару багряных ягод, как из старинной травяной книги.

В другой руке он нёс изящную чашечку, наполненную до краёв густым, медленным мёдом – тёмным, почти янтарным, с легким хвойным ароматом. Всё вместе пахло утешением и силой.

– Вах! Милая Арина! – воскликнул он, поставив посуду перед ними. – Чай, как обещал! Ароматный, горячий, как утро в Тбилиси. Мёд – от брата, с гор, сами пчёлы влюблены в эти цветы. Я скоро вернусь. Хинкали будут, как твой первый поцелуй – горячие, сочные и с сюрпризом! А для вашего спутника я уже готовлю чакапули! Клянусь бородой моего дедушки, он такого ни разу не пробовал!

Он театрально развернулся и исчез за занавеской, оставив за собой след из ароматов и лёгкое покачивание дерева в такт его шагам.

Арина налила чай, наблюдая, как пар, поднимаясь, играет в свете лампы над их столом, и сделала первый глоток.

– Вы уверены, – подал голос Лукас, – что за двадцать минут этот… кулинарный шаман действительно принесёт еду?

Арина рассмеялась коротко, с приглушённой, почти ленивой ноткой удовольствия. Где-то внизу под верандой плеснулась рыба, из зарослей камышей донёсся звук ночного комара, и по поверхности реки пробежала длинная, мерцающая волна – как будто Веронда слушала их разговор.

– Я не знаю, как уважаемый Джамбулат это делает, – ответила она, – но у него всегда всё с пылу, с жару. Даже если на улице минус тридцать и время три утра. Иногда я думаю, что у него на кухне портал в горы, где его родственники в глиняных печах готовят всё в реальном времени.

– Вы же… ведьма. Старая и мудрая. – Лукас прищурился. – Значит, не должны удивляться таким вещам.

Арина хмыкнула, отставляя чашку.

– Даже ведьмы не знают всех секретов. И это, между прочим, добавляет нам очарования. А тебя, Лука… – она намеренно подчеркнула славянское произношение, – не учили, что в России указывать женщине на возраст – не только грубо, но и опасно?

Он улыбнулся, совсем чуть-чуть, и откинулся на спинку стула.

– Но вы же ведьма. А значит, по определению старая.

– А ведьмам указывать на возраст не просто опасно… это граничит с самоуничтожением, – невинно заметила она, облокотившись локтем о перила веранды. – Особенно если ты, мальчик, находишься в нескольких метрах над водной гладью и сидишь спиной к реке.

Он усмехнулся и оглянулся – за его спиной действительно начиналась тьма воды, тихая, вязкая, с редкими бликами света от фонаря. Где-то в камышах прокричала ночная цапля, и Лукас будто бы на миг стал серьёзнее. Или просто задумался.

– Замечательно, – наконец сказал он. – Я приехал с деловыми бумагами, а оказался ужинающим над речной бездной с ведьмой, угрожающей моему здоровью и нюху.

– Тебе повезло, – парировала Арина, – я ещё и чаевые не требую. Пока.

И они оба рассмеялись. Не громко, но искренне. Звук разошёлся над водой, легко коснулся прибрежных ветвей, словно кто-то в темноте улыбнулся им в ответ. Сверчки молчали, словно выжидая. Лампа над их столом качнулась – ветер был тёплым, с лёгкой сыростью утренней реки.

Пока не начался серьёзный разговор – было вот это: тихая, ироничная прелюдия между женщиной, пережившей не одно столетие, и молодым человеком, чья судьба, возможно, только сейчас начинала разворачиваться в настоящую историю.

Когда чай в их чашках остыл т был наполовину выпит, а ночной воздух стал гуще и прохладнее, Лукас откинулся на спинку стула. Он не спешил. Смотрел на Арину – не в лоб, не вызывающе, а вдумчиво, будто пытался угадать глубину человека, который так уверенно отказывался подчиняться.

– И всё же? – негромко спросил он. – Арина Леонидовна, каков будет ваш ответ?

Она не сразу заговорила. Её пальцы скользнули по ручке чайника, поставив его чуть в сторону. Она вновь посмотрела на молодого человека – на того, кто сидел напротив, с внешностью наследника, голосом чиновника и сердцем… ещё не ясно чьим. Потом наклонила голову чуть вбок и спокойно ответила:

– Ты же знаешь мой ответ, мальчик. И как бы ни был грозен твой "отец"– он всё равно услышит то, что я ему уже однажды сказала. Нет.

Она сделала паузу. На лице её – спокойствие. Но в голосе звучала сталь, обернутая в бархат. Не демонстрация силы, нет. Просто факт. Просто… знание своей воли.

– И не потому что я не боюсь. Боюсь. Но не за себя.

Лукас медленно кивнул.

– За девочек, – проговорил он. – Понимаю. И, наверное… даже принимаю. Честно говоря, я чувствую – даже без магии – вашу силу. И вашу… – он замялся, но затем продолжил с уважением, – …вашу мудрость. Простите, что снова касаюсь возраста, но… это невозможно не чувствовать. Вы стара… вы сильны. И вы… опасны.

Арина чуть приподняла брови, в уголке губ мелькнула улыбка.

– Продолжай, – усмехнулась она. – Ты неплохо справляешься.

– Единственное, чем может угрожать мой отец – это не вам лично, а вашим близким. Вашим подопечным. Тем, кого вы защищаете. И я почти уверен, что вы их защитите. Всё равно… почему отказ?

И тогда её взгляд изменился.

Она подняла глаза, в которых уже не было просто зелени. Там вспыхнул огонь – не пламя, не свет, а тлеющая энергия, как у старого леса, который молчит веками, но может сокрушить бурей. Голос её стал глубже, гуще, будто исходил из самой Земли:

– Потому что, Лука. Я никогда не терпела над собой указки сверху. Я – из тех, кто идёт сам. Идёт сквозь века, через кровь, через кости, через клятвы. Я слишком стара для того, чтобы преклоняться. Слишком живая – чтобы гнуться.

Она наклонилась вперёд, и в её лице появилось что-то первобытное.

– А когда вернёшься, напомни своему отцу… как я закапывала его тело в глубинах Урал-горы. Как оставила его в каменном мешке, запечатанном именем и солью. За то, что он посмел тогда покуситься на меня. И на ту, кого я любила больше жизни.

В лице Лукаса что-то дёрнулось. Он едва выдохнул:

– Хозяйка… Медной Горы?

Арина на мгновение отвернулась, будто от этих слов потянуло чем-то слишком личным. Когда вновь повернулась к нему – её лицо было почти печальным.

– Нет, Лука. Это не я. Это была моя сестра. Я – Азовка. Та, что вела поток, что знала вкусы рек и песни ветров. Нас часто путают. В этом мире все стало расплывчатым. Мифы слиплись в образы. Но… в былые времена всё было иначе.

И, будто открыв окно в далёкое прошлое, Арина замолчала. А потом воспоминание вспыхнуло само:

…Они стояли рядом, плечом к плечу, как всегда – две ведьмы, две стихии, две сестры. Тика и Лери. Тика – темноволосая, с глазами цвета зелёной молнии, и её сестра – Велерия, выше её на полголовы, светловолосая, как утренний лёд на реке, с кожей прозрачной, почти светящейся, и такими же ясными голубыми глазами. Если Тика была глиной, землёй и потом, то Лери – была ветер, роса и рассвет.

Берег дрожал под ногами, глина трескалась от давления магии. Перед ними, на другом уступе – Мирон. Черный волхв. Ветхий с виду, в изношенном сером плаще, босыми ногами и пустым лицом. Но из-под его капюшона струилась сила – чёрная, вязкая, как деготь, холодная как прах костей, обожжённых в неназванных капищах.

– Вы пришли в последний раз, – прошипел он, поднимая посох, изогнутый, словно выросший из корня мёртвого древа. – И я не дам вам уйти.

– Мы и не уйдём, – сказала Велерия. Голос её был чист, как ледяная вода.

– Мы встанем здесь, – добавила Тика. – Потому что за нами река. Потому что за нами люди.

– Люди? – расхохотался он. – Эти крошки из плоти и соплей? Их же первыми я сожгу, когда ваше сопротивление закончится. Подчинитесь. И сохраните себя. Моя сила вечна.

– Твоя сила – это лишь боль, – крикнула Тика в ответ. – Мы не станем такими, как ты.

– Никогда, – вторила Велерия. – Мы – дети жизни. Ты – отголосок гнили. Мы живём для того, чтобы создавать. А ты…

– …чтобы разрушать, – закончила за сестру Тика. – И этого не будет.

Они начали движение синхронно, как в танце.

Тика шагнула вперёд, распростёрла руки, из её ладоней вырвались зелёные нити – жгуты защитной магии, вплетённые в круг земли, в скалы, в воздух. Их вуаль окутала сестер, обволакивая гибким куполом. Велерия в тот же миг протянула вперёд руки, и из её пальцев пошли стрелы света – серебристые копья, пущенные точно в грудь Черномора.

Он поднял посох. Один взмах – и воздух почернел, осел в виде теней, вращающихся вихрем. Удар был силён. Защитный купол дрогнул, но устоял. Тика крепилась, вгрызаясь в почву стопами, отдавая часть своих сил в землю.

– Не получится, – выдохнула она. – Он взывает к Тьме. К глубинной.

– Тогда дадим ему Свет, – сквозь зубы сказала Велерия и вновь нанесла удар, в этот раз не стрелами, а сеткой из зеркальных искр, отпечатанных её кровью. Их магия действовала поочерёдно: одна держала круг, другая нападала. Потом менялись.

Так шло три круга.

Черномор смеялся.

– Вы слабы, – говорил он. – Ваше время ушло. Вас даже имена забыли. Азовка, Хозяйка… пустые звуки.

– Мы живы, – прошипела Тика. – А ты… ты лишь прах, что отказывается упасть.

Он ударил вновь – из-под земли, чёрными змеями. Арина накрыла сестру куполом, взвизгнув от напряжения, её кожа вспотела, губы посинели от перегруза. Но она устояла.

– Сестра! – крикнула она. – Теперь!

Велерия, обернувшись, послала прямой сгусток света в центр фигуры Черномора. Тот завыл. Но в последний миг – посох дрогнул. И удар отразился. Не туда. Не по Тике.

В Велерию.

Она вскрикнула. Всё замерло.

Словно времени не стало.

Её тело откинуло назад, грудь вздыбилась, а затем она медленно осела на землю. Глаза открыты. Губы приоткрыты. Из уголка рта – кровь. Не река, не хлынувшая – капля. Как печать.

– Велерия! – закричала Арина, но магия уже полыхала в ней. Она больше не удерживала себя. Не контролировала.

Она просто подняла руки к небу.

Сила вырвалась из неё, как крик. Как огонь. Как стон и проклятие.

– ТЫ! – голос её разнесся по всей долине. – ТЫ ПОЛУЧИШЬ ТО, ЧЕГО ЖДАЛ!

Земля под ногами Черномора застонала. Воздух сгустился. Камень из берегов вытянулся вверх – как будто ожил. Каменные пальцы, грубые, рваные, но неостановимые, поднялись из глинистого ложа реки, схватили фигуру Черномора, впившись в его тело. Он закричал, но магия уже сминалась под её яростью. Всё, что он держал, – защиту, тень, силу – рушилось.

– Плоть в землю! Имя – в молчание! Прах – в пустоту! – кричала Арина, не видя больше ничего.

Пальцы сомкнулись. Тело исчезло.

Река вновь стала гладкой.

Она упала на колени, обжигая кожу о влажный камень, и обняла сестру. Нет – прижалась, вдавилась, вросла в неё, как будто можно было выдохнуть жизнь обратно. Как будто тепло её тела могло вернуть тепло в то другое, которое уже начинало медленно гаснуть.

Руки Арины тряслись, но она всё равно держала крепко. Слишком крепко. Так, будто могла удержать её здесь, на этом берегу, в этом времени, в этой жизни. Бледные волосы Велерии рассыпались по её плечу, по рукам, по лицу – солоноватые, пахнущие дымом и ветром, ещё живые, ещё настоящие.

Мир замер. Он не умер – просто остановился. Ни звука. Ни движения. Ни птиц, ни воды, ни ветра. Лишь медленно опадающая сверху пыль магии – серебристая, искристая, в ней отражался свет из прошлого. Она оседала на траву, на камень, на их руки, на волосы Велерии. Как будто сама вселенная посыпала павшую солью и пеплом.

Арина не плакала сразу. Сначала – только дышала. Часто. Судорожно. Сквозь губы, в которых не было слов. Она гладила её лицо, щеки, лоб, как будто могла прогнать смерть прикосновениями. Велерия была ещё жива. Где-то внутри, очень глубоко, как тлеющий уголёк под пеплом.

– Дыши… ну же, сестрица, дыши… – прошептала Арина, целуя её виски, подбородок, мокрые от крови ресницы. – Я рядом, я здесь… мы всегда так делали… вместе…

Губы Велерии дрогнули. Лёгкое движение. Призрак улыбки.

– Не надо… ты не должна… – голос был тонким, как рассветный иней. – Я знаю. Я вижу… всё…

Арина подалась вперёд, зарываясь в её шею, не смея даже шевельнуться.

– Ты не можешь уйти, слышишь? Я не позволю. Мы ведь клялись… у родника… мы дали друг другу клятву… Я не смогу одна.

Глаза Велерии приоткрылись. В них – уже не было глубины, но была любовь. Тихая. Простая. Человеческая.

– Ты должна. Остаться… помнить… нести…

Она судорожно вздохнула. И звук этого вдоха, как плеть, ударил по Арине. Потому что он был последним.

А потом – ничего. Никакого красивого света. Никакого знака. Только – молчание. И пустота.

Тело в её руках потяжелело. Стало неподвижным. Оно не «исчезло». Оно стало чужим. Плотью. Без души. Без Велерии.

Арина замерла на миг, не веря. Положила ладонь на грудь. Сердце… не билось. Ни толчка. Ни эха. Как будто музыка оборвалась на полуслове.

– Нет… – выдохнула она. – Нет… нет…

Её руки дрожали, плечи вздрагивали. А потом – её прорвало.

Она зарыдала. Сначала глухо, в горло. Потом – с криком, хрипом, стоном, выдавливая слёзы, которых не проливала веками. Она раскачивалась над телом сестры, прижимая его к себе, пряча лицо в её груди, словно пыталась вновь услышать сердцебиение, которого больше не было.

– Нет… ты не можешь… ты не могла… ты же… ты же всегда была сильнее… ты свет, ты воздух, ты…

Она дрожала всем телом. Земля под ней отзывалась вибрацией. Из воздуха ушло всё тепло. Кожа покрылась потом, но он тут же остывал – холодный, мёртвый.

Она не чувствовала, что по щекам текут слёзы. Не замечала, как ногтями впивается в спину умершей. Она была разорвана. Внутри. Разодрана. На клочья.

Она хотела вскрикнуть, закричать к небу, воззвать к старым богам, к новой вере, к пустоте, к чёртову Чистилищу, к самой Моране, чью поступь давно не ощущали на Руси. Чтобы вернуть. Чтобы откатить. Чтобы отменить.

Но голос предал. Остался только плач. Глухой, рваный, животный.

И понимание – страшное, безжалостное, как нож в позвоночник:

Она осталась одна.

Без той, кто держал её за руку, когда они впервые вышли на луну. Без той, кто спала рядом в глиняной избе в дни сжигавших костров. Без той, с кем разделила и кровь, и боль, и любовь. Без её света. Без её дыхания.

Велерии больше не было. Не в теле. Не в голосе. Не в этом мире. И никакая магия – никакое древнее знание, никакая цена, никакое жертвоприношение – не могли это исправить. Тика – сгорбилась над телом сестры и рыдала. Не как ведьма, которая знала очень и очень многое. А как женщина, у которой отняли душу. Как ребёнок, у которого впервые умерла семья.

А река внизу текла, глухо булькая между валунами. И издали казалось, будто это не волны, а сама земля плачет вместе с ней.

Глава 6. Красота спасет мир

– Вы… – выдохнул Лукас, не мигая, пристально вглядываясь в её лицо. – Вы… сама…

Он не закончил. Не смог. Потому что увидел то, чего не ожидал увидеть никогда.

В его собеседницы, той, которая старше его на столетия, на ее глазах стояли слёзы.

Не капли эмоций. Не лукавая женская влажность взгляда. А настоящие, живые слёзы. Молчаливые, тяжёлые, как камень в сердце. И этого не могло быть. В его представлении ведьмы были могущественными. Жестокими. Высокомерными. Но не уязвимыми.

Он не знал, что делать с этим зрелищем.

Арина молча отвела взгляд. Взяла со стола тонкую белую салфетку и без суеты, почти буднично, промокнула уголки глаз. Одно движение – и снова та же маска спокойствия. Только губы дрогнули, выдавая не сломленность, а память.

– Прости, – сказала она спокойно. – Иногда… оно возвращается. Не всё уходит с веками.

Она посмотрела прямо в его глаза – и там, в глубине, ещё тлело то, что Лукас не мог определить. Боль? Горечь? Усталость? Или что-то древнее, из другого времени?

– Ты, конечно, знаешь легенду о Хозяйке Медной горы, – сказала она после паузы. – Так вот. Она – не вымысел. И не дух. А была человеком. Ведьмой. Моей сестрой.

Он чуть наклонился вперёд. Взгляд стал острым, как у охотника, который внезапно услышал хруст ветки за спиной.

– Сестрой? – повторил он.

Арина чуть кивнула.

– Светловолосая. На полголовы выше меня. Упрямая, как булат. Смеялась – и от того смеха птицы пели громче. А когда злилась – даже огонь слушался её. Она всегда была ярче. Я – тень. Я – фон. А она сияла.

– А потом… – медленно произнёс Лукас.

– Потом пришёл он, – тихо, но жёстко сказала Арина. – Тогда его звали – Мирон. Волхв. Не худший, но и не лучший. Искал силу. Ушёл на юг, туда, где пески и солнце в кровь прожигают душу. И нашёл. Вернулся не один. С ним… пришло нечто.

Она замолчала. Тихий плеск воды под верандой стал громче. Лукас чувствовал, как по коже прошла дрожь, хоть вечер был тёплым.

– Чума, – наконец произнесла она. – Знал ли ты, что твой "отец"– один из тех, кто принёс её на Русь? Нет, не в одиночку. Но был проводником. Каналом. Он открыл путь. Дал плоть той скверне, которая вдыхала смерть и шла по земле, как буря.

Арина криво усмехнулась.

– Мы сначала не поверили. Он не казался опасным. Был… другим. Спокойным. Даже улыбчивым. Но… тени за ним сгущались. Люди начали умирать. Не от его руки напрямую. А от касания. От следа, который он оставлял. От проклятой силы, что его питала.

Лукас молчал. Пальцы медленно сжимали чашку, словно только её тепло держало его в реальности.

– Мы встали против него на границе уральских хребтов, – продолжала Арина. – Я и она. Готовясь не пустить его во главе татар, чьи войска он призвал на ослабевшую русь. Но он пришел один. Черный волхв Мирон. Черный Мир. Или же как сейчас Черномор. И вышли к нему навстречу, поняв свою ошибку. Пока одна из нас сдерживает его, другая атакует. И наоборот. Мы знали, что нельзя допустить его дальше. За спинами – Русь. Люди. Дети. Мы были не героини. Мы были ведьмы. И защитницы. Но… он стал сильнее, чем мы думали.

Она медленно выдохнула. Её руки теперь лежали на столе, сложенные ладонью к ладони.

– Она приняла удар на себя. Самый страшный. Я не успела. Кричала, металась, пыталась вытянуть её из-под силы, но было поздно. Её глаза потухли, и что-то во мне… умерло навсегда. Я сорвалась. Перешла грань. Магия, что жила во мне, вырвалась. Разбила защиту Мора. И сама природа откликнулась: камень вырос из земли, схватил его, как пальцы великана, и утянул в глубины. Я не видела. Я сидела с телом сестры на руках, и рыдала.

Она замолчала. И долго смотрела в чашку, будто там могла разглядеть всё, что когда-то потеряла.

– Потом я осталась. Одна. И с тех пор… – она подняла на него взгляд, и в её зелёных глазах уже не было ни слёз, ни жалости – только знание. Глубокое, древнее, тяжёлое, как руда. – Я не кланяюсь. Ни людям. Ни богам. Ни теням.

Арина долго молчала. Ночь уходила растворясь в предрассветных сумерках, ветер над рекой поднимал крошечные волны, и свет лампы, качнувшись, отразился в её глазах. Лукас не перебивал.

– Я похоронила её на вершине, – наконец сказала Арина. Голос её был ровным, но в нём сквозила усталость долгих веков. – Там, где ветер встречает рассвет. На самом гребне. На вершине скалы, которую мы раньше звали Тынкой, а сейчас на картах она – безымянная точка.

Она откинулась на спинку скамьи, глядя куда-то за реку, словно видела тот хребет, всё ещё розовеющий в лучах заката. Словно всё было не тогда, а сейчас.

– Я сотворила для неё кокон. Прозрачный, хрустальный. Чтобы солнце всегда могло касаться её кожи, чтобы луна скользила по её векам, как по воде. Да, Лука, – она слабо усмехнулась, не глядя на него, – сказки о принцессе, спящей в хрустальном гробу – тоже отчасти пошли с моей подачи. Только там, в моей сказке, не было ни «прынца», ни пробуждающего поцелуя. Как не было никакой мертвой и живой воды.

Она замолчала. Лукас не сказал ни слова, но вопрос явно уже вертелся у него на языке. Арина почувствовала это и ответила сама:

– Да. Такая вода есть. Но она не воскрешает мёртвых. Никого не возвращают. Всё, что она делает – это заживляет раны или лечит, то что излечить ничем другим уже невозможно. А Лери… – она впервые назвала имя вслух, с тёплой, щемящей лаской, – Лери не заслуживала быть фантомом. Она была живой. До последней секунды. Даже умирая – светилась.

Пальцы Арины скользнули по столешнице, словно вырисовывали что-то – узор, память, дорогу назад.

– По правилам, её тело надо было сжечь. Обряд, древний как кровь. Но я не смогла. Я была слишком молода… и слишком стара. Слишком сильна, чтобы не понимать последствий… и слишком жива, чтобы их принять. Это был мой грех, моя слабость. Или моя вера. Не знаю до сих пор. Иногда я поднимаюсь к ней. Смотрю на ее лицо, не тронутое тленом, словно спящее. И вспоминаю о тех временах. Когда окружающий мир казался простым и понятным. Хотя, конечно, ни тогда, не сейчас это совершенно не так. Просто порой хочется потешить себя иллюзией.

Она поднесла чашку к губам, но не пила. Только вдохнула аромат, согревая пальцы. И Лукас схватив чайник тут же наполнил ее чащу из все еще удивительно горячего чайника. Арина кивнула и сделала глоток, перед тем как продолжить.

– Когда я вернулась с Урала… я не могла остаться в одиночестве. Мне надо было двигаться. Делать хоть что-то, кроме боли. И я пошла… вниз, к княжествам. Сначала на север – к Вологде, потом на юг. Переходила от деревни к деревне. И повсюду несла одну простую идею: грязь – это смерть, а чистота – жизнь.

Лукас удивлённо приподнял бровь. Арина заметила это и усмехнулась:

– Да, да. Я – ведьма, обучавшая, как правильно кипятить бельё и мыться. Как варить золу в воде, как чистить ткани, как строить парилки из лиственницы. Термы, Лука. Я знала о них ещё со времён моей практики в Фессалии. У греков это было обрядом. У римлян – привычкой. У русов – чуждым новшеством. До тех пор, пока я не научила их петь при парах, бить себя веником, выгоняя хворь. Говорила с боярами, врачевала княгинь, уговаривала повитух.

Её глаза снова вспыхнули мягким огнём.

– А когда на Руси стало чище – я пошла дальше. В Европу. Во Францию, где умывались духами, но не мылись. В Италию, где вода считалась вратами к заразе. В Баварию, где мыло было подозрением в колдовстве. И везде я оставляла след – не заклинанием. Обычной привычкой. Мыться. Париться. Чистить раны. Чистить тело.

– Когда я увидела, что на Руси мои усилия дали плоды – что в городах больше не ждали «бабу с травами», а уже сами строили бани, топили печи, учили детей… – я поняла: пора идти дальше. Я не принадлежала одному народу. Я принадлежала идее. И, как всегда, когда что-то завершалось, внутри поднимался ветер времени – зов, шепчущий, что впереди ждут те, кому ещё нужна моя сила.

Арина замолчала, сделала глоток уже почти остывшего чая.

– Европа, – произнесла она, не отрывая взгляда от гладкой, спокойной реки. – Меня влекла не роскошью, не замками, не кружевами. Меня манила боль, Лукас. Настоящая боль. Люди умирали от пустяков: от грязи, от гноя, от невежества. И каждый считал – это воля небес. А я… я знала, что нет.

Говорила она спокойно, почти как молитву, выученную наизусть. Лукас молчал, вбирая в себя каждое её слово.

– Меня не встречали хлебом-солью. Европа приняла меня, как бурю: с настороженностью, с презрением, с ледяной вежливостью. Женщина. Из варварской Руси. И говорит – о банях, о чистоте, о теле как сосуде души. Они не могли принять это. Аристократия – смеялась. Священники – шептались. Простолюдины – боялись.

Арина усмехнулась – не весело, но с пониманием.

– Для них баня была почти грехом. Нагота – соблазном. Пар – язычеством. Мылись по большим праздникам. Или не мылись вовсе. Закутывались в ткани, маскировали смрад духами… и несли за собой смерть. Я знала: нужно начинать с малого. Я не лечила болезни – я устраняла их причину. Начала с того, что открыла первые «домики пара» во Франции. Уговаривала дам попробовать кипятить воду перед умыванием. Объясняла, почему нужно стирать бельё, а не просто вывешивать его на солнце и ждать, пока «благодать вытянет всё дурное». И да, впервые меня тогда обвинили в ереси – только за то, что предложила поставить ванну не в подвале, а у окна.

– Меня пытались арестовать. Один маркиз объявил, будто я – агент «северного дьявола». Представляешь? Северного! Видимо, в их географии нечисть прописывалась по широтам, – с усмешкой вспоминала она. Но в глазах её блеснул холодный огонёк – в ту секунду Лукас понял, как часто ей приходилось не только ломать барьеры, предрассудки и страх, но и в прямом смысле – кости тех, кто был особенно упёрт. – Первая баня в Регенсбурге была как анекдот. Я сняла старый склад за пару серебряных талеров, набила его травами, углём, дровами… и веником из лаванды. Через неделю туда пошли жёны рыбаков. Потом – сами рыбаки. Потом – староста. А потом – и их епископ, на чьей лысине я впервые в жизни увидела, как вылупляется живая гнида.

Лукас не выдержал – прыснул. Арина тоже, чуть прищурившись, усмехнулась.

– А дальше… стало легче. Я не искала имени. Не строила школ. Я просто оставалась там, где была нужна. В Падуе я учила дам натирать тело настоями после омовения, чтобы кожа не гнила под корсетами. В Лионе показывала, как варить мыло на козьем жире и ромашке. В Бургундии… – она нахмурилась, – пришлось остановить герцога, решившего, что девичья кровь «очищает дух». Да, приходилось ломать. И заклятия. И кости. Иногда – это всё ещё нужно.

– Я открывала бани в Лионе, в Праге, в Вене. Где-то – нелегально. Где-то – при покровительстве знати. Училища травниц. Женские комнаты очищения. Купели в монастырях. Всё это – звенья одной цепи. Пусть думают, что дошли до этого сами. Я не претендовала на славу. Я просто тушила огонь за огнём.

Лукас кивнул, но в его взгляде – уже не просто восхищение. Уважение. Почти благоговение.

– Но вы остались?

– Я осталась, – кивнула Арина. – И нашла тех, кто готов слушать. Молодых лекарей. Монахинь, уставших промывать раны грязной водой. Один аптекарь в Праге назвал меня «живым рецептом». Забавно. Потом была Германия – всё пошло быстрее. Вспыльчиво, но с размахом. Затем – Италия. Испания. Швейцария. Я не строила школ. Я шептала. Передавала знание, чтобы оно становилось частью народа.

Лукас качнул головой – будто пытался вместить в себя всю эту историю, целую эпоху.

– Но ведь это… Это целые века. Столетия. Вы…

– …Я жила долго, – спокойно сказала Арина. – Не всегда живя. Иногда – прячась. Иногда – впадая в спячку. Иногда – просто наблюдая. Но я оставалась рядом. Помогала, где могла. До определенного момента.

Она отвернулась от воды и посмотрела на Лукаса прямо. Её глаза не были уставшими. Они были глубокими, как древние скрижали: морщинки – как резьба ритуалов, ресницы – как отсчёт времени.

– Вы ушли из Европы? – осторожно спросил Лукас, когда её голос стих, оставив в воздухе лишь аромат чая и что-то невыразимо древнее.

Арина медленно кивнула.

– Да. Мне пришлось. Хотя сердце рвалось. Хотя каждый клочок земли, каждая баня, каждая женщина, решившая вымыть руки перед родами, были для меня роднее, чем стены любого дворца. Но пришёл мрак. Не ночь – хуже. Мрак с крестом в руках. С огнём, что не очищал, а жёг. С верой, что не спасала, а карала.

Она снова смотрела на реку, но теперь в её взгляде было не спокойствие – тяжесть. Как будто за прозрачной гладью прятались костры, крики, чёрные шляпы инквизиторов.

– Всё началось с разговоров. Женщины, которые пользовались моими настоями, чьи волосы вновь становились блестящими, чья кожа переставала трескаться от ветра и немытых рук, вдруг стали предметом сплетен. Их красота пугала. Их здоровье – раздражало. Особенно тех, кто не знал, как это возможно. «Дьявольская мазь», – говорили. «Нечистые травы», – шептали. А потом – «колдовство».

Лукас затаил дыхание. Он понимал, что она скажет дальше, но не мог не слушать.

– Я не верила сначала. Писала письма, просила остаться сильными, держаться. Сама продолжала ездить: Болонья, Лувен, Страсбург, Гейдельберг… Но всё менялось. Приходили новые священники. Проповедники. Врачи, что учились у нас, теперь называли нас еретичками. Один аптекарь в Пьяченце, которому я передала старую формулу от кожных язв, – он сдал свою сестру. За то, что у неё были слишком чистые пятки. ПЯТКИ, Лукас.

Голос её не дрожал, но в нём появилось что-то острое, как стекло.

– Я забирала их. Ночами. С боем. С порчей, с кровью. Уводила от казней. Перевозила в монастыри. Давала новые лица. Новые имена. Но они… они уставали. Некоторых я сама же и похоронила. Одна из них. Белокурая Сиэлла. Она заплела косу, умылась, надела белое, как я учила. А потом встала на рыночной площади и крикнула: «Я не боюсь быть чистой. Пусть это будет проклятием». Они жгли её почти сорок минут. Потом обвинили её мать. И сожгли тоже.

Арина замолчала. Сделала глоток чая. Теперь она не смотрела на реку – только внутрь себя.

– Меня начали искать. Мое тогдашнее имя, Аринель, стало ругательством. Неофициально – во Франции ввели указ против всех «пропагандистов телесного язычества». В Испании это называли «ересью кожи». Даже в Португалии появились колодки, на которых вырезали «не умываться – значит быть ближе к богу». Всё перевернулось. Всё, Лукас.

Она чуть усмехнулась – но это был смех без веселья.

– Инквизиция. Я видела, как чума добралась не через болезни. А через страх. Новый вид заразы – закованный в рясу. Они сжигали не ведьм. Они сжигали женщин, которые просто не воняли. Которые умели улыбаться, не покрытые нарывами. Сжигали за отпаренное лицо. За розовый цвет кожи. За травяной настой. Даже за то, что кто-то чистил зубы солью.

Она сделала паузу, и её голос стал совсем тихим.

– Я боролась. До последнего. Но однажды поняла: я трачу больше сил на вытаскивание своих же учениц из петли, чем на то, чтобы помогать новым. Я стала… не ведьмой. Я стала беглой медсестрой на поле, где победил мор. И тогда я решила: пора. Надо уходить. Не бросать – отпустить. И вернуться туда, где ещё слышат. Где ещё тянутся. Где не боятся горячей воды и мыла.

Она подняла глаза.

– Крайним случаем для меня стала Аннет, – тихо сказала Арина, и Лукас сразу ощутил, как изменилась атмосфера. Будто по воде прошла рябь. Её голос стал ровнее, почти отрешённым. Не потому что боль ушла – наоборот, потому что она стала настолько глубокой, что привыклась. – Я знала её с рождения. Принимала роды у её матери, Элоизы, и с тех пор бывала в доме барона не как гость, а как родная. Их род – небогатый, но благородный. И что важнее – добрый. Они жили в глубинке Франции. Вдали от дворцовых интриг, от южной жары и северного холода. Там, где леса обнимали дома, и где люди ещё помнили, что человеческое слово должно значить больше, чем печать.

Арина отвела взгляд, будто вновь видела перед собой то прошлое.

– Аннет с детства была другой. Без высокомерия. Без жеманства. Не держала нос кверху, хотя её отец – пусть скромный, но всё же барон. Она бегала по лугам с крестьянскими детьми, собирала цветы, гоняла гусей. Любила лошадей. Часто сама шла в конюшню, чистила копыта, мыла ведра. Её пальцы были загрубевшими от работы, но в них было больше жизни, чем во всех драгоценностях её знатных подруг.

Арина замолчала на миг, и в тишине слышалось только дыхание Лукасa и шелест воды под верандой.

– Я помню, как она научилась варить простое средство от кашля. Мед, чабрец, шалфей и немного гусиного жира. Ничего особенного. Но она разливала его по глиняным банкам и разносила по домам стариков, детишек, больных. Без гордости. Без жалости. С искренним желанием помочь. Её за это звали не "баронесса", а просто – Аннет. И она улыбалась в ответ.

– Она… была доброй? – тихо спросил Лукас.

– Нет, – мягко ответила Арина. – Она была настоящей. А в те времена это было куда страшнее, чем быть ведьмой. Ведьму хотя бы боялись. А настоящих – ненавидели. За то, что невозможно сломать.

Арина крепче обхватила чашку обеими руками, словно в ней ещё оставалась тепло былого.

– Её не сдали крестьяне. Наоборот – они защищали её до последнего. Но кто-то из соседей… кто-то, кому не понравилось, что простая баронесса живёт слишком близко к простому народу… донёс. Сказал, что она лечит без лицензии, что в её травах – колдовство, а в её доме – ересь. А потом за этим приехал инквизитор.

Лукас почувствовал, как горло перехватывает, но не перебил.

– Барон пытался откупиться. Мать – умоляла. Я… я была слишком далеко. Не знала. Узнала только накануне приговора. Прибыла ночью, и мне не дали увидеть её. Только стражник у ворот бросил: "Завтра сгорит. Лучше молись за неё, если знаешь."

Арина замолчала, и теперь её лицо было каменным. Только голос дрожал.

– Я пришла на казнь. Не могла не прийти. Закуталась, пряталась в толпе. И молилась, чтобы… чтобы случилось чудо. Но… чудес не было.

– Что было? – почти шепотом спросил Лукас.

– Её вывели. Не гордо – как преступницу, которую уже били, пытали. Волосы спутанные, руки в кандалах, ко коже неприкрытые ожоги. Но она шла. Без части пальцев на ступнях, но шагая, как не шагает ни одна королева. Не опустив головы. И когда её подвели к столбу… она начала петь. Слова были простыми, на старофранцузском. Песенка, которую она пела в детстве. С напевом, похожим на колыбельную.

Голос Арины дрогнул.

– Она пела, когда её привязали. Пела, когда солому клали под ноги и обливали ее и костище маслом. Пела, когда пламя только коснулось юбки. Голос срывался, но она не замолкала. И её слышали. Вся площадь замерла. Даже палач. Только инквизитор стоял с каменным лицом.

Лукас почувствовал, как в груди что-то болезненно сжалось.

– Я не смогла спасти. Ни её. Ни её родителей. Барона и Элоизу сожгли ночью. Без суда. Дом их разрушили. А землю засыпали солью. "Чтобы не осталось следа". А я… я собирала пепел. Руками. Ладонями. В мешок. – В голосе Арины не было надрыва. Лишь пустота. – Я сидела на этой проклятой земле и молча кричала. Не людям. Не небесам. А в пустоту.

Она на миг прикрыла глаза. А потом – продолжила:

– Я похоронила её пепел у старого дуба. Где она впервые целовалась с деревенским парнем. Где пряталась от грозы. Где пела в одиночку, чтобы никто не слышал.

Арина посмотрела в небо.

– С тех пор я не могла больше. Не могла бороться с ветром. Это был не страх… это было… истощение. Истощение души. И я решила: хватит. Европа не хочет быть спасённой. Пусть гниёт. Я возвращаюсь домой. На Русь.

– И вы вернулись? – спросил Лукас, почти боясь ответа.

– Да. Вернулась. Не как героиня. Не как ведьма. Как женщина, что устала хоронить тех, кто был светом. Я больше не искала учеников. Не спасала. Я… я просто начала заново. Тихо. С нуля. Там, где хотя бы кто-то ещё помнил, что добро – не преступление.

Она замолчала, и тишина растеклась по веранде, как густой мёд. Внизу, под настилом, лениво плескалась вода. Над головой – склонялись звёзды, и в их свете Арина казалась не просто женщиной, а частью самого мира.

А потом, медленно, почти не открывая губ, она пропела:

Вы потеряли свою веру – и предали Христа.– Вы возлагали в мои руки тысячи мечей, Вы прикрывались моим телом бликами свечей… Вы повторяли моё имя пред смертью, представ…

И в этих словах не было ненависти. Только тихая боль. Память. И свет.

– Когда вы вернулись в Россию? – тихо спросил Лукас, не сводя с неё взгляда. Будто боялся, что её голос растворится, как дым прошлого в утренней дымке.

Арина на мгновение замерла, словно снова прошла через врата времени, через сон и вечность. В её зрачках будто отразились леса, дым от банных труб и сотни лиц – забытых, но не потерянных.

– В Россию?.. – эхом отозвалась она, не сразу отвечая, словно сама нуждалась в том, чтобы соприкоснуться с этим словом. – Тогда ещё не было России. Только земли, только княжества. Сотканные из крови, молитв и брачной политики. Но уже тогда чувствовалось: под этими тропами рождается нечто большее.

Она чуть склонила голову, глядя, как ночной воздух над речной гладью редеет, а небо светлеет тонким серебром.

– Я вернулась в начале шестнадцатого века, как сказали бы сейчас. Когда Русь начинала становиться Россией. Когда династия Рюриковичей гасла, как последний уголёк в печи, а на смену приходили другие – с мечами, законами и страхами. И тогда я увидела его. Мальчишку с печальными глазами и бездонным гневом внутри. Ванюшу.

Она позволила себе чуть улыбнуться.

– Иван Грозный… но тогда он был просто мальчик. Испуганный. Одинокий. Я помогла ему сесть на трон. Не как ставленника – как того, кто может выдержать. Я сказала ему: не смотри на запад. Там тьма. Смотри на восток. Там свет. Корни. Правда. Он послушал – не до конца. Желая объять необъятное. Казаки на восток и мечи на запад. Но это уже было его право.

Лукас внимал, не перебивая. Даже дыхание у него стало тише.

– А потом я побрела по земле. Не как в прошлые века – с ритуалами, с громкими словами. А просто – как женщина, что знает, где приложить траву, как развести печь, как сказать нужное в нужную минуту. Я видела, как бани снова топят. Как девки машут вениками, как старики учат внуков вырезать кадушки. Я видела – всё живо. Всё идёт. Не быстро, не гладко, но по правде.

Она положила руки на стол, ладонями вниз, будто касалась этой самой земли, Руси, России, народа. На мгновение её лицо озарилось тем светом, который редко бывает у человека. Светом спокойствия, а не силы.

– Я снова стала Ариной. Не Аринель, не та, что преподавала купельные циклы при дворце в Вене. А та, что просто ставит самовар и говорит девчонке: “На, намажь вот этим – полегчает”. Я не хотела быть великой. Я хотела быть нужной.

Она тихо усмехнулась.

– И знаешь, Лукас… Русь всегда была землёй ведьм. Мы – не зло. Мы – соль. Без нас – тесто не встанет. Мы держим баланс. Не подчиняем, но направляем.

Он опустил глаза. Медленно. Почтительно. Он понимал: это не легенда. Это – женщина, что прожила тысячу судеб, чтобы однажды сесть вот здесь, с ним, у воды.

– А Европу… – Арина повела плечами. – Я отпустила. Я дала ей всё, что могла. Она приняла. А потом сожгла. Не меня – тех, кто был рядом. Я дала искру. Кто-то подхватит. Когда-нибудь. Я обещала Лери, что не сломаюсь. И потому ушла. Чтобы остаться собой. И тогда, на родной земле, я поняла: могу уйти. Могу позволить себе уснуть. Не из боли. А из доверия. Впервые за века. Я не была нужна. И это было… благословением. Слишком много горя я несла в себе в тот миг, чтобы жить дальше.

На мгновение её голос стих. Ветра не было, даже вода не шумела. Только между ними, словно купол, стояла тишина понимания.

– Но, конечно, – снова заговорила она, и в голосе проступила ирония, – я немного ошиблась. Европа всё же добралась сюда. Страх тела. Отчуждённость. Стыд. Попытки переделать природу – под своё удобство. Мрак, обёрнутый в парфюм и ткань.

Она вздохнула.

– Но народ… справился. Сам. Без меня. И это – настоящая гордость. Я не видела падения Рюриковичей, не видела Смуты, не застала возвышение и потом увядание Романовых. Спала. А когда я проснулась, ненадолго, в середине восемнадцатого века – увидела, что живое всё ещё пульсирует. Не идеально. Но пульсирует.

Она откинулась чуть назад, глядя в темнеющее небо, где первые звёзды появлялись между лёгкими облаками.

– И, Лукас… Я не герой. Не богиня. Не судьба. Я просто – ведьма. У которой были глаза. Сердце. И голос. И я старалась, чтобы хотя бы один из этих даров был кому-то полезен.

Он кивнул. Неуверенно. Но с каким-то новым уважением. Более глубоким. Более… личным.

– А теперь? – спросил он негромко.

Арина улыбнулась.

– А теперь я пью чай. И беседую с тобой. И это – очень даже неплохо.

Внезапно дверь веранжы распахнулась шире, будто сама отступила, пропуская лавину аромата и солнечного сияния, сквозь которое – как сквозь занавес – вошёл Джамбулат, несущий поднос с таким выражением лица, будто нес не еду, а само спасение мира.

– Оооо! – протянул он, сияя зубами, среди которых явно поблескивали золотые. – Ну вы даёте! Говорите, говорите, всё о прошлом, всё о важном. Ай, беседы, как вино в глиняной чаше – идут и льются, но голод, он не ждёт! Говорил же я – всё готово! Но нет… вы всё говорите, говорите. А теперь слушайте! Не говорить – кушать! Кушать надо! Как не есть? Уж еда вся томится, скучает! А хлэб – белый! Свэжий! Только из печи! Ай, Вей, как вы можете так сидеть на голодный желудок, когда еда смотрит на вас с обидой?! – Он ловко расставил на столе тарелки и пиалы. – Супчик – из баранины, с нутом и чесноком, лепёшка – как подушка, горячая! Хинкали я тоже принес – но осторожно, там душа внутри, не кусать, а сначала пить! И мясо! Ароматное, мариновалось, как в сказке!

Арина не выдержала – рассмеялась звонко и искренне, прикрыв рот ладонью.

– Джамбулат, ты как всегда – найдешь что надо не душе, а сердцу.

– Ай, милая моя, – он хлопнул в ладони, чуть не разлив суп, – ты ещё не ела, а уже хвалишь! Вот за это я и люблю тебя! Я вам чай уберу, потом принесу другой. Уже за едой будет. А сейчас – кушать! Кушайте, гости. Потом и наговоритесь. Потом и судьбы решите, и мир спасёте – а сейчас хинкали стынет!

Он с мягким гудением покатился обратно вглубь заведения, неся опустевший чайник, оставив их в обволакивающем аромате пряного бульона и тёплого хлеба.

На несколько минут повисла почти священная тишина. Они ели – не спеша, с уважением к вкусу, к еде, к моменту. Тарелки парили, ложки звенели чуть слышно. И лишь в самом конце, когда хинкали были побеждены, а мясо расползлось в мягкой истоме по тарелкам, Лукас отложил приборы и, не поднимая глаз, произнёс тихо:

– А потом?

Арина подняла бровь, проглотив кусочек мяса.

– Что «потом»?

– После пробуждения. После восемнадцатого века. Вы сказали, что проснулись ненадолго… а дальше?

Арина вновь опустила взгляд на чашку, будто в её зелёных глубинах можно было прочитать все века – и память, и сны, и усталость, и вино новых начал. Снова легко, чуть слышно, она напела – почти в такт стуку воды под верандой:

– Топот гвардейцев средь дворцовых колонн,И прусская волчица вознеслась на трон.Придя дитём, ты покорилась снегам…Встав с нами под знамёна, вселив страх врагам…

В воздухе всё стихло. Даже щебет птиц замер в ветвях ивы. Лукас замер, не мигая, смотря на неё. А она, не спеша, подняла глаза и чуть склонила голову, будто выбирая – говорить или нет.

– Я проснулась, когда на дворе был 1760 год, – начала она спокойно. – Уже по новому, европейскому счёту. Смешно, но мне тогда пришлось изучить, как считать века «по-новому». До этого было достаточно помнить солнце, звёзды, и как течёт кровь по земле. А тут – календари, часы, расписания поездов, которых ещё не было, но все уже спешили жить по ним.

Она замолчала на мгновение, и в её голосе появилась усталость, не выдох – вес веков, сложенных между строчек.

– Сначала я просто смотрела. Слушала. Присматривалась. Мир поменялся. Люди – нет. Всё те же страхи. Те же жажды. Та же гордыня. Только вместо мечей – мундиры, а вместо капищ – приказы. А потом она… Екатерина. Уже сидела на троне.

Арина приподняла уголок губ – не в улыбке, а скорее в отголоске горечи.

– Мне хотелось убрать её, да. Были причины. Были возможности. Но кого ставить? Старой крови – почти не осталось. Род Рюриковичей заглох. Остались ростки, выродки, бастарды. Мальчик, ты даже не представляешь, насколько важна сила рода. Кровь не магия, но магия тянется по крови. Смешай не так – и получишь выкидыш силы. А та, что течёт в «Романовых» – она была чужой с самого начала. Немецкой. Холодной. Горделивой. Нам не родня.

Лукас чуть нахмурился:

– Вы хотите сказать… вы могли бы править? Сами?

Арина фыркнула – не злобно, а по-женски, снисходительно. В её глазах мелькнул тот самый огонь, что тысячи лет назад освещал алтарные камни.

– Сами? Мальчик. Проще было вернуться в Европу и самой забраться на костёр. Это хотя бы честно. А трон? Это ловушка. Кровь правителей – она никогда не текла в нас. По нашим рукам, да – мы утирали кровь с их щёк, мы забирали их раненых детей в туман, мы поднимали их войска. Но в нас, в нашем племени – не было и не будет их вен.

Она замолчала. И тишина сгустилась между ними, насыщенная древними выборами и болью, не ушедшей со временем.

– То есть… – медленно начал Лукас, – вы не любили Екатерину Вторую?

– Не любила? – мягко усмехнулась Арина. – За что мне было её любить? Она была сильной, да. Беспощадной – и умной. Тоже да. Но любила только трон, двор, и себя. Народ? Лишь как тень под сапогами. Её реформы были выгодны элите. Для простого люда… была только дисциплина. Порядок. Церковь и армия. Но знаешь, за что я всё же ей благодарна?

Она сделала глоток воды, чуть прищурившись.

– За медицину. За то, что наконец врачи стали не только те, кто пускает кровь и читает молитвы. За то, что женщины – пусть медленно, через постель и интриги – начали возвращать себе знание. Не травами, а через хирургию. А с ней – я смогла перейти ко второму этапу нашей мечты. Моей и Лери.

– Какой?

Арина посмотрела на него внимательно. И сказала просто:

– Красота, Лукас. Красота спасёт мир.

Он моргнул, чуть нахмурившись. Но она уже кивнула, будто подводя черту.

– Мы лечили тела. Теперь – пора было лечить души. Снаружи. Через кожу, волосы, свет. Чтобы женщина, глядя в зеркало, вспоминала, что она богиня. Чтобы мужчина не стыдился запаха тела. Чтобы чистота не была подвигом, а нормой. Это и была следующая ступень. Магия? Да. Но тонкая. Через ласку. Через масло. Через любовь к себе. В этом – сила.

И она замолчала, как будто сказав самое главное.

– Хочешь знать, как всё началось? – Арина мягко усмехнулась и сделала глоток горячего чая. – Ты, конечно, думаешь: ведьма, салон красоты, двадцать первое столетие – логично, нет? А вот нет. О, мальчик, логики в этом не было никакой. Только упрямство и любовь к тому, что красиво.

Лукас чуть склонил голову, всё ещё не отрывая взгляда от её лица. Он слушал, как читают книгу: со вкусом и нетерпением.

– Всё началось с… лаптей. – Арина хмыкнула. – Представь себе: деревня, где-то в Рязанской губернии. Я там устроилась «бабкой» – лечила, принимала роды, делала обереги. Простая, понятная роль. Но однажды ко мне прибегает девчонка, лет шестнадцати, со слезами и синими пальцами: влюбилась в мальчишку, а тот сказал, что у неё ноги кривые и лапти воняют. Представляешь?

– Прямо романтика века восемнадцатого, – пробормотал Лукас, с трудом сдерживая улыбку.

– Угу. Вот я и подумала – а чего, собственно? Почему у девчонки нет ничего получше? Почему волосы не расчёсаны? Почему она себя считает «такой, как все», и никому не нужной?

Арина поставила чашку и заговорила серьёзнее:

– Сначала я просто начала делать мази. Убирать шрамы. Укреплять ногти, волосы. А потом – вынимать из девчонок вот ту, знаешь, настоящую суть. Не принцессу – нет. Женщину. Не в смысле возраст. А в смысле: силу. Женскую. Не для соблазна. А для себя.

– Получалось?

– Не сразу. – Она усмехнулась. – Ох, как не сразу. Помнишь, что тогда было в моде? Парики, румяна, духи с запахом прелого жасмина и мышьяка. Французщина. Всё через вычурность, через смерть. Надеть тонну пудры, выдернуть брови и нарисовать заново. Женщины казались фарфоровыми статуэтками – неживыми, оторванными от себя. Но в селе всё было проще. Там хотя бы честно пахло потом, а не бергамотом на тухлом спирте.

– То есть вы хотели соединить внешнюю красоту с… живым телом?

– Именно, – кивнула Арина. – Красота как продолжение природы, а не как её запертая в стекло подделка. Вот так и пошло. Принимала я женщин у себя в избушке. Поначалу стеснялись, но потом… потом начали приходить. За настоем, за советом, за «этим корнем, что для кожи». И оставались на разговор. Чай. Плакать. Молчать. И родилось то, что теперь зовут салоном. Но тогда это было святилище. Без таблички. Без слов.

Она замолчала, вспоминая. В её глазах мелькали лица: простые, родные, измученные, светящиеся.

– Потом я открыла второе место – уже в уездном городке. И там начались настоящие битвы. О, как смеялись жёны чиновников. «Баня с травами? Физиономию мазать корнями? Фу, да это для крестьян!» – А потом одна из них, потеряв зубы и волосы, пришла ко мне тайком. И я ей помогла. И она снова вышла замуж – за аптекаря. Уже не вельможа, но честный. И счастлива стала. И привела ещё трёх. Так и пошло.

– То есть это всё… росло?

– С болью. – Арина посмотрела на свои ладони. – С потерями. С завистью. С доносами. Меня обвиняли во всём, что можно. От разврата до воровства. Но за мной стояли мои девочки. И те, кто прошёл через мои руки. Удивительно, но крепче всего держались именно те, кто пришёл с болью. Они знали, что я – не модница. Я – за правду. За силу.

Она снова улыбнулась. Легко, по-домашнему. Лукас чуть склонился вперёд:

– И тогда вы… создали сеть?

– Нет. Тогда я остановилась. – Она смотрела прямо в его глаза. – Потому что почувствовала: рано. Да, у меня было уже четыре таких места. Да, в каждой губернии у меня были ученицы. Но… рано. Мир ещё не был готов. Слишком много злобы. Слишком мало понимания. А потом началась война. Большая. Французы, Наполеон, Москва в огне…

Она замолчала. И только река под верандой плеснула, будто вздохнула её словами.

– Я помогала. Не афишируя. Стирала кровь, шила раны, отпаивала выживших. Но чувствовала, что пора. Надо отойти. Всё, что я могла – я дала. Женщины знали. Передавали. Не все, но достаточно.

Она откинулась на спинку деревянного кресла и тихо добавила:

– После Бородино я ушла. Осознанно. В горы. В холод. В забвение. И легла в сон. В последний перед этим. Почти на двести лет. Я оставила всё. Потому что уже не было боли. А без боли… можно и поспать.

– И вы не пожалели? – тихо спросил Лукас.

– Ни на миг. – Арина улыбнулась. – Потому что когда я проснулась… они уже были. Салоны. Женщины. Красота. Без колдовства. Без меня. Но – с моей искрой. Я видела: мир меняется. Потихоньку. Но по-настоящему.

Она вздохнула, глядя в чай, как будто в отражении его тёмной поверхности могла ещё раз увидеть всё, через что прошла.

– Я проснулась в 1988-м, – сказала Арина, отставив пустую чашку. – И снова: ветер перемен, шорох лопающейся старой кожи страны, которая не знала, куда идёт, но знала, что назад – нельзя.

Лукас приподнял бровь.

– Но вы… вы не застали ни Первую, ни Вторую мировую? Это ведь были самые страшные…

– Мальчик, – усмехнулась она, мягко, почти нежно, – я ведьма. Но в первую очередь я женщина. Что бы я сделала на войне? Взяла бы автомат? Встала бы в строй с солдатами? Или побежала бы выносить раненых под обстрелами? И что это бы изменило? Это было время, когда мир сжигал сам себя, и никакие мои травы или слова не могли затушить это пламя.

Она на миг задумалась, опустив взгляд.

– Я просыпаюсь тогда, когда мои семена дают всходы. Когда мир готов их принять. Вот и тогда – в восемьдесят восьмом – что-то внутри позвало. Я проснулась в деревеньке на Псковщине. Озеро рядом. Эстония под боком. Граница ещё не рухнула, но уже звенела в воздухе. Всё вокруг было другим.

– И каково это было? – спросил Лукас, не отрывая от неё взгляда.

Арина рассмеялась. Звонко. По-девичьи.

– Как обухом по голове, – отрезала она. – Ты представь: засыпаешь, когда женщины шьют себе платья сами, на камфорном масле делают кремы и с опаской относятся к фотографии, а просыпаешься – и тут цветные журналы, женщины с начёсами, на губах не румянец, а ядерно-розовая помада. И везде этот… лак. Блестит всё, как яйца к Пасхе.

Она откинулась на спинку скамьи и прикрыла глаза, словно вспоминая.

– Я вышла тогда из избы, как была, в простом платке и сарафане, ноги босые. А по дороге мимо меня проехала копейка – первая советская легковушка, которую я увидела в жизни. Мужик за рулём обернулся, как будто ведьму увидел. Что, впрочем, было правдой. А я стою и думаю: «А что, чёрт побери, вообще происходит?»

Лукас не сдержал смешок, но быстро прикрыл рот

– Простите, просто… вы так это рассказываете…

– Да всё правильно, – махнула рукой Арина. – Я тогда в тот же вечер поймала старуху местную – ну, такую, что всё в деревне знает. Говорю ей: «Чем народ живёт?» А она: «А вы кто, матушка?» Думает, что я матушка, прикинь! Потом, конечно, разобрались, я ей пару болячек вылечила – и всё, у нас контакт.

Она поправила волосы, задумчиво глядя в темноту за перилами веранды.

– Я тогда решила: не вылазить. Сначала посмотреть. Привыкнуть. Деревня мне дала защиту: пока перестройка бурлила в городах, там всё шло своим чередом. Бабы с ведрами, деды на завалинке, чай с малиной – и только редкий телевизор, что ловил «Взгляд», да юнцы, мечтающие уехать в Ленинград.

– А потом? – осторожно спросил Лукас.

– А потом потянуло и меня. Тоже поехала в Ленинград. Увидеть каким стал город. Как изменился с последней встречи. И внезапно почувствовала: здесь моё место. Всё, что я когда-то пыталась сделать, рассыпать, взращивать – начало прорастать само. Не без мук, не без боли, но… я нашла женщин, которые устали быть грубыми. Нашла мужчин, которые искали душу, а не только тело. И нашла место, где могла вновь делать то, ради чего просыпалась.

Она слегка улыбнулась.

– Я сначала продавала мази. Потом травяные сборы. Потом потянулись те, кто хотел быть красивыми, но не знали – как. Тогда ещё не было слова «спа», но я уже делала спа. Массажи, обёртывания, чистки. Всё на травах, на знаниях. И женщины стали приходить. А потом привели подруг. И всё завертелось.

Лукас наклонился вперёд:

– Вы снова стали хозяйкой салона?

– Не сразу. Сначала – банный день. Потом – банная неделя. Потом – банная система. Мне нужны были не просто услуги, а место, где женщина могла быть собой. Красивой. Уставшей. Мудрой. Сломленной. Главное – настоящей.

– И это было возможно в девяностые? – удивился он.

– В том-то и дело, что да. Пока все разваливалось – кто-то всё равно хотел жить. Кто-то хотел умыться. Кто-то хотел, чтобы волосы не липли к лицу. Я была не единственной, но одной из тех, кто сказал: «Женщина – не оружие. Она храм». И мы это выстраивали. В подвалах. На чердаках. С чаем в термосе и пучком ромашки в кармане.

Она вздохнула.

– Я видела ужасные вещи. И глупые. Но видела и свет. И этот свет стал основой. Потому что в 2000-м я поняла: можно идти дальше. Не из усталости. Не из отчаяния. А как после хорошо сделанного дела. Когда знаешь – семена проросли. Когда поле ухожено, а в небе – не гарь, а утренний ветер.

Лукас молчал. Только слушал. Сейчас он казался моложе и старше одновременно – как будто внутри него боролись два человека: один – уверенный в себе гонец от власти, другой – просто юноша, впервые слушающий по-настоящему долгую, сложную, но важную историю.

Арина допила чай, поставила чашку.

– Как это сейчас называют… не этап, не трансформация… – она чуть прищурилась, подбирая слово. – А, да. Новый уровень. Или как там – «ступень роста». Мне всегда казалось это забавным. Всё же люди любят называть вещи. Назовут – и будто поняли. На самом деле – не поняли. Но стало легче.

Она усмехнулась – не зло, а как-то снисходительно.

– Тогда я поняла, что пришла пора оставить Питер. Я заработала себе имя, репутацию. Поднялась – как нынче говорят – «с нуля». Не без помощи, конечно. Иногда – очень сомнительной. Один из тех моментов, когда в тебе говорит ведьма, а не только женщина. Я знала, кто с кем делит сферу. Знала, откуда пошли некоторые капиталы. И знала, как взять у них часть обратно – без крови, но с умом.

Лукас посмотрел на неё внимательнее.

– Вы… забрали деньги у…

– У тех, кто в девяностые воровал у всех. У народа, у женщин, у стариков. Я просто взяла своё. То, что мне и тем, как я, было должно. Не из мести. Из баланса. – Она слегка пожала плечами. – И уехала. Далеко. В старый город, который помнил времена, когда я ещё ходила по его улочкам в шерстяном платке и деревянных башмаках.

– Новгород? – спросил он.

– Великий, – уточнила она. – Великий Новгород. Здесь, на берегу озера. Я не выбирала его специально. Он сам выбрал меня. Здесь – камни дышат, понимаешь? Здесь всё пропитано силой. Спокойной, не воинственной. Силой, которая не требует доказательств. Просто – есть. Как корни, как гранит под ногами. Да на севере есть место, куда и мне тяжело ходить. Мясной бор. Место бывшее раньше скотобойней, а ставшее вместилищем такой боли и страха, что ни один обладающей силой там не поселится. Даже твой "отец"думаю не выдержит того давления, что находится в этом месте.

Она откинулась на спинку кресла, глядя в светлеющее небо.

– Мой переезд был… интересным. Знаешь, в прежние века сменить имя – ничего не стоило. Сжёг бумаги, сменил деревню – и ты другой. Сейчас – регистрация, паспорт, СНИЛС, ИНН, банковская карта, медполис… я думала, свихнусь. – Она хохотнула. – Но справилась. Нашла документы, провела несколько тонких заклинаний, подключила пару человеческих связей… И вот она я: Скоботова Арина Леонидовна, по документам – родилась в Костроме, училась в Москве, а теперь – уважаемая владелица салона красоты на берегу озера Ильмень.

– И никто не заподозрил?

– Заподозрили. Конечно. Один местный полицай с подозрением косился, когда увидел, как мои девочки снимают порчу со свечой и мёдом, а клиентка после этого скидывает двадцать лет с лица. Но он был вежлив. До тех пор, пока не увидел свою жену после визита ко мне. – Арина подмигнула. – Потом он даже стал рекомендовать нас друзьям.

Лукас рассмеялся. Легко, как будто вдруг позволил себе быть не агентом, не сыном тени, а просто мужчиной.

– А салон? – спросил он. – Сразу всё пошло?

– Нет, конечно. Вначале это был просто кабинет. Потом – два. Потом появились ученицы. Те, кто пришли сами. И тогда я поняла: пора вновь строить. Не просто баню. Не просто место, где полощут волосы и сушат ногти. А место силы. Но силы – иной. Женской. Мягкой. Обволакивающей. Той, что не ломает, а раскрывает. Я хотела, чтобы любая вошедшая в мой салон женщина вышла из него не моложе – а сильнее. Красивее не снаружи, а изнутри.

Она говорила спокойно, почти буднично. Но в каждом слове чувствовалось: это и есть её храм. Её вызов. Её мечта.

– Вот так. – Она встала, поправляя накидку. – Так я снова стала ведьмой. И женщиной. И хозяйкой. Не в замке. Не в башне. А в салоне красоты. Где вместо шпаг – пинцеты. Вместо зелий – маски. Но магия всё ещё есть. Всегда была.

Арина откинулась на стуле и закинув руки за голову потянулась так, что платье на груди натянулась словно готовясь порваться.

– 2004, 2005… Странное было время. Мир словно решил, что можно всё и сразу. Мобильники, потом компьютеры… А потом – соцсети. Боги мои, соцсети! – Она усмехнулась, прищуриваясь. – Я, родившаяся в 1242 году, сижу, значит, перед ноутбуком и листаю «Одноклассники». Или, что хуже, «ВКонтакте». И вот ты кликаешь на фото – и вдруг видишь там глаза… знакомые. Призраки прошлого, наряженные в современные одежды, с подписями вроде: "Живу в Праге, трое детей"или "Шаманка. Помогаю с кармой."

Лукас не сдержал улыбки.

– Правда?.. Они… те, кто были с вами тогда… они всё ещё живы?

– Кто-то да. Иные – как свеча, которую задули раньше срока. Но есть и те, кто умеет меняться. Кто, как и я, искал формы. Переходил из века в век. От имени к имени. Были те, кто остался в России, укоренился. Были и такие, кто уехал – в Европу, в Америку, даже в Таиланд. – Арина сделала паузу, глядя сквозь стену. – Помню одну – Астерию. В XIII веке она была упряма, как жеребёнок, с зелёными глазами и руками, что творили чудеса с деревом и травами. Сейчас – она блогер. Пишет о целебных свойствах кактусов, рекламирует бьюти-кремы. Пишет, как правильно вести мужчину к успеху, и как отличить любовь от приворота… – Арине стало горько. – А ведь когда-то она на коленях отпаивала умирающих. И не ради славы.

– Вы с ней говорили? – спросил Лукас осторожно.

– Написала. Сначала – с радостью. Думала: узнает, откликнется. Но в ответ был холод. Яд между строк. И страх. Она не признала меня. Или не захотела признать. – Арина пожала плечами. – Люди меняются. Иногда – до неузнаваемости. Не всегда из-за времени. Иногда – просто из-за выбора. Или из-за боли.

Она замолчала, затем тихо добавила:

– Было особенно тяжело, когда узнаёшь в успешной, красивой, раскованной женщине ту, кого когда-то прятала в подвале детей, спасая их от охотников. Или ту, чьими руками вынимала стрелы. И теперь, когда ты говоришь ей: "Здравствуй. Я помню тебя, я рядом"– она отвечает: "Извините, вы ошиблись номером."

Лукас сжал губы. Было видно, как в нём борется рациональное и человеческое.

– А ученицы?.. – наконец спросил он. – У вас же были ученицы и тогда, в двухтысячные?

– Были. – Арина кивнула. – Самые первые приходили робко. Девчонки с улицы, с деревень, клиентки из Ленинграда, студентки, даже одна библиотекарша. Они чувствовали. Видели чуть больше остальных. Я не сразу открывалась. Учила по чуть-чуть. Кто-то ушёл, испугавшись. Кто-то остался. Трое из них стали моими настоящими преемницами. – Она улыбнулась. – Теперь одна из них живёт в Иркутске, другая – в Кракове, а третья, представь себе, в Чиангмае. Это в Таиланде. Открыла спа-центр, где массаж с заклинанием омоложения и маски с мантрами на древнепали.

– Вы гордитесь ими? – спросил Лукас.

– Да. Но и скучаю. Знаешь, быть учителем – это не только давать знания. Это терять. Отпускать. Смотреть, как вырастают, уезжают, становятся кем-то другим. И не всегда зовут тебя за собой. – Она посмотрела на него с ласковой грустью. – Но я рада. Потому что значит – справилась. Не удержала, не связала, а научила жить.

Лукас слегка откинулся на спинку кресла.

– Странно это слышать. Я тогда только родился. Всё это… телефоны, компьютеры… у меня они были с детства. А вы говорите о них, как о чуде.

– А разве это не чудо? – мягко спросила она. – Когда ты можешь нажать пару кнопок – и увидеть лицо того, кто умер для тебя три столетия назад. Или услышать голос, что пел тебе под лютню, когда ещё не было электричества. Это – магия, Лукас. Другая, не моя. Но всё равно – магия.

Он улыбнулся. Но в его взгляде появилось уважение. Не шуточное, не из вежливости. Глубокое, взрослое.

– Вы многое видели. Больше, чем мне пока представить.

Они замолчали. Арина улыбалась краешком губ, потому что сидячий сейчас напротив нее человек не был ни бизнесменом, ни "сыном"ее давнего врага. Ни даже возможным "витязем", чью тайну она ему пока даже не открыла. Сейчас он был простым мальчишкой который слушает "страшные сказки", точнее даже не сказки а про жизнь которую он никогда не видел и не знал.

– А как вы… – Лукас запнулся, но продолжил, почти смущённо: – …привыкли? Ну, ко всему новому? Компьютеры, соцсети, машины, эти… мессенджеры. Всё же другой мир.

Арина рассмеялась, звонко, искренне, с тем особым оттенком в голосе, когда взрослые улыбаются не поучающе, а с пониманием.

– Мессенджеры, говоришь. Мм, да, эти ваши ватсапы, телеграмы и другие заклинания. – Она подмигнула. – По началу всё это казалось мне каким-то колдовством без колдуна. Мигающий ящик, который ругался на меня, если я жала не туда. Бесконечный поток информации, обрывков, пустых слов и картинок.

– И вы… – Лукас не мог скрыть восхищения, – вы научились?

– А как же! – Она пожала плечами. – Я ведьма, не забывай! Мы – приспосабливаемся. Да, в девяностых я смотрела на всё это как на театральную постановку, где актёры забыли свои роли и сцена горит. А потом поняла: всё как всегда. Люди говорят, общаются, ищут любовь и продают травы – просто теперь по Wi-Fi. Так почему бы не шагнуть в ногу со временем?

– Но вы не просто шагнули, – заметил Лукас. – Вы буквально вбежали. Или въехали.

– Особенно когда села за руль, – хмыкнула Арина и вытянула ноги, вспоминая. – О, это было открытие! Представь: раньше я летала верхом – на ветре, на духе воздуха, если хочешь. Или скакала на коне. А тут – рёв мотора, руль в руках, скорость… и никто не крутит пальцем у виска. И не кричит: «ведьма!». Это было… – она закатила глаза с удовольствием, – дикий, необузданный восторг. Быть ведьмой не на ступе с метлой, а на модной машине, под капотом которой триста лошадей, ревущих как стая духов. Вперёд, навстречу ветру – без магии. Только ты и двигатель. Почти сексуально, если честно.

Лукас засмеялся.

– А ступы и метлы? Это правда?

В этот момент он окончательно перестал быть эмиссаром и представителем сети. В его голосе звучал мальчишка, открывающий мир. И Арина не могла не улыбнуться.

– Сказки, – мягко ответила она. – Как и питание «добрыми молодцами», варево из младенцев и прочая ахинея, которую так любят в кино и дешёвых фэнтези-книжках. Нет, конечно, руну на кости я могу вырезать. Ту, что при активации выжигает в радиусе нескольких сотен метров всё, что дышит. Но зачем? Да, у нас были свои предметы силы. Да, можно было летать – и не только по воздуху. Но метла? – Она покачала головой. – Ну зачем ведьме зарывать себе в задницу берёзовый веник, если она может шагнуть между теней?

– А… жертвоприношения? – голос Лукаса стал тише.

– Были, – спокойно ответила Арина. – Но не те, о которых говорят. Не ради крови. Ради баланса. Иногда – отдать частицу, чтобы спасти целое. Но пойми – большинство ведьм, которых жгли, были просто женщинами, которые знали больше, чем положено. Которые лечили. Помогали рожать. Говорили правду. Иногда – страшную. Иногда – неудобную. Вот и всё.

Она сделала паузу, обратив на него серьёзный взгляд.

– Среди моих знакомых и подруг были и такие, кто ненавидел людей. Кто хотел власти. Кто жаждал мести. Но чаще – чаще – ведьмы были теми, кто просто хотел покоя. Кто лечил. Кто варил отвар от боли. Кто помогал родиться и… иногда – уйти. А люди лезли. Со страхом. С огнём. Со своими бреднями.

– Как всегда, – пробормотал Лукас. – Страх разрушает.

– Не страх, мальчик. – Арина опустила взгляд к своим пальцам. – Глупость. И жадность. Страх можно понять. Жадность – никогда.

На веранде повисла тишина. Где-то в реке всплеснула рыба, и с берега донёсся голос ночного кузнечика. Лукас всё ещё держал чашку с чаем, забыв про неё. Он смотрел на Арину, и в его взгляде было то редкое уважение, что не требует преклонения.

– Знаете, – наконец заговорил он, – мне всегда было интересно слушать, как вы… такие, как вы – или мой отец – переходите из века в век. В новые времена. Как вы переносите это всё?

Арина на секунду задумалась, потом кивнула.

– С болью. С тоской. Но и с интересом. Потому что, пока ты живёшь – ты меняешься. Или ты мёртв. Просто этого ещё не понял.

Внезапно Арина коротко, хрипло рассмеялась. Почти как человек, который не ожидал, что воспоминание всплывёт – но оно пришло. И отпустить его было уже невозможно. Лукас насторожился, чуть приподняв брови, но она уже смотрела на него с ехидцей, в уголках глаз блеснул бесенок.

– Хочешь узнать, как прошлое сталкивается с настоящим, когда ты этого вообще не ждёшь?

– Конечно, – с интересом кивнул Лукас, потянувшись за чашкой.

Арина кивнула, будто сама себе дала разрешение, и, опершись локтем о стол, заговорила. Голос у неё был лёгким, почти насмешливым, но в глубине звучала горечь времени.

– Иногда… иногда я сталкиваюсь в сети с людьми, которых думала уже не увидеть никогда. Ни при каких обстоятельствах. Одни меня поражают тем, что не изменились вовсе. Другие – наоборот. Меняются до неузнаваемости. – Она усмехнулась. – Не волнуйся, не про твоего отца речь. У него душа чёрная настолько, что если бы он захотел измениться, Вселенная бы закашлялась от возмущения.

Лукас хмыкнул, но ничего не сказал.

– Но однажды… – Арина слегка покачала головой. – Однажды я получила сообщение в «Фейсбуке». И оно вызвало у меня такую икоту от удивления, что даже магия не помогла.

Она сделала паузу, дав Лукасу переварить это утверждение.

– Писал мне… один из инквизиторов. Да, да. Тот самый. Католический. Меч и карающая рука Церкви. В прошлом – человек, чья ряса пахла гарью сожжённых тел. В 1541 году я оставила его умирать возле горящей церкви. Там, где он заживо сжёг одну из моих учениц. Флору. Он лежал на земле, с перебитыми ногами, в рясе, перепачканной грязью и кровью. Я стояла над ним. Спокойно. Без истерики.

Глаза Арины на миг потемнели.

– «Вот она я, ведьма, которую ты ненавидишь. Вот храм твоего Бога, который пылает, как пылало тело моей Флоры», – сказала я тогда. – «И вот ты. Сломанный. Слабый. Один». Я не убила его. Хочешь – верь, хочешь – нет, Лукас, но ведьмы редко убивают. Даже самые отчаявшиеся. Мы наказываем. Мы оставляем – с самим собой. А смерть – она слишком быстра.

Лукас, казалось, затаил дыхание.

– Я просто развернулась и ушла. Считала, что он умер. Но… мир, видишь ли, не всегда слушает наши расчёты. Оказалось, за мной следила другая. Девушка. Ученица той самой Флоры. Я даже не знала о ней. Её звали Изабелла. Немного даровитая. Совсем юная. В ней было больше сострадания, чем силы.

Она нашла его. Притащила в дом. Ухаживала за ним. Накладывала повязки, варила отвары. Грела ему воду. Он был в бреду. Несколько месяцев. Кости ног были раздроблены – она собирала их по частям. Обвязывала, промывала. И… что самое поразительное – не боялась.

Арина посмотрела на реку, как будто там, в отражении воды, были те далёкие зимы.

– Он рассказывал мне всё это в Венеции. В 2011. Мы встретились совершенно случайно. Я зашла в маленькую кофейню. Он сидел там. С тростью. В очках. С той самой Изабеллой, на коленях. Они смеялись. И в его глазах не было тени от прежнего ужаса.

– Он узнал вас? – чуть хрипло спросил Лукас.

– Конечно. Подошёл, поцеловал руку, как будто перед ним не ведьма, а императрица. А потом – сел рядом и рассказал. Не каялся, нет. Он не был трусом. Просто… признал. Он говорил: «Я понял, что был глуп. Упрям. Жесток. Но не злой. Я просто следовал правилам. А потом увидел – эти правила разрушили всё».

Арина вздохнула.

– Изабелла мыла его тело, когда он лежал, не двигаясь. Говорила: «Чтобы не гнило, милый, тело надо беречь». И ложилась рядом, грела его и грелась сама зимними ночами. Чтобы не замёрз. И чтобы не замерзнуть самой. Он смотрел на неё и видел – не «ведьму», а человека. Женщину. Жизнь.

– И он… остался с ней?

– Да. Полюбил. Настояще. Он ушёл из Церкви. Но перед этим – совершил одну… кражу.

Лукас замер.

– Он вынес ампулу с "кровью Христа". Католики называют так живу. Смесь мёртвой и живой вод. В Ватикане таких ампул всего несколько. Секретные. Он выпил часть сам, и часть дал ей. С тех пор… они не стареют, точнее стареют, но очень медленно. Из-за дара что был у нее и как оказалось и у него тоже.

– Это возможно? – тихо спросил Лукас

– О да. Жива… это настоящий артефакт. Но она не воскрешает. Она продлевает. Обостряет. Углубляет. Но мёртвого – не поднимет. Вот почему Лери… – она запнулась, – …не могла быть спасена.

Лукас не перебивал. Он просто смотрел. А Арина, немного устав от слов, снова посмотрела на него и мягко улыбнулась.

– Мы иногда переписываемся. Или видимся. Встречаемся во Флоренции, где они теперь живут. У них маленький домик с фиолетовыми ставнями и ароматными персиками в саду. Я прихожу – и вижу: да, свет в нём жив. Несмотря на прошлое. Несмотря на костры.

Она замолчала, а потом добавила уже совсем тихо:

– Иногда… даже враг становится частью чего-то большего. Не потому что прощён. А потому что осознал. Не все мы получаем такую возможность. Но если она дана – и если ты её принимаешь… тогда, возможно, спасён не ты. А тот, кто простил.

Солнце поднималось над Ильменем, разливаясь по воде мягким золотом. Лёгкий ветер трепал траву у кромки берега, и в воздухе витал запах реки, нагревающейся от первых лучей. Птицы переговаривались между собой, дремавшие где-то в зарослях удоды подали голос. Всё вокруг просыпалось.

Но у столика на веранде всё ещё царила тишина – не сонная, а внимательная, насыщенная многовековым разговором. Лукас смотрел на Арину, не сводя глаз. Она всё так же держала чашку с остывшим чаем, но теперь не как ведьма с тайной, а как женщина с историей.

– Вы остановились на 2010-м, – сказал он наконец. Голос был мягким, почти вкрадчивым.

Арина вздохнула, кивнула, будто собираясь с мыслями.

– В 2010-м я наконец поняла, что снова пришло время. Не строить империю, не менять мир – просто… жить. Делать то, что умею. Создавать место, где будет свет. Где красота – не маска, а путь. – Она коснулась пальцем края чашки. – И я купила дом.

– Тот самый?

– Именно. Сначала только часть – старую кирпичную половину, что никому была не нужна. Там даже крыша протекала. Но место – ах, место… – Она подняла глаза, озарённые той самой любовью, которую можно питать только к земле. – Почти рядом с тем местом, где я родилась. Где росла. Где впервые увидела, как росы ложатся на травы. Я знала – если не здесь, то где?

Лукас слушал, не перебивая.

– А потом, – продолжила Арина, – построила особняк. Небольшой, но крепкий. Тёплый. Где всё под рукой. Где каждый кирпич лежит в правильном месте. Где можно дышать.

– И вы… сразу начали салон?

Она усмехнулась.

– Нет, не сразу. Сначала – дом. Потом – огород. Потом – я. Нужно было… вжиться. А потом – да. Я решила открыть салон. Но не просто салон. Место силы. Место красоты. Место – где всё настоящее. Где женщина может не "казаться", а быть.

Она помолчала, а потом добавила, сверкая глазами:

– А потом я выложила объявление. ВКонтакте. Представляешь? Я, древняя ведьма, в ВК. – Она хохотнула. – Написала: «Ищу учениц в салон красоты. Желательно тех, кто видит яркие сны и имеет странные желания».

– Очень… по-ведьмински, – фыркнул Лукас.

– Абсолютно. Язык ведьмы – это же не только руны. Это ещё и слова. Умение видеть, кто услышит – и поймёт. Кто испугается – пройдёт мимо. А кто притворится – запутается в отражениях.

Она усмехнулась.

– Конечно, пришло много народу. Некоторые писали: «Здравствуйте! Я умею плести косички и чувствую ауру людей!» – вот примерно с таким посылом. Были и те, кто просто искал работу и решил, что «салоны красоты» – это что-то вроде дешёвой магии с кисточками и кремами. Но в итоге отобрала пятерых. Отбор был жёсткий. Где-то – честный разговор. Где-то – испытания. Где-то – просто наблюдала. Не мешала. Смотрела, как реагируют на клиентов, на чужую боль, на чужую красоту.

– И остались трое, – тихо сказал Лукас.

Арина кивнула, на миг посерьёзнев, и поправила:

– Пятеро.

Она опустила взгляд.

– Но две из них отсеялись чуть позже. Вероника хотела власти, а Елена – денег. А вот Лада… Лада пришла с тетрадкой в руках, где рисовала сны. Я знала, что она "видит". Маришка – молчаливая, с тяжёлым взглядом, но руки у неё… как у травницы. Она даже не знала, что повторяет мои жесты. А Света… Света всё время смеялась. Но в её смехе была защита. Улыбка как щит. Я узнала это сразу. Так я и выбрала их.

Лукас слегка улыбнулся. Румянец вновь тронул его щёки.

– А я всё думал… почему именно они. Теперь понимаю.

Арина качнула головой.

– Они талантливы. По-своему. Конечно, им не догнать меня по силе – да это и не нужно. Но в ремесле… в чём-то уже превзошли. Света, например, чувствует кожу клиента до мельчайших сдвигов. Маришка – может подобрать траву на глаз. А Лада… Лада знает, когда говорить, а когда – молчать. Это редкий дар.

– Вы учили их магии?

– Не магии. – Арина хмыкнула. – Магия, шмагия… Да, я сама иногда так говорю, чтобы не спорить с эпохой. Но по-настоящему – это ворожба. Мы – не магини. Мы – ведьмы. Ворожеи. Мы не творим чудеса. Мы знаем, что чудо уже есть. Просто помогаем ему проявиться.

Лукас удивлённо приподнял бровь:

– А как вы… ну, учили?

– По-разному. – Арина потянулась, и на лице её появилась легкая ностальгия. – Сначала я заставляла их сидеть в тишине. Просто – в тишине. Вечером. Без телефона. Без мыслей. Слушать. Потом – давала им травы, просила описать вкус. Потом – учила чувствовать боль другого. Не жалеть, нет. А ощущать.

– Жестко.

– Да. Но иначе нельзя. У нас не колледж. Не курсы массажа. У нас – дело, в котором от одной ошибки может погибнуть душа. Или затеряться. А таких, как я, кто потом придёт и соберёт её по осколкам, – мало. И всё меньше.

Она снова сделала глоток – чай уже остыл, но голос её не потерял ни капли жара:

– Я учила их очищать травы и себя. Делать маски – не по рецептам из интернета, а из коры, воды, дыхания. Я говорила: если ты не знаешь, для чего нужна земля, зачем тебе крем?

– Но вы не ограничивали их?

– Нет, – признала Арина. – Они молодые. У них есть своё. Они пользуются соцсетями. Ведут страницы. Снимают рилсы, как вы это называете. И я не мешаю. Главное – чтобы суть не потеряли. Чтобы не стали очередным "салоном красоты", где вместо заботы – продажа. У нас не продажа. У нас – возвращение.

Она приподняла подбородок. В глазах её – ни капли усталости. Только внутренний свет.

– Иногда я слышу, как клиентки плачут в кабинете. Или смеются. Или просто… дышат. И я понимаю – всё правильно. Значит, живут.

Лукас долго молчал. Потом мягко произнёс:

– Вы… построили храм. Только без алтаря.

Арина улыбнулась.

– Возможно. Но пусть в нём свет. Пусть в нём – красота. Потому что только она, в самом глубинном смысле, и вправду спасает.

Глава 7. Витязи

Когда солнце окончательно поднялось над гладью озера, осветив лёгкими золотыми лучами кромку воды, траву и блики на стекле их чайника, Арина чуть наклонила голову, смотря на сидящего напротив мужчину. Её взгляд был тёплым – но в нём появилась и внимательность. Та самая, которой ведьмы смотрят не просто на человека, а на его суть.

– Ну что, всё обо мне да обо мне, – сказала она негромко, отставляя чашку. – Расскажи о себе, Лука.

Лукас чуть усмехнулся, но не сразу ответил. Он приподнял бровь, глядя на неё изучающе:

– Вы так и будете дразниться?

Арина рассмеялась – звонко, по-настоящему, и по-женски.

– Мальчик, если ты и дальше будешь выполнять поручения своего отца и встречаться с такими, как я – особенно в славянском мире – можешь смело забыть про «-с» в окончании своего имени.

Он скривился, но без злости.

– Лука? Без «с»? Прямо по-деревенски.

– А ты думал, всё будет по-итальянски изысканно? – Она снова усмехнулась. – Я сейчас дразню тебя немного, не спорю. Но не думай, что такие, как я… или, скажем, тот же Мирон – самые старые на этой земле. О нет. Есть и древнее. И с кем тебе я бы не советовала встречаться никогда.

– Например?

– Ну, если брать мужчин, то одного из них зовут Олег. А другого – Улисс.

– Улисс? Тот самый?

Арина только кивнула, и на её губах мелькнула едва заметная тень.

– Они даже таких, как я, могут… – Она пощёлкала пальцами, ища слово. – Могут «съесть» на завтрак. Как младенца. Так что думай, прежде чем стучаться в чью-то древнюю дверь.

– Сравнение у вас, Арина Леонидовна…

Он передёрнул плечами. Но в голосе не было раздражения – только лёгкое замешательство и внутреннее напряжение, как у того, кто понял: шутки шутками, но ставки выше, чем казались.

Арина склонила голову к плечу:

– Так что, насчёт моего вопроса, ЛукаС? – Она специально выделила окончание, снова прищурившись с мягкой, но настойчивой улыбкой. – Я всё-таки хочу узнать, кто ты. И не в документах, а – по-настоящему.

Лукас вздохнул. Задержал взгляд на ней. А потом – вдруг – стал говорить. Просто. Без патетики. Но с той правдой, от которой не отмахнуться.

– Я родился в Испании, в 1988. Тогда всё было хорошо. У меня были настоящие родители – мать, Елена, и отец. – Он запнулся на миг, и в голосе зазвенела сухая ниточка. – Мы жили в Альмерии. Тёплое море, дом с террасой, мама обожала жасмин. Обычная, счастливая жизнь. Пока однажды… они не решили поехать в Японию на Новый год. Хотели экзотики. Мы остановились в Осаке, а на 16 января 1995-го поехали в Кобе на экскурсию.

– Землетрясение, – тихо сказала Арина.

Он кивнул.

– Я не знаю, почему именно я остался жив. Может, потому что был в другом корпусе. Может, потому что кто-то… прикрыл. Но родителей не стало. Я оказался один. В чужой стране. В чужом мире.

Она не перебивала. Только смотрела. А он продолжал:

– Детский дом. Япония. Пять лет. И потом, когда мне исполнилось шесть, к нам в приют пришёл человек. В чёрном. В дорогом костюме. Улыбка – как у доброго волка. Он сказал, что ищет мальчика… похожего на него.

– Дмитрий, – прошептала Арина.

Лукас опять кивнул.

– Дмитрий Воронов. Сказал, что он мой родственник. По матери. Мама действительно была из СССР, но она не рассказывала много о своём прошлом. Я не знал, откуда именно она. Он показал документы. Сказал, что заберёт меня – «домой».

– И ты поехал?

– Не сразу. Но он знал, как говорить. Не как чужой. Как… тот, кто уже решил за тебя. И ты просто идёшь по его шагам. Он увёз меня в Италию. И там… началось обучение. Языки, науки, финансы, история. Я читал документы на четырёх языках до двенадцати. Учился управлять, манипулировать, понимать слабости. Мы играли в деловые переговоры, пока другие играли в футбол. И он звал меня не «племянник». А просто – сын.

– А ты?

– Я звал его отцом. Потому что… некого было звать так больше.

На губах Арины дрогнула почти незаметная грусть. Лукас это заметил.

– В пятнадцать он впервые открыл мне, как устроен этот мир. Сказал: «Магия – реальна. Но не сказочная. Не яркая. Настоящая магия – в узоре. В структуре. В силе воли». И тогда я увидел, как по его пальцам побежала искра. Как мир заскрипел. И понял – он не просто человек.

Он замолчал. Поднял взгляд на Арину.

– А потом начались поручения. Знакомства. Вопросы. Связи. И вот – я здесь.

Арина молчала. Но теперь её взгляд стал мягче. Не жалость. Не снисхождение. Признание. Понимание.

– И ты всё ещё не знаешь, кто он тебе на самом деле?

– Не знаю. – Лукас пожал плечами. – Но он дал мне имя, дал мне инструменты… и цели. А значит – он отец. Хоть и в той форме, что выбирает сам.

– И тебе этого достаточно?

Он помолчал. Долго. А потом чуть кивнул:

– Пока – да.

Арина вздохнула. Смотрела на него с лёгкой грустью и уважением. И наконец произнесла:

– Ну что ж, Лука…– с, теперь мы действительно познакомились.

Они оба улыбнулись. Но в этих улыбках уже не было легкомыслия. Только честность.

Арина чуть склонила голову, смотря на Лукаса поверх чашки.

– Ты сказал, что твоя мать была из СССР… Расскажи о ней, если не трудно. Какой она была?

Лукас пожал плечами, подбирая слова. Взгляд у него стал рассеянным, будто он смотрел в прошлое сквозь мутное стекло.

– Елена. Просто мама… Я был маленький. Пять с половиной лет. Я помню её лицо, но смутно. Волосы вроде каштановые, но может, я путаю. Голос – тёплый, немного низкий, будто пела даже когда говорила. Она часто носила белое. И пахла… цветами, медом. Или корицей. Я уже сам не знаю, что помню, а что придумал.

Он замолчал, чуть поморщившись.

– Вот… всё, что могу сказать.

Арина тихо кивнула.

– Можно… я посмотрю?

Лукас нахмурился. В его глазах промелькнуло сомнение.

– Что значит – посмотришь?

– Не бойся, – мягко сказала она. – Я не полезу в твои детские страхи или тайны. Не стану раскапывать, что не для меня. Я просто хочу… увидеть её. Твою мать. Как ты её помнишь. Чтобы взглянуть на неё твоими глазами. Увидеть её как образ, как нить.

Он всё ещё колебался.

– Зачем?

– Потому что так я смогу сказать кое-что важное, – ответила она спокойно. – Быть может, сказать тебе – кто ты. Кто были твои предки. И почему ты… такой.

Лукас откинулся на спинку стула, скрестив руки.

– И почему именно мать? Почему не отец?

Арина усмехнулась, чуть прищурившись.

– Потому что, мальчик, только мать может знать точно – чей это ребёнок. Кто его выносил, кто ощущал в себе, как бьётся его сердце, ещё до первого крика. Отцовство – это… доверие. А материнство – связь. Женщина знает, от неё ли это дитя. А мужчина – верит. Или делает вид, что верит.

Она поставила локти на стол, соединив кончики пальцев.

– Мы, ведьмы… тоже матери. Даже если не рожали. Корень ведь тот же, слышишь? Вед-ма. Ведающая мать. Та, кто чувствует. Кто знает. Кто видит. Просто мать – в другом смысле. В более глубоком. Не биология. Память. Пульс мира.

Молчание растянулось, и ветер с озера мягко шевелил концы её кашемирового шарфа. Лукас опустил взгляд, долго смотрел на свои руки, потом медленно поднял глаза на неё.

– Ладно. Хорошо. Смотрите.

– Спасибо, Лука, – произнесла она негромко. И только сейчас он заметил, что в её голосе было почти… благоговение.

Она не встала, не приблизилась – лишь потянулась вперёд и кончиками пальцев коснулась его виска. Тёплая ладонь, аромат полыни и бергамота. Прикосновение было лёгким, как касание мотылька.

Её пальцы коснулись его виска – и всё вокруг изменилось.

Не мгновенно, не рывком – а как будто вода в сосуде, в который кто-то аккуратно добавил тёплого мёда. Пространство дрогнуло, расплылось. Озеро, трактир, рассвет – всё осталось снаружи. А она – внутри. Не в его разуме, нет. В его памяти. В его чувствах.

Она не вторгалась. Не рвалась силой. Просто… касалась.

Сначала было темно. Потом – разлилось мягкое золотистое свечение. И в нём – женское лицо. Не портрет. Не фото. А воспоминание, живущее в глубине сердца. Смотришь – и не знаешь, что именно ты видишь, но узнаёшь душой.

Женщина с глубокими глазами. Карими, с янтарными вкраплениями. Чуть вьющиеся волосы, каштановые, как зрелый орех. Тонкий нос. Высокие скулы. Улыбка – лёгкая, чуть грустная, как будто даже в радости была память о боли. Она держала мальчика на руках – того самого, чьими глазами Арина смотрела. И гладила его по волосам. И пела.

Песня была без слов. Звуки, понятные только тем, кто когда-либо любил так, как мать любит ребёнка. До боли. До тишины.

Арина стояла в этой тёплой тени – наблюдателем. Не вмешиваясь. Только запоминая. Впитывая.

Её пальцы на виске Лукаса чуть дрогнули. И она шепнула:

– Елена…

Лицо женщины словно повернулось к ней. Нет, конечно же – к мальчику. Но в этот миг Арина увидела в ней силу. Не магическую. Не колдовскую. А силу рода. Силу, вплетённую в кровь.

И тогда Арина сделала следующий шаг.

Она оторвала взгляд от матери и перенесла его в саму суть Лукаса – в его нить. В его кровь.

Её сознание скользнуло по этой нити, как по тончайшему шёлку. Образы промелькнули один за другим. Мужчины и женщины, юноши и старцы. Кто-то носил воинские доспехи. Кто-то – монашескую рясу. Кто-то – крестьянскую рубаху, кто-то – генеральский мундир. Арина не вмешивалась, не звала, не спрашивала. Просто следовала за током.

Кого-то она узнавала. Некоторых даже знала лично. Когда-то. Вспышки имён. Лики. Поступки. Кто-то сражался, кто-то любил, кто-то предавал, кто-то спасал. Все они были – следствием.

Но она искала основу.

И потому шаг за шагом – нет, вдох за вдохом – уходила глубже. Туда, где кровь становилась первичной, почти несущей. Где имена уже теряли форму, а образы – конкретику.

И вдруг… всё стихло.

Перед ней стоял силуэт. Высокий. Могучий. С глазами цвета грозового неба. В волосах – злато солнца. В руках – молот. А в груди – пламя. Не огонь. Пламя. И пульс его души отзывался в земле, в небе, в каждой жилке этого мира.

Он не был человеком. Он был началом.

На Руси его звали Перуном. На Севере – Тором. На Юге – Арий.

Он был витязем первого света. Первым, кто сказал: «Я встану между миром и тьмой». Первым, кто любил женщину так, что из этой любви рождались племена. Кто бился и смеялся, кто оплакивал своих павших и проклинал предателей. Кто мог пировать годами меняя кубки и женщин, но стоит тьме появится на границах его владений как он хватал свой молот, топор и меч и несся в битву. И чья сила и мощь казалось ушла, но никогда не умирала, не уходила из этого мира. А растворился в крови – чтобы однажды вспыхнуть вновь.

Арина стояла перед ним – совсем тихо. Перед воителем закованным в казалось простые, на крепкие и добротные доспехи, склонив голову. Не как равная. Как свидетельница. Как радость, и трепет, и древняя, почти забытая воля служения и подчинения.

– Кто ты? – Грохотало в ее голове. – И что ты делаешь в крови моего родича.

– Всего лишь ищу суть, воитель. И не собираюсь нести зла.

– Добре. Но теперь и я буду присматривать за тобой, женщина. – Иди.

Арина вынырнула – как из водопада, хлынувшего ей прямо в разум.

Глаза закрылись сами собой, тело откинулось на стул. Она тяжело дышала, как будто прошла несколько вёрст пешком сквозь бурю, держа на плечах неведомую ношу. Пальцы мелко дрожали, как после долгой работы с острыми иглами, и только ладони были сухими – слишком сухими, будто что-то в ней выжглось.

«Глубоко… Слишком глубоко…» – шептала она про себя.

Так далеко она ещё никогда не заходила. Ни одна из наставниц, ни мать, ни тётки, ни старшие ведьмы, – никто бы не одобрил этого. Прошлое – это не пыльный сундук. Это гремучий рой ос. Особенно когда оно касается тех, кто родом из древней крови. И особенно – крови воинской.

«Не лезь туда, куда богов забыли звать», – говорила когда-то её мать, крепкая и невысокая женщина с волосами, заплетёнными в кольца, будто змеи. – «Не тревожь тех, кто был до нас. Они не прощают простого любопытства. Особенно – если ты просто хочешь знать. Просто знать – значит просто умереть».

А потом всегда добавляла, с прищуром и усмешкой:

– А если просто очень любопытно – не удивляйся, если нос оторвут.

Арина тогда смеялась, пряча лицо в ладонях – но сейчас… Сейчас ей было совсем не до смеха.

Причина была. Весомая. Живая. Сидела прямо напротив неё. Прямо сейчас.

Сидела, как всегда – чуть вразвалочку. Но насторожено. Внимательно. Его глаза – стальные, внимательные, с тонкой внутренней хищной границей. Слишком спокойные. Слишком зрелые. И в них – тень вопроса. И след догадки. Он знал, что она что-то увидела. Знал, что дошла до самого края. И ждал.

А она… смотрела в эти глаза. В эти серые, вырезанные из холодного северного неба глаза – и видела в них отражение того самого взгляда, что смотрел на нее там, сквозь пелену веков.

Арина вздохнула. Медленно, глубоко. Потом потянулась к чашке с уже остывшим чаем. Пальцы ещё дрожали. Она сделала глоток – терпкий, травяной. Как бы возвращая себя из веков – в этот рассвет, в эту веранду, в эту реальность.

– Знаешь, мальчик… – начала она тихо, но голос уже наливался прочной, знакомой сталью. – Это было как смотреть в бездну, которая смотрит на тебя в ответ. Я туда не лезу. Никогда. И не из страха. Из… уважения.

Она подняла на него глаза – светлые, но тёмные внутри. Будто в них плескались звёзды, которых не видно с этой стороны неба.

– А ты… ты родился не просто от крови. Ты родился от намерения. От долгой, древней линии. Кровь, в которой тебя носила мать – не просто кровь рода. Это… канал. Это глина, в которую вложили отпечаток. Она не была ведьмой. Но она была ключом. Она несла.

Лукас молчал. Он не перебивал. Не задавал вопросов. Но по тому, как подалась вперёд его спина, как чуть сжались пальцы на коленях – Арина видела: он понял.

– Ты – не просто сын своего "отца". Ты даже не просто сын своей матери. Ты – сосуд. И если ты не научишься управлять тем, что внутри тебя… – она слегка наклонила голову, – …ты не выживешь. Не потому что убьют. А потому что сломаешься сам.

Он усмехнулся. Тихо. Почти по-мальчишески.

– Не самая жизнеутверждающая перспектива.

– Зато самая честная, – отрезала Арина.

Лукас пристально посмотрел на неё. Её лицо уже вновь было спокойно, но в его глазах не ускользнула лёгкая бледность кожи, дрожь пальцев, затаённая тяжесть в плечах. Она, казалось, держала себя привычно и даже грациозно – но только потому, что так было нужно. Это был её выбор. И её долг.

– Значит, вы что-то узнали? Что-то, что напугало даже вас? – осторожно спросил он.

Арина на мгновение улыбнулась – уголком губ, без веселья. Она покачала головой.

– Не напугало. – Голос её стал вновь глубоким и чуть хриплым, как будто от внутренней тяжести. – И я, как и обещала, не пошла дальше твоих детских воспоминаний. Только то, что касалось Елены. Твоей матери.

– И?.. – Лукас чуть подался вперёд.

– И… – Арина на секунду прикрыла глаза, будто выбирая, с чего начать. – Посмотрела линию. Линию твоего рода. От неё и тебя. До самого конца. До первородного начала.

Он молчал. Ждал. В его взгляде не было испуга, только собранность. Арина снова смотрела на него с непонятным выражением – то ли материнской горечью, то ли восхищением.

Молчание тянулось, становясь почти тяжёлым. Наконец она вздохнула, медленно подняла голову и проговорила:

– Я могу рассказать кратко. Обозначив только ключевые точки. Или… могу говорить подробно. С попыткой объяснить всё. Все связи. Все следствия.

Лукас не колебался.

– Желательно второе, – тихо сказал он. – Лучше знать, чем догадываться.

Арина снова кивнула, как будто ожидала именно этого ответа. Она взяла чашку, сделала маленький глоток остывшего чая, вдохнула свежий воздух над Ильменем и посмотрела прямо в его глаза.

– Тогда готовься к экскурсу в историю, – произнесла она, и в голосе её мелькнула та особая интонация, что бывает у учителей, начинающих важный урок. – Начнем с простого. Скажи, что ты знаешь о мифах. О древнегреческих. О скандинавских. Или, быть может, о русских.

Лукас удивлённо вскинул бровь. Вопрос казался неожиданным, почти неуместным – но он чувствовал, что за ним скрывается нечто большее. Он откинулся назад, потер подбородок и ответил честно:

– Не многое. Читал кое-что в детстве, кое-что в юности. Поверхностно. Без глубокого погружения. – Он чуть усмехнулся. – Помню, была одна книга – кажется, украинских авторов. Они по-своему трактовали мифы Древней Греции, и мне тогда это показалось очень живым… даже по-настоящему. Но не более того. Увлечения не хватило надолго.

Арина внимательно слушала. Лицо её вновь стало собранным и строгим, но в уголках глаз мягко вспыхнула тень тепла – будто он дал правильный ответ. Или хотя бы честный.

– Что ж, – произнесла она. – Слушай теперь не сказку. Не миф. А ту правду, которую знаю я.

Она откинулась в кресле, сцепила пальцы перед собой и перевела взгляд с него на реку, будто черпая оттуда силу и память. Солнце окончательно вышло из-за горизонта, и его свет озарил её лицо – усталое, но прекрасное. Лёгкий ветер качнул тонкую занавеску, и в этот миг всё вокруг замерло.

Арина откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и посмотрела в рассветное небо, словно именно там, между редких облаков, прятались её воспоминания.

– Не знаю, говорил ли тебе Мирон… – она специально подчеркнула старое имя, – или, как он теперь себя зовёт, Дмитрий, но ты, Лукас, должен понять одну простую, но страшную вещь: мы, человечество… далеко не первая раса, что ходила по этой земле.

Она повернула голову и посмотрела на него. Серьёзно. Почти с печалью.

– Нам хочется думать, что всё началось с нас. С костра. С речи. С первого колеса. Но до нас уже была история. Целые цивилизации. Погребённые в слоях земли, забытые, засыпанные, вымытые. Иногда – намеренно. Чтобы не вернулись.

Лукас внимательно слушал. Даже не моргал.

– Мне известно как минимум две разумные расы, что были до нас. Одна из них – Иилане. В научной среде ты, пожалуй, больше знаешь их как динозавров. – Арина усмехнулась, заметив, как он дернулся. – Да, да. Именно они. Не все, конечно. У них, как и у нас, были «животные» формы. Те, кто у нас – коровы, волки, шимпанзе. Но был один вид. Разумный. Очень древний. Очень сильный. И – холодный. Не в плане чувств. В прямом смысле. Рептилии.

Она взяла чашку и сделала глоток, будто вспоминая вкус времени.

– У одного американского писателя даже была книга про них. Чушь, в основном. Красиво написанная чепуха. Но… как и в любой чепухе, зерно правды было. Думаю, кто-то из долгоживущих – один из нас – решил с ним поделиться. Так, по старой ведьмовской прихоти. Или… от одиночества.

– Вы сказали… долгоживущих? – уточнил Лукас.

– Именно. Таких, как я. Как Улисс. Как твой отец. Как ты, вероятно, станешь.

Он вздрогнул, но ничего не сказал.

Арина продолжила:

– Дело в том, что мы все – ведьмы, колдуны, волхвы, оборотни, даже те, кого сейчас в модных книжках называют «вампирами» – оружие. Искусственные, выведенные, улучшенные. Производные человечества, созданные, чтобы справляться с тем, что не под силу обычным людям. С остатками тех, кто был до.

Она откинула назад волосы. Солнце окончательно поднялось, играя в янтарных бликах её глаз.

– Ты спрашивал меня о технологическом взрыве. О шоке, который я испытала, проснувшись в мире компьютеров, спутников и мессенджеров. Да, мальчик, я была ошеломлена. Но… – она усмехнулась, – в масштабах планеты, в истинных масштабах истории – это обыденное. У каждой расы был свой скачок. Свой взрыв. И… своя точка невозврата.

– Для нас, людей, – она сделала ударение, – таким поворотом, я считаю, стало изобретение атомного и термоядерного оружия. Мы подошли к грани. И заглянули через край. Сами. Своими руками. А для Иилане… – её голос стал тише, почти как заклинание, – для них этой точкой стало создание Атлантов.

Она замолчала. Ветер прошелся по озеру, как будто сама память качнулась. Лукас смотрел на неё, не зная, что сказать. Впервые за вечер его лицо потеряло контроль. Только изумление.

Арина медленно повернула к нему голову и усмехнулась:

– Хочешь знать, кто такие Атланты? Что стало с ними? Почему их континент – если он и был – затонул?

Она подалась вперёд.

– Это была ошибка Иилане. Их амбиции. Их жажда совершенства. Они вывели новую расу. Смешали свою кровь с… чем-то другим. И родились Атланты. Великолепные. Яркие. Свободные. И… слишком живые. Слишком свободные.

Она откинулась обратно и прикрыла глаза.

– История повторяется, Лукас. Всегда. Мы порождаем себе богов. Или чудовищ. А иногда и то и другое одновременно.

– И вы думаете… – медленно проговорил он, – мы… человечество… тоже породим?

Арина открыла глаза и улыбнулась, уже без веселья.

– Думаю, уже породили, если смотреть как мы пытаемся дать автономность для машин, давая им все больше "свобод"и стараясь обучить всему что знаем и умеем. Но давай вернемся к той истории, что я хочу тебе рассказать.

И в этой тишине, пробуждённой солнцем Ильменя, звук чайки над водой прозвучал как предвестие – памяти о прошлом и эхом будущего.

Арина говорила медленно, будто не просто вспоминала – выбирала, что именно можно озвучить. Что позволено вытащить на свет из той давней, почти окаменевшей памяти.

– Когда-то… давно, когда земля была ещё другой, когда воздух был толще, а небо – ближе, произошёл раскол. Между Иилане и Атлантами.

Она произнесла древние имена так, будто они были ей привычны с детства. Слова эти звучали не как названия цивилизаций – как имена падших богов.

– Великая война. Без хроник, без летописей. Только глубинные сдвиги земной коры, только генетическая память, только страх перед морем и небом, который живёт в нас до сих пор. Иилане – древние хозяева, дети самой планеты, родившиеся в её тепле, в глубинах первичных лесов и океанов. А Атланты – выведенные позже. Иные. Раса разума, расчёта и геометрической воли.

Лукас хмыкнул, откинувшись на спинку стула:

– Восстание рабов?

Арина чуть склонила голову и с лёгкой усмешкой пожала плечами:

– Возможно. Один из способов это описать. Но были ли Атланты рабами? Или отдельным порождением мира, которых приютили, а потом не захотели отпускать? Или, может, они были как младшие братья, слишком быстро выросшие и начавшие требовать своё? – Она прищурилась, как будто вглядывалась в пространство между словами. – Знаешь… как мы – перед племенами Африки. Или Америки. Как Рим – перед варварами. Технологии, власть, гордыня. И при этом – полное непонимание, почему нас не любят.

– Но им это не помогло, – тихо сказал Лукас, глядя в воду.

Арина кивнула:

– Не помогло. Потому что, уничтожая тех, кто пришёл до тебя, ты обрушиваешь не только их – но и основу, на которой сам стоишь.

Над их столом проплыла чайка, не каркнула – крикнула, как будто подтверждая правду этих слов.

– Атланты победили, – сказала она негромко, почти шепотом. – Победили в том великом, мрачном споре. В той войне, что длилась не годы – эпохи. Они обрушили на Иилане то, что даже сегодня назвали бы «орбитальной бомбардировкой». Камни с неба. Огненные шипы массой в мегатонны. Точные удары по сердцу цивилизации – по биокуполам, по психосетям, по морям, в которых рождались существа-мысли. Они хотели окончательной победы.

Она ненадолго замолчала. Тон её стал жестче.

– Но просчитались. Сила удара вышла из-под контроля. Их «победа» расколола литосферу, вызвала каскад климатических сдвигов, погасила миллионы видов. Атланты разрушили не только врага, но и саму сцену, на которой шла их игра.

– И потом что? – спросил Лукас, почти не дыша.

– Потом… началась зима. Настоящая. Мировая. Магнитные поля сошли с ума, солнце стало чужим. Выжившие Иилане ушли – под землю, в океаны, в сон. А Атланты…

Она вздохнула.

– Атланты попытались всё исправить. Создали нас. Людей. Солдат. Наблюдателей. Садовников. Песчинки, вписанные в новый цикл, где старые ошибки будут забыты, а древние ужасы – переписаны в сказки.

Она посмотрела на Лукаса. В её глазах стояла не грусть – память.

– И теперь ты знаешь, почему небо так молчит. Почему иногда во сне ты видишь свет, как будто сквозь толщу воды. Почему страх перед глубиной живёт в человеке, даже если он никогда не видел океан.

– Мы остаток. Мы – перезапуск. Но тень той войны всё ещё ходит среди нас.

– Согласна. Мы остаток.– кивнула Арина. Она на мгновение прищурилась, наклонив голову чуть вбок. – Но ты снова немного не прав. Мы – остаток остатка. Вырезка из черновика, обрывок генетической бумаги, на которой кто-то пытался нарисовать заново человечество.

Она взяла чашку с остывшим чаем, но не пила. Просто смотрела в воду, как будто видела там другое отражение – не их, не вечер, а дым и пепел.

– Когда война закончилась, – тихо продолжила она, – когда небо успокоилось и камни перестали падать, Атланты попытались собрать осколки. Планета была в беспамятстве – как тело после клинической смерти. Атмосфера сходила с ума, биосфера рушилась, материки ползли. Тогда они сделали то, что умели лучше всего – контроль. С помощью магии, технологий, сознания – они стабилизировали планету. Купировали разрывы. Отрезали заражённые участки. Подвели магматические потоки под нужные зоны, перенастроили атмосферные течения, оживили реку времени в этом конкретном слое реальности. И тогда… тогда началась вторая волна.

Лукас молчал. Он уже знал этот тон – её голос становился спокойным, почти ласковым, когда она говорила о вещах страшных.

– Они назвали себя богами. Конечно. Как иначе? Когда ты приводишь в чувство мёртвую планету, тебе трудно не почувствовать себя выше. И они начали посылать людей. Не всех. Таких, как ты. Таких, как витязи. Расчищать. Охотиться. Истреблять всё, что осталось от Иилане. Все остаточные проявления: биоразумные леса, кластеры снов, гидроформы, которые могли думать, метасущества, питающиеся чувствами. Твари, память, обломки воли.

– Мы были солдатами?

– Нет, – покачала она головой. – Вы были командирами. Героями. Хирургами в грязи.

Она оперлась локтями о стол, пальцами сплела замок.

– А после вас… приходили такие, как я. Колдуны. Ведьмы. Техники по устранению остаточных эмоциональных фонов. Мы приводили в порядок место после зачистки. Чистили память поля. Успокаивали землю. Иногда – стирали даже у выживших мысль о том, что здесь что-то было.

– А оборотни? Вампиры?

– Это была ваша свита. – Арина усмехнулась, но как-то устало. – Подчинённые. Солдаты. Твари под контролем, созданные для отдельных задач. Кто-то чувствовал следы. Кто-то – вгрызался в эфир. Кто-то просто ел, что оставалось.

Она развела руками:

– Витязи – командиры. Мы – уборщики. Остальные – инструмент. А большая часть людей… была паствой. Слугами. Свидетелями. Массовкой. Те, кому дали упрощённую версию происходящего и заставили в неё верить. Те, кто потом назвали всё это легендами, верой, мифами.

– Красиво, – сказал Лукас. – И жутко.

– Мир, – вздохнула Арина, – всегда красив, когда смотришь на него с высоты. Особенно если не видно крови внизу.

Глава 8. Как стать богом

– Но слушай дальше, – произнесла Арина, чуть подалась вперёд, и в голосе снова зазвучал тот особый м