Читать онлайн Цвета

Авторы

Алексей Олейников

Антон Соя

Дарья Доцук

Ольга Лишина

Валя Филиппенко

Лариса Романовская

Валентина Дёгтева

Ая эН

Нина Дашевская

Наталья Волкова

Софья Ремез

Юлия Кузнецова

Художник Елена Булай

© Доцук Д., текст, 2022

© Лишина О., текст, 2022

© Филиппенко В., текст, 2022

© Романовская Л., текст, 2022

© Дёгтева В., текст, 2022

© Соя А., текст, 2022

© Эн А., текст, 2022

© Дашевская Н… текст, 2022

© Волкова Н., текст, 2022

© Ремез С., текст, 2022

© Кузнецова Ю., текст, 2022

© Олейников А., текст, 2022

© Булай Е., иллюстрации, 2022

© Оформление. Строки, 2022

Алексей Олейников

Сиреневый тюльник

Кто вообще выходит в лесопарк 31 декабря в одиннадцать часов вечера?

Нормальные люди сидят дома и салат едят. И бенгальские огни жгут. И желания загадывают. Бумажки сжигают и в бокалы пепел сыплют, а потом выпивают быстро, чтобы желание сбылось.

А дети, между прочим, спят давно, потому что Дедушка Мороз не придёт к тем детям, которые не спят. А он, Семён Тихонов, десяти лет от роду, ученик четвёртого класса «Ю» школы имени Мартына Летунова, тащит вверх по скользкому склону тяжеленную ватрушку. И родители уверены, что ему весело. Ага! Холодно, снег за шиворот. И ватрушка эта ещё. Такое веселье.

На вершине склона появилась мама.

– Давай быстрее, Сёмушка! – закричала она. – Скоро Новый год!

«Вот», – подумал Семён. Вот именно. Он вообще в этот парк идти не хотел. Но когда родители спрашивали его мнения? Пойдём гулять, смотри, какая погода, хватит киснуть дома! Где твои перчатки, где твои ботинки, побежали быстрее. Вам надо – вы и бегите. А я дома посижу.

В этом празднике Семёна интересовали только подарки, которые он давно обнаружил в шкафу. Про Деда Мороза он так сказал, для красоты. Не верил Семён в Дедов Морозов, Снегурочек, зубных фей, инопланетян и героев. Он верил в квантовую физику и доктора Хокинга. Семён был ребёнок продвинутый, вёл свой канал на Ютьюбе, где показывал разные физические и химические опыты. Он любил порядок, познавательные книги по физике, шахматы, пижаму и спать. Ну, ещё, конечно, фисташковое безе, но должны же быть у него слабости.

В эту ночь Семён вообще планировал лечь поспать, чтобы быстрее завтра распаковать подарки и заняться 3D-ручкой, которую давно заказал папе… то есть Деду Морозу. Конечно, 3D-принтер был бы круче, но папа сразу сказал, что принтер тяжёлый, дедушка не донесёт.

По правде сказать, Семён вообще не любил двигаться. Вот лежать с комиксами, а по праздникам с планшетом – это он понимал: отдых. Неторопливый человек был Семён, основательный. Даже непонятно, как его взяли в школу имени Мартына Летунова. Школа эта была со спортивно-физическим уклоном. Это значило, что они уже в четвёртом классе начинали изучать основы физики – единственное, что примиряло Семёна с жизнью, а креативная физкультура у них была пять раз в неделю: прогулки, катание на скейте и роликах, баскетбол, футбол, квиддич на траве и метание ёлочных игрушек. Последнюю забаву их физрук придумал на новогодние праздники, но ведь могли бы предложить повырезать снежинки или там склеить что-то! Почему обязательно надо куда-то бежать, что-то кидать или кого-то ловить? Семён решительно не был счастлив в этой школе, и только углублённая физика скрашивала его будни.

Он наконец забрался наверх, втянул ненавистную ватрушку и посмотрел на поляну. Там гремела (и светилась) переносная колонка, мама пила чай, а папа со старшим братом кидались снежками.

– Иди к нам! – замахала мама. – Новый год пропустишь!

– С вами точно пропущу, – буркнул Семён, но в ответ жестами показал, что, мол, сейчас придёт, только ещё разок скатится.

«Уехать бы куда-нибудь от них… Например, в будущее», – подумал Семён. Он с досады сдвинул ватрушку с накатанного пути и перенёс на другую сторону холма, где ещё ни разу не катался. «В будущем, наверное, никого не заставляют веселиться, если ему не хочется».

Он бухнул ватрушку на землю. Подгрёб ногами вперёд. Замер, балансируя на краю. За нетронутой белизной снега поднималась синяя тьма, другая сторона оврага не просматривалась, и Семёну стало страшновато. Очень даже страшновато, особенно когда кусты наклонились и медленно двинулись навстречу.

«Ой, мама», – подумал Семён и завертелся, пытаясь остановить ватрушку, но было поздно – его потащило вниз, в ледяную темноту. Мимо понеслись – сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее – кусты, пеньки, сугробы, из которых торчали какие-то палки, рыжая трава, выбившаяся из-под снега, вросшие в лёд пивные банки и прочая дрянь. Чёрные столбы деревьев вылеплялись из густой непроглядной синевы и стремительно уносились назад, тени завертелись над головой Семёна, ветер бил в лицо.

Семён заорал, когда ватрушка стала подпрыгивать и подлетать в воздухе. С каждым прыжком она была всё выше и выше, и всё дольше длился её полет, а склон всё не кончался и не кончался, и он будто ехал в трубе – верх её чёрный, низ белый, а потом верх стал белым, а низ чёрным, а ватрушка будто бы засветилась призрачным сиреневым огнём, но светлее вокруг не стало.

Семён закричал уже во весь голос, но крика своего не услышал: страшный ветер затолкал его обратно в рот, перед Семёном вдруг встала отвесная стена – ломаная, бугристая гранитная стена, горящая на изломах камня тысячами искр, как звёзд, в которую он летел со всего размаху…

Раздался грохот – такой, будто бы что-то взорвалось, – ватрушка подпрыгнула несколько раз и начала замедляться.

Семён ещё полежал немного, не открывая глаз. Просто сил не было. И мутило его порядочно. И вообще, хорошо, знаете, лежать на ватрушке в новогоднюю ночь на дне оврага. Живым, с целыми руками и ногами.

– О, лукайте, здеся исто кто-то! – послышался чей-то голос. Детский голос, понял Семён. Девчоночий. На каком она языке говорит? Сербский?

– Марциал, а се кто?

– Зиль, так неполитично гутарить, я сколь раз тебе… О, и то есть оправда, бой, а ты откела тут…

Семён открыл глаза, икнул от страха. Перед ним стояли два эльфа. В шортах, каких-то плетёных футболках, тёмно-синих кроссовках на светящейся красным подошве. За спиной у эльфов переливались радужным светом прозрачные крылья, похожие на стрекозиные. Над головой плавал шарик белого света, который разгонял густые сумерки. А рядом стоял оборотень! Настоящий, как в фильмах, коренастый, обросший шерстью, с жёлтыми светящимися глазами, ростом с Семёна. Такой мини-оборотень. Детёныш. На груди у него болтался на ремешке старый мобильный телефон с кнопками. Кажется, Семён знал по мемам, как он называется. «Нокиа 3110» – вот как.

Оборотень потянулся и обнюхал его. Вид у него сделался озадаченный. Семён раскорячился в ватрушке. Сейчас бросится, а он тут как закуска.

– Запах. Чудесато, – сказал оборотень. – Запах не есть здесь.

– Вы кто… – выдавил Семён и в панике завертел головой. – Вы как…

Кто это? Где мама, где папа? И почему овраг такой… Снега не было. По дну оврага протянулась угольно-чёрная дорожка. Вдоль неё росли густые тёмно-зелёные папоротники и невысокие пальмы. На деревьях – некоторых, особенно больших, – мерцали странные светящиеся узоры. Над оврагом пролетело что-то быстрое, бесшумное. Прилепилось на дерево рядом, Семён остолбенел – это была небольшая крылатая ящерица. Он задрал голову выше и вцепился в ватрушку ещё сильнее.

Мамочки… Куда он попал?!

Небо пронизывали светящиеся нити. Они связывались в шестиугольные прозрачные соты, как будто всё небо превратилось в улей. Ниже этих сот, как золотые ленивые пчёлы, перемещались вереницы больших светящихся шаров. Иногда они зависали, опускались, пропадали за деревьями или взмывали выше.

Старший из эльфов шагнул к нему, нагнулся. Он оказался очень похож на человека, глаза у него были разные: один голубой, другой зелёный, – по вискам спускались две длинные косички с вплетёнными хрустальными бусинами. Но в целом он был очень похож на человека. Уши были не острые, круглые были уши. Не то что у этого… который обнюхивает.

Семён рывком отодвинулся от оборотня вместе с ватрушкой. Та заскрежетала. Оборотень переключился на неё. Уши у него встали торчком, а глаза расширились, когда он увидел снег.

Старший эльф что-то спросил. Медленно, отчётливо. Потом ещё раз. И ещё. Фразы звучали по-разному, и Семён догадался, что это разные языки. Но он не понял ни одного из них и, собрав воедино все знания английского, которые впихивала в них учительница Надежда Борисовна, выдавил:

– Май нейм Семён. Я лайк колбаса и мандарины. Я лив фром ту ин Москоу. Вэ Москоу.

Эльф нахмурился, постучал по браслету – тот был красивый, плетённый из множества разноцветных металлических нитей, по нему бежали огоньки, пропадали, возникали снова.

– Семён я… кто вы такие… где моя мама… где я… – Слёзы уже подступали, Семён хлюпал носом, но держался изо всех сил – мало ли, может, этот клыкастый набросится, когда почует слабину.

Глаза у эльфа потеплели, он щёлкнул по браслету и, уставившись разноцветными глазами, сказал по-русски – чисто, но немного странно:

– Привет! Меня зовут Марциал. А это Зиль, моя дочка. А это Большой Рха, мой, наш… – Тут голос его засбоил и выдал странное сочетание – «звериный сын».

Голос его звучал странно, как-то протяжно, а губы двигались с небольшой задержкой.

– Какой звериный сын… – Семён ничего не понимал. – Это что такое… где я…

– Ты в Москве, – пропел Марциал. – В парке Покрово-Страшнево.

– Стрешнево, – автоматически поправил Семён. – Это не тот парк. Где снег, где мама? Откуда вы?

– Очевидно, не совсем тот парк, – сочувственно согласился Марциал. Он поглядел на браслет и качнул косичками. Пробормотал под нос:

– Надо же, поразительно! Просто поразительно! Как это вышло – за пределами комплекса и такой чёткий перенос! Впервые, да, да, ты видишь?

Он обращался к кому-то, кого Семён не видел, и мальчик догадался, что мужчина не очень здоров. Наверное, они оба не очень здоровы. Да и ему тоже нехорошо, раз оборотни чудятся. Семён обмяк в ватрушке, чувствуя, как задыхается от жары. Было жарко – как весной. Хотя час назад, когда они выходили из дома, термометр показывал минус 14. «Ничего, – решил Семён. – Полежу, и всё исчезнет».

– Папа, я поняла, он из анциферов! – просиял эльф поменьше, и Семён понял, что это и правда девочка. Волосы у неё тоже были заплетены в косички и, будто живые, двигались. Сейчас все косички тянулись в его сторону. Выглядело страшновато.

– Ты же из анци́феров, да? – подскочила она. Глаза у неё горели, и Семёну казалось, что она хочет его ущипнуть, но боится. – В первый раз вижу анцифера! А вы правда живёте как в древности, да? Без телепортов, на газу готовите, и ещё у вас этот… интернет, да. Вместо Тени? А зовут тебя как?

– Семён, – сказал Семён, устало двигая ногами. Потом решил-таки вылезти. Эти видения упорно не исчезали, а валяться в ватрушке перед лицом нечисти он не хотел.

– Он точно анцифер! – Девочка запрыгала на месте. – Какое имя древнее! Щас, погоди, сниму голо…

Она махнула рукой. Из её волос вылетела крохотная золотая стрекоза-заколка и закружилась вокруг Семёна с тонким жужжанием. – Мне же никто не поверит, – щебетала она. – Девочки с ума сойдут!

– Зиль, ты что, забыла? – строго спросил Марциал, и девочка осеклась. Косички её, вставшие дыбом, медленно опали вниз, замерцали, меняя цвет с оранжевого на сиреневый. Стрекоза присела на её ухо, потёрла металлические лапки. Девочка вздохнула.

– Прости, – сказала она. – Я правда забыла, что у вас запрет на технологии и на голосъёмку. Вы думаете, что голограммы воруют вашу… как это… душу? – Девочка посмотрела на Семёна, и тот вдруг понял, что глаза у неё зелёные, а косички совсем не страшные.

– Да ладно, – пробормотал Семён, – я не против… снимай это своё голо… если не больно это.

– Можно?! – Девочка снова вспыхнула – почти буквально, от макушки до кончиков волос прошла огненная волна, выгоняя сиреневый цвет. Стрекоза золотой молнией мелькнула в воздухе.

– Я, честно, я никому, я даже из Тени выйду, я обещаю…

– Ты оттуда спустился? – спросил Марциал, кивая на склон. Семён кивнул. Вроде летел оттуда, но теперь ничего не понятно. Он не успокоился, но всё же немного определился – Марциал и Зиль, хоть и выглядели странно, вредить ему вроде бы не собирались. Другое дело – эта зверюга.

Она напряжённо нюхала ватрушку. Зиль вертела стрекозу в воздухе.

– Пойдём… – Марциал сделал приглашающий жест, – нам надо подняться. Я объясню. Возьми меня за руку, если это не причинит тебе страдания.

– Наверное, не причинит, – озадачился Семён. – Вы же меня не будете бить?

Марциал побледнел и нервно дёрнул косичку.

– Да ты что… как… нет, конечно. – Он был возмущён до глубины души. – Прости, я забыл, откуда ты…

– Что значит, откуда? Улица Маршала Аляпьева, дом шестнадцать, квартира тридцать два, – гордо сказал Семён. – Вы можете позвонить в полицию? Сказать, что я потерялся. Мою маму зовут Наталья, папу – Пётр.

Марциал смотрел на него со странным выражением сочувствия и уважения.

– Ты очень самостоятельный мальчик, да?

– Конечно, – согласился Семён, – я и в школу хожу сам, и на кружки. На суперфизику, например.

– Суперфизика, – задумчиво повторил Марциал. – Ну да, логично, структура тау-поля взаимодействует с высшими нейроструктурами, включая текущий уровень осознанности. Потому и не получается вытащить немыслящие объекты, конечно же! Невероятная удача! Ты просто не представляешь какая!

Он выглядел счастливым. Помедлил, потом, колеблясь, схватил Семёна за руку, присел, со значением посмотрел в глаза. Троекратно обнял.

– Спасибо, – с чувством сказал он. – Спасибо.

И потянулся с явным желанием расцеловать. Семён отпрыгнул.

– Вы чего?! – заорал он. – Не надо меня целовать! Вы что – маньяк?!

– Папа, ты с ума сошёл? – изумилась Зиль. – Ты трогаешь чужого ребёнка без согласия? Ребёнка анцифера? Ты его целуешь?! Ты что, не знаешь, что это за-пре-ще-но?!

Марциал замахал руками.

– Ничего я не трогаю, Зиль, ты не понимаешь! Семён, разве у вас не… принято целоваться в знак благодарности? Между знакомыми людьми? В школе, в семье, во время политических переговоров?

Зиль озабоченно поглядела на него:

– Марциальчик, с тобой всё хорошо? Может, ты марсианский грипп подхватил?

Семён вдруг представил, как его целует Надежда Борисовна за успешно сданную контрольную, и ему стало нехорошо.

– Не надо меня целовать, – решительно сказал он. – У нас так не принято. Вообще, не знаю, у кого так принято.

– Ну хорошо, – легко согласился Марциал. – Для меня, признаться, это впервые, я всё же не историк-антрополог. Ну что, тогда пойдём?

Он протянул Семёну руку.

– Папа, ты куда его забираешь? – возмутилась Зиль.

– Зиль, нам надо подняться на склон. Ты оставайся с Большим, – строго сказал Марциал.

Волосы у Зиль встали дыбом, по ним забегали искры. Она сложила руки на груди.

– Кажется, ты меня считаешь маленьким и недееспособным членом общества, папочка? Ты ограничиваешь моё право на получение информации и отсекаешь от принятия ответственных решений?

Марциал слегка поморщился. Пробормотал под нос:

– Этот ваш курс гражданских прав и свобод….

– Что-что? – холодно спросила Зиль. Она выглядела совсем иначе – более взрослой. Стрекоза над её плечом застыла на месте, глаза её мерцали красным.

– Нет, – с достоинством ответил Марциал, пристально глядя на стрекозу. – Ты нужна мне внизу как участник-наблюдатель важного физического эксперимента, дочка. Я полностью уважаю твои эмоциональные и интеллектуальные права. Вплоть до уровня б2. Ты хочешь прямо сейчас пройти экзамен и повысить уровень своей ответственности?

Это был странный разговор – вроде ссора, а вроде бы и нет. К тому же Семёну всё время казалось, что они говорят на другом языке, а ему слышится неточный и неполный перевод. Зиль некоторое время посверлила папу глазами, потом вздохнула. Плечи её опустились, косички упали, стали обычного каштанового цвета – как у Алисы, которая сидит с Семёном за одной партой.

– Тут постоять, да? – Она грустно посмотрела на Семёна, стрекоза опустилась на лист папоротника. Потом перевела взгляд на папу.

– Он не анцифер? Ты не отсюда, Семён?

Семён не очень понимал, что происходит, но уже почти догадался. Он оглядел парк – папоротники, летающие ящерицы, загадочные объекты в небе. Пожалуй, надо было признать.

– Нет, наверное, не отсюда.

– А откуда тогда? Как ты к нам попал?

Семён в замешательстве посмотрел на Марциала.

– Просто с горки катался, – признался он.

– Он заблудился, – мягко сказал Марциал. – Мне надо вернуть его домой.

– Насовсем вернуть? – Зиль подошла ближе, Семёна вдруг окутало теплом, запахло мандаринами и корицей. Он почувствовал, что страшно вспотел в своём зимнем комбинезоне. – Ты заблудился?

Семён пожал плечами.

– Мы праздновали Новый год. Я съехал с горки и вот оказался тут.

Девочка напряжённо его слушала, словно не понимала половины слов. Потом кивнула, косички разлетелись со стеклянным звоном.

– А! Новый год!

Она прикрыла глаза, словно прислушиваясь к чему-то.

– А, я поняла концепцию. Подарки, да? Марциал!

Девчушка со звоном повернулась к нему, топнула ногой:

– Ты знал, они дарят подарки?! Почему ты не дарил мне подарков?!

– Ну мы же так не делаем, – сказал Марциал. – Подарки накладывают обязательства. Подарки обманывают. Подарки создают ложные надежды, а ты знаешь, что надежда – это плохое чувство, иррациональное. Просто скажи, что тебе нужно, и я достану.

– А я хочу иррациональное! Хочу, чтобы надежда, чтобы ёлка и эти смешные вымершие цитрусовые…

– Мандарины, – подсказал Семён. – А что значит вымершие, я их сегодня ел…

– Мандарины, – восхищённо повторила Зиль. – Да…

Она подошла к Семёну ближе, махнула рукой, стрекоза описала вокруг них круг. Глазки её, как крохотные изумруды, посверкивали.

– На память, – объяснила Зиль и отвернулась. – Ну всё, иди.

Семён взялся за ватрушку, вопросительно посмотрел на Марциала.

– Большой! – позвал тот.

Оборотень с тоской взглянул на ватрушку, поднялся на задние лапы. Встал вровень с Семёном, опять его стремительно обнюхал. Глаза его заволокло мечтательной пеленой.

– Он давно быть, – сказал Большой Рха.

– Давно, – согласился Марциал.

– Побыть с Зиль? – Оборотень подскочил к девочке. Та махнула – мол, идите уже, – но не стала поворачиваться.

– Ну что, пойдём наверх? – Семён тяжело вздохнул, выискивая глазами тропинку в этих тропиках.

– Полетим. – Марциал сжал его руку. Крылья за его спиной замерцали, и Семён понял, что поднимается вверх. Без шума, без дрожи, они просто возносились вдоль по склону. Внизу осталась Зиль, Большой Рха, задравший голову вверх и нюхавший воздух, а они всё быстрее неслись вдоль склона, и папоротники чуть касались их ног.

Семён сообразил, что световой шарик, висевший над головой Марциала, разделился: один остался над Зиль, другой сопровождал их в полёте.

– Снег перестал выпадать в Москве триста сорок лет назад, – сказал Марциал. – Планета сильно потеплела.

Семён немного вздрогнул. Он уже сообразил, что случилось что-то очень необычное, но всё-таки не был готов по-настоящему.

Они поднялись наверх. Встали на землю. За деревьями – там, где час назад Семён видел лишь ряды сосен, – теперь поднималась угловатая громада здания из белого, и чёрного, и прозрачного материала. Стены были увиты лианами, по лианам бежали вереницы зеленоватых символов – как бегущая строка в автобусе. Круглые и овальные пятна тёплого жёлтого света разного размера проступали на стенах этого здания, и Семён догадался, что это окна.

– Институт темпоральных исследований, – сказал Марциал. – Я там работаю.

Семён почесался. Положительно, комбинезон сводил его с ума. Он знал, что значит слово «темпоральный», у него было много книжек по физике. Но сказать это напрямую было странно и страшновато.

– И какой сейчас год? – наконец решился он.

Марциал пожал плечами.

– Я не знаю, из какого ты временного слоя. Нет инструментов – не могу измерить. Судя по скорости изменения базового словаря языка, нас разделяет около тысячи лет.

– Три тысячи двадцать второй год. – Семён сел на ватрушку. – Мамочки! И как я тут… как я обратно… вы же вернёте меня, да?

– Да, если по христианскому летоисчислению, то, наверное, примерно этот год. – Марциал согнал с пенька зеленоватую ящерицу, сел рядом. Сочувственно посмотрел.

– Расскажи подробно, что с тобой было.

Семён задумался. Потом перечислил подробно, шаг за шагом, что делал: как катался, как злился, как хотел домой, как потом хотел убежать от родителей, как прыгнул со склона и всё вокруг засветилось и завертелось.

– Я хотел в будущее… – растерянно сообразил Семён. – Я так и подумал: хочу уехать в будущее.

– Со склона… – повторил Марциал. – Со склона. Скорость. Скорость и сформированное намерение. Реконструкцию парка проводили двести лет назад, тогда восстановили ландшафт, который был как раз в двадцатом веке. А этот склон сделали заново, и он в точности за установкой. Получается, что мы неверно рассчитали фокус воронки и она возникает не в измерительной камере, а здесь. А поскольку это экзотическая материя, она не взаимодействует с немыслящими структурами…

Он хлопнул по колену.

– Конечно! Тебе надо снова съехать со склона. Так же, как ты ехал в первый раз. Только теперь тебе надо думать о том, что ты хочешь вернуться домой. Но ехать надо быстро – я не знаю, какая скорость нужна для входа в воронку. Чем быстрее, тем лучше.

Семён поглядел на заросший папоротниками и какими-то колючими кустами склон. Никакого снега. Никакого просвета. Он же и метра не проедет.

– А как?

Марциал задумался, прошёлся вокруг ватрушки. Потрогал её, поднёс браслет, хмыкнул. Отстучал замысловатую дробь.

– Пять… э-э… единиц времени… мигов… в общем, сейчас решим, подожди.

– А вас не будут ругать, нет? – спросил вдруг Семён. – Вы же, наверное, должны меня схватить.

– Схватить?! – изумился Марциал. – Зачем?

– Ну, я же из прошлого… я могу знать…

– Что?!

Семён почесался. И правда, что он мог сообщить ценного людям трёхтысячного года?

– А вы не будете на мне эксперименты ставить?

Марциал рассмеялся. Зубы у него были ровные, белые-белые, и Семён с любопытством подумал, что не понимает, сколько ему лет. Двадцать, тридцать?

– А вам сколько лет?

– Семьдесят два, – сказал Марциал серьёзно. – Марциал Зельвенский, ведущий физик в лаборатории практической темпорологии… Не знаю, как это переведёт Тень.

– Офигеть! – восторженно сказал Семён. Потом испугался: – А Зиль сколько? Ей что, сорок лет?! Вы теперь сколько живёте, по тысяче лет?

– Ну поменьше всё-таки, хотя это вопрос, о какой жизни мы говорим: биологической или цифровой. Нет-нет, Зиль шесть с половиной, она и правда моя дочка. Ну, биологически и… – Марциал задумался. – Это трудно объяснить, наверное.

– А этот, мохнатый? Что значит «звериный сын»? Он человек или оборотень? И что такое Тень?

Марциал развёл руками.

– Это ещё труднее объяснить, – признался он. – Тень – это как двойник, демон, душа, нематериальный слепок твоей личности, связанный с другими такими же слепками. Тень всё знает. Тень может рассказать обо всём. А насчет Большого… Мы… понимаешь… люди, всё ещё люди… но границы нашего вида очень сдвинулись. Наверное, некоторых из нас ты бы не стал считать людьми. У нас другие отношения с природой, с животными… Большой Рха – мой приёмный сын и брат Зиль, но он и сын Белой-бегущей-в-снегу. Это такие сапиволки Свободной Аляски, федерации зверей, их интеллектуальный уровень сильно повышен, а геном…

Он улыбнулся.

– Прости, я не смогу тебе объяснить. Это надо всё рассказывать за последнюю тысячу лет, начиная с Всеобщей декларации прав нечеловеческих видов.

– А почему у него на груди мобильный телефон висит?

– Так вот что это! – воскликнул Марциал. – Средство связи?! А он думает, что это ритуальный жезл жреца древней религии! У вас же была религия, где поклонялись пчёлам?

Семён заморгал.

– Что, нет? Я сам так думал, – расстроился физик. – Это его трофей, сапиволки очень любят копать, это у них от маламутов. Они входят во все археологические экспедиции, Рха очень хочет стать археологом. Это его первая находка, первый трофей в охоте-на-древние-вещи. Пожалуй, это хорошо! Ты слышал, Большой? Подадим заявку на исследование!

– Он нас слышит? Вы ему… позвонили? – догадался Семён.

– И Зиль тоже слышит, мы связаны… как это – одной линией. Общий звонок, да! Через Тень.

– А почему я вас понимаю? Если язык поменялся?

Марциал склонил голову чуть набок и сделался очень похожим на Зиль.

– Ну ты же умный мальчик, Семён. Тень переводит мои слова на твой язык. У вас же уже были автоматические переводчики в ваше время или ещё нет? Ты знаешь, что такое электричество?

– Знаю, знаю, – отмахнулся Семён, – и про электричество, и про интернет, и про Большой взрыв и атомы.

Ведущий физик рассеянно поглядел в тёмное небо.

– Это хорошо, – пробормотал он. – Правда, атомная теория – это такая древность, она безнадёжно устарела, мы больше не говорим «атомы», дело же скорее в том, зачем и почему материя решила обрести здесь ощущаемую нами плотность. Это если совсем просто.

Семён ничего не понял и решил не переспрашивать. Ему надо вернуться домой! У него там 3D-ручка не распакована. И вообще, Семён задумался, он начинал сильно скучать. Марциал встал, протянул руку, и на ладонь ему из темноты опустился светящий неярким синим светом шар. Распался на лепестки и растаял. «Доставка, – догадался Семён. – Наверное, Яндекс-дрон какой-нибудь. А здорово они с упаковкой придумали, раз – и всё рассыпалось! Не надо ничего складывать, выносить на мусорку».

В руках у Марциала оказались какие-то странные приборы, которые Семён не смог бы описать при всём желании. Какие-то баллоны с проводками и наростами металлических ракушек. Из одного баллона Марциал выпустил какое-то вещество, которое окутало ватрушку, как облако синеватого газа, осело и впиталось в ткань. Второе создало вокруг лёгкую, едва заметную плёнку. С маленькой палочкой, похожей на пульт, Марциал подошёл к склону, потыкал в разные объекты: в папоротники, деревья, кусты, на лету поймал ящерицу и её тоже измерил своим гаджетом. Постучал по нему, навёл на ватрушку. Палочка пискнула.

– Ну вот, всё готово, – с гордостью объявил он. – Можно ехать.

– Что это? – с тревогой спросил Семён.

– Там, на склоне, в основном органика. – Марциал махнул вниз. – Я сместил это транспортное средство… как вы его называете… ватрушка? Хм, что за странная идея – кататься на еде! Ну неважно, я сместил его по фазе. Ты проедешь сквозь.

– Сквозь как… – не понял Семён.

– Прямо вперёд назад в прошлое! – радостно сказал физик. – Садись и езжай. Не бойся, ты ни во что не врежешься. Пройдёшь через.

– Но там же деревья…

Может, он просто ударился головой и ему всё кажется? Лежит сейчас в сугробе и замерзает. Марциал поднял палку и ткнул ею в ватрушку. Палка легко прошла сквозь ткань. «Точно ударился», – решил Семён.

– Когда ты сядешь и накроешься этой… этим… – Физик пощёлкал пальцами, потом просто ткнул в прозрачную плёнку. – …то сможешь проходить сквозь все органические объекты. Камни и земля не органика, в них ты не застрянешь. Просто садись и езжай. Только быстрее… – Он опять защёлкал пальцами. – У этой…

– Фиговины, – подсказал Семён. Папу всегда выручало это слово.

Марциал просиял.

– Какой дивный языковой концепт! – восхитился он. – Да, точно. У этой фазовой фиговины недолгий срок действия. Максимум час. Ну что, готов? Сначала накройся, а потом садись, иначе провалишься.

Семён взял у него палку, для проверки ткнул в ватрушку. Та прошила её поверхность, словно она была из воздуха. И правда работает эта… как её… фазовая фиговина.

Он встал у края. Там, далеко внизу, дрожал белый огонёк Зиль и Бигоса. Маленькая смешная девочка с зелёными глазами, мечтающая о подарках, и разумный волк, который хотел стать археологом.

– Мне садиться и ехать… Да? – Он обернулся к Марциалу. – Прямо так, да? И я попаду домой?

Марциал пожал плечами.

– Я не знаю, – сказал он. – Хочешь остаться? Мои коллеги были бы рады, если бы ты остался, но я настоял, что тебя надо попробовать вернуть домой. Всё-таки это несчастный случай, который произошёл по нашей вине.

Семён помотал головой.

– У вас здорово, я вижу, – сказал он. – Я бы хотел. Но там мама. Папа. Илья, брат мой. И ещё там дарят подарки.

Он взял плёнку, решительно ею накрылся и сел в ватрушку. И сразу оглох, мир онемел, звуки стали далёкими, неясными. Марциал что-то сказал, но он не услышал – тот догадался и сделал движение ногами, шаркая по земле. И Семён толкнулся что было силы, ватрушка дрогнула и понеслась на зелёные перистые копья папоротников, дерево выбросило навстречу острый чёрный сук, Семён сжался, ожидая удара, но сук пролетел сквозь руку и тело, а потом лес набросился на него – листья, ветки, перепуганные ящерицы, пеньки, похожие на чёрные остатки зубов, всё летело сквозь него, проходило навылет, и только ветер холодил его разгорячённые щёки. Края ватрушки засветились, он уже не ехал, а валился в какую-то невообразимо гигантскую воронку, куда закручивались склон, лес, деревья, небо, огонёк Зиль, размазанный в белую дрожащую полосу. А потом в лоб ему врезался камешек, и Семён зажмурился.

– Хочу в прошлое! – завопил он.

Ватрушка пролетела, прыгая по земле, Семён держался изо всех сил, она ударилась обо что-то твёрдое и остановилась.

Семён осторожно открыл глаза. Снег. Это снег! Это их парк! Он дома! Он…

Овраг заливал яркий дневной свет. Вокруг стояли громадные сосны, каких Семён никогда прежде не видел. Лазурные глыбы льда, намного выше него, упирались в серые валуны. По дну оврага, прорезая толстый, полутораметровый, слой снега до земли, тёк ручей. А в ручье ворочался здоровенный медведь.

– Мамочки, – сказал Семён, стягивая с себя плёнку. – Мамочки…

Медведь выпрямился, повернулся. В пасти он держал бревно, и огромные оранжевые резцы методично перемалывали его в труху. Семён понял, что это какой-то странный медведь. Очень похожий на бобра. Двухметрового бобра. Злого двухметрового бобра. Медведебобр глянул на него свирепыми чёрными глазками, выронил бревно и зарычал. Семён пискнул и рванул вверх по склону, волоча за собой ватрушку. Ветки, коряги, лёд, лёд, много льда, горы льда, стены льда. Какие-то птицы орали над головой, какая-то хищная тварь лязгнула зубами над ухом, Семён в ужасе отмахнулся ватрушкой – откуда только силы взялись! Залетел наверх и обмер. Сосны вдали кончались, и ввысь поднимался бугристый пологий склон ледника – морщинистый, серый, покрытый толстым слоем потрес-кавшегося снега. Сквозь трещины светилась глубокая чистая лазурь.

– Мамочки! – пробормотал Семён. – А теперь куда я попал?

На поляну, раздвигая боками заросли колючих кустов, выбралось чудовище. Семён только успел увидеть пасть, полную зубов, и буро-серую шерсть с подпалинами. Чудовище вздёрнуло тупорылую морду, сверкнув злыми чёрными глазками, издало короткий рык и деловито направилось к нему.

Семён пискнул, прыгнул на ватрушку – та поехала вниз, но упёрлась в камень. Тварь распахнула пасть, перешла на бег и прыгнула…

Семён в полуобмороке повалился на спину и накрылся плёнкой. Огромная лапа ударила по голове… и пронеслась сквозь, мальчику послышался издалека вой, громадная тень металась над ним, наваливалась и била, и это было так страшно, что он зажмурился… а потом чудовище ушло.

Семён выждал ещё немного и осторожно высунул голову. Сосна за его спиной была полностью разодрана, клочья коры, нежно-зеленоватые с изнанки, свисали вдоль ствола, плоть дерева была разбита и расщеплена. Смола медленно копилась по краям ран. Прямо напротив его лица в дереве застрял коготь – чёрно-жёлтый, окровавленный. Семён выхватил его, накрылся волшебной Марциаловой плёнкой, толкнулся ногами, и ватрушка понеслась вниз.

– В будущее! В будущее! Хочу в будущее! – завопил Семён, чувствуя, как набирает скорость, струи белого пламени потекли по плёнке, а потом резко упала тьма, ватрушка подлетела в воздух, перевернулась, и Семён приземлился на спину, вверх тормашками. Свою верную ватрушку он так и не выпустил.

Темно. Тихо. Он вернулся домой?

– Ой, это опять он! – раздался знакомый голос. – Марциальчик, он вернулся!

Семён завертелся, как уж на сковородке, перевернулся вместе со своим транспортным средством и свирепо посмотрел на обитателей третьего тысячелетия. Те, надо сказать, вообще не изменились. Марциал заморгал, пальцы его пролистывали невидимые листы в воздухе. «Сканирует», – мрачно подумал Семён. Он уставился на физика.

– Ты зачем опять прыгнул? – наконец спросил тот. – Ты же знаешь…

– Жить хотел, – с чувством сказал Семён.

– А не давали? – Марциал подёргал косичку.

Мальчик от возмущения только развёл руками.

– Хотели принести в жертву как колдуна, да? – встряла Зиль. – А что, я видела ментальную драму по истории…

– При чём тут колдун?! – возмутился Семён. – Меня к каким-то бобрам забросило!

Он коротко, но очень живописно описал, что с ним произошло.

Ведущий физик Марциал почесал в голове – совсем как житель начала двадцать первого века. Вид у него был озадаченный, и Семён понял, что он не знает, что делать.

– Понимаешь, у нас лимиты на энергию, – развёл он руками. – Ещё прыжок – и установку надо будет выключать. И так перебрали уже. Не понимаю, почему тебя закинуло так далеко в прошлое.

– А что ты думал, когда возвращался? – спросила Зиль, которая подобралась ближе и внимательно разглядывала листочки, прилипшие к комбинезону Семёна.

– «Хочу в прошлое», а что ещё?

– Ну вот тебя и закинуло в прошлое, – подытожила Зиль, снимая палочкой слизняка с рукава Семёна. – Извини, тебе он нужен?

– Да нет, дарю, – махнул рукой Семён.

– Подарок?! – Все косички Зиль встали дыбом. – Настоящий но-во-год-ний подарок?

Семён с сомнением посмотрел на слизняка, который задумчиво ощупывал своей древней подошвой палочку из будущего. А кто, собственно, говорил, что нельзя дарить слизняков из прошлого девочкам из будущего?

– Он только твой! – сказал Семён.

– Марцик, а можно я возьму этого доисторического сухопутного моллюска для проекта?! Тень говорит, что ему тысяч пятнадцать лет, не меньше. Такого нет ни у кого!

Марциал заколебался.

– Вообще, мы должны отдать всё институту, – сказал он. – Это их собственность. К тому же доисторические виды требуют особого внимания.

– Да ладно, вы его клонируете! – Зиль покачала слизняка. – Ну пожалуйста, смотри, какой он красивый, Марци-и-ик.

– Вы и меня должны отдать институту, – сказал Семён, – я тоже доисторический вид.

На красивом смуглом лице Марциала отобразились сомнения. «Даже муки», – сказал бы Семён, но он не знал, способны ли люди этого времени их испытывать. Наконец Марциал кивнул. Зиль подпрыгнула, тут же упаковала слизняка в контейнер, который нашла у себя в одном из кармашков, – правда, Семёну показалось, что он просто вырос из ткани шорт.

Мальчик посмотрел наверх. Ну должно же получиться в этот раз! Совсем он запарился в этом комбинезоне.

– А это… – Большой Рха подобрался совсем близко. Он не сводил жёлтых глаз с когтя, который до сих пор вертел в руке Семён.

– А это тебе подарок! – нашёлся Семён и сунул в волосатую лапу найденный коготь. Оборотень подпрыгнул на месте. Уши его задрожали. Он смотрел на коготь, как крестоносец на щепку от Гроба Господня.

– А-а-р-р-р… с-спасибо…

На этот раз Марциал даже не дёрнулся. Концепция новогодних подарков стремительно проникала в семейство Зельвенских.

– Ну вот, – сказал Семён. – Получается, я вам подарки подарил. Зиль – слизняка, Большому Рха – коготь. Значит, мне пора.

Он повернулся к склону, ища удобный подъём.

– Стоп! – решительно сказала Зиль. – Марцик, а мы?

– Гм…

– А наши подарки?!

– Ну… – Марциал выглядел смущённым. – Строго говоря, мы ничего не можем передавать из будущего в прошлое, это может изменить ход истории.

– Марцик, ты мне сто раз рассказывал про мультивселенные. Если мы что-то подарим, просто возникнет ещё одна ветка событий, где мы подарили подарок!

– Ну, концепция до сих пор является спорной…

– Точно! – Зиль сорвала со своей футболки-жилета сиреневый камешек и протянула Семёну. Он потянулся, пальцы его случайно коснулись её пальцев, и девочка вздрогнула от неожиданности.

– Ну всё, иди! – сказала Зиль.

– Спасибо. А что это?

– Это тюльник, ты что, их не видел?

– Нет. – Семён посмотрел на камешек. Он был прозрачным, а внутри не его бился сиреневый огонёк. – Красивый.

– Его надо кормить, класть на солнце, – объяснила Зиль. – А он сможет делать всякое, что захочешь. Чем дольше пролежит на солнце, тем больше сможет.

– В смысле – всякое?

– Ну, что хочешь… – Зиль замялась, цапнула тюльник, повертела его в воздухе, и в ладонь ей выпали две капсулы, переливающиеся всеми цветами радуги. Одну Зиль тут же засунула в рот, вторую протянула Семёну.

– Это сладкое, – сказала она. Семён осторожно прикусил капсулу и зажмурился от удовольствия. Потом цапнул камешек и положил его в карман.

– И сколько их там?

Зиль пожала плечами – мол, сколько хочешь.

– Спасибо, – сказал мальчик с чувством, – вот это я понимаю, подарок! Не то что там 3D-ручка какая-то.

Марциал вновь поднял его наверх, проверил фазовую плёнку. Посмотрел на Семёна. Второй раз прощаться было странно; мальчик его понимал, поэтому просто буркнул: «Ну, пока», – и повернулся к ватрушке.

– Семён, это подарок Зиль, – окликнул его Марциал. – Будь с ним внимателен, ладно?

– Ага, хорошо, – рассеянно сказал Семён, усаживаясь и толкаясь ногами навстречу темноте.

– Он делает не только конфеты, а ещё… – услышал он, но не успел обернуться: ватрушку потащило вниз, завертело, закрутило. Семён судорожно выпалил: «Хочу домой, в тридцать первое декабря две тысячи двадцать первого года!» – вцепился в борта – и вовремя, потому что верх и низ поменялись местами и его затянуло в тёмную пустоту, пронизанную белыми вспышками, тенями деревьев и призраками существ…

И снова ничего не видно. Но холодно, и пахнет снегом. Это хорошо. В ватрушке лежать тоже хорошо. Над головой тёмное небо с редкими звёздами. И это хорошо.

Мальчик поднял голову. Руки-ноги на месте? Бобров-людоедов, летающих ящериц и разумных оборотней нет? Получилось? Он наконец вернулся? Или его опять закинуло неизвестно в какое время?

Мимо прошёл бодрым шагом дедушка в шапке-петушке, опираясь на палки для ходьбы. Вроде бы обычный, не кибернетический.

– Простите, – слабым голосом окликнул его Семён, – а какой сейчас день? И год?

– Докатался, бедный, – сказал дед. – Скоро уж двадцать второй будет. Минут через сорок. Иди скорей домой.

– Спасибо, дедушка, – искренне сказал Семён и уронил голову на руки.

Получилось!

«А может, ничего и не было? – Семён похолодел. – Может, я головой ударился и мне всё привиделось?»

Он сунул руку в карман. Нащупал там что-то и вытащил. Приоткрыл ладонь, и она озарилась сиреневым светом.

– Семён, ты где?!

Мальчик поднял голову. Там, далеко, в свете фонарей, наверху оврага стояла мама. И папа. И Илья. Они смотрели в темноту и не видели его. А он их видел.

– Я тут! – закричал Семён. – Иду!

Он спрятал сиреневый тюльник в карман и, пыхтя, потащил за собой ватрушку вместе с прилипшим к ней ярко-зелёным листом папоротника.

Антон Соя

Бородатый мальчик

У одного мальчика за одну ночь выросла большая и густая борода. Прямо не борода, а бородища – рыжая и кудрявая. Мечта любого разбойника. Только вот мальчик Сеня разбойником не был и даже пока не планировал им стать, когда вырастет. И родители у него тоже были мирные и тихие люди. И ко всяким большим бородам, тем более рыжим, относились с опаской и подозрением. Особенно у девятилетних мальчиков, которым с утра нужно идти в школу.

– Ой! – сказал мальчик Сеня, нервно поглаживая окладистую бороду перед зеркалом. Он по привычке дошёл до ванной комнаты с закрытыми глазами, не открывая глаз, включил свет и только перед зеркалом с трудом глаза разлепил. А там в зеркале такое показывают, что хоть сейчас на Ютьюб выкладывай!

– Ой-ой-ой! Па! Ма! Гите! Спасите-помогите! Меня же в школу с такой бородой не пустят!

– Что за глупости, Сенечка! – так сказала Сенина мама Юля по дороге в ванную комнату. – И чего только дети не придумают, чтобы в школу не ходить… А-а-а! Она рыжая! Володя! Скорей иди сюда! У нас тут ужас-ужас!

– Кто тут у нас рыжая? А? – весело спросил папа, но тут же осёкся, увидев бородатого мальчика.

– Что это такое? – Мама одной рукой крепко держала стремящуюся отвалиться голову, а второй указывала на рыжие джунгли.

– Борода? – словно не веря глазам, спросил папа и больно подёргал Сеню за рыжие лохмы. – Настоящая. Но откуда?

– От верблюда? – автоматически сострила мама.

– От верблюда? Оу! Может быть, – задумался папа, – тогда понятно, почему она рыжая.

– За ночь выросла! – похвастался Сеня. Он уже начал к бороде привыкать. К тому же ему нравилось смотреть на совершенно ошарашенных родителей. А уж как одноклассники удивятся! А Галина Викторовна вообще, наверное, под парту спрячется, как когда Гудыб принёс крысу, покрашенную в красный цвет. Но красная крыса по сравнению с рыжей бородой – полная ерунда.

– Это какая-то полная ерунда, – сказала мама. – Глазам не верю.

– Нет, это какая-то рыжая борода, – сказал папа. – Феноме́н!

– Не феноме́н, а фено́мен! – поправила его мама. – Смотри, какая густая. Красивая. Не то что у некоторых.

Папа инстинктивно за свою куцую бородку схватился, которую уже два года растил. А у Сени за ночь в десять раз больше выросла.

– Может, это аллергия у него на что-нибудь? – с надеждой спросил папа. – Ты ему вчера газировки не давала?

– Если бы, – ответил за маму Сеня, – только козье молоко.

– Точно не верблюжье?

– Да перестаньте вы, – обиделась мама, – это всё от компьютерных игр. Нужно приставку вашу выбросить, пока все бородами не заросли.

– Ма! Па! Вы где? Я опять в садик опоздаю! – заверещала из детской Сенина сестра Лера.

– Лерка, – сказал папа, – а вдруг у неё тоже борода?

Папа убежал, а Сеня маму стал успокаивать.

– У девчонок не бывает! – сказал он почему-то басом.

– У мальчишек тоже не бывает. Особенно у третьеклассников, – вздохнула мама, – горе ты моё луковое. Всё не как у людей.

– А как у людей?

Но ответа Сеня не дождался, потому что в ванную вошли папа с Леркой. Папа с бородой (вернее, бородкой), а Лера без.

– Гном! – обрадовалась Лера. – Сеня теперь гном! Я такого в мультике видела.

– А может, и правда гном, – задумалась мама, – подменыш. Вот он же и басом теперь разговаривает. Ты куда Сеню дел, гном?

– Да вы что? – испугался и обиделся Сеня. – Сына своего от гнома отличить не можете? Родители называются! Я ж не виноват, что у меня это выросло.

И Сеня заплакал.

– Точно гном, – сказал папа. – Сеня никогда не плакал.

– А вы бороду сбрейте, и посмотрим, есть там Сеня или нет, – сказала Лера.

Она была очень умненькая.

– Да, – сказал сквозь слёзы Сеня, – сбрейте её с меня скорее!

– Нет, – сказал папа, – если бороду сбрить, она ещё гуще вырастет. Я точно знаю. Надо тебя, сын, к врачу вести – к бородологу. В нашей поликлинике такой точно есть.

– Или к колдуну. Он в той же поликлинике принимает. Чтобы он из Сени гнома изгнал. Или гномье проклятие снял, – задумчиво сказала мама.

– Проклятие? – спросили все, кроме мамы, хором.

– Ой, ну да. Я тут на днях на кассе в супермаркете случайно одного гнома подрезала. Не разглядела. Он же маленький. Извинилась, конечно. Но он очень ругался. Я тогда этому инциденту значения не придала. А теперь понимаю, что напрасно. У меня теперь гномофобия.

– А гном-то рыжий был? – поинтересовался папа.

– Нет. Альбинос с розовыми глазами.

– Ну, это вряд ли наш клиент. Пойдём сначала к бородологу.

Всю дорогу к поликлинике Сеня радовался. Они с родителями пешком пошли. Всё ведь рядом. Сначала Лерку в садик закинули, а потом к бородологу. На улице хоть и поздняя осень, но уже лёд на лужах белый с воздухом внутри. Такой лёд так радостно с хрустом ботинком давить. Сеня ни одной лужи по дороге не пропустил. Борода его рыжая, которую мама так старательно шарфом замотала, из-под шарфа вся выбилась. Какая-то бабулька даже перекрестилась, когда её увидела. В поликлинике к бородологу в очереди только взрослые дядьки сидели и одна симпатичная тётенька. Потому что это взрослая поликлиника была, и Сеня в ней вообще первый раз был. Пока Сеня в очереди сидел, он придумал, как станет пиратом. А чего, борода у него уже есть. Мобильник поиграть мама с папой ему не дали. Сами в них уткнулись, зависли в своих соцсетях – изучают, видимо, вопрос о неожиданно бородатых мальчиках. Или действительно думают, что у него борода из-за игр выросла. У взрослых всё так устроено. Если что не так – это из-за игр. Хотя они сами в них всё время играют. И бабушки с дедушками их всё время за это ругают. А папа обижается и говорит, что компьютерные игры – это уже не развлечение, а целая культура, на которой выросло его поколение, и требует относиться к ним уважительно. И где тогда справедливость? Ладно. «Не даёте поиграть – убегу в пираты. Сегодня же и убегу, – решил Сеня. – Меня с бородой в любое такси посадят. Доеду до порта, найду корабль покрасивее да побыстрее – этакую вёрткую посудину. Наберу команду из головорезов, вон хотя бы из наших старшеклассников, и айда с ними к берегам Африки, на свободу. Папа с мамой ещё пожалеют, что смартфоны зажали, когда по телику и в интернете везде будут показывать свирепого, но благородного пирата Рыжую Бороду. Ещё попугая разноцветного с хохолком обязательно нужно завести, чтобы на плече сидел и хриплым голосом ругался:

– Пиастры! Пиастры! Ну какие же вы все тут пиастры!»

Сеня даже засмеялся басом так громко, что все в очереди вздрогнули и даже врач-бородолог из дверей выглянул.

– Смирнов? Заходите.

Смирнов – это Сеня. Фамилия хорошая, хоть и самая распространённая в стране. Хорошая, потому что на «С», и если по алфавиту в журнале идти, то до Сени очередь может и не дойти. Но это в школе. А в поликлинике всё по-другому. Тут так не прокатывает. Дошла до Сени очередь.

В просторном кабинете всё было какое-то космическое. И стол, он же кровать с голубой простынкой одноразовой, и прибор с кучей трубок-объективов над этим столом. А бородолог сам был на пирата похож, только космического, с чёрной кудрявой бородой и серьгой в ухе. И в чёрных квадратных очках. Сеня даже решил его в свою пиратскую команду взять. А что? На каждом пиратском корабле должен быть доктор. Пиратская работа – она очень травмоопасная. Кровавая работа…

– Кровь сдавали, Семён Владимирович? – бородолог спрашивает.

– Тише, доктор, – мама шёпотом доктору говорит, – наш мальчик очень боится кровь сдавать. Прямо как услышит про анализ крови, так сразу в обморок и падает.

Но не в этот раз. Видимо, борода помогла. Не упал Сеня в грязь лицом (хотя в кабинете стерильно чисто было). Не посрамил фамилию. Хоть и побледнел так, что даже борода из красно-рыжей оранжевой стала.

– Даже из пальца боится? – не унимается пират-бородолог.

– Из пальца тем более, – морщится папа, – из пальца даже я боюсь. Проще этот палец отрубить.

– Это можно, – смеётся пират. – Но в следующий раз. Ладно, Семён Владимирович?

Сеня кивает.

– Тогда забирайтесь сюда. – Бородолог показывает на космический стол.

Сеня ложится на спину, прикрывает глаза, но всё равно видит, как к его бороде опускаются трубки-объективы. Щёлкают, выдвигаются, изучают густую рыжую растительность. А пират-бородолог внимательно смотрит в свой монитор.

– Всё, Семён Владимирович! Достаточно. – Бородолог очень доволен, прямо светится от радости и потирает сильные руки. – Что я вам могу сказать, друзья? Я могу вам сказать всё. Это рыжебородолиз обидчивый, он же барбаросса шиммия. Та ещё бяка. Сначала я грешным делом подумал на бороденцию пупырчато-багряную и даже на бородулёз, но структурно-оптический анализ чётко всё расставил по своим местам.

– А я думал, это борода, – удивился Сеня.

– Борода не бородавка – за ночь не вырастет, – строго сказал доктор и давай стучать пальцами по клавиатуре, напевая себе под нос: – Борода, борода, борода, да, да, да, да.

– Что ж нам делать, доктор, с этим вашим бородолизом? – не выдержала мама.

– Почему моим? Вашим, – искренне удивился врач. – Холить и лелеять, естественно. Стричь два раза в месяц, масла всяческие втирать. Расчёсывать обязательно. В общем, любить и жаловать.

– А сбрить его можно? – спросил папа.

– Ни в коем случае, – обернулся к нему доктор. – Он же разбойничий! Рыжий. С характером. И достался Семёну Владимировичу неспроста. Ой неспроста! Сбреете – он весь рыжим волосом зарастёт. Орангутангов видели? Ну вот, как-то так.

– А как же школа? – грустно спросила мама.

– Привыкнут, – сказал бородолог, – ну подразнят, конечно, пару-тройку лет. И привыкнут. Ещё гордиться будут таким чудесным знакомством.

– Нет! Не хочу так, – воспротивился такой прекрасной перспективе Сеня, – я в пираты сбегу.

– Тоже неплохой вариант, – заметил доктор.

– Ну что вы такое говорите! А ещё взрослый человек. Бородолог! – Папа взял готового расплакаться Сеню за руку и вывел из кабинета.

– К колдуну! – решительно сказала мама, и они отправились на самый последний, шестой, этаж, в самый последний кабинет номер 66.

Очереди к колдуну не было. На дверях висела табличка: «Терапевт-знахарка Травница Виолетта Олеговна».

– Так это ведьма, а не колдун, – испугался папа, – и фамилия у неё страшная – Травница. Она всех травит, наверное. Уж лучше пусть у нас будет мальчик с бородой, но непотравленный.

Но было поздно. Дверь в кабинет уже раскрылась, и из неё выглянула очень милая девушка-врач, рыжая и веснушчатая. Она увидела Сеню и помахала ему, улыбнувшись, как старому знакомому.

В кабинете знахарки было ещё интереснее, чем у бородолога. Он, кабинет, был какой-то огромный, без конца и края: зеркала, шкафы, уходящие вверх к потолку, которого не было видно. А в шкафах тысячи полок, и на каждой куча всяких интереснейших штучек, как в музее: горшки какие-то с сухими букетиками, аквариумы и террариумы с разнообразными обитателями, старинные фолианты в пыльных атласных обложках и кожаных переплётах, чучелки всякие, скульптурки и поделки из гнутых прутиков…

– Нравится? – по-доброму спросила Виолетта Олеговна.

– Ага, – сказал Сеня, поглаживая бороду. – Прикольно тут у вас.

– А дразниться нравится? – спросила Виолетта Олеговна уже совсем не по-доброму.

Сеня молчал. Насупился и молчал в свою бороду, потупив взгляд в пол. Там на полу, кстати, тоже интересные рисунки имелись. Мама и папа смотрели то на бородатого сына, то на травницу, совершенно ничего не понимая.

– Так он же и не дразнится совсем, – сказал опешивший папа.

– У нас с Сеней свои секреты, – сказала Виолетта Олеговна, достала из кармана халата маленькую, но очень зло шипящую изумрудно-зелёную змейку и поднесла её прямо к рыжей Сениной бороде.

– А-а-а! – закричал Сеня.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш, – шипела змейка, широко разевая пасть с четырьмя зубами-иглами и раздвоенной плёточкой языка.

– А-а-ах! – упала без сознания мама папе на руки.

– Волоса́, волоса́, убирайтесь в небеса! – пропела знахарка, раскачиваясь на месте, а потом страшно закричала: – Изыди, проклятая, борода рыжеватая!

И тут змейка укусила рыжую бороду. А борода как соскочит с Сениного перепуганного лица прямо на пол, как побежит юрко по нему к шкафам, словно паук тысяченогий, как помчится по шкафу вверх всё выше и выше, пока совсем от взгляда Сениного не скроется. Эх, жалко, никто на телефон бегство бороды не снял, – Сеня бы точно пару миллионов лайков за такой ролик получил. А так вообще прикольно вышло, что только он бегство рыжей бороды и видел. Мама в обмороке была, а папа её по щекам нежно хлопал, в себя приводил. А потом Виолетта Олеговна их всех троих в себя приводила чаем с крепким отваром ромашки.

– Борода-борода, что ещё за ерунда? Не было никакой бороды. Это у вас семейная галлюцинация была из-за несвежих шампиньонов. Морок бородатый. А я вам его мигом сняла, – долго внушала Смирновым рыжая травница, но при этом Сене всё время весело подмигивала.

А на следующий день Сеня сел на первом уроке за парту с новой рыжей девочкой, которую только позавчера в их класс перевели.

– Света, прости меня, пожалуйста. Я больше никогда не буду дразниться.

– Я знаю, – сказала Света и улыбнулась. – Рыжих дразнить чревато. Классная была борода?

– Классная! Барбаросса шиммия. Я даже чуть пиратом не стал, – сказал Сеня. Но тут прозвенел звонок, и начался обычный урок в обычной школе.

Валя Филиппенко

Как мой деда спас море с помощью велосипеда

Это я. Мне семь лет, я катаюсь на трёхколёсном зелёном велосипеде по двору и дразню собак за забором, показывая им язык и стуча палкой по прутьям. У меня нет переднего верхнего зуба: вчера он застрял в ещё совсем зелёном яблоке, чуть хрустнул и выпал на мою ладонь. Я вам улыбнулась! И теперь скажу: меня зовут Ксюша.

Я не знаю, кого я больше люблю: деду или море. Деда очень сильный, смешной, и с его плеч мне видно столько всего вокруг. Особенно море! Синее, зелёное, чёрное, белое, которое всё время шумит, шуршит, болтает, как и я, и в него не больно падать. Хорошо, что деда живёт на море и мне не нужно выбирать, к кому ехать в гости.

Когда на улице сыро, деда носит вязаную жилетку. А на улице сыро почти всегда, поэтому и жилетка почти всегда – на деде. За крупные нитки, толщиной с мои пальцы, зацепился значок. Это маленький велосипед, и деда с ним никогда не расстаётся. Значок много значит для деды.

Вчера, когда мы жарили макароны с сыром на сковородке, положив сверху каждой тарелки по большой лопате салатного листа (потому что мама просила нас есть больше овощей и зелени), деда рассказал мне историю значка. Я старалась запомнить каждое слово! Поэтому скорее слушайте.

Когда-то деда был совсем маленьким. Почти как я, только он был мальчиком. Уже тогда он жил у моря! И летом, и зимой, и в субботу, и когда деда шёл в школу, волны щекотали и кусали берег, прятавшийся под водорослями, и дедушке тоже было немного щекотно и весело. Днём деда купался в море, или сидел на пляже и разглядывал волны и барашков, или уговаривал соседа-рыбака взять его с собой в лодку, полную салатных от тины и времени сетей. Делать у моря всё проще – и читать учебник, и учить таблицу умножения, и драться.

Это было днём, а по ночам, перед сном, деда слышал, как море шумит и плещется. Ведь его дом стоял на самом берегу. Маленький деда затихал на подушке, всматриваясь в зелёную, тёмную от ночи штору, пытался разобрать слова, которые произносили волны, и очень быстро засыпал.

И вот однажды – летом, среди ночи – он проснулся, потому что море стихло. Море больше не шумело, не шуршало и не билось о берег. Деду разбудила тишина.

Сперва он выглянул в окно, чтобы посмотреть, что случилось. Потом выбежал на улицу. Море исчезло! Зелёное летнее небо висело одеялом. Оно увидело деду, его испуганный взгляд, большие круглые глаза, но только развело руками, пожало плечами и повернулось на другой бок спать дальше. Мол, ничего не видело, ничего не знаю. Я – небо, я сплю. Пляж тоже молчал, ветер застенчиво покачивал листьями на платанах и развалившимися щупальцами салатных водорослей. Словно глубокая тарелка, берег стоял без моря. И ещё зачем-то молча светила луна.

Вот вы бы что сделали, оказавшись ночью на берегу пропавшей речки или озера? Я бы заплакала. А мой деда даже носом не шмыгнул. Он подбежал к лежакам, вышкам спасателей и замкам из камней, оставшимся на пляже с вечера, потрогал высохшие камни в ярком мху, почти светящемся в темноте, понюхал песок, поискал следы, приложил ухо к земле и решил найти море, пока весь город не проснулся и не расстроился. Вот таким смелым был мой маленький деда!

Но куда море могло деться? Кто мог видеть, как оно пропало? Сторожа на пляже не было, спасатели вечером закрывали ставни избушки на пляже и уходили домой. Деревья за домиками на берегу сонно покачали кронами – они ничего не видели. Но в домике в начале дединой улицы, в самом маленьком и с живой изгородью вместо забора, жил музыкант. У музыканта была бессонница, и он часто не спал по ночам. Деда подумал, что он наверняка что-то видел или слышал.

В окошке музыканта горел свет и звучала тихая музыка. Кажется, это была репетиция новой мелодии для концерта – она, словно шелест ветра между веточек зелёной, только выпустившей листья ивы, щекотала бока окну и раскачивала романтичные шторы. Деда заглянул в дом и попросил музыканта его впустить. Тот, конечно, удивился, отложил скрипку в сторону и открыл деде дверь. Музыкант спросил, хочет ли он чаю или конфет, а потом спросил, почему деда не спит в своей кровати в такой час. На часах была ночь.

Музыкант был растерян, очень мил и совсем не знал, как разговаривать с детьми. Но деда ему помог: он ткнул пальцем в окно, в место, где ещё недавно плескалось море, а теперь остались только мокрые салатные водоросли.

– Я проснулся от тишины, – сказал деда.

– Так-так, – заволновался и закружил по комнате музыкант. – Я тоже почувствовал что-то неладное.

Деда начал кружить по комнате за музыкантом.

Небо за окном бледнело, перекатываясь на другой бок. Музыкант поправил ему зелёное одеяло, высунув руку в окно, и звонко стукнул себя по лбу:

– Да я! Да я же… я же слышал, как море выпили!

Деда врезался в спину музыканта и от удивления даже рот открыл.

– Выпили море?

– Да-да! Выпили. Я ещё подумал, что это вредно для здоровья – столько солёной воды, рыбы, кораблей и никакой зелени, но… снова увлёкся… своей мелодией.

Вот это да! Деда сразу всё понял. Море выпил великан Стёпа.

Я сейчас всё объясню. У меня такого в городе нет, но у деды на море жил великан – и не один, а целая великанья семья. Маму-великана звали Оля, папу-великана – Коля, старшую сестру – Света, а самого младшего великана – Стёпа. Стёпе было восемь лет, как и деде. На школьную линейку он пришёл с кустом жасмина вместо букета, но его всё равно оставили учиться в первом классе на второй год.

«Он был такой большой, что и в десятый класс не поместился бы, но совсем не умел читать и писать, – объяснил мне деда. – Поэтому наш Стёпа рисовал буквы в прописях, сидя в школьном дворе и положив огромную рыжую голову на подоконник. Ему было плохо слышно учительницу, и он громко сопел от скуки. Ещё иногда, когда в школьном дворе не было физкультуры, он рисовал огромным мелом классики или разметку для футбольного поля. За это его очень любили все мальчишки».

Для него в салатный даже покрасили стену школы – чтобы он мог писать под диктовку предложения и делить в столбик. Но часто на ней появлялись рожицы и просто имя великана – Стёпа.

А ещё в носу Стёпы жили зелёные, жёлтые и янтарные сопли – они клокотали и гудели, почти как море зимой или пароходы, когда приближались к берегу. И когда Стёпа простывал, его просили отодвигаться от окна. Ведь если бы он даже чуть-чуть чихнул, весь класс сдуло бы ветром, а парты и доски заляпало бы салатной слизью. И это было бы ужасно.

Мой деда знал, где искать великана, чтобы вернуть море на место. Нужно было проехать весь пляж до Тонкого мыса, забраться на одну из острых скал в большую пещеру – там Стёпа прятался от родителей, если его наказывали за двойки и он решал сбежать из дома. На потолке и стенах скалы, которая была гораздо больше школьной салатной стены и скрыта от лишних глаз, были нарисованы портреты девочек из класса, Марьи Александровны – учительницы, и сестры Стёпы – Светки. Ещё там были нарисованы новогодние ёлки, огромные, как гора, качели и русалки. Русалки Стёпе особенно не удавались: они все были похожи на буфетчицу или медсестру из поликлиники – и спасались только зелёными волосами. Стёпа ими очень гордился: таких русалок никто больше не рисовал – у него они были огромные, размером с моего деду сейчас!

Музыкант выслушал деду и заулыбался. А деда уже придумал план: он быстро возвращается домой, берёт свой велосипед и едет к Тонкому мысу, пока музыкант играет на пляже как можно громче свою музыку. Нужны будут убаюкивающие ноктюрны, вальсы, опусы и колыбельные, чтобы больше никто не проснулся и не испугался, что море пропало. Деда решительно шагнул к двери, но музыканту его план не понравился: всё же деда был ещё маленьким мальчиком, пусть и очень смелым, а он был музыкантом, хоть и не умел плавать, велосипеда не держал и боялся высоты.

Но, выслушав историю про прыжки с трамплина на школьных соревнованиях, Стёпкины потные ладошки, школьную столовую и огромный, зелёный от времени великаний носок, в который Стёпка как-то засунул школьного сторожа, музыкант взял скрипку и всё же послушно пошёл к морю. Вернее, к тому месту, где раньше было море.