Читать онлайн Убийца-гуманист

Персонажи и ситуации этого романа выдуманы, всякое сходство с наемным убийцей, альтруистом и гуманистом, когда-либо жившим или живущим на этом свете, является чистым совпадением.

Делать других счастливыми ― равно взращивать рай в своем сердце.

Анри-Фредерик Амьель,из Дневника

Кто-то должен избавлять город от мусора, отходов и отбросов.

Человечество тоже.

Я стараюсь приносить миру пользу.

На свой манер.

У меня есть этика.

Я ― убийца-гуманист.

Моим родителям…

Глава 1

Я покинул турецкое кафе на площади Аверроэс с жуткими резями в животе. Печально известное пойло этот кофе. Нужно прогуляться, чтобы все переварить, подвести итоги, а уж потом приниматься за дело: мой мозг лучше всего работает на ходу. С уступа над морем я смотрел на спокойную водную гладь, восхищался идеально прозрачным, почти оранжевым светом, дышал сладким воздухом, умилялся солнцу, игравшему в прятки с редкими облаками, потом подозвал лоточника, дал ему несколько монет и купил бутылку газированной воды. На песке отдыхали семейства курортников, и в памяти всплыли картинки из детства в сиротском приюте. В нем не было поездок с родителями к морю, чудесного мороженого в вафельном рожке и призывов «А ну, кто сегодня сразится с папой в бадминтон?!».

Я начал спускаться по тропинке к пляжу. Навстречу шла худенькая женщина с малышом на руках, мы на секунду встретились взглядом, и я почувствовал нежность к незнакомке. Никто не смотрел на меня с любовью и заботой, как смотрят на свое чадо, возводящее замки из песка, умиленные родители. Я сидел на прогретой солнцем дюне с бутылкой «Бадуа» в руке и наблюдал за этим летним театром. Внизу проистекала курортная жизнь; простая, забавная, трогательная, она, тем не менее, внушала мне чувство неполноценности. Из воды с ревом выскочил карапуз и помчался к лежащей в шезлонге матери. Дамочка загорала, хотя уже напоминала блин под карамельным соусом, она долгие месяцы выбивалась из сил на работе и заслужила вожделенный отдых. Ее сын громко завывал и тер кулачками глаза: их щипало от соленой воды. Мамочка вскочила, схватила белое махровое полотенце, вытерла сыну личико и утешила.

«До чего прекрасно, Бабински! Смотрел бы и смотрел!»

Мальчик взглянул на меня, я улыбнулся и допил воду, а он почему-то испугался и спрятал лицо на груди матери.

Я оказался на этом пляже в Андалузии всего через несколько часов после того, как пришил одного типа, предварительно вернув ему радость жизни. Разве мог вообразить кто-нибудь из этих праздных отдыхающих, что я – убийца? И очень опасный. И никто бы не поверил, заори я сейчас, что нуждаюсь в любви, которой меня лишила злая судьба.

Обгоревший до красноты старик брел по песку, предлагая всем и каждому арахис в жженом сахаре. Я махнул ему, взял один пакетик и подошел к женщине с ребенком. Невозмутимое бирюзовое море утешало, дарило радость и прогоняло все страхи. Я протянул угощение мальчику, но он засмущался и снова уткнулся лбом в купальник матери. Она удивилась, может, даже немного испугалась (как будто я могу быть опасен), но орешки взяла и поблагодарила:

– Gracias[1].

Я разулся и пошел по воде вдоль пляжа. Солнце засобиралось на ночлег, соленый ветер ерошил мне волосы.

«Бабински, – подумал я, – пора отчитаться перед Шпринцелем».

Я вернулся в отель, принял душ, спустился к портье оплатить счет и попросил хорошенькую брюнетку вызвать мне такси: следовало побыстрее убраться из этого места.

От кого: Бабински <>

Кому: Толстяку Сайрусу <>

Тема: Одним счастливчиком меньше!

Дата: 04/04/2017 14:57 (GMT+1, Париж)

Мой дорогой Толстяк Сайрус!

В этот час, когда я пишу тебе письмо, нашему союзу исполнилось 20 лет! Да, именно столько мы работаем вместе! Я точно подсчитал, Сайрус. Я собственными руками, вместе с твоим синдикатом доблестных сантехников, 87 раз удалял окалину и 11 раз прочищал канализационные трубы.

Ладно, ладно… По большей части работа была неблагодарная, но я говорю это не для того, чтобы избавиться от чувства вины. Тебе все известно про мою этику чистильщика и про усилия, которые я трачу, чтобы мои приемы не совпадали с методами коллег на указанных тобой объектах.

Хочу поблагодарить тебя за то, что уважаешь мои принципы, хотя я часто затягиваю со сроками и твои клиенты проявляют нетерпение.

Один контракт я закрыл час назад. Греюсь на андалузском солнце, сижу на террасе паршивого бара, пью худший в мире кофе и думаю, не убьет ли меня этот эрзац.

Знаешь, Сайрус, я все чаще задумываюсь… Может, это конец пути?

Бабински

От кого: Толстяк Сайрус <>

Кому: Бабински <>

Тема: Re: Одним счастливчиком меньше!

Дата: 04/04/2017 09:03 (GMT–4, Сантьяго)

Бабински!

20 лет? Уже? Вот черт! Стареем!

Шучу, мир все еще нуждается в наших услугах. Мы убираем отбросы, мы мусорщики, но у тебя есть этика, и я это уважаю! Потому и перестал тебя доставать. Работать с таким, как ты, сущее удовольствие.

Я как раз сегодня сказал Лилиане:

«Видишь ли, голубушка, Бабински – хороший парень. Сантехник, но человек хороший!» Она, конечно, не согласилась. Ну ты же знаешь Лилиану. Выступила: «Хороший человек? Наемный работник? Да от него за милю криминалом несет! Да-да!»

Ох уж эти женщины! У Лилианы есть все, что только можно вообразить, но она взялась спорить, потому что хотела выпросить очередные часы с бриллиантами и рубинами – на рубинах она помешана, на всех пальцах носит! – или новую тачку, а потом подольстилась: «Люблю тебя, милый, ты – лучший!»

Не унывай, Бабински! Будь Лилиана знакома с твоей… системой, наверняка считала бы тебя выдающимся деятелем!

Сайрус

От кого: Бабински <>

Кому: Толстяку Сайрусу <>

Тема: Re: Re: Одним счастливчиком меньше!

Дата: 04/04/2017 15:19 (GMT+1, Париж)

Сайрус!

Спасибо за прочувствованное письмо. Франк Анкло, мой последний контракт, тот, которому я окончательно «перекрыл вентили» ровно в 01:09, сказал кое-что, чего я никогда не забуду: «Бабински, ты в момент сумел меня успокоить и убедил воплотить в жизнь мою самую сумасшедшую мечту. Никому не удавалось совершить подобное. Ни-ко-му! Я – счастливейший человек на свете!»

Сайрус, я работаю 20 лет и считаю себя самым милосердным сантехником на свете. Мои приемы стали тоньше, я действую стремительно.

Я не считаю себя хорошим человеком, но я и не наемный жулик-сантехник, как некоторые.

Я заказал еще кофе. Если не отвечу на следующее сообщение, значит, меня уже нет на свете.

Бабински

От кого: Толстяк Сайрус <>

Кому: Бабински <>

Тема: Re: Re: Re: Одним счастливчиком меньше!

Дата: 04/04/2017 09:44 (GMT–4, Сантьяго)

Бабински!

Что ты применил к Франку Анкло?

Я о том, как ты сделал его счастливым, прежде чем вывести из обращения.

Сайрус

От кого: Бабински <>

Кому: Толстяку Сайрусу <k>

Тема: Re: Re: Re: Re: Одним счастливчиком меньше!

Дата: 04/04/2017 15:51 (GMT+1, Париж)

Он с раннего детства мечтал прыгнуть с парашютом с андалузской скалы, но не решался. Этот прохвост, законченный мошенник, трусил до рвоты! Ну, ты меня знаешь – я над ним поработал, убедил, успокоил.

И он прыгнул. Испытал экстаз. Я стоял наверху и слышал, как он вопит: «Это лучший де-е-ень в моей жизни-и-и!»

Над парашютом я поработал – он не раскрылся.

Мужик рухнул мордой в землю. Франк Анкло ликвидирован. Умер счастливым. С широкой улыбкой на губах.

Сайрус, вопросов к себе у меня много, но главный касается личного счастья. Где его искать?

Бабински

От кого: Толстяк Сайрус <>

Кому: Бабински <>

Тема: Re: Re: Re: Re: Re: Одним счастливчиком меньше!

Дата: 04/04/2017 09:57 (GMT–4, Сантьяго)

Бабински!

Я знаю твое громадное чувство вины, но ты – великий профессионал. Ты даришь счастье сволочам, заслуживающим смерти, и они подыхают с восторгом. Потрясающе.

Вернешься из Малаги, зайди повидаться.

Съедим по тарелке буйабеса и обсудим один необычный контракт для тебя.

Я еду на несколько дней в Стамбул. Предстоит рекрутский набор.

Бабински, ты – чемпион! Исключительный специалист.

Сайрус

Глава 2

Мое имя Эрнест Бабински, но все зовут меня просто Бабински. Я – наемный убийца, но не такой, как все. Позже я к этому еще вернусь. Как наемный убийца я столь же эффективен, как «Кёрхер» в уборке дерьма. Скажете, заношусь? О черт! Я – чемпион по меткости и не знаю, чем еще мог бы заниматься.

Сделать спортивную карьеру «с прицелом» на Олимпийские игры?

Буду честен: я расстраиваюсь от одной только мысли о физическом усилии. И вообще, от природного дара только дурак отказывается.

Спросите, в чем мой талант? Я легко попадаю камнем в пивную банку с 300 метров.

Все началось в маленьком приюте в Монпелье. Он был не так плох, уж поверьте. За мою сорокалетнюю жизнь я повидал много таких мест, приезжал, просто чтобы подбодрить ребятишек.

О родителях я знаю одно: шести месяцев от роду они сдали меня на попечение государства. В сиротском доме обнаружились мои удивительные способности к стрельбе. Все началось с дартса. Кстати, если у вас есть дети, будьте бдительны с дротиками. Мало ли что…

Мы играли в нашем большом парке – соревновались в стрельбе по мишени.

БАЦ!

«Ты слишком меткий, Бабински! Так нечестно!» – кричали мальчишки.

Как-то раз вечером к нам в спальню нанесла визит мышь. Все испугались, стали орать, махали на нее руками. Но не я, хотя мне было всего семь. Страха не было: с верным дротиком в кармане я ничего не боюсь. Убью эту проклятую мышь! Я метнул свое оружие. И на одну хвостатую тварь во вселенной стало меньше. Ребята ликовали…

Сначала я стал героем, потом – объектом кучи экспериментов во всех возможных видах стрельбы: шариками, камешками, звездочками ниндзя, дротиками, из арбалета, рогатки и, конечно же, лука… Меня то и дело испытывали на прочность, например с помощью банок из-под содовой. Ставили их как можно дальше, и я неизменно преуспевал. БАЦ! Сирота без роду и племени, живущий в приюте на юге Франции, получивший странный дар Небес.

Я был милым мечтательным мальчиком, склонным к «размышлизмам». Заботился обо всех печальных детях. Говорил с ними, слушал, вовлекал в игры, но в отличие от них считал странным и никчемным делом думать о своем прошлом, то есть о биологических родителях. Отказник? Плевать я на них хотел, хотя по вечерам, лежа в постели, иногда спрашивал себя: «А что они сейчас делают? Кто они? Развелись? Все еще любят друг друга? Я похож на мать или на отца? Есть ли у меня братья, сестры, кузены, дядья? У нас была большая семья? Почему от меня избавились? Я что, был неприятной случайностью? Где сейчас находится акушерка, принявшая роды у моей матери и приложившая меня к ее груди?»

Вопросы без ответов быстро мне надоедали, и я говорил себе: «Живи, Бабински, смотри на мир, учись, и все получится». Я не зацикливался на себе, меня интересовали только другие люди.

Вечерами я превращался в бродячего кота и уходил из спальни, медленно и бесшумно добирался по гравию до свободного пространства под деревьями и полной грудью вдыхал божественный запах сосен. При слабом свете фонарей видел я средненько, но все равно устанавливал на ветке банку из-под кока-колы и отступал подальше. Облизывал губы, закрывал один глаз и точно выверенным движением бросал шарик. Банка всякий раз падала на траву. Птицы разлетались во все стороны, и я, разинув рот, следил, как они теряются в небе.

А потом возвращался в корпус с чувством выполненного долга, чтобы заснуть без сновидений.

В дождливые дни мы усаживались в кружок на крытой галерее, слушали, как бьют по стеклам дождевые струи, и пели таитянские песни, положив руки на плечи друг другу. Потом наступала тишина, но мы не поднимались на ноги, кто-то улыбался, другие обменивались понимающими взглядами. Я высматривал тех, кто выглядел потерянным, уходил в себя, погружался в тоскливое одиночество. Я стал наблюдательным и со временем понял, что равнодушие – это питательный бульон, на котором взращиваются горечь, злоба и даже насилие.

Я восхищался элегантностью спряжения глаголов и презирал ненавистную математику.

«Бабински! Математика – фундамент жизни! Когда же ты это поймешь?» – укоряла меня мадам Ландрю.

Еще одна составляющая в моем сложном уравнении, которую я множил на уже имеющуюся головную боль. Ее корневая система лишь разрасталась, чертова наука не желала вычитать раздражающую составляющую, зато отбирала половину сил у моего и без того уже квадратного от зубрежки зада. И чего ради? Да ничего.

Иногда я становился свидетелем несправедливости. В столовой из-за лишнего куска флана – вкуснейшего пирога из тонкого теста и сливочного крема с ванилью – вспыхивали ссоры. Часто свирепые. Страдали всегда слабые. Я не мог сдержаться и вмешивался. Я проклинал флан. Я взывал к Богу, но Он отмалчивался, а я возмущался Его высокомерием. С тех пор я не ем флан.

Из всех взрослых, о которых у меня сохранились теплые воспоминания, пальма первенства принадлежит Жану Дагийону, директору заведения. Шикарный был парень! Он медленно, со снисходительным выражением лица, курсировал по темным, пропахшим хлоркой коридорам и безостановочно насвистывал, а проходя мимо меня, напевал: «Вот Бабински, ласковая нянюшка для сирот! Вот Бабински, заботливая еврейская мама для всех!» Иногда он звал меня в свой кабинет, мы играли в шашки, а уходил я с подаренным яблоком.

Один день сменял другой, товарищи изливали мне душу в любую погоду. Я сидел, прислонясь к платану, и внимал, а мой отважный дух витал в голубых эмпиреях.

Годы в приюте текли без родительской любви, и нам, чтобы не лишиться доверия к жизни и не возненавидеть окружающий мир, оставалось одно – поддерживать друг друга.

Я подрос, стал стрелком-супергероем, и как-то раз во второй половине дня ко мне подошел наш физкультурник Гомез. Он познакомил нас с парнем, которого назвал своим «двоюродным братом», хотя похожи они были не больше чем лангуст и подушка-пердушка. Кузена звали Малыш Роберто, был он жирдяем крошечного роста с густыми темными бровями. Из тех, кто рано поутру обжирается потрохами, фаршированными камамбером. Голос у Роберто был низкий, с хрипотцой, говорил он уверенным тоном.

Я не забыл его первый вопрос, который он задал, пялясь на меня, как на пришельца, захваченного НАСА.

– Говорят, ты – стрелок первый сорт, малыш?

– Кое-что умею, – ответил я.

– Парнишка – скромник, мне это нравится. Мы с тобой можем столковаться – я держу стрелковый клуб. Хочешь освоить огнестрельное оружие?

Помню, как оглядел жалкую бетонную ограду, лишаистые деревья и спросил себя: «Кем ты станешь, Бабински? В математике ты ноль, в английском тоже катастрофа, в философии разбираешься, а в прочих науках ни хрена не смыслишь. Назовем тебя… полимодальным[2] стрелком».

Жизнь у Малыша Роберто оказалась приятной. Его жена Лилиана хорошо готовила. Я объедался пастой и мясными деликатесами. Набирал вес. Неторопливо и тщательно изучал с Роберто все существующее огнестрельное оружие: «Магнум», «Беретту», «Кольт», «Смит и Вессон», гладкоствольные, помповые, полуавтоматические, нарезные ружья, ружья с продольно-скользящим затвором и семейство пистолетов-пулемётов «Узи», чрезвычайно эффективные для поражения целей. Я учился приемам самообороны и выживания во враждебной среде. Внешне наставник напоминал пухлого пиццайоло, а характером – Джейсона Борна[3]. Кусок лески, шнурок, даже соломинка превращались в его руках в смертельное оружие.

Очень скоро защита от гипотетического противника была забыта и речь зашла об устранении потенциальных целей. Я не слишком хорошо понимал, что это значит для меня, но обучался с поражающей воображение легкостью. Задушить гарротой, отравить, вспороть брюхо, вышибить мозги через глаз выстрелом из снайперской винтовки, грамотно размозжить затылок… Пришлось изучать разные методы сворачивания шеи… Я освоил множество техник, трудился каждый день, как пчелка, и мы с Роберто хорошо ладили, хотя никакая особая связь между нами не возникла.

Малыш Роберто хотел, чтобы я звал его Толстяком Сайрусом. Такую он выбрал себе боевую профессиональную кличку. Будь он львом, не моргнув глазом отдал бы своих львят гиенам за жалкий стейк, не переставая пресмыкаться перед женой.

В стрелковом клубе я дни напролет палил по движущимся мишеням, потрясая воображение завсегдатаев, но ни с кем не общался: Сайрус запретил мне вступать в разговоры с клиентами. Однажды утром какой-то пузан щелкнул пальцами и процедил сквозь зубы приказным тоном:

– Эй ты, принеси банку «Швепса»!

Я подчинился, взял в баре содовую, чтобы отнести клиенту, но тут вмешался Сайрус:

– Малыш тебе не подавальщик, уяснил?

– Ладно, ладно, я не знал! Что парень тут делает? Он ваш сын? – спросил любитель газировки.

Сайрус подмигнул мне и сказал:

– Покажи, кто ты есть, Бабински.

Я взял мою «Беретту 92» и всадил в мишень все пули.

Сайрус нажал на кнопку, и картонка медленно подплыла к нам. Все пули попали в яблочко, и обалдевший толстяк посмотрел на меня, как правоверный иудей на Моисея, спустившегося с горы Синай с двумя Скрижалями Завета в руках.

– Все ясно? – поинтересовался мой ментор.

В следующий раз он решился на новый опыт и повез меня и двух своих приятелей в Солонь. На зеленый луг. На охоту. Он мне рассказывал про серого гуся, колхидского фазана, глухого бекаса, золотистую ржанку и дикого кролика…

Помню, как мы собачились.

– Не-хо-чу-уби-вать-жи-вот-ных! – упирался я.

– Ты и не будешь, успокойся, Бабински, – пообещал Толстяк Сайрус в присутствии двух болванов с ружьями.

– А что тогда?

– Мы поохотимся, а вечером съедим дичь, которую добудем.

– Как можно есть птицу, набитую дробью?

– Не позорь меня перед ребятами, Бабински!

– Я не застрелю ни одну зверушку!

– Ты должен показать им класс!

– Зачем?

– А затем, что с огнестрельным оружием в руках ты напоминаешь Бога!

– Я не хочу убивать невинных!

– Черт, Бабински, завязывай с глупостями! Ты ведь ешь мясо и рыбу, так? А как они, по-твоему, попадают на тарелки?

– Я не вижу их мучений.

– Что это меняет?

– Все!

– Какое тебе дело до страданий сраной белки?!

Я растянулся на траве и молча помотал головой.

– Бабински, выстрели из положения лежа, как умеешь только ты, в голубя или енота-полоскуна, пусть полюбуются твоим изяществом!

Я положил ногу на ногу, свистнул и… заснул, а они отправились охотиться. Без меня.

В другой раз Сайрус позвал дружков и повел меня на ярмарку на площади Нации. Доставил к аттракционам, как почтовую открытку. Прямиком в тир! У шариков на веревочках не было против меня ни единого шанса.

– Порви им пасть! – рявкнул Сайрус на потеху приятелям, которые пили пиво из горлышка под осуждающими взглядами сограждан. Меня они наверняка приняли за ярмарочного урода.

Зеваки не верили своим глазам. Я отстреливал мишени: мячики, уточек, пластмассовых рыбок, картонных человечков, двигавшихся по узким рельсам… Я стрелял, стоя на одной ноге, повернувшись боком, с одной руки – всеми возможными способами. Потом мы ушли с призами: огромными плюшевыми зверями, безделушками и бытовой техникой.

Посетив с десяток подобных мест и выиграв там все награды, я стал персоной нон-грата на всех ярмарках во Франции и Наварре.

Нам пришлось остановиться. Меня изгнали. Отовсюду. У нас образовался целый склад игрушек и брелоков всех видов, цветов и размеров. Мы с Толстяком Сайрусом придерживались диаметрально противоположных взглядов на их судьбу. Он хотел подороже загнать «богатства» – «бабки лучше!», – а я мечтал раздать все, что выиграл, детишкам из нашего квартала.

– Ну почему ты такой великодушный придурок, Бабински?

– Тебе-то что за дело?

– Мы наварим денег на этих плюшевых пылесборниках и будильниках!

Однажды утром я собрал все свои призы, отнес в Культурный центр и вручил директору. Он ничего не понял, но отказываться не стал. Вечером Сайрус узнал о моем демарше и впал в ярость. Он орал, топал ногами, но сразу успокоился, когда я достал свои дротики и нацелил их… на большой фотопортрет его папаши, висевший на стене в гостиной.

Толстяк Сайрус не был моим приемным отцом, но стал наставником в преступном деле. Надежным инструктором, в доме которого я жил, вкусно ел благодаря его жене Лилиане и вооружался.

Как-то за ужином Сайрус расправился с горой колбасы и сказал:

– Держись папы, сынок, и сделаешь долгую карьеру, потому что ты умеешь стрелять, как никто.

Я тогда не понял смысла его слов – был слишком молод и думать не думал, что годы практики в стрелковом клубе в Баньоле вкупе с изучением возможностей огнестрельного оружия сделают из меня наемного убийцу.

Именно этим вечером в его доме в Мёдоне (кстати, весьма убогом с точки зрения декора) Сайрус поудобнее устроился в красном кожаном кресле перед потрескивавшим камином и объявил:

– Ты готов, малыш. Будешь теперь убирать для меня мусор.

Помню свой наивный ответ:

– Это работа твоей прислуги. Она придет завтра утром.

Сайрус так хохотал, что чуть не подавился зубным протезом, а когда успокоился, выдал прогноз насчет моего будущего:

– Ты станешь грандом профессии, я в этом не сомневаюсь.

Он хочет, чтобы я убивал? Зачем? Не стану я этого делать!

– А чем займешься? Ты же не думаешь, что я вытащил тебя из приюта, чтобы ты чистил овощи на кухне в Барбесе?!

В эту секунду моя невинность сгорела на костре реальности. Нужно было жить, вставать на крыло, но зачем? На что годится двуногое по имени Бабински, особенно с его проклятым даром?

Я ответил на риторический вопрос не задумываясь:

– Меня интересуют окружающие – их жизнь, не моя.

– Интересуйся на здоровье, а потом отстреливай, – спокойно предложил он.

– Я хочу понимать людей, а не убивать их.

– Зачем? – спросил он, опрокинув рюмку водки.

Я вспомнил, как утешал товарищей по приюту, как давал им советы на манер ветхозаветного мудреца.

– Чтобы они почувствовали себя счастливыми…

Сайрус закашлялся, и я снова подумал: «Сейчас окочурится!»

– Чего ты прицепился к чужому счастью?!

– Так уж я устроен.

– Думай о себе!

– Убивая?

– Конечно!

– Ни за что.

Он вскочил. Заметался по комнате, как оголодавший людоед, вернулся к огню и сказал:

– Есть идея.

– Выкладывай.

– Будешь ликвидировать подонков, завоюешь уважение лучших в профессии, заработаешь кучу бабок, на все построишь приют и осчастливишь вагон ребятишек. Годится? – раздраженно спросил он.

– Нет.

– Проклятье! Почему?

– Расскажи о «клиентах».

– Они не люди, а дерьмо собачье. Дрянь, грязь под ногами.

– Насколько они плохи?

– Тебе не все равно?

– Может, я сумею сделать их счастливыми.

– А потом прикончишь, – поспешил добавить Сайрус.

– Ладно, по рукам.

Мерзкая рожа Толстяка расплылась в улыбке, и он взъерошил мне волосы.

Помню, что подумал: «Ты сделаешь счастливыми многих людей, Бабински, подаришь им лучший день в жизни и упокоишь. Таким будет твое ремесло». Я начал на следующий же день и стал мальчиком из криминального хора, несравненным стрелком.

Глава 3

В двадцать два года я закрыл свой первый контракт.

После этой «вступительной» ликвидации прежняя жизнь пошла прахом, началось существование наемного убийцы.

С того дня я не сплю.

У меня бессонница.

Моего первого клиента звали Гаэтан Доркель по прозвищу Гаэтан-истинный-сын-шлюхи. Его мать была профессиональной проституткой. Она умерла в семнадцать лет от лейкемии, а он, что вполне логично, стал сутенером. Сводником худшего толка. На этого тирана и социопата работало с десяток девушек, уроженок Восточной Европы. Они паслись в Булонском лесу. Если «курочки» приносили меньше тысячи евро в день, он резал их ножом, который всегда носил в кармане, а потом поливал спиртом кровоточащие раны. Теперь вам ясно, что это был за тип? Воистину сукин сын!

Вот первый контракт от Толстяка Сайруса.

Заказ № 33

Гаэтан Доркель, цыган, он же «истинный сын шлюхи» и «цыганский сутенер».

Адрес: Булонь-Бийанкур, авеню Республики, 144, 92100.

Седьмой этаж без лифта. Квартира 708. Возраст: 44 года.

Особые приметы: четырехсантиметровый шрам на лице, на правой щеке.

Очень опасен, состоит на учете в полиции. Четыре тюремных срока, один – 36 месяцев.

Регулярно бывает в «Баре у Франсиса» (Булонь-Бийанкур, Эльзасская улица,44, 32100) и «У Баба» (Париж, улица Бельвиль, 29, 75020).

Алкогольные предпочтения: виски, водка, джин, светлое пиво, пастис, ром и красное вино. Терпеть не может содовую и минералку с газом.

Комментарии: грязный подонок, благоухающий цветочным одеколоном.

Толстяк был горд и растроган, как отец, вручающий сыну рождественский подарок.

– Теперь ты мужчина, – сказал он. – Я тебе полностью доверяю. Действуй по собственному усмотрению, но имей в виду: у тебя десять дней на то, чтобы стереть вонючку с лица Земли.

Я понимающе кивнул. Сайрус достал из ящика стола тарелку с бретцелями, положил в рот сразу два и сказал:

– Угощайся, Бабински.

Я взял несколько штук и начал читать досье, вникая в детали, потом взглянул на фотографию. Ну и рожа! Подпольный мясник!

Я постарался собрать как можно более точную информацию, мне требовались сведения о семье и друзьях моей «цели», о его быте, слабостях и пристрастиях…

Впервые увидев Гаэтана в бинокль, я сказал себе: «Такого жабеныша ты легко сделаешь счастливым, Бабински!» Ничто в этом хмыре не вызывало теплых чувств, но я был твердо намерен следовать моей особой деонтологии убийцы. Я решил, что он окочурится от яда. Будет отравлен.

Однажды вечером я следил за ним на мотоцикле. Подхватил его на выходе из здания на авеню Анри-Мартен. Он был на «Порше», ехал по кольцевой в сторону Булони, припарковался на тихой улочке и зашел в неказистое на вид бистро.

Я слез с мотоцикла и начал осторожное сближение.

В баре он был один, сидел у стойки и выпивал сам с собой. Тусклый свет пыльных ламп, табачный дым, приправленный запахом травки, – хозяин заведения в гробу видал условности. Гаэтан-истинный-сын-шлюхи был кривоног и невысок ростом, на круглом лице разместились помятая картофелина носа и черные глаза, тупо глядевшие на мир, во рту блестела золотая фикса. При встрече с ним Люцифер сбежал бы, вопя от страха. Я сказал себе: «Действуй, Бабински, но будь осторожен и убедителен. Ты не пижаму пришел покупать!» Я присел на соседний табурет.

– Ну что за хрень такая! В Париже теперь шлюху найти – целая проблема! Виски, пожалуйста.

Бармен открыл бутылку J&B, плеснул в стакан и подтолкнул его по стойке. Сосед удостоил меня взглядом.

– Вы местный? – спросил я.

– А ты из полиции? – без церемоний поинтересовался он.

Неудачное начало.

Открою вам один секрет: в моей работе стоит бережно обращаться с удачей, это я знаю из опыта и потому не чертыхнулся про себя, а заржал в голос:

– Я? Ну ты сказанул! Конечно нет!

– Тогда отвали.

Я раскрутил лед в стакане и подумал: «А он крутыш, этот сутенер, но ты держись, Бабински, все равно придется сделать его счастливым, а уж потом убрать…»

Я выпил залпом и сделал второй заход:

– Я тут никого не знаю. Нужна наркота, лучше крэк. И девки.

Он слегка расслабился, и я понял, что попал в точку.

– Откуда ты? – спросил Гаэтан.

«Лови момент, Бабински! Прояви выдумку. В конце концов, этот кот не астрофизик!»

– Из Румынии.

– Да ты что? А почему рожа, как у макаронника?

Я знаком попросил бармена налить мне еще и произнес веским тоном:

– Мы, румыны, латиняне.

Я понятия не имел, что эта фраза за несколько дней превратит нас в закадычных друзей.

– В точку! Лучше не скажешь! Молодец! Дай ему виски, Франсис.

Бармен с нафабренными усиками выполнил заказ, и мы повели долгий разговор о географии. Оказалось, что подонок никогда не покидал Иль-де-Франса, был прогнившим продуктом ядовитой городской среды, но мечтал только о путешествиях.

Я узнал, что он копит деньги на кругосветку, выслушал подробный рассказ о стране его мечты и ответил, что был там. Он описывал далекие острова и величественные развалины на другом конце света, и у него делался взгляд ребенка, жадного до знаний, мечтательного и задумчивого. Скажу честно, мне было трудно представить, что этот же человек резал своих секс-работниц. А может, именно воображая себя у подножия пирамиды Кукулькана, он уродовал девушек и вопил: «Грязная сука! Я хочу в Мексику, а ты ленишься, ленишься, ленишься!»

Мне пришлось выдать себя за наркоторговца, бросающегося деньгами и колесящего по миру в поисках приключений, и так я проник в целлулоидное сердце Гаэтана-истинного-сына-шлюхи.

Должен сразу сообщить вам еще одну вещь. У наемного убийцы, работающего на «правильный» преступный синдикат, имеется много полезных знакомств, это сильно облегчает жизнь. Мне не составило труда предъявить клиенту кучу фоток, на которых я был запечатлен на фоне красивых пейзажей рядом с историческими памятниками. Ах, Великая Китайская стена, это просто чудо какое-то! А пустыня Мохаве и Карибы? Видел бы ты их, Гаэтан! Кропотливая работа с фототрюками была шедевром потрясающего графического дизайнера-заики по прозвищу Серхио-виртуальный-махинатор, который работал на нас.

Я сумел погрузить крысеныша в мечты: общаясь со мной, он как будто покидал Булонь-Бийанкур и воображал всякие экзотические места. Заказали Гаэтана три его девицы и заплатили кругленькую сумму, чтобы все было сделано быстро, аккуратно и надежно.

Работа несложная, Сайрус потому и доверил ее мне для начала. Я обо всем позаботился. Сценарий позволял и ликвидировать сутенера, и сделать его счастливым. Я оттачивал стратегию, ежедневно дополняя план новой информацией.

Югослав Павел, бездушный, начисто лишенный эмоций психопат, был признанным авторитетом по ядам. Он мог раздобыть любую субстанцию, парализующую мышцы или вызывающую остановку дыхания, и ни один эксперт ничего не обнаруживал при вскрытии.

Павел, исключительный отравитель.

В нашей работе подобное светило порой играет решающую роль.

За несколько дней после первой встречи я выстроил с клиентом дружеские, доверительные отношения.

На пятый день я решил сделать ход пешкой и позвонил ему.

– Привет, как сам?

– Хорошо, а ты, Сирил? – ответил он.

Этот псевдоним я выбрал для операции «Счастливый сын шлюхи в аду».

– Со мной приключился смертельный номер, – сообщил я.

– Рассказывай.

– Веришь в Случай?

– О чем ты?

– Сейчас заберу тебя и пойдем ужинать. Ты обалдеешь, когда услышишь.

Я заехал за ним на мотоцикле, и мы отправились в ливанский ресторан. Ели мясо, пили вино, и я вешал ему лапшу на уши: «Ну так вот. Один мой друг держит турагентство, у него есть билет на кругосветку». Я рассказал, что моему приятелю нужны наличные. Он готов отдать тур по дешевке, тем более что сам получил билет в подарок от крупной гостиничной компании за добросовестные услуги. Гаэтан-истинный-сын шлюхи обмакнул питу в хумус и посмотрел мне в глаза.

– Сколько хочет твой дружбан?

– Не боись, я умею торговаться.

– Тогда сегодня ты мой гость. Мы идем в ночной клуб. Любишь клубы?

– А ты?

– Обожаю. А ты?

– Я от них тащусь.

– Я король в Жуи-сюр-Морен, шлюхи там отпадные.

– Оправдывают название?[4]

– Чего?

– Проехали…

– Кокаин с собой есть?

– Кажется…

– Смешной ты парень! – Он достал из кармана пакетик и горделиво предъявил его мне, не стесняясь окружающих. После ужина мы оседлали мой мотоцикл и помчались к Ивлин, в направлении Red Fire, в Жуи-сюр-Морен.

От Булонь-Бийанкура нужно было проехать 85 километров, но Гаэтан отказался надеть шлем. Я подумал: «Если разобьемся, он не умрет счастливым! Профессиональный риск…»

Red Fire оказался китчевым заведением с оглушительной техномузыкой и гипнотическим лазерным светом, мечущимся по всему залу. В подобных местах возбуждение достигает пароксизма, как на перекрестке надежд потерянных людей. Богатеи, никого и ничего не стесняясь, вкладывают в такие клубы тонны бабок, чтобы потом вкушать там плотские наслаждения. А бедняки несут свою жалкую зарплату на алтарь дебоша, надеясь получить мгновенное наслаждение. Взгляды людей выдавали их глупость. Спонтанную, естественную, то есть худшую из всех возможных, открыто отвергающую любую попытку пораскинуть мозгами и предпочитающую хитрить и ловчить. Ровно через пять минут у меня защипало глаза, в ушах свистело, голова гудела, как чугунный котел, и я возжаждал банальной тишины. Гаэтан-истинный-сын-шлюхи упивался каждым мгновением. Я заметил, как он приготовил и употребил дорожку кокса, к нему подходили люди, здоровались, целовали в обе щеки. Мерзкие лицемеры! RedFire был царством разврата, а Гаэтан – его верховным правителем. Мы сидели в VIP-секторе. В ведерках для шампанского то и дело вспыхивал фейерверк и взрывались петарды, так что даже самый тугоухий клиент должен был бы оглохнуть окончательно. Я, само собой, смертельно скучал, а поскольку танцевать не умел, смотрел, как другие вихляют бедрами и скачут под техно на манер бесноватых. Распалившиеся кенгуру…

Потом я заметил красивую девчонку – может, проститутку, а может, и нет – и воспрял духом. Она сидела одна и наблюдала. Гаэтан увлеченно общался с прихлебателями, и я решил подкатить к малышке и завести разговор. У брюнеточки была отличная фигура и глаза, распахнутые, как у испуганной лани. А вот сам взгляд показался мне пустым, как пересохший колодец.

– Добрый вечер, мадемуазель, мы, похоже, чувствуем себя одинаково.

– Чего?

– Ну… Тут шумно.

– А-а-а…

Я задал неожиданный вопрос:

– Любите читать?

– Ты знаком с любителями чтения?

– Может, и так.

– Небось, все косоглазые?

– Предпочитаете кино?

– Вот еще! Два часа в темноте? Чего ради?

– Театр, выставки?

– Нет!

– Тогда что?

– Транс.

– Транс?

– Ну да. Музыка в стиле транс. Обожаю.

«Делай отсюда ноги, Бабински!» – подумал я и попрощался с Гаэтаном, сказав, что провел незабываемый вечерок.

В конце концов моя стратегия сработала как надо, и я перешел к следующему этапу.

Серхио-виртуальный-махинатор состряпал для меня картонную папку с охренительным туристическим буклетом, содержавшим билеты по всем направлениям, фотомонтаж отелей, кучу снимков экзотических пейзажей, описания местных достопримечательностей… Профессиональная работа! Павел снабдил меня бутылкой отравленного шампанского.

– Он выпивает бокал и через тридцать секунд отбрасывает коньки, – уведомил он меня со своим неподражаемым югославским акцентом.

Следующим вечером я заявился к Гаэтану с бутылкой смертоносного «Дом Периньона» и красивым буклетом-подделкой. Сутенер открыл дверь прямо в халате и тапочках из меха нерпы и показался мне поддатым.

– Гляди, что я притащил! Добыл специально для тебя! – воскликнул я.

– Заходи, – равнодушным тоном произнес он.

Мы сели на коричневый бархатный диван. Комната освещалась маленькой галогеновой лампочкой, пахло затхлостью и еще чем-то… гадким. Истинный-сын-шлюхи имел отсутствующий вид, и я спросил:

– Ты в порядке?

– Сейчас буду. Показывай, что принес.

Я протянул ему буклет, он взял его, открыл, посмотрел на меня мутным взглядом и опустил веки. Я сходил в столовую, взял в баре два бокала, вытащил пробку из бутылки и налил Гаэтану шампанского. Он поднял на меня глаза нанюхавшегося наркоши.

– Не люблю шампанское…

«Проклятье! Придурок должен это заглотить!»

– Ты обязан выпить, дружище.

– Зачем?

– Обмоем потрясающую новость.

Он вдруг расслабился, улегся и пробормотал:

– Но… ты и так… это чудо какое-то…

Гаэтан погрузился в изучение буклета, листал страницы, разглядывал картинки.

– Нью-Йорк, Майами, Лос-Анджелес, Мехико, Рио-де-Жанейро, Ла-Пас, Сантьяго… – восхищенно произносил он, и его глаза светились чистой радостью.

Гаэтан был похож на ребенка, впервые взявшего в руки интерактивную книгу. Он прижал буклет к груди, как трофей, выпятил подбородок и произнес фразу, пролившую бальзам на мое сердце:

– Знаешь что, мужик? Сегодня лучший день моей жизни.

Операция «Счастливый сукин сын в аду» успешно завершилась.

Гаэтан залпом выхлебал шампанское.

Поставил бокал на столик. Я сидел напротив и спокойно смотрел на него. Ждал конца с любопытством ученого-экспериментатора, поставившего опыт в лаборатории.

Гаэтан рыгнул.

Выпучил глаза, лицо судорожно сморщилось, нижняя челюсть отвалилась, и он стал похож на рыбу. У меня заледенела спина, я встревожился, а сутенер молча пялился в никуда, потом широко улыбнулся и рухнул, распластавшись по дивану, как ничтожная тля.

Я закрыл мой первый контракт.

«Лучший день в моей жизни!» – сказал клиент, прежде чем испустить дух. «Ты гигант, Бабински!» – подумал я.

В тот вечер я не стал ужинать. Позвонил Толстяк Сайрус, поздравил меня с успехом и пообещал новые контракты.

Ночью у меня случилась страшнейшая паническая атака. Кружилась голова, я чувствовал слабость, потел, сердце пыталось выпрыгнуть из груди. Сна не было ни в одном глазу.

На рассвете я покинул ложе страданий – мой верный диван-кровать.

Я уже год жил в удобной двухкомнатной квартире, которую мне снял Толстяк Сайрус.

Я закурил, открыл запотевшее окно, выходившее на улицу Брансьон. В парке имени Жоржа Брассенса[5] горланили птицы, в пруду в унисон с ними крякали утки. Люди, напоминающие жизнерадостных сурков, шли на работу, другие, настроенные мрачно, бурчали и ругались, словно их пинками гнали в шахту.

Подул свежий ветерок, я выбросил окурок, и он спланировал на асфальт. В холодильнике не нашлось персикового йогурта, пришлось съесть малиновый. Ничего, бывали неприятности посерьезнее.

Проклятье, как болит голова!

Нужно реагировать. Но как? Что мне поможет? Разговоры? Попросить помощи? У кого? Обратиться к врачу? Сказать: «Я – наемный убийца, делаю первые шаги на поприще, не пропишете мне снотворное?»

Ситуация…

«Сходи к психоаналитику, Бабински»… Идея пришла в голову внезапно, на последней ложке йогурта, я влез в «желтые страницы», поискал адрес доктора поблизости от моего дома и нашел Симона Шпринцеля.

Глава 4

– Слушаю, Шпринцель.

– Алло?

– Я же сказал: я слушаю. Так что поверьте мне. Это моя профессия. Я слушаю, говорю я вам еще раз.

– Тогда… здравствуйте. Я звоню, потому что…

– Потому что вам нужен бургер.

– Что-что?

В трубке раздался длинный смешок.

– Не любите бургеры? Например, Биг Мак. Как насчет Биг Мака? Я проголодался.

– Э-э-э… Я, наверное, ошибся номером…

– Ни черта вы не ошиблись! Я психиатр-психоаналитик, так что успокойтесь.

– Но почему вы заговорили о Биг Маке?

– А почему нет?

– Да потому что я не для того позвонил!

– Догадываюсь.

– Э-э-э.

– У меня есть окно в 15:00. Заходите повидаться.

– До встречи.

Шпринцель повесил трубку. Этот первый скоротечный разговор оставил меня в сомнениях, но я не был знаком ни с одним психоаналитиком и думал, что все такие доктора – чокнутые. Его кабинет находился недалеко от моего дома, прием доктор назначил на ближайшее время, и я решил пойти. Быстренько приготовил себе гратен из баклажанов, поел и отправился на сеанс.

Я не торопясь спускался по улице Брансьон, прошел мимо любимой пиццерии «У Фабио».

– Бабински, хочешь кальцоне[6]?

– Не сегодня.

Фабио сделал трагическое лицо, как будто решил навсегда вычеркнуть кальцоне из меню, а я продолжил свой путь и оказался на улице Конвенции. Потеплело, небо совсем прояснилось.

Доктор Шпринцель сам открыл мне дверь квартиры на третьем этаже старого османовского[7] дома. Он не заставил меня ждать в приемной, а сразу повел к себе в кабинет.

Я увидел захламленный стол светлого дерева, на котором навалом лежали книги. На паркете выстроились стопки томов, стены были украшены абстрактными полотнами, картины в тяжелых рамах висели на крюках или были небрежно расставлены тут и там. Я как-то прочел одну статью, в которой говорилось, что весьма благонамеренные люди иногда живут в совершеннейшем хаосе и что обратное порой оказывается столь же верным. Вот вам пример: мой дом идеально опрятный, а я – маньяк. В остальном же…

Я обратил внимание на стульчик яблочно-зеленого цвета, совершенно выбивавшийся из общего стиля комнаты. Шпринцель, мягко покачиваясь в кресле, знаком указал мне на стул и посмотрел в глаза.

– Ваше имя?

– Бабински.

– Просто Бабински?

– Просто Бабински.

Шпринцель не моргнув глазом записал мою фамилию старорежимной шариковой ручкой на листке бумаги, испещренном какими-то закорючками.

Доктор выглядел лет на семьдесят пять. Он был высоким и тощим, родинки и кератомы усеивали лысый череп и морщинистое лицо, а глазами навыкате Шпринцель напомнил мне влюбленного барашка. Сиреневая рубашка со стоячим воротничком и желтая бабочка в белый горошек выглядели очень экстравагантно, он все время улыбался, хмурил брови и снова улыбался. Я попытался объяснить свою проблему:

– Я пришел, потому что перестал спать.

– Когда это началось?

– Да так… недавно.

– Произошло что-то невероятное?

– Вообще-то да.

– Вы испытали шок?

Шпринцель качался в кресле все медленнее и медленнее. Он видел меня насквозь.

– Нет.

– Тогда что?

– Ну… Все сложно… Не уверен, сто́ит ли вас посвящать.

Шпринцель посмотрел на часы.

– У вас еще тридцать пять минут. Успеете.

– Время ни при чем. Я не знаю, сто́ит ли об этом говорить. Это непросто.

– А что просто в наши дни, Бабински? Разве что утренняя чашка кофе, да и то если машина готовит хороший! Не представляете, как трудно найти приличную кофемашину! Мне нужно, чтобы она фурычила без сбоев! Но главное, пусть выдает вкусный кофе! Меня бесит, что человечество идет вперед семимильными шагами во многих областях, а с простейшим бытовым прибором справиться не может.

Он выдержал долгую паузу, потом сказал спокойным голосом:

– Мне нравится ваша фамилия. Польская?

– Не знаю.

– Венгерская?

– Не думаю.

– Словацкая?

– Понятия не имею! Я воспитывался в приюте, и о родителях мне ничего не известно…

Признание впечатлило врача, он почесал затылок, что-то черкнул в блокноте, а поверху нарисовал куб. Я продолжил:

– У меня особая работа.

– Вы гробовщик?

– Э… И нет, и да.

– Так чем вы занимаетесь?

Я сделал глубокий вдох.

– Вообще-то, я – наемный убийца.

– Работа как работа.

– Правда?

– Какого ответа вы ждете?

– Сам не знаю.

– Давно начали?

– Долго объяснять.

– Хотите, чтобы я стал вашим психотерапевтом?

– Не знаю.

– Скольких вы убили?

– Пока одного, но будут и другие.

– Устраняете мерзавцев?

– Почти угадали.

– Ну уж точно не нобелевских лауреатов.

– В точку.

– Чувство вины возникло после исполнения первого контракта?

– Да.

– Почему?

– Откуда мне знать?

– Сигарету?

– С чего вы взяли, что я курю?

– У вас пальцы пожелтели от никотина, как у любителей табака.

Шпринцель достал из ящика пачку, вынул сигарету, протянул мне, но сам не закурил. Я щелкнул зажигалкой.

– Расскажите об убитом.

– Он был сукин сын.

– Воображаю!

– В прямом смысле слова.

– ?..

– Его мать была шлюхой. Профессиональной. Он стал сутенером, вел сволочную жизнь, понимаете? Я выполнил контракт, а еще – сделал его счастливым.

– Счастливым?

– Да, счастливым.

– Но… как… зачем?

Я нервно затянулся, он с задумчивым видом почесал затылок.

– У меня есть этика убийцы, доктор. Особая.

– Насколько?

– Я хочу делать людей счастливыми.

– Тогда почему не стали вожатым в летнем лагере, например в Альпах? Лично я люблю Альпы.

– Я рос в интернате и всегда, сколько себя помню, был очень метким. Судьба-злодейка послала мне навстречу… рекрутера.

– Его заинтересовал ваш талант?

– Да.

– В каком мире мы живем!

– Не понимаю…

– Вы и правда такой суперметкий?

– Есть дартс или просто дротики? Я покажу.

– Увы…

– Жаль.

– Проехали. Но зачем делать счастливыми тех, кого заказали? Объясните, мне интересно.

– Не знаю.

– Вы стараетесь осчастливить их, а потом ликвидируете?

– Да.

– Вы шикарный тип, Бабински.

– Думаете?

– Я не то чтобы всеведущ, но уж искушен точно…

На бледно-голубой стене за креслом доктора Симона Шпринцеля висела труба, и я поинтересовался:

– Играете?

– Я психиатр-психоаналитик и трубач.

– А я ничего не знаю об этом инструменте.

– Труба – потрясающий инструмент, не похожий ни на один другой.

– Почему?

– Музыкант может извлечь из трубы вздох отчаяния и стон любви.

– С ума сойти…

– Хотите позаниматься? Я вас научу.

– Можно попробовать.

– Ну и хорошо. Встречаемся завтра.

– Прямо завтра?

– Ну да. Еще сигарету?

– Спасибо, нет.

– Значит, завтра.

– Правда?

– Правда! Будем работать, Бабински.

Глава 5

Хочу рассказать вам о том, что стало главным элементом моей повседневности. О страстной любви к Брамсу. Иоганнесу Брамсу. Спутнику жизни. Я открыл для себя этого композитора случайно, однажды вечером, когда убирал квартиру. Чистил ванну, услышал вариации и замер с ершиком в руке. Ощущения были такими же сильными, как во время моего первого посещения картинг-клуба. Дьявольщина, так ее растак!

Я закрыл глаза, стал невесомым, пробежался нагишом по пляжу на Багамах, завибрировал в унисон с доносившейся сверху музыкой, выронил щетку и решил сбегать и узнать, что это за произведение.

Постучался, сосед открыл.

Худой, лет пятидесяти, горбоносый, глаза свирепо сверкали из-за стекол очков в металлической оправе.

– Добрый вечер, я живу под вами, простите, что беспокою, но…

– Яйца понадобились? Мука закончилась? Здесь тебе не бакалея!

– Уверяю вас, мне всего хватает, есть даже канадские сардины в банках, могу поделиться.

– Не нужны мне твои поганые сардины! Зачем приперся?

– Из-за вашей музыки, мсье.

– Предпочитаешь рэп? Да я скорее сдохну, чем…

– Ваша музыка изумительна, мсье, я всего лишь хотел узнать, что это.

Мы стояли в дверях, и он долго молча разглядывал меня, а Брамс продолжал звучать. Сосед бросил взгляд через мое плечо, убедился, что в коридоре никого нет, и сделал приглашающий жест рукой.

Я вошел, увидел аккуратно прибранную квартиру, и это мне понравилось.

Этот тип как будто сошел с плаката, рекламирующего кредиты – «Консорциальные кредиты[8] по нулевой ставке». Вид у него был хмурый и неприступный, но он смягчился, когда я сказал, что его музыка перевернула мне душу.

– Чем занимаешься в жизни, малыш?

У меня было прикрытие, но вдаваться в детали я не собирался, чтобы не создавать лишних проблем. Ни себе, ни ему. Все устроил Сайрус, я даже получал зарплату как менеджер в сантехнической компании.

– Я водопроводчик.

– Ну ничего себе! Чувствительный водопроводчик, любящий Брамса?

– Так это Брамс?

– Ты ровесник моего сына. И это странно.

– Что именно, мсье?

– Я поссорился с ним, он слушает всякое дерьмо. Сторонник прогрессивизма! Он окончательно съехал с катушек и считает гениями неграмотных тупиц. Я прихожу в отчаяние! Сегодня музыку сочиняют компьютеры, стоящие в душных комнатах. Пора готовиться к худшему, конец звукозаписывающих студий близок. На следующем этапе пианино отправят в музей.

– Где он, ваш сын?

– Живет со своей сволочной мамочкой. Мы в разводе.

– Почему вы разошлись?

– Припадочная достала меня своим тиранским феминизмом! Хотела помыкать мной, как Бокасса[9] своими противниками!

– И все?

– Все.

– Мне феминизм очень нравится. Он грозный и действенный.

– Пф-ф-ф…

– Кем она работает?

– Адвокатша. Защищает негодяек и преступниц, сражается за них, как злобная сука.

– Адвокат – хорошая профессия.

– Она только и делает, что всех достает! Расхаживает в толстовке с портретом Че Гевары на груди и пьет шампанское у Кастеля, прочитав пару-тройку высокоморальных наставлений. Получил представление?

– А до замужества была такой же?

Он помолчал – видать, стыдно стало, – потом чихнул.

– Выпьешь что-нибудь?

– Или коньяк, или газировку, лучше фанту. На худой конец – кофе. Ничего другого.

– Надо же, какой ты… определившийся!

– А вы чем занимаетесь?

– Работаю экспертом-бухгалтером.

– Нравится?

– Нет.

Мы пили коньяк, лежа на бордовых диванах, целый час слушали сонаты Брамса и молчали. Я смотрел в потолок и думал, что музыка – это язык чувств.

Пора было и честь знать, я засобирался, и тут он представился:

– Меня зовут Ян, а тебя?

– Бабински.

– Подожди.

Он прошел через гостиную, открыл дверцу шкафа, взял стопку CD и отдал мне.

– Держи…

– Спасибо, Ян.

Он захлопнул дверь, а я спустился к себе, поставил музыкальный центр на пол и слушал Брамса. Всю ночь наслаждался божественной музыкой. Открыл заветную металлическую коробку с дротиками и запулил без промаха, все до единого, в маленький круг на дальней белой стене. В яблочко! Под аккомпанемент изысканных вариаций Брамса.

Этой ночью я испытал редкостный душевный подъем – и провел ее без сна.

Глава 6

Несколько месяцев, последовавших за выполнением первого контракта, я регулярно и все чаще консультировался у доктора Шпринцеля.

Бродил по закоулкам подсознания, путешествовал по детству и юности, учился самоанализу и лучшему пониманию себя. Мне всегда были любопытны окружающие, а теперь я стал интересен сам себе.

Человек, убивающий других людей, задается вопросами о своей жизни.

Я не встречал других психоаналитиков, и мне не с кем было сравнивать, но доктор Шпринцель подходил мне как нельзя лучше.

В тот день свинцовые тучи затянули все небо. Шпринцель в желтой в белый горох бабочке по привычке поскребывал голову, ерзая на сером кресле. Он делал пометки на желтых листах блокнота, строчил слова под сделанными когда-то записями. Сделанными и забытыми.

– Бабински, вы везунчик.

– Правда?

– В том, что касается второго контракта, безусловно! Работа могла оказаться гораздо сложнее! Вы говорите, что ликвидировали клиента уже на третий день после знакомства, то есть он умер счастливым, а вам повезло.

Я сидел напротив него на зеленом стуле и прокручивал в голове противоречивые воспоминания, понимая, что должен все проанализировать и обсудить с ним.

– Итак, кто это был на сей раз?

– Его звали Поль Беллан.

– Исчерпывающая информация!

– В каком смысле?

– Дайте больше деталей, вот в каком!

– Ладно, ладно… Адвокат, лет пятидесяти…

– Рассказывайте подробности!

– Не слишком хороший адвокат. Мне не понравились его туфли.

– Не вижу связи.

– Эффективность адвоката определяется качеством его обуви. Если носит дорогие ботинки, значит, много ходит по Дворцу правосудия и регулярно выступает на процессах. А если «шузы» так себе, берет у клиентов деньги, а работает спустя рукава.

– Вспоминай дальше.

– Заядлый игрок. Я подкатил к нему в казино «Энгьен-ле-Бен»[10].

– За что его хотели ликвидировать?

– Не знаю. Сайрус не всегда меня информирует.

– Продажная шкура?

– Возможно.

– Хорошо, Бабински, развивай тему.

– Мы встретились в казино. Он играл на автоматах, я подгреб, мы потрепались.

– Дальше…

– Следующие два дня я возвращался, а он все еще играл, не мог оторваться. Я стоял рядом и болтал обо всем и ни о чем.

– У него воняло изо рта?

– Как это связано с моим лечением?

– Бабински, я задал вопрос!

– Насколько я помню, нет. Не воняло.

– А на третий день?

– Он сорвал джекпот. Двадцать тысяч евро. Огоньки замигали, с потолка посыпалось конфетти, все кричали, улюлюкали, короче, обычная «собачья свадьба».

– Повезло мужику!

– Он потом сказал: «Ты приносишь мне удачу!» – и сам в это поверил. Я по глазкам его мерзотным понял.

– И ты на этом сыграл? Рассказывай, Бабински, но не сквернословь.

– Ладно.

– Предложил: «Поедем на море! Бери бабки, арендуем тачку и рванем в Дьеп…»

– Почему в Дьеп?

– Сам не знаю. Пришло в голову название. А он ответил: «Фантастика!»

– Не тормози, Бабински.

– Мы поехали, я был за рулем – классную «Ауди» удалось взять по фальшивым документам, – а в ста двадцати километрах от Парижа, у сжатого поля, сказал, что кончился бензин.

– Сукин сын!

– Кто?

– Ты!

Забыл упомянуть, что между нами установились абсолютно открытые отношения. Иногда мы были на «ты», ему случалось обругать меня, но не со зла, а для моей же пользы. Я хотел верить Шпринцелю.