Читать онлайн Исповедальная петля

"Исповедальная петля"

Глава 1

Из бездны памяти

Сознание возвращалось к Михаилу Гроссу медленно. Он будто пытался выплыть из бездонного колодца, где каждый метр давался с неимоверным трудом. Сначала пришли звуки – далекие и искаженные, как эхо в пещере: приглушенные голоса, писк аппаратуры, шорох одежды. Потом запахи – едкий дезинфектант, который въедался в ноздри и оставлял металлический привкус на языке, стерильная чистота больничного белья, слабый аромат цветов где-то в стороне.

И только после этого – боль. Она обрушилась на него, как лавина, сначала тупая и разлитая по всему телу, затем сфокусировавшаяся в висках пульсирующим молотом. Каждый удар сердца отдавался в голове взрывом, и Михаил застонал, сам не узнав собственного голоса – хриплого, чужого, который мог бы принадлежать глубокому старику.

– Михаил Петрович? – Женский голос прорезал туман, в котором плавало его сознание. – Вы меня слышите?

Он попытался открыть глаза, но веки словно налились свинцом. Когда это наконец удалось, мир предстал перед ним размытым пятном, в котором медленно проступали очертания: белый потолок с длинной трещиной, похожей на молнию, флуоресцентные лампы, заливающие все холодным светом, лицо молодой женщины в белом халате, склонившейся над ним с выражением профессиональной заботы.

Михаил хотел что-то сказать, но горло пересохло, став словно древний пергамент. Вместо слов вырвался только невнятный хрип. Медсестра – он понял, что это медсестра, по бейджику на халате – сразу поднесла к его губам ложечку со льдом.

– Не торопитесь. Маленькими глотками.

Холод растекся по пересохшему рту благословенной прохладой. Михаил жадно втягивал талую воду, чувствуя, как к нему постепенно возвращается способность быть человеком. Язык отлипал от неба, в горле появлялась влага, мышцы лица начинали слушаться.

– Где… – голос звучал как скрежет наждачной бумаги, – где я?

– Центральная клиническая больница. Москва. – Медсестра проверила показания мониторов, мигающих зелеными цифрами. – Вы долго спали, Михаил Петрович. Очень долго.

Больница. Москва. Эти слова должны были что-то значить, но они повисали в воздухе, не находя отклика в памяти. Михаил попытался сосредоточиться, нащупать хоть какую-то зацепку в дымке своих воспоминаний. Последнее, что он помнил ясно… октябрь. Золотая московская осень, шуршание листьев под ногами, запах дыма от костров в парках. Он стоял в своем кабинете в университете, разглядывая карту Норвегии, и планировал что-то важное. Экспедицию. Да, точно – экспедицию.

А дальше – пустота, как будто кто-то взял и вырезал из его жизни несколько месяцев, оставив только рваные края.

В палату вошел мужчина в белом халате – врач средних лет, с умными глазами за очками в тонкой металлической оправе. Лицо его было усталым, со следами хронического недосыпа, которые Михаил узнал бы среди тысячи – такими же были лица его коллег в период сессии или при подготовке к защите диссертаций.

– Я доктор Волков, ваш лечащий врач, – представился он, доставая из кармана небольшой фонарик. – Сейчас проверим рефлексы. Следите за светом, пожалуйста.

Яркий луч заскользил перед глазами Михаила из стороны в сторону, и он послушно проследил за ним, чувствуя, как где-то в глубинах мозга медленно, скрипя, как заржавевшие шестеренки, начинают работать механизмы мышления. Доктор кивнул удовлетворенно и убрал фонарик.

– Хорошо. Рефлексы в норме. Как самочувствие?

– Голова раскалывается, – Михаил попробовал приподняться на локтях, но мышцы не слушались. – И я… я ничего не помню. Кажется, был октябрь, я готовился к поездке. В Норвегию. Но дальше…

Он замолчал, пытаясь пробиться сквозь стену забвения. Там, в глубине, что-то шевелилось – обрывки образов, голоса, ощущения, но все это было похоже на сон, который пытаешься вспомнить после пробуждения: чем больше напрягаешься, тем быстрее ускользают детали.

– Михаил Петрович, – доктор Волков сел на край кровати, и в его голосе послышалась осторожность, – сейчас апрель. Вы пролежали в коме почти шесть месяцев. Вас доставили из Норвегии в критическом состоянии – кома неизвестной этиологии. Мы долго боролись за вашу жизнь.

Шесть месяцев. Почти полгода из его жизни просто исчезли, растворились, как сахар в воде. Михаил ощутил странное головокружение – не физическое, а экзистенциальное, словно под ним разверзлась пропасть времени.

– Что случилось? – спросил он, и собственный голос показался ему чужим. – В Норвегии. Что там произошло?

Доктор обменялся взглядом с медсестрой – быстрым, но Михаил успел его заметить. В этом взгляде читалось нечто, заставившее его внутренне напрячься.

– Насколько я знаю, произошел несчастный случай во время экспедиции. Подробности лучше узнать у ваших коллег. Профессор Ковалев регулярно вас навещал, он очень волновался. Думаю, стоит ему позвонить.

Ковалев. Дмитрий Анатольевич. При упоминании этого имени в памяти Михаила всплыл образ: высокий мужчина с седеющей бородой, в которой появилось больше седины после смерти жены три года назад. Добрые глаза, которые умели видеть потенциал в каждом студенте, вечно растрепанные волосы – результат привычки проводить пальцами по голове во время чтения. Его знаменитая привычка теребить очки появилась еще в аспирантуре – так он справлялся с волнением перед защитой диссертации, а потом это стало частью его натуры.

Ковалев был из тех редких научных руководителей, кто становился настоящим наставником. После смерти Марины Сергеевны он погрузился в работу, находя в древних текстах утешение, которого не мог найти в современном мире. Михаил знал – именно поэтому Дмитрий Анатольевич так поддерживал его экспедицию. Он понимал, что наука может быть спасением от боли. Ковалев – заведующий кафедрой истории Средних веков, его научный руководитель, а потом коллега и друг.

– Да, – кивнул Михаил, – позвоните ему, пожалуйста.

Следующие несколько часов прошли в размеренном ритме больничных процедур. Анализы крови, которую брали из вены на руке, покрытой синяками от капельниц. Рентген головы, во время которого он лежал неподвижно, слушая механическое жужжание аппарата. Беседа с неврологом – женщиной лет сорока с проницательным взглядом, которая задавала странные вопросы: помнит ли он свое имя, год рождения, адрес, в каком году была Куликовская битва, кто написал "Войну и мир".

Основные факты его жизни оказались на месте – он по-прежнему был Михаилом Петровичем Гроссом, кандидатом исторических наук, специалистом по средневековой Скандинавии, ему было тридцать четыре года, он жил в московской квартире на Новослободской. Но последние месяцы жизни зияли провалом, воспоминания покрывала пелена, которая окутала все, что происходило с ним после октября.

– Ретроградная амнезия, – объяснила невролог. – Довольно распространенное явление после длительной комы. В большинстве случаев память постепенно восстанавливается, иногда полностью, иногда частично. Не форсируйте события, дайте мозгу время.

Но время… сколько его потребуется? Неделя? Месяц? Год? А что, если память не вернется никогда?

К вечеру, когда за окном зажглись огни Москвы и палата наполнилась золотистым светом заходящего солнца, приехал Ковалев. Михаил услышал его шаги в коридоре еще до того, как дверь открылась – тяжелые, неторопливые, но с характерной особенностью: Дмитрий Анатольевич всегда немного волочил левую ногу, последствие старой травмы.

Когда Ковалев вошел в палату, Михаил сразу заметил, как он изменился. Седины в бороде стало еще больше, морщины вокруг глаз углубились, а в самих глазах поселилась какая-то тяжесть, которой раньше не было. Словно за эти месяцы он пережил что-то, что состарило его на несколько лет.

– Миша! – Ковалев подошел к кровати и крепко сжал его руку. Ладонь была теплой, немного шершавой, с мозолями от работы в архивах. – Слава богу. Мы думали… врачи говорили, что шансов мало.

– Дмитрий Анатольевич, – Михаил почувствовал, как в горле встает комок, – что произошло? Я ничего не помню после октября. Совсем ничего.

Ковалев сел на стул рядом с кроватью, и Михаил увидел, как тот собирается с силами, словно готовясь к трудному разговору.

– Ты ездил в Норвегию с экспедицией, – начал он медленно. – Это был твой проект, над которым ты работал два года. Исследование синкретизма христианства и языческих культов в северной Европе. Помнишь, как ты добивался финансирования? Писал заявки, ездил на конференции, убеждал спонсоров…

Да, это Михаил помнил. Бесконечные совещания, презентации, разговоры с чиновниками от науки. Проект был его мечтой – изучение того, как древние языческие верования трансформировались под влиянием христианства, как старые боги прятались в тени новой религии. Он планировал исследовать церкви региона Финнмарк, где, по его теории, такое смешение было особенно ярким.

– Кто еще был в экспедиции? – спросил он, хотя что-то внутри уже сжималось от предчувствия беды.

Лицо Ковалева стало еще более серьезным.

– Аня Белова из археологии, Томас Вейн, Эрик Ларсен и Хельга Андерсен, специалист по рунической письменности из Бергенского университета.

При упоминании последнего имени что-то пронзило Михаила в груди – острое, болезненное чувство, которое он не мог объяснить. Хельга… В его памяти мелькнуло что-то: светлые волосы, отражающие солнечный свет, серые глаза цвета северного моря, смех, похожий на звон колокольчиков. И еще что-то – тепло, близость, ощущение счастья, которое сменялось непонятной тревогой.

– Хельга, – повторил он, пробуя имя на вкус. – Мы… мы были близки?

Ковалев колебался, и это промедление сказало Михаилу больше, чем любые слова.

– Да, – наконец признал он. – У вас завязались отношения во время подготовки к экспедиции. Она приезжала в Москву, вы встречались в Копенгагене на конференции. Казалось, что это серьезно.

Серьезно. Значит, он любил ее. И потерял не только память, но и любимую женщину. Но где она сейчас? Почему не навещает его?

– Дмитрий Анатольевич, – голос Михаила дрожал, – что с ними? Почему никто не приходит меня навестить?

Ковалев опустил голову, и в наступившей тишине Михаил услышал только тиканье настенных часов и далекий гул больничной жизни за стенами палаты.

– Миша… – Ковалев поднял глаза, и в них Михаил увидел боль. – Они все погибли. Произошел несчастный случай. Отравление ядовитыми грибами, которые по ошибке приняли за съедобные. Ты единственный выжил, но тебя нашли в коме в заброшенной церкви.

Мир вокруг Михаила закачался, потемнел по краям. Анна, с которой он дружил со студенческих времен, всегда веселая, полная энтузиазма. Томас, с которым он обменивался письмами, обсуждая тонкости средневековой культуры. Эрик, серьезный норвежец с энциклопедическими знаниями. И Хельга… Хельга, которую он любил.

Все мертвы.

А он даже не помнит их последних дней.

– Я… – голос сорвался, – я их убил?

– Нет! – Ковалев схватил его за руку. – Нет, Миша, это был несчастный случай. Грибы в северных лесах иногда трудно различить. Даже опытные грибники ошибаются. Ты не виноват.

Но внутри Михаила уже поселилось чувство вины, тяжелое и холодное, как камень в груди. Он был руководителем экспедиции. Он был ответственен за безопасность команды. И теперь все они лежат в земле, а он сидит в больничной палате и не может вспомнить даже их лица.

– Хочу увидеть материалы экспедиции, – сказал он твердо. – Фотографии, записи, отчеты. Все, что осталось. Может быть, это поможет восстановить память.

– Миша, не стоит себя мучить…

– Мне нужно знать, что произошло. – Михаил попытался приподняться, преодолевая слабость. – Я должен понять, как это случилось. Они доверились мне, а я… я подвел их.

Ковалев долго смотрел на него, и в его глазах боролись разные чувства. Наконец он кивнул.

– Хорошо. Но сначала ты должен восстановиться. Врачи говорят, что тебе потребуется реабилитация, физиотерапия. А потом… потом мы поговорим обо всем. Я покажу тебе все материалы, которые удалось сохранить.

– Удалось сохранить? – Михаил насторожился. – А что не удалось?

– Многое пропало в тот день. Полевые дневники, часть фотографий, образцы. Норвежская полиция провела расследование, но… – Ковалев пожал плечами. – Они признали это несчастным случаем и закрыли дело.

После ухода Ковалева Михаил долго лежал в темноте, слушая ночные звуки больницы: приглушенные голоса дежурного персонала, скрип каталок, стук капель за окном. За стеклом мигали огни Москвы, и где-то там, в этом огромном городе, шла обычная жизнь. Люди работали, любили, строили планы на будущее. А он лежал в больничной постели, как человек, выброшенный из потока времени.

Хельга. Он закрыл глаза и попытался вспомнить ее лицо, но видел только размытые очертания. Зато отчетливо чувствовал боль в груди – физическую, острую, словно кто-то вонзил в сердце нож и медленно поворачивал лезвие.

Медсестра принесла ужин – больничную еду без вкуса и запаха, но есть все равно не хотелось. Михаил попросил принести ему блокнот и ручку. Может быть, если записать все, что он помнит, фрагменты сложатся в целую картину.

"15 апреля", – писал он дрожащей рукой. – "Очнулся после шестимесячной комы. Последнее воспоминание – октябрь, подготовка к экспедиции в Норвегию. Цель: изучение синкретизма христианства и языческих культов в церквях Финнмарка".

Он остановился, глядя на строчки. Что-то в этой сухой формулировке казалось неправильным. Не ложным – но неполным, словно за официальными словами пряталось что-то важное, что он никак не мог уловить.

"Участники экспедиции: Анна Белова (археолог), Томас Вейн (антрополог, США), Эрик Ларсен (историк религий, Норвегия), Хельга Андерсен (рунолог, Норвегия). Все погибли от отравления грибами. Я выжил, но потерял память".

Он был знаком с ними много лет. С Беловой они были дружны еще со студенческих времен, она специализировалась на средневековой архитектуре. Томас Вейн – американский антрополог из Йеля, с которым он переписывался несколько лет. Доктор Эрик Ларсен из Университета Осло, историк религий. И…

Хельга Андерсен. Он написал ее имя еще раз, медленно выводя каждую букву. Почему при мысли о ней в груди вспыхивала такая боль? Что было между ними? И почему, пытаясь вспомнить ее, он видел не солнечные волосы и серые глаза, а что-то совсем другое – темноту, мерцание свечей, страх?

Михаил отложил ручку и закрыл глаза. В голове билась одна-единственная мысль: "Нужно вспомнить правду."

Он еще не знал, что правда окажется страшнее самых жутких кошмаров.

За окном шел апрельский дождь, и его монотонный стук сливался с ритмом капельницы. Михаил провалился в беспокойный сон, полный обрывков образов: заснеженные горы, древние камни, покрытые рунами, лица людей, которых он не мог разглядеть. И сквозь все это – голос, зовущий его по имени. Женский голос, полный отчаяния и боли.

Голос Хельги.

Глава 2

Улики против забвения

Михаил проснулся от звука шагов в коридоре больницы. Тяжелые, размеренные шаги, которые останавливались у каждой палаты, словно кто-то проверял номера. Он повернул голову к окну – за стеклом моросил мелкий дождь, превращающий апрельскую Москву в серую акварель.

Шаги остановились у его двери.

Стук был коротким, официальным. Не так стучат врачи или медсестры – у них стук более мягкий, заботливый. Этот звучал как предупреждение.

– Войдите, – сказал Михаил, садясь на кровати.

Дверь открылась, и в палату вошли двое мужчин в темных костюмах. Первый – высокий блондин, на вид около сорока. Его прямая осанка и уверенная походка сразу выдавали в нём человека из силовых структур. Второй – помладше, коренастый, с записной книжкой в руках.

– Михаил Петрович Гросс? – спросил блондин, показывая удостоверение. – Инспектор Ларс Эриксен, полиция Тромсё. А это мой коллега, констебль Хансен. Мы приехали задать вам несколько вопросов.

Сердце Михаила пропустило удар. Полиция. Из Норвегии. Он смутно помнил, что кто-то говорил о необходимости дать показания, но думал, что это формальность. По тону Эриксена было ясно – это не формальность.

– Конечно, – ответил он, горло пересохло. – Хотя я уже говорил доктору Волкову, что почти ничего не помню о последних днях экспедиции.

Эриксен придвинул стул и сел напротив кровати. Констебль остался стоять у двери – классическая полицейская тактика, отрезающая пути к отступлению.

– Мы понимаем, что у вас амнезия, – сказал Эриксен, открывая планшет с документами. – Но нам нужно обсудить некоторые… обстоятельства.

– Какие обстоятельства?

Инспектор достал несколько фотографий и разложил их на прикроватном столике. Михаил узнал лица своих друзей, но это были не те веселые снимки из семейных альбомов, которые показывал ему Ковалев. Это были фотографии с места происшествия.

Анна лежала в лесу между соснами, глаза закрыты, лицо восковое. Томас – у какого-то озера, одежда мокрая. Эрик – в церкви, неестественно вывернутая шея. И Хельга…

Михаил отвернулся, чувствуя, как желудок сжимается.

– Зачем вы мне это показываете?

– Потому что вы были найдены в том же подземелье, что и мисс Андерсен, – ответил Эриксен спокойно. – В состоянии глубокой комы, с ее кровью на одежде.

– Я… что? – Михаил резко повернулся к инспектору. – Какая кровь?

– Ваша куртка, рубашка, руки. Везде следы крови Хельги Андерсен. – Эриксен говорил ровным тоном, но глаза внимательно изучали реакцию Михаила. – А также частицы кожи под вашими ногтями, принадлежащие всем четырем жертвам.

Мир качнулся. Михаил схватился за край кровати, чувствуя, как реальность расползается по швам.

– Это невозможно. Я не… я никого не…

– Кроме того, – продолжал Эриксен, словно не слыша его возражений, – ваши отпечатки пальцев найдены на личных вещах всех погибших. И что особенно интересно – вы единственный, кто остался жив.

Констебль Хансен впервые заговорил:

– В криминалистике это называется "синдром последнего выжившего". Часто встречается в делах о множественных убийствах.

Михаил смотрел на них, не в силах поверить в происходящее. Еще вчера он думал, что жертва трагического несчастного случая. А теперь его обвиняют в…

– Вы считаете меня убийцей? – голос сорвался на последнем слове.

– Мы рассматриваем все возможные версии, – ответил Эриксен дипломатично. – Но факты говорят сами за себя. Четыре человека мертвы, а пятый найден в коме рядом с последней жертвой, покрытый ее кровью.

– Но у меня амнезия! Я ничего не помню!

– Амнезия может быть как результатом травмы, так и психологической защитной реакцией, – заметил Хансен. – Сознание блокирует воспоминания о травматических событиях. Особенно если человек сам стал их причиной.

Михаил закрыл глаза, пытаясь вспомнить хоть что-то из той ночи. Но в памяти по-прежнему были белые пятна. Только одна картина возникала перед глазами – они сидели у костра возле церкви, обсуждали планы на следующий день. Хельга смеялась над какой-то шуткой Анны. Все были живы, здоровы, полны энтузиазма.

– Я любил их, – прошептал он. – Хельгу… мы собирались… у нас были планы…

– Любовь иногда превращается в ненависть, – сказал Эриксен. – Особенно когда в дело вмешиваются ревность, предательство, разочарование.

– О чем вы говорите?

Инспектор достал еще один документ – распечатку электронного письма.

– Это письмо Хельги Андерсен своей подруге в Бергене, отправленное за день до трагедии. – Он начал читать: – "Боюсь, что совершила ошибку, согласившись на эту экспедицию. Михаил стал каким-то странным, одержимым. Вчера он накричал на Томаса из-за какой-то ерунды, а сегодня весь день дулся и что-то бормотал себе под нос. Мне кажется, он ревнует меня к Эрику – мы с ним обсуждали рунические надписи, и Михаил решил, что между нами что-то есть. Полная чушь, но попробуй объясни это мужчине, который видит соперников везде".

Каждое слово било как удар. Михаил вспомнил, что в последние дни экспедиции атмосфера была напряженной, но не думал, что настолько. И уж точно не помнил, чтобы кричал на Томаса или ревновал Хельгу.

– Это… это неправда, – сказал он слабо. – Я не такой. Я никогда не был ревнивцем.

– Люди меняются под воздействием стресса, – заметил Эриксен. – А экспедиция была важной для вашей карьеры, не так ли? Вы два года готовились, добивались финансирования. И вдруг что-то идет не так, коллеги начинают конфликтовать, ваша девушка отдаляется…

– Хватит! – Михаил резко сел на кровати. – Я не убивал их! Не мог убить!

– Тогда объясните нам, – Эриксен наклонился вперед, – как ваша ДНК оказалась под ногтями всех четырех жертв? Как их кровь попала на вашу одежду? Почему вы единственный выжили?

– Я не знаю! – Михаил схватился за голову. – Господи, я же говорю – не помню ничего!

– А что вы помните? – вмешался Хансен. – Последнее четкое воспоминание?

Михаил напрягся, пытаясь проникнуть сквозь туман в голове.

– Мы сидели у костра. Было около девяти вечера. Обсуждали, как завтра будем исследовать подземелье церкви. Анна шутила, что в такой мрачной атмосфере даже атеисты начинают верить в призраков. Все смеялись…

– А дальше?

– Дальше ничего. Пустота. Следующее воспоминание – я просыпаюсь здесь, в больнице.

Эриксен и Хансен переглянулись. В их взгляде Михаил прочел профессиональный скептицизм.

– Они не были убиты! – Михаил повысил голос. – Профессор Ковалев говорил, что они отравились грибами!

– Профессор Ковалев говорил то, что знал на момент вашего пробуждения, – холодно ответил Эриксен. – Но за пол года, что вы были в коме, мы провели более детальное расследование.

Инспектор достал еще одну папку.

– Анна Белова. Предварительная причина смерти – остановка сердца, но не при отравлении. Медики говорят, что из-за пережитого ужаса. Следы на теле говорят о том, что перед смертью она пыталась убежать. Сломан ноготь на указательном пальце, ссадины на коленях, как будто упала, спасаясь от преследования.

Михаил слушал, чувствуя, как внутри все холодеет.

– Томас Вейн утонул в озере. Но вода в легких – не озерная. Это вода из ручья, который протекает рядом с церковью. То есть он утонул в другом месте, а тело перенесли к озеру.

– Эрик Ларсен получил травму головы от удара о каменный пол церкви. Но характер травмы говорит о том, что удар был нанесен намеренно. Кто-то ударил его головой о камень.

– И, наконец, Хельга Андерсен. – Голос Эриксена стал жестче. – Официальная причина смерти – удушение. На шее обнаружена странгуляционная борозда с необычными синяками – будто её душили верёвкой с узлами. А на телах всех жертв – порезы. Экспертиза показала, что они были нанесены уже после смерти.

Михаил смотрел на фотографии, и в голове медленно складывалась чудовищная картина. Не отравление грибами. Не несчастный случай. Убийства. Четыре преднамеренных убийства.

– Вы думаете, что это сделал я, – сказал он тихо.

– Мы не думаем, мистер Гросс. Мы знаем. – Эриксен собрал фотографии. – Вопрос только в том, помните ли вы это, или ваше сознание заблокировало воспоминания.

– И что теперь?

– Теперь мы ждем, пока вас выпишут из больницы. После чего вы поедете с нами в Норвегию для дачи показаний и участия в следственных действиях.

– А если я откажусь?

– Тогда мы оформим запрос на экстрадицию. Процесс займет месяц-два, но результат будет тот же. – Эриксен встал. – Советую не усложнять ситуацию.

Когда полицейские ушли, Михаил остался один в палате, которая теперь казалась тюремной камерой. За окном продолжал моросить дождь, и капли по стеклу текли, как слезы.

Он попытался представить себя убийцей. Представить, как душит Хельгу, как бьет головой Эрика о каменный пол, как топит Томаса в ручье. Но эти образы казались нереальными, как кадры из чужого фильма.

Но факты были упрямы. Его ДНК. Его отпечатки. Его присутствие на месте преступления.

Михаил закрыл глаза и попытался заглянуть в ту черную дыру, где должны были быть воспоминания о той ночи. Но оттуда доносилось только эхо вопроса, который теперь преследовал его:

"Кто ты, Михаил Гросс? Жертва или убийца?"

И он больше не был уверен в ответе.

В коридоре снова послышались шаги – легкие, знакомые. Это шел доктор Волков на вечерний обход. Жизнь больницы продолжалась своим чередом, но для Михаила она уже никогда не будет прежней.

Через час к нему пришел Ковалев. Лицо старого профессора было мрачным – он уже знал о визите норвежской полиции.

– Миша, – сказал он, садясь на край кровати, – нам нужно серьезно поговорить. И первое, что мы сделаем завтра с утра – найдем тебе хорошего адвоката.

– Дмитрий Анатольевич, – Михаил посмотрел на него отчаянными глазами, – скажите честно. Вы думаете, я мог их убить?

Ковалев долго молчал, и в этом молчании был ответ.

– Я думаю, Миша, что человек в экстремальной ситуации способен на вещи, которые сам не может себе представить. Но это не делает его монстром. Это делает его человеком.

– Это не ответ на мой вопрос.

– Это единственный ответ, который я могу дать. – Ковалев встал. – А теперь давай сосредоточимся на том, как доказать твою невиновность. Или хотя бы смягчающие обстоятельства.

Когда он ушел, Михаил лег и уставился в потолок. Где-то в голове медленно формировалась мысль, которую он пока не решался сформулировать:

"А что если я действительно их убил?"

Глава 3

В поисках истины

Выписка из больницы прошла быстро и формально. Доктор Волков вручил Михаилу пакет с лекарствами и бумаги для реабилитации, но в его глазах читалось сочувствие человека, который знает, что настоящие проблемы его пациента только начинаются. В коридоре ждал адвокат – Сергей Павлович Борисов, мужчина лет пятидесяти, с особой манерой держаться, в которой чувствовался многолетний опыт работы над сложными делами.

Борисов был из тех адвокатов, кто выбрал профессию не ради денег, а из чувства справедливости. На лацкане его пиджака виднелся едва заметный значок – орден Мужества, полученный в Чечне, где он служил военным юристом.

Адвокат заметил заинтересованный взгляд Михаила. – Там я понял, что грань между виной и невиновностью часто тоньше лезвия бритвы. И что каждый заслуживает защиты, даже если весь мир против него.

Его седые виски и глубокие морщины вокруг глаз выдавали человека, который видел слишком много человеческих трагедий. Но в отличие от многих коллег, это не сделало его циничным – наоборот, научило ценить каждую спасенную судьбу.

– Михаил Петрович, – сказал он, пожимая руку, – нам предстоит трудная работа. Норвежские коллеги не шутят. Завтра утром вылетаем в Тромсё.

Дорога в аэропорт проходила в молчании. Москва за окном казалась нереальной – будто кто-то взял привычный мир и слегка сдвинул все детали, сделав город чужим. Михаил смотрел на знакомые улицы и понимал, что, возможно, видит их в последний раз как свободный человек.

Самолет поднялся в серое небо, и внизу остались огни столицы, его квартира на Новослободской, университет, где он читал лекции, вся прежняя жизнь. Теперь впереди была Норвегия – страна, где он должен был найти любовь, а нашёл смерть друзей – и обвинения, которые грозили разрушить его жизнь.

Борисов развернул папку с документами.

– Давайте обсудим стратегию защиты. У нас есть несколько версий, – начал он. – Первая: амнезия как результат психологической травмы от увиденного. Вы стали свидетелем убийств, потеряли сознание, а ваша психика заблокировала воспоминания.

– А физические улики? Кровь, ДНК под ногтями?

– Вы пытались помочь, спасти их. Отсюда контакт с телами и биологическими следами. В состоянии шока человек может совершать неосознанные действия.

Михаил кивнул, но внутри все сжималось. Версия звучала разумно, но он сам не верил в нее до конца. Слишком много было странностей в рассказе норвежской полиции.

– Вторая версия, – продолжал Борисов, понизив голос, – самозащита. Если действительно произошла драка, если кто-то из вашей группы сошел с ума, употребил наркотики или алкоголь, напал на остальных… Вы могли защищаться.

– Вы думаете, один из моих друзей…?

– Я думаю обо всех возможностях. В криминалистике самая простая версия редко оказывается верной.

Самолет начал снижение над заснеженными просторами Норвегии. Михаил прижался лицом к иллюминатору, всматриваясь в ландшафт внизу. Где-то там, среди этих гор и лесов, произошло что-то страшное, что перевернуло его жизнь. И он даже не помнил этого.

В аэропорту Тромсё их встретили инспектор Эриксен и констебль Хансен. Никаких наручников, но Михаил ясно понимал – он под конвоем. Эриксен был вежлив, почти дружелюбен, но глаза оставались холодными.

– Добро пожаловать в Норвегию, мистер Гросс. Надеюсь, перелет прошел нормально?

– Спасибо, да.

– Отлично. Мы разместили вас в гостинице в Варде. Это маленький городок недалеко от места происшествия. Вам нужно будет отмечаться в местном отделении полиции каждый день в десять утра. Строго в десять, не позже.

– Понятно. А когда начнутся допросы?

– Завтра после полудня. Сегодня отдыхайте, привыкайте к местности. Возможно, знакомые места помогут восстановить память.

Дорога до Варде заняла два часа. Михаил смотрел в окно на суровые пейзажи северной Норвегии: голые скалы, покрытые снегом, редкие сосны, цепляющиеся за каменистые склоны, замерзшие озера, отражающие свинцовое небо. Красота была дикой, первобытной, и в ней чувствовалось что-то древнее, что напоминало о временах, когда здесь правили другие боги.

Варде оказался именно таким, как он и представлял себе типичный норвежский городок: несколько десятков домов с красными крышами, главная улица с парой магазинов, почта, полицейский участок и гостиница. Население, судя по указателю при въезде, не превышало двух тысяч человек. Место, где все знают всех, и появление подозреваемого в убийстве становится главным событием года.

Когда их машина остановилась у гостиницы "Северное сияние", Михаил сразу заметил группу людей с фотоаппаратами и видеокамерами. Журналисты. Они бросились к машине, как стая голодных волков.

– Мистер Гросс! Помните ли вы что-нибудь о той ночи?

– Правда ли, что вы убили своих друзей?

– Что вы чувствуете, вернувшись на место преступления?

Эриксен и Хансен быстро провели Михаила сквозь толпу репортеров в здание гостиницы. Хозяин – мужчина лет шестидесяти с суровым лицом и внимательными глазами – встретил их без улыбки.

Олаф Нордаль, хозяин гостиницы, был типичным представителем старого поколения норвежцев – молчаливый, основательный, с лицом, иссеченным северными ветрами. Его отец построил эту гостиницу в 1950-х, и Олаф знал каждую доску, каждый гвоздь в здании.

– Олаф Нордаль, – представился он. – Ваш номер готов. Третий этаж, с видом на горы.

Рукопожатие было коротким и холодным. Михаил понял, что местные жители уже составили о нем мнение, и мнение это неблагоприятное.

– Завтрак с семи до девяти, – добавил Нордаль. – Ужин до девяти вечера. Посторонних в номера не водить.

Номер оказался типично норвежским – скромным, но уютным: кровать с традиционным шерстяным пледом с узором в виде оленей, письменный стол из светлой сосны, кресло у окна. На стене висела репродукция картины Мунка и фотография Варде начала XX века. В углу стоял электрический камин, имитирующий потрескивание дров – дань традиции при современной практичности. За окном открывался вид на заснеженные вершины и леса, среди которых где-то пряталась церковь, ставшая местом трагедии. Михаил долго стоял у окна, пытаясь разглядеть знакомые очертания в ландшафте, но горы казались одинаковыми, как близнецы.

Борисов устроился в соседнем номере и сразу принялся за работу, разложив на столе копии документов дела.

– Михаил Петрович, – сказал он, когда они встретились за ужином в ресторане гостиницы, – я изучил материалы следствия. Есть несколько моментов, которые меня настораживают.

– Какие?

– Во-первых, слишком много физических улик против вас. Словно кто-то специально позаботился, чтобы доказательства были неопровержимыми. Во-вторых, временные рамки. По версии следствия, убийства происходили в течение нескольких часов, но судебно-медицинская экспертиза не может точно установить время смерти каждой жертвы.

Михаил отложил вилку. Еда казалась безвкусной, как картон.

– То есть?

– То есть теоретически убийства могли происходить не одновременно. Возможно, первая смерть случилась раньше, а остальные – позже. Или наоборот.

– И что это дает?

– Это дает нам возможность построить альтернативную версию событий. Что если не все ваши друзья погибли от рук одного человека? Что если произошло несколько инцидентов?

В ресторане было немного посетителей – местные рыбаки в традиционных норвежских свитерах с узорами, пара пожилых женщин за кофе с вафлями крумкаке, владелец магазина, читающий местную газету «Финнмарк Дагблад». Все украдкой поглядывали на Михаила, перешептываясь между собой на местном диалекте – смеси норвежского букмола с саамскими словечками, характерной для Финнмарка. Он чувствовал их взгляды как физическое прикосновение – недоверчивое, осуждающее.

– Дмитрий Анатольевич говорил, что многие материалы экспедиции пропали, – вспомнил Михаил. – Полевые дневники, фотографии. Может быть, в них была важная информация?

– Очень может быть. И еще один момент: вас нашли в подземелье церкви рядом с телом Хельги Андерсен, но остальные тела обнаружили в разных местах. Почему убийца перетаскивал трупы?

– Чтобы скрыть следы?

– Или чтобы создать видимость случайных смертей. Каждое тело было размещено так, чтобы смерть могла выглядеть как несчастный случай. Анна в лесу – могла заблудиться и упасть. Томас у озера – мог утонуть. Эрик в церкви – мог поскользнуться на каменных ступенях.

– Но экспертиза показала, что это убийства.

– Экспертиза – да. Но первоначально полиция рассматривала версию несчастного случая. Только когда вас нашли покрытого кровью, начали искать признаки насилия. И нашли.

Михаил задумался. В словах адвоката была логика, но от этого не становилось легче. Он по-прежнему не помнил ничего о той ночи, а физические улики говорили против него.

После ужина они поднялись в номера. Борисов еще долго изучал документы, а Михаил лег на кровать и попытался заснуть. Но сон не шел. За окном выл северный ветер, и в его завывании слышались голоса – далекие, неразборчивые, зовущие его по имени.

В три часа ночи он окончательно понял, что не уснет. Нужно было увидеть церковь. Нужно было попытаться восстановить хотя бы фрагменты воспоминаний. Может быть, знакомые места действительно помогут памяти.

Михаил тихо оделся и спустился вниз. Ночной портье дремал за стойкой, и никто не заметил, как он вышел на улицу. Варде ночью казался вымершим городом: темные окна домов, пустые улицы, только желтые пятна редких фонарей разрезали мрак.

У него не было машины, но адвокат показывал на карте дорогу к церкви. Пешком это займет около часа через лес. Михаил купил в гостинице фонарик и отправился в путь.

Тропа вела через сосновый лес, и с каждым шагом цивилизация оставалась все дальше позади. Снег скрипел под ногами, ветви цеплялись за одежду, где-то в темноте ухала сова. Луч фонарика выхватывал из мрака стволы деревьев, покрытые инеем, следы животных на снегу, изредка – старые туристические указатели.

Через полчаса ходьбы он увидел впереди просвет между деревьями. Сердце забилось быстрее. Михаил прибавил шагу и вышел на небольшую поляну, в центре которой стояла церковь.

Она была именно такой, как он ее помнил – древняя каменная постройка XIII века с характерной для северной Европы архитектурой. Острая крыша, узкие окна, массивные стены, почерневшие от времени. Рядом – остатки кладбища со стертыми временем надгробиями. Место выглядело заброшенным уже много лет, но в то же время хранило в себе какую-то мрачную силу.

Михаил медленно обошел церковь по периметру, освещая фонариком стены. Здесь ничего не изменилось с его последнего визита – того, который он помнил. Те же резные украшения над входом, те же железные кованые петли на дубовой двери, тот же алтарный камень под восточной стеной.

Дверь оказалась незаперта. Михаил толкнул ее, и она открылась с протяжным скрипом, который эхом разнесся по пустой церкви. Внутри было темно и холодно, пахло сыростью, плесенью и чем-то еще – металлическим запахом, который мог быть запахом старой крови.

Луч фонарика скользил по внутреннему пространству церкви. Деревянные скамьи, покрытые пылью. Простой каменный алтарь. Остатки фресок на стенах – бледные лики святых, смотрящие из средневекового прошлого. И в северной части церкви – каменная лестница, ведущая вниз.

В подземелье.

Михаил остановился у края лестницы. Где-то там, внизу, его нашли в коме. Где-то там лежала мертвая Хельга. Где-то там произошло что-то ужасное, что его память отказывалась воссоздавать.

Он сделал глубокий вдох и начал спускаться.

Ступени были скользкими от влаги, и он осторожно держался за каменную стену. Подземелье было больше, чем казалось сверху – длинный коридор с несколькими ответвлениями, выдолбленный в скале еще в средние века. Стены покрывали рунические символы, христианские кресты и какие-то другие знаки, смысл которых был неясен.

И вдруг Михаил остановился как вкопанный.

В дальнем углу подземелья на каменном выступе стояли три свечи. Свечи горели.

Кто-то был здесь недавно. Очень недавно.

Сердце забилось чаще. Михаил медленно приблизился к свечам, освещая фонариком стены вокруг. Воск еще не успел сильно оплыть – свечи зажгли не больше часа назад. Но кто мог быть здесь в такое время?

Он наклонился, чтобы рассмотреть символы на стене возле свечей, и замер. Некоторые рунические знаки выглядели свежими, словно их недавно обновили или подкрасили. А в углу, почти незаметно, лежал окурок сигареты.

Современный окурок в средневековом подземелье.

Михаил поднял его и рассмотрел при свете фонарика. Марка "Marlboro", практически не тронутый влагой. Выброшен несколько часов назад, максимум сутки.

Внезапно сверху донесся звук. Тихий, едва различимый, но в мертвой тишине церкви он прозвучал как выстрел. Кто-то ходил по полу над его головой.

Михаил погасил фонарик и замер в темноте. Шаги были осторожными, крадущимися, словно их владелец не хотел, чтобы его заметили. Кто это мог быть в такое время? Сторож? Но никто не говорил о том, что церковь охраняется.

Шаги приближались к лестнице.

Михаил осторожно переместился в одно из боковых ответвлений подземелья и прижался к стене. Сердце билось так громко, что, казалось, его слышно на всю церковь. Наверху скрипнула доска, затем послышался звук осторожных шагов по каменным ступеням.

Кто-то спускался в подземелье.

В луче чужого фонарика Михаил увидел силуэт – человек в темной одежде, лицо скрыто капюшоном. Незнакомец прошел прямо к углу со свечами, не обращая внимания на окружающее пространство, словно отлично знал дорогу.

Михаил затаил дыхание и наблюдал. Незнакомец что-то искал возле стены, осматривал символы, перекладывал какие-то предметы. Действовал уверенно, явно не в первый раз.

Внезапно человек остановился и резко повернул голову в сторону Михаила. Тот прижался к стене еще плотнее, стараясь не дышать. Несколько секунд они стояли неподвижно – охотник и его потенциальная жертва.

Затем незнакомец быстро направился к выходу. Шаги удалялись, становились тише, и вскоре в подземелье снова воцарилась тишина.

Михаил подождал еще несколько минут, прежде чем включить фонарик. Свечи по-прежнему горели, но на их месте теперь лежал новый предмет – небольшая записка, свернутая трубочкой.

Дрожащими руками он развернул бумажку. На ней было написано всего несколько слов на английском языке:

"Stop digging or join them."

Перестань копать или присоединишься к ним.

Кровь застыла в жилах. Кто-то знал, что он здесь. Кто-то следил за ним. И этот кто-то не хотел, чтобы он искал правду о том, что произошло с экспедицией.

Михаил сунул записку в карман и поспешил к выходу. Нужно было немедленно рассказать об этом Борисову. Появился новый игрок в этой истории – человек, который посещает церковь, оставляет угрозы и явно знает больше, чем известно полиции.

Путь обратно в гостиницу занял меньше времени – Михаил почти бежал, оглядываясь через плечо. Ему казалось, что за ним следят, что в темноте между деревьями мелькают силуэты. Страх придавал сил, и он добрался до Варде, когда часы на городской ратуше показывали половину пятого утра.

В гостинице все спали. Михаил тихо поднялся на третий этаж и постучал в дверь номера Борисова. Пришлось стучать несколько раз, прежде чем послышались шаги и голос адвоката:

– Кто там?

– Это Михаил. Мне нужно с вами поговорить. Срочно.

Борисов открыл дверь, растрепанный и явно недовольный ранним пробуждением. Но когда увидел лицо Михаила, недовольство сменилось тревогой.

– Что случилось? Где вы были?

– Я ездил к церкви. И там… там кто-то есть. Кто-то, кто не хочет, чтобы я вспоминал правду.

Михаил рассказал о ночном визите, о свечах, окурке и незнакомце в капюшоне. Показал записку. Борисов внимательно слушал, время от времени задавая уточняющие вопросы.

– Вы должны немедленно рассказать об этом полиции, – сказал он, когда Михаил закончил.

– А если они не поверят? Эриксен уверен в моей вине. Он может решить, что я все выдумал, чтобы отвести подозрения.

– Тогда мы соберем доказательства. Если этот человек регулярно посещает церковь, то там должны остаться следы. Отпечатки пальцев на свечах, ДНК на окурке, следы обуви. У нас есть зацепка, Михаил Петрович. Первая реальная зацепка.

Борисов был прав. Появление загадочного посетителя церкви меняло всю картину. Если кто-то еще имел доступ к месту преступления, если кто-то оставлял там угрозы, то версия о Михаиле как единственном подозреваемом становилась сомнительной.

– Только давайте больше не будем совершать ночных прогулок без уведомления полиции, – добавил адвокат. – Если с вами что-то случится, это только усилит подозрения против вас.

Михаил кивнул, но про себя уже планировал следующий визит к церкви. Кто-то скрывал правду о смерти его друзей. Кто-то знал, что произошло той ночью. И он найдет этого человека, даже если это будет стоить ему жизни.

За окном уже светало. Первые лучи арктического солнца окрашивали снежные вершины в розовый цвет. Где-то там, среди гор и лесов, ходил убийца его друзей. И теперь Михаил знал – он жив, он свободен, и он не собирается оставлять своих жертв в покое.

Глава 4

Голоса подземелья

Утреннее отмечание в полиции прошло формально. Констебль Хансен записал время прибытия Михаила в журнал, проверил документы и коротко кивнул. Никаких вопросов о том, как он провел ночь, не последовало – либо полиция еще не знала о его ночной прогулке, либо решила пока не раскрывать свои карты.

Эриксен появился ближе к полудню, когда Михаил с адвокатом сидели в небольшой комнате для допросов. Инспектор выглядел усталым – глаза покраснели, щетина на подбородке говорила о том, что он не брился с утра.

– Доброе утро, мистер Гросс, – поздоровался он, усаживаясь напротив. – Как первая ночь в Норвегии? Надеюсь, местный воздух помог восстановить память?

В вопросе слышалась ирония, но Михаил решил играть прямо.

– Я был у церкви, – сказал он спокойно. – И нашел там кое-что интересное.

Эриксен приподнял бровь, а Борисов едва заметно кивнул – они заранее обговорили эту тактику.

– В подземелье горели свечи. Свежие, зажженные недавно. И я нашел свежий окурок.

Инспектор откинулся на спинку стула.

– И что из этого следует?

– Что кто-то регулярно посещает церковь. Кто-то, кто не имеет отношения к нашей экспедиции.

– Местные жители иногда приходят туда. Туристы, искатели острых ощущений. Ничего удивительного.

– В три часа ночи? – Михаил наклонился вперед. – И этот кто-то оставил мне записку с угрозой.

Теперь Эриксен выпрямился и посмотрел внимательно.

– Какую записку?

Борисов достал из папки прозрачный пакет с запиской. Эриксен взял его, прочитал и нахмурился.

– «Перестань копать или присоединишься к ним», – процитировал он. – Где именно вы это нашли?

– В подземелье, рядом со свечами. После того, как незнакомец ушел.

– Незнакомец?

Михаил подробно рассказал о ночной встрече в церкви. Эриксен слушал молча, делая пометки.

– Вы могли бы опознать этого человека?

– Нет, лицо было скрыто капюшоном. Но он явно хорошо знал церковь, двигался уверенно.

– Рост? Телосложение?

– Высокого роста, худощавый. Двигался быстро, но осторожно.

Эриксен закрыл блокнот и посмотрел на Михаила долгим взглядом.

– Мистер Гросс, я должен предупредить вас: самодеятельность может серьезно навредить расследованию. И вашему положению в частности.

– Но вы проверите церковь? Возьмете отпечатки с окурка?

– Мы проведем дополнительную экспертизу места происшествия, – уклончиво ответил инспектор. – А теперь давайте поговорим о ваших отношениях с погибшими.

Допрос длился три часа. Эриксен методично выяснял детали отношений Михаила с каждым членом экспедиции, особенно с Хельгой. Было ясно, что полиция серьезно рассматривает версию убийства на почве ревности.

– Томас Вейн был известен своим успехом у женщин, – заметил Эриксен. – По свидетельствам коллег, он имел репутацию донжуана.

– И что с того? – Михаил почувствовал, как внутри поднимается раздражение.

– Мисс Андерсен была красивой женщиной. Одинокой, в чужой стране, в стрессовой ситуации. Вполне вероятно, что американец мог оказать ей внимание.

– Хельга была не из тех, кто заводит случайные связи.

– А откуда вы знаете? Вы ведь ее почти не помните. Да встречались вы всего несколько месяцев. Люди способны удивлять, особенно в экстремальных условиях.

Борисов вмешался:

– Инспектор, это все домыслы. У вас есть доказательства романа между мисс Андерсен и мистером Вейном?

– Нет пока. Но у нас есть свидетельства напряженной атмосферы в группе в последние дни экспедиции.

Эриксен достал новую папку.

– Дневниковые записи Анны Беловой. Она вела подробный журнал экспедиции. – Он открыл страницу и начал читать: – «15 октября. Михаил сегодня был невыносим. Устроил скандал из-за того, что Хельга долго разговаривала с Томасом о каких-то рунах. Неужели он настолько неуверен в себе? Хельга выглядела расстроенной после их ссоры. Начинаю жалеть, что согласилась на эту поездку».

Каждое слово било как пощечина. Михаил помнил Анну как жизнерадостную девушку, которая всегда поддерживала его. А оказывается, в последние дни она считала его невыносимым.

– 16 октября, – продолжал Эриксен. – «Атмосфера накаляется. Сегодня Михаил обвинил Эрика в том, что тот специально затягивает исследования, чтобы подольше находиться рядом с Хельгой. Полный бред, но Эрик обиделся. Томас пытался разрядить обстановку шутками, но Михаил набросился и на него. Хельга плакала вечером. Боюсь, что экспедиция заканчивается катастрофой».

– 17 октября. Последняя запись. «Завтра спускаемся в подземелье церкви. Михаил настаивает, хотя погода портится. Хельга пыталась отговорить его, сказала, что у нее плохие предчувствия. Но он не слушает никого. Одержим идеей найти что-то сенсационное. Думаю, он боится, что экспедиция провалится, и это убьет его карьеру. А может, просто хочет произвести впечатление на Хельгу. Мужчины…».

Михаил сидел молча, переваривая услышанное. Выходило, что в последние дни экспедиции он вел себя как параноик и деспот. Неужели стресс настолько изменил его характер? Или в нем всегда жили эти темные стороны, которые раньше не проявлялись?

– Как видите, – сказал Эриксен, закрывая дневник, – картина ваших отношений с группой выглядит не так радужно, как вы пытались представить.

– Я не помню этого, – тихо ответил Михаил. – Клянусь, я не помню, чтобы устраивал скандалы.

– Или не хотите помнить. Удобная позиция – винить во всем амнезию.

Борисов решительно вмешался:

– Инспектор, записи в дневнике – это субъективное мнение одного человека. К тому же, даже если мой клиент действительно конфликтовал с группой, это не делает его убийцей.

– Верно. Но в сочетании с физическими уликами это дает нам мотив. – Эриксен встал. – На сегодня все. Завтра продолжим.

После допроса Михаил с адвокатом молча дошли до гостиницы. В голове у Михаила крутились обрывки фраз из дневника Анны. Неужели он действительно был таким чудовищем? Неужели ревность и страх неудачи превратили его в параноика?

– Не принимайте это близко к сердцу, – сказал Борисов, когда они сели в ресторане гостиницы. – Дневниковые записи – ненадежный источник. Люди склонны преувеличивать конфликты, особенно когда находятся в стрессе.

– Но что-то же происходило. Анна не стала бы выдумывать ссоры.

– Возможно. Но между конфликтами и убийством дистанция огромного размера. К тому же у нас есть новая зацепка – загадочный посетитель церкви.

Михаил кивнул, но мысли его были далеко. Где-то в глубинах памяти шевелилось что-то неприятное – смутное воспоминание о споре, о повышенных голосах, о чьих-то слезах. Но чем сильнее он напрягался, тем дальше ускользали детали.

Вечером Борисов ушел к себе разбирать документы, а Михаил остался в ресторане. За соседним столиком сидела молодая женщина – блондинка лет тридцати в форме норвежской полиции. Она ела салат и время от времени поглядывала в его сторону.

Наконец она подошла к его столику.

– Извините, вы мистер Гросс? – спросила она на английском с легким норвежским акцентом.

– Да.

– Ингрид Холм, детектив из Тромсё. – Она показала удостоверение. – Могу я присесть?

Михаил заметил, что у нее на запястье была татуировка – маленькая руна Тюр, символ справедливости и отваги. Позже он узнает, что Ингрид сделала ее после первого раскрытого дела об убийстве ребенка. «Чтобы помнить, ради чего работаю», – скажет она.

В тридцать пять лет Ингрид была самым молодым детективом в отделе, но уже заслужила уважение коллег своей дотошностью и умением видеть связи там, где другие видели только хаос. Выросшая в семье рыбаков с Лофотенских островов, она знала цену упорству – как ее отец, выходивший в море в любую погоду, она не отступала перед трудностями.

Михаил кивнул, и она села напротив.

– Я работаю с инспектором Эриксеном по вашему делу, – сказала она. – Но у меня есть некоторые… сомнения относительно основной версии.

– Какие сомнения?

Ингрид оглянулась, убеждаясь, что их никто не слушает.

– Слишком много совпадений. Слишком идеальные улики. В моей практике настоящие преступники редко оставляют столько следов.

– А что вы думаете о записке и загадочном посетителе церкви?

– Эриксен считает, что вы могли подбросить записку сами. Но я проверила окурок – на нем действительно есть следы ДНК, не совпадающие с вашими или погибшими.

Сердце Михаила екнуло.

– Я же говорил, что там кто-то был, а мне не поверили.

– Похоже, вы были правы. – Ингрид наклонилась ближе. – Мистер Гросс, я не могу официально помогать вам. Но если вы найдете что-то еще, что указывает на присутствие постороннего лица, сообщите мне.

Она протянула ему визитку с номером мобильного телефона.

– Почему вы мне помогаете?

– Потому что верю в справедливость. И потому что за пятнадцать лет работы в полиции я научилась отличать жертв от убийц. – Она встала. – Будьте осторожны, мистер Гросс. Если вы правы, и настоящий убийца на свободе, он не остановится ни перед чем, чтобы сохранить тайну.

После ее ухода Михаил долго сидел в пустом ресторане, обдумывая услышанное. У него появился союзник в полиции. Но что еще важнее – ДНК на окурке подтверждала, что в церкви действительно был посторонний и полиция не сможет это проигнорировать.

В половине двенадцатого он поднялся к себе в номер. За окном выл ветер, гнул деревья и бросал снежную крупу в стекла. Михаил лег в постель, но заснуть не мог. В голове роились мысли, обрывки воспоминаний, страхи.

А в два часа ночи его разбудил телефонный звонок.

– Мистер Гросс? – незнакомый мужской голос говорил по-английски с сильным акцентом.

– Да, слушаю.

– Если хотите узнать правду о смерти ваших друзей, приезжайте к церкви. Один. Сейчас.

– Кто это?

– Человек, который знает, что произошло той ночью. У вас есть полчаса.

Связь прервалась.

Михаил сидел на кровати, держа в руке замолкший телефон. Это могла быть ловушка. Настоящий убийца мог заманивать его в изолированное место, чтобы покончить с неудобным свидетелем. Разумно было бы проигнорировать звонок или вызвать полицию.

Но это могла быть и возможность узнать правду.

Михаил быстро оделся, взял фонарик и тихо спустился вниз. Ночной портье снова дремал. Улицы Варде были пусты, только ветер гонял снег и мусор между домами.

Темнота делала дорогу к церкви бесконечной. Михаил шел торопливо, прислушиваясь к приглушённым звукам вокруг. Лес будто дышал – скрипели деревья, шуршали сухие ветки, трещал под ногами подмерзший снег. Луна то пряталась, то вспыхивала сквозь облака, заливая тропу тусклым светом.

Церковь стояла в полной темноте. Никаких признаков присутствия человека. Михаил обошел здание по периметру, но не нашел ни машины, ни следов на снегу, кроме своих собственных.

Может быть, звонивший еще не приехал? Или это действительно была ловушка?

Михаил толкнул дверь церкви – она была открыта, как и в прошлый раз. Внутри царила абсолютная тишина. Он включил фонарик и медленно прошел к лестнице, ведущей в подземелье.

Спускаясь по каменным ступеням, он снова почувствовал тот странный металлический запах, который мог быть запахом крови. В подземелье было холодно и сыро, капли воды падали со сводов, отдаваясь гулким эхом.

И тут он увидел это.

В углу, где раньше стояли свечи, теперь лежал свежий букет цветов. Белые розы, явно дорогие, купленные в хорошем магазине. Рядом – небольшая записка на норвежском языке.

Михаил поднял записку и попытался перевести текст. Его знания норвежского были ограничены, но смысл был ясен: «Прости меня, Хельга. Я не хотел, чтобы так получилось».

Кто-то приносил цветы на место смерти Хельги. Кто-то, кто чувствовал вину за произошедшее. Тот самый загадочный посетитель?

Внезапно сверху донесся звук шагов. Не крадущихся, как в прошлый раз, а обычных, уверенных. Кто-то спускался по лестнице, не скрываясь.

– Мистер Гросс? – раздался знакомый голос.

В луче фонарика появилась фигура инспектора Эриксена.

– Что вы здесь делаете? – удивился Михаил.

– Мне позвонили и сообщили, что вас видели идущим к церкви. – Эриксен спускался медленно, внимательно осматривая подземелье. – Вторая ночная прогулка за два дня. Вы становитесь предсказуемым.

– Мне звонил какой-то человек. Сказал, что знает правду о смерти моих друзей.

– И где же этот загадочный информатор?

– Не знаю. Может быть, испугался и ушел, когда увидел вас.

Эриксен подошел к углу с цветами и запиской.

– Интересно. – Он надел перчатки и осторожно поднял букет. – Розы свежие, не больше суток. Записка на норвежском.

– Что там написано?

– Извинение. Кто-то просит прощения у Хельги Андерсен. – Эриксен посмотрел на Михаила внимательно. – Это не ваша записка?

– Конечно, нет! Я же не знаю норвежского настолько хорошо.

– Хм. Мы отправим ее на экспертизу. Но согласитесь, выглядит подозрительно – вы приходите к церкви, и тут же появляются новые «улики».

– Инспектор, я не подбрасываю улики! Кто-то действительно регулярно приходит сюда!

– Возможно. А возможно, ваша память начинает возвращаться, и вы пытаетесь как-то искупить вину. Бессознательно, конечно.

Михаил почувствовал отчаяние. Что бы он ни делал, как бы ни пытался найти доказательства своей невиновности, все оборачивалось против него.

– Инспектор, проверьте отпечатки на записке. Проведите экспертизу почерка. Я уверен, что это писал не я.

– Обязательно проверим. – Эриксен убрал записку в пакет. – А теперь идемте отсюда. И в следующий раз, если получите таинственный звонок, сразу обращайтесь в полицию.

Они поднялись наверх и вышли из церкви. Эриксен проводил Михаила до гостиницы, проверил, что тот действительно поднялся к себе в номер, и только тогда уехал.

Михаил лег в постель, но сон не шел. В голове крутились события последних дней: загадочный посетитель церкви, записка с угрозой, цветы на месте смерти Хельги, помощь детектива Ингрид.

Кто-то знал правду о том, что произошло с экспедицией. Кто-то чувствовал вину за смерть Хельги. И этот кто-то продолжал приходить к церкви, несмотря на риск быть обнаруженным.

А значит, была надежда. Пусть маленькая, пусть призрачная, но надежда на то, что правда все-таки выйдет наружу.

Михаил закрыл глаза и попытался заснуть. А где-то в темноте за окном ходил человек, который знал ответы на все вопросы. И рано или поздно их пути пересекутся снова.

В последний момент перед сном в памяти Михаила всплыл обрывок воспоминания: он стоит в подземелье церкви, рядом лежит Хельга, но она еще жива, еще дышит, еще смотрит на него отчаянными глазами и что-то шепчет…

Михаил резко открыл глаза. Что она шептала? Что хотела сказать в последние минуты жизни?

И главное – почему он не помог ей?

Глава 5

Паутина связей

День начался с серого норвежского неба и новостей, которые Михаил предпочёл бы никогда не услышать. В половине восьмого в дверь постучал Борисов – с газетой и планшетом в руках.

– Михаил Петрович, – сказал адвокат, проходя в номер, – нам нужно серьезно поговорить. Ситуация усложняется.

– Что случилось?

Борисов развернул газету на столе. Заголовок на норвежском языке был непонятен Михаилу, но фотография говорила сама за себя – его собственное лицо, снятое телеобъективом у входа в гостиницу.

– Местная пресса подхватила историю. – Борисов переключился на английскую версию новостного сайта. – «Русский убийца вернулся на место преступления». Статья полна домыслов, но факты изложены точно. Кто-то сливает информацию журналистам.

Михаил прочитал несколько абзацев. Журналист живописно описывал «кровавую бойню в священном месте», «иностранца, который принес смерть в мирный норвежский городок», «загадочную амнезию, которая может быть симуляцией». Особенно подробно освещались его ночные визиты к церкви.

– Откуда у них такие детали? – удивился Михаил. – Про цветы и записку знают только Эриксен и мы.

– Вот именно. Либо кто-то из полиции продает информацию, либо журналисты имеют собственные источники в расследовании.

Борисов открыл еще одну вкладку браузера.

– Но это еще не все. Посмотрите на это.

На экране была статья в американском научном журнале: «Убийство в экспедиции: когда наука становится опасной». Автор – некий доктор Ричард Стоун из Гарварда – рассуждал о психологических рисках длительных научных экспедиций и приводил в пример трагедию в Норвегии.

– Кто такой этот Стоун? – спросил Михаил.

– Психолог, специализирующийся на групповых психозах. Интересно, что он знает подробности нашего дела, которые не были опубликованы официально.

– И что он пишет?

Борисов начал переводить:

– «Изолированная группа исследователей в стрессовой ситуации представляет собой идеальную среду для развития паранойи и агрессии. Особенно уязвимы лидеры экспедиций, которые несут ответственность за успех проекта и часто страдают от перфекционизма и завышенных ожиданий. В случае с российским историком Гроссом мы видим классический пример того, как профессиональный стресс в сочетании с личными проблемами может привести к трагедии…»

– Он же меня даже не знает! – Михаил почувствовал злость. – Откуда такие выводы?

– Дальше интереснее, – продолжал Борисов. – «Особую роль в развитии конфликта сыграли романтические отношения внутри группы. По неофициальным данным, между участниками экспедиции возник любовный треугольник, который и стал триггером для трагических событий».

– Что они все заладили про любовный треугольник? – Михаил встал и подошел к окну. – Что он пишет?

– Стоун утверждает, что норвежский рунолог Хельга Андерсен была объектом внимания не только вас, но и американского антрополога Томаса Вейна. И что вы якобы застали их в компрометирующей ситуации непосредственно перед убийствами.

Михаил почувствовал, как внутри все сжимается. Хельга и Томас? Это было невозможно. Или все-таки возможно? В его памяти всплыл обрывок разговора – Хельга смеется над какой-то шуткой, рядом стоит Томас, они оба наклонились над какой-то рукописью…

– Откуда у этого Стоуна такая информация? – спросил он.

– Вот именно тот вопрос, который меня беспокоит. – Борисов закрыл планшет. – Либо он имеет доступ к материалам следствия, либо знает что-то, что не знаем мы.

В половине десятого они отправились в полицейский участок для ежедневного отмечания. На улицах Варде Михаил заметил больше любопытных взглядов, чем обычно. Несколько человек узнали его по фотографиям в газетах и открыто показывали пальцем.

У входа в участок их поджидала детектив Ингрид Холм. Она выглядела озабоченной.

– Мистер Гросс, мне нужно с вами поговорить. Наедине.

Борисов нахмурился:

– Любые разговоры с моим клиентом должны проходить в моем присутствии.

– Это не официальный допрос, – ответила Ингрид. – Просто консультация. Пять минут.

Адвокат неохотно согласился остаться в здании участка, а Ингрид и Михаил вышли на крыльцо.

– У нас проблемы, – сказала она без предисловий. – Эриксен получил новые данные, которые усиливают подозрения против вас.

– Какие данные?

– Анализ вашего мобильного телефона. В памяти сохранились удаленные сообщения, которые вы отправляли в последние дни экспедиции.

Михаил почувствовал, как земля уходит из-под ног.

– Какие сообщения?

Ингрид достала из кармана листок бумаги.

– SMS Хельге Андерсен от 16 октября: «Прекрати флиртовать с Томасом на моих глазах. Это унизительно». От 17 октября: «Если ты думаешь, что я не вижу, как ты на него смотришь, ты ошибаешься». И последнее, от 18 октября, в день трагедии: «Я все понял. После этой экспедиции мы закончили».

Михаил стоял молча, пытаясь переварить услышанное. Он отправлял Хельге такие сообщения? Звучало как бред ревнивого параноика, но сообщения были в его телефоне, отправлены с его номера.

– Я не помню, чтобы писал это, – сказал он наконец.

– Ваши отпечатки на телефоне, ваш пин-код. Сообщения отправлялись в разное время, не все сразу. Это не мог быть кто-то другой.

– Но я не ревновал Хельгу к Томасу! Во всяком случае, не помню такого.

Ингрид посмотрела на него сочувствующе.

– Мистер Гросс, человеческая память – штука ненадежная. Особенно когда дело касается неприятных воспоминаний. Возможно, вы действительно ревновали, но ваша психика заблокировала эти воспоминания.

– А что ответила Хельга?

– Последнее сообщение от нее: «Михаил, ты сходишь с ума. Между мной и Томасом ничего нет. Мне нужен перерыв в наших отношениях. Поговорим после возвращения».

Михаил закрыл глаза. Получалось, что Хельга разорвала с ним отношения прямо перед смертью. А он об этом не помнит. Или не хочет помнить.

– Есть еще кое-что, – продолжила Ингрид. – Эриксен нашел свидетеля.

– Какого свидетеля?

– Местного жителя, который был в лесу той ночью. Йоханнес Мюллер, ему семьдесят два года, живет отшельником в хижине в недалеко от церкви. Он заявил, что слышал крики и видел свет фонарей возле церкви.

– И что он рассказывает?

– Пока Эриксен его не допрашивал официально. Планирует сделать это сегодня днем. Но предварительно старик утверждает, что видел силуэт человека, который таскал что-то тяжелое от церкви к лесу.

Это могло быть перемещение тел. Если Йоханнес Мюллер действительно видел убийцу, его показания могли стать решающими.

– Мне нужно с ним поговорить, – сказал Михаил.

– Это невозможно. Он свидетель по вашему делу.

– Тогда поговорите вы. Неофициально. Узнайте, что он видел на самом деле.

Ингрид колебалась.

– Это может стоить мне карьеры.

– А мне – жизни. Если этот старик видел настоящего убийцу, он должен это рассказать.

Детектив долго смотрела на него, словно пытаясь заглянуть в душу.

– Хорошо. Я попытаюсь поговорить с ним до официального допроса. Но в обмен вы должны пообещать мне честность.

– В чем?

– Скажите прямо: вы помните что-нибудь о той ночи? Хоть что-нибудь?

Михаил задумался. Обрывки снов, странные образы, которые мелькали в голове… Но были ли это воспоминания или просто фантазии?

– Иногда мне снится подземелье церкви, – признался он. – Я вижу Хельгу, она лежит на каменном полу, но еще жива. Пытается что-то сказать. А я… я не могу двигаться, как будто парализован.

– Что она говорит?

– Что-то неразборчивое. Шепчет что-то по-норвежски. Или по-английски. Очень тихо.

– А что вы чувствуете в этом сне?

– Ужас. И вину. Но не за то, что убил ее, а за то, что не смог спасти.

Ингрид кивнула.

– Это важно. Сохраните эту информацию, но пока не рассказывайте Эриксену. Сначала мне нужно поговорить со стариком.

Они договорились, что Ингрид свяжется с ним вечером и расскажет о разговоре с Йоханнесом Мюллером. А пока Михаилу предстоял еще один допрос у Эриксена.

Инспектор встретил его с выражением торжества на лице. На столе лежали распечатки SMS-сообщений и какие-то фотографии.

– Как дела, мистер Гросс? – спросил он с ироничной улыбкой. – Память не возвращается?

– Частично. Я помню обрывки.

– Отлично. Тогда может вы вспомнили, как ревновали мисс Андерсен к мистеру Вейну?

Борисов попытался вмешаться:

– Инспектор, эти сообщения не доказывают…

– Доказывают мотив, – перебил его Эриксен. – Классический случай: мужчина не может смириться с потерей женщины и убивает и ее, и соперника.

– А Анна Белова и Эрик Ларсен? – спросил Михаил. – Зачем мне было их убивать?

– Свидетели. – Эриксен пожал плечами. – Или просто попали под горячую руку. В состоянии аффекта люди часто теряют контроль.

Инспектор достал фотографии и разложил их на столе.

– А теперь посмотрите на это. Снимки с мобильного телефона Томаса Вейна.

На фотографиях была изображена Хельга в разных ситуациях: она изучает рунические камни, смеется у костра, показывает что-то в блокноте. На некоторых снимках она была рядом с Томасом, и они выглядели так, как будто были очень близки.

– Как видите, американец проявлял к вашей подруге повышенный интерес, – сказал Эриксен. – И документировал это.

Михаил смотрел на фотографии и чувствовал, как внутри поднимается что-то темное и болезненное. Хельга на этих снимках выглядела счастливой, расслабленной. Совсем не так, как в его воспоминаниях о последних днях экспедиции.

– А теперь главный вопрос, – продолжил Эриксен. – На последнем снимке Томаса есть очень интересные детали.

Он показал фотографию, сделанную вечером 18 октября. На ней была изображена группа у костра возле церкви. Все участники экспедиции сидели в кругу, но атмосфера была явно напряженной. Михаил на снимке сидел отдельно, мрачно глядя в огонь, а остальные были сгруппированы с другой стороны костра.

– Что здесь особенного? – спросил Борисов.

– Временная метка. Снимок сделан в 21:47. А по вашим показаниям, мистер Гросс, в это время вы мирно сидели у костра и обсуждали планы на следующий день.

Михаил внимательно посмотрел на фотографию. Да, атмосфера была явно не мирная. Все остальные участники экспедиции смотрели на него с опаской или осуждением. А он… он выглядел как человек, готовый взорваться.

– Я не помню этого момента, – честно признался он.

– Или не хотите помнить. – Эриксен убрал фотографии. – Мистер Гросс, у меня есть мотив, физические улики, свидетельства конфликта в группе. Чего мне не хватает – это признания.

– Которого вы не получите, потому что мой клиент невиновен, – твердо сказал Борисов.

– Посмотрим. – Эриксен встал. – А пока советую мистеру Гроссу хорошенько подумать о своем будущем. Норвежская система правосудия снисходительна к тем, кто признает вину и раскаивается.

После допроса Михаил и Борисов молча дошли до гостиницы. В голове у Михаила царила каша из противоречивых мыслей. SMS-сообщения, фотографии, показания старика – все складывалось в картину, где он выглядел ревнивым убийцей.

– Скажите честно, – обратился он к адвокату, когда они сели в ресторане, – какова вероятность оправдания?

Борисов долго молчал, обдумывая ответ.

– При текущих уликах – невысокая. Но дело еще не закрыто. У нас есть загадочный посетитель церкви, странности в расположении тел, временные нестыковки. Главное – не сдаваться.

– А что если я действительно их убил? – тихо спросил Михаил. – Что если моя память заблокировала это, чтобы защитить психику?

– Тогда это не отменяет необходимости справедливого суда. Даже если вы виновны, обстоятельства дела требуют тщательного изучения.

Вечером, когда Борисов ушел готовиться к завтрашнему дню в суде, Михаилу позвонила Ингрид.

– Я поговорила с Йоханнесом Мюллером, – сказала она без предисловий. – Очень интересный разговор.

– Что он рассказал?

– Старик живет в лесу, с тех пор как умерла жена. Отшельник, но не сумасшедший. В ту ночь он не спал, сидел у окна и наблюдал за северным сиянием.

– И что видел?

– Около полуночи заметил яркий свет возле церкви. Подумал, что туристы развели костер. Но потом свет стал перемещаться странным образом – то к лесу, то обратно к церкви.

– Это мог быть фонарик убийцы, который переносил тела.

– Именно. Но вот что интересно: Йоханнес утверждает, что видел не одного человека, а двоих.

Михаил почувствовал, как сердце начинает биться быстрее.

– Двоих?

– Один был высокий, двигался быстро и уверенно. Второй – пониже, двигался неуверенно, как будто был ранен или пьян.

– Это мог быть я в состоянии транса или шока?

– Теоретически да. Но тогда получается, что кто-то другой вел вас.

– Эриксену рассказали об этом?

– Пока нет. Йоханнес боится давать официальные показания.

– Можете убедить его?

– Работаю над этим. Но мне нужно время.

После разговора с Ингрид Михаил почувствовал первую за долгое время искру надежды. Если старик действительно видел двоих людей, если один из них вёл под руку второго, то картина преступления кардинально менялась.

Он лег спать с надеждой на новые откровения. Но сон принес совсем другое – кошмар, в котором он стоял в подземелье церкви, а вокруг лежали тела его друзей. И все они были живы, смотрели на него и спрашивали: «Почему ты нас не спас? Почему не остановил его?»

Михаил проснулся в холодном поту. В окно стучались ветки дерева, и в их стуке слышались голоса мертвых, призывающие его к ответу.

А где-то в ночной тьме ходил настоящий убийца, и время работало против правды.

Глава 6

Свидетель из леса

Утро принесло неожиданную новость. Михаил только спустился к завтраку, когда хозяин гостиницы Олаф Нордаль подошел к его столику с серьезным выражением лица.

– Мистер Гросс, – сказал он, понизив голос, – к вам пришел посетитель. Ждет в холле.

– Кто это?

– Йоханнес Мюллер. Старый Йоханнес. Он просил передать, что у него есть что-то важное для вас.

Михаил почувствовал, как екнуло сердце. Тот самый свидетель, о котором говорила Ингрид. Почему он пришел сам, не дождавшись официального допроса?

В холле гостиницы на старом кожаном диване сидел пожилой мужчина в потертой куртке и вязаной шапке. Лицо его было обветренным, покрытым глубокими морщинами, но глаза оставались ясными и внимательными. Руки, сложенные на коленях, были крепкими, рабочими – руки человека, привыкшего к физическому труду.

– Мистер Мюллер? – обратился к нему Михаил на английском.

Старик поднял голову и внимательно посмотрел на него. В его взгляде не было ни страха, ни враждебности – только печальная мудрость человека, много видевшего в жизни.

– Вы Михаил Гросс, – сказал он с сильным норвежским акцентом. – Русский историк. Тот, кого обвиняют в убийстве.

– Да, это я. Вы хотели со мной поговорить?

Йоханнес встал – старик оказался выше, чем казалось сидя, широкоплечий, несмотря на возраст.

– Не здесь. Слишком много ушей. Пойдемте к моему дому. Там будем разговаривать спокойно.

Они вышли из гостиницы и направились по тропинке, ведущей за город. Йоханнес жил в небольшом деревянном доме на окраине Варде, окруженном соснами. Дом был старым, но ухоженным – свежая краска на ставнях, аккуратный дровяной сарай, небольшой огород под снегом.

– Живу здесь уже пятнадцать лет, – сказал Йоханнес, отпирая дверь. – С тех пор, как умерла жена и я вернулся из Осло. Работал там в музее, изучал историю края. Но города мне быстро надоели. Здесь спокойнее.

Внутри дома было тепло и уютно. Стены были увешаны старыми фотографиями местности, картами, схемами раскопок. На полках стояли книги по истории и археологии, папки с документами, коллекция старинных предметов – явно не случайные находки, а систематически собранная коллекция.

– Вы археолог? – спросил Михаил, разглядывая экспонаты.

– Историк-краевед. Всю жизнь изучаю этот регион. Церковь святого Олафа знаю лучше, чем собственный дом. – Йоханнес поставил чайник на плиту. – Потому и понял, что с вашей историей что-то не так.

– Что вы имеете в виду?

Старик достал из шкафа толстую папку и положил на стол.

– Я веду записи обо всех, кто посещает церковь. Туристы, исследователи, просто любопытные. За последние годы церковь стала популярной среди людей, интересующихся мистикой.

Михаил открыл папку. Внутри были аккуратно разложенные фотографии, заметки, вырезки из газет. Йоханнес действительно документировал всех посетителей древней церкви.

– Вот ваша экспедиция, – Йоханнес указал на фотографии, сделанные телеобъективом. – Пять человек, прибыли 15 октября. Все выглядело обычно до 17 числа.

На снимках были изображены участники экспедиции: Михаил, Хельга, Анна, Томас, Эрик. Они ставили лагерь, изучали церковь, работали с документами. Обычная археологическая экспедиция.

– А что случилось 17 октября?

– Появился он. – Йоханнес перелистнул страницу и показал серию размытых фотографий. – Мужчина средних лет, один, на арендованной машине. Приехал во второй половине дня, долго наблюдал за вашим лагерем из-за деревьев.

На фотографиях было видно силуэт человека в темной одежде, стоящего среди сосен. Лицо разглядеть было невозможно, но поза выдавала напряженное внимание – человек определенно следил за экспедицией.

– Вы его фотографировали?

– У меня привычка фиксировать всех необычных посетителей. Этот был очень необычный – приехал не к церкви, а именно к вашему лагерю.

– Может быть, просто турист?

Йоханнес покачал головой.

– Туристы ведут себя по-другому. Они идут прямо к церкви, фотографируются, изучают надписи. А этот человек три дня подряд приезжал только для того, чтобы наблюдать за вами.

– Три дня?

– 17, 18 и 19 октября. Каждый день с утра до вечера. Прятался в лесу, следил за вашими перемещениями. У меня есть фотографии всех трех дней.