Читать онлайн В этот раз по-настоящему

© 2023 by Ann Liang.

This edition published by arrangement with Taryn Fagerness Agency and Synopsis Literary Agency.

© Забияка А., перевод, 2023.

© Нестерова А., иллюстрация, 2023.

© Издание на русском языке, оформление. Строки

Глава первая

Как только я начинаю переодеваться в школьную форму, замечаю, что за окном моей спальни парит мужчина.

Я делаю шаг к окну, все еще сжимая в руке юбку и чувствуя, как бьется пульс в ушах, и понимаю: парит – неправильное слово. Мужчина болтается. Его туловище подвешено на двух металлических тросах, которые выглядят опасно тонкими, – учитывая, что мы на двадцать восьмом этаже, а летний ветер в полдень дует особенно сильно, закручивая листву и пыль в мини-торнадо.

Качаю головой, недоумевая, с какой стати кому-то понадобилось делать подобное. Что это – новый экстремальный вид спорта? Посвящение в банду?

А может, кризис среднего возраста?

Мужчина ловит мой растерянный взгляд и приветственно взмахивает рукой – можно подумать, ему не грозит свободный полет до земли из-за неисправной страховки, ослабленного узла или особо агрессивной птицы. А затем – все так же непринужденно – вытаскивает из кармана мокрую тряпку и принимается тереть разделяющее нас стекло, оставляя разводы белой пены.

Ну да. Конечно.

Мои щеки вспыхивают. Меня не было в Китае столько времени, что я совершенно забыла: так моют окна жилых многоэтажек. Точно так же у меня вылетело из головы, как работают линии подземки, или что нельзя смывать туалетную бумагу, и что торговаться можно только в определенных магазинах, иначе рискуешь показаться нищим или скрягой. Столько всего изменилось за те двенадцать лет, которые я и моя семья провели за океаном: местные, например, больше не пользуются наличкой.

Серьезно, на прошлой неделе я попыталась дать официантке сто юаней одной купюрой, и она посмотрела на меня так, словно я путешественница во времени, прямиком из семнадцатого века.

– Эй… привет. Элиза? Ты все еще там?

Я едва не ударяюсь об угол кровати, пока в спешке пытаюсь пробраться к ноутбуку, стоящему на двух картонных коробках с пометками «НЕ ОСОБО ВАЖНОЕ БАРАХЛО ЭЛИЗЫ» – распаковать их руки у меня пока не дошли, в отличие от коробки с «ОСОБО ВАЖНЫМ БАРАХЛОМ». Ма думает, что в моей системе маркировки есть пробелы, зато вот в неумении расставлять приоритеты меня точно не упрекнешь.

– Э-ли-за?! – Голос Зои – до боли знакомый даже сквозь динамики – становится громче.

– Да тут я, тут, – откликаюсь я.

– О, хорошо, потому что я не вижу ничего, кроме очаровательной пустой стены. Кстати говоря… Когда ты украсишь свою комнату хоть чем-нибудь? Три месяца прошло, а она до сих пор выглядит как отель. То есть, конечно, весьма милый отель, но…

– Это осознанный выбор! Знаешь, минимализм, все такое.

Она фыркает. Врать я умею отлично, но проблема в том, что Зои отлично умеет на мою ложь не вестись.

– Да ладно?

– Конечно, почему нет, – продолжаю я и поворачиваю ноут к себе. На левой части экрана – эссе к уроку английского и миллиард вкладок «как написать правдоподобную сцену поцелуя тому, кто ни разу не целовался»; на правой – очаровательно ухмыляющееся лицо моей лучшей подруги.

Зои Сато-Мейер восседает у себя на кухне, на ее хрупких плечах любимый твидовый жакет. Собранные в высокий хвост тяжелые черные локоны подсвечены лампами люстры, находящейся у нее за головой, и этот «нимб» придает Зои вид стильного семнадцатилетнего ангела. Кромешная темнота в окнах позади нее и упаковка дымящейся быстрорастворимой лапши на кухонной стойке (так подруга представляет себе ночной перекус) – единственные подсказки, что прямо сейчас в Лос-Анджелесе ближе к полуночи.

Я настраиваю камеру ноутбука.

– О боже мой! – Взгляд Зои скользит к моей поношенной блузке в горошек. – Поверить не могу, что эта кофта до сих пор с тобой! Это та, которую ты носила еще в восьмом классе?

– Ну и что? Она удобная, – говорю я, и это чистейшая правда. Но кажется, правда и то, что эта поношенная блузка – одна из немногих вещей, оставшихся неизменными в шести разных странах и двенадцати школах.

– Ладно, ладно! – Зои поднимает руки вверх. – На вкус и цвет… Но тебе не кажется, что стоит поработать над стилем? Хотя можешь приберечь эту вещицу для будущих родительских собраний…

Мое внимание привлекает юбка с непривычном логотипом, вышитом на жесткой, напоминающей пластик ткани: «ПЕКИНСКАЯ МЕЖДУНАРОДНАЯ ШКОЛА “УЭСТБРИДЖ”». В животе закручивается узел.

– Угу… – бормочу я. – Мне и правда пора сменить имидж.

Мойщик окон по-прежнему снаружи, так что я задергиваю шторы – но успеваю бросить взгляд на раскинувшийся внизу жилой комплекс. Хоть место и называется «Лазурное озеро», голубого цвета среди аккуратных рядов построек и ухоженных газонов очень мало, но зато полно зеленого: искусственное озеро в центре комплекса и прилегающие к нему пруды с лотосами; просторное поле для мини-гольфа и теннисные корты у парковки; пышная трава вдоль посыпанных галькой дорожек и деревья гинкго. Когда мы только заселились, район напомнил мне модный курорт, и в этом есть доля истины – вряд ли мы останемся здесь дольше, чем на год.

Пока я влезаю в форму, Зои щелкает пальцами и говорит:

– Напомни-ка мне, зачем ты пишешь о несуществующем парне?

– Не пишу. Уже написала, – поправляю я, натягивая рубашку через голову. – Работа сдана. У меня не было никакого желания выдумывать историю об идеальных отношениях, но о чем еще… – Прерываюсь, чтобы высвободить длинную прядь иссиня-черных волос, запутавшихся в пуговицах блузки. – Это задание сдаем сегодня, и это часть итоговой работы, так что… сама знаешь. Пришлось проявить изобретательность.

Зои снова фыркает – на этот раз так громко, что микрофон трещит.

– Ты в курсе, что в таком эссе обычно пишут правду, да?

– Нет, – говорю я невозмутимо. – Нельзя врать в эссе о себе? Офигенно! Я в шоке. Вся моя жизнь – ложь.

Честно говоря, я не просто так решила превратить серьезное домашнее задание в романтическую историю на четыре тысячи слов. Просто оно предполагало рассказ о личном. Всему виной глупый роман, который мы изучали в первую неделю занятий: «В книге “Когда соловьи запели в ответ” говорится, что у Люси и Тейлора есть собственный тайный язык, которого никто больше не знает. С кем у вас общий тайный язык? Как он сформировался? Что этот человек значит для вас?»

И если бы дело было только в этом, я, возможно, стиснула бы зубы и написала лишь слегка приукрашенный текст об одном из родителей, или о моей сестренке, или о Зои… только вот мы должны опубликовать законченное сочинение в блоге школы «Уэстбридж». То есть на публичной платформе, где кто угодно – любой одноклассник, для которого я Новенькая или Та-что-недавно-переехала-из-Штатов, – сможет увидеть его и оставить комментарий.

Ни за что не стану делиться подробностями своих отношений с близкими. Даже в вымышленном тексте некоторые детали кажутся слишком уж откровенными: например, как я водила пальцами по линиям ладони вымышленного парня, делилась секретами в полутьме, говорила, что он для меня целый мир, что с ним я чувствую себя дома.

– …вообще не волнуешься, что в школе могут… ну не знаю, прочесть эссе и потребовать рассказать о твоем парне больше? – не сдается тем временем Зои.

– Я все предусмотрела, – утверждаю я, снова распахивая шторы. Комнату мгновенно заливает светом, крохотные пылинки плавают перед теперь уже пустым окном. – Я не называла имен, так что никто не сможет выследить этого вымышленного парня. К тому же я написала, что встретила его три месяца назад, пока родители искали квартиру, – весьма правдоподобно, и никаких намеков на то, в какую школу он ходит. И раз уж мы вместе недавно и не хотим торопить события, нам нравится встречаться тайно. Видишь? – Я встаю перед камерой и обвожу руками воздух. – Элементарно!

– Вау! – Зои делает вдох. – Вот это уровень подготовки! – говорит она, раздраженная и заинтригованная одновременно. – И все ради того, чтобы не писать правду?

– Таков план.

Следует краткая пауза, нарушаемая лишь чавканьем Зои, которая всасывает лапшу по ту сторону экрана, и стуком шагов за дверью моей комнаты. Затем подруга вздыхает и как-то слишком обеспокоенно спрашивает:

– У тебя точно все хорошо в новой школе? Ты… э-э-э… осваиваешься?

– Что? – Ее тон мне не нравится. Я чувствую, как внутри все замирает, а мышцы напрягаются, будто в ожидании удара. – А почему… почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. – Зои дергает плечом, ее «конский хвост» подпрыгивает в такт движению. – Просто… чувствую.

От неловкого разговора меня спасает оклик Ма, который доносится из холла с громкостью, куда более уместной для поисково-спасательных миссий:

– Ай-Ай! Водитель ждет!

Ай-Ай – мое китайское прозвище, которое можно перевести как «любовь». Если исключить вымышленные отношения, не могу сказать, что соответствую ему.

– Иду! – кричу я в ответ, затем оборачиваюсь к экрану. – Надо бежать.

Зои ухмыляется, и я выдыхаю, испытывая облегчение от того, что наш разговор по душам не состоится.

– Ага, думаю, это слышала вся планета. Передавай маме привет от меня.

– Хорошо. – Прежде чем выключить ноут, я складываю сердечко из большого и указательного пальцев (жест только для Зои, ни для кого больше!). – Скучаю по тебе.

– А я по тебе. – Зои посылает мне воздушный поцелуй, и я смеюсь.

Тугой узел в животе немного ослабевает. С тех пор как два года назад я уехала из Лос-Анджелеса, мы завершаем каждый звонок именно так – и неважно, насколько мы заняты или устали, как долго говорили или как много времени пройдет, прежде чем нам удастся поболтать снова.

Скучаю по тебе.

Конечно, это не сравнится с ночевками у нее дома, где мы валялись на диване в пижамах, пока на ноутбуке был включен какой-нибудь сериал «Нетфликса», а между нами из рук в руки передавалась тарелка приготовленных ее мамой рисовых шариков. И уж точно не сравнится с нашими поездками на пляж по воскресеньям, где калифорнийское солнце припекало кожу, а ветер развевал спутанные солью волосы… Разумеется, нет.

Но сейчас и этого маленького простого ритуала достаточно.

Потому что это наше.

Водитель припарковал машину сразу за жилым комплексом, в пятнистой тени ивы.

Формально Ли Шушу [1] не наш семейный водитель, а мамин – преимущество занимать руководящую должность в суперпрестижной международной консалтинговой компании, побочный эффект – «прости-что-заставляю-тебя-переезжать-с-места-на-место-почти-каждый-год!». И поэтому, выскочив из автомобиля, Ли Шушу приветствует Ма первой.

– Юй-нюйши, – говорит он, с легким поклоном открывая для нее дверцу. «Мадам Юй».

Подобная обходительность, даже по отношению к кому-то другому, каждый раз вызывает у меня необъяснимый дискомфорт, однако Ма просто улыбается водителю и грациозно садится в машину. Глядя на нее в этот момент – фарфоровая кожа, солнцезащитные очки, идеально сидящий костюм и безупречная стрижка, – ни за что не догадаешься, что она росла в бедном провинциальном городке, отвоевывая еду у шести братьев и сестер.

Остальные втискиваются на заднее сиденье в обычном порядке: мы с папой возле окон, моя девятилетняя сестра Эмили – посредине.

– В школу? – заводя двигатель, спрашивает меня водитель, медленно и четко выговаривая слова мандаринского наречия. Запах новой кожи и паров бензина наполняет замкнутое пространство. Ли Шушу пробыл рядом уже достаточно долго, но все еще не уверен в моем уровне владения китайским.

– В школу, – подтверждаю я, старательно игнорируя спазмы в животе. Я и так ненавижу ходить в «Уэстбридж», а в дни родительских собраний – тем более. Если бы не тот факт, что Эмили посещает ту же самую школу и у нее тоже сегодня собрание, я бы обязательно придумала, как оставить нас всех дома.

Но уже слишком поздно.

Я откидываюсь на сиденье и прижимаюсь щекой к прохладному стеклу, наблюдая, как наш жилой комплекс становится все меньше и меньше, пока не исчезает полностью, сменившись шумной картиной города.

С тех пор как мы вернулись, это мой любимый способ проводить время в машине. Прилипнуть к окну и всматриваться в зигзаги пекинской линии горизонта, путаницу перекрестков и кольцевых дорог, яркие скопления ресторанчиков и переполненных гастрономов.

Пытаясь запомнить все это – точнее пытаясь вспомнить.

Меня всегда удивляло, как обманчивы самые популярные фотографии Пекина. Они либо изображают город огромным постапокалиптическим миром, отравленным смогом и битком набитым людьми в дыхательных масках, либо показывают его похожим на нечто прямиком из высокобюджетного фантастического фильма: сплошь элегантные небоскребы, ослепительные огни и кричащая роскошь.

Снимки редко передают истинную энергию города, ту энергию, что бурлит везде, как дикое подводное течение. Кажется, все без исключений толкаются, спешат, стремятся к большему, снуют туда-сюда: будь то курьер, лавирующий в потоке машин позади нас на скутере, навьюченном десятками коробочек с едой, или бизнесвумен, лихорадочно с кем-то переписывающаяся в «мерсе» слева от нас.

Мое внимание привлекает песня известного китайского рэпера, заигравшая по радио. Через зеркало заднего вида замечаю, что Ма снимает очки и заметно морщится.

– Почему он издает эти звуки: «си-гэ си-гэ»? – спрашивает она секунды через три. – У него что-то в горле застряло?

Я давлюсь смехом.

– Так звучит современная музыка, – говорит Ба [2] на мандаринском, как всегда дипломатично.

– Как по мне, это даже мило, – встреваю я, покачивая в такт головой.

Ма оглядывается на меня с равнодушно-хмурым видом:

– Не верти так головой, Ай-Ай. Выглядишь как цыпленок.

– В смысле, вот так? – Я качаю головой сильнее.

Ба прикрывает улыбку рукой, Ма цокает языком, а Эмили – мне всегда казалось, что на самом деле она восьмидесятилетняя старушка, заключенная в крошечном теле девятилетки, – испускает долгий, театральный вздох.

– Подростки, – бормочет она.

Я подталкиваю ее локтем в ребра, на что она отвечает тычком, между нами завязывается шуточная борьба, которая прекращается, только когда Ма грозит накормить нас на ужин пустым рисом.

Если честно, именно в эти моменты – когда машину наполняет музыка, за окнами свистит ветер, послеполуденное солнце золотит деревья, а моя семья здесь, рядом со мной, – я чувствую… счастье. Подлинное, истинное счастье, вопреки всем переездам, расставаниям и новой жизни. Вопреки всему.

Глава вторая

Но вскоре мое настроение меняется.

Как только мы подъезжаем к воротам школы «Уэстбридж», я осознаю роковую ошибку. Все одеты во что угодно, но только не в юбки и белые рубашки. Милые летние платья. Кроп-топы и джинсовые шорты. Преподаватели не уточнили, какой должна быть одежда, и я наивно предположила, что, как и в моей прошлой школе, все каждый день ходят в форме.

Когда мое семейство начинает выходить из машины, к горлу подкатывает приступ паники. Нет, конечно, у меня не будет неприятностей из-за того, что на мне надето, – просто я выгляжу глупо и буду выделяться. Как Бестолковая Новенькая – которой, по сути, и являюсь, но от этого не легче.

– Ай-Ай! – Ма стучит в окно. – Куайдянь!

«Шустрее».

Я быстро благодарю водителя и выхожу на улицу. Ну хотя бы погода хорошая: ветер утих, превратившись в мягкий, шелковистый бриз, долгожданная передышка от жары. И небо! Красивое небо, сочетание пастельно-голубых и приглушенно-розовых оттенков.

Вдыхаю. Выдыхаю.

«Все будет хорошо, – говорю я себе. – Все хорошо».

– Идем, Баба, – говорит Эмили и тащит Ба в секцию кампуса начальной школы, ее стены выкрашены в яркие цвета. Тошнотворно яркие, если хотите знать мое мнение. – Ты обязан поговорить с мисс Хлоей. Я рассказала ей, что ты поэт и что раздаешь автографы в больших-больших книжных магазинах, – она та-а-а-ак впечатлилась! Сначала она мне не поверила, но я попросила ее погуглить твое имя, и потом…

Со стороны кажется, что Эмили чувствует себя прекрасно. Потому что так и есть. Куда бы мы ни поехали, у сестренки ни разу не было проблем с адаптацией. Кажется, мы могли бы отправить ее в Антарктиду и спустя две недели найти тусующейся вместе с пингвинами.

Мы с мамой идем в противоположном направлении – туда, где находятся аудитории старших классов. В широких серых коридорах уже довольно много родителей и учеников – одни направляются внутрь, другие пробираются наружу. Как я и ожидала, глаза нескольких учеников задерживаются на моей плотной юбке и блейзере, который явно мне великоват. Прежде чем они отворачиваются, на их лицах мелькает смесь жалости и насмешки.

Я выпрямляю спину и поднимаю подбородок. Ускоряю шаг.

«Все хорошо».

Мы доходим до кабинетов старших классов слишком быстро.

Внутри шумно. Повсюду одноклассники; учителя ждут за столами начала занятий. Никто не здоровается со мной, и я отвечаю взаимностью.

Хотя занятия в школе начались почти месяц назад, я так ни с кем и не успела познакомиться. Все имена, лица и кабинеты просто слились воедино. Мы все равно выпустимся через год, ни к чему «привлекать к себе внимание», как любили говорить мои прежние учителя, и привязываться к людям, чтобы потом через несколько месяцев перестать общаться. Поскольку из-за маминой работы мы все время переезжаем, такое случается со мной постоянно: эта медленная, болезненная, чересчур предсказуемая трансформация из незнакомцев в приятелей или друзей и обратно в незнакомцев, как только очередная школа остается позади.

Я не мазохистка, чтобы проходить через это снова.

К тому же во всей моей параллели меньше тридцати учеников, и каждый из них уже явно выбрал себе компанию. Справа от меня группа девчонок визжит и обнимается так, словно с момента их последней встречи прошли годы, а не часы. Где-то поблизости другая компания что-то бурно обсуждает, переключаясь между тремя языками – английским, корейским и каким-то еще. Что ж, обычное дело для международной школы.

– Ах! А вот и вы!

Мой учитель английского и классный руководитель, мистер Ли (европеец, несмотря на фамилию), машет мне рукой, его глаза блестят за толстыми очками с громоздкой оправой. Его словно прокляли этим младенчески-круглым лицом и непослушными волосами с проседью, что в совокупности дает эффект, будто ему то ли слегка за тридцать, то ли хорошо за пятьдесят.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – говорит он бодро, указывая на пару стульев у своего стола. Затем переключает внимание на Ма, и его улыбка становится шире. Так смотрят на симпатичного малыша в парке. – А вы… мама Элизы, полагаю?

– Да. Я Ева Юй, – говорит Ма, тут же включая Жизнерадостный Деловой Тон, который использует при общении с белыми людьми, чтобы звучать «по-американски». Она протягивает руку с безупречным маникюром. – Приятно познакомиться.

Мистер Ли немного хмурит брови, пожимая ее ладонь, а затем хмурится сильнее, когда осознает силу рукопожатия. Я догадываюсь, что он пытается сопоставить свое впечатление от реальной Ма с теми стереотипными ожиданиями, которые у него появились, как только он обратил внимание на ее незападную фамилию.

Ма отпускает его руку первой и откидывается на спинку стула с легкой самодовольной улыбкой.

Я знаю: ей это нравится. Ей всегда нравилось удивлять людей – а это бывает часто, поскольку они вечно ее недооценивают. Одной из главных причин, по которой она занялась консалтингом, было шутливое замечание друга, что ей никогда не выжить в мире больших корпораций и многомиллионных счетов.

– А теперь… – Мистер Ли прочищает горло и снова поворачивается ко мне. – Поскольку ты здесь новенькая, давай я еще раз быстро повторю правила, хорошо? – Он не ждет, пока я отвечу. – А потом минут десять я поговорю с твоей мамой о твоей текущей успеваемости на уроках английского, твоем отношении к учебе, предметах, на которые стоило бы обратить внимание, – и все такое прочее. Так вот, правила: не перебивать, не задавать вопросов и не отвлекать нас, пока я не закончу и не обращусь к тебе. Это ясно?

Мое лицо становится каменным.

И после этого у кого-то остаются вопросы, почему для подростков не существует авторитетов среди взрослых?

– Смотрю, ты быстро схватываешь, – весело говорит мистер Ли, махая рукой перед самым моим носом.

Я продолжаю смотреть в пустоту.

В другом конце комнаты вдруг замечаю парня, чье лицо мне точно знакомо.

Кэз Сонг.

На самом деле практически невозможно не знать, кто он такой. Модель. Актер. Бог – судя по тому, как все им восхищаются и следят за каждым его перемещением. Что странно, ведь он никогда ничего не делает, просто ошивается где-то поблизости, как всегда до неприличия смазливый. Даже сейчас, в этом унылом классе под взглядами учителей вокруг него уже собралась внушительная толпа школьниц с разинутыми ртами. Одна девочка хватается за бок, истерически смеясь над его фразой, которая, скорее всего, даже не была шуткой.

Борюсь с желанием закатить глаза.

Я искренне не понимаю ажиотажа вокруг него – ничего, кроме приятной внешности. Но да, есть определенная элегантность в его линии подбородка, слегка пухлых губах, резких очертаниях худощавой фигуры. В его темных волосах и еще более темных глазах. Черты его лица нельзя назвать ангельски прекрасными и все такое, но вместе они работают.

Однако у меня есть ощущение, что он знает об этой своей особенности так же хорошо, как и обожающие его фанатки, и это все портит. Ну и конечно же, его любят журналисты: буквально на днях я наткнулась на статью, автор которой назвал его одной из «восходящих звезд китайского шоу-бизнеса».

Сейчас он стоит прислонившись к дальней стене и сунув руки в карманы. Похоже, это его обычное состояние: подпирать что-либо – двери, шкафчики, парты, что угодно – ему лень стоять самостоятельно?

Кажется, я таращилась слишком долго, слишком пристально. Чувствуя мой взгляд, Кэз поднимает голову.

Быстро отвожу глаза. Снова включаюсь в беседу – как раз вовремя, чтобы услышать, как мистер Ли говорит:

– Ее английский довольно хорош…

– Ну, вообще-то, английский я выучила еще в детстве, – подчеркиваю я прежде, чем успеваю себя одернуть. Годы снисходительных комментариев о том, насколько «хорош» мой английский и что у меня «даже нет акцента», при этом почти всегда произносимых с ноткой удивления, если не растерянности, выработали этот рефлекс.

Мистер Ли моргает, глядя на меня. Поправляет очки.

– Точно…

– Просто решила напомнить. – Я откидываюсь на спинку стула. Должна ли я ощущать триумф? Или все-таки вину за то, что перебила его? Вдруг учитель имел в виду «Она-и-правда-хорошо-разбирается-во-временах», а не «Не-ожидал-что-люди-с-ее-внешностью-вообще-говорят-по-английски»?

Похоже, Ма склоняется к первому варианту, потому что тут же бросает на меня уничтожающий взгляд.

– Простите. Продолжайте, – бормочу я.

Мистер Ли обращается к Ма:

– Итак, если вы не возражаете, мне любопытно узнать немного о прошлом Элизы. До того, как она приехала сюда…

Ма кивает. Она привыкла к подобному, поэтому начинает уже отработанную речь: «Родилась в Китае, уехала в возрасте пяти лет, ходила в такую-то и в такую-то школу и снова переезжала из одной страны в другую…»

Я стараюсь не ерзать на стуле и не предпринимать попыток к бегству, но это непросто. Когда обо мне говорят в таком ключе, все зудит с ног до головы.

– Самое замечательное, что она жила везде! Так что ее дом может быть где угодно. – Мистер Ли широко разводит руки в жесте, который, кажется, означает «где угодно», и при этом опрокидывает коробку салфеток. Повисает неловкое молчание. Затем он поднимает ее и – невероятно, но факт – продолжает с того же места, на котором остановился: – Вам следует знать, что Элиза – не гражданка одной страны и даже одного континента, а скорее…

– Если он скажет «гражданка мира», меня вырвет, – бормочу я себе под нос, достаточно тихо, чтобы не быть услышанной.

Мистер Ли наклоняется вперед.

– Прости, что?

– Ничего. – Я мотаю головой. Улыбаюсь. – Ничего.

Краткая пауза.

– Ну, раз уж мы говорим о жизни Элизы… – деликатно и робко говорит мистер Ли (кажется, я знаю, что за этим последует). – Я правда тревожусь, что ей нелегко… освоиться.

У меня перехватывает дыхание.

Вот. Вот поэтому я ненавижу родительские собрания.

– Освоиться, – нахмурившись, медленно повторяет Ма, хоть и не выглядит особо удивленной. Просто грустной.

– Похоже, она пока не нашла общий язык ни с кем из класса, – уточняет мистер Ли. Ребята, ведущие разговор на трех языках, выбирают именно этот момент, чтобы разразиться громким смехом; звук отражается от всех четырех стен. Мистер Ли повышает голос, почти выкрикивая: – То есть меня правда беспокоит, что у нее до сих пор нет друзей здесь.

К несчастью для меня, на середине его фразы уровень шума вновь снижается.

Разумеется, все слышат все до последнего слова. Повисает неловкая пауза. Около тридцати пар глаз прожигают дыры в моем черепе. Мое лицо вспыхивает.

Встаю с места, мысленно морщась, когда ножки стула со скрипом царапают полированный пол, и что-то мямлю насчет того, что мне нужно в туалет.

И как можно быстрее сматываюсь оттуда.

В свое оправдание скажу, что обычно я довольно хорошо – можно сказать мастерски – владею своими чувствами и могу отключаться от всего, но иногда меня настигает оно: это ужасное, сокрушительное ощущение неправильности, чужеродности. Без разницы, единственный ли я ребенок-азиат в элитной женской католической школе в Лондоне или единственный новичок в крохотном классе выпускников китайской международной школы. Порой мне кажется, что так и проведу остаток своей жизни. Одна.

Иногда я думаю, что одиночество – моя настройка по умолчанию.

К счастью, полутемный коридор кампуса пуст. Я забиваюсь в самый дальний угол, сползаю по стене вниз и достаю смартфон. В течение минуты бездумно листаю ленту соцсетей. Перебираю пальцами фенечку из грубых нитей, повязанную вокруг запястья, – подарок Зои, – позволяя ей успокоить меня.

«Все будет хорошо».

Затем открываю сайт «Крейнсвифта».

Я открыла его для себя пару лет назад, взяв одну из листовок на лондонском вокзале, и с тех пор читаю его регулярно. Большим количеством читателей он похвастаться не может, зато качеством редакционных материалов и репутацией – вполне. В принципе, все, кому когда-либо посчастливилось опубликовать свои статьи в «Крейнсвифт», достигли успеха, о котором можно только мечтать: премии в области журналистики, престижные нью-йоркские стипендии для авторов публицистики, международное признание. И все благодаря словам – элегантным и глубоким.

Писательство меня по-настоящему трогает. Красивая фраза способна проникнуть под кожу и вызвать душевный отклик, подобно отрывку музыкального произведения или сцене фильма. Хорошо продуманная история способна заставить меня смеяться, затаить дыхание или плакать.

Вчитываюсь в одно из недавних эссе, опубликованных под знакомым светящимся синим баннером сайта. Оно о соединении родственных душ, которым посчастливилось повстречаться в самых неожиданных местах. Через пару предложений ощущаю, как оцепенение, сковавшее мои плечи отступает, а напряжение в теле уходит…

Со скрипом открывается дверь аудитории, выпуская шум, доносящийся изнутри.

Я замираю и, прищурившись, всматриваюсь. Выходит Кэз Сонг. Один. Взгляд его скользит мимо, как будто я вообще не здесь. Кэз выглядит расстроенным.

– …все тебя ждут, – говорит он. Между его бровей залегла тень, голос неожиданно резкий. Он всегда казался мне манекеном, сошедшим прямо с обложки журнала: глянцевый, отретушированный и холодный. Но прямо сейчас он возбужденно расхаживает по кругу, его шаги такие легкие, что почти не издают звуков. – Это встреча с родителями. Я не могу прийти на нее один.

На мгновение я решаю, что Кэз разговаривает сам с собой или тренирует какую-то странную актерскую технику, но затем слышу приглушенный женский голос, доносящийся из динамиков его телефона:

– Знаю, знаю, но я сейчас очень нужна пациенту. Не мог бы ты сказать учителю, что в больнице кое-что случилось? Хао эрцзы, тинхуа. – «Хороший ребенок. Слушайся». – Возможно, мы сумеем перенести встречу на следующую неделю – как было в прошлый раз, помнишь?

Я наблюдаю, как Кэз делает вдох. И выдох. Когда он заговаривает снова, голос его удивительно спокоен.

– Все в порядке, мам. Я… скажу им. Уверен, они поймут.

– Хао эрцзы, – снова говорит женщина, и даже с такого расстояния мне слышен шум на заднем плане. Лязганье металла. Сигналы больничного монитора. – Ах да, кстати – что они сказали про заявки в колледж?

Заявки.

Я прокручиваю в голове услышанное. Для меня это новость. Я-то думала, что такие как Кэз не учатся в колледже, они строят актерскую карьеру.

Но в этот самый момент наша Восходящая-Звезда потирает челюсть и говорит:

– Все… в порядке. Они говорят, что если я напишу действительно впечатляющее вступительное эссе, это сможет компенсировать мои оценки и посещаемость…

Из динамиков доносится вздох.

– Что я говорила, а? Сначала оценки, в первую очередь оценки. Думаешь, приемную комиссию колледжа заинтересует, что ты сыграл главную роль в школьном театре? Думаешь, они вообще знают каких-нибудь азиатских звезд кроме Джеки Чана? – Прежде чем Кэз успевает ответить, его мать снова вздыхает. – Ладно, проехали. Теперь уже слишком поздно. Просто сосредоточься на эссе – ты же почти закончил, да?

Может, мне так показалось из-за тусклого света в коридоре, но я уверена, что вижу, как Кэз морщится.

– Вроде того.

– Что значит «вроде того»?

– Я… – Он стискивает зубы. – Мне еще нужно продумать, составить план и… написать его. Но я справлюсь, – быстро добавляет он. – Обещаю. Правда, мам. Я тебя не подведу.

Следует долгое молчание.

– Хорошо. Ладно, мне пора, меня зовет пациент, но скоро поговорим, ладно? И обязательно сосредоточься на эссе. Если ты отнесешься к нему хоть вполовину так же серьезно, как к запоминанию сценариев, тогда…

– Я понял, мам.

Что-то вроде тревоги на мгновение искажает его черты, когда он завершает звонок.

Затем, развернувшись, чтобы уйти, он замечает меня, сидящую на корточках в сумраке коридора, и ловит мой взгляд второй раз за этот день.

– Ох, – говорит он.

В то же самое время я встаю и выдаю:

– Извини!

Мы продолжаем, перебивая друг друга:

– Я не видел…

– Честно, я не пыталась…

– Это круто…

– Мне как раз нужно идти в…

– Ты же Элиза, верно? Элиза Линь?

– Да, – говорю я медленно и даже сама слышу настороженность в собственном голосе. – А что?

Он приподнимает одну бровь, следы тревоги уже начисто исчезли с его лица. Как-то подозрительно быстро – может, у меня галлюцинации?

– Ничего. Просто стараюсь быть дружелюбным.

Безобидный ответ. Вполне разумный.

И все же…

У нее до сих пор нет друзей здесь.

– Ты… слышал, что сказал мистер Ли? – Жалею в ту же секунду, как только эти слова слетают с моих губ. Хочется стереть это мгновение. Есть определенные вещи, о которых лучше не упоминать, даже если оба собеседника в курсе проблемы. Например, прыщи. Или классный руководитель, заявляющий перед всеми, что у тебя нет друзей.

Тот факт, что новые друзья мне, вообще-то, не нужны, ни на что не влияет.

На секунду Кэз задумывается. Прислоняется к ближайшей стене, так что оказывается ко мне вполоборота.

– Ага, – признает он. – Слышал.

– Надо же!

– Что?

Я издаю неловкий смешок.

– Думала, ты соврешь. Ну, знаешь. Чтобы пощадить мои чувства, или что-то в этом роде…

Вместо того чтобы продолжить тему, он наклоняет голову и настороженно спрашивает:

– Слышала, как я говорил по телефону?

– Нет, – отвечаю я, не подумав, но тут же начинаю мямлить: – Ну почти…

– Очень мило, что ты пытаешься пощадить мои чувства, – говорит он. В его голосе столько иронии, что мне хочется испариться на месте.

Меня посещает ужасающая мысль: а если он подумал, что я его фанатка? Охотница за айдолами? Еще одна наивная влюбленная одноклассница, из тех, что ходят за ним хвостом? Поджидаю его тут по углам, чтобы привлечь внимание. Я и сама много раз видела, как это бывает: ученица прячется за мусорным баком или стеной – и, оп! – тут же выскакивает на Кэза, стоит ему завернуть за угол.

– Я не хотела подслушивать, – говорю я в отчаянии, поднимая обе руки вверх. – Я даже не знала, что ты придешь сюда.

Он пожимает плечами, его лицо невозмутимо.

– Хорошо.

– Честно! – почти молю я. – Клянусь тебе!

Он смотрит на меня долгим взглядом.

– Я же сказал: «хорошо».

Но по его голосу не скажешь, что он поверил мне до конца. Мою кожу покалывает, смущение и раздражение согревают щеки. Видимо, чтобы испортить все окончательно, я произношу:

– Я не… я даже не фанатка.

Проходит секунда, на миг его лицо принимает выражение, которое трудно прочесть. Что это, удивление? Я чувствую, как внутри все переворачивается, а сердце стучит так сильно, что вот-вот выпрыгнет наружу.

– Приятно это знать, – говорит он наконец.

– Ну, я и не то чтобы антифанатка… – лепечу я с тем жутким чувством беспомощности, с которым наблюдаешь за персонажами фильмов ужасов: когда хочешь крикнуть «Стой!», но герой продолжает двигаться все ближе и ближе к собственной гибели. – Мне все равно. Ноль. Э-э… то есть… нормальный человек.

– Угу, я понял.

Крепко сжимаю рот, мои щеки пылают уже вовсю. Поверить не могу, что рядом все еще стоит Кэз Сонг, уникальный талант которого, по-видимому, состоит в том, чтобы заставлять меня чувствовать себя еще более несуразной, чем обычно. Не верится, что мы все еще разговариваем, и что мистер Ли все еще в переполненном классе вместе с Ма, и они думают, будто я все еще в туалете.

Это кошмар! Пора продумывать план побега, прежде чем я опозорюсь еще больше.

– Знаешь, я… – Вытягиваю шею и оборачиваюсь, словно услышала, как меня кто-то зовет. – Почти уверена, что это моя мама.

На этот раз поднимаются обе его темные брови.

– Да? Ничего не слышал.

– А, ну да, у нее тихий голос, – бормочу я, уже проходя мимо. – Э-э… Трудноуловимый. К нему нужно привыкнуть. Так что… эм-м… я, наверное, пойду. Увидимся!

Я не даю ему шанса ответить, просто бегу обратно в класс, готовая схватить маму и умолять Ли Шушу приехать и забрать нас как можно скорее. После такого унижения я больше никогда не смогу заговорить с Кэзом Сонгом. Никогда!

Глава третья

На следующий день я просыпаюсь до рассвета. Жара тяжело обволакивает кожу, одеяла сбились в ком вокруг тела.

Смартфон мигает.

237 новых уведомлений

Щурюсь с минуту, ничего не понимая; рассудок все еще затуманен сном. Но экран то и дело загорается, освещая прикроватный столик мягким голубым сиянием, сквозь мою усталость пробивается приступ тревоги. Обычно никто не пишет мне сообщения в такой час. И уж точно никто – даже Зои – не отправил бы мне столько сообщений подряд.

239 новых уведомлений

240 новых…

Я откидываю одеяла в сторону, теперь уже полностью проснувшись, и проверяю месседжеры. Замешательство быстро сменяется дурными предчувствиями.

Читаю сообщения Зои:

капец.

Ну просто капец!!!!!!

ок я знАЮ ЧТО СЕЙЧАС НОЧЬ

НО

ДА ВОЗЬМИ ТЫ СВОЙ ТЕЛЕФОН

фывапроллдлдд

ты ЭТО ВИДЕЛА что это вообще за нАФИГ

Дальше она скидывает ссылку: какая-то статья. Я слишком напугана, чтобы сразу открыть ее, но после двух секунд пристального изучения экрана, в течение которых сердце пробивает дыры грудной клетке, сдаюсь.

Выскакивает огромный, жирный заголовок:

«Герой ее романа: пост девушки о личной жизни дает нам шанс поверить в любовь».

Мой пульс учащается.

Сперва я не понимаю, что именно вижу. Замечаю лишь отрывок из моего эссе – эссе, которое я вычитала минимум трижды и опубликовала только вчера, – и мое собственное имя, а над всем этим… логотип «БаззФид»! Тот самый «БаззФид», на котором мы с Зои зависали часами, отвечая, например, на вопросы теста «Пицца или начос: какая ты закуска на тусовке?». Бред какой-то. Как мое эссе оказалось на «БаззФид»?

Это как наткнуться на собственное фото в чужом доме – шокирующее сочетание «Эй, это лицо мне знакомо» и «Какого черта оно здесь делает?» Я что, во сне?

Господи, там еще больше! Гораздо больше!

Очевидно, сочинение завирусилось уже вчера вечером, но когда ссылку с моим постом в школьном блоге ретвитнул кто-то популярный, все просто взорвалось. Включаю ВПН, захожу в «Твиттер»[3]. Сердце едва не выскакивает из груди.

Прошлым вечером на меня было подписано всего пять человек, и двое из них без сомнения были ботами.

Сейчас подписчиков уже более десяти тысяч.

– «Нафиг» – это очень слабо сказано, – бормочу я, и звук моего голоса, низкий и чуть хрипловатый после сна, лишь прибавляет происходящему абсурдности. Как это все понимать? Нет объяснения тому, что я просто сижу тут на кровати, глядя, как экран смартфона подсвечивает стены моей спальни, а тем временем этот самый твит, который репостнула себе заботливая толпа пользователей, набрал полмиллиона лайков. И их число продолжает расти.

Мои руки дрожат, когда я листаю комментарии.

@слишкомхорошо13: может парни все-таки заслуживают уважения???

@женачимина: Я действительно плачу боже мой это ТАК. МИЛО. (пжлст нам нужно больше крутого контента моя душа нуждается в этом) ((если они когда-нибудь расстанутся, клянусь, я перестану верить в любовь))

@анжелика_б_смит: Как подростки в наши дни умудряются писать как Шекспир, да еще и про любовь всей их жизни?… я в их возрасте два слова связать не могла.

@пьяныйланьванцзи: не хочу драматизировать и всякое такое но я буквально умру за то, чтобы они просто оставались вместе держались за руки и были вечно счастливы.

@юзер387: пОЖАЛУЙСТА кто нибудь сделайте из этого фильм я УМОЛЯЮ

@эчууули: Мне одной чертовски интересно кто ее парень? (и где мне такого найти??)

Я роняю телефон прежде, чем успеваю дочитать до конца. Тревожная смесь паники и счастья разливается по венам.

Так.

Бред какой-то.

Ощущение, будто мозг сломался. Перегрелся. Люди по всему миру читают мое эссе и представляют, как я валяюсь с парнем на его диване, целуюсь с ним на балконе, шепчу: «Я скучаю по тебе, даже когда мы вместе» или «Ты такой красивый, что рядом с тобой у меня даже мысли путаются».

Люди прочли это и действительно… оценили. Мои слова, мой стиль, мои мысли. Узнали в чем-то себя. Несмотря на смущение, я не могу сдержать расползающуюся по лицу улыбку. «Так вот каково это – быть популярным? – Любопытство побеждает растерянность. – Вот как чувствуют себя знаменитости вроде Кэза Сонга?»

Но к черту. Все это не имеет значения, хоть и очень приятно. Одно дело – просто стать популярной благодаря эссе, это даже здорово, какой-то сюжет из фильма. Но совсем другое дело – прославиться «сказочной историей любви, произошедшей в реальности» (слова @реалкаррьело, не мои), которая на самом деле ложь от и до.

Я уже представляю, как будет выглядеть следующая статья на «БаззФид», если правда вскроется: «Герой не ее романа: нашумевшее эссе девушки о ее личной жизни оказалось фейком».

В течение следующего часа, пока квартира оживает, в ванной поскрипывают краны, а Ма отправляется на кухню, чтобы приготовить молоко из сои, я не могу думать ни о чем другом. Заголовок на «БаззФид». Комментарии. Как сильно эта история тронула людей, сколько из них подписались на меня ради «нового контента», которого у меня нет…

Чувство вины захлестывает меня, хочется кричать.

Но, хвала небесам – а может, годам практики – за завтраком я умудряюсь вести себя так, будто ничего не случилось. Кажется, неправильно было бы выдать домашним что-то вроде «О, кстати, я случайно перепутала эссе с заданием по литературному мастерству, и теперь чуть более миллиона человек думают, что я встретила в Пекине любовь всей жизни», когда еще и восьми утра нет. Поэтому я пью домашнее соевое молоко, жую «мраморное яйцо» [4] и стараюсь не думать о том, что моя жизнь радикально изменилась всего за одну ночь.

– …убивает меня, – говорит Ма, разбивая свое яйцо о тарелку; скорлупа раскалывается с приятным хрустом. – Это абсолютная катастрофа.

Мне даже не нужно вникать, чтобы угадать, о ком речь: Кевин из отдела маркетинга. Какой-то недавний выпускник Гарварда с высоченным ай-кью и – со слов Ма – нулевой способностью принимать здравые решения.

– Прости, что за абсолютная катастрофа? – спрашиваю я, надеясь, что Ма расскажет детали. Пара советов по борьбе с катастрофами сейчас бы не помешали.

– Моя жизнь, – подает голос Эмили с другого конца обеденного стола. Ее школьная форма надета задом наперед, а иссиня-черные волосы до плеч собраны в то, что по моим подозрениям должно было выглядеть как «конский хвост», но больше похоже на росток фасоли. Значит, сегодня обязанность помочь Эмили собраться в школу лежит на Ба.

Мама закатывает глаза.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда тебе будет сорок с небольшим, – говорит она Эмили, затем обращается ко мне. – С каких это пор тебя волнуют мои проблемы на работе?

– Ну, всегда волновали, – невинно говорю я.

– Думала, тебе некомфортно, когда мы об этом говорим, – замечает Ма, передавала мне тарелку с пышными круглыми маньтоу [5] из пароварки, еще теплыми.

– Ну, это потому, что твоя компания настойчиво характеризует себя как «созидательного новатора и лидера», который стремится «влиять на умы людей и вдохновлять» и воплощать в жизнь «ключевые инициативы, меняющие жизнь» или как там. – Я разламываю половинку маньтоу на удобные кусочки, тесто размягчается между пальцами. – А на деле это просто слова. Но я понимаю, что ты к этому всему причастна. Вот так.

Похоже, прозвучало не слишком убедительно для Ма, но она со вздохом объясняет:

– Кевин убедил крупного инвестора подписать с нами контракт.

– И почему это проблема?..

– Они подписали контракт лишь потому, что он сказал, что мы в отличных отношениях с одним популярным техно-стартапом, «СИС». – Она берет одно маньтоу, но не отправляет в рот. Просто оставляет его остывать на тарелке рядом с яйцом. – Вот только мы ни с кем из «СИС» даже не знакомы. Мы вообще никак не связаны.

– А. – Я медленно киваю, подавляя приступ тошноты от того, что эта история мне явно кое-что напоминает. – Да, это может быть непросто. – Затем, надеясь, что не выгляжу слишком заинтересованной, небрежно отпиваю глоток соевого молока и спрашиваю: – Итак… эм… что будете делать? Вы собираетесь сознаться, или…

– Боже, нет. Конечно нет. – Ма искренне смеется, будто эта идея совсем абсурдна. – Мы пытались привлечь этого инвестора уже несколько лет. Нам просто придется действовать наоборот: обратиться к «СИС», наладить контакт и делать вид, что мы были близки все это время. Может, обратись мы сначала к одной из их маркетинговых групп или к тому парню, который отвечал за рекламу в «Картье»… – В ее глазах появляется тот отстраненный, почти лихорадочный блеск, как и всякий раз, когда Ма обдумывает рабочие вопросы. Затем она вспоминает, с кем говорит. – Но врать нехорошо, – поспешно добавляет она, бросая на меня и Эмили суровый взгляд.

– Принято к сведению, – говорю я и не без труда проглатываю остатки молока. Мякоть сои царапает горло, как песок.

Когда завтрак заканчивается, я помогаю Ма убрать со стола и мы спускаемся к машине. Смартфон прожигает дыру в кармане моего блейзера. С самого утра я не проверяла соцсети, но уведомления все поступают. К тому моменту, как мы высаживаемся около школы, у меня 472 непрочитанных сообщения и черт знает сколько упоминаний в «Твиттере».

А затем все становится еще удивительнее.

Как обычно, я прихожу на урок математики раньше всех.

Не потому, что я боюсь опоздать или фанатею от квадратных уравнений, просто это единственное место, где мне нравится быть. В свободные минуты перед занятиями и на переменах народ любит собираться у шкафчиков раздевалки, толпиться в коридорах, болтать и смеяться так громко, что кажется, будто стены дрожат.

Однажды, на третий день учебы, я тоже попробовала постоять с ними, но лишь почувствовала себя еще более нелепо. Нелепо и немножко грустно, потому что мне было некого дожидаться. В итоге я просто стояла посреди коридора, крепко сжимая в руках сумку и молясь, чтобы скорее прозвенел звонок.

После этого я решила, что могу с тем же успехом ждать в классе, раскладывая книги и ручки, как будто и правда так сильно стремлюсь к учебе.

Я притворяюсь, что повторяю домашнее задание, когда слышу приближающиеся шаги. Они затихают аккурат перед моей партой. Затем…

– Эй, Элиза!

Я удивленно вскидываю голову.

Две девочки, которые до этого даже не заговаривали со мной ни разу, улыбаются мне – сияя при этом так, будто мы лучшие подруги. Я даже не знаю, как их зовут!

– Привет? – Мой ответ звучит скорее как вопрос.

Они воспринимают его как приглашение сесть на два пустых места передо мной и продолжают улыбаться так широко, что я могу пересчитать все их жемчужно-белые зубы. Когда одна из них подталкивает другую локтем и они быстро многозначительно переглядываются, я начинаю догадываться, почему они здесь.

– Мы прочли тот пост, – выпаливает высокая и загорелая девушка слева, подтверждая мои подозрения.

– О, – говорю я, не зная, как еще реагировать. – Эм-м… круто. Я рада.

– Мне просто… боже, мне так понравилось, – продолжает она весело, будто сейчас последует длинная, эмоциональная речь. – Я буквально всю ночь не спала, перечитывая твое эссе, и…

– Оно такое… клевое! – подхватывает другая девушка и кладет руку на сердце.

Ладно. Этого я определенно не ожидала. Этой легкой, непроизвольной улыбки, тронувшей мои губы.

Вскоре девушки уже говорят, перебивая друг друга и отчаянно жестикулируя. Их голоса становятся все громче и громче от возбуждения:

– Мой любимый момент – тот эпизод в магазине, божечки…

– А я и не знала, что ты с кем-то встречаешься! Ты кажешься такой скромняшкой…

– У тебя есть его фотка? Ты, конечно, можешь не показывать, если не хочешь, но…

– Как его зовут? Он ходит в нашу школу?

– Он в нашей параллели?

– В нашем классе?!

Широко раскрыв глаза, обе поворачиваются к двери аудитории, в которую стекается все больше учеников, как будто один из парней может внезапно выйти вперед и объявить, что мы встречаемся. Естественно, ничего подобного не происходит, но ребята все же замедляют шаг и смотрят на меня так, будто видят впервые. Так, будто надеются, что я и с ними поделюсь подробностями моей фейковой личной жизни.

Единственный, кто идет прямо к своей парте в самом конце класса, – Кэз Сонг. Руки в карманах, один AirPod в ухе, скучающее выражение на лице. Совсем как вчера. Он бросает в мою сторону краткий, невозмутимый взгляд, затем отворачивается.

И хотя сейчас это наименьшая из моих забот, внутри все равно все сжимается. Даже не знаю, на что я надеялась, почему думала, что он признает мое существование после того случайного разговора в коридоре. Мы с Кэзом Сонгом непохожи настолько, что могли бы жить на разных планетах.

– Ну? – напирает девушка слева от меня, возвращая внимание к ней и к ее подруге. – Это правда?

Я всматриваюсь в их лица в попытке найти подтверждение тому, что они издеваются надо мной. Но обе улыбаются, и я замечаю легкую россыпь веснушек на носу высокой девчонки и желтую заколку в форме бабочки в волнистых локонах другой. Они кажутся… милыми. Искренними и дружелюбными…

– Эм-м… я больше ничего не могу рассказать, – говорю я с легкой, извиняющейся улыбкой в надежде, что на этом разговор завершится. – Хотела бы, но… сами знаете. Мы не так уж давно вместе, так что пока решили держать все в тайне.

– А-а-а. – Они обе медленно кивают. Продолжают улыбаться. Ни одна из них не двигается с места. – Ясно.

Да, допустим, у меня есть план, я продумала все до мелочей, когда писала эссе. Но это лишь подстраховка, а не готовая легенда для многих сотен людей по всему миру. Как спасательные жилеты в самолетах – никто не думает, что ими и правда придется пользоваться.

Мой телефон на парте опять мигает.

531 новое уведомление

Девушка повыше замечает это прежде, чем я успеваю перевернуть экран вниз.

– Вау! – говорит она, наконец-то начиная доставать свои школьные принадлежности. Макбук в золотистом корпусе. Маркеры и ручки с миленькими рисунками по всей длине. Толстый ежедневник, с виду почти новый, но с яркими цветными закладками по бокам и гигантским стикером какой-то кей-поп группы на обложке. – Бурное у тебя сегодня утро, а?

– «Бурное» – подходящее слово, – говорю я, радуясь, что по крайней мере сейчас не соврала.

– Мне всегда было интересно, каково это – проснуться популярной, – размышляет другая девушка. Она достала только свой ноутбук. Вообще-то, у учеников в этой школе так принято. В предыдущем классе нам разрешали делать записи только от руки, поэтому до моего первого урока в «Уэстбридж» я даже не подозревала, что нужно взять ноутбук, и когда все работали в текстовых документах, у меня оказались при себе лишь тетрадь и карандаш.

– Надя, а разве твой пост в «Доуинь [6]» не попадал в тренды в прошлом месяце? – говорит высокая.

– Тот видос набрал… тысяч двадцать просмотров. – Надя пренебрежительно взмахивает рукой. – Мне кажется, это не сравнится с тем, когда твой текст прочитали почти миллион человек. К тому же, – она морщит нос, – была куча стремных комментариев насчет моих ног.

– Точно. Приятного мало.

Они вдвоем начинают хихикать, а я чувствую укол тупой боли в груди. Все отдала бы за такое – сидеть рядом с Зои, смеяться над какой-нибудь глупой шуткой, понятной только нам двоим, и не париться, что уже через год я уеду. Ощущать себя так же комфортно, легко, уверенно. Ощущать себя дома.

Должно быть, что-то отражается на моем лице, потому что высокая девушка прекращает смеяться и с тревогой поворачивается ко мне.

– Все в порядке, Элиза?

– Эм-м? – Я изображаю недоумение, затем притворно улыбаюсь. – Да, конечно. Просто… думаю об эссе. И о том, что мне дальше с ним делать.

Обе издают протяжные ахающие звуки и опять синхронно кивают.

– Это хорошая мысль, – говорит высокая. – Ты обязательно должна с ним что-то сделать. Ты должна… О! Ты должна монетизировать свою популярность.

– Да! – Надя азартно тычет в меня пальцем и чуть не выкалывает мне глаз. – Упс! Извини. Но Стефани права. Когда пост залетает в «Твиттере», люди начинают делать рекламу другим блогерам или набирают еще больше подписчиков через кросс-промо, постят аккаунт подруги-кондитера, например.

– У тебя что-нибудь на примете? – спрашивает Стефани, перегибаясь через спинку своего сиденья.

– Что, подруга-кондитер?

– Что-то, что нужно прорекламировать, – со смехом уточняет она.

И хотя это глупо – и сейчас совершенно не имеет значения, – я ловлю себя на том, что все-таки думаю о популярности, снова ощущая то же головокружительное чувство, как и утром. Я всегда мечтала, чтобы люди читали мои тексты – и получали от них удовольствие – и теперь, впервые в жизни, у меня есть аудитория. У меня есть читатели. Возможно, если бы я опубликовала новые посты, пока у людей еще держится интерес, то могла бы… Не знаю. Начать карьеру писателя. Сделать себе имя. Я могла бы стать Автором, а не просто любительницей складывать слова в предложения.

Но с той же скоростью, с какой надежда прорастает в моей груди, я загоняю ее обратно.

Люди всего лишь хотят услышать подробности, раз уж думают, что мой пост был правдивым. Они думают, что я встречаюсь с милым парнем, который устраивает мне спонтанные прогулки на мотоцикле по городу, и однажды танцевал со мной среди полок супермаркета, и пишет мне «спокойной ночи» каждый вечер. Они влюблены в мою историю любви.

Если я хочу продолжать писать и, как выражается Стефани, «монетизировать славу», мне придется продолжать врать.

– Я не знаю, – медленно говорю я. – Может быть…

Прежде, чем я успеваю закончить, распахивается дверь, и все замолкают.

Наша учительница математики, мисс Суй, шагает к доске. На одной руке балансирует устрашающая стопка бланков, в другой покачивается кейс. Она напоминает мне преподов из моих прошлых китайских школ. Все в ней резкое: взгляд, голос, крой белоснежного блейзера. Ее манеры тоже напоминают мне о тех преподавателях.

Она не здоровается. Она просто со зловещим глухим стуком роняет бланки на стол и велит Стефани помочь их раздать.

Каждый из нас получает полсотни двусторонних листов математических задач, напечатанных мельчайшим шрифтом, и все нужно сдать завтра утром. Это вообще законно? Кто-то издает сдавленный возглас, быстро замаскированный под кашель.

И все же я почти благодарна за безумный объем работы, за сосредоточенную тишину, которая царит на протяжении всего урока. Может, я и хорошая лгунья, но честно не знаю, сколько еще вопросов сумела бы выдержать, не проболтавшись.

Спустя пару часов, к обеду, я за день успела пообщаться с бóльшим количеством одноклассников, чем за все время в этой школе. Они продолжают подходить ко мне, окликать в оживленных коридорах между уроками, в начале сдвоенного занятия по английскому, даже когда я направляюсь в туалет – и вот теперь здесь, посреди очереди в столовой.

Кто-то трогает меня за плечо.

– Эй, это же ты та девушка, о которой писали в «Твиттере», верно?

Кажется, это мое новое прозвище: не Новенькая-из-Америки, а Девушка-из-Твиттера. Прогресс – правда, все омрачается вероятностью через пару недель стать Девушкой-Которая-Соврала. Интересно, как долго я смогу притворяться?

Я оборачиваюсь и вижу целую толпу девчонок и троих парней, уставившихся на меня.

Они выглядят на пару лет младше – возможно, девятый или десятый класс. Лица некоторых из них еще сохранили детскую полноту, но у девочек боевой раскрас, а шевелюры мальчиков щедро зализаны гелем для волос. Тщетные попытки «выглядеть старше».

– Угу, – отвечаю я, улыбаясь через силу. – Да. Это я.

– Видишь, я говорила тебе, – сообщает одна из девчонок парню рядом, на что тот отвечает сердитым взглядом. – Она выглядит прямо как на фото.

Я моргаю.

– Э-э… фото? Что еще за фото?

Глаза девочки расширяются, ее друзья хихикают.

– Разве ты не видела? Оно же повсюду – довольно удачное, – торопливо прибавляет малявка, и это заставляет меня засомневаться в ее правоте. Очередь снова движется, и мы делаем шаг вперед, а девочка выуживает из кармана свой телефон и машет им перед моим лицом.

И я не знаю, плакать мне или смеяться.

В статье какого-то онлайн-журнала для подростков (озаглавленной «Почему все мы без ума от истории любви этой старшеклассницы») одна из моих старых школьных фоток, сделанная, когда я еще жила в Штатах. Поразительно, как они умудрились найти самую ужасную из моих фотографий. На ней мои волосы затянуты в супертугой высокий хвост, который не виден за головой, так что я выгляжу почти лысой, а глаза полуоткрыты и слезятся оттого, что я только что чихнула.

Помню, как умоляла школьного фотографа – чуть не пошла на взятку – сделать мне новое фото, а тот отмахнулся с жизнерадостным «Не волнуйся! Это все равно увидят лишь твои родители!»

Кто знал, чем это обернется!

– Вау, – говорю я. – Это просто… здорово.

– Я знаю, ага. – Девчонка сияет, либо не замечая мой сарказм, либо решив проигнорировать его. – Теперь ты вроде как знаменитость.

Знаменитость.

Интересное слово, не могу сказать, что у него негативная окраска. В нем есть нечто крутое, эффектное, яркое и желанное – все то, что я не особо надеялась обнаружить в себе. Правда, мне хотелось, чтобы знаменитым было только мое творчество, а не я сама.

Под выдавленный из себя нечленораздельный звук я беру пустой поднос. Пробую сосредоточиться на еде. Если в международной школе «Уэстбридж» что-то и делают хорошо, так это готовят. Школьные повара собирают полноценные обеды из трех блюд, и меню каждый день меняется. На этой неделе мы уже ели жареный рис с ананасами, тушеную курицу и шелковистый тофу. А еще димсамы, пельмени с креветками, с пюре из свежих манго и еще чем-то на следующий день.

Сегодня подают жоуцзямо – измельченную свиную грудинку и нарезанный зеленый лук, уложенные между двумя слоями хрустящих, золотистых лепешек бин.

Я кладу на поднос четыре штуки и разворачиваюсь, чтобы уйти, но дети позади меня еще не закончили.

– Это правда, что имя твоего парня держится в строжайшем секрете? – спрашивает та же девчонка.

Мое тело напрягается, но голос остается ровным.

– Нет. В смысле… Нет, я бы так не сказала.

– Значит, ты можешь сказать нам, кто он? – подхватывает другая девочка.

– Тоже нет.

И хотя я вижу их лишь краем глаза, практически ощущаю их разочарование.

– Может, вы ее уже отпустите?

Это говорит девушка из моей параллели, мы едва знакомы. Имя ее начинается на «С»: Саманта, или Салли, или Сара… Нет, Саванна. Она стоит в начале очереди, уперев одну руку в бедро; на ее подносе громоздится как минимум шесть жоуцзямо.

После короткой паузы ошеломленные девятиклассники бормочут извинения и отступают. Мне их даже жаль. Саванна – из тех, кто крут от природы и наводит ужас одним своим присутствием. Стрелки на ее веках выведены подводкой настолько остро, что ими можно резать стекло, и она такая высокая, что мне приходится немного вытянуть шею, просто чтобы увидеть ее лицо. Вдобавок она встречается с одним из друзей Кэза Сонга, а любой, кто хоть как-то связан с Кэзом Сонгом, моментально получает членство в школьном кружке Знаменитостей-Которым-Абсолютно-Все-Сходит-с-Рук.

– Эм-м… большое спасибо, – выдавливаю я.

– Ерунда.

У Саванны легкий нью-йоркский акцент, и кажется, я где-то слышала, что она американка вьетнамского происхождения. Многие студенты здесь смешанной расы: американские китайцы, австралийские корейцы, британские индийцы. Все – дети, выросшие в окружении разных культур. Дети, подобные мне.

– Наверное, это подбешивает, да? Получать подобные вопросы целый день.

– Все ок. – Я пожимаю плечами, стараясь изобразить невозмутимость. – Могло быть и хуже.

– Ага, ты могла попасть на видео, попытавшись подняться по едущему вниз эскалатору посреди забитого людьми супермаркета, но в итоге упав и сбив с ног чувака в ростовой кукле гигантского цыпленка.

Я таращусь на нее.

– Весьма… оригинально.

Саванна смеется.

– На днях это было в трендах. Вообще-то, думаю, твой пост занял его место.

– Это же хорошо, да?

– Огромное достижение, – шутливо соглашается она. – Можешь гордиться собой.

Мы тем временем уже возле столиков буфета, и секунду я раздумываю спросить у нее, не хочет ли она пообедать вместе. Но это глупо. Не то чтобы я ни разу не заводила новых друзей, просто не верю, что дружба, начавшаяся с вранья, продлится долго. И, как она сама сказала, то, что она за меня вступилась, ничего не значит.

Кроме того, внимательно оглядевшись по сторонам, я замечаю, что ее парень – Дайки, вспоминаю я из переклички – ждет ее за самым большим угловым столиком, а вместе с ним Кэз Сонг, Стефани, Надя и еще группа шумных, великолепно одетых, крутых ребят с нашей параллели. Они вместе смеются над какой-то шуткой, только что рассказанной Кэзом, – с широко открытыми ртами, некоторые вообще согнувшись пополам от хохота. Не в силах удержаться, я пялюсь на них пару мгновений – в животе у меня застрял непрошеный, неоправданный комок зависти.

– Что ж, еще раз спасибо, – говорю я Саванне и вяло машу рукой, страстно желая побыть одной. – Эм-м… пока.

Она выглядит удивленной, но кивает мне. Улыбается.

– Всегда пожалуйста.

Я оставляю ее, выхожу из столовой и взбираюсь по пяти лестничным пролетам на самый верх здания, все еще крепко сжимая в руках поднос с обедом. Вскоре гул голосов и звон тарелок стихают, и я оказываюсь в одиночестве на крыше. Вокруг меня струится теплый, маслянистый солнечный свет.

Впервые за сегодняшнее утро я чувствую, как расслабляюсь.

Люблю подниматься сюда – не только потому, что здесь тихо и чаще всего пусто, но и потому, что тут очень красиво. Крыша оформлена как сад: яркие мандариновые деревья, стройный бамбук и корявое на вид растение, название которого я не помню, обрамляют стены, а яркие цветы жасмина – мамины любимые – цветут повсюду, как маленькие скопления звездочек, и наполняют воздух благоуханием. Есть даже гирлянды, развешанные вокруг перил и над стоящими в углу деревянными качелями, хотя я никогда не оказывалась тут вечером, чтобы посмотреть, как эти украшения светятся.

Вид с крыши тоже великолепный. Отсюда можно увидеть всю территорию школьного кампуса – и возвышающийся над ним Пекин со всем блеском стекла и стали, отражающих плывущие по небу облака.

Проверенный трюк для выживания в новой школе: найди место вроде такого – то, где никто не потревожит, – и предъяви на него свои права.

Трюк, особенно полезный теперь, когда мне нужно собраться с мыслями.

Я опускаюсь на качели и, разместив поднос на коленях, откусываю щедрый кусок жоуцзямо. А затем делаю то, что откладывала весь день: проверяю телефон.

Вообще-то, я стараюсь, насколько это возможно, держаться подальше от социальных сетей. Каждый новый пост моих старых подруг служит болезненным напоминанием: вот их нынешняя жизнь, без тебя. Вот их компания лучших друзей, вот их парни, о которых они тебе не рассказали, вот они продолжают жить дальше. Доказательство того, что все их обещания помнить тебя и не терять контакт оказались ложью. Иногда я вижу пост кого-то из тех подруг, с кем близко дружила в Лондоне, Новой Зеландии, Сингапуре, – на ее новый цвет волос, широкую улыбку, укороченный жакет, в котором ее невозможно было представить раньше, – и ощущаю странное чувство, будто обнаружила в своей ленте незнакомку.

Но сегодня хлынул такой поток сообщений, что телефон зависает на целую минуту. И сердце мое тоже зависает. Те, с кем я не разговаривала годами – персонажи из начальной школы, например, – написали мне, приложив скриншоты сообщений или прочие вариации на тему «боже, у тебя получилось!» Некоторые из них все же добавили вопросы из серии «Как поживаешь?» или «Сколько же мы не виделись!». Но вся их эта напускная вежливость на фоне бесконечных переписок ни о чем и тонны смайликов, которые мы когда-то слали друг другу не задумываясь, лишь вызывают в животе новый укол боли.

И все, о чем я могу думать, – это: «Слава богу, что есть Зои».

Она единственная, кто до сих пор есть в моей жизни. Единственная, кто остался спустя годы. И единственная, кто прислал мне сообщение с абсолютно неприличным количеством восклицательных знаков, требуя объяснений.

Отстреливаюсь быстрым ответом, обещая рассказать все, когда мы снова созвонимся, и открываю дрожащими пальцами папку «Входящие». Во рту пересохло. Я едва могу сглотнуть.

Внутри как минимум двадцать новых писем от журналистов и писателей из самых разных медиа: одни просят об интервью, другие запрашивают эксклюзивный материал (в том числе парочку селфи). Я воображаю, как позирую, обнимая одной рукой воздух или картонную фигуру кого-то из этих кей-поп айдолов, и к горлу подступает комок.

Но поток оповещений не прекращается. Несколько человек отправили мне ссылки на статьи, вдохновленные моим эссе. «История первой любви, о которой не прекращают говорить: нежность в эпоху цинизма», – гласил один заголовок. Другой журналист связал «удивительный успех» моего эссе с возрождением любовного романа, а также с «нарастающей разочарованностью» моего поколения дейтинговыми приложениями вроде «Тиндера». Еще один умудрился притянуть в свой материал мою расовую принадлежность, заявляя, что все это может быть заговором китайского правительства с целью «смягчить имидж быстро развивающейся тоталитарной сверхдержавы».

Вопреки ужасу, бурлящему в животе, с губ срывается истерический смех – я ничего не могу с собой поделать. Безусловно, это самая нелепая вещь, которая когда-либо случалась со мной. И наверняка которая когда-либо случится со мной.

Но затем с негромким звоном приходит очередное уведомление, и при взгляде на поле «отправитель» мой смех сменяется изумлением.

Глава четвертая

Дорогая Элиза,

Меня зовут Сара Диаз.

Вчера вечером я получила огромное удовольствие, читая твое нашумевшее эссе «Любовь и прочие сакральные вещицы», и обнаружила, что чрезвычайно тронута твоей историей (что редкость для циника вроде меня). Временами я громко смеялась; временами мне хотелось плакать, в наилучшем смысле этого слова. Все это означает вот что: думаю, ты очень талантлива, и я бы с радостью хотела предложить тебе вакансию в нашем «Крейнсвифт».

Это будет оплачиваемая стажировка сроком на шесть месяцев, и по завершении работы, если ты согласишься, я с удовольствием напишу тебе рекомендательное письмо…

В машине по пути домой я в сотый, наверно, раз перечитываю это письмо, дыхание перехватывает.

«Крейнсвифт».

Мне страшно, что, если я выдохну, слова на экране растворятся. Люди из «Крейнсвифта» пришлют еще одно письмо, извинятся за поспешные выводы и скажут, что еще раз перечитали эссе и осознали, насколько были неправы.

Потому что это… все, чего я хотела в этой жизни! Нет, не так, я даже не осознавала, что хотела этого, потому что не смела и мечтать пройти стажировку в журнале, с которого начиналась карьера многих всемирно известных писателей.

А Сара Диаз – один из лучших авторов «Крейнсвифта». Возможно, один из лучших современных журналистов, которых я знаю. С блокнотом, под завязку заполненным цитатами из статей Диаз и моими комментариями к ним, я не расставалась, кочуя из города в город. Два года назад она выставила на какой-то аукцион тридцатиминутный персональный мастер-класс, и победитель заплатил за эту честь пять с лишним тысяч. Вот как большинство начинающих журналистов жаждут ее отзывов!

Если она действительно хочет, чтобы я работала на нее – работала с ней, – то как можно сказать «нет»?

Однако как быть с моими выдуманными отношениями, если я скажу «да»?

– Цзе [7], а почему в школе говорят, что у тебя есть парень?

Я резко поднимаю голову.

Эмили с любопытством следит за мной с другого конца сиденья. В данный момент в машине только мы и водитель, занятый прослушиванием своей любимой радиостанции, транслирующей записи пекинской оперы.

Хвала небесам! Не знаю, как бы я отпиралась, будь здесь Ма или Ба.

– Не знаю, – со смехом говорю я ей, пытаясь отшутиться. – Не слушай их.

– Но у тебя же есть парень? – настаивает Эмили, распахнув глаза шире.

– Это… не твое дело.

Зря я так сказала. Эмили отстегивает ремень безопасности и придвигается ближе, наплевав на мои протесты.

– Очень даже мое, – говорит она, выпрямляясь, чтобы казаться выше и солиднее. – Я твоя сестра. Ты обязана мне рассказать.

– Ты еще ребенок.

Она бросает на меня взгляд, полный негодования.

– Мне уже десять!

Я невольно фыркаю.

– Аргумент не принят. И кстати, тебе девять.

– Мне исполнится десять меньше чем через полгода, – спорит она голосом, граничащим с нытьем. – Это одно и то же.

– Что не меняет того факта, что я старше тебя.

Она замолкает, но я знаю, что разговор не окончен. Сестренка просто берет паузу, чтобы придумать хороший довод, в этом смысле мы обе похожи на Ма.

Я раздумываю тоже – о том, как мне теперь выкрутиться, какую легенду придумать. Спасает, что Эмили не разрешат пользоваться соцсетями, пока ей не стукнет тринадцать, поэтому она не может знать деталей моего эссе. Но в школе продолжат болтать…

Я откидываюсь на мягком кожаном сиденье и закрываю глаза, чувствуя, как от стресса начинает болеть голова.

Когда я снова их открываю, Эмили достает из ранца коробочку глазированных палочек со вкусом зеленого чая, на ее лице предвкушение блаженства.

– Что? – говорю я.

– Ничего. – Но теперь она улыбается. Опасный знак. – Просто… возможно, ты не обязана рассказывать мне, но тебе придется рассказать Ма и Ба, так ведь?

Мой пульс подскакивает.

– Эмили, даже не смей…

– Тогда просто ответь на вопрос, – наседает она, вскрывая упаковку. – Я сохраню это в тайне. Клянусь!

Я сжимаю челюсти, просчитывая следующий шаг. По сути, варианта два: подкуп или шантаж. Затем взгляд падает на палочки «Поки» в ее руке.

«Идеально».

– Я все расскажу, когда буду готова, – говорю я. Сестренка открывает рот, чтобы возразить, но я продолжаю громче: – А до тех пор ты должна пообещать, что ни слова не скажешь об этом родителям. Если сдержишь обещание, куплю тебе десять «Поки».

Она замирает с полуоткрытым ртом. Если и существует в этом мире что-то, ради чего Эмили охотно пойдет на сговор, так это еда.

– Ладно, – выдавливает она в конце концов, и я испускаю тихий вздох облегчения. По крайней мере, одним поводом для беспокойства меньше. Временно. Затем Эмили скрещивает руки на груди, выпячивая вперед подбородок. – Но я хочу пятнадцать коробочек, и еще я хочу те, что со вкусом Oreo и сливок.

Я хмурюсь.

– Получишь тринадцать. С Oreo и сливками – только если такие будут, а если нет – с темным шоколадом. Сделка заключена.

Увидев счастливый блеск в ее глазах, я понимаю, что сестричка спланировала это заранее, – она изначально хотела двенадцать или тринадцать. Придется быть осторожнее с ней, когда она подрастет. Она уже перенимает кое-какие из маминых переговорных тактик.

Не уверенная, раздражаться мне или впечатляться, я протягиваю ладонь.

– Хм… ты собираешься пожать мне руку? – спрашивает Эмили.

– Нет. Я прошу палочку, я не пообедала. – Как по команде, мой желудок урчит. Какими бы вкусными ни были жоуцзямо, в итоге я осилила всего пару кусочков. Получив письмо от Сары Диаз, я была слишком ошарашена, чтобы съесть что-то еще. От осознания шанса, которому под силу изменить ход всей моей карьеры – всей моей жизни. При одной лишь мысли об этом у меня слегка кружится голова даже сейчас.

– Это не моя вина, – протестует Эмили, прижимая коробочку с печеньем к груди. Но затем неохотно протягивает мне три палочки.

– Спасибо, малыш. – Я ухмыляюсь, и она корчит мне рожу – терпеть не может, когда ее так называют.

До конца поездки мы обе молчим: Эмили – потому, что ест, а я – потому, что пробую набросать ответ «Крейнсвифту». Наконец, после нескольких попыток я убираю телефон обратно в карман, так и не отправив письмо.

Я не знаю, что мне написать. В этом и проблема. Я даже не знаю, в чем суть этой стажировки и каковы будут последствия, если в моей истории найдут несостыковки.

Знаю лишь то, что мне нужен четкий план, и как можно скорее.

Остаток дня проходит в попытках продумать дальнейшие шаги и одновременно сделать домашку по математике, но единственное, что у меня получается, – куча неверных ответов и усиливающаяся мигрень.

И поэтому после ужина я решаю сделать перерыв и присоединиться к семье в гостиной.

Таков заведенный порядок: каждый день в девять вечера мы вчетвером устраиваемся на диване с тарелкой нарезанных фруктов или жареных семечек и смотрим один эпизод китайского сериала.

– Итак, – говорю я, устраиваясь поудобнее и накрывая ноги тонким пледом. – Чья очередь выбирать?

Эмили сияет.

– Моя.

Ма вздыхает рядом со мной.

– Хочешь дораму с очередным сяо сянь жоу в главной роли, да?

«Сяо сянь жоу» – одно из тех сленговых выражений, которое я узнала лишь после возвращения в Пекин. Буквально это значит «кусочек свежего мясца» (понимаю, звучит немного дико) – так называют самых симпатичных молодых знаменитостей мужского пола.

– А как ты думаешь? – Улыбка Эмили становится шире. Затем, замечая на мамином лице подходящее случаю выражение отчаяния, она добавляет: – Не волнуйся, Ма. В следующий раз выберешь ты.

– Когда уже моя очередь? – ворчит Ба, потирая глаза. – Ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим мелодрамам. Почему в них люди постоянно врезаются друг в друга? И почему главные героини все время подбадривают себя фразой «поддай масла [8]»? Никто так не говорит!

– Твоя очередь была в прошлый раз, – напоминаю я ему. – Помнишь сцену пыток из того фильма, где еще кровища и кишки повсюду? Эмили еще жаловалась, что не смогла заснуть после нее.

Ба моргает, затем вжимается в спинку дивана.

– Там почти не было крови…

Мы с Эмили одновременно громко протестуем.

– О господи, Ба, там было столько кровищи…

– Полы были ярко-красными…

– Даже лицо актера нельзя было разглядеть…

– Мои глаза закровоточили…

– А в конце все умерли.

– Хорошо, хорошо, – поспешно говорит Ба, обмениваясь быстрым веселым взглядом с Ма. – Выбирайте, девочки.

Эмили вздергивает подбородок и шмыгает носом.

– Отличненько.

Поскольку наши зрительские пристрастия такие разные, у нас действует нечто вроде соглашения: Ба любит старые военные драмы, где персонажи только и делают, что вопят во всю глотку «предатель!» и гибнут под градом пуль в замедленной съемке; Ма предпочитает сериалы о бизнесе, хотя и проводит половину времени, усмехаясь и выкрикивая в экран что-то никому из нас не известное вроде «Пэкаэмы так не делают!». Ну а мы с Эмили охотно смотрим практически любую романтику, лишь бы там был симпатичный главный герой.

Впрочем, есть у меня теория, что дорамы нравятся маме так же сильно, как и нам, только она этого не показывает. Когда была моя очередь, я заставила всех посмотреть «Неукротимого», и кажется, Ма прониклась персонажами больше нас всех вместе взятых.

Эмили хватает пульт и запускает первую серию какой-то милой дорамы про студентов. Папины глаза немного стекленеют, а Ма ворчит что-то насчет того, насколько одинаковыми выглядят заставки фильмов в наши дни, но я наклоняюсь ближе к телику. Это именно то, что мне сейчас нужно: чистый, радостный эскапизм.

Примерно через две минуты с начала первой сцены (в которой – вот неожиданность – главная героиня и объект ее обожания сталкиваются друг с другом в коридоре и случайно обмениваются телефонами) до меня доходит, что главный актер выглядит знакомо.

Очень знакомо.

У него та же резкая линия подбородка, тот же темный взгляд и безукоризненно взъерошенные иссиня-черные волосы. Те же изящные скулы и острый нос. И хотя осанка персонажа иная – он в кои-то веки не сутулится и ни на что не опирается, – выражение его лица и то, как он смотрит на героиню с обезоруживающей смесью раздражения и веселья, знакомо до боли.

Кэз Сонг.

Я смотрю один из сериалов с Кэзом Сонгом в главной роли.

Что ж. Вот вам и эскапизм.

Вопреки этому открытию я пытаюсь вести себя как обычно – все-таки сегодня случались и куда более удивительные вещи, – но ощущение, конечно, весьма необычное: видеть, как один из твоих одноклассников флиртует с известной актрисой на экране в твоей собственной гостиной. Почему-то это смахивает на вторжение в личную жизнь, хотя и не уверена, его это личная жизнь или моя. Возможно, и то и другое.

– А он горячий, – комментирует Эмили, когда камера увеличивает его глаза, а следом – полные, от природы чувственные губы.

Я чуть не подавилась.

– Не… говори таких вещей, Эмили.

– А что? Так и есть. – Эмили оборачивается за поддержкой к маме. – Разве он не милый, Ма?

Ма внимательно изучает экран.

– М-м-м. Красивее, чем большинство сяо сянь жоу, которых я видела. – Затем, поймав папин взгляд через диван, она чуть громче добавляет: – Но все мы знаем: самый красивый парень на свете – ваш отец.

– А то ж, – подтверждает тот.

Эмили фыркает.

– То-очно.

– Вообще-то, не думаю, что он такой уж горячий, – ворчу я, натягивая плед до подбородка. Тем временем экранный Кэз гладит девушку большим пальцем по щеке, и я чувствую, как краснеют мои собственные щеки. – Наверное, это просто грим. И монтаж.

Но точно знаю: это не грим и не монтаж, потому что так Кэз выглядит всякий раз, когда я вижу его в школе. Но я ни за что не признаю его симпатичным вслух, да еще при моей семье.

– У тебя слишком высокие стандарты, Цзе, – говорит Эмили.

– Она права, – соглашается Ма, похлопывая меня по колену. – Ты никогда не найдешь парня, если тебя не привлекает даже кто-то вроде него.

Эмили открывает рот, словно хочет добавить что-то еще, и мое сердце замирает. Но затем она подмигивает мне и изображает, будто застегивает губы на молнию. Я где-то читала, что сестры развивают нечто вроде телепатии, и это, похоже, правда: я на все сто уверена, что знаю, какое безмолвное сообщение шлет мне Эмили. «Помни о "Поки"».

«Конечно, я помню, – шлю я в ответ, свирепо глядя на нее. – Просто помалкивай».

«Поняла, – отвечает она. – Кстати, можешь принести мне воды?»

Я закатываю глаза, но встаю и наливаю всем по стакану теплой воды из чайника, а в приступе вежливости еще и нарезаю манго. Вернувшись на диван, я не могу удержаться и снова перечитываю на смартфоне письмо от Сары Диаз. Оно по-прежнему там – все такое же реальное, ощутимое свидетельство того, что меня приглашают на работу в «Крейнсвифт», но также и того, что мне понадобится помощь, если я хочу продолжать скрывать свою ложь. Мой взгляд цепляется за одно из условий стажировки:

«Будет здорово, если ты сможешь раскрыть в своих постах больше деталей о ваших отношениях и опубликовать фотографии, на которых вы вдвоем…»

И где, черт побери, мне достать фотографии? Арендовать кого-нибудь на сомнительном сайте вроде «Мужчина напрокат»? Прифотошопить случайного парня к моему селфи? Но нет, и то и другое звучит бредово. А если учесть, как быстро расползаются подобные сплетни, не сомневаюсь, что уже на следующий день все будут знать правду. Это должен быть кто-то, кого я действительно знаю, с кем вместе мы будем смотреться убедительно…

– Цзе, ты вообще смотришь? – окликает Эмили.

– Хм? О… да. Конечно. – Я вскидываю голову как раз в ту секунду, когда экранный Кэз Сонг приглашает главную героиню сесть на заднее сиденье своего мотоцикла. Наблюдая, как они вдвоем едут по городу, а над ними движется искусственный солнечный свет, меня осеняет.

Смехотворная, абсолютно нелепая идея. Идея, которая может усложнить все еще больше.

Но которая может сработать.

Позднее тем же вечером, когда все спят, я включаю свой ноутбук. Делаю глубокий вдох. Затем, отчего-то чувствуя себя до странности неловко и почти нервно, вбиваю в поисковик запрос «Кэз Сонг».

Система тут же отвечает.

Интервью и статей огромное количество, потому что – к моему легкому ужасу – Кэз Сонг оказался даже популярней, чем я думала. Больше пяти миллионов подписчиков только у официального аккаунта в «Вэйбо [9]», немыслимое количество фандомных страниц, участники которых клянутся в вечной любви к нему, целый ряд профессиональных фотосессий и рекламных съемок для брендов. И на каждом из них он красив настолько, что выглядит ненастоящим. Его совершенство – почти оскорбление. Мечта всех девочек-подростков во плоти.

Есть что-то необычное в мысли, что этого парня, которого я вижу в коридорах школы и столовой и рядом с которым каждый день страдаю над задачами по алгебре, знают миллионы людей по всей стране. И не только знают, а любят. Обожают до такой степени, что кто-то оставил под одним из его видео комментарий в шесть абзацев с советами хорошенько высыпаться, пить достаточно воды и заботиться о своих комнатных растениях.

Затем вспоминаю, что мой пост тоже увидели миллионы, а значит, теперь все эти люди знают меня. От осознания взрывается мозг, что возвращает меня к мысли, зачем я вообще это делаю.

Зачем мне нужно это сделать?

Прежде чем потерять самообладание, я начинаю с основ: страничка Кэза в «Байкэ».

По сути, это эквивалент «Википедии» – биографическая справка о конкретной знаменитости, аккуратно поделенная на рубрики.

Кое-что я уже поневоле выяснила из подслушанных в школе разговоров. К примеру, что родился он в Америке, но когда ему было девять, переехал в Пекин. Или что его родители – врачи, оба родом из крошечного городка на юге Китая. Или что он серьезно занимался боевыми искусствами, играет на десятке различных инструментов, стреляет из лука и умеет ездить верхом.

Но в статье перечислены и другие важные детали, о которых я не знала…

Например, что мы живем в одном доме.

Сердце подпрыгивает. Идеально. Почти сверхидеально, как будто уготовано судьбой или, может, даже самим Богом, если бы Его интересовали мелкие переживания несуразных подростков.

Я пролистываю страницу дальше, быстрее, переходя к более словоохотливым фанатским сайтам.

Самая просматриваемая статья опубликована всего пару недель назад. Очевидно, на какой-то грандиозной церемонии награждения разгорелся скандал, и все из-за того, что Кэз Сонг не удосужился помочь сесть одной почтенной актрисе. В комментариях, естественно, настоящая битва. Некоторые так взбешены его поведением, что можно подумать, будто он столкнул ту женщину со сцены и рассмеялся ей в лицо. «Извините, но с сегодняшнего дня я его терпеть не могу», – написала одна девушка. «Раньше я думала, что он внимательный, галантный, прямо идеальный парень, но у него нет даже элементарных манер. Прощай, Кэз. А все так хорошо начиналось». Но фанатки бросились ему на защиту: «А может, он ее не видел!» Или: «Ага, а помоги он, все бы потом говорили, что он не уважает ее личное пространство. Повод наехать всегда найдется!»

Все это бред, но что еще хуже, после скандала крупный косметический бренд разорвал с Кэзом Сонгом контракт, потребовав оправданий и заявив, что его амбассадоры должны быть «заботливыми», «чуткими» и «вежливыми». Кто-то даже сделал видео с разбором ситуации, я кликаю на него и просматриваю. За ним идет другое: «Все интервью Кэза Сонга, ч. 1»…

Я не замечаю, как глубоко забралась в эту кроличью нору, пока не обнаруживаю себя за просмотром двадцатиминутного фанатского видео с нарезкой кадров, где Кэз Сонг пьет воду.

– Ерунда какая-то, – бормочу я себе под нос, быстро захлопывая ноут. – Чем я занимаюсь?

Какое-то время я просто сижу в молчании, прислушиваясь к дыханию квартиры вокруг. К щебетанию птиц в ночной дали. К глухому сумбуру фортепьянных аккордов от соседа несколькими этажами ниже.

Затем хватаю телефон. Перечитываю письмо, которое уже фактически знаю наизусть.

«Вчера вечером я получила огромное удовольствие, читая твое нашумевшее эссе “Любовь и прочие сакральные вещицы”, и обнаружила, что чрезвычайно тронута…»

И решимость внутри меня крепнет. Снова открываю ноутбук и создаю пустую презентацию, внезапно благодарная за все те случаи, когда Ма просила меня посмотреть ее выступление накануне совещания. Этот опыт мне пригодится.

Большими, жирными буквами я вывожу на первом слайде:

«СТРАТЕГИЧЕСКИ ВЫГОДНЫЙ И РОМАНТИЧЕСКИ ОРИЕНТИРОВАННЫЙ АЛЬЯНС С ЦЕЛЬЮ ПРОДВИЖЕНИЯ НАШИХ КАРЬЕР».

Глава пятая

Вскоре я понимаю, что серьезный недостаток моего плана – необходимость поговорить с Кэзом Сонгом наедине.

Потому что Кэз никогда не бывает один. Вообще.

Рано утром возле шкафчиков раздевалки я нахожу его в окружении по меньшей мере половины учеников нашей параллели, завороженных тем, как он разбирает свой рюкзак. Затем, на уроках, они усаживаются рядом с ним и иногда подходят к нему за помощью – это при том, что он далеко не отличник. Даже его прогулки в школьную столовую каким-то образом превращаются в групповые шествия: за ним по пятам следуют как минимум десять человек, предлагая угостить его обедом или пересказать сегодняшнее меню.

К концу физкультуры, пятого урока, я начинаю испытывать беспокойство.

Нет, отчаяние.

Поэтому, когда всех отпускают раньше и мы идем переодеваться, «благоухая» по́том и древним спортивным инвентарем, я облачаюсь в школьную форму так быстро, как только могу, собираю свои вещи и жду возле раздевалки для мальчиков.

Первыми выходят несколько парней с волосами, все еще мокрыми после душа (никогда не понимала, как парни вообще могут принимать в школе душ), и вздрагивают при виде меня. Я неловко машу им рукой.

– Не на что смотреть, – пытаясь выглядеть весело, заявляю я и отступаю в сторону, чтобы пропустить их. – Просто проходила мимо…

К моему безмерному облегчению, следующим появляется Кэз Сонг. Его волосы – не мокрые, а просто влажные – падают на лицо спутанными блестящими черными прядями, и на миг я вспоминаю, как он выглядел на экране прошлом вечером. Как он коснулся щеки той актрисы.

– Привет! – Мой голос звучит громче и выше, чем я рассчитывала, отражаясь от унылых кафельных стен вокруг.

Он замирает. Смотрит на меня.

– О, гляньте-ка! – говорит он наконец; губы его изгибаются во что-то слишком сдержанное, чтобы сойти за улыбку. – Это моя не-фанатка.

Я подавляю дрожь и продолжаю, как будто не услышала его.

– У тебя… у тебя есть минутка?

Мой пульс учащается. Никогда не делала этого раньше, никогда не подходила к парню ни с того ни с сего – а уж тем более к знаменитости. Мы стоим так близко, что я улавливаю легкий запах его шампуня: свежий, душистый аромат, который напоминает мне о лете. Кажется, зеленое яблоко.

Кэз пожимает плечами с несколько озадаченным видом.

– Да, конечно. Почему нет?

– Прекрасно.

Не произнося ни слова больше, я хватаю его за запястье и тащу в ближайшую пустую комнату… которая оказывается кладовкой. Ну зашибись!

– Э-э-э… – произносит Кэз, когда я захлопываю за нами дверь. В нос тут же ударяет резкая вонь хлорки и влажных тряпок, и я отчетливо сознаю, что в нескольких сантиметрах от моих волос торчит грязная швабра. – Почему мы стоим в кладовке?

– Это отличный вопрос.

Я рывком открываю свою школьную сумку и копаюсь в поисках ноута, который затем ставлю на полку с антисептиком для рук. Честно говоря, в моем воображении все выглядело иначе: проектор, большой экран для просмотра слайдов, пространство, чтобы можно было размахивать руками и не бояться опрокинуть гигантскую гору туалетной бумаги.

Но и черт с ним! Я умею импровизировать.

– Итак. У меня есть идея, – сообщаю я как можно более официально, пока жду загрузки презентации. – И пусть она прозвучит немного… дико, но, поверь, она будет выгодной. Для нас обоих. Судьбоносной даже.

Кэз выгибает темную бровь.

– Пытаешься завербовать меня в секту, Элиза?

– Что? Нет, я…

– Потому что мне нельзя в них вступать, – перебивает он, прислоняясь спиной к пылесосу и при этом все равно умудряясь выглядеть круто. – По условиям контракта. Мой менеджер не хочет, чтобы я вступал в какое-либо сообщество или организацию, если только это не очередной бойз-бэнд.

Я даже не знаю, что ответить.

– Нет… – выдавливаю наконец и мотаю головой. – Нет, речь не о секте и не о… э-э… бойз-бэнде тем более. А об этом. – Я указываю на экран ноута, где уже отобразился первый слайд – гигантский заголовок, светящийся в сумраке тесной комнаты.

Я не столько вижу, сколько чувствую изумление Кэза.

– Прежде, чем ты скажешь «нет» или разозлишься, – говорю я, пользуясь его молчанием, – просто дай мне договорить, ладно?

– Конечно. – Теперь в его голосе звучит смех – не совсем то, чего я добивалась, но во всяком случае лучше, чем нетерпение или откровенное презрение.

Я кликаю и переключаю слайд: «КОРОТКО О СИТУАЦИИ, В КОТОРУЮ Я ВЛИПЛА», на котором скриншоты с моим эссе, статья в «БаззФид» и пара комментариев из «Твиттера» с наибольшим количеством лайков.

– Все твои слайды такие… многобуквенные? – интересуется Кэз.

Я хмуро смотрю на него.

– Сейчас это вообще не важно.

– Верно, – говорит он и склоняет набок голову. – Так расскажи все-таки, что важнее?

Слабое раздражение поднимается во мне, как от едва слышного жужжания мухи или зуда на коже от бирки с новой одежды. И все же я сохраняю спокойствие и заставляю себя улыбнуться.

– В общем, ты, наверное, в курсе: в своем эссе я рассказала, что встречаюсь с неким парнем с тех пор, как… – Я замолкаю, заметив замешательство на лице Кэза. – Ты не читал мое эссе?

Он дергает плечом.

– Честно? Нет.

Что ж. Это будет сложнее, чем я думала.

– Я могу взглянуть на него сейчас, если это поможет, – предлагает он, доставая телефон.

Мне хочется выбежать из чулана, пока он читает эссе в паре шагов от меня, а я стою и жду его реакции. Но я и правда молча жду, пока он ищет нужную ссылку, тратя на это, по ощущениям, все время на свете.

Когда он ее в конце концов находит, его брови приподнимаются, а губы начинают вздрагивать.

Затем, к моему полнейшему ужасу, он принимается читать вслух:

– «Это был один из тех неприметных, едва уловимых моментов, который вряд ли описали бы в книге или показали в кино. Не играл на фоне пафосный оркестр, не было фейерверков – только бледное летнее небо, мягко мерцающее вокруг нас, легкое покалывание его шерстяного свитера…»

– Боже мой! – говорю я, сгорая от стыда.

Он читает дальше, громче:

– «…на моей щеке. Я скучала по нему. Наверное, звучит нелепо, ведь он был так близко, насколько это вообще позволяли наши тела…»

– Это невыносимо, – говорю я сквозь стиснутые зубы. Я каждым сантиметром кожи ощущала свое смущение. – Пожалуйста, прекрати.

Он вспыхивает улыбкой, и ее внезапности хватает, чтобы заставить меня запнуться, пусть даже всего на секунду. Затем он говорит:

– Ты уверена? Разве не хочешь услышать, как позволила ему, цитирую, «уткнуться лицом в изгиб моей шеи, словно уставшему ребенку. Я изо всех сил старалась оставаться неподвижной, просто быть рядом с ним, подобно тому…»

– Кэз! – огрызаюсь я.

– Элиза! – вторит он, но, к счастью, прекращает пытку моим собственным текстом. – Знаешь, неприятно тебя огорчать, но если тебе невыносима мысль, что эти несколько предложений прочел я, тебе уж точно не понравится тот факт, что… – он сверяется с экраном телефона, – их прочли уже более миллиона человек.

– Все нормально. Это другое. В смысле, эти люди мне не знакомы.

Подозреваю, что ему этот аргумент не кажется убедительным, но я не знаю, как еще объяснить, что гораздо охотнее я покажу свое творчество случайным людям в интернете, чем тем, кто знает меня лично. Поэтому быстро переключаюсь на другую, более актуальную проблему.

– Однако вот в чем загвоздка, – начинаю я, указывая на светящийся экран. – Только что зачитанное тобой эссе… ну, в общем, эта история – фейк.

– Фейк, – повторяет Кэз. Выражение его лица не прочитать. – Что именно?

– Эм-м… практически все, – выдаю я, как будто это поможет сделать ситуацию менее неловкой. – В смысле, написала-то его я, но… я ни с кем не встречаюсь! Такого парня вообще нет. Просто… Нам задали сочинение, и я не знала, о ком написать, поэтому немного запаниковала и…

– Просто выдумала? – завершает он за меня.

– Ага, – отвечаю я неловко. – Да.

Он кивает. Отводит взгляд. Сперва я боюсь, что расстроила его, – вдруг он из тех учеников, которые слишком серьезно относятся к домашнему заданию, ни разу не обманывали учителя и все в таком духе, и в этом случае я облажалась, – но затем он прижимает ладонь ко рту, и я понимаю, что он пытается не рассмеяться.

Невероятно! Просто невероятно!

– Ничего смешного, – протестую я, скрещивая руки. – Это… серьезная…

Он указывает на заголовок слайда.

– Ситуация?

– Да. И прекрати заканчивать за меня мои же фразы, – раздраженно говорю я ему. – Хватит… смеяться надо мной!

– Ладно, ладно. – Он выпрямляется и с впечатляющей быстротой принимает серьезный вид, начисто стерев все следы иронии с лица. Ну еще бы, ведь он профессиональный актер. – Итак, давай-ка проясним: теперь все болеют за тебя и эти выдуманные отношения, и ты хочешь, чтобы я притворялся парнем из эссе, пока не уляжется шумиха. Так?

Я открываю рот, чтобы ответить, но тут раздается звонок на перемену – резкий, пронзительный звук, проникающий сквозь закрытую дверь. Через несколько секунд в коридорах раздаются громкие шаги, голоса и смех примерно двухсот разговаривающих одновременно подростков, сопровождаемые хлопаньем шкафчиков, стуками и шелестом книг. Слышно, как приближается толпа. Вот черт! У меня всего десять минут до звонка на урок.

– Вроде того. Но суть в том, что ты тоже получишь от этого выгоду, если согласишься. Я помогу тебе с вступительными эссе, для нача…

– Постой. – Кэз поднимает руку, едва не опрокидывая флакон с чистящим спреем. Он хмурит брови: первая трещинка в его образе Парня-Которому-Все-Равно. Настороженным, вкрадчивым голосом он спрашивает:

– Кто сказал, что мне нужна помощь с вступительными эссе?

– Эм-м… Ты сам. По телефону. Во время родительского собрания…

– Верно, – сухо обрывает он меня, но в его тоне все еще сквозит напряженность, граничащая с раздражением. – В том разговоре, который ты, конечно же, не подслушивала.

Достойного способа ответить на это просто не существует, поэтому я лишь улыбаюсь застенчивой, робкой улыбкой и молюсь, чтобы он как-нибудь забыл об этой маленькой детали. Разумеется, этого не происходит.

– Однако не припоминаю, чтобы я просил помощи, – говорит он, его подбородок выдвинут вперед, темные глаза сверкают. – Это совсем на меня не похоже.

– Не в явной форме, нет. Но мне показалось, что это беспокоит тебя, к тому же – не пойми неправильно, конечно – я читала твои сочинения по английскому, помнишь, мы на уроке проверяли работы друг друга? Не говорю, что твои эссе не очень… эм-м… хороши, но если ты надеешься впечатлить приемную комиссию, небольшая помощь точно не повредит.

Совершенно отстраненным голосом он произносит:

– Знаешь, для той, кто называет себя моей не-фанаткой, ты многовато знаешь.

– Не то чтобы я этого хотела, – парирую я. – Просто ты, ну, как бы повсюду.

Это прозвучало резче, чем мне хотелось, и я быстро иду на попятную, руководствуясь главным принципом ведения бизнеса: не оскорбляй человека, с которым пытаешься заключить сделку:

– Слушай, ты не только получишь сочинения, но и сделаешь себе хорошую рекламу. Загляни в комментарии. – Я киваю в сторону последнего слайда. – Люди уже влюблены в тебя, хотя составили мнение лишь по моим лестным описаниям. А если они узнают, что такой крутой и сногсшибательный актер встречается с малоизвестной писательницей из собственной школы, то вообще придут в восторг! Это же идеальный материал для журналистской сказки. К тому же после того скандала на церемонии вручения…

Что-то мелькает в чертах его лица.

– Так… а об этом ты как узнала?

– Старалась предусмотреть все до мельчайших деталей, – киваю я на ноутбук, но чувствую, как кровь приливает к щекам. Наверное, теперь Кэз представляет, как я «гуглю» информацию о нем; это явно не пойдет на пользу делу, учитывая его уже и без того раздутое эго. – Зато теперь я уверена, что это могло бы помочь сгладить негатив. Благодаря новым постам все узнают, что ты и правда такой милый и внимательный, как они себе нафантазировали. Итак? – Я останавливаюсь, чтобы перевести дух. – Что думаешь?

Сперва он ничего не говорит, просто смотрит на меня. Его подбородок все еще слегка приподнят, будто для защиты, вся его фигура в напряжении.

«Пожалуйста, скажи “да”, – молюсь я про себя. Мое сердце так сильно колотится, что я боюсь, как бы он этого не услышал. – Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что ты согласен».

– Хм… – Вот и все, что он говорит, сохраняя каменное лицо. – Итак, эти фейковые отношения…

Я бросаю многозначительный взгляд на презентацию в PowerPoint.

– Извини. – Кэз отвешивает легкий шутливый поклон и зачитывает первый слайд: – Этот «стратегический выгодный и романтически ориентированный альянс с целью продвижения наших карьер»…

– Сокращенно эс-вэ-эр-о-а-цэ-пэ-эн-ка, – подсказываю я.

– Хм… не думаю, что так короче. – Кэз прочищает горло. – В смысле, букв действительно меньше, но, знаешь, в плане сложности произношения…

– Ладно. – Я прикусываю язык. – Продолжай.

– Хорошо, что конкретно для этого… потребуется?

В груди теплится надежда. Значит, он обдумывает мою идею. Кэз Сонг действительно может согласиться!

– Ничего совсем уж безумного, – заверяю я его, и мое сердцебиение учащается. Ма говорит, что ощущает подобный «рывок» внутри себя каждый раз, когда сделка вот-вот будет заключена. До этого момента я не понимала, что́ она имеет в виду, но сейчас каждый мускул в моем теле напряжен, можно сказать на взводе. Руки едва не дрожат от переизбытка чувств.

Стремительно вывожу на экран следующий, финальный слайд. На нем я изобразила график с временным отрезком: шесть месяцев, охватывающие период моей стажировки в «Крейнсвифте» и, по моим расчетам, заканчивающиеся ровно в тот момент, когда в эфир выйдет новый сериал Кэза Сонга, – чтобы произвести максимальный эффект. Следом идут все основные правила, например: никаких поцелуев губы в губы, никаких физических контактов, за исключением случайного касания плечом и редких объятий (только в случае крайней необходимости!), никаких других проявлений чувств, если, конечно, мы не на глазах у большой толпы. Этот специфичный список правил я составляла в три часа ночи, что было, кажется, весьма опрометчивым решением.

– Никаких «поцелуев губы в губы»? – читает Кэз, и я вижу, что он делает над собой усилие, чтобы не засмеяться снова. – А что, есть альтернатива?

К своему ужасу, я чувствую, как у меня краснеет даже затылок.

– Ты же понимаешь, что я имею в виду. Это просто… фраза такая.

– Что-то я никогда не слышал, чтобы кто-то так говорил, – сообщает он, скривив губы. Затем – возможно, поймав мой убийственный взгляд, – изображает вялый жест капитуляции и говорит: – Ладно, ладно. По рукам.

– По рукам?

– Я согласен.

Я моргаю, мозг немного заторможен.

– Постой, извини. Ты согласен с…?..

– С этим. – Он кивает на мой ноут. – Эс-вэ-эр-о-а-цэ-пэ-эн-ка. Честно говоря, мне кажется, мы могли бы придумать название получше.

– Правда?

Он замолкает. Наклоняется ближе, пока аромат его яблочного шампуня не вытесняет из воздуха между нами все прочие запахи. Я непроизвольно отступаю на шаг.

– Да, Элиза, – драматично произносит он мрачным голосом. – Я действительно считаю, что нам нужно название получше.

Я так довольна и так ошеломлена собственной победой, что даже не возмущаюсь его шутке.

– Тогда, кажется… кажется, решено, – говорю я неспешно. – Мы в деле. – Я протягиваю ладонь для рукопожатия, чтобы закрепить сделку, а он в этот момент поднимает свою, чтобы «дать пять».

«Стоп. Кто вообще, черт побери, "дает пять" в подобных случаях?!»

– Ок… – медленно выдыхаю я, когда мы оба застываем на месте. – Эм-м… полагаю, мы можем…

Он демонстративно закатывает глаза, но перед этим я успеваю заметить, что его резкие черты лица смягчились. Затем Кэз пожимает мою руку. Его кожа теплая и удивительно гладкая, даже мягкая, если не считать пары мозолей на ладони. И, несмотря на небрежную позу, хватка у него крепкая. Мама одобрила бы – впрочем, это не важно.

Я отстраняюсь первой.

– Так, – повторяю я в каком-то оцепенении. Все происходит слишком стремительно. – Хорошо поболтали. Ну… будем на связи.

Я порываюсь открыть дверь, убежать куда-нибудь в тихое место, чтобы собраться с мыслями, но Кэз преграждает мне путь рукой. Он выглядит так, словно обдумывает что-то, и после паузы говорит:

– Ты же знаешь, что могла бы пойти другим путем, верно?

Я моргаю и вопросительно смотрю на него.

– На днях ты подслушала мой разговор, – медленно продолжает он, словно в удивлении, что ему вообще приходится что-то объяснять. – Узнала обо мне кое-что личное. А ты писательница. И хорошая, с внушительной аудиторией.

– И?..

– Ты могла заставить меня сотрудничать шантажом. Пригрозила бы написать огромный текст о моих трудностях в учебе, или о моих отношениях в семье, или о чем-то еще, если я не соглашусь на твои условия. И тогда бы не пришлось разрабатывать это взаимовыгодное соглашение. – В его голосе по-прежнему слышна легкая дразнящая нотка, однако взгляд его мрачнее и серьезнее, чем я могла ожидать.

– Такое… никогда не приходило мне в голову, – отвечаю я абсолютно честно, удивленная как самой идеей, так и тем, как быстро ее породил его мозг. Видимо, шантаж и вынужденные сделки – неотъемлемая часть его жизни.

– «Никогда не приходило в голову…» – повторяет он. Затем его лицо смягчается, и он придвигается ближе. – Что ж, менять решение слишком поздно. Начнем прямо сейчас?

– А?

– Это хорошая возможность. – Он указывает на нас, а затем на сумрачный, тесный чулан и дверь, пропускающую поток шума. Прежде чем я успеваю осознать, что Кэз имеет в виду, он взъерошивает рукой свои и без того растрепанные волосы, расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке и покусывает губы, так что они начинают выглядеть слегка припухшими и красными. Словно…

Словно мы только что здесь целовались!

– Ну? – Кэз смотрит на меня выжидающе. Совершенно невозмутимо. Почти со скучающим видом.

Кажется, эта ситуация его вообще не смущает. Наверное, актеры вроде него все время кого-то целуют. Возможно, он снимался и в более горячих сценах, чем простые поцелуи, – с профессиональными камерами, нацеленными на его губы, и полной комнатой наблюдающих за ним людей.

А вот мой первый и единственный поцелуй с мальчиком почти состоялся в седьмом классе, когда я однажды, препарируя лягушку, повернулась одновременно с напарником, и мы едва не соприкоснулись губами. Он психанул и убежал в туалет, всю дорогу отплевываясь и вытирая рот так, будто его отравили, а я съежилась на месте, желая провалиться сквозь землю.

И была очень рада уйти из той школы через пару месяцев после инцидента.

Но я же не могу признаться в этом Кэзу. Наверняка он посмеется надо мной или (что еще хуже) пожалеет меня. Поэтому я достаю тинт, который всегда ношу в кармане, и размазываю вокруг губ, стараясь не думать о том, как нелепо я, должно быть, выгляжу. Теперь я явно больше напоминаю клоуна, чем девушку, только что прервавшую страстный поцелуй. А впрочем, действительно ли поцелуи прерывают? Или же завершают, а может, изящно выныривают из них, подобно сказочной русалке из моря? Нет, тоже не совсем подходит…

Но сейчас это не важно.

– Ну как? – интересуюсь я у Кэза.

Секунду он изучает меня задумчивым взглядом, и что-то меняется в нем. Внутри него. Словно щелкнула камера, и он вживается в новую роль, в другого персонажа: перемена такая стремительная, что это даже пугает.

Затем он тянется к моему «конскому хвосту».

– Можно?

Я даже не знаю, что он имеет в виду, но улыбаюсь. Киваю. Подавляю порыв убежать.

А затем длинные пальцы Кэза касаются моих волос, распуская хвост, и эти движения такие быстрые и легкие, что я едва ощущаю что-либо кроме слабой, приятной щекотки на коже головы. Это скромный, стремительный жест, но в тот момент, когда его ладони в моих волосах и он смотрит мне в глаза, я чувствую… нечто. Нечто вроде смущения, но совсем на него не похожее.

Затем это чувство исчезает. Кэз отстраняется и поворачивается к двери, оглядываясь на меня через плечо.

– Ты готова?

Нет. Вообще ни капли.

Я знаю, что не могу доверять парню передо мной – этому смазливому актеру с его идеальной стрижкой, натренированным обаянием и толпами фанатов. Человеку, которого все жаждут или которым все жаждут стать. Но сейчас у меня нет других вариантов.

– Конечно, – отвечаю я с притворным энтузиазмом.

Впрочем, Кэз, кажется, верит, потому что жестом приглашает меня вперед и распахивает дверь.

Одну краткую, счастливую секунду после того, как мы выходим из каморки, нас никто не замечает.

Ученики по-прежнему толпятся в коридоре, окликая друг друга с противоположных концов коридоров, отпихивая в сторону чужие спины, книги и сумки, чтобы попасть на следующий урок. Никто не обращает внимания на наши взъерошенные прически и распухшие губы, и меня посещает мысль – очень наивная, – что, возможно, это будет не так страшно, как я ожидала.

Но затем, в следующую секунду, замечают все.

Это не похоже на сцену в замедленной съемке из какого-нибудь фильма. Никто не застывает на месте, не спотыкается на лестнице и не роняет в шоке рюкзак. Но шум заметно стихает, и наступает пауза, как на непрогрузившемся видео.

Вокруг нас начинают шептаться.

Кэз, к слову, выглядит абсолютно невозмутимым. У него самодовольный, слегка глуповатый вид парня, которого только что застукали целующимся с девушкой. При этом с девушкой, которая ему нравится, и он не против, чтобы об этом узнал весь мир.

Я же вообще не представляю, куда себя девать. Лицо горит и чешется, а несколько прядей волос прилипли к губам. Сейчас больше, чем когда-либо, я жалею, что не существует инструкции к ситуации, когда всего за пару дней из никому не известной девчонки ты превращаешься в объект всеобщего внимания. Подобное заставит понервничать кого угодно.

– О боже мой! – говорит кто-то слева от меня, и это срабатывает как сигнал для остальных, вызывая серию бурных реакций:

– О боже мой!

– Ты это видишь? Это же Кэз Сонг и…

– В сочинении той девочки был он?

– Ни фига себе! Скажи Бренде – она с ума сойдет…

Я чувствую, как десятки пар глаз прикованы к моему затылку, пока мы с Кэзом идем на английский, так близко, что наши плечи почти касаются.

– Ты в порядке? – шепчет мне Кэз в дверном проеме, одной рукой опершись о косяк за моим плечом. Тысячу раз в фильмах, музыкальных клипах и реальной жизни я видела пары, стоящие вместе совсем как мы сейчас. Однако со мной такое впервые.

Но выдать себя я, естественно, не могу.

– Ага, – отвечаю я, изо всех сил стараясь звучать естественно. – Конечно. А ты?

Он смеется, и только тогда я понимаю, как глупо прозвучал мой вопрос. С чего бы ему не быть в порядке? Он – актер, знаменитость. Быть в центре внимания абсолютно привычно для него.

Снова звенит звонок – финальное предупреждение. Весь класс смотрит на нас.

Я отвожу взгляд от Кэза и спешу к своей привычной парте в центре класса, где всегда сижу одна. К моему удивлению, Кэз садится на пустующее место рядом со мной, причем так естественно, как будто делал это уже миллион раз.

Теперь все глазеют в открытую, словно получили официальное разрешение.

– Что ты делаешь? – едва бормочу я. Хотя на этот счет никаких формальных правил нет, всем известно, что любой класс строго поделен на территории: все отличники и одаренные умники впереди, звезды и спортсмены – последние парты, все остальные – середина. То, что Кэз мигрировал сюда с задних рядов, по меркам старшей школы преступление похлеще пересечения границы Северной Кореи.

– Так проще, – коротко говорит он, отклоняясь на стуле назад.

В класс заходит мистер Ли. Он явно удивлен видеть нас двоих вместе, но изо всех сил старается не подавать виду и принимается раздавать листы с заданиями. Кэз тут же отрывает уголок страницы с текстом о погребальных обрядах, что-то нацарапывает на нем, протягивает скомканную записку мне.

Все это он проделывает практически незаметно, продолжая сидеть со скучающим выражением лица и глядя прямо перед собой.

Что ж, я тоже могу быть хорошей актрисой. Притворяясь, что записываю дату на листе с заданиями, я разглаживаю записку, прикрывая ее одной ладонью от посторонних глаз.

На клочке бумаги номер телефона.

Точно! Чуть ниже я пишу собственный номер, отрываю часть листка и жду, когда учитель отвернется, чтобы незаметно передать его Кэзу.

Никогда раньше не обменивалась телефонами с парнем, да еще тайно, – ощущения такие, словно я готовлюсь ограбить банк. Но нам это нужно для дела. План сработает, только если мы будем придерживаться серьезного профессионального подхода.

Вернувшись домой, я сразу же иду в свою комнату и отвечаю на письмо от «Крейнсвифта».

У меня уходит целый час на то, чтобы набросать три предложения. Половину из этого времени я пытаюсь решить, где и сколько восклицательных знаков поставить. В свое оправдание скажу, что здесь есть очень тонкая грань! Если, к примеру, я использую два восклицательных знака подряд, то рискую показаться слишком напористой и навязчивой. Но если совсем не добавлю восклицательных знаков, то все, что я напишу, будет звучать равнодушно и плоско. В итоге решаю перестраховаться и добавляю всего лишь один восклицательный знак после слова «спасибо».

Затем теряю еще полчаса в попытках подобрать слова, которыми уместнее будет завершить письмо. В одной статье рекомендуют обойтись сухим «С уважением», тогда как автор другой утверждает, что эта фраза – настоящий провал.

Если в этом и заключается Стабильная Работа в Успешной Компании, то, как говорится, «спасибо, не надо».

Как только письмо отправлено, я снимаю школьную форму и плюхаюсь на кровать, не ожидая получить от «Крейнсвифт» ни слова как минимум до следующего утра. Но тут мой телефон динькает: входящее.

Сара Диаз хочет созвониться.

Вот прямо сейчас.

– Ох, блин! – говорю я, вскакивая на ноги. Мое сердце уже колотится в безумном ритме. – Блин, блин, блин…

Свой номер она указала в письме. Я аккуратно вбиваю его в телефон, перепроверяя каждую цифру, затем дрожащими пальцами нажимаю вызов. Пока идет звонок, я смотрю в одну точку на белоснежно-чистой стене спальни и пытаюсь сосредоточиться на собственном дыхании.

Трубку снимают после третьего гудка.

– Алло? – Мой голос звучит слишком пискляво и дрожит. Звучу как первоклашка! Прочищаю горло. – Вы меня слышите? – Черт, теперь он слишком тихий.

Прежде чем я успеваю продумать детали нашей светской беседы, Сара Диаз говорит: «Привет, Элиза, я тебя слышу», – тем ровным, четким, суперпрофессиональным тоном, который я слышу всякий раз, когда Ма общается с клиентами.

– Алло, – повторяю я, словно первого раза было недостаточно. «Возьми себя в руки!» – Мисс Диаз. Так приятно с вами познакомиться.

– О, можешь звать меня просто Сара. – В ее голосе слышен легкий смешок – возможно, она почувствовала мою нервозность и смущение. – Тебе удобно сейчас говорить? Надеюсь, ты не слишком занята…

– О нет, нисколько, – спешу ответить я. – У меня вообще не было никаких планов. Суперсвободна! В смысле, всегда свободна.

– Что ж, рада слышать, – говорит она, и это звучит очень искренне.

Где-то на фоне слышится низкое гудение принтера и щелканье клавиш, и я представляю ее сидящей за элегантным черным рабочим столом с видом на город, с чашкой дымящегося капучино и в окружении глянцевых журналов, разложенных на кофейном столике. Интересно, каково это – жить подобной жизнью? Быть Сарой Диаз?

Она продолжает:

– Для начала я хотела сказать, что мне очень понравилось твое эссе и я рада, что ты приняла наше предложение о стажировке. Как ты уже, возможно, знаешь, мы планируем расширять круг читателей нашего журнала за счет молодой аудитории и ищем специалиста, который сможет нам помочь. Думаем, ты идеально подходишь на эту роль. Ты говоришь с молодежью на одном языке, но при этом в твоих текстах есть глубина, которая найдет отклик у наших постоянных читателей…

«А ну-ка слушай, – велю я себе, плотнее прижимая телефон к уху и чувствуя тепло экрана. – Внимательно слушай. Запоминай каждое слово. Это твой единственный шанс услышать похвалу от человека вроде Сары Диаз».

Но я так стараюсь сосредоточиться на голосе Сары и перестать удивляться тому, что мы с ней говорим по телефону, что на самом деле не слышу ни слова из того, что она говорит.

А потом она спрашивает:

– Тебя все устраивает, Элиза?

– Эм-м… – Я стараюсь не паниковать, когда между нами возникает неловкая пауза. Либо я сейчас просто отвечу «да» и позже узнаю, на что согласилась, либо прошу ее повторить все, о чем она говорила последние пять минут, и выставлю себя полной идиоткой. Так себе выбор. Что бы сделала Ма? – Прошу прощения, не могли бы вы повторить свою последнюю фразу? Я хочу убедиться, что все верно услышала, прежде чем мы перейдем дальше.

– Да, конечно, – говорит Сара все тем же приятным, профессиональным тоном. – Итак, мы предлагаем тебе публиковать еженедельные посты в блоге на нашем сайте, в категории «Любовь и отношения». Воспринимай это как своего рода авторскую колонку или дневник отношений – что вы делаете вдвоем, где проводите время. В общем, чем больше деталей, тем лучше, пусть читатели чувствуют, что они сопровождают вас повсюду. Будет здорово, если эти посты ты продублируешь в социальных сетях – лучше всего в «Твиттере», где твоя аудитория, кажется, растет быстрее всего, хотя это уже на твое усмотрение. В целом, работа не займет у тебя больше пятнадцати часов в неделю. Ах да, и нам бы очень, очень хотелось, чтобы ближе к концу стажировки ты написала большую статью на тему по твоему выбору. Мы напечатаем ее в нашем весеннем выпуске. Что думаешь, Элиза?