Читать онлайн Стоя на краю

В моей душе неразбериха.

Где очень шумно, а где тихо.

Где сад цветущий, где зима.

Где ручеёк, а где река.

Где есть уверенность, где нет.

Где есть вопрос, где есть ответ.

Где светит солнца яркий луч,

А где кружит лишь стая туч.

Где радость вижу, а где страх.

Где всё живое, где лишь прах.

В неразберихе я тону.

Никак я правду не найду.

Я от себя к себе бегу.

В неразберихе я тону…

***

Я потерял счёт времени.

День и ночь слились воедино. Недели превратились в месяцы.

Я не помнил, где я и почему. Я даже своё собственное имя вспоминал с трудом.

Сознание было затуманено. Голова плохо соображала.

Не знаю, как долго я находился в этом состоянии. Наверное, целую вечность.

Но, когда я, наконец-то, вышел из коматоза, память стала возвращаться…

Скажу откровенно, возвращение памяти меня серьёзно напугало. К тому времени я уже смирился с амнезией и был совершенно не готов встретиться со своим прошлым, тем более лицом к лицу.

Вспышки, как я их назвал, начались внезапно. Они были короткие, хаотичные, но при этом очень живые. Я бы даже сказал, слишком живые. В эти мгновения мой мозг терял связь с настоящим. Я впадал в ступор, проваливался куда-то вглубь подсознания, словно в прорубь с холодной водой. Было страшно. От этих перемещений спирало дыхание и учащалось сердцебиение. Тело не слушалось. Я, как безвольная кукла просто стоял и смотрел на леденящие душу образы. И они были настолько реалистичны, что я ощущал их кожей, чувствовал запахи, слышал окружающие звуки. Я буквально проживал их заново, кусочек за кусочком, отрывок за отрывком.

Всё происходило внезапно.

Вспышка, и я уже не здесь, не в знакомой мне комнате, а где-то ещё.

Туман, крики «Очнись!» Чьи-то искорёженные лица, всплески холодной воды. Я вытираю лицо мокрым рукавом и вдруг понимаю – это вовсе не вода… это кровь… По спине пробегает дрожь. Снова звучат крики. Сдавленные, полные животного ужаса. Я оборачиваюсь. Рядом сидит сгорбленный мужчина. Лица не видно, но я слышу его голос: «И что же… Что же нам теперь делать?» — причитает он. Я склоняюсь к нему и пытаюсь спросить: «Что случилось?» Но, едва докоснувшись до плеча, силуэт человека растворяется. Яркий свет. И новая вспышка уже уносит меня в другое место.

Я осматриваюсь. Это старый, заброшенный дом. Внутри абсолютная темнота. Ничего не видно, но я чувствую мерзкий запах гнили, слышу хрипящее дыхание где-то в углу и понимаю — я тут не один. Делаю шаг назад, ещё, наступаю на что-то скользкое и вдруг падаю прямо на спину. Я инстинктивно закрываю глаза, вскрикиваю от неожиданности, а потом резко открываю их и вижу свою комнату.

«Вернулся…» — выдыхаю я, проверяя себя на наличие синяков и ссадин.

Со лба течёт холодный пот, сердце продолжает бешено стучать. Я упал с кровати и лежу на полу, ощущая каждый мускул, дрожащий от напряжения, но это всё не важно. Главное, что вспышка закончилась и на какое-то время я могу выдохнуть, расслабиться и проанализировать увиденное.

Однако новое воспоминание не заставляет себя долго ждать…

И так много-много раз…

Сколько именно? Я не считал. Честно говоря, мне было не до этого.

Лица, имена, фразы, события, места, где я когда-то бывал – всё это обрушилось разом, одновременно, как лавина из пазлов, которые я никак не мог собрать воедино. Голова шла кругом. Общая картина не складывалась, обрывки не совпадали, отчего весь поток воспоминаний казался мне одной сплошной бессмыслицей!

Вспышки изматывали. Каждая из них оставляла после себя тупую, давящую боль в висках, словно череп сжимали тисками. Тело было напряжённым, отзывалось судорожным вздрагиванием на каждый шорох или скрип. Ладони были постоянно влажные. Я ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, даже когда приступ отступал, и в конце концов, я устал… Я так устал от хаоса, что был готов сдаться…

Одна часть меня кричала «Остановись, пока не поздно! Ты с этим не справишься! Ты не сможешь! Ты сломаешься!» Отчаянный крик звучал настолько убедительно, что я почти поддался его уговорам, но потом услышал другую половину себя. Она сказала мне: «Нет. Ты ни за что не остановишься, потому что твоё желание докопаться до правды сильнее страха, сильнее боли и этого ада. Правда, какой бы ужасной она ни была, – это единственный ключ от твоей темницы. Без неё ты так и останешься призраком… Ты должен знать, что случилось».

И это действительно было так…

Я хотел знать правду, хотел вспомнить, что произошло и ради этого, пересилив все сомнения, я выдохнул, собрался духом и продолжил соединять несоединимое.

Было сложно.

Иногда, это отстранённое состояние доводило меня до истерики, до рвотных спазмов от бессилия, но я говорил себе: «Терпи Костя, всё получится, ещё немного, ещё чуть-чуть. Ты уже близко, терпи».

И я терпел, я смиренно ждал завершения, потому что был уверен – воспоминания ответят на все мои вопросы. И страдания окупятся.

Я чувствовал, что должен был пройти через эти дебри… должен был освободиться, выбраться из тьмы…

Что ж… желания материальны…

Я так хотел всё вспомнить, так старался восстановить пробелы, что однажды это просто произошло.

Удивительно, но преграда между прошлым и настоящим, в какой-то момент исчезла, растворилась, будто её никогда и не было. Одно имя – Глеб. Оно вспыхнуло в голове, будто сигнальная ракета. Так чётко и ярко, что все остальные обрывки притянулись к нему, как железные опилки к магниту. Имя оказалось недостающим элементом механизма. И когда оно наконец-то заняло своё место, застывшие образы пришли в движение.

Цепочка событий щёлкнула, соединилась сама собой.

И знаете что? Помнить всё, оказалось странно…

Знакомые лица в воспоминаниях вызывали не теплоту, а леденящий ужас или жгучую вину. Привычные места казались декорациями к чужому кошмару. Я знал имена, даты, последовательность событий, но чувствовал себя не хозяином этих знаний, а их пленником. Весь мой прошлый мир предстал передо мной, но словно увиденный сквозь треснувшее, заляпанное грязью стекло – искажённым и чужим.

Я не знал точно, почему вернулась память и что тому поспособствовало: моё упорство, либо естественный процесс восстановления, но факт оставался фактом – я снова помнил…

Помнил всё… и, к сожалению, это прозрение не принесло мне желанного облегчения, скорее наоборот – породило больше вопросов, чем ответов.

ГЛАВА 1

Итак, воспоминания…

Они вернулись, начиная с детства, точнее промелькнули, как старый фильм в быстрой перемотке…

Блёклые, скудные, едва дышащие, будто стёртые ещё задолго до моей амнезии. Отличить в них мелкие детали было трудно, но в общих чертах картина детства выглядела чёткой.

Я вспомнил то время относительно хорошо…вспомнил даже то, что предпочёл бы не вспоминать вовсе…

Например, как по ночам я забирался под одеяло с потрёпанным мишкой – единственной вещью, которая осталась у меня от матери. Его лапа была зашита грубыми нитками, а один глаз давно отвалился, но я прижимал его к себе, словно он мог заменить мне её объятья. Иногда я шептал ему: «Она придёт за нами. Правда?» И ждал ответа, пока тишина не начинала звенеть в ушах…

К сожалению, в детском доме мне пришлось много чего пережить.

Серые, чужие стены казённого учреждения, так и не стали мне родным домом. Я отлично помнил лица всех моих воспитателей, в каждом из которых я с надеждой искал маму, но, естественно, тщетно. Помнил гул детских голосов и глаза таких же несчастных ребят, которым пришлось слишком рано повзрослеть. Одним из них был Сашка – мальчик с ожогом на щеке. Он редко разговаривал, но как-то раз, когда местные задиры разбили его очки, он прошептал мне: «Лучше бы я сгорел тогда вместе с родителями». И эти слова прожгли меня, как раскалённое железо. Я долго о них думал, об этом мальчике и о том, как мы все похожи. У нас были разные истории, но в наших душах кипели идентичные чувства: обида, злость, одиночество.

Я усердно старался заглушить эти эмоции, пытался убедить себя, что ещё есть надежда. Я мечтал о семье, наивно верил, что однажды за мной придут, обнимут и скажут: «Не бойся. Всё хорошо. Ты дома.» Но шло время, а мечта оставалась лишь мечтой.

Я был один. Одинок до мозга костей. И из-за этого я чувствовал себя неполноценным, брошенным, не нужным. Даже в толпе, я всё равно был один. Это неприятное, колющее чувство преследовало меня постоянно. Мне казалось, что одиночество останется со мной навсегда, как неизлечимая болезнь, от которой нет лекарства. Казалось, что такое уже не исправить и не изменить…

В общем, я рос с чёткой мыслью о собственной никчёмности… Я был молчаливым, слабым, закрытым, ни с кем особо не дружил. Негласно числился в рядах изгоев, над которыми, время от времени, любили поиздеваться ребята постарше, называвшие себя «главными». Для них это было своеобразным развлечением, демонстрацией силы и власти, ну а для нас, и конкретно для меня – это были минуты позора и унижений, которые каждый из нас переживал по-разному. Кто-то плакал, кто-то терпел сквозь зубы, а кто-то нелепо переводил всё в шутку, хотя веселого в издевательствах было мало, точнее вообще не было.

И всё же мы молчали. Я молчал…

Жаловаться было опасно и бесполезно. Руководство детского дома закрывало глаза, на так называемые «шалости детей», а воспитатели особо не вникали в проблемы подопечных, относились к нам в первую очередь, как к работе, и уже потом, как к сиротам. Если речь не шла о смерти или серьёзных увечьях, то на синяки и ссадины попусту не обращали внимание. Мол, дети, что с них взять. И даже в тех немногих случаях, когда кто-то начинал задавать вопросы, мы сами продолжали упорно молчать, скрывая правду и выгораживая виновных. Жаловаться было не принято. Ведь стать ябедой означало стать главной мишенью для каждодневных издевательств, а желающих занять этот пост среди нас не было.

Шайка «главных» держала в страхе большую часть детского дома. «Сопляков» туда не брали, в основном она состояла из ребят постарше, поэтому ежегодно её ряды обновлялись. Кто-то выпускался и уходил, а кто-то, наоборот, приходил, занимая вакантное место в детдомовской шайке. Иными словами, на месте отрубленной головы вырастала новая, а иногда и две, как у гидры. Состав шайки регулярно менялся, но суть всегда оставалась прежней – в неё вступали исключительно отмороженные персонажи, готовые на всё ради тёпленького места и статуса «неприкасаемого». Таким образом конвейер издевательств работал без передышки. А нам «изгоям» оставалось лишь смириться с этим прискорбным фактом.

Мы продолжали терпеть и старались лишний раз не попадаться на глаза.

Я, как и большинство, жил в тени, максимально тихо и неприметно. Я мечтал быстрее повзрослеть, уехать из детского дома и забыть о своём детстве, как о страшном сне. Я планировал прожить эти годы, как невидимка, однако в мой план ворвались серьёзные изменения…

Изменения по имени Глеб.

Он попал к нам после того, как его родители и младший брат погибли в автокатастрофе. Из живых родственников на тот момент числился лишь дядя, но знатному алкашу ребёнка не доверили и в итоге, в двенадцать лет, Глеб оказался в детском доме.

Он отличался от остальных. Не старался слиться с толпой, не старался кому-то понравится. Не отводил взгляда, не боялся громко говорить и высказывать мнение. Глеб был другой. Потрёпанный жизнью, но с горящим взглядом.

Он был старше меня. Всего на два года. Однако из-за роста и крепкого телосложения выглядел взрослее реальных лет. Он много хмурился и очень редко улыбался. Это настораживало. Я на всякий случай обходил новичка стороной.

Как выяснилось позже – зря. Ведь за мрачной маской скрывалась добрая душа. Но этот факт открылся не сразу.

Однажды в столовой ко мне прицепились парни из шайки. Их было трое, и каждый, как минимум на голову выше меня.

– А ну стоять, шпиндель, – скомандовал самый высокий. Я замер. – Сок теперь мой. Остальное так и быть твоё.

Я шагнул вперёд, пытаясь скрыться с глаз, как можно быстрее, однако далеко я уйти не успел.

– Тебя никто не отпускал! – рявкнул второй, более коренастый. – Сначала отдай яблоко, потом можешь идти.

Я потянулся за яблоком, но коренастый схватил его первым и тут же, в один мощный откус поглотил добрую половину.

– Кажется, ничего стоящего не осталось, – с ехидством подметил третий парень и ударил по подносу.

Тарелка с грохотом приземлилась на пол и раскололась на несколько частей. Содержимое оказалось прямо под ногами трио.

– Вот криворукий! – Засмеялся коренастый, демонстративно наступив на котлету.

– Теперь придётся есть с пола, как свинья, – добавил высокий и пнул меня вперёд.

Я молча наклонился, чтобы всё собрать и трио взорвалось от смеха. После уничтожения котлеты коренастый переключился на мою ладонь. Он прижал её ногой. С силой. Я невольно вскрикнул и тихо застонал от боли, потом попытался вырваться, но увы, ничего не получилось. Мои безуспешные кривляния лишь сильнее веселили «главных». Они смеялись в захлёб, как сумасшедшие.

Сквозь пелену унижения и боли я поймал взгляд Сашки, жавшегося у стены. Его глаза, широкие от ужаса, отражали моё собственное отражение – жалкое, пригвождённое к полу. Этот взгляд был хуже пинков…

– Ну-ка лизни с пола, свинья, – продолжал издевательства коренастый.

В горле встал ком. Руки затряслись. Я едва сдерживал слёзы и уже был готов разреветься, как девчонка.

Но внезапно, раздался голос:

– Свиньи здесь вы!

Смех парней резко стих. Я поднял глаза и увидел Глеба. Он стоял напротив. Солнечный луч высвечивал его шрам у виска – след от аварии, забравшей его семью. Взгляд был прямой, полный силы и уверенности.

– Не лезь новенький, это не твоё дело, – буркнул коренастый. – Иди мимо.

– Что? Только толпой можете нападать? А давай-ка со мной, один на один, – Глеб шагнул вперёд, выставив кулаки.

– Ого, да у нас тут «герой» завёлся, – высокий ухмыльнулся и шагнул на встречу. – Ну, хорошо, покажи на что ты годен.

Глеб не стал ждать. Он первым вцепился в парня и через минуту они уже катались по полу.

Я не верил своим глазам. Впервые в моей жизни за меня кто-то заступился, и я совершенно не понимал, чем заслужил такой неожиданный поворот.

Они дрались минут десять, успели поставить друг другу фингалы и разбить носы, а потом их разняли воспитатели, которые появились, как всегда, не особо торопясь. Драчунов ждал кабинет директора и короткий, бесполезный разговор о поведении.

– Не стой, как столб, – бросил мне Глеб, прежде чем отправиться вслед за воспитателем. – Бей первым.

Этот поступок и слова запали мне в душу. И я решил поговорить с Глебом один-на-один, чтобы узнать причину такого безрассудного порыва и конечно же, поблагодарить за него.

– Зачем ты это сделал? – спросил я позже, подкараулив Глеба в коридоре.

– Ты похож на моего младшего брата. Он тоже вечно молчал, когда его задирали, боялся ответить, – с грустью в голосе произнёс Глеб. – Теперь его нет, а привычка защищать осталась.

– Спасибо, что заступился.

– Ерунда. Я их не боюсь. Пусть знают, что никакие они не главные. И вообще, предлагаю стать друзьями. Вместе мы дадим им настоящий отпор. Будут за километр нас обходить.

– Вместе? – робко переспросил я. – Но я не умею драться.

– Не переживай, я научу, – ответил Глеб. – Ну так что? Друзья?

– Конечно! – радостно воскликнул я.

Мы ударили по рукам и это стало началом нашей крепкой дружбы.

Я был счастлив.

Впервые за долгие годы внутреннего одиночества, я наконец-то был не одинок. Глеб стал для меня не просто другом. Он стал моим личным героем, моим освободителем, моим братом, пусть и не по крови. Он стал для меня всем, стал семьёй, которой у меня никогда не было. И я был благодарен судьбе за такой подарок.

Вместе с Глебом жизнь в детском доме заиграла новыми красками. Он учил меня не молчать, учил отстаивать своё, защищаться, давать отпор обидчикам, учил драться.

Мы тренировались в старом заброшенном сарае. Почти каждый день. Глеб учил меня бить по ржавым бочкам, пока на кулаках не появлялись ссадины.

– Боль – это хорошо, – говорил он, перевязывая мои руки обрывками старой рубахи. – Она напоминает, что ты жив и что должен бороться дальше.

Я впитывал его слова, как губка и продолжал тренироваться. А после занятий мы болтали. Я рассказывал ему о жизни в детском доме до него, а он рассказывал мне о семье: о брате и о своих родителях-биологах, мечтавших изучить тайгу.

Так заброшенный сарай стал для нас убежищем. Мы выплёскивали там эмоции, делились сокровенными мыслями, а потом обновлённые и заряженные возвращались обратно, где нас уже поджидал кто-нибудь из шайки.

После драки в столовой «главные» занялись нами особенно плотно.

Мы стали для них занозой на пятой точке. Такой, которая приносила дискомфорт и меняла существующие устои, а они не хотели, чтобы наш пример стал заразительным. «Главные» пытались нас остановить, сломить, пресечь восстание на корню. Они то и дело нападали, запугивали, били. С каждым разом всё сильнее и сильнее, но мы не прогибались, потому что чётко для себя решили – лучше быть побитыми, чем жить по старым порядкам.

Конфликт быстро обострялся. В какой-то момент он оказался на краю пропасти, откуда должны были упасть либо мы, либо «главные». Все были на взводе. Разборки грозились в любую минуту выйти за рамки «дозволенного» и даже воспитатели, которые обычно ограничивались разговорами, стали серьёзнее относиться к нашим стычкам и дракам.

А таковых было предостаточно.

Однажды, «главные» выследили, где мы с Глебом пропадаем часами и заявились толпой в сарай.

– Так значит здесь эти крысёныши прячутся, – громко произнёс самый главный из «главных» – крупный, прыщавый паренёк по кличке Маяк. – Разнесите здесь всё, парни. А потом сожгите. Гризли, доставай спички. У нас сегодня на ужин жаркое из двух крысят.

– А как известно, перед готовкой мясо нужно хорошенько отбить. Для мягкости, – щерясь добавил Гризли и достал из кармана коробок.

Остальные нас плотно окружили.

Замелькали кулаки. Со всех сторон одновременно. Первое время я пытался отбиваться, как и Глеб, однако очень скоро, мои силы начали угасать, в глазах всё завертелось и от очередного удара по голове я свалился на старый, щербатый пол. Но удары на этом не закончились. Они продолжили пинать меня ногами.

– Звери, прекратите! – крикнул Глеб и попытался оттолкнуть от меня особенно усердных парней, но тщетно.

Его перехватили, а затем в драку вступил Маяк и его правая рука – Гризли.

Приложив немного усилий, парни свалили уже уставшего Глеба на пол. Он не мог сопротивляться и лишь махал руками из положения лёжа, будто перевернувшийся жук. Это развеселило толпу. Они засмеялись хором, как единый монстр. Чувство превосходства им явно нравилось. Они упивались нашей болью, а мы с Глебом… мы просто лежали на грязном полу и давились собственной кровью.

– Поджигай, – властно скомандовал Маяк и смех парней резко утих.

Повисла тишина.

Я до последнего надеялся, что это шутка. Злобная, не смешная, но шутка.

Однако Гризли был предельно серьёзен в своих намерениях. Он, не задумываясь, черканул спичку о коробок и бросил на стопку мусора. Практически сразу появился огонь.

Я почувствовал запах дыма, но испугаться не успел. Помню лишь, что повернул голову и посмотрел на Глеба. Он уже не двигался, глаза были закрыты. Сквозь нарастающий гул в ушах и шипение пламени я различил лишь его сведённые от боли брови и каплю крови, медленно сползающую по виску рядом со шрамом. Это лицо, ставшее для меня символом силы, выглядело абсолютно беззащитным…

Я попытался подползти к нему, чтобы закрыть собой, сделал несколько рывков вперёд, однако руки не слушались. В какой-то момент сознание просто отключилось. Что произошло дальше, помню смутно.

Хохот. Скрип двери. Едкая гарь, которая лезла и в нос, и в глаза. Потом свет. Чьи-то шумные разговоры и свежий воздух.

Нас спасли воспитатели… Как оказалось после, вовремя они подоспели неспроста —Сашка, тот самый мальчик с ожогом на лице рассказал воспитателям о сарае и именно благодаря ему мы остались живы.

Я и Глеб попали в больницу. Лишь там, я узнал подробности нашего спасения. Оказалось, что Сашка побежал не к дежурному воспитателю, а прямиком в кабинет к самому директору – Петру Семёнычу. Он ворвался без стука, крича так, что слышно было по всему коридору: «Они убьют их! В старом сарае! Горят!» Именно этот отчаянный вопль, заставил взрослых очнуться и сорваться с места.

Но минутное прозрение не спасло от проверок и наказаний.

Резонансный случай навёл много шума. Руководство частично сменили, некоторые воспитатели уволились и ходили слухи, что кого-то даже посадили.

Маяк, Гризли и остальные парни, участвовавшие в избиении, куда-то исчезли. Одни говорили, что их распределили по разным детским домам, другие – что их тоже посадили, в колонию для несовершеннолетних, ведь по возрасту они подходили для наказания. Но точно никто не знал.

«Главные» после такого разгрома поутихли, прекратили свои издевательства и залегли на дно, потому что исчезнуть вслед за Маяком и прочими никто не хотел.

В детском доме стало безопаснее. Многие изгои расправили плечи, в том числе и Сашка. Некогда запуганный мальчик, ставший нашим спасителем, поверил в себя, начал улыбаться, а вскоре и вовсе обрёл истинное счастье – новую семью.

Мы с Глебом были рады за него. И пусть нам не повезло, так же, как и Сашке, мы тоже остались счастливы. Шайка от нас отстала и после больницы, мы наконец-то зажили спокойно. Я перестал дёргаться от каждого звука, а Глеб…думаю он стал ещё увереннее, сильнее.

Хотя понятие «силы» было относительным… Иногда по ночам Глеб вскакивал от кошмаров, молча садился на кровать, сжимая кулаки так, что костяшки белели. А я, проснувшись от его резкого движения, лежал без сна, вспоминая запах гари и хохот. Но днём мы держались. Мы ходили по коридорам с высоко поднятой головой, и теперь не мы, а бывшие «главные» шарахались в сторону, избегая встречных взглядов.

– Теперь они знают, что нас не сломить, – с гордостью заявлял он.

Для нас это была важная победа. А лично для меня, она стала двойной. Потому что в этой борьбе я не просто преодолел свой страх, но и вышел из схватки победителем, обновлённым человеком.

Да, было сложно. Да, мы долго сражались и чуть не погибли в последней схватке, и всё же, оно того стоило. Победа над «главными» стала ярким событием детства, которое глубоко отпечаталось в моей памяти. Оно не просто изменило взгляд на мир, но и стало символом свободы. Символом того, что даже в самой сложной ситуации, ни за что нельзя сдаваться. Никогда…

***

Да, моё детство было незавидным. Я много чего пережил, и всё же в будущее я смотрел с оптимизмом. Во многом, благодаря Глебу. Он стал для меня путеводной звездой. И честно говоря, понятия не имею, чтобы я без него делал. Наверное, пропал бы…

Помню, как в первую ночь после выпуска, мы сидели с ним на скамейке у вокзала и делили последнюю пачку доширака. Глеб протянул мне свою половину.

– Ешь, – сказал он. – Завтра найдём работу и купим себе нормальной еды, – его голос дрожал, но он упорно сжимал старый рюкзак с нашими вещами, будто в нём был весь наш будущий мир.

За его спиной грохотали поезда, увозящие людей в неизвестные нам жизни. Городской вокзал, огромный и равнодушный, казался порталом в чужую, враждебную вселенную, где у нас не было ни клочка своего места. Его уверенность была нашим единственным щитом…

Да, после выпуска мы снова объединили свои силы, но даже с учётом этого, в свободном плавании жить оказалось тяжело. Взрослая реальность никого не ждала и никого не встречала с распростёртыми объятьями. Начинать с нуля было куда сложнее, чем думалось.

Нашим первым домом стала комната в полуразрушенном здании, где мы спали на старых матрасах, укрывшись картоном и бесплатными газетами. Окна были худые, отчего постоянно чувствовался сквозняк. Стены были обшарпанные и местами покрытые плесенью. Дышать там полной грудью было просто невозможно из-за едкого запаха давнишней сырости. Но эта комната была единственным местом, что мы могли себе позволить на тот момент. Помню, что мебели в ней, как таковой, не было. В углу стояли лишь перекошенный стул, да старая печка-буржуйка. Ржавая и давно не рабочая. Глеб решил её починить. Утром он подрабатывал на стройке, а вечером занимался ремонтом, тратил на это всё своё свободное время. Однако результатов не было – буржуйка никак не поддавалась. Четыре долгих вечера он копался с этой рухлядью и только на пятый вечер чудо, всё-таки, свершилось. Мы зажгли свой первый огонь и стали радостно смеяться, греясь у печки.

– Теперь дела наладятся, – хихикал Глеб, потирая руки.

В тот вечер мы уснули без дрожи в коленях, мысленно благодаря небеса за ещё один прожитый день.

Так мы жили и все последующие дни. Держались на плаву и усердно барахтались, чтобы не потонуть. Чтобы не стать очередными выпускниками, которых сломала взрослая жизнь. А примеры были. И не мало. Кто-то начинал пить, кто-то принимать запрещёнку, многие попадали в банды или становились бомжами и в итоге умирали молодыми где-нибудь под забором. Или накладывали на себя руки… как Витька, с которым мы делили комнату в детском доме. Через девять месяцев после выпуска, он повесился. Его нашли в заброшенном гараже. Не сразу. А где-то через неделю, когда «ароматы» уже разошлись по округе.

Когда Глеб рассказал мне об этом, его глаза были пусты, а голос – плоским, как стена. Помню, что эта новость его очень впечатлила.

– Мы не станем такими, – шипел он, а я кивал ему в ответ, хотя в глубине души понимал – такой исход вполне возможен.

К счастью, нас миновала участь «большинства». Было не просто, но мы не сдавались. Глеб подрабатывал на стройке, иногда грузчиком, а я устроился мойщиком окон. И по вечерам, когда руки гудели от усталости, Глеб любил повторять одну и ту же фразу.

– Когда-нибудь мы будем работать в тепле, с чаем и печеньками, – твердил он слова, будто какую-то мантру, и я безоговорочно ему верил, откинув все сомнения прочь.

В целом, именно дружба помогла нам огибать препятствия и идти дальше. Мы были не одиноки и это стало той самой опорой в жизни, которая держала нас на плаву, как спасательный круг.

Помню, что первая зима была особенно трудной. Я тогда сильно заболел и не мог работать. Температура жгла под сорок, а денег на лекарства не было, ни копейки. Глеб сильно переживал по этому поводу. Сначала он пытался сбить жар подручными средствами, а когда понял, что обтирания водой малоэффективны – пропал на пол дня.

Вернулся он уже с антибиотиками. И с синяком под глазом… Сустав на его правой руке неестественно распух и посинел, а губа была рассечена. Он двигался скованно, стараясь не дышать слишком глубоко. Но в глазах горела не боль, а торжество: «Добыл!»

Лишь позже я узнал, что он дрался в подворотне за кроссовки, которые хотел продать, чтобы выручить деньги на лекарство. Шпана пыталась его кинуть, но Глеб не дал им спуска и забрал обещанное силой, потому что не мог вернуться с пустыми руками.

Его самоотверженность буквально спасло мне жизнь. Но, я ещё долго чувствовал себя виноватым за этот инцидент.

– Забудь, – отвечал Глеб на мои попытки извиниться. – Уверен, ты бы сделал для меня тоже самое.

Но я не хотел забывать, я хотел помнить всё, чтобы однажды, сполна расплатиться за доброту и заботу.

И по весне такой случай представился. Когда Глеба уволили с работы за «слишком гордый взгляд», несколько месяцев я тянул наши расходы один. Взял эту ответственность на себя, как взрослый человек. Потому что Глебу требовалась передышка. От всего, что на него свалилось. Я сразу это понял. Внешне он, конечно, не показывал свою усталость, никогда ни на что не жаловался, но я-то знал точно – жить в постоянном напряжении невозможно. Иногда даже очень сильным людям нужно побыть слабыми, перезарядиться. И я обеспечил ему этот перерыв.

По утрам я часто заставал его сидящим на краю матраса, просто глядящим в стену. Руки бессильно лежали на коленях. В эти минуты он выглядел не героем моего детства, а измотанным до предела солдатом после долгой войны. Тогда я просто клал ему на колени бутерброд и уходил на смену, зная, что сегодня моя очередь быть щитом.

– Спасибо, брат, – говорил он мне.

Именно тогда я по-настоящему понял, что «братство» – это не кровь, а готовность идти на жертвы.

И наша дружба была таким «братством».

Она помогла нам не запутаться, не оступиться и продолжать свой путь к светлому будущему.

Через год мы накопили деньги и перебрались в столицу, где найти нормальную работу было куда проще, чем в нашем провинциальном городишке. Там мы сняли однушку на окраине города. Старый ремонт, провалившийся диван, шкаф ещё с советских времён, да кухня метр-на-метр, где вдвоём уже не развернуться. Внутри было скромно, но чисто. Ничего общего с нашей первой комнатой, в которой мы жили после выпуска.

Сняв жильё, мы сразу же приступили к поиску работы. Первый и второй день выдался не удачным, варианты попадались сомнительные. Но вот на третий день нам улыбнулась настоящая удача – должность менеджера в отделе продаж бытовой техники, две вакансии сразу, как по заказу. Обучение за счёт компании и хорошая зарплата. Мы вцепились в это предложение обеими руками и ногами. К счастью, им были нужны как раз такие, как мы – молодые, активные, не обременённые семьёй и готовые работать по двенадцать часов в день. В общем нас взяли, чему мы оказались несказанно рады. Это решило наш вопрос с жильё (мы сняли новую, более приличную квартиру) и заметно улучшило финансовое положение. Мы, конечно, не шиковали, но и экономить больше не приходилось. Хватало на всё.

– Вот видишь, я же говорил, что когда-нибудь мы будем работать в тепле, с чаем и печеньками, – улыбаясь, говорил Глеб. – Так и вышло. Но думаю, это не предел, Костя. Мы можем больше, – уверенно заявлял он.

И я молчаливо соглашался с его очередным утверждением, потому что знал, что вместе мы – сила и действительно способны на что-то большее.

***

Мы много чего пережили. Были и взлёты, и падения. Радость и разочарование. Да чего только не было! Перечислять всё, слишком скучно и бессмысленно. Поэтому скажу коротко: да, мы долго искали своё место, перепробовали разные профессии, сменили ради мечты город, но в конце концов наше призвание нашло нас само.

Неожиданно для себя мы занялись журналистикой.

Всё началось с маленького блога, который я и Глеб вели как хобби, просто для души, в свободное от работы время. В нём мы писали о том, что видели вокруг: о людях, событиях, необычных местах. Выкладывали интересные фото и видео. Разные: смешные и грустные, глупые и серьезные. Мы никогда не зацикливались на чём-то одном, не вгоняли себя в рамки. Наоборот, показывали всё, что хотели, всё, что нам нравилось. И это было здорово. Мы просто делились впечатлениями и даже не думали, что это кого-то по-настоящему заинтересует.

Возможно, подсознательно, нам хотелось показать миру то, чего нам так не хватало в детстве: обычные, но настоящие истории людей, их маленькие победы и грусть. Не глянцевую картинку, а жизнь – такую, какая она есть, с её трещинами и бликами света.

Отлично помню наш первый ролик о старике-часовщике, чья мастерская размещалась в подвале соседней хрущёвки. Глеб тогда ругался, что камера не ловит свет, а я постоянно забывал текст, сбивался, поэтому в итоге пришлось накладывать закадровый голос. Монтаж видео занял ещё один вечер, но, когда наш ролик набрал первые сто лайков, мы с Глебом радовались, как дети.

– Это же целая сотня! Нас посмотрело сто человек!

Постепенно, наши публикации стали находить всё больший отклик.

Один из сюжетов про женщину, вырастившую сад на крыше многоэтажки, неожиданно попал в рекомендации. Просмотры перевалили за несколько тысяч, на канал стали подписываться зрители и пошло-поехало.

Как оказалось, людям понравился наш посыл, наша искренность и живой взгляд на вещи. Им понравилось, что мы находили необычное в самых обыкновенных вещах. Этим наш блог разительно выделялся от остальной информационной массы и именно этим привлёк первых зрителей, да и всех последующих. Количество подписчиков увеличивалось понемногу, но ежедневно.

И пускай не всегда, и не всё было гладко, пускай находились те, кто любил критиковать нашу работу, большинству зрителей канал всё же нравился. Растущие цифры это упорно подтверждали. А хейт, с которым мы столкнулись… что ж, хейт был лишь естественной реакцией на успех.

– Критикуют, значит есть что-то стоящее, – рассуждал я.

Хобби раскрыло нас с новой стороны.

Успех, который мы, не имея специального образования, совершенно не надеялись достичь, внезапно, обрушился на нас, как снег среди лета.

Я и Глеб наконец-то поняли, что вот оно – журналистика и есть наше истинное призвание. Так нашим скитаниям пришёл конец.

Мы бросили работу менеджера и полностью сосредоточились на ведении блога. Из скромного хобби он перерос в серьёзный проект, который приносил нам не только моральное удовлетворение, но ещё и донаты. Он превратился в основной источник дохода. И мы с Глебом делали всё, чтобы совершенствовать наш канал и поддерживать его на должном уровне.

Мы много работали, стали настоящей, слаженной командой. Глеб фотографировал и снимал, а я был в кадре и вёл репортажи, комментировал, рассказывал подробности, приводил факты, делился собственным мнением. В общем, у нас была полная рабочая идиллия. Публикации выходили регулярно. По несколько раз в неделю.

Но один из репортажей оказался особенно успешным.

Это была история о заброшенной лечебнице для душевнобольных на окраине города – месте, окутанном слухами и городскими легендами. Мы с Глебом решили не просто заснять мрачные коридоры и облупившиеся стены, а копнуть глубже: разыскать бывших пациентов, отыскать архивные записи и, если повезёт, раскрыть тайну, почему клинику закрыли в спешке почти тридцать лет назад.

Глеб снял потрясающие кадры: солнечный свет, пробивающийся сквозь решётки на разбитых окнах, полустёртые надписи на стенах, ржавые койки, будто застывшие в ожидании.

А мой рассказ дополнил эту таинственную атмосферу. Он был очень эмоциональным и живым – с историческими справками, жутковатыми байками от местных и даже парой записей из старых медицинских журналов, которые мы откопали в архиве. Видео получилось объёмным, насыщенным и острым. Сюжет цеплял, оставляя в напряжении до самого конца. И хотя, тайну лечебницы нам так и не удалось раскрыть, репортаж вышел отличный.

По итогу дня, он набрал в десять раз больше лайков, чем обычно. Комментарии пестрили историями о «проклятом месте», советами «не соваться туда ночью» и даже признаниями бывших сотрудников, которые нехотя подтверждали: да, в последние годы работы лечебницы там творилось что-то… необъяснимое. В общем, мистическая тема зашла всем без исключения.

Видео буквально взорвало интернет и даже разлетелось по соцсетям. За каких-то три дня количество подписок выросли двое. Но самое интересное началось две недели спустя.

С нами связались представители одного очень известного телеканала и предложили сотрудничество.

Телеканал «Рус-Медиа» – один из крупнейших в стране, известный своими смелыми расследованиями и документальными проектами, хотел, чтобы «мы», «скромные любители без образования» стали частью его профессиональной команды. Это было какое-то чудо.

Недолго думая, я и Глеб согласились на встречу с продюсером.

В назначенный день и время мы явились в офис.

Войдя в кабинет продюсера, я сразу же заметил на стене его старые фотографии, повествующие о начале карьеры.

– Это мой первый репортаж, – пояснил Алексей Олегович. – Я тогда ночевал в редакции, чтобы успеть всё смонтировать. Как же давно это было… Да, я горел своим делом, прямо как вы.

– Родственные души? – спросил я.

– Похоже на то, – ответил мужчина. Его голос заметно смягчился и в этот момент стало понятно – он говорит с нами не просто, как продюсер. Он говорит с нами, как союзник.

– Видите ли, я уже давно слежу за вашим блогом. И знаете что? Ваш стиль, ваша подача – это именно то, что нужно современному зрителю, – продолжил Алексей Олегович, – Поэтому мы предлагаем вам не просто эфирное время, а «собственную» программу. Журналистские расследования, документальные фильмы, видео-разоблачения, сюжеты про городские легенды, про путешествия, истории с неожиданной развязкой – одним словом всё… Всё, что вы делаете обычно, но с приличным бюджетом, поддержкой и аудиторией в миллионы.

Глеб молча переглянулся со мной. В его взгляде читалось то же, что и у меня в голове: «Это слишком круто, чтобы быть правдой».

– А что насчёт… нашей свободы? – осторожно спросил я. – Мы привыкли сами выбирать темы, сами решать, как их подавать.

Продюсер улыбнулся, обнажив свои неровные, серые от возраста зубы.

– Вы будете работать «с» нами, а не «на» нас. Конечно, редактура и юридические моменты – это наше поле. Но идеи – ваши. Как я сказал ранее, нам нравится стиль и менять его мы не собираемся. Так что о свободе можете не беспокоится. Её будет предостаточно.

Слова продюсера звучали как музыка. Однако в голове пронеслось: «Доверяй, но проверяй». Весь наш путь – из детдома через подворотни и развалюхи сюда – был построен на этой свободе: говорить то, что думаем, показывать то, что видим. Потерять её означало потерять себя. Алексей Олегович, кажется, это понимал.

Но у Глеба оставались сомнения… Он нервно заёрзал в кресле. Я знал этот жест ещё с детского дома, он всегда так делал, когда был не уверен в своих действиях.

– А что если… что, если нашей следующей темой станет… – Глеб сделал многозначительную паузу. – Например, коррупция в мэрии.

Алексей Олегович замер, потом рассмеялся.

– Что ж, дерзко. Но ведь за это вас и любят. Правда?

Глеб ответил ему улыбкой, и тут же повернулся ко мне. В его взгляде читался вопрос: «Ну, что? Мы соглашаемся или нет?»

Интуиция подсказывала мне, что продюсер с нами честен, ведь он и сам начинал с низов и хорошо знал, насколько для журналиста важна индивидуальность. Его предложение звучало правдиво и заманчиво. Второе такое же мы могли и не получить. Это был шанс на миллион.

– Так что ответите? «По рукам?» – спросил Алексей Олегович.

– По рукам! – радостно воскликнул я, Глеб тоже одобрительно кивнул, и мы по очереди пожали руку продюсера.

Естественно, принять то решение было не так просто, как кажется на первый взгляд. Сомнения и страхи присутствовали, ведь начинать что-то новое всегда страшно. Но одно мы знали точно, если дело выгорит – мы перейдём на новый уровень, в лигу профессионалов, где начнутся по-настоящему высокие ставки. А чтобы выяснять наши шансы, нужно было рискнуть и сделать прыжок веры.

«Не попробуешь – не узнаешь» – решили мы.

Я и Глеб подписали контракт, и договорившись о начале работы, покинули кабинет в приподнятом настроении. Пока мы шли по коридору и спускались на лифте, мы почти не дышали. Боялись спугнуть удачу. Лишь выйдя из здания, мы позволили себе вольность и закричали от счастья во всё горло. Помню, что одного из прохожих дико испугал наш крик, тот подпрыгнул на месте, посмотрел на нас, как на дурачков, покрутил пальцем у виска, тяжело выдохнул и только после этого пошёл дальше. Но, если честно, нам было всё равно. Мы радовались своему успеху, не замечая ничего вокруг.

Я и Глеб стояли посреди шумного города, два бывших детдомовца, которых когда-то не ждал никто и ничто. Теперь нас ждали миллионы зрителей. Глеб схватил меня в охапку, и мы, смеясь и спотыкаясь, закружились на месте, как когда-то в детдоме после победы над «главными», только теперь наша победа пахла не пылью сарая, а бетоном и выхлопами большого города и бескрайними возможностями. В этом крике вырвалось всё: и страх первых дней на вокзале, и холод комнаты с буржуйкой, и боль от синяков, и радость первых лайков, и невероятное, духоподъёмное ощущение – мы нашли своё место под солнцем.

***

Через неделю мы приступили к съёмкам первой пилотной серии нашей передачи, которую назвали «Всё обо всём».

Основную часть работы, конечно, делали я и Глеб, но в целом процесс съёмок разительно отличался от привычной атмосферы. Часть работы легла на плечи ассистентов, благодаря чему нам не приходилось думать о мелочах и заострять внимание на второстепенном. Процесс съёмок стал намного проще, доступнее и приятнее.

Казалось, сама вселенная нам подмигивала, как бы говоря: «Это только начало».

Но под слоем азарта всё равно клокотал холодный страх провала. Освещение софитов, ранее казавшееся волшебным, теперь давило, как тяжёлый пласт. Каждый дубль чувствовался экзаменом, где цена ошибки – не просто плохой кадр, а крах всего, чего мы достигли.

Помню, как Глеб впервые взял в руки новую камеру.

– Чувствую себя Голливудом на минималках, – довольно ухмыльнулся он, но я заметил едва уловимую дрожь в его голосе.

Перед нами стояла огромная ответственность. И мы оба это понимали – второго шанса не будет.

Да, съёмки шли, как по нотам, но гарантировать успех никто не мог, к тому же на наших плечах оставался блог. Забрасывать его мы не собирались. Канал был нашим детищем, нашим мостом для отступления и главным запасным вариантом в случае провала. Поэтому днём мы работали над передачей, а по вечерам делали новые видео для блога, чтобы обновлять его хотя бы раз в неделю. Это ощутимо усложняло нам жизнь. Но мы справлялись. Успевали и вести канал, и заниматься съёмками. К счастью, наш кропотливый труд не пропал зря.

Первый эфир произвёл эффект «вау», выстрелил прямо в яблочко. Рейтинг зашкаливал. Нас тэгали в соцсетях, обсуждали на радио, хвалили критики. Этот интерес говорил сам за себя – мы на правильном пути.

На радостях Глеб распечатал первый восторженный отзыв и повесил над монтажным столом. Там было всего два слова: «Вы – огонь!» И это стало нашим негласным девизом.

Мы были счастливы и одновременно растеряны. Такого успеха никто не ожидал. Всё происходило слишком быстро. Ещё вчера мы были просто двумя чудаками с камерой, а сегодня мы вещали на телевидении и по всему интернету, купаясь в лучах славы, как какие-то селебрити. Это не укладывалось в голове.

Иногда, я ловил себя на том, что щипал свою руку, проверяя реальность происходящего. Боль подтверждала – всё правда.

И когда следующие серии продолжили наш триумф, я окончательно растерялся.

«Это правда? Это тоже правда?»

Всё о чём мы мечтали, будучи детьми сбывалось и становилось явью в режиме реального времени. Наш труд давал плоды.

Передача нравилась зрителям. Начальство тоже было в восторге. Поэтому о втором сезоне заговорили ещё в процессе съёмок первого.

Такой взлёт карьеры принёс нам хорошие деньги и популярность. Мы стали вращаться в элитных кругах общества, обзавелись полезными знакомствами и наконец-то наладили личную жизнь, а если быть точнее, женились. Обзавелись вторыми половинками, но, к сожалению, наша семейная жизнь оказалась далека от идеала.

– Ты смотришь на часы, чаще чем на меня, – с укором подмечала Яна. А я лишь отшучивался, целовал жену и снова бежал на съёмки.

Её духи, с запахом сладкой груши, ощущались на моей коже почти весь день. Они напоминали, что дома меня ждут, но я отбрасывал эти мысли в сторону, потому что работа требовала полной отдачи. Без вариантов. И я выкладывался. Вновь и вновь. Выжимал себя до последней капли, чего требовал и от Глеба.

Мы работали на износ. У нас появилось всё, чего можно захотеть. Всё и даже больше, чем надо. И в какой-то момент мы забрались настолько высоко, что у меня появился страх упасть – навязчивый, как ритм метронома. Я боялся свалиться с Олимпа и снова оказаться у подножия. Это чувство меня подстёгивало, мотивировало работать усерднее и в какой-то степени походило на одержимость.

Днём я научился контролировать эти эмоции, но вот по ночам я был бессилен.

Мне часто снились кошмары. В них я всё время куда-то бежал: то по кругу, как белка в колесе, то по эскалатору против движения, как безумец решивший обхитрить самого себя.

Иногда я был не один… Рядом, запыхавшись, бежал маленький мальчик с потрёпанным мишкой – я сам из детдома. Он кричал мне: «Не останавливайся! Они догонят!» – и я знал, что «они» – это не «главные» из прошлого, а тени моего возможного будущего: нищета, забвение, насмешки тех, кто сейчас нам рукоплещет.

«Остановиться – значит рухнуть», – повторял я себе, просыпаясь по утрам.

А затем всё начиналось заново. Я одевался, пил свой кофе, целовал Яну и бежал на очередные съёмки.

Глеб жил в том же ритме – работа была на первом месте.

Но, как у любой медали, у карьеры оказалось две стороны. На первой был труд, успех и овации поклонников, а на второй – личная жизнь. Совмещать одно с другим не получалось. И с каждым новым днём это становилось всё более очевидным.

Я то и дело пропускал совместные ужины, с пугающей регулярностью забывал про важные даты и праздники.

А однажды, я так заработался, что совсем забыл о дне рождении Яны. Это было непростительно…

В тот я вернулся домой далеко за полночь. В голове ещё крутился сценарий новой серии, который я старательно пытался доработать до начала съёмок. И только увидев лицо жены – застывшее, с высохшими следами туши на щеках и с не нарезанным тортом на столе – я вспомнил… я понял, что пропустил день рождение Яны… Удар под дых был бы менее болезненным… Ком в горле перекрыл мне кислород. Я замер на месте, ища себе оправдание, но увы, найти их я так и не смог.

Кажется, именно в тот момент в наших отношениях появилась первая ощутимая трещина. Яна изменилась. Стала холоднее, безразличнее. Больше не боялась задеть мои чувства, говорила, что думала, а порой даже намеренно колола своими шипами, чтобы сделать больно.

Но я лишь продолжал отшучиваться, продолжал закрывать глаза на проблемы, хотя в душе понимал – это закончиться плохо, это совершенно точно закончится плохо.

Я спрашивал себя: «Что, если мы слишком увлеклись погоней за мечтой? Не пришло ли время остановиться?»

Знаю, что Глеб тоже задавался этими вопросами, но вслух мы никогда их не обсуждали. Не хотели признавать очевидное и расписываться в собственном поражении. Проще было оставить всё, как есть. И мы поддались своей слабости, пустили ситуацию на самотёк.

Думаю, прежние Костя и Глеб никогда бы так не поступили. Где-то в глубине души шевелилось стыдливое понимание: мы не просто предали свои семьи. Мы предали тех двух парней у вокзала, деливших доширак и мечтавших просто о тепле и чае с печеньками. Те парни боролись за жизнь, а мы, достигнув вершины, разучились в ней жить. Время размыло былые принципы. Теперь на первом месте была карьера, и она диктовала свои правила. А мы…мы им следовали. Безоговорочно и слепо…

***

Сохранять брак в условиях полной загруженности было непросто.

Вечная разъезды и командировки, плавно перетекающие из одной в другую, лишь усугубляли напряжённость.

Я чувствовал, как Яна от меня отдаляется. Мы стали мало разговаривать, раздражали друг друга. Редкие беседы превращались в поток претензий. Я не знал, как объяснить свои чувства и не понимал её категоричный настрой – «Всё или ничего».

Брак трещал по швам.

Личная жизнь и карьера буквально отторгали друг друга. Наверное, именно поэтому брак Глеба не протянул и шести месяцев. И хотя мой рабочий график был плотнее, чем у него, (потому что я был ведущим, лицом передачи и часто получал индивидуальные приглашения на разные тв-шоу), я всё ещё пытался как-то балансировать, пытался найти компромисс (или я просто оттягивал неизбежное, не знаю). Скажу лишь одно – я хотел сохранить семью. Хотел, но просто не знал «как».

«Ещё одни съёмки, ещё один репортаж, завтра или послезавтра обязательно наверстаю упущенное, ещё будет удобный случай», – наивно думал я.

Так время продолжало утекать сквозь пальцы, но в лучшую сторону ничего не менялось.

Точка невозврата приближалась. Я чувствовал – терпение Яны на пределе. Она не шла на контакт, пропадала с подругами, могла остаться у родителей на ночь, лишь бы не пересекаться со мной. Игнорировать проблему и дальше было глупо. Я понял, что пришло время посмотреть правде в глаза – нашему браку пришёл конец.

– Привет. Я дома, – набрал я ей после очередной командировки.

– И что с того? – съязвила Яна.

– А ты где?

– Какая тебе разница? Что хотел? – возмутилась она.

– Поговорить.

– Так мы уже… Разве нет?

– Я хотел поговорить лично, при встрече. Ты когда вернёшься?

– Куда? – будто не понимая о чём я, переспросила она.

– Домой.

– Костя, я уже неделю, как съехала! Я не вернусь. С меня хватит.

Тишина…

Слова ударили, как обухом по голове. В ушах зазвенело, ладони мгновенно покрылись липким потом. Я машинально сжал телефон так, что пластик затрещал. Я застыл, замер, оцепенел… Я оказался не готов к такому повороту. Не знал, что сказать дальше.

Пока я собирался духом, Яна взяла инициативу в свои руки и сделала первый шаг. Это было логично и в тоже время, странно.

–Так значит, всё? – переспросил я, немного погодя.

– Да, Костя. Это совершенно точно всё. Завтра подам документы на развод. Так что будь добр, найди в своём расписании время на подпись. Больше от тебя ничего не требуется.

– Прекрати, не начинай, хотя бы сейчас.

– А я и не начинаю, я лишь констатирую факты, – огрызнулась Яна. – У тебя всегда было время на работу, но не для меня.

– Ты преувеличиваешь…

Яна истерично засмеялась.

– Твоя реакция, как всегда, ожидаема, – иронично добавила она. – Продолжаешь лгать самому себе, будто это отрицание поможет решить проблемы.

– Не понимаю, какие грехи ты опять мне приписываешь, но это несправедливо… В отношениях не бывает виноват кто-то один.

– Ну-ну… Успокаивай себя и дальше. Я не против. Только прошу, освободи меня от этой сказочной фигни. На твои оправдания у меня уже давно аллергия.

– Послушай…

– Нет, это ты послушай, – вмешалась Яна. – Если хотел сказать что-то конкретное, то говори. Не надо этой воды.

– Не хочу расставаться вот так… по телефону, – едва выдавил я. – Давай встретимся на нашем месте. Обговорим всё глядя в глаза.

Тишина в трубке.

– А знаешь, что? Давай. Я и сама хотела увидеться, – внезапно согласилась Яна. – Хочу отдать тебе обручальное кольцо. Лично. Через сорок минут сможешь подъехать?

– Да.

– Чудненько, – подытожила она и сбросила звонок, даже не попрощавшись.

Кафе на набережной было ещё открыто. Мы сели за наш старый столик, где когда-то познакомились и заказали две чашки чёрного чая.

– Возьми, – Яна протянула мне кольцо. – Не хочу, чтобы о нашем браке оставались воспоминания.

Я расправил ладонь и через секунду ощутил прикосновение холодного металла. На пальце Яны осталась лишь бледная полоса, как шрам от несбывшихся обещаний. Она поспешила спрятать руку, будто в этом было что-то постыдное. И мне стало не по себе. Не уютно. Не комфортно. Потому что она вернула мне кольцо, а моё… оно всё ещё было одето на безымянный палец.

– Извини, мне жаль, что я не оправдал твои ожидания, – прошептал я.

– Поздно просить прощение. Ты опоздал. Как минимум на год, – вдруг улыбнулась Яна, как-то напряжённо и неестественно. – Но это ничего…Ты выбрал карьеру, я свободу – так бывает. Это жизнь.

– Так ты меня простишь?

– Возможно… наверное… когда-нибудь… я не знаю… не знаю, – замялась Яна. – Не спрашивай сейчас, я ещё не думала об этом.

– Ладно, – отступил я. – Ответишь, когда будешь готова. Мы же ещё увидимся?

Яна бросила короткий взгляд.

– Не думаю… – сухо ответила она. – Не думаю, что это хорошая идея.

– Да брось, мы же можем остаться друзьями.

– Ничего не обещаю, Костя. Развод покажет, что к чему, – от слов Яны веяло безразличием.

Она отвернулась в сторону, будто не желала смотреть мне в глаза. А я продолжил рассматривать профиль и вдруг вспомнил её смех на нашем первом свидании, когда я перепутал соль с сахаром. Это было мило. Сейчас же её лицо выглядело статичным, почти каменным, застывшим во времени, чужим.

Теперь это была совсем другая Яна, не та, которую я повстречал несколько лет назад.

Идя на встречу, я ожидал увидеть в ней, хоть каплю сомнения, надеялся, что личная беседа растопит лёд, и возможно, изменит уже принятое решение, но нет. Новая Яна была абсолютна уверена в своём выборе, а вот я… я – не особо… И чем больше я смотрел в её небесно-голубые глаза, тем больше сомневался. Хотелось вскрикнуть: «Да, что же мы делаем?!» Но я смолчал, сдержался, сделал вид, что согласен с разводом, потому что так было правильно.

– Ладно, – произнёс я. – Кажется, для обсуждения деталей мы ещё не готовы. Возьмём тайм-аут. А сейчас предлагаю расходиться… в смысле по домам… Тебя подвезти?

– Да, – без доли сомнения ответила Яна и залпом осушив чашку уже остывшего чая, резко вскочила из-за стола.

Дорога домой оказалась мучительно долгой. В машине царила тишина и это напомнило мне похоронную процессию. Собственно, так и было… Мы, молча, провожали свои отношения в последний путь и скорбели. Мрачные лица отражали траур. И было в этом моменте что-то необъяснимо ужасное. Что-то, отчего по спине пробегал лёгкий холодок…

Казалось, сама машина стала гробом для наших мёртвых чувств. Воздух внутри был спёртым, пропитанным тишиной и отчаянием. Каждый поворот колеса, каждый стук дворников отсчитывал последние секунды не только поездки, но и всего, что когда-то нас связывало.

«Как же так?» – крутилось в голове. – «Куда же испарилась наша любовь? Куда подевалась моя нежная девочка с улыбкой ангела? Не уже ли я сам стал причиной её трансформации? Не уже ли я…»

Эти мысли не давали мне покоя. И монотонный звук дождя лишь сильнее тревожил чувства, словно оплакивал то, чего уже никогда не вернуть.

Крупные капли тяжело падали на лобовое стекло. Дворники едва справлялись. А дорога, залитая лужами, превратились в зеркало из бликов и теней.

К счастью, ехать оставалось совсем ничего – тоннель, мост, два перекрёстка и мы на месте. Я прибавил скорость, чтобы быстрее закончить эту пытку молчанием.

Мрачный тоннель встретил нас слепящим светом фар.

Картинка перед глазами мгновенно расплылась, превратилась в одно сплошное яркое пятно.

– Да, что творит этот придурок, – не выдержав, рявкнул я. – Ничего не вижу из-за него.

Я напряг зрение, прищурился и рассмотрел за потоком света размытый силуэт машины. Она ехала по нашей полосе, навстречу, мчалась на полной скорости.

И меня бросило в холодный пот. В замкнутом пространстве тоннеля свернуть было некуда.

– Мы сейчас врежемся! – надрывно завопила Яна.

Я стал судорожно соображать, что делать, но ничего стоящего на ум не приходило. Хороших вариантов не было.

Счёт шёл на секунды…

Я дал по тормозам, резко крутанул руль в попытке увернуться. Колодки громко завизжали, пронзая слух, однако колеса продолжали нести нас по мокрому асфальту.

Машина не слушалась. Её кидало из стороны в сторону. И я понял, что всё… Это конец.

– Костя! Спаси нас! – умоляла Яна, сжавшись в ужасе.

Но от прямого удара было не уйти.

И я просто замер в ожидании чего-то страшного. Застыл, как грёбаный истукан, пока Яна кричала во всё горло…

Удар.

Мир перевернулся в калейдоскопе искр, осколков стекла и невесомости. На миг я увидел лицо Яны, искажённое чистым животным ужасом, её руку, инстинктивно вцепившуюся в панель…

Скрежет металла. Истошные вопли. Острая боль. А дальше…

Дальше темнота…

***

Очнулся я уже в больнице. Весь переломанный, но, как ни странно, живой. Глаза на опухшем лице едва открывались, но я сразу заметил, что у кровати сидит Глеб. Сквозь узкую щель век мир казался размытым и враждебным. Первое, что я различил – не белые стены, а его сгорбленную спину, неестественную скованность плеч, которая без слов объясняла всю глубину его печали.

Внезапно, выражение лица изменилось, когда он понял, что я пришёл в себя. Глеб выпрямился, закусил нижнюю губу и неестественно затрясся. Он едва сдерживал слёзы и выглядел мрачнее тучи, готовый вот-вот разрыдаться, как маленький мальчик. А это было совсем, совсем ему не свойственно. Так что я сразу понял, что к чему.

Без слов. Просто по выражению его лица я догадался, что траурный вид не в мою честь.

«Яна не выжила», – подумал я, но почему-то продолжал надеяться, что мои догадки не верны.

А Глеб всё смотрел и молчал, как рыба.

И я не знаю, чего я хотел тогда больше: чтобы он сделал усилие над собой и начал говорить или чтобы он не озвучивал правду вслух. Никогда. (Будто от этого могло что-то поменяться…)

В палате висела тишина. Тяжёлая и удушающая. Глеб сделал несколько попыток, что-то сказать, но ничего не вышло. Он будто давился словами и едва дышал от волнения.

К счастью для Глеба, говорить так и не пришлось.

Пока мы играли в мрачные гляделки, в палату вошёл дежурный врач, и не теряя ценное, рабочее время, без какой-либо подготовки, сразу же вывалил на меня все известия.

– Что ж, я рад что вы пришли в себя, – сухо и без эмоционально начал он. – Но вы должны знать, что вам очень сильно досталось. Берегите себя и старайтесь, как можно меньше двигаться. У вас сотрясение, перелом нескольких рёбер, перелом правой ноги, а по телу многочисленные раны и гематомы. Мы стабилизировали ваше состояние, но это только начало. Вам предстоит пройти несколько операций по восстановлению и курс реабилитации, так что мужайтесь. Будет не просто.

– Плевать на меня, – едва шевеля губами прошипел я, – скажите, что с моей женой.

Доктор опешил, бросил растерянный взгляд на Глеба, потом подошёл ближе и продолжил говорить.

– Мне жаль, но ваша жена… она скончалась от полученных ран на месте аварии. —Соболезную, —произнёс доктор более низким тоном.

Я оцепенел, застыл. Сказать, что я был в шоке, не сказать ничего.

Каждое слово врача впилось в мозг раскалённым гвоздём. «Скончалась… на месте…» – эти обрывки фраз вызвали внезапный спазм в горле. Меня вырвало прямо на больничную простыню, но я даже не почувствовал позора, лишь бесконечную пустоту вслед за судорогой.

«Умерла? Нет! Не может быть!»

Новость о гибели Яны пронзила, словно молния. В одно мгновенье, моя жизнь разделилась на до и после.

На какое-то время я потерял связь с реальностью и даже не заметил, как ушёл доктор. Дыхание спирало. В голове гудело. Помню лишь испуганное лицо Глеба и нашатырь, который мне настойчиво совала под нос медсестра. Однако моё физическое состояние мне было безразлично.

Я себя не контролировал. Тело тряслось. Я чувствовал, что задыхаюсь от нарастающих эмоций и частые, жадные вдохи мне не помогали прийти в себя. Воздух в комнате словно исчез. Голова шла кругом. Комната перед глазами кружилась и мелькала. Лица, голоса – всё сливалось в единый белый шум, и я ничего не мог с этим поделать.

Я молчал, изо всех сил стараясь побороть нарастающую бурю, однако эмоции оказались сильнее.

Внезапно меня прорвало…

Началась дикая истерика. Я взвыл. Слёзы залили лицо. Я вопил во всё горло, до хрипоты, стонал от боли и снова вопил.

Моё сознание разрывало на куски. И хотя физически я остался жив, в душе я чувствовал себя мёртвым, пустой оболочкой без содержимого.

Я оказался разбит, раздавлен, безвозвратно уничтожен и осознание происходящего лишь сильнее разрушало мой внутренний мир.

Я продолжал вопить. Просьбы Глебы успокоиться на меня не действовали. Крики вырывались сами собой.

Истерику приглушила лишь ударная доза успокоительного. Я снова отключился, а когда открыл глаза, увидел, что Глеб по-прежнему рядом. Испуганный и неестественно бледный.

Он то мне и рассказал, что из всех участников аварии выжил лишь я. Виновником был признан водитель такси, выехавший на встречку, естественно посмертно. Эта новость совсем не облегчила моё состояние. Головой я понимал, что так оно и есть – он виновен, ведь авария случилась именно из-за него. Однако, сердце твердило иное.

Я корил себя.

Я чувствовал, что тоже виновен в этой аварии, ведь это я позвал Яну на встречу, а потом вызвался отвезти её домой. Если бы не я, она бы не оказалась в том тоннеле в ту самую минуту. Я был виновен, не меньше другого водителя. Ведь я бездействовал, а должен был подставить под удар водительскую сторону и спасти Яну. Должен был хотя бы попытаться что-то сделать, но я застыл… испугался, сглупил, повёл себя, как трус. Я не дал ей уйти, лишил шанса зажить счастливо, без меня… Я её подвёл. Снова…

Эта мысли не давали покоя.

Я вновь и вновь прокручивал аварию в голове, вспоминая последние секунды перед столкновением.

Руки, бесполезно лежащие на одеяле, предательски немели. Я ненавидел их. Эти руки не повернули руль, не подставили свой бок. Они предали Яну так же, как и я. Я сжимал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пока боль не прошибал пот, пытаясь заглушить более страшную боль внутри.

Живые образы всплывали, как отрывки кино, поставленные на повтор. Они сводили с ума. Я не мог есть, не мог нормально спать. Стоило мне закрыть глаза и моё сознание погружалось в кошмары. Я снова оказывался за рулём машины, которая вот-вот попадёт в аварию. Это было невыносимо. Настолько паршиво, что физическая боль стала бледной тенью на фоне душевных ран. Зная, что Яна мертва, я просто не мог думать о себе.

Я думал только о ней и очень хотел её увидеть. Я даже в серьёз собирался на похороны, не смотря на увечья и здравый смысл. Условия транспортировки меня не волновали. Сидя, лёжа, на каталке, в тележке, не важно. Мне было всё равно, лишь бы вырваться и увидеть мою девочку в последний раз.

Когда первая волна шока прошла, я наконец-то вышел из прострации и стал умолять доктора отпустить меня на похороны. Однако уговоры не работали. Брать на себя такую ответственность он не хотел. Глеб, тоже не поддавался на уговоры, объясняя свой отказ неоправданным риском. Это стало провалом. Без посторонней помощи я едва мог шевелиться. Чёрт! Да, я даже до туалета сам дойти не мог, а уж до кладбища тем более.

Покинуть больничные стены не удалось. Яну похоронили без меня.

В день похорон я часами глазел на серое небо, представляя, как где-то там, под этим же небом, опускают гроб в землю. Каждая птица, пролетевшая мимо, казалась вестником, несущим частицу её души, недоступную мне. А решётка на окне стала символом моей новой тюрьмы – тюрьмы вины и несовершённого долга.

Я стал горевать ещё сильнее…

Потеряв жену навсегда, я по-настоящему понял, как сильно её любил. Понял, что в жизни действительно важна лишь семья. А всё остальное…всё остальное – это обычная мишура, слепящая глаза. Фон, на котором не стоит зацикливать внимание.

«Жаль, что я понял это так поздно…А ведь у нас могли родиться дети, потом внуки… Мы могли бы жить счастливо в полноценной семье. Но нет, этого не случилось и теперь уже никогда не случится» – думал я.

А тем временем, все вокруг твердили, что мне ещё повезло и я должен радоваться.

«Я и радоваться?!» – мысленно злился я.

Нет, мне было не до радости.

Боль и чувство вины никуда не уходили, не ослабляли хватку. С таким тяжёлым грузом совсем не хотелось жить.

Звуки больницы – шаги, голоса, скрип тележек – всё доносились будто сквозь толщу воды. Я смотрел на потолок, на трещину в штукатурке, и видел в её изгибах лишь одну фразу, выжженную в сознании: «Она мертва, а ты жив. Зачем?»

Я дышал, моё существование продолжалось, но смысла в такой жизни я больше не видел.

***

Больничные будни оказались насыщенными.

Меня усиленно пичкали лекарством, заново кроили на хирургическом столе и снова пичкали лекарством.

Переломанные кости правой ноги собирали в несколько этапов. Из-за смещения пришлось поставить титановые пластины, а для переломанных рёбер – установить специальную систему фиксации для более быстрого восстановления. Меня в буквальном смысле собирали заново.

В итоге получился человек-киборг – новый я.

Шутники в белых халатах так и говорили: «Ну, вот, теперь вы как новенький». С их стороны это было не очень тактично, да и, наверное, не совсем смешно, но отчасти они были правы.

Я чувствовал, что стал другим человеком.

И Глеб это отчётливо видел. Он слишком хорошо меня знал, понимал без слов. Лишь благодаря тому, что он первый заметил во мне изменения, я ещё дышал и поддерживал огонёк жизни, хотя в голове, то и дело, бродили всякие глупости… Он помогал, как мог. Каждый день навещал в больнице, ходил туда, как на работу. Без выходных и праздников. А если не мог прийти, то звонил, и мы часами болтали, как мальчишки, ни о чём и обо всём сразу. Мы говорили о старом сарае в детском доме, о «чае с печеньками», которые казались нас чем-то недосягаемым, о первой камере и взлёте карьеры, планировали мою дальнейшую жизнь и возвращение к работе, обсуждали лечение. Мы говорили так много, что на миг я забывал, где нахожусь. Смех Глеба, грубый и искренний, был лучшим лекарством против больничной стерильности и запаха смерти. В эти моменты я чувствовал не боль в рёбрах, а тепло дружбы, согревающее изнутри. Глеб это знал и поэтому старался не оставлять меня наедине с самим собой надолго. Его поддержка была бесценна.

Так, постепенно, я начал приходить в себя. На это ушло немало времени, но принятие судьбы помогло мне отпустить боль. В какой-то степени, я даже смирился с тем, что Яны больше нет. Конечно, сердце ещё отказывалось в это верить, но мозг… он уже не мог отрицать очевидное.

Реабилитация была сложной.

И душевное, и физическое состояние требовало большой работы.

Я провёл в больнице долгие четыре месяца, а если быть точнее, то четыре месяца, три дня и пятнадцать часов. Я пережил четыре операции, научился заново ходить и вместе с этим заново жить.

Первый самостоятельный шаг по палате, держась за стойку, был похож на шаг младенца – неуверенный, дрожащий. Но это был шаг не только ногами. Это был шаг вперёд из болота вины и отчаяния. Каждый сантиметр, отвоёванный у боли, был победой не только над сломанными костями, но и над сломанной душой.

С трудом, но я это выдержал, я не сломался и потому был полностью уверен – самое страшное уже позади.

***

Каким же наивным я был…

Стоило мне приехать домой, и хрупкая иллюзия исцеления лопнула, словно мыльный пузырь. Когда я вернулся в стены нашей квартиры, каждая вещь, каждая мелочь, принадлежавшая Яне, абсолютно всё стало напоминать о ней. От духов на полке до обоев на стене, которые она выбирала лично. И меня накрыло… Я бы сказал, капитально накрыло.

Так я стал жить в своём личном апокалипсисе, который каждый день начинался заново. Снова и снова. Скрывать эту боль и притворяться нормальным я больше не мог, да и не хотел.

Глеб видел, как мне плохо и постоянно предлагал помощь, старался отвлечь, настроить позитивно, но меня это лишь раздражало.

– Я не нуждаюсь в няньке! Уходи! Дай мне самому разобраться в своей жизни! – вопил я, захлопывая дверь прямо перед носом Глеба.

За дверью на секунду воцарилась тишина, а потом я услышал глухой стук кулаком о косяк – один, другой. Не злости, а отчаяния. Потом шаги, медленно удаляющиеся по лестнице… Шаги, которые приближали моё одиночество…

В итоге так и вышло.

Я погрузился в себя, отстранился от мира и впал в тяжелейшую депрессию. Я не хотел никого видеть, не хотел ни с кем говорить.

А Глеб тем временем всё продолжал искать встречи, продолжал пробиваться сквозь стены, которые я возвёл вокруг себя.

Тщетно…

Прошлого меня больше не существовало. Я тонул в болоте собственной боли и не хотел тащить туда ещё и Глеба.

Я кинул ему сообщение: «Исчезну на какое-то время. Не пытайся меня найти» и выключил телефон, не желая видеть ответа.

Я оборвал последнюю нить, которая держала меня на плаву и окончательно погрузился на дно.

И мои самотерзания… да… они не обошлись без бутылки…

Как я подсел?

Всё началось банально, по классике.

Бутылка коньяка стояла на полке ещё с прошлого года. Кажется, он остался с вечеринки в честь новоселья. Однако, ни Яна, ни я почти не пили, разве что немного, по особым случаям, как все нормальные люди. Поэтому, коньяк просто пылился в шкафу и ждал своего часа.

И дождался…

Первую рюмку я смаковал, но чем больше я растягивал удовольствие, тем больше мне казалось, что я пью лечебный эликсир. Стало хорошо. И впервые с момента аварии я по-настоящему расслабился и забылся.

Однако, лёгкого «забытья» мне было мало. Вторую и все последующие рюмки я начал опрокидывать куда смелее. Я жаждал стереть своё сознание, свою память и всю боль, что не давала дышать мне полной грудью.

Так выпивка на завтрак, обед и ужин очень быстро стала нормой. Поначалу моя потребность измерялась в рюмках, но чем больше я пил, тем сильнее рос мой аппетит.

В промежутках между одним «забытьём» и другим я украдкой навещал могилу Яны (не хотел, чтобы меня видели в таком состоянии и не хотел случайно встретить её родителей, которым я так и не смог посмотреть в глаза после аварии). По пути домой я закупался алкоголем в ближайших магазинах и опять пускался во все тяжкие. И так изо дня в день. Из недели в неделю. Одно и тоже расписание, как в паршивом дне сурка: дом, кладбище, магазин и снова дом.

Для регулярного пополнения запасов и вообще для жизни, мне пришлось «разбить копилку», использовать деньги, которые мы с Яной откладывали на новую машину.

На моём счету была хорошая сумма. Общими усилиями мы с ней копили на более презентабельное авто, чем у нас было. Но, после аварии я уже не мог об этом думать. К тому же, другого дохода на тот момент у меня больше не было. Запои и работа не сочетались, и я отдал предпочтение тому, что приносило мне хотя бы мимолётное счастье.

Это получилось, само собой. Я просто не вышел обратно, когда закончился больничный. Вот так: без заявления, без расчёта, без объяснений и прочей ерунды. Просто исчез с радаров. Ушёл, так сказать по-английски. Молча. Наплевав на карьеру, на успех и на популярность. Отчасти, я считал, что именно моя работа стала причиной смерти Яны. Если бы не постоянные ссоры, мы бы не оказались в том тоннеле… А ссорились мы исключительно из-за работы.

Я был зол на себя.

В порыве эмоций, я даже удалил наш блог, с которого мы начинали свой путь, отказался от всего, что хоть как-то было связано с моей карьерой: папки с фото, наши дурацкие скриншоты первых стримов, планы на будущие проекты – всё исчезло в цифровом небытии одним бездумным кликом. Лишь единственный файл – её смех во время неудачного кадра – я машинально скопировал на флешку, прежде чем стереть содержимое компьютера.

Одновременно с этим, я свёл своё общение до критического минимума. Почти до нуля… Оттолкнул от себя всех и каждого, в том числе и Глеба – единственного близкого человека, который у меня остался. Тогда я думал, что так будет лучше. Или вообще не думал… Сложно вспомнить, чем я тогда руководствовался. Мысли и чувства остальных меня абсолютно не интересовали. Я упивался жалостью к себе.

***

Шесть кошмарных месяцев скорби, злобы и самоедства. Они разверзли в моей душе огромную бездну, глубине которой могла позавидовать даже Марианская впадина. Внутри меня ничего не осталось. Абсолютно ничего.

Лишь пустота. Тёмная, холодная и пугающая.

Я не знаю, как это объяснить, но я её чувствовал, ощущал у себя под кожей. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Будто что-то реальное, что-то, что можно пощупать или увидеть, если хорошенько приглядеться. Она разрасталась по стенкам души, как особый вид плесени, избавиться от которой было крайне сложно.

Иногда мне казалось, что я слышал её. Да, именно «слышал». Тихий, едва уловимый шёпот в тишине ночи, когда вокруг не оставалось ничего, кроме тьмы и собственных мыслей. Она говорила со мной. Шептала, что это я… я убил Яну. Что я виноват не меньше того сумасшедшего водителя. Что я мог спасти её, но ничего не сделал, потому что побоялся остаться один перед лицом смерти.

Пустота упорно повторяла эти обвинения. По кругу. Вновь и вновь. А я, в свою очередь, старался заглушить её голос: напивался до отключки, глотал снотворное или бродил по ночному городу, надеясь хоть немного отвлечься. Да, на какое-то время это действительно помогало, но голос снова возвращался.

– От себя не убежать и не скрыться. Ты – убийца, и не заслуживаешь даже этой жалкой жизни, – продолжала издеваться пустота.

– Нет! Не говори так! Заткнись! Умолкни, исчезни! Прочь из моей головы! – вопил я в истерике, однако голос не слушал мои мольбы и вообще был безжалостен.

Я надеялся, что в один прекрасный день мне станет легче. Искренне надеялся, что однажды пустота отступит и шёпот прекратиться. Но нет, легче не становилось. Байка о том, что время лечит со мной не работала. Становилось только хуже.

Я почти не спал.

Тень в углах комнаты шевелилась, когда я пытался закрыть глаза. Казалось, сама тьма в комнате сгущается, обретая форму, а шёпот из угла нарастал, превращаясь в отчётливый, знакомый до мурашек голос: «Ты должен искупить свою вину кровью. Ты знаешь, что нужно сделать. Не тяни время. Будь честен с самим собой. Сделай это».

Не знаю, чем был на самом деле этот шёпот: галлюцинацией или голосом совести, которая продолжала терзать меня, но было жутко. По-настоящему страшно. Так, что от ужаса сводило горло.

Именно поэтому, я не спал по ночам. Сон стал редким гостем. Я мог часами ворочаться в постели, впиваться пальцами в подушку, пытаясь вырвать из неё хоть каплю сна, но всё бесполезно.

Лишь будучи абсолютно разбитым, когда наступало «аварийное отключение сознания», мой организм мог наконец-то отдохнуть.

И тогда я вырубался, спал, как мёртвый. Часами или даже сутками.

А потом всё заново.

Но однажды ночью, что-то изменилось.

Да, голос снова не давал спать, нашёптывал всякие гадости, и я был измотан бессонницей, однако, впервые за долгое время я не отключил своё сознание полностью. Я чувствовал, что контролирую процесс, чувствовал, что медленно погружаюсь в сон, а не резко проваливаюсь в темноту, как это бывало обычно. Все мысли вдруг улеглись, уступив место странному, почти медитативному спокойствию. Я засыпал, погружался всё дальше и дальше в видение, но не видел там привычную мне пустоту. Перед глазами появилась картинка, отчётливая и максимально реальная.

Во сне я блуждал по лабиринту. Бесконечному, тёмному. Я звал на помощь, метался, как раненый зверь, кричал, но меня никто не слышал. Стены лабиринта, холодные и шершавые на ощупь, смыкались всё теснее, отражая эхо моих криков обратно, насмешливым многоголосьем. Я был на грани срыва, и вдруг, совершенно неожиданно, я почувствовал, как чья-то рука крепко за меня ухватилась. Я ощутил мощный рывок, который вытолкнул меня не только из лабиринта, но и из пут того леденящего ужаса, что сковывал сознание все эти долгие, мучительные месяцы. А потом… потом я открыл глаза и увидел свет…

Лишь оказавшись под лучами солнца, я наконец-то понял, что мой спаситель – Яна. Она стояла напротив и ласково смотрела мне в глаза. Совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, но прикоснуться к ней я не мог. Невидимый барьер не давал это сделать. Я зарыдал, бросился на колени и стал без остановки повторять: «Прости, прости, прости…»

– Ты ни в чём не виноват, – тут же возразила Яна. – Прошу, встань с колен и успокойся. Прекрати мучать себя за то, чего ты не делал. Ты должен отпустить меня и жить дальше. Пообещай, что сделаешь это. Пообещай, что будешь жить за нас двоих».

И, как ни странно, я дал ей такое обещание. Дал слово, что исполню её волю.

Этот разговор перевернул моё сознание. Да, звучит глупо, ведь это был всего лишь сон. Но для меня… для меня встреча с Яной и её слова имели огромную ценность. Они заверили меня в том, что я не виновен, освободили от оков страданий, исцелили. И я наконец-то почувствовал себя живым.

Утром я проснулся обновлённый. И впервые за долгое время оценил ситуацию трезво, при чём в буквальном смысле.

Пропустив свой стандартный завтрак из нескольких стаканов дрянной водки, я наконец-то решился посмотреть себе в глаза.

***

Я встал с кровати и подошёл к зеркалу. Запах затхлости, пота и перегара, поднявшийся с простыни, ударил в нос. Я сморщился и сжал ноздри пальцами, чтобы не вдыхать этот «аромат» полной грудью.

«Кто это?» – ужаснулся я, увидев в отражении бородатого, заросшего незнакомца, за густой растительностью которого проглядывали впалые щёки и бледная кожа, не здорового серого оттенка. – «Вылитый зомби».

Я отстранился, отвернулся. Не смог смотреть на эту маска страдания, на эти глубокие чёрные синяки под опухшими глазами.

От увиденного выступили слёзы.

– Во что я себя превратил? Нет, так больше не может продолжаться. Или удавись мужик, или живи по-человечески. Хватит себя ненавидеть. Отпусти боль и двигайся вперёд. Ты ей пообещал. Слышишь? Сделай это, если не ради себя, то хотя бы ради неё. Она бы этого хотела.

Да, я говорил сам с собой…

На тот момент мне было не с кем разговаривать. Я был совсем один.

За что боролся, на то и напоролся. Вот такой парадокс.

Я испортил свою жизнь собственными руками и винить кого-то другого было бы свинством. Убежать от правды я не смог. Не хотел продолжать этот самообман. Я, итак, слишком долго искал утешение на дне стакана. Так долго, что не заметил, как погряз в алкогольном омуте по самые уши. Теперь, реальность колола мне глаза и хотелось выть от сожаленья, но снова браться за старое и прятаться в «забытье» я не желал. Нет. Это был не выход, а очередной тупик. Я понял, что единственный шанс вернуться к нормальной жизни – это перестать искать отговорки. Я должен был обуздать свои слабости и навсегда закрыть дверь в прошлое.

Потому что я пообещал ей и не мог снова подвести свою девочку.

«Обещание есть обещание. Дал слово – значит держи его», – решил я.

***

Отказ от алкоголя дал свои плоды в первый же день.

Рука так и тянулась к бутылке и, чтобы побороть соблазн, я вылил весь запас в унитаз к чёртовой матери. Бутылки звякали, будто злобно смеясь, когда я швырял их в раковину после опустошения. Сладковато-терпкий запах коньяка, смешанный с водкой, повис в воздухе, провоцируя новый приступ тошноты, но я стерпел и доделал начатое. Я избавился от всего алкоголя, что был в квартире.

Меня трясло. Без остановки знобило. Ужасно раскалывалась голова и как вишенка на торте – каждые полчаса меня тошнило и рвало. Начались слуховые галлюцинации. И это был не шёпот. Нет. Мне казалось, что по квартире кто-то ходит. Я отчётливо слышал шаги, чьё-то дыхание. Они раздавались то из кухни, то из прихожей, то замирали прямо за дверью спальни – тяжёлые, мерные, как будто кто-то не спеша обходит свои владения. И каждый раз я вжимался в пол, задерживая дыхание, пока звук не перемещался снова. Шаги казались мне реальными. Однако, трезвый мозг понимал, что это не так. Понимал, что это всего лишь «белочка», которая навестила меня в благодарность за моё пристрастие.

– Это не реально. Здесь никого нет. Я один, один, – повторял я себе под нос.

А шаги тем временем продолжали звучать эхом по пустой квартире.

И я не мог прекратить эту галлюцинацию. Я просто валялся на полу, как какое-то ничтожество и был противен сам себе. Меня выворачивало наизнанку. Каждую секунду я думал, что ещё чуть-чуть и отправлюсь в мир иной.

В общем, день прошёл, как в тумане. Казалось, он никогда не закончится. Я терял сознание, блевал желчью (потому что ничего другого в моём желудке больше не осталось) и снова терял сознание.

И на второй день легче не стало.

Я проснулся от дикой сухости во рту. Там было, как в Сахаре. Ни капли.

Полный стакан воды спас положение, точнее я так думал, пока его содержимое не вышло наружу так же, как и вошло. Я чувствовал, что одному мне с этим не справиться. Я был на грани истерики.

И единственная мысль, которая меня тогда посетила – это позвонить Глебу. Впрочем, других вариантов и не было. Либо ему, либо сразу в морг. Я уже чувствовал, как смерть наступает мне на пятки. Я ощущал её дыхание и понимал, что без посторонней помощи мне очень скоро придёт конец.

Да, я мог бы вызвать скорую, мог бы пролечиться, подправить здоровье и снова вернуться домой «по-тихому». А что дальше? Снова запой и глюки? Нет, я точно знал, что не справлюсь один и обязательно примусь за старое. А тихая смерть в вонючей, грязной квартире под аккомпанемент навязчивых шагов – это не то, чего я хотел…

Я знал, что без моральной поддержки, без надёжного плеча близкого человека мои начинания будут бессмысленны.

И я решился на звонок…

Добравшись до комнаты, я отыскал свой телефон и подключил к сети. Гаджет не подавал признаков жизни: экран не загорался, на кнопку включения не реагировал. Я уже давно им не пользовался. Он наглухо разрядился. И я не был уверен, что телефон вообще включиться, так как на экране сияла трещина в виде звезды, о происхождении которой я ничего не помнил.

– Включись. Включись же!

Я крутил телефон в руках и гипнотизировал экран, надеясь, что не всё ещё потеряно, но этот гад ни в какую не хотел работать. И я сдался.

После очередного обморока, вернувшись в сознание, я, неожиданно для себя, обнаружил, что телефон всё-таки ожил и даже полностью зарядился. Дрожащей рукой, я кое-как нащупал кнопку включения. Заиграла музыка. Экран засветился. И вдруг, с широкого окошка телефона на меня посмотрела Яна.

Я опешил, застыл без движений, как статуя.

За полгода, я совсем забыл, что установил её фото в качестве обоев. К горлу подступил комок. Я, как завороженный смотрел в небесно-голубые глаза моей девочки и не мог оторваться. А Яна смотрела с экрана, как живая. Казалась, она видела меня вот такого: дрожащего, вонючего, пропитого… Она смотрела прямо в душу…

И тут телефон поймал мобильную сеть. Посыпались уведомления. Одно за другим. Очень много…

Я очнулся от раздумий.

Гаджет пиликал и судорожно подпрыгивал в руке.

– С ума сойти, сто восемьдесят три пропущенных от Глеба…

Он звонил. Несмотря на то, что я ему не отвечал, он всё равно пытался со мной связаться. Глеб не сдавался. Не скрою, в глубине души я был счастлив и даже горд, что у меня такой хороший и верный друг. Но оттого, что я оттолкнул его, где-то под ложечкой тихо ныло угрызение совести. Каким же я был эгоистом!

Позвонить Глебу не поднималась рука. Откровенно говоря, мне было страшно.

Что он скажет? Простит ли моё исчезновение? Захочет ли вообще со мной разговаривать? Я не знал.

Пока телефон продолжали атаковать уведомления, я собирался духом.

Позвонить или лучше не стоит?

– Да, к чёрту! Будь, что будет.

Пошёл гудок.

– Костя? – раздался удивлённый голос Глеба. – Это ты? Алло! Не молчи, не смей молчать! Алло!

Я чуть не выронил телефон. Голос Глеба, такой знакомый и такой чужой после месяцев тишины, ворвался в ухо, заставив меня задрожать. Я молчал. Не знал, что ему ответить, с чего начать разговор.

– Давай поговорим, – продолжая монолог, басил Глеб. – Твоя молчанка уже перешла все границы. Ты куда пропал? Ты сейчас в городе? Где ты, Костя? Ответь. Алло.

– Приезжай, я дома, – еле-еле выдавил я сквозь ком в горле.

– Я приеду. Слышишь? Никуда не уходи. Я мигом.

Он сбросил, а я свалился на кровать и вжал голову в подушку, потому что чувствовал, что скоро отключусь.

«Куда ж я денусь с подводной лодки», – подумал я и закрыл глаза.

Моё сознание стремительно утекало, как вода сквозь пальцы. И очень скоро я снова погрузился в темноту.

***

В голове было шумно. Я слышал, как пульсировали вены. Ритмично, но однообразно и как-то тяжело, будто едва справлялись с моей ломкой.

Звуки усиливались. Становились всё настойчивее и настойчивее.

Приходя в себя, я не сразу понял, что этот шум, на самом деле, доносился из коридора. В дверь стучали.

– Наверное, Глеб.

Я попытался встать. Меня повело в сторону, но удержать равновесие всё же удалось. Я шёл медленно, по стеночке. Боялся не дойти и упасть где-то в коридоре. Благо, этого не случилось.

Я повернул ключ, дёрнул ручку двери, и она открылась.

– Ну, здравствуй, – тихо произнёс я и раскинул руки для крепких, дружеских объятий.

Глеб прошёл мимо. Точнее, влетел в квартиру, как ураган, который едва не свалил меня на пол. Он рвал и метал. Злобно стрелял своими чёрными глазами, едва сдерживая эмоции. Да, что уж тут скрывать – он был в бешенстве.

Когда первая волна гнева сошла на нет, Глеб осмотрелся вокруг и увидел мою коллекцию пустых бутылок, выстроившихся шеренгой вдоль плинтуса, как памятник моего саморазрушения. Его выражение лица тут же изменилось. Дважды. На место гнева пришло удивление, потом снова гнев, но уже смешанный с недоумением и приправленный щепоткой разочарования.

Я сразу понял – без скандала не обойдётся, поэтому нервно глотнул слюну и приготовился к взрыву двухметровой бомбы.

– Какого хрена, Костя?! – закричал Глеб, оскалив зубы. – Как это понимать? Я, значит, названиваю тебе, как дурак, на отключенный телефон, под дверями часами караулю. Уже все больницы и морги объездил. Поднял на уши всех знакомых. Черт! Да, я чуть с ума не сошёл, пытаясь тебя разыскать! Места себе не находил, думая жив ты вообще или может быть гниёшь где-нибудь под забором! А ты, оказывается всё это время был в городе? В этой самой квартире? Всё это, мать твою, время, ты был здесь и тихо спивался? Значит, променял нашу дружбу на дешёвое пойло?! Поверить не могу! – пнув склянки, завопил он. Пустые бутылки с грохотом разлетелись по коридору. – Почему, Костя? Почему ты не выходил на связь? Почему не сказал мне всё, как есть? Я хочу знать, чем я заслужил такое недоверие?

– Угомонись, брат, – натянув улыбку, произнёс я. – Сбавь тон. Поверь, я и без твоих нравоучений отлично понимаю, что поступил неправильно. Но что сделано, то сделано. Время не отмотать назад.

– Оправдание так себе, – недовольно прошипел Глеб. – Это ничего не объясняет.

– А что ты хотел от меня услышать? Исповедь? Извинения? Хорошо, извини. Прости меня, что исчез вот так без объяснений. Это было глупо и эгоистично. Я признаю. И мне жаль, что я доставил тебе столько беспокойства. Поверь, я не хотел причинять боль, я просто пытался пережить свою потерю, не более того.

– И как? Уход в себя тебе чем-то помог? Судя по количеству бутылок, положительных изменений нет, – язвительно подметил Глеб. – Я, конечно, всё понимаю, смерть Яны тебя подкосила, ты сам не свой от горя, но зачем ставить крест на себе? Зачем лезть в стакан? А, если бы ты сдох здесь, в одиночестве? Ты об этом подумал? Подумал, каково бы мне было найти…

– Как видишь, я живой, – не дав закончить фразу, вмешался я.

Глеб нахмурил брови и молча подошёл ближе. Я почувствовал его сверлящий взгляд. Стало не по себе. Рядом со мной Глеб казался горой мышц, было очевидно, что он не плохо так подкачалась, за время, что мы не виделись. Или просто я усох… не знаю, но его размеры внушали уважение. При желании он мог придавить меня одной левой и, где-то в подсознании, я даже на это надеялся.

«Раз и нет больше убогого Костика» – думал я про себя.

Глеб продолжал молчать, но его грустные глаза говорили больше любых слов. Он был разочарован, обижен и напуган. Его пугало то, что он видел. Его пугал новый я…

– Вижу, что о последствиях ты не подумал, – вдруг произнёс он. – Не подумал о себе, ни о том, что будет с остальными. Так же нельзя…

– Глеб, моя жизнь уже сломана, и я не хотел тянуть за собой ещё и других. Особенно не хотел, чтобы ты увяз вместе со мной, поэтому исчез. Я думал, так будет лучше для всех.

– Нет, Костя! Нет! Так не лучше. Ни для тебя, ни для остальных, – вскипел Глеб. – Одиночество и пьянство лишь загнали тебя в ещё больший тупик. Хватит, так проблему не решить… Посмотри на себя. Открой глаза. Как думаешь, Яна бы захотела видеть тебя таким? Думаю, нет. Она бы тебя возненавидела.

– Не смей… не смей так говорить! – слова вырвались сами собой. Я будто отключился на пару секунд, а когда пришёл в себя, то увидел, что у меня в руках бутылка. Одна из тех, что стояли в коридоре. И ей я намахивался на Глеба.

– Хочешь врезать мне за правду? – Глеб даже не шелохнулся, – Что ж, давай, бей. Но знай – это не ты. Не настоящий Костя.

Я попятился назад. Руки обмякли.

«Что я творю?» – ужаснулся я.

Пальцы отпустили бутылку, и та громко разбилась, упав на кафель. Осколки усеяли коридор.

Я застыл. На глазах выступили слезы. Признавать правоту Глеба было сложно. Однако, уйдя с головой в депрессию, я действительно обрёк на страдания не только себя, но ещё и других. Сам того, не желая. Я ни о ком и ни о чём не думал. Не думал, что могу умереть. Не думал, каково будет Глебу. Не думал о родителях Яны, которые потеряли дочь и нуждались в поддержке. Не думал, что, исчезнув, подвёл свою рабочую команду, которая от меня зависела. Не думал, что моя выходка разрушит карьеру, при чём не только мою… Я эгоистично на всё наплевал и упивался своим горем, как сраный жук-самоед. Я просто сдался и плыл по течению. Делал то, что когда-то давно, в детстве клятвенно пообещал себе больше не делать.

«Глеб прав. Это не я…» – мелькнуло в голове.

Стало стыдно. Я не находил себе оправдание и не знал, как выразить своё сожаление. По щеке покатилась скупая слеза.

– Всё, всё, братан, – Глеб шагнул вперёд и прижал мою голову к плечу. – Выплачься, отпусти эмоции на волю и станет легче. Обещаю, теперь всё будет хорошо. Я помогу, вытащу тебя, чего бы мне это не стоило. Слышишь?

Но я не слышал, потому что его слова превратились в неразборчивый гул. Перед глазами всё поплыло. Очередной обморок уже готовился завладеть моим телом и сознанием. Мир резко накренился, пол поплыл навстречу.

Последнее, что помню, как подкосились ноги, но упасть я не успел. Меня подхватил Глеб.

– Костя? Костя? Что с тобой? – засуетился он.

Дальше провал.

***

Начиная приходить в себя, первое, что я почувствовал – это едкий запах хлорки и лекарств. Он разъедал мои ноздри и опускался куда-то в горло, оставляя противное, металлическое послевкусие. Мои глаза были ещё закрыты, но я сразу понял, что нахожусь в палате, потому что больничное амбре было сложно перепутать с чем-то другим.

Как только я пришёл с сознание, мои догадки подтвердились.

Это, действительно, была палата. Небольшая, на три койки, но соседи отсутствовали. На свободных кроватях лежали лишь свёрнутые полосатые матрасы не первой свежести, да старые, тонкие подушки.

Я медленно повернул голову и поморгал глазами, пытаясь сфокусироваться на потолке. Белые плитки были с желтыми от времени разводами. Люминесцентные лампы горели очень ярко. Правда, несколько из них работали на последнем издыхании, мерцая и потрескивая, отчего больная голова гудела ещё сильнее. Так, словно в неё вбивали гвоздь.

Я немного приподнялся и осмотрелся. Рядом с кроватью сидел Глеб. Его пальцы нервно перебирали край больничной простыни и вдруг остановились, когда он заметил мой взгляд. Глеб быстро вскочил с места.

– Костя! Ты… как? – его голос дрогнул, будто он уже не надеялся, что я очнусь.

Попытка сесть обернулась головокружением. Глеб мгновенно подхватил меня под локоть, усадил, и для удобства приподнял подушку, которая разительно отличалась своей полнотой от остальных больничных экземпляров. Он спешно взбил её округлые бока, и я заметил, что его руки, обычно такие уверенные, дрожали от волнения.

– Где… – начал я, но голос предательски сорвался в хрип. – Где я?

– Я привёз тебя в наркологический диспансер, – тихо ответил Глеб, с трудом выдавливая каждое слово, будто признавался в преступлении. – Но не переживай, ты тут не официально. Я договорился с врачом, на учёт тебя ставить не будут, только прокапают, чтобы привести в чувства и всё.

– Что ж, это следовало ожидать, – протянул я. – Извини, что снова впутал тебя в свои проблемы, – шёпот выжег сухое горло и я закашлял. – Я не хотел…

– Молчи. – Глеб резко наклонился вперёд, чтобы подать мне воду, но задел капельницу. Трубка качнулась, бутылка с физраствором зазвенела, как колокольчик, однако ничего не упало. – Вот, возьми. Смочи горло. Тебе сейчас нужно больше пить. А разговоры подождут.

Я кивнул в ответ и, откинувшись на спину, наконец-то выпил воды. Стало немного легче.

– Спасибо, – улыбнулся я.

Эмоции переполняли. Было грустно от ситуации и в то же время радостно, потому что Глеб был снова рядом. Мне так много хотелось ему сказать, но увы, сделать это не получилось.

Неожиданно скрипнула дверь. В палату вошёл врач. Низкий, коренастый мужичок в синем халате и медицинской шапочке того же цвета.

– Булгаков? – он щёлкнул ручкой, записал что-то в блокнот и, не дождавшись ответа, продолжил говорить дальше. – Сейчас ваше состояние стабилизировалось. Давление в норме, но печень… – его голос стал резким, как скальпель. – Если продолжите в том же духе, к сорока годам будете кандидатом на трансплантацию. И то, если доживете…

Глеб шагнул к врачу, закрывая меня собой, как щитом.

– Он не продолжит.

– Что ж, отлично. Советую контролировать этот момент, чтобы минимизировать риск срыва. После курса детоксикации, самочувствие улучшится, но очень важно закрепить результат. И помните, любой новый запой, особенно в таких масштабах, может закончиться плачевно. В следующий раз можем не успеть… – врач повернулся ко мне и неестественно улыбнулся. – Здоровье – вещь хрупкая, так что берегите его. Не пейте много, а лучше вообще бросьте это дело, если хотите ещё пожить, – врач сделал паузу, заметив моё недоумение. – Ну ничего. Пока всё не так страшно. Полечим вас, прокапаем и снова будете, как новенький.

«Опять это слово «новенький». Уже аллергия на него» – подумал я про себя.

– Только есть один нюанс. Для проведения процедур, мне нужно согласие родственников, – протянув Глебу бланк, продолжил врач.

– Мы же договорились, что всё пройдёт не официально.

– Да, но как говорится бережёного Бог бережёт, – врач снова нелепо ощерился и протянул Глебу ручку. – На всякий случай подпишем отказ от претензий. Естественно, официально это согласие нигде фигурировать не будет, как мы и договорились. Но оно нужно для моего личного спокойствия. Понимаете? Итак. Кто-то из родственников может подписать согласие?

– Я – родственник, – Глеб вырвал бланк и подписал его размашистым почерком, оставив в графе «родственная связь» жирную черту.

– Брат?

– Он самый. – Глеб вытащил из кармана деньги, поместил их в сложенный пополам бланк и передал врачу. – Теперь всё?

– Да, теперь всё. Можно приступать к полноценному лечению, – мужчина расплылся в довольной улыбке и торопливо вышел из палаты.

Где-то в коридоре звякнул тележкой санитар. За окном шёл дождь и уныло выл ветер. А я вдруг понял, что хочу чаю. Обычного горячего чая с лимоном, какой Яна заваривала по утрам. Простое, глупое желание пробилось сквозь толщу отчаяния, как росток сквозь асфальт и я почувствовал себя живым. Оказавшись в очередной раз на краю, между жизнью и смертью, я наконец-то осознал, что ещё не готов покинуть этот бренный мир.

«Не так и не сейчас…»

***

Курс процедур действительно улучшил самочувствие. Медицинская помощь пошла мне на пользу. Я больше не слышал жутких голосов и хорошо спал, благодаря чему мой разум успешно выдерживал моральную нагрузку без едкого вмешательства алкоголя. Я наконец-то был трезв, свеж и бодр.

Тяжесть, гнавшая меня ко дну, словно испарилась. Тело, ещё слабое, больше не тряслось мелкой дрожью, а в голове наконец воцарилась непривычная, почти звонкая тишина – без гула похмелья и назойливого шёпота пустоты.

Спасибо врачу и естественно Глебу – моему личному супергерою, который, как всегда, оказался в нужном месте, в нужное время.

Именно он вытащил меня из хмельного болота и остался рядом, несмотря ни на что. Забыв былые претензии и обиды, что особенно ценно. Он посвятил мне всё свободное время, практически жил в больнице, пока меня ставили на ноги. И я точно знаю, что без его надежного плеча, без его поддержки я бы давно сорвался и пропал.

Присутствие Глеба было не просто заботой – это был щит против отчаяния. В его усталых глазах я читал и тревогу за меня, и остатки былой обиды, которые он сознательно отодвигал, и ту самую, непоколебимую решимость меня спасти. Он наполнял мою реальность чем-то значимым, чем-то, что давало мне силы жить.

В общем, да, благодаря Глебу, мой затяжной запой не закончился трагедией.

Меня прокапали, напичкали лекарствами и через неделю я уже выписывался из отделения наркологии чистый, как младенец.

ГЛАВА 2

Прошло два месяца и пятнадцать дней с тех пор, как я бросил пить.

Каждый новый день был для меня подвигом, но я держался изо всех сил.

«Никакой выпивки» – эта фраза стала моим девизом, моей мантрой и моей целью на будущее.

Я начал свою жизнь с чистого листа и хорошо понимал – перемены легко не даются. Но я верил… верил в себя и искренне надеялся, что другие, в том числе и Глеб, однажды, вновь поверят в меня. Я хотел заполучить обратно свою репутацию и доказать всему миру – прежний Костя вернулся и больше никуда не исчезнет.

Мои перемены начались с малого.

Я отмыл квартиру и привёл её в человеческий вид, а коллекция пустых бутылок, наконец-то, оказалась там, где ей и положено – в мусорке. Всё вновь сияло и блестело (ну, или мне так казалось). Не суть.

Самое важное, что я сделал – это прекратил свои ежедневные походы на кладбище и убрал из квартиры все вещи Яны. Собрал их в коробки и отправил в гараж. Всё равно он пустовал, а так хоть какая-то польза. Признаюсь, это было сложное решение, но именно оно принесло мне долгожданное успокоение.

С глаз долой – из сердца вон. Как-то так.

В общем, жизнь моя постепенно приходила в норму, а вот финансовое положение стремительно ухудшалось. Отложенные деньги заканчивались. И этот прискорбный факт говорил лишь об одном – пора искать работу, при чём незамедлительно.

Я не стал откладывать всё в дальний ящик и сразу же перешёл от размышлений к действиям. Я начал внимательно бороздить просторы интернета.

Само собой, так как список моих талантов был невелик и заканчивался на журналистике, я просматривал вакансии подходящие исключительно под этот критерий. Однако, где-то на двадцатом звонке, стало ясно, что получить желанную должность в приличном месте мне не светит.

– Константин, только что просмотрел ваше резюме, – менеджер по персоналу звучал приветливо. – Опыт работы в таком крупном медиахолдинге, как «Рус-Медиа» – это жирный плюс. Нам сейчас как раз нужен ведущий подобного уровня. Когда сможете подъехать на собеседование?

– Да, как скажете, – ответил я и переложил телефон в левую руку, потому что правая вспотела от волнения и стала скользкой.

– Хорошо. Вам будет удобно подъехать завтра в одиннадцать?

– Да, да, конечно. Буду у вас в одиннадцать, – пытаясь унять дрожь в голосе, ответил я.

– Значит договорились. Назовите ваше полное имя – выпишу пропуск для охраны.

– Булгаков Константин Михайлович, – чётко произнёс я.

– Булгаков? – холодно переспросил менеджер, а потом воцарилась тишина.

Я услышал быстрый, тихий шёпот в трубке:

«Чёрт подери… Кажется, это тот самый…»

Пауза сдавила горло. Полное имя, которое ещё недавно знала вся страна, теперь была петлёй на моей шее.

– Константин… – голос вернулся в трубку, но стал менее приветлив. – Извините, я только что проверил внутреннюю базу. Оказывается, вакансия… э-э-э… уже закрыта. Только что, буквально минуту назад. Ещё раз извините, что ввёл вас в заблуждение. Всего доброго, – отчеканил менеджер. Ровно и гладко, как заученный текст, будто на такой случай у него уже была заготовка.

Я стоял, сжимая телефон и чувствовал, как накатывает злость. Костяшки на руке совсем побелели, а вот лицо, наоборот, наливалось краской, пылало от обиды и стыда. Короткие гудки на обратной стороне звучали унизительно, словно плевок в лицо.

– Закрыта минуту назад, – повторял я. – Даже не удосужились придумать более правдоподобный вариант.

Увы, но в очередной раз я получил отказ.

И моё имя было тому причиной.

Как только я его называл, вакансия волшебным образом оказывалась закрыта или занята, или ещё что-то… В общем, со мной не хотели связываться и стало очевидно, что тут явно «кто-то постарался». И этот «кто-то» был настолько влиятелен, что настроил против меня пол света и фактически внёс в чёрный список. Я догадывался кому под силу такое провернуть. Точнее, я был почти уверен, что мои попытки устроиться блокировал гендиректор канала. Того самого «Рус-Медиа», где я работал до аварии.

И, к сожалению, это предположение очень скоро подтвердилось – меня действительно бойкотировали сознательно.

Как поведал Глеб, после скандала с моим уходом директор оказался в незавидном положении. Второй сезон передачи, проданный крупным интернет-сервисам ещё задолго до начала съёмок, превратился в шкуру неубитого медведя. Её разделили заранее, сильно заранее… Но сама «охота» так и не состоялась…

Я исчез. Переносить сроки и дальше было бессмысленно. А попытки меня заменить с треском провалились. В общем, проект закрыли.

Узнав об этом, обманутые сервисы запустили на канал рой зубастых юристов. Они потребовали вернуть оплаты и в качестве неустойки оплатить штрафы. Канал был вынужден согласиться на все требования. Деньги вернули. Но из-за крупного оттока финансов бюджет канала серьёзно провалился. Пришлось затянуть пояс и перейти на режим экономии до полного восстановления, но больше всего директора расстроило не это. В ходе разбирательств пострадала некогда безупречная репутация канала, а ей он дорожил даже сильнее, чем деньгами. И вот это… вот это его очень сильно взбесило.

Генеральный был зол на меня вдвойне, чертовски зол… Даже слышать моё имя не мог, его сразу трясло. Однажды, после очередной нервотрёпки, он на эмоциях, во всеуслышание пообещал перекрыть мне кислород, закрыть путь к телевидению навсегда и теперь, после поисков работы, я отчётливо понимал – его угрозы не были пустым звуком. Я понимал, что он действительно это сделал.

Ситуация складывалась крайне неприятным образом. Мне оставалось лишь несколько вариантов:

– Смириться с положением и согласиться на низкооплачиваемую должность где-нибудь в провинциальном СМИ, без перспектив роста.

– Сменить профессию и найти работу, никак не связанную с журналистикой.

– Либо проглотить гордость, явиться с повинной обратно на «Рус-Медиа» и вымаливать прощение, любыми возможными способами.

Честно говоря, над тем, что выбрать я думал не долго. После всего, что случилось, после стольких жертв, принесённых карьере, я просто не мог согласиться на меньшее и не мог от неё полностью отказаться. Я знал, что заслуживаю своё место и не хотел, чтобы одно неверно принятое решение разом перечеркнуло все мои труды.

Я решил попытаться.

Для этого я был вынужден подключить Глеба, чтобы через него выйти на Алексея Олеговича (нашего продюсера), а потом и на директора – Геннадия Александровича.

Глеб мою идею не оценил и в целом отнёсся довольно скептично, но всё равно согласился помочь.

Естественно, я переживал, что молнии гнева, предназначенные мне, могли ударить и по нему, однако, выбора не было. Я знал, что, если заявлюсь лично, без предупреждения меня просто вышвырнут, не дадут объясниться и тем более, не позволят вернуться. Моё внезапное появление могло спровоцировать ещё более тяжелые последствия, а я не хотел усугублять и без того шаткое положение. Я очень хотел обратно…

И Глеб… он пришёл мне на выручку. Снова. Как заботливый старший брат, ставящий мои интересы выше своих, как настоящий друг, которого я совсем не заслуживал… Он снова подставил плечо помощи. И я… я был ему очень благодарен за такой риск… и пообещал себе, что однажды, обязательно отплачу за всё добро. С процентами.

Так, началась операция по спасению моей карьеры.

Первые попытки Глеба заговорить про возвращение «блудного попугая» продюсер категорично отвергал. Он не хотел ничего слышать: ни про меня, ни про мои извинения, ни про то, что я хочу снова работать в команде. Алексей Олегович, конечно, верил в мою перспективность и даже «по-своему» любил, но ворошить едва затихшее осиное гнездо, он не горел желанием.

Рабочая атмосфера была всё ещё накаленной.

Генеральный несмотря на то, что финансовые проблемы со временем утряслись, продолжал злиться. Поэтому подходить к нему с вопросами обо мне было опасно. Никто не хотел бередить старые раны. Никто, в том числе и Алексей Олегович.

Но Глеб продолжал на него давить. Легко, непринуждённо и в то же время настойчиво. Капля по капле.

Он расхваливал меня, уверял продюсера в том, что возвращение «золотоносного» Костика будет выгодно обоим сторонам, что все останутся в плюсе. Он регулярно напоминал ему о высоких рейтингах и о моих прежних заслугах, но Алексей Олегович оказался крепким орешком. Он не очень-то хотел впадать в ностальгию. Его больше интересовало ни что было, а что будет, когда я вернусь и если вернусь, конечно…

Однако, спустя пару недель, начальник стал более сговорчивым, будто свыкся с мыслью о моём возвращении. Очередной разговор с Глебом его надломил.

– Алексей Олегович, вы подумали на счёт Кости? – Глеб рассказал, что застал продюсера поздно вечером, когда тот уже собирался уходить.

– Глеб, ну сколько можно? – тяжело вздыхая, выпалил начальник. – «Костя», «талант», «рейтинги» – я всё это помню. Он горел на работе, светил, как звёздочка. Но это было ДО! До его исчезновения, до его…этого пьяного ада, в который он скатился! До того, как он бросил нас всех на произвол судьбы с подписанными контрактами на руках!

– Нет, ДО аварии, Алексей Олегович, – не отрывая взгляда возразил Глеб. – ДО гибели жены. Всё остальное – это лишь последствия. Да, человек сломался. И я не оправдываю его побег от реальности. Это было глупо, признаю. Но до аварии и до смерти жены, он не пил, не срывал эфиры, не подводил коллег, ничего такого! Он работал, как машина. Был золотой жилой, приносил каналу заоблачные рейтинги. Вы помните цифры? Или директор сжёг эти отчёты, как и мосты?

– Может и сжёг… – замялся продюсер. – Геннадий Александрович был в незавидном положении, метался в агонии от одного юриста к другому. Поверь, дерьма он хлебнул от души. Столько, что до сих пор выворачивает наизнанку. Я не могу просто подойти и сказать: знаешь, Костя протрезвел, давай возьмём его обратно. Да, он живьём меня съест! И тебя за компанию!

– Не обязательно. Можно поднести ему идею инвестиции, – продолжал упорствовать Глеб. – Предложить вложиться в человека, который уже доказал свой профессионализм. Уверен, если взвесить все «за» и «против», если объяснить масштаб выгоды, директор смягчится и позволит Косте вернуться, даст ему шанс проявить себя. Ведь он знает не хуже нас двоих, Костя – магнит для зрителей. Его любят, помнят и скучают. Да на его возвращении можно заработать больше, чем потеряли при его уходе. Это будет матч-реванш! Всё, кто судился с каналом приползут обратно, на коленях.

– Магнит? – с ухмылкой переспросил Алексей Олегович. – Ну не знаю… Пока что он притягивает лишь скандалы. Так что идея инвестиций нерабочая. Геннадий Александрович не будет вкладывать в человека, который ещё недавно, чуть не угробил дело всей его жизни. Это мало вероятно… он не станет так рисковать.

– Согласен, риск есть. Но запускать передачу с блогерами-любителями тоже было рискованно. Однако, вы поверили в нас. Из тысячи претендентов выбрали именно меня и Костю. Что изменилось? Почему вы не хотите поверить сейчас? Он – всё тот же, он в норме. Я не вру. Пригласите его на разговор и посмотрите в глаза. Вы же мастер читать людей. Вы сразу поймёте, что к чему.

– И ты уверен, что он снова не сорвётся? – устало спросил продюсер.

– Да, Костя выгорел, но сейчас он чист, он растит себя заново. И он нуждается в цели. Это лучшая мотивация для работы. Уверяю, он не подведёт.

– Ладно, чёрт с тобой, – выдохнул Алексей Олегович. – Приводи его, поговорим. Если ты прав, если я увижу перед собой прежнего Костю, то так и быть, я замолвлю за него словечко, помогу вернуться обратно. Но предупреждаю заранее… Одна выходка, одно неверное движение и он навсегда распрощается с журналистикой. Третьего раза не будет, если ты понимаешь о чём я, – продюсер нахмурился и сделал паузу, чтобы убедиться – его слова восприняты в серьёз.

– Я понимаю, – махнул Глеб.

– Геннадий Александрович не любит наступать дважды на одни и те же грабли. И если, не дай Бог, это произойдёт, то всё что было ранее покажется Косте цветочками. А нас с тобой вышвырнут следом, как соучастников. Это ясно?

– Яснее некуда, – подтвердил Глеб.

– Да чтоб вас! – пробормотал продюсер. – И зачем, я вообще на это соглашаюсь?

– Так я привезу его на разговор?

– Привози. Должен же я убедиться, что не зря собрался вложить голову в пасть льва, – бросил Алексей Олегович уже на выходе из кабинета.

В тот момент в голове Глеба звучали фанфары, (как позже он рассказывал).

Ведь продюсер долго сомневался, долго отнекивался, но в итоге согласился и пригласил на решающий разговор. Мне выпал шанс.

Шанс, который я не собирался упускать.

***

Ко встрече я готовился, как к первому свиданию – очень тщательно и скрупулёзно. Посетил ради такого дела парикмахера, сбрил бороду и надел парадно-выходной костюм. В общем, был готов во все оружия.

– Ну, ты где? – возмутился Глеб в динамике телефона, – я тебя уже двадцать минут жду. Спускайся быстрее.

– Прости, уже иду.

Я покрутился перед зеркалом и посмотрел на себя, дабы убедиться, что выгляжу хорошо или хотя бы сносно. Мои тёмно-русые волосы с новой причёской смотрелись вполне себе ничего, даже лучше, чем раньше (говоря раньше, я имею ввиду до аварии и до всех кошмарных происшествий со мной). Тогда я оставлял довольно длинные волосы, но в этот раз попросил сделать что-то покороче. На мой взгляд это придавало лицу серьёзность и подобный эффект мог сыграть мне на руку. Остальные детали образа тоже были тщательно продуманы. Я выглядел, как максимально собранный, деловой человек, готовый к любой ответственной работе.

Единственное, галстук давил на горло, напоминая о предстоящем испытании. Я ослабил узел пальцами, которые чуть дрожали, и сделал еще один глубокий вдох, ловя в отражении проблеск того уверенного парня, которым был когда-то.

– То, что надо, – я подмигнул себе в зеркало и ринулся к двери, но потом остановился и снова окинул себя с ног до головы. Сделал, так сказать, контрольный осмотр.

Отражение меня устраивало. Я выглядел непривычно свежим. Цвет лица был здоровый, даже с румянцем. Глаза не казались стеклянные, а были нормально-зелёные, без красных капилляров и болезненной желтизны. Тёмные круги под глазами почти исчезли. Я больше не походил на живого мертвеца. Набрал несколько килограмм. Правда щёки, всё ещё оставались впалые и торчали скулы, но в этом было даже что-то привлекательное.

– Да, то, что надо, – я поправил воротничок рубашки, одёрнул пиджак и уверенно покинул пределы квартиры, пока Глеб окончательно не вышел из себя.

– Наконец-то. Почему так долго? Мы уже опаздываем.

– Марафет наводил, – хихикнул я, стараясь скрыть волнение от предстоящей поездки.

– Чего? – протянул Глеб и истерично засмеялся. – Ладно, красна девица, помчали.

Он надавил на газ, а я нервно вцепился в дверную ручку и вжался в кресло, резко вздрагивая на каждом повороте, как запуганный ребёнок. Каждый громкий сигнал заставлял сердце колотиться. Мышцы живота свело от напряжения, будто готовясь к удару, которого так и не последовало. Бешенный ритм городского движения наводил на меня ужас, как никогда.

Эмоционально было тяжело находиться внутри авто, даже на сиденье пассажира, потому что в подсознании остался страх и стойкое ощущение того, что вот-вот в нас кто-нибудь врежется. Последствия аварии давали о себе знать, даже спустя много месяцев. И с этим было трудно бороться. Сорок минут молчаливой поездки прошли в холодном поту и с учащённым сердцебиением. Почему молчаливой? Да потому что я так и не позволил Глебу заговорить. Едва он открывал рот, я сразу же начинал кричать, как потерпевший: «Замолчи! Не отвлекайся от дороги! Сейчас не время для разговоров! Потом, всё потом.»

Глеб не стал перечить или возникать. И хотя он не понимал мой страх до конца, он сделал так, как я просил. Всю дорогу мы лишь перекидывались взглядами, пока, наконец-то, не свернули на парковку.

Поездка прошла без происшествий, а я всё равно не мог успокоиться. Никак не получалось собраться. Я тяжело дышал. Рука продолжала держать дверную ручку мёртвой хваткой. От напряжения ладонь сильно вспотела и уже начала скользить по поверхности, но я не спешил разжимать пальцы. Я ждал, когда Глеб остановится, заглушит мотор.

И вот, мы припарковались.

«Наконец-то!» – промелькнуло в голове.

Я выскочил из машины, как ошпаренный и с облегчением выдохнул, ощутив под ногами твёрдую землю. Это была уже далеко не первая поездка после аварии, но именно она вытрясла из меня все внутренние страхи. Не знаю почему так произошло. Возможно, сказалось волнение от предстоящей встречи или отголоски событий решили вновь о себе напомнить. Трудно сказать. Однако я не рассчитывал на подобную реакцию организма. Я чувствовал себя нормально и был уверен, что победил тревогу, но как оказалось – нет. И очередная паническая атака чётко указывала на данный факт.

Ноги были ватными, а в ушах стоял звон, заглушающий городской шум. Я оперся ладонью о капот, чувствуя, как земля под ногами все ещё плывёт, вопреки зрению.

Я отвернулся, стараясь не показывать Глебу, что мне плохо. Пытался собраться, улыбался. Но моя натянутая улыбка не особо спасала положение. Глеб слишком давно меня знал, чтобы поверить в плохую игру при хорошей мине. Он видел, что я еле держусь и поэтому не стал торопить, хотя мы уже изрядно опаздывали. Он дал мне пару минут. Я немного постоял, отдышался, подождал, когда отступит тошнота и только тогда дал знак, что мы можем идти. Я махнул Глебу рукой.

– Ты в норме? – уточнил он.

– Кажется, да, – подтвердил я, одёрнул пиджак и пошёл вперёд, как ни в чём не бывало.

Никто, особенно коллеги не должны были знать о моих проблемах, поэтому я улыбался, светился, как прожектор, чтобы каждый, кто меня встретит, увидел во мне только силу и уверенность. Увидел таким, каким я был раньше и каким намеревался стать вновь.

Мы с Глебом направились к офису.

Поднявшись на этаж, я приятно удивился – в нашем отделе мало что изменилось. Всё тот же длинный яркий коридор с вереницей прозрачных кабинетов-аквариумов и всё та же нескончаемая суета. Атмосфера была до боли знакомой, родной. И, шагая вперёд мимо неугомонного, человеческого улья, я отчётливо осознал, что именно этой повседневной, насыщенной жизни мне так сильно не хватало. Знакомые голоса, стук клавиатур, запах кофе – каждый звук, каждый запах впитывался, как губка, наполняя ощущением, что я наконец-то начал дышать полной грудью после долгого удушья. Я понял, что в депрессии я был рыбой, саморучно выброшенной на берег, и от этого хотелось вернуться в привычные воды ещё сильнее прежнего. При чём не только из-за денег.

После смерти Яны я потерял смысл жизни и теперь… теперь я хотел его вернуть. Хотел вновь заниматься любимым делом и быть счастливым, быть обычным, нормальным человеком, а не бледной тенью самого себя. И поэтому, возвращение работы, возвращение карьеры было для меня не вопросом «если». Оно было утверждением. Я должен был получить свою должность обратно, и я шёл к кабинету продюсера с чёткой мыслью: «Я вернусь. Я совершенно точно вернусь.»

Коридор закончился. В самом конце, мы упёрлись в стеклянную дверь, за которой нас уже ждал Алексей Олегович.

– Здравствуйте, разрешите? – спросил Глеб и первым проскользнул в кабинет.

– Конечно! Давно пора. – раздался скрипучий голос продюсера. – Проходите, садитесь.

– Здравствуйте, – широко улыбаясь, произнёс я и опустился на стул. Глеб пристроился на стуле рядом.

– А вы не спешили. Честно говоря, я уже начал думать, что вы не явитесь, – с укором добавил Алексей Олегович и плавно откинулся на спинку. Его оценочный взгляд скользнул по мне сверху вниз и обратно. Несколько раз. Я чувствовал себя лотом на аукционе, где потенциальный покупатель пытался понять – стоит за меня бороться или нет.

Но я не смутился. Такое пристальное внимание было очевидно. Более того, я бы сильно расстроился, если бы его не было.

«Оценивает – значит рассматривает вероятность моего возвращения», – решил я.

Продюсер заметил мой ответный взгляд, громко откашлялся и первым отвернулся, делая вид, что моя персона не так уж сильно его интересует.

– Предупреждаю сразу, времени на разговор у нас немного. Так что отбросим любезности и приступим к делу, если никто не против.

Он снова посмотрел на меня, и я одобрительно кивнул головой, мол, хорошо, как скажете, ведь за этим я сюда и пришёл.

– Отлично, – сложив руки у лица, продолжил Алексей Олегович. – Начну с главного вопроса, который просто обязан задать для лучшего понимания ситуации. Ты действительно готов вернуться, Константин? Не спеши, хорошенько подумай, прежде чем ответишь. Ты должен быть полностью уверен, что былые проблемы тебе больше не помешают.

Я выждал паузу, сделав вид, что обдумываю его слова.

– Он готов, – выпалил Глеб, (очевидно решив, что я растеряюсь и ничего не отвечу).

– Тебя я уже наслушался, – буркнул начальник. – Теперь хочу услышать Костю. Пусть скажет сам за себя.

Глеб вжал голову и покосился в мою сторону.

– Вернуться готов, – уверенно произнёс я, глядя в серые, выцветшие от возраста глаза Алексея Олеговича. – Время решило мои проблемы, так что беспокоится не о чем. Другой вопрос, готовы ли вы взять меня обратно? – зачем-то спросил я и только несколько секунд спустя понял, что это было совершенно не к месту.

Глеб озадаченно выпятил глаза, которые буквально кричали мне «Молчи! Не неси ерунды! Ты всё испортишь!»

Алексей Олегович не ожидал встречных вопросов и слегка смутился.

– Знаешь, Константин, – продюсер резко отодвинул кресло и подошёл к окну. Спиной к нам, будто собирался разговаривать с городом за стеклом. – Скажу откровенно, уверенности нет. После всего, что произошло, ты для меня, как бомба за пазухой. Я боюсь за тебя просить, потому что, ты можешь в любой момент рвануть и снова разрушить всё, до основания. А я не хочу оказаться среди руин, понимаешь?

–Бомбы тикают, я – нет, – спокойно и уверенно ответил я, закинув ногу на ногу. – Раньше, возможно, но не сейчас. Я себя разминировал, как видите. Сюрпризов не будет. Перед вами всё тот же Костя. Ответственный, надёжный трудяга, на которого всегда и во всём можно положиться.

– Правда? – Алексей Олегович резко обернулся и в его глазах я увидел что-то знакомое – искру доверия.

«Ложь, – подумал я про себя, но внешне моя улыбка оставалась непоколебимой, а голос звучал ровно, как отлаженный механизм. Годы перед камерой научили меня скрывать куда большее. – Я до сих пор вижу торчащие из груди провода, но тебе это знать не обязательно».

– Да, – громко ответил я и улыбнулся, максимально искренне. – Повторюсь, сюрпризов не будет. Просто дайте мне шанс и увидите всё сами.

– Что ж, – Алексей Олегович вернулся за стол. – Хочется в это верить. Главное, чтобы на пол пути ничего не поменялось. В противном случае, это аукнется всем: и мне, и Глебу. А я бы не хотел уходить с нагретого места за пять лет до пенсии. Это в мои планы не входит.

– Я ручаюсь, ничего подобного не произойдет. Если вы договоритесь с директором, я вернусь идеальным сотрудником, – я продолжал убеждать продюсера, а заодно и себя.

Взгляд Алексея Олеговича застыл. Он смотрел на меня в упор, сканировал, пытался понять, стоит ли мне верить.

– Хорошо. Я поговорю с Геннадием Александровичем…

– Спасибо! – вырвались слова.

– Не благодари раньше времени… Гарантий не даю, – резко произнёс начальник. – Кто знает, может после этого разговора мне и самому придётся искать работу, – задумчиво протянул он. – Если всё получится – я позвоню. А если звонка не будет, значит о «Рус-Медиа» лучше забыть. Окончательно и бесповоротно. Это ясно?

– Ясно, – подтвердил я, украдкой вытирая мокрую ладонь об штанину.

– Вот и хорошо. А теперь прошу меня простить, но через полчаса я должен быть на совещании, – продюсер торопливо собрал документы со стола и запихал в портфель.

По его взгляду было ясно, что более он нас не задерживает, поэтому мы встали из-за стола, молча, и направились к выходу.

Всё, что нам оставалось – это ждать.

***

Два дня прошли мучительно долго. Неведение раздражало, но Алексей Олегович явно не спешил решать мой вопрос. Каждый час длился как год. Я метался по квартире, то включал телевизор для фона, то выключал, раздражаясь на звук. Телефон лежал на самом видном месте, как заложник моих надежд. Я ловил себя на том, что по сто раз на дню проверяю заряд батареи, уровень сигнала и включен ли звук. Я почти не выпускал телефон из вида. Даже в душ с собой брал, завернув в полотенце.

Пару раз звонил Глеб. Разговоры были короткие:

– Ну, что? Какие новости?

– Никаких. Тишина, – бурчал я, уставившись в одну точку на стене, где отклеился уголок обоев – символ всего моего разваливающегося мира.

– Это ничего. Ты самое главное не накручивай себя раньше времени. Жди. Он позвонит, как только что-то решится. Торопить нет смысла, – голос Глеба звучал устало.

Я понимал, что он тоже измотан неопределенностью, этим риском, на который пошёл ради меня.

Из-за этого, вина грызла ещё сильнее. Я знал, что поставил его в неудобное положение, заставил нервничать и ждать вместе с собой. И это угнетало.

Я был весь, как на иголках.

К полудню третьего дня мои нервы уже балансировали на грани. Надежда постепенно угасала, и я стал представлять себе худший исход – молчание. То самое молчание, о котором предупреждал Алексей Олегович. Молчание, которое означало конец карьеры, при чём, вполне вероятно, не только моей.

«Я всех подведу…» – думал я, переживая за своих помощников.

Мысль об этом выбивала из колеи. Но страшнее было представлять наше будущее без телевидения. Куда мы подадимся? Снова в менеджеры или на стройку? А что будет делать Алексей Олегович, в его то возрасте?

– Нет! Нет, даже не хочу об этом думать, – выпалил я и снова схватил телефон.

В этот момент он завибрировал, потом заиграла мелодия. На экране появилась надпись «шеф».

– Наконец-то, – выдохнул я. Сердце рванулось в горло, перекрывая дыхание. Палец дрогнул, едва попав по кнопке «ответить».

– Константин? – послышался голос в телефоне.

– Да, Алексей Олегович, слушаю вас, – я вжался в спинку кресла, готовясь к удару.

Повисла пауза, показавшаяся мне вечностью.

– Ну, что, – продюсер глубоко выдохнул. – Я поговорил с Геннадием Александровичем и скажу прямо – разговор вышел непростой.

«Начало не очень» – подумал я и «торчащие из груди провода» заискрились от напряжения.

– Генеральный против твоего возвращения, – продолжил Алексей Олегович. Я почувствовал щелчок в голове. Это пошёл обратный отсчёт. До конца моей карьеры оставались считанные секунды. Я машинально схватился за край стола, будто падая в пропасть, которую только что обозначил голос в трубке.  – Его до сих пор трясёт при упоминании твоего имени. Ты даже представить не можешь, сколько всего я выслушал. Он вспомнил буквально всё – контракты, твоё исчезновение, суды и испорченную репутацию. Я уже сто лет не видел его в таком бешенстве. Думал, он мне горло перегрызёт!

Я ничего не сказал. Просто молчал, слушал приговор и готовился к финальной фразе, которая навсегда перечеркнёт мою карьеру.

– Но… – протянул продюсер и я инстинктивно сжался в напряжении. Это маленькое слово повисло в тишине, как спасательный круг, брошенный в бурное море. Я буквально впился в телефон, будто от силы хватки зависело, удержится ли этот круг на плаву или нет. – Кажется, сегодня я в ударе… Наговорился до мозоли на языке. Пришлось долго и тщательно разжевывать ему ситуацию, местами выворачивать её наизнанку для лучшей наглядности, но по итогу… я его всё-таки убедил. Точнее уговорил. Генеральный согласился взять тебя обратно, будете работать над новой передачей, вместе с Глебом, как раньше. Но учти, Костя, мне пришлось за тебя поручиться. Глебу тоже пришлось, так что теперь наши судьбы связаны до самого конца. Один косяк и вылетим с канала все вместе. Это ясно?

– Да, Алексей Олегович. Спасибо большое, вы спасли меня, – быстро затараторил я. – Обещаю… нет… клянусь, что на за что вас не подведу.

– Очень на это надеюсь, – ответил продюсер. – Что ж, добро пожаловать обратно!