Читать онлайн Девушка на выданье

Глава 1

– Юль, ну чё ты делаешь? – застывает в дверях нашей спальни и смотрит.

Даже сейчас, когда я так зла на него, не могу отрицать, как чертовски хорош. Обдаёт своей сраной харизмой! Пахнет гелем для душа, который я подарила ему на 23 февраля. Пускай моется. Мне не обидно! Ничуть.

– Юль, – говорит, ковыряя в ушах ватной палочкой, – У тебя ПМС? Вроде рано ещё.

Я изо всех сил игнорю его. ПМС? Хуже! У меня озарение. Мне 33. А чего я добилась? Работа бухгалтером. Круть! Ни семьи, ни детей. И сожитель, который играет в приставку и дарит серёжки для пирсинга на день рождения.

Нет, Ромка работает. Он pr-менеджер. Мало того! Я живу в его студии. Он красив, как скульптура. Находчив. У нас много общего! Мы любим артхаус, оливки и прозу Коэльо. Но… как оказалось, по-разному смотрим на жизнь.

– Ты из-за пирсинга? Это ж прикол! – продолжает, – Не хочешь, не делай. Я так…

Это он про серёжку. Ведь мне «повезло». Нормальные люди рождаются летом. На крайняк в октябре, когда календарь не содержит особые даты. Меня угораздило появиться на свет за день до женского дня! Мама всегда говорит, что судьба подарила ей дочь. Ну а дочери – кукиш, намазанный маслом.

Ведь мой собственный праздник, померкнув на фоне Великого женского дня, остаётся забыт. Зачем разоряться, если можно поздравить всего один раз? Только с чем? С днём рождения, или с 8 марта?

Ромик поздравил. Ага! Так поздравил… От всей своей жлобской души! Я поднимаю глаза на коробочку. Классический бархатный красный обжёг мою руку, когда я взяла.

Кольцо? Ну, конечно! А что же ещё? Наконец-то созрел. Через 7 лет отношений. Через целых три года сожительства. Давно понимала, «тест-драйв» затянулся. Но всё не решалась ему намекнуть. А тут он сам!

Я затаила дыхание, и даже зажмурилась, уже представляя бриллиант в золотой окантовке. Даже если без камня, плевать! Безымянный на правой руке, предвкушая обновку, чесался и нервно подрагивал.

Щёлкнул замочек, коробка открылась, а в ней…

– Я хочу, чтобы ты проколола пупок, – прошептал мне на ухо Савушкин, и полез под футболку ладонью.

Я поймала её, потянула назад.

– Может, лучше соски? – предложила с иронией в голосе.

Ромка повёлся. Представил себе и блаженно сощурился:

– Не! Я ж люблю присосаться. Это будет мешать, – передумал, рукой потянулся к груди.

Я, предваряя решительный жест, заслонилась локтями.

– Давай лучше клитор? От тебя всё равно не дождёшься, – обиженно хмыкнула я, тем самым давая понять, что губы его там бывают достаточно редко.

Ромик тут же решился исправить оплошность. Рука, как змея, угодила под плед, под которым мы вместе лежали, смотрели сериал.

– Не хочу! – крепко сжала колени.

– Ты обиделась что ли, Юлёк? – озадачился Ромик.

А я не решила ещё: я обиделась, или устала? Осознание правды пришло лишь к утру. Ночью снилось, как я в белом свадебном платье. И Савушкин рядом. Но только не в чёрном костюме, а в старых домашних штанах. Проснулась в слезах! Ощутила себя полной дурой. И решила, что хватит с меня…

– Ром, не в этом дело, – прекращаю я сборы.

– А в чём? – он, демонстрируя бицепсы, продолжает стоять у двери.

– Мы три года живём. А что дальше?

Савушкин хмурится. Светлый ёжик волос после душа торчит как попало. Вот таким он мне нравится больше. Уютный, растрёпанный, мой.

– А что? – повторяет.

Я сажусь на кровать, и пытаюсь прогнать подступившие слёзы:

– Так и будем вдвоём, до конца наших дней?

Ромик моргает:

– Ты чё? Юль! Только ты это… Не говори, что беременна, ладно?

Мне даже смешно:

– Хорошо, не скажу.

Страх у него на лице забавляет меня. Интересно, а если б сказала?

– Так да, или нет? – упорствует Савушкин. И глядит, не моргая. Будто жизнь на кону!

Я вдруг понимаю, что он не захочет детей. Никогда. Что больше всего ценит Савушкин, так это – свободу.

Ищу подтверждение этой догадки:

– Ты разве не хочешь семью и детей? Не сейчас. Через год, или два.

Ромка, поняв, что я не беременна, делает выдох. Как шарик! Сдувается долго, со свистом. И закрывает глаза:

– Юлёк, твою ж мать! Чуть не помер.

– Ром, мне уже тридцать три, – говорю.

– Я в курсе, – открыв один глаз, отзывается он, – Но это не повод бросать меня, да? У тебя кризис среднего возраста, это пройдёт.

– Кризис среднего возраста, Савушкин, это то, что настигнет тебя к сорока! Когда ты поймёшь, что, кроме работы, у тебя ничего не осталось.

– Аааа! Я, кажется, понял, – взрывается Ромик, – Это бабский гундёж? Кто мы друг другу? Куда движутся наши отношения? Да? Это оно? Юль! Ну, ведь ты ж не такая, как все? Мы же на том и сошлись, что тебе это на фиг не надо?

– Что «это», Ром? – уточняю.

– Да всё это, что женщинам надо! Дети, свадьба, штамп в паспорте. Не ты ли мне говорила, что всё это – хрень? Что ты даже под страхом смертной казни не хочешь, как Дашка?

Дашка – это подруга. У которой, к тридцати трём годам, обожаемый муж-подкаблучник и двое детей.

Савушкин давит, поймав мой настрой:

– Или ты притворялась, чтобы только понравиться мне?

А я вспоминаю фильм «Экипаж». Не ту несусветную муть, которую сняли недавно. А тот, старый фильм. Где стюардесса Тамара сказала герою Филатову: «Как же ты не понимаешь? Ведь всем женщинам нужно одно».

Вспоминаю себя двадцатишестилетнюю. Влюблённую по уши в Ромку! Да я бы сказала тогда, что угодно, лишь бы его получить. Но верила, дура, что время изменит его нерушимые взгляды. О том, что «брак – это зло». И «зачем вмешивать в свои отношения государство»? О том, что «дети – обуза». Зачем «портить наш гармоничный союз»?

– Юлааа, ну, Юлаа, ну скажи что-нибудь? – вопрошает, присев передо мной на корточки. А глаза голубые, как небо! С надеждой глядят на меня.

Он берёт мои руки в свои:

– Ведь нам хорошо вместе, да?

Я киваю, боясь, что расплачусь.

– Ну, а чё? – произносит. И в этом коротком «а чё?» я отчётливо слышу: «А чё тебе надо?».

Мне надо всё сразу! Фату и фотографа. Кольцо, не в пупок, а на палец. Ребёнка с такими глазами, как у него.

Я вдруг так явственно вижу себя с малышом на руках. И становится больно! Отняв свои руки, бросаю короткое ёмкое слово. И в нём заключается суть:

– Всё.

Вот и всё. Он встаёт и уходит на кухню. Там долго и яростно делает чай. Я кидаю в распахнутый «рот» чемодана обновку. Дорогое бельё. Покупала для Ромки. Хотела его соблазнить! Вынимаю. Решаю оставить на память. Зачем мне такое теперь?

Глава 2

По марту не скажешь, что он из весенних. Слякоть и грязь под ногами. Слякоть и грязь на душе! А я с чемоданом и клеткой стою, жду такси. Попугай с «редким» именем Кеша, наш общий питомец, шуршит в глубине, под завесой из ткани. С трудом умудрилась его отобрать.

– Юль, вообще-то это я покупал Иннокентия! – воспрепятствовал Ромик.

– Вообще-то, ты мне его подарил, – напомнила я.

Какаду изумительно редкого цвета. Я назвала его «брызги шампанского». А когда он болтает, на макушке вздымает большой гребешок.

– Но я тоже к нему привык! – нахохлился Савушкин. Отчего стал и сам походить на пернатого.

Знаю я, чем его покорил Иннокентий! Ромка долго учил его фразе. А после – гордился, когда попугай наконец-то пропел:

– Ррома хорроший! – и так всякий раз.

– Можешь брать его на выходные, – объявила, достав их кухонной стены небольшое парео.

И уже собиралась набросить на клетку, как вдруг:

– Ррома хорроший! – польстил ему Кеша.

– Ну, вот, – оживился Роман.

– Ничего, отвыкнет, – равнодушно ответила я, и укрыла болтливую птицу.

Но Савушкин быстро не сдался, поплёлся за мной в коридор.

– Юль, ты вообще поступаешь, как стерва.

– Чего это? – я распрямилась, ища в настенном шкафу, свой берет.

Столько вещей накопилось! Придётся не раз возвратиться сюда.

– А того! – Ромик встал в позу, давя своей мощью, – Это ты обманула меня! Я тебе сразу сказал всё, как есть. Мне перед тобой не в чем оправдываться.

– Так я и не жду оправданий, – ответила я и напялила шапку.

Пальто застегнула, и волосы вынула из-под воротника:

– Просто наши дороги расходятся.

– Вот так, значит, просто? – посетовал он.

«Нет, не просто! Ой, как не просто!», – подумала я, отвергая потребность обнять, прислониться, вдохнуть его запах. Ага! А дальше последует секс, «на прощание». И я не сдержусь, и останусь. Нет, всё! Решено.

– Мне 33, Ром, – повторила опять, – У меня не так много времени.

– Юль, это просто гормоны. Борись! – он коснулся меня.

Я отпрянула:

– Нет, я устала бороться. Ты не хочешь, не надо. А я…

– А ты, значит, хочешь? Детей? Вот эту всю хрень? Чтобы сиськи до пояса, плач по ночам. Может ты кандидата нашла? – он прищурился, глядя в большом коридорном зеркале в глаза моему отражению.

– Нет, – я отвергла гипотезу, – Но найду.

Савушкин выдвинул челюсть вперёд. Даже так, не утратив харизмы.

– Ну, удачного поиска! Если тупые инстинкты важнее любви, – произнёс он, вдобавок, – Значит, ты никогда не любила меня.

Я поправила узел на ярком шарфе:

– А ты? Ты любил? Если тупые принципы для тебя оказались дороже?

Он не ответил, любил, или нет. И молчание – вовсе не признак согласия. Не в этом конкретном случае…

Такси подъезжает. Я залажу в машину. И уже не могу сдержать слёз. В клетке рядом со мной Иннокентий опять восклицает:

– Ррома хорроший!

– Да заткнись ты уже, – пихаю его. И, плотнее закутав клетушку, вынимаю из сумки платок.

– Такой красивый, а плачешь? – вздыхает водитель. Добрый мужчина с заросшим лицом, на котором остались глаза. Даже лоб скрыт под кепкой.

Я шмыгаю носом:

– Простите.

– На, подсласти! – он вручает конфету на палочке, – Дали на сдачу, а у меня зуб болит.

– Спасибо, – улыбаюсь сквозь слёзы. Беру.

Называю ему мамин адрес. Представляю реакцию мамы. Но денег, чтоб снять жильё, нет. Всё потратила! На бельё и на праздничный стол. На субботу заказан. Перед женским днём всегда ажиотаж и цены значительно выше обычного. Вот только… Там все будут парами. Кроме меня.

Наверное, стоило всё отменить? А деньги? Их вряд ли вернут. Решаю сказать Дашке с Олькой всю правду. Пускай отмечают, а я буду ныть.

Перед дверью в родительский дом замираю и слушаю. Мама внутри не одна. Из-за двери квартиры доносится хохот тёть Любы. У них с мамой разница целых десять лет. Как и у нас с её дочерью, Кирой. Кроме двоюродных, у меня нет сестёр. Хотя мама всегда говорила, что хотела родить, но не стала.

Отец всё равно бы нас бросил. Мне было семь лет, когда его потянуло налево. С любовницей долго не прожил. Теперь вот кукует один.

Звонок прерывает беседу. Я жду. И с глупейшей улыбкой встречаю мамулин растерянный взгляд.

– Это что за явление царя народу? – произносит она, заприметив в ногах чемодан.

– Я на время, пожить. Вместе с Кешей, – отвечаю.

А мама, впустив, тянет шею, пытаясь увидеть кого-то ещё у меня за спиной.

– Попугай Кеша, мам! – я ставлю тяжёлую клетку на пол. Разуваюсь.

– Пожить? – хмурит мама морщинистый лоб. Он у неё вечно хмурый, оттого и морщины, – А как же сожитель твой этот, Роман? Разругались?

Не успеваю я объяснить, что к чему, как в коридор выплывает моя тётя Люба. Они с мамой очень похожи. Но не комплекцией! Тёть Люба, весёлая, кровь с молоком. Медовые пряди всегда фантазийно уложены. Мамин прилизанный хвост наравне с худобой отдаёт одиночеством.

– Ой, Юляшка, племяшка моя! Красотуля! – раскрывает объятия тётя.

Работая в булочной, сама как пикантная сдоба, она покорила немало мужчин. Но только хозяин киоска, куда поставляла товар их пекарня, сумел покорить и её.

Спустя полчаса оправданий, у мамы кончаются доводы.

– В тридцать три года жить с матерью, это, конечно позор, – изрекает она.

– Не волнуйся, мам! Я в следующем месяце съеду, – спешу успокоить.

– Куда это съедешь? Обратно к нему?

– Нет! – возражаю, – На съёмную.

Она оскорблено вздыхает:

– При живой матери скитаться по съёмным квартирам?

– Ну, ты же сказала – позор?

– Так позор, что одна до сих пор! – мама, пригладив невидимый глазу «петух» на макушке, глядит на сестру, – Нет, ну ты представляешь, в такой день выставил девку на улицу?

– Он не выставил, мам! Я сама ушла! – пытаюсь я вклиниться.

Но сёстры уже принялись обсуждать мою личную жизнь.

– Надь, а в кого ей быть разборчивой? – слышу, уже выходя, – Не в тебя же?

Вот уж, и правда! Разборчивой не в кого. У мамы и после отца не особенно клеилось. Зато у неё есть Любовь. Тётя Люба. А у меня – Иннокентий. Живой какаду.

Заношу клетку в спальню, снимаю завесу.

– Кеша хорроший! Красавчик! – гордится болтун.

– Хороший, хороший, – достаю из пакетика корм, – А вот Рома – дурак. Слышал? Повторяй за мной. Ррома дуррак!

Научу его фразе, пусть знает. Дурак! Раз профукал такую, как я.

Глава 3

Моя идея поныть в одиночку была отвергнута Лёлькой. Она предложила оставить мужчин, и устроить девичник. Взамен мужикам для поддержки компании я пригласила коллегу Наташку, подругу по фитнесу Таню. В довесок на хвост села Кира, дочура тёть Любы, сестра.

И вот так, вшестером мы уселись за стол. Но не только наш стол был исключительно женским. Кажется, весь ресторан в этот вечер решил обойтись без мужчин.

– Н-даааа, – протянула весьма недовольная Лёлька, – Столько рыбы, и ни одного рыбака.

– Есть один! – радостно взвизгнула Кира.

Мать наказала за ней проследить. Но быть нянькой для взрослой кобылы я оказалась совсем не готова. Длина юбочки Киры, и глубина декольте, затмевали собой нас пятерых вместе взятых. А её худосочные юные прелести добавляли нам веса и возраста.

– Это бармен, он на работе, – ответила Лёля, взглянув себе за спину и оценив «экземпляр».

Её притязательный вкус отвергал всех, кто хоть чуточку ниже по рангу. Лёля – звезда, коей была ещё в школе, и сейчас оставалась такой. Богатенький папа устроил риелтором в штат. И Лёлька меняла мужчин, как духи! Сегодня – рома́нтик, под запах весенних цветов. А завтра, под пряную роскошь ванили, пылающий страстью эстет.

Дашута, хотя мы со школы дружили втроём, предала нашу троицу рано. А проще сказать, залетела! Хотя и упорно твердила, что предложение ей поступило за пару дней до того, как эта «постыдная тайна» всплыла.

– Да брось ты писать уже! – обозлённая Лёля забрала у Даши смартфон.

– Мне нужно узнать, как дела у Васятки, – подруга опять стала быстро печатать.

Васятка – её благоверный. Который всегда где-то рядом, с тех пор, как на пальце у Дашки сияет кольцо.

– Справится твой Васятка! – хмыкнула Лёля.

– Он впервые один так надолго, – сконфуженно бросила Дашка.

– Так ты за него волнуешься, или за детей? – рассмеялась подруга.

Тут в беседу вмешалась Наташа.

– А у тебя кто? Мальчишка, девчонка? – с любопытством спросила она.

И Дашута, поймав благодатную тему, стала рассказывать, «кто у неё». Наташа, постарше меня, ей уже 36. Она замужем долго! И сын совсем взрослый. Вот если бы я родила, как она, то моему могло быть 13…

Нам притащили заказ. И Танюха, соратница в трудной борьбе за красивые формы, заказала себе свежевыжатый сок авокадо. Она – как живое пособие «Что нужно есть, чтобы выглядеть круто». Из нас она – самая старшая. Ей уже сорокет! А по виду не скажешь. Но кого-то природа с лихвой одарила с рождения. А кому-то, как мне, нужно усердно трудиться, чтобы жир не осел и мышца́ не обвисла.

Узнав о возрасте Таньки, моя изумлённая Лёля взялась выяснять и фиксировать письменно все тайны её красоты. А я обратила свой взгляд на Кирюху, которая строила глазки бармену.

В тарелке лежал пережаренный ростбиф, в бокале томилось вино. Я глотнула, и вяло подумала:

«С днём рождения, Ткачёва! Тебе 33, и ты снова одна. На весах пару лишних кило, а на карточке – пусто». Ну, и что же? Прорвёмся! Наше счастье в пути. Теперь главное – встретить его как положено.

Первой наш столик покинула Дашка. Вполне ожидаемо, стоит сказать!

– Вот и катись, многодетная мама! – обиженно бросила Лёля ей вслед.

Наташка уехала следом за ней.

– Котов мне вызвал такси, – прошептала она извинительным тоном.

Её муж в прошлой жизни был мавром. Он дико ревнив! И я, не желая стать причиной супружеских ссор, отпустила её восвояси.

Дальше отчалила Таня. Ей просто «пора по режиму». Отбой ровно в полночь! А до того – подготовка по сну. Увлажняющий крем на лицо и на тело, медитация, чай… В общем, всё то, на что я неспособна, даже ради своей красоты.

Итак, мы остались втроём. Олька, я и Кирюха. И, пока малолетняя козочка прыгала на танцполе, подруга учила меня флиртовать. За целых семь лет я утратила навык «строительства глазок», «заманчивых поз» и «порочных речей».

– Только не делай такое лицо, как будто ты говна объелась, – озадачила Лёля, – Улыбнись!

И я улыбнулась. Очевидно, опять сделав что-то не так. Потому, что подруга понизила голос:

– Улыбайся загадочно! А не так, будто у тебя нерв защемило.

– А у меня и правда защемило, – я «поиграла» плечом, и моложавый бармен воспринял сей жест на свой счёт.

Он улыбнулся и даже, как мне показалось, слегка подмигнул. Незаметно для всех! Но во мне к тому времени было три почти целых бокала вина, так что судить не берусь.

В любом случае, Лёля, спеша указать ему место, заказала для нас две самбуки. Для тех, кто не в курсе, самбука – это не просто коктейль. Это целый ритуал! Ещё круче текилы. Там ты пьёшь, лижешь соль и кусаешь. А здесь: поджигаешь, пьёшь залпом и дышишь парами спиртного. И всё это быстро, пока организм не остыл.

– Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя! – пропела мне на ухо Лёля, достигнув кондиции.

– Сама ты дряхлая! – я заглянула в её декольте, где утопала подвеска.

Вторая по счёту самбука погнала меня на танцпол. А вот третья лишила веселья, ускорив приток пьяных слёз.

Я достала из сумки смартфон. Настрочила по памяти:

«Мня т рудно найти и легко пот ерть ! Ты п терял свойо щасте.. любимый!».

В ответ моментально пришло:

«Ткачёва, ты пьяная?».

«Это ты пяный!», – ответила я. И, оскорблённая этим огульным обвинением, заказала себе «Секс на пляже».

Дальше мой мозг отключился, и потому всё, что было, запомнил частями…

Вспышки софитов, и я зажигаю под песню Лолиты. Во весь голос пою «Одиночество – сука!». Что-то про руку и сердце…

Вспомнив Савушкин взгляд, начинаю рыдать.

Обнаружив себя на плече у мужчины, вопрошаю:

– Вы кто?

… Я и Лёля с обеих сторон держим волосы Киры, пока та блюёт.

– Не умеешь, не пей! – поучает подруга.

А я представляю, что будет, когда мать увидит Кирюху такой…

Потом был медляк по чьему-то заказу. И я танцевала! Не могу вспомнить, с кем.

Пила, ела роллы, смеялась, опять танцевала, и снова пила.

К ресторану стекались мужчины. Как медведи на нерест лосося. Толпа развесёленьких пьяненьких баб. Только лови!

Кажется, Савушкин был среди них? Или мне показалось…

Помню точно, что мне было весело, вкусно. Хотелось ещё!

Помню песню Гагариной, о том, что спектакль окончен и свет погас. Он, и правда, погас слишком резко! У меня не хватило сил выйти на бис. Я уснула…

И долго ещё отзывалась в ушах эта слишком правдивая фраза:

– Скоро зазвучит эхо нового дня, начинай его без меня.

Не буди меня, освободи меня…

Глава 4

Ещё до того, как открыть глаза, я понимаю, что голая. Сосок упирается в руку, а рука утопает в пуховой подушке. О, Боже мой! Где я? Только пусть это будет не чья-то постель.

Помню, вчера, я знакомилась с кем-то. И даже дала телефон… подержать. Вроде некто вбил свой в мою записную. На этом и всё? Или…

Босой ступнёй, медленно, чтобы не разбудить лежащего рядом со мной, я веду по кровати. Всё дальше и дальше… Пока нога не упирается во что-то твёрдое. Это стена? Осторожно открыв правый глаз, вижу клетку. И Кешу.

Он будто ждал моего пробуждения. И тут же приветствует. Но вместо «Доброе утро», которому Ромик не смог его выучить, произносит знакомое:

– Ррома хоррроший! Крррасавчик!

Я бы поспорила, но не сейчас. Сейчас я лишь рада тому, что проснулась в любимой постельке. И никого рядом нет, кроме болтливого какаду.

Дверь открывается. Видимо, мама давно караулила, стоя снаружи. Ждала, пока Иннокентий подаст ей сигнал.

– Вот она! Проснулась, спящая красавица! – произносит начальственным тоном.

Я забыла сказать. Моя мама – начальник. Она финансист, только в смежном отделе. А я бухгалтер – в другом. В какой-то степени это подвигло меня к переезду. Встречаться в пределах работы, ещё и жить вместе – это уже перебор.

– Мам, не кричи, – мой мучительный стон, равнодушно воспринятый ею, остаётся витать.

Мама усиленно машет перед собой полотенцем. Ставит на тумбочку полный стакан. И подходит к окну.

– Посмотри, на кого ты похожа! – створка окна открывается, мартовский воздух врывается внутрь, – Если будешь вести себя так, то уж лучше съезжай! Я не в том возрасте, чтобы терпеть выкрутасы.

Распахнув одеяло, лежу. Нет сил даже ноги с постели спустить. Голова нещадно болит, во рту сухо.

– Это водичка? – шепчу и тянусь к стакану.

Мама стоит, сцепив руки. Смотрит с укором, но мне всё равно.

– Аспирин! – громогласно вещает она.

Пью шипучку практически залпом. И, опрокинувшись навзничь, продолжаю лежать.

– Вы зачем напоили ребёнка? – прилетает от мамы.

– Какого ребёнка? – я, щурясь, смотрю на неё.

– Кирюшу! – мамин образ мутнеет на фоне окна.

– Ох, – возвращаюсь в исходную, – Тоже мне, ребёнка нашла! Да этот ребёнок нас за пояс заткнул.

– Я поручила тебе, думала ты взрослая женщина. А ты? На кого ты похожа? Ты только глянь на себя, – сокрушается мама.

Взяв с полочки зеркальце, она торопливо подходит и тычет мне в нос.

– Мамуль, ну отстань, – закрываю глаза.

– Поднимайся! Приводи себя в чувство. Сегодня уборка.

– Воскресенье же! – спешу возразить.

– Вот именно, что воскресенье, – соглашается мама.

Успеваю заметить, на ней не домашний халат, а рабочий костюм для уборок. Лосины и майка, в которых мы делали в нашей квартире ремонт. На них даже пятна остались от краски.

– Мам, я тебя умоляю, – стону, как израненный зверь.

Но мать беспощадна в своей чистоплотности. Кроме привычки командовать, расходовать деньги с умом, она ещё крайне дотошна. Помню, могла выговаривать мне, если я недостаточно тщательно мыла тарелки. Если вешала мокрое полотенце обратно на крючок, в то время как надо на батарею. Или, вынув из ящичка что-то, не клала на место.

В общем, частенько я думаю, папа ушёл неспроста…

– Трудовая повинность, – звучит её вкрадчивый тон, – К тому же, тебе не помешает сбросить пару кило.

Я накрываю свой зад одеялом:

– Спасибо, мамуль, ты умеешь утешить.

– Ты птицу кормила?

– Его Иннокентий зовут.

Услышав своё прозвище, Кеша в тот же момент оживляется:

– Крррасавчик! Кеша крррасавчик!

– Сейчас покормлю, – добавляю в подушку, и силы опять покидают меня.

– Давай, поднимайся! Тёть Любе позвони, объяснись. Я не собираюсь за тебя извиняться, – говорит мама так, будто мне девятнадцать. Нет, шестнадцать! И я поздно пришла с дискотеки.

Хоть одно преимущество. Можно опять почувствовать себя юной и беззаботной. До тех пор, пока мать, или зеркало, не поставят тебя перед фактом.

Смартфон начинает жужжать. Вижу Олькино фото. Она у нас блонди! Красотка, каких поискать.

– Легка на помине, подруга твоя, – бросает мамуля. Качнув головой, оставляет меня со смартфоном один на один.

Беру трубку:

– Лёль!

– Это я, – отзывается голос подруги. Не намного бодрее, чем мой.

– Ты как?

– Херовато. А ты?

– Не могу материться, мама близко, – говорю, и тону в тёплой неге постели. Ощущаю, как боль отступает. Аспирин, вероятно, начинает меня исцелять.

– Вот это вчера мы гульнули, конечно, – смеётся подруга, – Твои 33 я запомню надолго.

– Ты как домой добралась?

– Так я и не дома, вообще-то, – таинственно делится Олька.

– У Руслана? – вздыхаю.

Я бы тоже не прочь приложить своё тело к другому, мужскому. У Лёли есть Русик, у Дашки – Васёк. А мой удел – жить рядом с птицей.

– Если бы, – хмыкает Лёлька.

– В смысле? – я потрясённо сажусь. Отчего много мелких букашек начинают свой бег вокруг моего изголовья.

– Музыкантов помнишь? – эту фразу она почти шепчет в динамик.

– Каких музыкантов? – я напрягаюсь, но помню лишь музыку. Чей-то приятный ласкающий бас исполнял всем знакомую песню про белых лебедей на пруду.

– Ну, короче, они под конец вечера пели на сцене. Так вот, я с вокалистом, – хихикает Олька.

– А как же Руслан? – говорю.

– Ну, а что? Я свободная женщина! – сквозь похмельный дурман просыпается в Лёле гордячка.

Она запросто может вот так, поменять ориентир. Я же всегда относилась к мужчинам, не как к дополнению, а скорее считала себя таковым. Принимала чужие условия, делала вид, и цеплялась за тех, кто во мне не нуждался.

– А у тебя как? Срослось с гитаристом? – интересуется Олька.

– С каким гитаристом? – я хмурюсь.

– Ну, был там один. Или двое, не помню, – вещает подруга.

– Или двое? – от удивления я не могу удержаться внутри вздох.

– Ну, вокалист-то один, а музыкантов там много было, – торопливо лопочет она. Видно тот самый певец до сих пор где-то рядом.

– Как его звали? – говорю я, имея ввиду гитариста.

И что есть сил, вспоминаю упругость гитарной струны.

– Прикинь, я понятия не имею! Со мною такое впервые. Обычно я знаю, с кем сплю, – шепчет подруга.

– Да я не про…, – начинаю, – А ладно!

– Слушай, а Кира-то как? – уточняет она.

Я вспоминаю Кирюткины стоны, когда я вручила её в руки старшего брата. Тот, видно, не стал покрывать похождения младшей сестры. Доложил обо всём. Вот, стукач!

– Да, нормально, живая, – вздыхаю.

– Отлично! – Олька на том конце провода хмыкает, – Только ты эту мелкую больше с собой не бери. Она же всех мужиков распугала! На шею охраннику вешалась. Бармен щемился уже под конец вечера за стойкой.

– Серьёзно? – пытаюсь припомнить.

– Ага, малолетняя шлюшка, – смеётся подруга, – Эх, где мои двадцать три года? Уж я бы зажгла.

– Ты итак отжигаешь, – опускаю на землю.

– Ой, да ладно тебе, – слышу шум наливаемой из крана воды. Олька жадно глотает.

Ловлю этот миг, чтобы выяснить:

– Оль, слушай, а вчера правда Савушкин был, или мне померещилось?

Напившись, придавленным голосом, Олька бросает:

– Ага, приходил.

От удивления я даже теряю дар речи. С одной стороны хорошо, что не плод моей бурной фантазии. А с другой…

– А зачем?

Олька снова глотает, слышу, как булькает:

– За тобой.

– В смысле? – не понимаю я.

– Ну, ты написала, вот он и пришёл. Нужно было забрать телефон, так и знала, напишешь! – с раздражением цедит подруга.

– И что было дальше? – призываю её продолжать и вгрызаюсь в кутикулу.

Олька вздыхает:

– Ну, он собирался забрать тебя. А ты ему заявила: «Если хочешь домой, то иди».

– И всё? – у меня отлегло.

– Нууу, – тянет Лёля, – Это я облекла в адекватную форму. А вообще, вы ругались. Он тебя обозвал пьяной сукой, а ты сказала, что истратила на него свои лучшие годы.

«Вообще, так и есть», – озадаченно думаю я.

– А ещё?

– Посмотри в телефоне, малыш, – произносит подруга с сочувствием.

Тут в нашу беседу врывается возглас:

– Кррасава!

«Не то слово», – говорю про себя.

– Ты с кем там? – удивляется Лёля.

– С Иннокентием, – смотрю на него. Вспоминаю, что надо кормить. Неохотно встаю, лезу в ящик за кормом.

– Это что за имечко такое? – Лёля смеётся, – Подожди! Так ты ж вроде с мамой?

– Попугай это, Оль! Какаду, – руки трясутся, и я умудряюсь рассыпать корм мимо кормушки.

Иннокентий, цепляясь за прутики клювом, ползёт.

– Ааа, точно! Забыла совсем. Отжала пернатого, значит?

– Это мой какаду, – говорю, наблюдая, как Кеша клюёт. Оголодал, бедолага! С такой-то хозяйкой.

– С худой овцы хоть шерсти клок, – иронизирует Олька.

Мы говорим ещё пару минут и прощаемся. И я тут же берусь изучать смс. Переписка пестрит тем, о чём я не помню.

Вот я пишу:

«А вд руг я беремена?», – с такими ошибками. Боже! Похоже, овца – это я.

«Тогда тебе лучше сделать аборт», – отвечает мне Савушкин.

«Ты псылаешь мня на аборт?», – продолжаю опасную тему.

«Юля, ты пьяная!», – делает Ромик попытку меня вразумить.

Но я проявляю упорство:

«Чисто гипотастищески».

«Я своих принципов не меняю», – жёстко парирует он.

И я вспоминаю, как мы обсуждали не раз, что дети не входят в совместные планы. Наверное, я виновата? Нужно было давно возразить. Сказать, что в мои планы входят. Но тогда… Но тогда бы я точно его потеряла на много лет раньше.

Унижение льётся наружу со стоном, когда я читаю:

«Даже ради любвиии?».

Этот последний вопрос без ответа. Наверное, он позвонил? Хотел услышать мой пьяный голос. А если, признаться, что любит?

«Ткачёва, уймись!», – говорю я себе. Но ведь он приезжал в ресторан? А зачем?

Напряжение давит затылок. Пытаюсь вернуть эту встречу. Но помню лишь взгляд, откровенно презрительный, колкий. И чувство такой пустоты, от которого хочется выть на Луну.

Смартфон оживает так резко и в руках начинает жужжать. Я едва не роняю его на кровать. Вижу странное:

«Паша-гитара». И набор незнакомых мне цифр.

Ответить пока не решаюсь. И жму на отбой. Вдогонку приходит:

«Привет, как дела, незнакомка? Надеюсь, ты помнишь меня? Я играл для тебя прошлым вечером».

Помню ли я? Только руки, и пальцы, сжимавшие гриф.

«Смутно помню тебя, но гитару отчётливо», – отвечаю, кусаю губу.

«Неудивительно!», – далее следует рожица, – «Может, увидимся?».

Стыдно ли мне? Может, самую малость. Но охваченный новым знакомством, мой мозг начинает работать активно.

«Боюсь, я сегодня не в форме».

«Окей, давай в любой день».

Я застываю, прикинув в уме:

«Может, в среду?», – совсем не хочу долго ждать.

«Отлично! Тогда позвоню», – отвечает и следом приходит, – «Так как тебя звать?».

Вероятно, загадочность, которой меня обучала подруга, сыграла на максимум. А вот чувство меры стремилось к нулю…

«Юля», – представляюсь ему с опозданием.

«Тебе очень идёт», – делает он комплимент.

Посылаю:

«Спасибо».

Мимо двери, с ведром идёт мама.

– Ты ещё не умылась? Юля! Мне сколько раз повторять?

– Да иду я, иду, – недовольно ворчу, и пытаюсь нащупать ногой правый тапок.

Не знаю, как в другие дни, но сегодня меня зовут Золушка. И мне предстоит, несмотря на похмелье, надраивать пол.

Глава 5

Среда наступила, и я, в нежно-кремовом свитере, красуюсь у зеркала в общей уборной. Мы с Пашей договорились о встрече у входа в большой романтический сквер. Он так и называется «Сквер влюблённых». Символично, не правда ли?

Хотя я так и не помню, как выглядит Паша. Но тем интереснее! А вдруг он красавчик? Как Крис Исаак, или Робби Уильямс. Не хочу, чтобы он был похож на Савушкина! Потому представляю брюнета, с гладковыбритым жёстким лицом.

Дверца одной из кабинок открывается, и я вижу Тамару Петровну, главбуха. Они с мамой дружат. Во многом поэтому меня и приняли здесь, как родную.

– Куда-то намылилась? – щурит она аккуратно накрашенный глаз.

Словно маленький сгусток энергии, Тамара Петровна всегда говорлива, улыбчива и готова бежать на своих каблуках хоть куда. Её маленький рост позволяет мне чувствовать себя высокой. Хотя я невысокая! Метр шестьдесят.

– Да так, на прогулку с подругой, – говорю я, встряхнув головой.

Волосы – наша семейная гордость! Натуральный, богатый, каштановый цвет вызывал непритворную зависть. Никогда их не красила. И не хочу! Но ведь однажды придётся?

– Мама сказала, ты с парнем рассталась? – произносит шефиня вполголоса.

– Мама-болтушка, – смеюсь.

– Ничего! – утешает она, поправляя причёску. Мою, – Вон у нас на предприятии, сколько хороших мужчин. Приглядись!

– Обязательно, – я улыбаюсь, припомнив кадры с новогоднего корпоратива.

Где одна половина «хороших» была уже так хороша, что играла в напёрстки на деньги. А другая отчаянно тискала женские прелести по тёмным углам бизнес-центра. Но, увы, не мои! Хотя…

Я же в то время была несвободна? А теперь, когда слух о моём «положении» распространится, то интерес возрастёт. Что ж, посмотрим! Возможно, «хороших мужчин» куда больше, чем кажется.

Оставшись в туалете одна, я вдруг думаю: «А имею я право встречаться с другими? Вот сейчас, в эту среду». Но ведь мы официально расстались. За эти три дня Савушкин не звонил мне ни разу, и даже ничего не писал. Разобиделся что ли? Или просто забил?

В любом случае, мне предстоит к нему съездить на днях, за вещами. Так что встреча, увы, неминуема! А пока я могу отдохнуть и потешить своё самолюбие. Ему причинили ущерб!

Хотя март выдался слякотным, но в воздухе всё же, весна. Даже птицы предчувствуют смену сезонов! У голубей так вообще, процветает пикап. Я стою, наблюдаю, как гордый самец соблазняет упрямую даму. Голубиха, голубица… Голубка! Красиво звучит. Он к ней и так, и этак. Она ни в какую! Даже я соблазнилась уже. Засмотрелась, заслушалась. А эта ушла.

– Юль, – слышу низкий, густой баритон. Обладатель такого обязан быть просто красавчиком!

Распугав голубей, я спешу обернуться. И… понимаю, что он никому ничего не обязан.

Передо мной стоит парень. Мужчина. Ростом чуть выше меня. Не намного! Волосы цвета… Я даже не знаю, какого? Что-то среднее, между «шатен» и «брюнет». Одет он вполне заурядно. Наверное, я ожидала чего-то такого, навроде потрёпанных джинсов, косухи, гитары через плечо?

Телосложение тоже обычное. Вот, если бы мне поручили описать его внешность, то слово «обычный» могло фигурировать чаще всего. Он обычный! И даже лицо без особых примет. Нос как нос. Губы как губы. Гладко выбрит. Спасибо на том!

И глаза бледно-серого цвета. Бесцветные, проще сказать. Неудивительно, что я не запомнила внешность. Тут, собственно, и нечего помнить.

«Ткачёва, уймись! Главное, чтобы человек был хороший», – говорю я себе. Прописная истина действует. Особенно, если припомнить, что с красавчиком я прообщалась семь лет. Толку-то?

– Паша? – давлю из себя, улыбаюсь.

Он улыбается тоже, обнаружив один кривой зуб. Мысленно я заставляю себя не смотреть ему в рот. В переносицу! Вот куда нужно смотреть. Тем более что она у него – будь здоров…

– Давно ждёшь?

– Нет, только пришла.

– Прогуляемся? – кивает на сквер.

– С радостью, – я опять улыбаюсь.

– В клубе было темно, я не разглядел до конца. Ты такая красивая, – говорит он.

– Спасибо, – смущаюсь.

Невольно смотрю на его странный профиль. «Как бык по дороге нассал», – сказала бы мама. А тёть Люба ответила ей: «С лица воды не пить». Ну, подумаешь, нос плосковат? А надбровные дуги такие… что в пору бодаться!

Помимо желания, я вспоминаю отточенный Савушкин профиль. Средоточие черт, идеальных настолько, что даже не верилось в то, что он настоящий, живой. Вот от такого родятся красивые дети! Если бы он захотел…

– А где твоя гитара? – интересуюсь.

– Дома, – Паша идёт, сунув руки в карманы, и смотрит искоса. Любуется. Мне это льстит, – Не таскать же её с собой.

– Ну, да, – я смеюсь.

– Я в группе играю по выходным, а днём на фабрике мебельной.

– Вот это контраст! – я удивляюсь.

– Да, на музыке много не заработаешь. Это скорей для души.

Мы гуляем по скверу, пока мне хватает терпения. Мокрый снег липнет к обуви. Да и видимость так себе! Я надеюсь, что он пригласит меня в кафе. Коих огромное множество возле. Но Павел бросает, взглянув на часы:

– Может ко мне на чаёк? Я тут рядом живу.

«Ни фига себе», – думаю я. Он считает, что я, покорённая этой прогулкой, отдамся ему в первый день?

Словно почувствовав мой негативный настрой, он говорит:

– Юль, ты не бойся меня! Я вообще без намёков. Напою тебя чаем, сыграю тебе.

Его взгляд загорается. Даже глаза обретают какой-то оттенок. Так вот оно что? Его козырь – гитара! Оставленный дома, так и манит вернуться назад.

– Ну, сыграй, – пожимаю плечами.

Вот от чего далёк Ромик, так это от музыки. Никогда ни на чём не играл! Только на резинке от трусов. Перед тем, как их сбросить…

Дом, и правда, поблизости. Паша меня пропускает в квартиру, открыв деревянную дверь. Внутри много дерева! Мебель – из светлого, кухня – из тёмного. Всё как-то просто, без лишней фантазии. И в то же время, всё есть.

Замечаю, что в коридоре нет обуви, кроме мужской. И вешалка полупустая.

– Живу один, потому не особо шикую, – предвосхищая расспросы, произносит хозяин.

– Мне нравится, очень уютно, – я трогаю полочку, куда положила берет. Рядом зеркало в большой деревянной раме.

– В основном это мебель с работы. Беру по дешёвке, – объясняет, смахнув с полки пыль.

«С худой овцы…», – собираюсь сказать, но молчу. Что, если овца не худая?

– Так ты эту мебель сам делаешь? – интересуюсь взамен.

– Ну, как сам, – пожимает плечами, – Стою у станка.

Мы проходим на кухню.

– Садись, щас чаёк приготовлю.

– Спасибо, – говорю, наблюдаю, как он суетится.

Хозяйственный! Замечаю, тарелки помыты. И стол без намёка на грязь. У Ромика дома был вечный бардак, пока я не въехала. Вспоминаю, как он оставлял мне посуду. Говоря:

– Юлёк, ты ведь лучше помоешь? А я не умею, как ты.

«Я ведь женщина, а не посудомойка», – нужно было сказать. Но я мыла! Ведь знала, что Савушкин после похвалит меня. Обнимет и скажет:

– Моя ж ты чистюля!

Мы долго пьём чай и болтаем о разном. Работа, родители, хобби. Лишь одного не касаемся. Темы любви! Так и тянет спросить, почему он один? В 35 лет не женился и не был? Но молчу. Не хочу отвечать на вопрос: «Почему я не замужем?». Почему, почему? Потому!

– Ты обещал мне сыграть, – решаю напомнить.

А Паша, как ждал.

– Я сейчас, – подскочив, он идёт за гитарой.

Приносит, садится:

– Я ещё и пою.

– Это здорово, – сложив ногу на ногу, я приготовилась слушать.

После недолгой настройки гитары, струны рождают свой первый аккорд. И я, будто вспомнив, ловлю этот жест. Наблюдаю, как руки с красивыми, длинными пальцами, одновременно крепко и нежно сжимают гитарный изгиб.

– Су конфессо аморе мио,

Ю нон сою ру соло лууунико,

Лай наскосто нел куотре тууо,

Уна сториа ирунаааймилиии…

Его голос звучит, как во сне. А я всё смотрю и смотрю на движение пальцев вдоль плотно натянутых струн. И боюсь! Не хочу посмотреть ему прямо в лицо. Ведь по голосу… это не он. Челентано! Это – сам итальянский маэстро, поёт для меня.

Борясь с искушением это проверить, я закрываю глаза. И сижу так до тех пор, пока «А перке?» не кончается.

– Боже, – шепчу, не скрывая восторга, – Это было потрясно!

– Спасибо, – волшебство его пения рассеялось, но голос ещё продолжает звучать у меня в голове.

– Ты так круто поёшь, – продолжаю хвалить, – С таким вокалом тебе нужно солировать!

Паша смущается, прижимает гитару, как щит:

– Микрофон – не моё, я люблю оставаться в тени.

– Ну, и зря! – говорю, – Такой голос грех прятать.

Он усмехается:

– Я и не прячу! Стас поёт под фанеру. Мою.

– Подожди, – я пытаюсь осмыслить, – Стас – это…

– Это наш вокалист.

«С которым спала моя Лёля», – чуть-чуть не роняю.

– И он поёт твоим голосом? – отчего-то мне даже смешно.

Пашка кивает. И какая-то гордость видна в его серых глазах.

– Вы прямо как группа «Мираж», но только в мужском исполнении.

– А я – Маргарита Суханкина? Или как там её? – он смеётся.

Ловлю его взгляд:

– Спой ещё что-нибудь.

Мне не терпится выложить Лёле всю правду о том, что певец у неё безголосый! Но это потом. А пока…

Наслаждаюсь божественным Пашкиным голосом. С хрипотцой и душевным надрывом, он тянет:

– Мояяя любоооовь,

Тебя мне не увииидеть, неет!

С тобоой мне неее расстааться, нет!

И у меня по щекам бегут слёзы…

Вечер кончается быстро. Снаружи темно. И Паша намерен меня проводить. Наш город совсем не такой многолюдный, как та же Москва. Метро у нас нет. Но ездят трамваи.

Заворожённая голосом Паши, я внезапно меняю своё отношение. Он больше не кажется мне заурядным! С ним как-то легко, интересно. И то, как он смотрит… Я всем своим женским нутром ощущаю его интерес.

Опять же, галантный. Пальто подаёт.

– Спасибо, – пытаюсь нащупать рукав.

И в этот момент он едва не роняет одёжку. Смартфон, надрываясь, звонит на столе. Паша, накинув пальто мне на плечи, спешит его взять.

– Извини, – говорит, и ныряет на кухню.

Я продолжаю наматывать шарфик на шею. И слышу, как он отвечает взволнованно:

– Да!

Далее следует ряд междометий, по которым почти невозможно понять, о чём речь:

– Нет! Да… Зачем? Не надо! Нет… Я же сказал, не сейчас…

Когда он выходит, спешу уточнить:

– Твоя девушка?

– Что? – он растерян, – Нет, мать.

– Аааа, – я с пониманием киваю. Уж мне ли не знать, как бывают настойчивы мамы.

– Хотела зайти. Запретил!

– Строго ты с ней, – улыбаюсь.

Вот я бы своей не смогла ничего запретить. Мне проще кивнуть, или впасть в несознанку.

Он доезжает со мной до моей остановки. И я вспоминаю, как в институте каталась с парнями до самой конечной. Проезжала свою, потому, что сосалась в углу на сидении…

В этот раз мы ведём себя сдержано. Оба – взрослые люди! Его губы лишь раз, в неумелой попытке нащупать мои, упираются в щёку.

– Спасибо за вечер, – говорю, и хочу повторить.

Паша на фоне вечернего города даже красив. Я жалею, что думала плохо. Всё-таки Савушкин меня избаловал! Ведь не во внешности дело! Вот человек, например мебель строгает и песни поёт. А что умеет Савушкин? Просиживать зад на диване? Гнуть пальцы веером, пропиарив очередной неудачный проект.

Мама в дверях учиняет допрос:

– Ну, и где ты была?

– Ты же знаешь, с подругами вместе сидели в кафешке, – говорю, вспоминая, что нужно «открыть глаза» Лёльке на этого Стаса «Костюшкина».

Мама, принюхавшись, хмыкает:

– А почему пахнет мужскими духами?

«Вот ведь шпион недоделанный», – думаю я.

– Да у Лёлика новый парфюм.

– Угу, – не размыкая губ, издаёт она звук. Типа: «Так я и поверила».

Хочу ей напомнить, что взрослая. Но в этот момент Иннокентий кричит:

– Порррожняк! Порррожняк!

Вот и ещё одно слово, которому Ромик его научил.

Мама вздыхает:

– Лучше бы вы хомячка завели, от него шума меньше.

– Я попугаев люблю, – говорю.

Я ведь с детства мечтала иметь какаду. Только мама всегда была против.

Глава 6

Вот уже и середина марта. А мы с Пашей встречаемся. Ну, как встречаемся… Я прихожу, чтобы послушать, как он поёт. Я влюблена! Не в него самого. В его голос. В его руки. И частенько себе представляю, как вместо гитары, он ласкает меня…

Лёльке не стала рассказывать правду о её певуне. Та вроде залипла на Стаса. У нас ещё не было так! Чтобы парни из общей компании. Обычно знакомились двое. Один сильно нравился Лёльке, второй был – задрот. Или наоборот.

Я вижу нас в роли фанаток. И слышу слова в микрофон:

– Эта песня посвящается двум самым красивым на свете музам, Оле и Юле.

Никогда не была чьей-то Музой. А хочется! Это не трудно. Просто сиди, улыбайся и будь. А тебя воспевают, пишут стихи в твою честь. Круто же. Савушкин только и мог, что горланить, стоя под душем. И любоваться собой перед зеркалом. Мог написать на нём что-нибудь, вроде:

«Юля-писюля», чтобы я, когда запотеет стекло, посмеялась.

А однажды созрел на поступок. Вот это был финт! Мы возвращались с гостей. Он напился, встал на обочине, чтобы отлить. И струёй написал моё имя…

На фоне романтики Паши всё это кажется просто убожеством. Он сочиняет стихи. Например:

– Мне снились твои глаза,

Казалось, что я погибаю!

И не было хода назад,

Лишь только у самого края

Стоять,

Под расстрельным огнем,

Предчувствуя бурю в крови.

Погубит

Горячее сердце

Жажда любви…

Это он про меня! Я вообще удивляюсь, почему пропадает мужик? Ну, куда смотрят женщины? Работящий, с квартирой, талантливый. Не слишком брутален, далёк от канонов мужской красоты. Ну, и что? Не во внешности дело! Можно подумать, все – сплошь Василисы Прекрасные?

Вот тот же Савушкин. Вылитый Бред Питт. И фигура что надо, и рост. А характер отстойный. Нарцисс! Ради принципов душу продаст. И плевать, что красивый, ведь детей от него не родишь. Красота – это временно. В том числе и мужская! Так себе и представляю, как Ромик стоит возле зеркала, смотрит, а там…

Постаревшее, дряблое тело, ягодицы обвисли, член уже не стоит, лицо, как куриная гузка, в морщинах. И думает он с пребольшим опозданием, почему не завёл в своё время маленьких Савушкиных?

Вот опять я о нём. Написал мне недавно:

«Я сложил твои вещи».

«Куда?», – уточнила.

«В чемодан», – лаконично ответил.

«Вот спасибо тебе!», – написала.

«Когда заберёшь?».

«А тебе они сильно мешают?».

«В целом, нет».

«В целом», – подумала я.

С глаз долой, из сердца вон. Вероятно, нашёл себе новую пассию? Новую дуру, которой не нужно семью и детей. К слову сказать, в соцсетях мы друг друга заблочили. Сначала я его, с психу! Потом, когда я передумала и хотела его разблокировать, обнаружила, что нахожусь в чёрном списке.

«Ты меня заблокировал?», – написала в Вотсап.

«Ты первой начала», – ответил по-детски.

«Зачем тебе дети, Савушкин? Ты и сам – недоросль!», – отправила, а уж после подумала, что недоросль – глупое слово.

Но Ромик его прочитал:

«Я хотя бы не врун», – написал мне, снабдив сообщение кучей говна.

Я в отместку прислала две кучи. На том и простились.

А вещи-то всё-таки надо забрать. Ибо скоро тепло, а у него мои летние платья! Сподоблюсь. Возьму себя в руки и съезжу к нему. А, может, курьером? Боюсь, что отсутствие секса сработает против. И прощальный коитус выльется в долгие слёзы и бичевание себя.

Мы с Пашкой пока что всего лишь целуемся. Я не даю ему доступ к интимным местам. Не готова! Но целуется он хорошо. Хорошо ещё то, что, целуясь, не видишь лица. И можно себе представлять кого угодно.

– Мммм, – я мычу, отловив его руку уже на пути к моим трусикам, – Нет!

– Извини, – моментально смущается он.

От него пахнет мятной жвачкой. И пивом, которое пили вдвоём перед тем, как начать целоваться. Мы смотрели Стенд-ап, какой-то отчаянный комик до сих пор непрерывно болтает у нас за спиной.

Я смеюсь, услышав тупую и пошлую шутку. Пашка, уткнувшись мне в волосы, шумно пыхтит. Чувствую твёрдость под джинсами. И, вскочив, объявляю:

– Я в тубзик.

За дверью туалета я долго смотрю на себя. В тусклом зеркале видно, как губы припухли. Если я не хочу доводить до конца, то зачем начинала?

Охота вот прямо сейчас позвонить и спросить:

– Слушай, Ром, я тут с парнем. У тебя есть последний шанс! Либо ты признаёшься в любви, либо я с чистой совестью отдамся другому.

А если он скажет: «Отдайся!». А если он сам в этот миг соблазняет другую? И делает это на нашем диване. На нашем! На том, где мы вместе смотрели сериал. На спинке которого плед в тёмно-серую клетку. Тот самый, которым мы укрывались вдвоём.

Я дышу напряжённо и шумно. За всё это время он даже ни разу не спросил, как там Кеша? Ему всё равно! Была в его жизни такая, Ткачёва. Была и сплыла! И хрен с ней.

Ощущаю, как щиплет глаза. Не хватало расплакаться. Так, Ткачёва, возьми себя в руки! Никто не толкает тебя на внеплановый секс. Пообщались, потискались, хватит. Скажи, что у тебя начались «эти дни». Такое сработает, точно! И ничуть не обидит его. Он же не Савушкин? Не полезет в трусы, чтобы это проверить…

Звонок в дверь, такой внезапный, протяжный, пугает меня до усрачки. Задвигаю щеколду потуже, слышу, как Паша идёт открывать.

Женский голос? Мне померещилось?

Приложив к двери ухо, я слышу:

– А ты не один?

– Да, не один! Я же сказал, что сначала звони, – недовольно бурчит гитарист.

Я представляю себе его бывшую, которая явилась без приглашения и без звонка. Застала его с другой девушкой. Что в таком случае сделаю я? Прихожу, а у Ромика – баба! И что? Оттаскаю за волосы, плюну в лицо и уйду.

Я снимаю с запястья резинку. Прячу волосы в косу. Мало ли что! Делаю выдох, готовлюсь дать жёсткий отпор.

Но, открыв двери, вижу. Не девушку! Женщину. Взрослую. Я бы даже сказала, слегка пожилую. Довольно объёмную. В свитере. Куртку сняла. Несколько пухлых пакетов стоят у дверей.

– Ой! А вот и она! – восклицает, подходит.

И меня накрывает волной её сладких духов.

– З-драсте, – киваю, ищу поддержку у Пашки в глазах. Но он их отводит.

– А ты, наверное, девочка Паши? А я его мама, – она так пронзительно смотрит, что мне как-то не по себе.

– Ну, в общем… да, – пожимаю плечами. Могу я назвать себя его девушкой? Даже не знаю. Наверное, он так представил меня? Или он не представил?

– Ой, красивая какая девочка! Ну, красивая же! Паша! – кричит она так, что я вздрагиваю, – Ну ты почему не представишь нас, а?

– Мам, это Юля, – слышится сзади.

Я отступаю к стене, он проносит пакеты на кухню. А мама его наступает, берёт мои плечи в ладони. Трясёт! Обнимает. Как будто мы с ней родня.

– А я мама Паши!

– Да я поняла, – улыбаюсь, держу в себе воздух. Так как удушливый запах духов не даёт мне вдохнуть.

Отстранив меня, Пашина мама опять пробегает по мне долгим взглядом.

Я пытаюсь быть вежливой:

– А как вас зовут?

– Ой! – восклицает по-свойски, – Зови меня мамой!

Сглотнув, я киваю. Просто знаю, что лучше кивнуть. Будто некто чужой вторгся в личную зону. И чтоб не навлечь на себя его гнев, нужно просто кивать.

Я киваю.

Она, мёртвой хваткой вцепившись мне в плечи, ведёт в направлении кухни:

– Ну вот, я торта принесла! Как чувствовала! Сейчас чаёвничать будем!

Паша как будто уменьшился вдвое. Или мне кажется?

– Мам, да мы сами съедим, – раздражённо бросает.

– Как сами? И матери куска не отрежете? – недовольно кричит на меня. Точнее, мне на ухо… мама.

Надо сказать, голосок у неё отвратительный. Громкий, как вой полицейской сирены. И резкий, как будто ручку громкости кто-то шутливо вращает, туда-сюда.