Читать онлайн Я опоздала. Книга вторая

Глава 1: Проверка на прочность

Триумф после платья Алисы был сладким, как чай с настоящим сахаром. Серебристо-серый шедевр, преображенный кружевом и бусинами, увезли в «Квартал Прогресса» под восхищенные возгласы заказчицы и щедрый остаток оплаты. Жестяная коробка заметно потяжелела. В подвале витал дух победы: купили не только уголь, но и настоящий стул для Тани, новую лампу для Дмитрия, и даже небольшой радиоприемник – для фона. Страничка в «Одноклассниках» скромно жила своей жизнью: пара новых заказов, лайки под фото отреставрированного платья. Казалось, колесо «Шва Времени» наконец-то набрало ход, выкатываясь из тени подвала на светлую дорогу признания.

Именно в этот момент прогресс, который они так изящно обыграли на платье Алисы, нанес свой удар. Точный, безжалостный, бюрократический.

Стук в зеленую дверь был не клиентским. Он был официальным. Твердым. Немилосердным. Три удара, отмеренные с холодной точностью метронома.

– Откройте. Налоговая инспекция.

Фраза прозвучала как выстрел в тишине подвала. Таня, как раз выметывающую петлю на детском платьице, игла вонзилась в палец. Капля крови алым жемчугом выступила на подушечке. Сергей, копавшийся в моторе старого пылесоса («Примут в дар для инсталляции!»), выронил отвертку. Дмитрий замер с лупой у глаза, его пальцы, державшие крошечную шестеренку, задрожали. Лидия ахнула, уронив клубок.

Дверь открыл Сергей, лицо его было каменным, но в глазах мелькнул знакомый, животный страх перед Системой. На пороге стояли двое. Мужчина и женщина. Оба в темных, строгих, но не новых костюмах. У мужчины – планшет в кожаном чехле. У женщины – увесистая папка. Лица – профессионально бесстрастные, как у хирургов перед операцией. От них веяло холодом казенных коридоров и законов, написанных не для людей.

– Здравствуйте. Проверка, – мужчина показал удостоверение, мелькнувшее перед глазами Сергея как угроза. – Поступила информация о незаконной предпринимательской деятельности. Кооператив «Шов Времени»? Зарегистрирован? ИНН?

Тишина в подвале стала гробовой. Даже часы Дмитрия, казалось, замерли. Вопрос повис в воздухе, тяжелый, как гиря. Ответ был написан на их бледных лицах.

– Мы… мы в процессе оформления, – пролепетала Таня, вставая, стирая кровь с пальца о фартук. Голос предательски дрожал. – Бумаги… пошлина… сложности…

– То есть, не зарегистрированы, – констатировала женщина, делая пометку в блокноте. Ее голос был сухим, лишенным интонаций. – Осуществляете деятельность? Швейные услуги? Ремонт? – Ее взгляд скользнул по полкам с нитками, по «Подольской», по Сергееву верстаку с инструментами, по Лидииным спицам и клубкам, по лоскуту «С Душой» на стене. – Доходы имеются?

– Мы… мы только начали, – попытался вступить Дмитрий, но мужчина его перебил, обращаясь к Тане:

– Предъявите, пожалуйста, документы. Устав кооператива? Заявление о регистрации? Решение собрания учредителей? Свидетельство ИНН? Отчетность? Договоры с клиентами? Кассовую книгу?

Каждое слово било по сознанию, как молоток. Устав? Они в подвале рождались, на словах! Заявление? Те самые злополучные листы из МФЦ, которые она сжала в комок отчаяния! ИНН? Личные – есть. Кооператива – нет! Отчетность? Тетрадка Кати с столбиками «Брюки Василия – 150р»! Договоры? Обрывки бумаги с именами и телефонами! Кассовая книга? Жестяная коробка от леденцов «Дюшес»!

– У нас… нет, – выдохнула Таня. Стыд и страх сдавили горло. Она чувствовала себя пойманным вором, хотя знала – они честно работали, зарабатывали копейки. – Мы не успели… Денег на пошлину… Четыре тысячи… – Голос ее сорвался.

– Четыре тысячи? – мужчина с планшетом поднял бровь. – Государственная пошлина за регистрацию юридического лица составляет четыре тысячи рублей. Но штраф за незаконную предпринимательскую деятельность… – он ткнул пальцем в экран, – …составляет от пяти до двадцати тысяч рублей для граждан. А поскольку деятельность, судя по объему, – он кивнул на полки, на машинку, на явные следы работы, – велась организованно, группой лиц, сумма может быть значительно выше. Плюс пени. Плюс недоимка по налогам с предполагаемого дохода.

Цифры кружились перед глазами Тани. Пять тысяч? Двадцать? Недоимка? С их крошечной выручки? Это было нереально. Катастрофа.

– Это клевета! – рявкнул Сергей, выходя вперед. Его лицо побагровело. – Кто донес?! Мы людям помогаем! Вещи чиним, которые они выбросили бы! Мы не миллионы крутим! Копейки! На уголь и лампочки! Вы посмотрите вокруг! Мы тут в подвале, как кроты!

– Основания для проверки имеются, – холодно парировала женщина, открывая папку. – Анонимное обращение. С фотографиями вашей… мастерской. И клиентов. И вашей странички в социальной сети. – Она достала распечатку их группы в «Одноклассниках». Фото джинсов Антона, платья Алисы, шарфа Алевтины Степановны… Все было там. С ценами. С адресом. Кто-то донес. Кто-то сделал скриншоты и отправил в налоговую. Удар был спланированным и точным.

Таня почувствовала, как земля уходит из-под ног. Их же страничка! Их попытка заявить о себе стала орудием их уничтожения. Алгоритмы, которые они боялись, сработали безотказно, но по чьему-то злому умыслу.

– Нам нужен доступ к вашим финансовым документам, – продолжал мужчина. – Все наличные средства. Все записи о доходах и расходах. Сейчас.

Хаос. Начался кошмар. Они вытряхивали жестяную коробку на стол – купюры и монеты, перемешанные с пуговицами и иголками. Таня лихорадочно листала тетрадь Кати – корявые записи, исправления, отсутствие сумм за пирожки и варенье («бартер»). Сергей пытался объяснить расходы на лампочки и уголь – без чеков. Лидия, рыдая, показывала клубки пряжи – «это мои, личные, не на продажу!». Дмитрий молчал, сжав кулаки, его старые часы на столе тикали с безумной громкостью.

Инспекторы работали методично. Пересчитывали деньги (чуть больше восьми тысяч – включая предоплату Алисы и остаток от ее щедрой оплаты). Сверяли с тетрадью. Делали фотографии на планшет. Задавали вопросы, звучавшие как обвинения:

– Почему нет кассового аппарата? Требование закона о применении ККТ!

– Почему договоры не заключены в письменной форме? Нарушение ГК РФ!

– Почему учет ведется в тетради? Где электронный документооборот?

– Как вы определяете налоговую базу? УСН? Патент?

Непонимание цифровых требований было тотальным. ККТ? Электронный документооборот? УСН? Патент? Это были заклинания из другого мира. Мира, куда у них не было входного билета даже в виде четырех тысяч пошлины. Они барахтались в трясине незнания, чувствуя себя глупыми, беспомощными, загнанными в угол. Каждое их неуверенное «мы не знаем», «мы не успели», «у нас нет денег» фиксировалось в блокноте женщины с ледяным лицом.

Процедура длилась два часа. Два часа унижения, страха и ощущения неминуемой гибели. Наконец, мужчина с планшетом отложил его.

– Итак. Установлено: незаконная предпринимательская деятельность группой лиц без государственной регистрации. Отсутствие применения ККТ. Отсутствие надлежащего учета доходов и расходов. Сокрытие доходов. – Он произносил это как приговор. – На основании вышеизложенного, выносим решение о привлечении к налоговой ответственности. Штраф. – Он назвал сумму. Она оглушила. Сорок тысяч рублей.

– СОРОК?! – взревел Сергей. – Да у нас и половины нет! Это грабеж! Мы же не воровали! Людям помогали!

– Штраф исчисляется исходя из предполагаемого дохода, – невозмутимо пояснила женщина, – и сумм, указанных в ваших же публикациях. – Она кивнула на распечатку из «Одноклассников». – Плюс штраф за неприменение ККТ. Плюс пени. И это только начало. Вам надлежит в кратчайшие сроки зарегистрироваться, встать на учет, приобрести онлайн-кассу, сдать отчетность. Иначе – новые штрафы. Исковое заявление в суд. Принудительное взыскание.

Они забрали все наличные деньги – их кровные восемь тысяч. Забрали тетрадь Кати – как «вещественное доказательство». Выписали квитанцию на остаток штрафа – тридцать две тысячи рублей. К оплате в течение десяти дней. И ушли. Так же холодно и официально, как и пришли. Оставив после себя разгром. Не физический. Душевный.

Отчаяние. Оно накрыло подвал тяжелым, удушающим саваном. Лидия рыдала, уткнувшись лицом в клубок. Сергей сидел на ящике, опустив голову на руки, его могучие плечи тряслись от бессильной ярости. Дмитрий стоял у стола, глядя на пустую жестяную коробку. Его лицо было серым, как пепел. Таня стояла посреди этого хаоса, глядя на свои руки – руки мастера, которые только что были инструментом творчества, а теперь чувствовались орудием преступления. Кровь из укола иглой засохла темной корочкой.

– Все… – прошептала она, и голос ее был чужим, прерывистым. – Все кончено. Они добились. Система. Тот, кто донес. Они нас добили. Сорок тысяч… Это же неподъемно. Они забрали все… даже тетрадь… – Она обвела взглядом их крошечный мирок, их «Шов Времени», который только начал обретать форму. – Зачем? Зачем мы боролись? Чистили эту яму… Мыли стены… Собирали нитки… Фотографировали… Надеялись… Все зря. Просто зря. – Голос ее сорвался на рыдание. – Бросим. Пока не поздно. Пока не посадили. Или не оштрафовали до нитки. Бросим все. Разойдемся. Я… я больше не могу.

Слова повисли в воздухе, горькие, как полынь. Слова капитуляции. От Лидии послышался новый всхлип. Сергей глухо застонал. Казалось, последняя искра гаснет.

– Нет.

Слово прозвучало тихо. Но так твердо, что все вздрогнули. Произнес его Дмитрий. Он поднял голову. Его глаза, обычно добрые и усталые, горели каким-то странным, холодным огнем. Огнем часовщика, видящего сломанный, но ценный механизм.

– Нет, Таня, – повторил он, подходя к ней. – Не бросим. Не можем бросить. – Он взял ее руку, та была ледяной. Посмотрел на засохшую каплю крови. – Видишь? Это твоя кровь. Вложенная в работу. В наш «Шов Времени». Они могут забрать деньги. Они могут забрать бумаги. Они могут оштрафовать. Но они не могут забрать это. – Он ткнул пальцем ей в грудь. – Твое мастерство. Наши руки. Наше умение чинить. Наше желание делать это с душой. И… – он обвел взглядом подвал, Лидию, Сергея, – нашу семью. Которую мы здесь создали. Не из бумаг. Из кирпичей этого подвала. Из угля в печурке. Из ниток и лоскутов.

Он говорил тихо, но каждое слово било в наковальню отчаяния, высекая искру.

– Они хотят, чтобы мы сломались. Система. Тот, кто донес. Они хотят доказать, что мы – ошибка. Что наше место – на свалке прогресса. Что ручное мастерство, тепло, внимание – это анахронизм. Что мир принадлежит алгоритмам, клею и прессу. – Он сжал кулак. – Но мы же знаем правду! Правду Марфы Петровны, которая плакала от счастья, получив свою сумку! Правду Николая Ивановича с его военными перчатками! Правду Алисы, которая принесла нам бездушное платье и попросила вдохнуть в него жизнь! Мы – не ошибка, Таня! Мы – альтернатива! Островок человечности в цифровом океане! И мы должны бороться! За свое место! За право чинить, а не выбрасывать! За право жить по-своему!

Он подошел к пустой жестяной коробке, поднял ее.

– Они забрали наши деньги? Заберут еще? Ладно. Это бумага. Ее можно заработать. – Он посмотрел на Сергея. – Сергей, ты знаешь, где взять в долг? Под грабительские проценты? Знаешь. Страшно? Да. Но если не рискнуть сейчас – все кончено. Мы берем. Платим этот проклятый штраф. – Он повернулся к Тане. – Таня, ты идешь в МФЦ. Не одна. С Катей. И с деньгами на пошлину. Регистрируешь нас. Официально. По всем их дурацким правилам. – Он посмотрел на Лидию. – Лида, ты идешь в магазин. Узнаешь про эту… онлайн-кассу. Самую дешевую. Как ее подключить. Мы научимся. Мы должны научиться.

Его речь, тихая, но невероятно мощная, вибрировала в сыром воздухе подвала. Это был не призыв. Это был приказ старого солдата, знающего, что отступать некуда.

– Это проверка, – сказал Дмитрий, и его голос зазвучал как колокол. – Проверка на прочность нашего шва. На прочность нашей веры. Они думают, что мы сломаемся от первого же удара системы? Нет. Мы – «Шов Времени». Мы чиним разрывы. И этот разрыв в доверии, в законе, в наших возможностях – мы тоже починим. Петля за петлей. Стежок за стежком. Даже если игла гнется. Даже если нить рвется. Мы шьем дальше. Потому что иначе – нельзя. Потому что мы помним дно. И не хотим туда возвращаться. Потому что мы нужны. Марфе Петровне. Василию. Алевтине Степановне. Алисе. Тем, кто придет после. Мы – их шов. Их надежда. И мы не имеем права разойтись.

Тишина после его слов была иной. Не гнетущей. Наэлектризованной. Лидия перестала рыдать, вытирая лицо краем шали. Сергей поднял голову, в его глазах горел мрачный, но боевой огонь. Таня смотрела на Дмитрия, на его старческое лицо, озаренное внутренней силой. Кровь снова прилила к ее щекам. Не от стыда. От стыда за свою слабость. От стыда, что она хотела сдаться. От стыда и… благодарности.

– Дмитрий Николаич… – начала она.

– Решение, Таня, – перебил он мягко, но твердо. – Бороться? Или сдаться? Сейчас. Здесь.

Таня глубоко вдохнула. Запах угля, кожи, шерсти, металла – запах их жизни, их борьбы. Она посмотрела на свои руки. На засохшую кровь. На иглу, лежащую рядом с недоделанным платьицем. Она подняла иглу. Тяжелый «Зубр» был символом прошлого. Эта игла – тонкая, острая – была символом настоящего. И будущего.

– Бороться, – сказала она. Голос окреп. – Петля за петлей. Дмитрий прав. Мы – «Шов Времени». И наш шов должен выдержать. Даже налоговую проверку. Даже штраф. Даже донос. Берем кредит. Платим. Регистрируемся. Покупаем кассу. Учимся. – Она посмотрела на пустую коробку. – Они забрали наши деньги? Мы заработаем новые. И запишем их уже по всем правилам.

Это была не надежда. Это была клятва. Клятва, произнесенная в сыром подвале, под сводами, которые только что чуть не рухнули им на голову. Но теперь они стояли тверже. Потому что самый важный шов – шов, соединяющий их души, – выдержал проверку на прочность. Дмитрий своим тихим бесстрашием заштопал самую страшную дыру – дыру в их вере. Иглой упрямства и нитью человеческого достоинства.

Глава 2: Кража

Административный шторм отбушевал, оставив после себя выжженную пустыню долга и унизительной бумажной кабалы. Тридцать две тысячи рублей штрафа висели над подвалом дамокловым мечом. Сергей, скрепя сердце и ругаясь на чем свет стоит, нашел ростовщика в соседнем районе – жутковатого типа по кличке «Бородач». Проценты были грабительскими, сроки – драконовскими. Но альтернатива – суд, опись имущества (какого? кирпичей и старых иголок?), окончательное крушение – была страшнее. Деньги передали инспекции. Пустая жестяная коробка зияла, как кричащий символ их новой реальности – рабства кредиту.

Теперь их дни были отравлены новым кошмаром – оформлением. Катя, героически отложив сессию, стала их цифровым ангелом-хранителем и одновременно мучителем. Она притащила старый, гудящий, как пчелиный рой, ноутбук. Подвал оглашался ее отчаянными возгласами:

– Тетя Таня! ИНН кооператива! Его надо вбить в форму Р21001! Нет, не ваш личный! Отдельный! Его получают после… Ааа! Пап, твой СНИЛС! Где он? Потерял? Ну ты даешь! Дмитрий Николаич, ваша подпись на скане должна быть, как в паспорте! Нет, не размазанной! Лида, твоя дата вступления… мы же не записали! Когда вы решили создать кооператив? В октябре? Или в ноябре?

Таня чувствовала себя лабораторной крысой в лабиринте цифровых форм. Каждая строчка – минное поле. Каждая аббревиатура – заклинание, вызывающее головную боль. Она училась отличать ОГРН от КПП, УСН от ПСН. Сергей рычал на «эти дурацкие кнопки», Дмитрий устало потирал виски, Лидия плакала над необходимостью «электронной подписи», которую ей предстояло получить в таинственном «аккредитованном центре». Они платили пошлину онлайн – новое унижение, когда Катя переводила с их совместно накопленных остатков деньги через свой телефон, а они беспомощно наблюдали. Они выбирали самую дешевую онлайн-кассу из каталога – еще одна астрономическая сумма, съедающая остатки выручки. Мир цифры, в который они так неохотно полезли ради странички, теперь впивался в них клешнями, требуя полной и безоговорочной капитуляции.

В этой атмосфере тотального стресса, недосыпа и ощущения, что их душат красной лентой бюрократии, они ослабили бдительность. Физическую. Подвал был их крепостью, гараж Сергея – казалось, неприступным бастионом. Зеленая дверь в полуподвал запиралась на крепкий висячий замок, который Сергей когда-то снял с брошенного склада. Они чувствовали себя в относительной безопасности. Опасность пришла не через дверь.

Они обнаружили это утром. Сергей пришел первым, как всегда. Включил свет в гараже – и замер. Зеленая дверь в подвал была приоткрыта. Не взломана. Приоткрыта. Как будто кто-то вышел и не захлопнул до конца. Но Сергей точно помнил – он запер ее вчера вечером на замок. Ледяная струя страха пробежала по спине. Он рванул дверь на себя.

Картина, открывшаяся в подвале, была как нож в сердце. Хаос. Не проверочный, а воровской. Ящики Сергея с инструментами были вывернуты, словно кишки. На полу валялись отвертки, гаечные ключи, пассатижи – но не самые ценные. Пропали его новенькие, купленные недавно на последние деньги тонкогубцы, набор прецизионных отверток для мелкой работы и – самое страшное – его любимая, отлично сбалансированная, тяжелая кувалда, «добро» которой он чувствовал, как продолжение руки. Полки Тани были опустошены. Исчезли не катушки с нитками, а запасы хорошей ткани – тот самый кусок шелка от плаща Ирины, остатки добротной шерсти, плотный хлопок для подкладки, несколько лоскутов уникальной фактуры, которые она берегла для особых работ. Даже мешочек с дорогими матовыми бусинами, оставшимися после платья Алисы, валялся порванным и пустым в углу. Печурка была холодной, но кто-то умудрился стащить мешок с остатками угля, стоявший у входа в гараж. Радиоприемник – их недавняя гордость и источник фона – исчез.

– Господи… – выдохнул Сергей, шатаясь. Его лицо, еще не отошедшее от бессонной ночи над налоговыми формами, стало землистым. Он подбежал к своим ящикам, начал лихорадочно шарить руками, как будто надеясь, что инструменты просто завалились. – Нет… Нет, нет, нет! Тонкогубцы… Отвертки… Кувалда! Черт! ЧЕРТ!

Следом вошли Таня и Лидия. Таня, увидев опустошенные полки, вскрикнула – коротко, отрывисто, как от удара ножом. Она бросилась к месту, где лежали ее сокровища. Пусто. Шелк, шерсть, хлопок… Все, что позволяло им делать не просто ремонт, а реставрацию, вкладывать качество. То, что отличало их от «кое-как». Ее пальцы сжали пустоту.

– Ткань… – прошептала она, и в голосе было что-то страшное – обреченность. – Моя… хорошая ткань… Бусины…

Лидия зашлась в истерике:

– Уголь! Уголь украли! И приемник! Как мы теперь? Холодно! Темно! Играть нечего! И… и кто мог?! Кто?! – Она заломила руки, оглядываясь, как будто воры могли быть еще здесь.

Дмитрий пришел последним. Он остановился на пороге, окинул взглядом разгром. Его старые глаза сузились. Он не кричал, не плакал. Он подошел к своему столу. Его коробочка с часовыми инструментами была тронута, но нетронута. Видимо, воры сочли это никому не нужным хламом. Он посмотрел на пустые полки Тани, на вывернутые ящики Сергея. Его лицо стало каменным.

– Значит, свои, – произнес он тихо, ледяным тоном. – Или очень хорошо осведомленные. Знают, где вход. Знают, что охраны нет. Знают, где что лежит. Знают цену. – Он посмотрел на Сергея. – Кувалду не каждый утащит. Значит, знали, что она ценная. Для металла? Или… чтобы нам конкретнее навредить?

Удар ниже пояса. После налогового штрафа, после бюрократического ада, после заклания в долговую яму – это было слишком. Физическое уничтожение их рабочей базы. Точный, жестокий удар по самому больному. Без инструментов Сергея – как чинить сложную технику, замки, фурнитуру? Без хорошей ткани Тани – как делать качественный ремонт, реставрацию, как привлекать клиентов вроде Алисы? Без угля – как сушить ткань, как греть подвал, как просто выжить в преддверии зимы? Они были обезоружены. Ограблены до нитки. Опять.

Чувство незащищенности накрыло их волной, холоднее подвальной сырости. Их крепость оказалась карточным домиком. Их тяжелая дверь с замком – иллюзией безопасности. Кто-то спокойно вошел, пока они спали или корпели над ноутбуком, и взял то, что хотел. Кто? Сосед по гаражному кооперативу, позарившийся на инструменты? Бездомные, утащившие уголь? Или… или тот же, кто донес в налоговую? Цель была ясна – добить. Окончательно. Выбить почву из-под ног. Превратить «Шов Времени» в груду кирпичей и отчаяния.

Сергей вдруг с грохотом пнул опрокинутый ящик. Звон металла оглушил подвал.

– СУКИ! – заревел он, и в его крике была вся ярость загнанного зверя, вся боль за потерянные инструменты – продолжение его рук, его гордость мастера. – ДОЖАЛИ! СОВСЕМ ДОЖАЛИ! Сначала налоговая выжимает последнее! Теперь воры! Кто?! КТО?! Я ему руки… я ему… – Он задыхался от бессильной ярости, сжимая кулаки так, что костяшки побелели.

Таня сидела на полу у пустых полок. Она не плакала. Она смотрела в одну точку. В глазах – пустота. Хуже отчаяния. Апатия. После налогового кошмара, после решения бороться, после Дмитриевой вдохновляющей речи… этот удар выбил из нее все остатки сил. Украли не просто ткань. Украли ее уверенность. Ее веру в то, что они могут что-то изменить. Что их труд, их мастерство имеют значение. Теперь они были голы и беспомощны. Снова. На дне. Без инструментов. Без материалов. С долгами, которые теперь казались абсолютно неподъемными. И с ощущением, что мир – враждебная пустыня, где их травили со всех сторон.

– Зачем? – прошептала она, обращаясь не к ним, а к пустоте. – Зачем мы… чистили подвал? Мыли стены? Собирали нитки? Пытались… оформиться? Ради чего? Чтобы налоговая оштрафовала? Чтобы воры обчистили? Ради этого? – Она обвела рукой разгромленный подвал. – Может… Дмитрий был не прав? Может… сдаться было правильнее? Еще тогда? В самом начале?

Ее слова повисли в воздухе, страшные своей обреченной логикой. Лидия снова заголосила. Сергей, оглушенный ее словами, опустился на ящик, опустив голову на руки. Его спина, всегда такая прямая, сгорбилась. Даже Дмитрий молчал. Его мудрая уверенность дала трещину перед этим подлым, физическим ударом. Он смотрел на пустоту на полках Тани, на бессильную ярость Сергея, на апатию Тани. Его собственные руки слегка дрожали.

Гнев. Он клокотал где-то глубоко в груди у Тани, под слоем апатии. Гнев не только на воров. На систему, доведшую их до жизни в незащищенном подвале. На того, кто, возможно, навел воров. На весь этот несправедливый, жестокий мир, который так старательно выталкивал их на обочину, а когда они попытались выбраться – стал бить по рукам. Этот гнев был бесполезен. Он не вернет инструменты. Не вернет ткань. Не вернет уголь. Он лишь разъедал изнутри.

Сергей поднял голову. В его глазах, помимо ярости, читалась животная тоска.

– Кувалду… – прохрипел он. – Ее… отец оставил. С войны. С завода. Я ей… я ей сорок лет работал. Как рука. И… тонкогубцы. Новые. Для мелкой работы. Теперь… как без них? Чем работать? Голыми руками?

Его слова были последней каплей. Таня закрыла глаза. Перед ними вставали долгие недели, месяцы. Попытки работать с тем, что осталось – старыми, неудобными инструментами Сергея, дешевыми нитками и грубыми лоскутами. Потеря качества. Потеря клиентов. Новые долги для замены украденного – на фоне уже неподъемного кредита. И вечный страх – что придут снова. Что отнимут последнее. Что они беззащитны.

Они сидели в разгромленном подвале, среди следов воровского посещения. Воздух был пропитан пылью, отчаянием и гневом. Тиканье часов Дмитрия звучало похоронным маршем по их недолгой надежде. «Шов Времени» был не просто ограблен. Он был надломлен. Иглы еще были в коробочке. Нитки – на полках. Но самая важная нить – нить веры в то, что борьба имеет смысл, – была перерезана. И неизвестно, найдется ли заплатка, чтобы зашить эту новую, зияющую дыру в их и без того лоскутном существовании. Чувство незащищенности въелось в кости глубже подвального холода. Они снова были на дне. И на этот раз без сил от него оттолкнуться.

Глава 3: Солидарность

Разгромленный подвал замер. Тишина была густой, как смола, пропитанная пылью, отчаянием и горечью разбитых надежд. Таня сидела на ящике, спиной к пустым полкам, уставившись в трещину на кирпичной стене. Казалось, она видела в ней всю свою жизнь – изломанную, бесполезную. Сергей стоял у своих опрокинутых ящиков, сжимая и разжимая кулаки. Каждое движение мышц спины выдавало сдерживаемую ярость, смешанную с тоской по утраченным инструментам – продолжению его рук. Дмитрий молча перебирал оставшиеся часовые отвертки в своей коробочке, лицо старого часовщика было пепельно-серым, мудрые глаза потухли. Лидия тихо всхлипывала в уголке, прижимая к себе пустой мешок из-под угля – символ грядущего холода и беспросветности.

Слова Тани – «Зачем мы… чистили подвал? Ради этого?» – висели в воздухе неопровержимым приговором. Они бились, как рыбы об лед, вырвались со дна, начали дышать – и снова были сброшены в пучину, еще глубже, с гирей долга на ногах и пустотой в руках. Мысль о сдаче, о капитуляции, уже не казалась позорной. Она казалась единственно разумной. Единственно возможной перед лицом такой тотальной, подлой несправедливости. Чувство незащищенности было не просто ощущением – это был физический холод, пробирающий до костей, страх каждого шороха за дверью гаража. Они были голы перед миром. И мир это доказал.

– Может… – начала Лидия сквозь слезы, голос ее был хриплым от плача, – может, правда… разойтись? Пока целы? Кто знает, что они еще сделают… те, кто донес… кто украл…

Сергей резко обернулся, глаза его горели безумием.

– Разойтись?! Да я им!.. – Он задохнулся, не в силах выговорить угрозу. Его кулак врезал в кирпичную стену. Боль, резкая и ясная, ненадолго перебила душевную. – Кувалду… Отцовскую кувалду… – он прошептал, и в этом шепоте была страшная боль.

Дмитрий поднял голову. Он долго смотрел на Сергея, на его окровавленные костяшки, на Танину сгорбленную спину, на Лидию, сжавшуюся в комок. Потом взгляд его остановился на лоскуте, висящем на стене: «Шов Времени. Ремонт с Душой». Вышитые буквы кривились в полумраке, как насмешка.

– Разойтись? – произнес он тихо, но так, что все вздрогнули. Его голос был негромким колоколом в гробовой тишине. – Это именно то, чего они хотят. Налоговая. Воры. Тот, кто донес. Они хотят, чтобы этот огонек погас. Чтобы эта вывеска сорвалась и сгнила в углу. Чтобы «Шов Времени» стал просто воспоминанием о глупой попытке пенсионеров поиграть в мастеров.

Он встал. Старый, согбенный, но вдруг выпрямившийся во весь свой невысокий рост. В его глазах зажглись те самые угольки, что тлели в печурке после Великого Расчищения.

– Помните историю про разбитые окна? – спросил он, обводя взглядом их разгромленную крепость. – Если в доме разбито одно окно и его не вставляют – скоро разобьют все. Потому что видят: тут никому не нужно. Никому не важно. Можно безнаказанно гадить. – Он сделал шаг к центру подвала. – Вот они, наши разбитые окна! Украденные инструменты! Украденная ткань! Украденный уголь! И если мы сейчас опустим руки, если сдадимся, если «разойдемся» – они разобьют все. Окончательно. И не только здесь. – Он ткнул пальцем в грудь каждому. – В нас. Внутри. Убьют то, что мы создали не из кирпичей, а из веры. Из мастерства. Из того, что мы нужны Марфе Петровне, Василию, Алевтине Степановне, Алисе… Разве они нам не говорили? Разве их глаза не светились благодарностью? Разве это ничего не стоит? Разве это можно украсть?!

Его слова, произнесенные не с прежней пламенной уверенностью, а с ледяной, бескомпромиссной правдой, били в самую душу. Таня подняла голову. В ее глазах, помимо отчаяния, мелькнул огонек стыда. Стыда за свою слабость. За то, что она хотела сдаться перед лицом подлости.

– Но чем?.. – прошептала она, указывая на пустоту. – Чем работать? Голыми руками? Чем топить? Чем привлекать людей? У нас же… ничего нет.

– Будут руки – найдем инструменты, – отрезал Дмитрий. – Будут сердца – найдем тепло. Будут люди, которым мы нужны – они помогут. Не деньгами. Не сразу. Но… помогут. Надо только не сдаваться. Не дать им добить нас. Вот сейчас. В этот самый момент. Когда кажется, что сил нет. Именно сейчас – шить дальше. Петля за петлей. Даже если нитки кончились. Найти обрывки. Связать. И шить.

Он не успел договорить. В гараже наверху раздался стук. Не официальный, не воровской. Робкий. Настойчивый. Знакомый.

Все замерли, переглянувшись. Кто? Налоговая снова? Воры, забывшие что-то? Страх снова сжал горло. Сергей первым двинулся к лестнице, лицо его было напряженным, кулаки сжаты. Он медленно поднялся, открыл дверь в гараж.

– Марфа Петровна? – его голос прозвучал удивленно.

На пороге стояла их первая клиентка. В руках – большой кастрюлька, закутанная в полотенце, и… старый, видавший виды молоток с облезлой деревянной ручкой.

– Сергей! Дмитрий Николаич! Таня! – ее голос дрожал от волнения. – Слышали, гады орудовали! Везде говорят! В нашем подъезде сумку у тети Клавы вырвали – прямо из рук! И у вас… слышала… инструменты? Ткань? Ох, нелюди! – Она переступила порог, не дожидаясь приглашения, и спустилась в подвал. Увидев разгром, ахнула. – Батюшки… Да они тут… как саранча! – Она поставила кастрюльку на стол рядом с пустой жестяной коробкой. – Пирожки. С капустой. С картошкой. Знаю, у вас теперь… туго. – Она протянула Сергею молоток. – А это… мужанина. Покойничка. Не ахти, но бить может. Крепкий. Держи, Сергей. Не пропадать же добру.

Сергей взял молоток. Он был тяжелым, неуклюжим, не чета его пропавшей кувалде. Но дерево рукояти было гладким от многолетнего использования. Он сжал его. Чужая память. Чужое тепло. Его пальцы обхватили рукоять там, где когда-то лежала рука незнакомого мужчины Марфы Петровны.

– Спасибо, Марфа Петровна, – прохрипел он. Голос его был грубым, но в нем не было привычной сердитости. Была… благодарность.

Не успела Марфа Петровна развернуться, как в гараже снова застучали. На этот раз – тяжелые, уверенные шаги. Василий, тот самый, с брюками. В руках – моток толстой медной проволоки и пару старых, но целых пассатижей.

– Сергей! Держи! – он бросил пассатижи на верстак. – Слыхал, сволочи потрошили. На, инструмент. Не бог весть что, но пару гаек закрутить сойдет. И проволока – на заплатки, если что. – Он кивнул на Танины пустые полки. – Жалко, ткань не держу. А то бы подкинул.

Вслед за Василием появилась Алевтина Степановна. Несла большой мешок.

– Танюша! Родная моя! – ее голос звенел слезами. – Как же так? Кто же так? Людей грабить! – Она раскрыла мешок. Там было не готовое добро, а… обрезки. Обрезки хорошей шерсти, плотного хлопка, даже куски льна и шелка. Разные размеры, цвета, фактуры. Не идеально, но – ткань! – Мои запасы… – объяснила Алевтина Степановна. – Что не пригодилось. На заплатки, на пробники, на мелкий ремонт… Бери! Все равно пылились! А вам – пригодится!

Таня подошла, заглянула в мешок. Пальцы сами потянулись к кусочку мягкой бордовой шерсти. Не шелк Ирины. Не идеальный лоскут для реставрации. Но – добротная ткань. Рабочая. Живая. Ее глаза наполнились слезами. Не от горя. От неожиданной щедрости.

Потом пришла Ирина, та самая, с плащом. Принесла не ткань, а деньги. Триста рублей. Те самые, что заплатила за подкладку.

– Нам с мужем… – сказала она смущенно. – Небогато, но… возьмите. Хоть немного. На новую лампочку. Или на уголь. Не отказывайтесь!

За ней – мама с детской курточкой, которую Сергей чинил. Пятьдесят рублей и коробка конфет «для поднятия духа». Потом – пожилой мужчина, которого они не знали, но который «слышал про волшебников в подвале». Принес старый, но работающий паяльник: «Может, пригодится?»

И наконец – Николай Иванович. С военными перчатками на руках. В руках он нес… кувалду. Не такую, как у Сергея. Старую, ржавую, с треснутой деревянной ручкой. Но – кувалду. Он молча подошел к Сергею, протянул.

– Моя. С завода. Не твоя, конечно. И рукоять треснула. Но… бить может. Крепко. – Он посмотрел Сергею в глаза. – Бери, Сергей. Отплатишь работой. Когда мой чайник опять засорится.

Сергей взял кувалду. Он был тяжелым, неудобным. Рукоять скрипела. Но он сжал ее. И впервые за этот кошмарный день на его лице появилось что-то, отдаленно напоминающее улыбку. Горькую. Но – улыбку.

– Отплачу, Николай Иваныч. Обязательно отплачу.

Подвал, еще час назад похожий на разграбленную гробницу, наполнялся жизнью. Не той, что была до кражи. Иной. Скромной, лоскутной, собранной из того, что люди могли оторвать от себя. Но – невероятно теплой. На столе росла гора пирожков Марфы Петровны. Рядом – мешок с обрезками ткани Алевтины Степановны. На верстаке Сергея лежали старые пассатижи Василия, ржавый паяльник незнакомца, кувалда Николая Ивановича. В жестяной коробке, еще недавно пустой, лежали деньги от Ирины и мамы – скромные, но настоящие. И самое главное – в подвале снова были люди. Не клиенты. Соседи. Друзья. Те, для кого они шили «с душой».

Неожиданная волна поддержки смыла ощущение полной незащищенности. Она не вернула украденные вещи. Не отменила долг. Но она дала нечто большее. Понимание. Что они не одни. Что их труд – не просто услуга за деньги. Что для Марфы Петровны, Василия, Алевтины Степановны, Ирины, Николая Ивановича и других «Шов Времени» – не подпольная мастерская. Это часть их жизни. Часть их «Района Ожидания». Место, куда несут любимые, сломанные вещи. И место, которое они готовы защитить. Чем могут. Пирожком. Старым молотком. Обрезками ткани. Пятьюдесятью рублями. Добрым словом.

Таня стояла посреди этого потока щедрости, слезы катились по ее щекам, но теперь это были слезы облегчения, стыда за свою минутную слабость и глубочайшей благодарности. Она взяла кусочек бордовой шерсти из мешка Алевтины Степановны, прижала к щеке. Ткань была теплой. Как руки соседки. Она посмотрела на Дмитрия. Старик стоял, опираясь на стол, и смотрел на эту картину – хаотичную, бедную, но невероятно человечную. В его глазах снова горел тот самый огонек. Огонь веры, который чуть не погас, но был раздут соседским теплом.

– Видишь, Танюш? – тихо сказал он, и голос его дрожал. – Окна разбиты. Но дом – стоит. И люди пришли их вставлять. Кто – стеклом. Кто – фанерой. Кто – просто доской. Но вставлять. Потому что дом – нужен. Наш дом. Наш «Шов Времени». – Он обвел взглядом подвал, наполненный людьми, принесшими свои скромные дары. – Мы не одни. Нас ценят. И это… это дороже любой ткани. Дороже самой лучшей кувалды. Это – наш самый прочный шов. Шов солидарности. Его не перерубить.

Лидия зажгла новую лампочку – одну из тех, что купили на деньги Ирины. Яркий свет залил подвал. Он высвечивал следы разгрома, груды старых инструментов, мешки с обрезками. Но он же высвечивал лица людей. Озабоченные. Сочувствующие. Готовые помочь. В этом свете разбитые окна уже не казались концом света. Они казались дырами, которые предстоит залатать. Петля за петлей. Стежок за стежком. Вместе.

Глава 4: Новые навыки

Волна соседской поддержки отхлынула, оставив после себя не тишину отчаяния, а гулкий резонанс солидарности. Подвал был другим. Физически – все так же разгромленным, заваленным старыми, неудобными инструментами, обрезками ткани вместо цельных лоскутов, пахнущим угольной пылью от мешка, который притащил кто-то из соседей «на первое время». Но энергетически – он ожил. Тяжелая дверь в гараж теперь запиралась не только на висячий замок Сергея (новый, купленный на те самые 350 рублей от Ирины и мамы с детской курточкой), но и на мощную железную задвижку, которую Сергей сварганил из обрезков водопроводной трубы и привезенных Василием пассатижей. «Чтоб не лезли, сволочи!» – бубнил он, прилаживая ее. Это был не просто запор. Это был символ – символ их решимости не сдаваться. Не дать сломать себя.

Однако решимость не могла заменить потерянное. Старый молоток Николая Ивановича лежал неуклюжем грузом вместо сбалансированной кувалды Сергея. Пассатижи Василия норовили соскочить с гайки. Обрезки ткани Алевтины Степановны были хороши для заплаток и мелкого ремонта, но для сложной реставрации или эксклюзивного заказа вроде платья Алисы – бесполезны. А уголь… Его хватит на неделю. От силы.

Таня сидела за столом, сшивая разорванную подкладку в пальто. Работа шла медленнее. Нитки, купленные на остатки денег, были дешевыми, колючими. Иглы тупились быстрее. Она ловила себя на том, что вздыхает после каждого стежка. Не от усталости. От осознания шаткости их положения. Соседская солидарность согрела душу, но не решила проблем. Долг Бородачу висел дамокловым мечом. Штраф был оплачен, но налоговая требовала отчетности, регистрации, этой проклятой онлайн-кассы. Им нужен был не просто выход из кризиса. Им нужен был порядок. Защита от новых ударов. Не только от воров с ломиками, но и от ударов системы, которая могла в любой момент нагрянуть с новой проверкой и новыми штрафами за незнание ее дурацких правил.

Она отложила пальто, взгляд ее упал на старый, гудящий ноутбук Кати. Он лежал на отдельном ящике, открытый, с мерцающим экраном. На нем красовалась таблица – та самая, которую Катя начала заполнять в попытке привести их хаотичные записи в божеский вид. Столбцы: «Дата», «Клиент», «Услуга», «Сумма», «Расходы», «Прибыль». Данные были скудные – только с момента кражи. «Пальто Василия (подкладка) – 200р», «Ремень часов Дмитрия – 150р», «Заплатка на куртке (обрезки ткани) – 50р». В столбце «Расходы» – «Нитки – 100р», «Иглы – 50р». «Прибыль» выглядела жалко: 150 рублей за два дня. И это без учета угля, света, износа инструментов…

Раньше Таня смотрела на эту таблицу с животным страхом и отторжением. Цифры. Цифры вместо живых людей – Марфы Петровны, Алевтины Степановны, Алисы. Цифры, которые могли привлечь внимание налоговой, как их страничка привлекла внимание вора-доносчика. Но сейчас она смотрела иначе. Сквозь призму потери. Потери инструментов, ткани, денег. Потери иллюзий.

Осознание пришло не громом, а тихим, ледяным щелчком в сознании. Чтобы выжить, чтобы защитить то немногое, что у них осталось, чтобы не стать игрушкой в руках системы или мишенью для завистников, им нужны были не новые ИИ-программы для шитья (они их никогда и не хотели). Им нужны были старые, добрые, человеческие навыки управления малым делом. Основы. Азбука выживания в мире, где даже ремонт с душой – это бизнес. Микро-бизнес. Но бизнес.

– Катя, – позвала Таня, когда та пришла после пар. – Научи меня. Этой… таблице. Как ее заполнять. Правильно.

Катя удивленно подняла бровь.

– Таблице? Excel? Ты серьезно, тетя Таня? Раньше ты на нее как на змею смотрела.

– Раньше… – Таня вздохнула, – …раньше я думала, что если шить хорошо и честно, то все само сложится. Что бумаги – это для больших контор. А мы… мы просто мастера. – Она провела рукой по обрезкам ткани на столе. – Но теперь я вижу. Что без бумаг, без учета… мы слепые котята. Не знаем, сколько вложили, сколько заработали, сколько ушло на уголь и нитки. Не знаем, сколько можем взять за работу, чтобы и людям не накладно, и нам не в убыток. Не знаем, сколько должны отдать Бородачу, сколько отложить на налоги, сколько… просто на жизнь. – Она посмотрела на Катю. – Нам не нужен искусственный интеллект, Кать. Нам нужен… обычный. Человеческий. Умение считать. Учитывать. Планировать. Хотя бы немного. Чтобы не быть игрушкой.

Катя кивнула, понимающе. Она подвинула стул к ноутбуку.

– Ладно. Начнем с простого. Это – ячейка. Видишь, прямоугольники? В них вводишь данные. Давай твою тетрадку. – Она взяла тетрадь, которую Таня завела после кражи, чтобы записывать хоть что-то. – Вот, «2 ноября. Василий. Подкладка пальто. 200р». – Катя ткнула пальцем в экран. – В эту ячейку – дата. В эту – имя. В эту – услуга. В эту – сумма. – Она быстро набрала данные. – Теперь «Расходы». Ты купила нитки за 100р. Значит, в столбец «Расходы» – «Нитки», в соседний – «100». – Она ввела. – Теперь «Прибыль». Это разница между доходом и расходом. Формула. – Она набрала что-то в ячейке: "=D2-E2». Появилась цифра «100». – Видишь? За эту работу прибыль – 100 рублей. Но это грубо. Надо еще учитывать свет, отопление, износ оборудования… Но для начала хватит.

Таня смотрела, как Катя двигает мышкой, щелкает по клавишам. Казалось бы, все просто. Но для нее, привыкшей к сантиметровой ленте и иголке, это был новый язык. Мучительно. Она путала строки и столбцы. Нажимала не те кнопки. Формула "=D2-E2» казалась шифром разведки. Катя терпеливо объясняла снова и снова, показывала, водила ее рукой по тачпаду.

– Теперь твоя очередь, – сказала Катя, отодвигаясь. – Введи следующий заказ. От Дмитрия. Часы. Ремонт механизма. Он взял 150р. Расходы? Новые пружинки он ставил? Свои? Значит, расходов нет, только его время. Пока не учитываем.

Таня осторожно тронула тачпад. Курсор прыгнул на экране. Она тыкала пальцем в клавиши, медленно набирая: «03.11. Дмитрий (часы). Реставрация механизма. 150». Потом искала глазами столбец «Расходы». Опустилась ниже. Ввела «0». Потом вспомнила про формулу. Начала искать ячейку для прибыли. Запуталась. Снова. Катя мягко поправила ее руку, показала куда тыкать. Таня набрала "=D3-E3». Нажала Enter. Появилась цифра «150».

– Видишь? – улыбнулась Катя. – Получилось!

Это была крошечная победа. Над страхом. Над незнанием. Над собственной неуклюжестью в цифровом мире. Но для Тани это был шаг космонавта. Она ввела данные сама. Увидела цифру прибыли. Конкретную. От конкретной работы. Это было не абстрактное «заработали». Это было измеримо. 150 рублей. От Дмитрия. За его ювелирный труд. Вложенный в старые часы.

Процесс шел медленно. Мучительно медленно. Каждый новый заказ требовал концентрации. Таня листала тетрадь, искала дату, имя, услугу, сумму. Потом искала соответствующие ячейки на экране. Путалась в строках. Забывала формулу. Катя сидела рядом, терпеливо поправляя, объясняя по сотому разу, что такое «относительная ссылка» и почему лучше копировать формулу вниз, а не вводить заново. Сергей ворчал на своем углу: «Цифры, цифры… Лучше бы гайку закрутил!» Дмитрий наблюдал молча, его старые глаза светились пониманием. Лидия вязала и подбадривала: «Ничего, Танюш, научишься! Ты же иголку вдеваешь с закрытыми глазами!»

Но постепенно, день за днем, прогресс стал заметен. Таблица росла. Таня научилась быстро находить нужные ячейки. Запомнила формулу прибыли. Начала заносить не только доходы, но и все расходы: купленные нитки, иглы, лампочку для Дмитрия, уголь (огромная сумма, резавшая прибыль в ноль), даже символическую плату Кате за «консультацию по цифрам» (50 рублей, которые та отдавала обратно на уголь). Картина прояснялась. Стала жесткой. Неприглядной.

Они работали. Много. Но их «прибыль» после вычета всех расходов была мизерной. Иногда – отрицательной. Особенно после покупки угля. Таня показала Кате.

– Смотри. За неделю мы заработали, скажем, 1200 рублей. Потратили: уголь – 500, нитки – 200, иглы – 50, лампочка – 100. Итого расходы – 850. Прибыль – 350. Но это без учета нашей работы! Без амортизации инструментов! Без… – она растерялась.

– Это валовая прибыль, – объяснила Катя. – Грубая. Чтобы понять, сколько реально можно потратить на жизнь или на погашение долга, надо вычесть еще и «зарплату» вам. Хотя бы минимальную. Но пока… – она посмотрела на цифры, – пока 350 рублей на четверых – это 87.5 рубля на человека за неделю. Меньше прожиточного минимума в час.

Цифры были безжалостны. Они подтверждали то, что Таня чувствовала интуитивно: они выживали. Не жили. Крутились как белки в колесе, чтобы оплатить уголь, нитки и проценты Бородачу. Их мастерство, их «душа», вшитая в работу, стоила гроши в этом жестоком экономическом раскладе. Они были не бизнесом. Они были социальным проектом по самовыживанию. И это нужно было менять.

– Цены, – сказала Таня тихо, глядя на экран. – Надо пересматривать цены. – Она вспомнила историю с мужчиной и его сумкой. Его возмущение их «неразумной» ценой. Но теперь она смотрела не глазами мастера, обиженного за свой труд, а глазами… бухгалтера. Микро-бухгалтера. – Мы брали мало. Из жалости. Потому что знали, что у людей нет денег. Но теперь… теперь мы видим, что и у нас их нет. Что мы работаем в ноль. А то и в минус.

– Надо считать себестоимость, – кивнула Катя. – Хотя бы примерно. Сколько стоит материал (если не обрезки), сколько времени уходит, сколько стоит час работы с учетом света, тепла, износа. И прибавлять небольшую прибыль. Чтобы жить. Чтобы платить долг.

Это был новый этап. Ценообразование. Еще более сложный, чем таблица. Как оценить час работы Дмитрия, реставрирующего часы? И час работы Тани, штопающей потертость на дорогом плаще? И час Сергея, ковыряющегося в моторе пылесоса? Их мастерство было разным. Их время – неодинаково ценным на рынке. Но им нужно было найти свою цену. Справедливую для клиента и спасительную для них.

Таня взяла чистый лист бумаги. Не для шитья. Для расчетов. Она начала записывать:

Нитки: 1 катушка – 50р, хватает на ~10 мелких ремонтов. Значит, 5р на заказ.

Иглы: 1 игла – 10р, ломается через ~5 работ. Значит, 2р на заказ.

Свет: лампа 100Вт, 5 часов работы -??? (Нужен счетчик!).

Тепло: мешок угля 500р, хватает на 5 дней по 8 часов… Снова тупик.

Адаптация. Она шла не по прямой. Это был зигзагообразный путь проб, ошибок, отчаяния и крошечных озарений. Таня ловила себя на том, что смотрит на клиента не только как на человека с поломанной вещью, но и как на источник дохода, необходимого для выживания их маленькой коммуны. Это было неприятно. Чужеродно. Но необходимо. Она училась объяснять цену не только мастерством («ручная работа», «с душой»), но и затратами: «Дорогая ткань для подкладки», «Специальный клей», «Работа требует трех часов». Клиенты из «Района Ожидания» понимающе кивали – они сами считали копейки. Некоторые морщились, но платили. Некоторые уходили – как тот мужчина с сумкой. Но теперь Таня понимала: это не их клиент. Их клиент – тот, кто готов платить за качество и внимание, понимая, что за этим стоит реальный труд и расходы.

Однажды, внося в таблицу заказ на сложную реставрацию замка на старом чемодане (Сергей возился полдня, используя старые детали Василия и свою смекалку), Таня выставила цену 500 рублей. Клиент, пожилой учитель, удивился, но заплатил: «Дорого, но другого выхода нет. А вы делаете хорошо». Когда Таня ввела сумму в таблицу и увидела цифру прибыли (минус расходы на свет и символический «износ» инструментов Сергея), она почувствовала не радость, а облегчение. 350 рублей прибыли. Почти «зарплата» Сергею за его труд. Это было справедливо. И это давало надежду.

Она научилась копировать формулы вниз. Научилась выделять ячейки. Даже попробовала сделать простенькую диаграмму – столбик доходов и расходов за неделю. Когда синие (доходы) и красные (расходы) столбики встали рядом на экране, стало наглядно видно: чтобы выжить и платить долг, синие столбики должны быть ощутимо выше красных. И точка.

Ключевое развитие заключалось не в освоении Excel. Оно заключалось в смене парадигмы. Таня перестала бежать от слова «бизнес». Она приняла его как инструмент выживания их ремесла, их «шва», их человечности в бесчеловечном мире. Она адаптировалась. Не предавая своих принципов, а защищая их самым практичным способом – учась считать, планировать, оценивать. Петля за петлей. Стежок за стежком. Вшивая в полотно их борьбы не только нитки мастерства и тепла, но и прочную подкладку элементарного экономического расчета. Чтобы их «Шов Времени» не разошелся под давлением реальности. Чтобы он стал не только душевным, но и прочным.

Глава 5: Конкуренция или сосуществование?

Подвал жил своим новым, лоскутным ритмом. Сергей, вдохновленный кувалдой Николая Ивановича (пусть и треснутой), колдовал над сломанным садовым насосом, его движения были резкими, почти яростными, будто он выколачивал из металла обиду за прошлую кражу. Лидия, укутанная в шаль из обрезков Алевтины Степановны, мерно щелкала спицами – заказ на варежки «с оленями» для внука Марфы Петровны. Дмитрий, согнувшись под лампой (купленной на «пирожковые» деньги), чистил крошечные шестеренки старинных карманных часов – работа тонкая, требующая забытого спокойствия. Таня скрипела карандашом по бумаге рядом с ноутбуком. Она не вводила данные – она считала. Высчитывала, сколько взять за сложную переделку бархатного жакета, чтобы покрыть стоимость ниток, час работы, долю угля и хоть кроху на погашение долга Бородачу. Цифры упрямо не складывались в нужную сумму без риска отпугнуть клиентку. Голова гудела от непривычного напряжения.

Внезапно сверху, в гараже, раздался незнакомый звук – не стук, не скрип ржавой задвижки Сергея, а мягкий, но настойчивый гул. Электрический. Как у дрона-курьера, но глубже. И смолк прямо над дверью.

Все замерли, как дикие звери, уловившие запах чужака. Сергей первым метнулся к лестнице, схватив в руку неотполированную рукоять кувалды Николая Ивановича. Его лицо стало каменным.

– Кто там? – рявкнул он, не открывая.

– Добрый день! – раздался из-за двери голос. Мужской. Приятный, поставленный, без тени высокомерия, но и без заискивания. Как у диктора новостей из прошлой жизни. – Меня зовут Артем Волков. Я из «ТехноМода». Можно войти? Поговорить?

Слово «ТехноМода» прозвучало в подвале, как выстрел. Лидия ахнула, уронив спицу. Дмитрий медленно опустил пинцет. Таня почувствовала, как холодный комок страха и ненависти сдавил горло. «Опять?» – пронеслось в голове. «Опять добивать? Нашли наше убежище?»

Сергей ощетинился.

– Нельзя! Уходите! Нечего вам тут! – его голос дрожал от ярости. Он мысленно видел пустое ателье «Уют», свою пропавшую кувалду, унизительные курсы.

– Понимаю ваше недоверие, – голос за дверью оставался ровным, почти сочувствующим. – Но я пришел не с предложением о поглощении. И не с проверкой. У меня… деловое предложение. Искренне хотел бы обсудить. Можно хотя бы на минуту? Я один.

Тишина. Давняя ненависть к желто-черному логотипу боролась с жгучим любопытством. Что им нужно в этом сыром подвале, среди старых инструментов и обрезков? Дмитрий встретился взглядом с Таней. В его мудрых глазах не было страха, только настороженный анализ. Он кивнул Сергею, почти незаметно.

– Открывай, Сергей, – тихо сказала Таня, неожиданно для себя самой. Голос ее звучал чужим. – Послушаем. Что они скажут. С задвижкой.

Сергей нехотя отодвинул тяжелую задвижку (ее скрежет прозвучал как предупреждение) и приоткрыл дверь, оставив себя щитком в проеме.

На пороге стоял человек. Не похожий на первого, холодного агента из «Уюта». Лет тридцати пяти, в стильном, но не кричащем темно-синем пальто из «умной» ткани, без галстука. В руках – шлем от электроскутера, который тихо гудел за его спиной. Лицо открытое, с легкой усталостью у глаз. Он не пытался заглянуть внутрь через плечо Сергея, его взгляд был направлен прямо на него, без агрессии, но и без подобострастия.

– Спасибо, – сказал он. – Артем Волков, менеджер по развитию сервисов премиального сегмента. – Он чуть наклонил голову, пытаясь заглянуть в полумрак за Сергеем. – Это и есть «Шов Времени»? Слышал многое. В основном хорошее. От Алисы, например. С платьем вы сотворили чудо.

Упоминание Алисы, их первого «прогрессивного» клиента, немного разрядило атмосферу. Сергей недоверчиво хмыкнул, но отступил на шаг, позволяя Волкову спуститься. Тот сделал это осторожно, чуть морщась от запаха угля, масла и старой пыли, но без брезгливости. Его взгляд скользнул по обрезкам ткани, старым инструментам, по Дмитрию с часами, по Лидии с ее клубком, задержался на кувалде в руке Сергея и на ноутбуке с таблицей рядом с Таней. На его лице промелькнуло что-то вроде… уважения? Или просто профессионального интереса.

– Простите за вторжение, – начал он, обращаясь ко всем сразу. – Знаю, что между нами… не самая простая история. И ваше недоверие более чем оправдано. Но мир, как говорится, тесен. И иногда интересы даже таких… разных игроков, – он мягко обозначил размах рукой контраст между своим пальто и их мастерской, – могут пересечься.

Он сделал паузу, давая словам осесть. Таня ловила каждое слово, каждую интонацию, ища подвох, фальшь. Но Волков говорил искренне, даже с долей смущения.

– Видите ли, – продолжил он, – у нас в «ТехноМода» есть проблема. Вернее, ниша, которую наши мощности и алгоритмы… ну, не то чтобы не покрывают. Они ее не чувствуют. Речь о вещах с историей. Об уникальном ремонте. О реставрации. О том, что требует не просто замены детали по коду, а… понимания. Чутья. Руки мастера, который видит не брак, а характер вещи. – Он посмотрел на Дмитрия, чинящего часы. – Вот как у вас. Наши ИИ-диагносты отлично сканируют, выявляют поломки по шаблону. Но когда речь идет о винтажной сумке, где нужно не просто приклеить подкладку, а подобрать кожу именно по патине времени, или о платье, где требуется не перешить шов, а сохранить уникальную драпировку пятидесятых… Здесь алгоритмы бессильны. Они выдают ошибку или предлагают радикальные, разрушающие аутентичность решения. Клиенты недовольны. Премиальные клиенты, которые ценят историю вещи.

Он обвел взглядом их лица, читая смесь недоверия, удивления и зарождающегося интереса, особенно у Тани и Дмитрия.

– Мы пробовали создавать отдельные «ретро-мастерские» под нашим брендом, – Волков усмехнулся, – но это вышло… искусственно. Как пластиковый антиквариат. Люди чуяли подвох. Нужны были настоящие руки. Настоящие мастера. А их… – он развел руками, – их почти не осталось. Вытеснены. Переучены. Выживают в подполье. Как вы.

Сергей мрачно фыркнул:

– И что? Опять предлагаете «подключиться»? Стать вашим филиалом? В желто-черных фартуках?

Волков покачал головой, не смутившись.

– Нет. Совсем нет. Мы предлагаем сотрудничество. Партнерство. Сугубо точечное. – Он подчеркнул слово. – Когда к нам приходит клиент с вещью, которую наши алгоритмы или стандартные мастера не могут адекватно починить или переделать – мы хотели бы направлять его к вам. Сохраняя вашу автономию, ваш бренд, ваши цены. Вы работаете как всегда. Мы лишь выступаем… проводником. За скромную комиссию или фиксированную плату за приведенного клиента. Это выгодно всем: клиент получает уникальное качество, вы – поток заказов, которые вам по силам и по душе, мы – решаем проблему с неудовлетворенными премиум-клиентами и улучшаем имидж как… поддерживающие аутентичные ремесла.

Тишина в подвале стала густой, как смола. Шок сменился напряженным раздумьем. Таня чувствовала, как внутри нее борются ярое недоверие к «ТехноМода» (воспоминания о закрытом «Уюте», о рекламных голограммах, о роботе-уборщике) и холодный, практичный голос, который недавно научился считать: Поток заказов. Премиум-клиенты. Стабильность. Возможность погасить долг. Выжить.

– Дьявол кроется в деталях, молодой человек, – тихо, но отчетливо прозвучал голос Дмитрия. Он отложил пинцет. Его старые глаза изучали Волкова с пронзительной внимательностью часовщика, разбирающего сложный механизм. – Эта «скромная комиссия». Ваши «условия сотрудничества». Гарантии, что это не первый шаг к поглощению. Как вы будете контролировать качество нашей работы? Не навяжете ли своих стандартов? Не потребуете ли отчетов, которые нас снова загонят в угол перед налоговой?

Волков кивнул, как будто ждал этих вопросов.

– Детали – это как раз то, что нужно обсудить. Прописать в простом договоре. Комиссия – фиксированная, за реферал, не процент. Качество – оценивает клиент. Мы лишь передаем контакт. Никаких ваших отчетов нам не нужно. Только обратная связь от клиента, что работа выполнена. Стандарты – ваши. Единственное, что нам нужно – это ваше согласие быть нашими… эксклюзивными партнерами в городе по сложной реставрации и уникальному ремонту текстиля, кожи, возможно, мелкой галантереи. И ваше мастерство. – Он посмотрел на Танины руки, все еще сжимавшие карандаш над расчетами. – Мы видели работу Алисы. Это… не алгоритм. Это душа.

Слово «душа», произнесенное представителем корпорации, казалось диким контрастом в этом подвале, пахнущем мазутом и шерстью. Лидия тихо ахнула. Сергей сжал рукоять кувалды так, что костяшки побелели. Его взгляд метался между Волковым и Таней, ища ответа, какого-то знака. Он не доверял ни единому слову.

Таня встала. Ее лицо было бледным, но собранным. Голос, когда она заговорила, звучал тихо, но ясно, преодолевая ком в горле:

– Вы… предлагаете нам шить заплатки на ваше бесдушное платье? Спасать то, что ваши машины испортили? За ваши же деньги?

Волков не смутился. Он даже улыбнулся, печально и понимающе.

– В каком-то смысле… да. Но не заплатки, мадам. Мы предлагаем вам шить уникальность на фабричный каркас. Или чинить то, что фабрика испортить не успела, но не может починить. Это не спасение. Это… синергия. Наше масштабирование и технологии – ваше мастерство и душа. Мир не черно-белый. Иногда враги могут стать… соседями по рынку. Особенно если их ниши не пересекаются, а дополняют друг друга.

Он посмотрел на свои дорогие часы – тонкий электронный циферблат, светящийся в полумраке.

– Я не жду ответа сейчас. Это слишком серьезно. Подумайте. Обсудите. – Он достал из внутреннего кармана пальто не визитку, а простой листок бумаги с напечатанным номером и именем. – Мой прямой контакт. Без роботов. Если решитесь на разговор о деталях – позвоните. Если нет… – он пожал плечами, – я пойму. И больше не побеспокою. Спасибо за время.

Он кивнул всем, задержал взгляд на Дмитрие, как на самом разумном, и поднялся по ступенькам. Гул электроскутера затих вдали.

В подвале воцарилась гробовая тишина. Давление неожиданности сменилось вакуумом растерянности. Даже гул лампочки казался громким.

– Сволочь! – выдохнул Сергей, швырнув кувалду на верстак. Она грохнула, эхом отозвавшись в тишине. – Шел бы он… синергией своей! Это капкан! Медовый, но капкан! Засосет, сожрет с потрохами! Помните ателье? Помните?!

– Помню, Сережа, – тихо отозвалась Таня. Она смотрела на листок с номером Волкова, лежащий на столе рядом с ее расчетами жакета. Цифры на листке и цифры в ее блокноте вдруг начали жутко перекликаться. – Помню каждую трещину на «Чайке». Но… – она подняла глаза, в них боролись страх и холодный, только что освоенный расчет, – но он сказал «премиум-клиенты». И «ваши цены». А у нас… – она ткнула пальцем в таблицу на ноутбуке, где красный столбик расходов почти догнал синий доходов, – …у нас математика выживания. И долг Бородачу.

Дмитрий медленно протер очки тряпочкой.

– Дьявол, действительно, в деталях, Танюш, – сказал он задумчиво. – Но дьявол этот… он умеет считать. И предложение его… оно пахнет не только медом. Оно пахнет деньгами. Которые нам отчаянно нужны. Вопрос: готовы ли мы продать кусочек своей… непримиримости? За шанс выжить по-настоящему? Не как нищие на БМ, а как мастера?

Лидия отложила вязание. Ее глаза, обычно мягкие, были серьезны.

– Я… я не знаю, – прошептала она. – Но он сказал «душа». Про нашу работу. Представитель их… сказал «душа». Это… это что-то значит? Или это тоже… алгоритм?

Вопрос повис в воздухе, тяжелый и неудобный, как старая кувалда с треснутой ручкой. Они смотрели друг на друга – четверо «опоздавших», только что научившихся вставлять разбитые окна соседской солидарностью. А теперь им предлагали стеклопакет от корпорации, разорившей их прошлые жизни. Шок прошел. Начиналось мучительное обсуждение. Выбор между принципом и выживанием, ненавистью и прагматизмом, независимостью и… партнерством с дьяволом? Или просто с соседом по-новому, жестокому рынку? Ответа не было. Было только жужжание лампочки и зияющая пропасть возможностей и рисков на простом листке бумаги с номером телефона.

Глава 6: Праздник маленькой победы

Отказ от сотрудничества с «ТехноМода» повис в подвале не грозовой тучей, а скорее… чистым, морозным воздухом после бури. Решение далось тяжело, споры были жаркими, но когда Дмитрий тихо подвел черту: «Независимость дороже подачек, даже золотых», – в груди у Тани что-то щелкнуло. Не страх. Уверенность. Они выбрали себя. Свой шов. Свою душу. И странно, но мир не рухнул.

А потом случилось чудо. Не громкое, не из «Кварталов Прогресса». Обыденное. Соседка Марфа Петровна принесла не пирожки, а стопку поношенных, но добротных мужских рубашек. «Муж помер, сыновьям не по размеру, а выбросить рука не поднялась. Может, перешьете кому? Или на тряпки?» Таня машинально перебрала ткань – крепкий хлопок, приятная фактура. Идея родилась мгновенно, как вспышка иглы под лампой.

– Детские комбинезончики! – выпалила она, обращаясь больше к себе. – Для малышей в ясли. Из спинок – основу, из рукавов – рукавчики, из целых полочек – грудку… Экономно. Тепло. И не безликий ширпотреб.

Работа закипела. Таня кроила с азартом, забыв про холод в костях. Лидия подобрала остатки мягкой фланели из мешка Алевтины Степановны на подкладку. Сергей, ворча, что «это не слесарное дело», но с неожиданной нежностью, приладил к старой «Чайке» новую лапку для стежки трикотажа, найденную в ящике с хламом. Дмитрий аккуратно пришивал крошечные пуговицы – его тонкие пальцы, привыкшие к шестеренкам, справлялись идеально. Сделали пять комбинезончиков. Скромных, но прочных, с аккуратными швами и милыми пуговками от Дмитрия.

Разнесли по знакомым мамам и бабушкам из «Района Ожидания». Заплатили не сразу, но честно. И вот, спустя неделю, в жестяной коробке лежали не жалкие рубли, а… 1500 рублей. Чистых. После вычета стоимости ниток, пуговиц и символической доли угля, рассчитанной Таней по ее ненавистной, но теперь бесценной таблице. В столбце «Прибыль» красовалась цифра, от которой захватывало дух: 1120 рублей.

– Это… это же… – Лидия не могла подобрать слов, тыча вязальной спицей в цифру на экране ноутбука. – Это больше, чем БМ! На всех!

– Чистыми, – подчеркнула Таня, голос ее дрожал. Она ввела цифру сама, без помощи Кати. Формула сработала. Мир цифр вдруг обрел смысл – смысл их труда, их упорства. – Чистыми, Лиденька. Наши.

Сергей молча подошел, посмотрел на экран. Потом ткнул толстым пальцем в цифру.

– Обогреватель, – хрипло сказал он. – Электрический. Маленький. Но чтоб дубак тут не стоял. У Дмитрия Николаича пальцы синеют.

Предложение повисло в воздухе. Невероятное. Расточительное. Святотатственное против долга Бородачу. Но…

– Да, – выдохнула Таня. Впервые за долгие месяцы в ее усталом лице вспыхнуло что-то, кроме тревоги или отчаяния. Огонек. Маленький, но свой. – Обогреватель. И… – она запнулась, боясь сглазить, – …и чай. С печеньем. Настоящим. Не сухарями.

Решение приняли единогласно. Даже Дмитрий, обычно призывавший к аскезе, кивнул: «Грех не отметить первую ласточку. Тем более теплую».

Поход в магазин напоминал священнодействие. Не в сияющий супермаркет «ТехноЛайф», а в замызганный «Уголок» на окраине «Района Ожидания». Выбирали обогреватель как драгоценность: долго спорили о ваттах, косичках проводов, читали хлипкие этикетки. Остановились на самом дешевом, но новом, масляном «радиаторчике» – маленьком, уютном, с термостатом. «Как печка-буржуйка», – усмехнулся Сергей, неся покупку, бережно завернутую в картон, как хрустальную вазу.

Печенье выбирала Лидия. Не самое дешевое «Юбилейное», а «К кофе» – с крошкой ореха сверху. И пачку обычного, но черного, байхового чая. «Не пыль, что в пакетиках», – буркнула она, пряча сдачу в варежку.

Вернувшись, включили обогреватель. Он зашипел, заурчал где-то внутри, и медленно, нехотя, начал излучать сухое, пока еще слабое тепло. Поставили его посередине подвала, почти в ритуальном кругу.

Чай заваривали в большом эмалированном чайнике – том самом, что пережил еще «Уют». Лидия разливала по стаканам, старательно кладя в каждый по два печенья «К кофе» и три обычных. Аромат разносился по подвалу – простой, но бесконечно дорогой аромат нормальной жизни.

Пили молча первое время. Смаковали. Грели озябшие руки о стаканы. Смотрели, как крошечный обогреватель медленно, но, верно, отвоевывает пространство у подвального холода. Тепло касалось щек, пальцев ног в валенках. Это было не просто физическое тепло. Это было тепло от их денег. От их работы. От их выбора.

– Помните, – вдруг тихо сказал Дмитрий, откусывая крошечный кусочек печенья с орешком, – как я говорил про окна? Что если не вставить – разобьют все?

Все кивнули.

– Так вот, – он обвел взглядом их лица, освещенные тусклым светом лампочки и оранжевым отсветом от нагревательных элементов «печки», – мы не просто окна вставили. Мы… печку поставили. Своими руками. В своем доме.

Сергей неожиданно фыркнул, но не зло, а с каким-то смущенным одобрением:

– Ишь ты… Печка. Греет, зараза.

Лидия вдруг засмеялась. Звонко, по-девичьи, хотя голос сорвался на хрипоту. Она ткнула пальцем в Сергея:

– А ты, Сереж, похож сейчас на кота на печке! Довольный!

Он покраснел, отмахнулся, но улыбнулся. Широко, некрасиво, искренне. Впервые за много месяцев.

Таня смотрела на них. На Дмитрия, согревающего ладони о стакан. На Сергея, жующего печенье и украдкой касающегося рукой теплого корпуса обогревателя. На Лидию, чье лицо в эти минуты потеряло все морщины тревоги. Она чувствовала тепло не только на коже. Оно шло изнутри. Гудело тихим, ровным гудением, как их новая «печка». Она подняла свой стакан.

– За… – ее голос дрогнул. За что? За первую прибыль? За обогреватель? За печенье? Слишком мелко. Слишком глобально. Она нашла. – За наши руки. Которые… не только считать научились. Но и греть.

Чокнулись стаканами. Звон был не хрустальный, а глухой, жестяной. Но для них он звучал, как симфония. Пели чай, печенье и тихий гул обогревателя. И на лицах светились улыбки. Не от счастья достатка – его не было. А от счастья созидания. От ощущения себя не жертвами прогресса, не «опоздавшими» на его поезд, а творцами. Скромными, в подвале, но – творцами своего тепла. Своего шва. Своей, пусть и крошечной, но победы.

Глава 7: Тень прошлого

День начинался с непривычного комфорта. В подвале «Шва Времени» стоял ровный, сухой гул масляного обогревателя – их «печки». Он не победил подвальную сырость окончательно, но отодвинул холодную стену на шаг, создав островок терпимого тепла вокруг рабочего стола. Таня штопала шерстяной носок, подаренный Лидии одной из благодарных бабушек за варежки. Работа шла автоматически, пальцы помнили каждый стежок, освобождая сознание. Сознание же было занято цифрами. Не теми, что вызывали страх в таблице Excel, а приятными. В жестяной коробке лежали деньги от вчерашней срочной переделки кожаной куртки для студентки – 800 рублей. Плюс предоплата за два вязаных свитера от Лидии – 500. Плюс мелкие заказы… Скоро можно будет отдать Бородачу первую ощутимую порцию долга. Мысль об этом была теплее обогревателя.

Сергей кряхтел у верстака, пытаясь приладить к старому утюгу, чинимому для Алевтины Степановны, новую терморегулирующую ручку, выточенную им из обрезка текстолита. Каждое удачное движение ключом сопровождалось довольным хмыканьем. Дмитрий, наконец-то не кутавшийся в пальто, чистил механизм настольных часов – заказ из соседней парикмахерской, получившей их координаты от Марфы Петровны. Лидия, укутанная в свой пестрый шарф, набирала петли для нового свитера, ее спицы постукивали ритмично, как метроном их подвального бытия.

Тишину нарушил только скрип двери гаража сверху и быстрые шаги по лестнице. В подвал влетела Катя, запыхавшаяся, с морозным румянцем на щеках и огромной картонной коробкой в руках.

– Всем привет! Несите сюда скорее ваши шедевры! – крикнула она, ставя коробку на свободный угол стола. – Галерея! Помните, про инсталляцию говорили? Вот прислали список того, что хотят! И коробку для образцов! Нужно срочно отобрать самое-самое характерное, сфоткать при хорошем свете и отправить с Витей!

Подвал оживился. «Галерея искусства» – эти слова звучали как из другого мира, но мира заинтересованного. После статьи в блоге о них как об «Островке человечности» пришло письмо с неожиданным предложением: создать инсталляцию из «выброшенных вещей аналоговой эпохи», оживленных их руками. Шанс, свет в конце тоннеля, возможность большого аванса.

– Список? Какой список? – Таня отложила носок, заинтересованно подойдя к коробке. – Они что, сами не знают, чего хотят?

– Знают! – Катя достала лист бумаги. – Смотрите: «Предметы одежды с видимым ручным ремонтом, сохранившие историю вещи», «Бытовые приборы советской эпохи, отремонтированные нештатными методами», «Ручной инструмент с признаками длительного использования и адаптации», «Текстильные изделия (салфетки, скатерти, занавески) с уникальной, не машинной вышивкой или вязаными элементами» … – Катя зачитала. – Им важно, чтобы вещи несли следы не просто ремонта, а… как они пишут… «адаптации и осмысленной борьбы с утилизацией». Философия какая-то!

Сергей фыркнул, но в его глазах мелькнуло любопытство:

– Ага, значит, мой утюг с текстолитовой ручкой – это не костыль, а арт-объект? Интересно.

– Именно! – обрадовалась Катя. – И часы Дмитрия Николаевича! И твои заплатки, тетя Таня! И Лидина вязанина! Все! Нужно собрать самое выразительное. И срочно. У них сроки горят.

Началась суматоха. Лидия полезла в свой сундук с готовыми изделиями, выискивая носки с самой сложной «бабушкиной» пяткой или варежку с необычным орнаментом. Дмитрий аккуратно выкладывал на стол часы, которые он не просто чинил, а буквально воскрешал из мертвых, с трещинами на стекле и следами пайки на корпусе. Сергей гордо водрузил на видное место утюг с его текстолитовой ручкой, рядом положив пару старых, изогнутых под специфические нужды отверток. Таня открыла свой «сейф» – ящик с вещами, которые она ремонтировала особенно искусно: бархатную сумочку с заплаткой, превращенной в стилизованную бабочку; детское платьице, где разорванный подол был зашит контрастной нитью, создавая новый рисунок; мужскую рубашку с идеально подобранной по фактуре заплатой на локте, почти невидимой.

– Ткани… – задумалась она, разглядывая свои сокровища. – Им же нужна фактура, история. Мои обрезки от Алевтины Степановны хороши для работы, но для галереи… Надо что-то особенное. Настоящий лоскут с историей.

Она посмотрела на полку, где лежали остатки ее прежней жизни: коробка с запасами ткани из «Уюта». Там были отрезы, сохраненные для особых случаев, небольшие, но качественные – шерсть, шелк, плотный хлопок с набивным рисунком. Почти реликвии. Идеально подходили для галерейного лоскута.

– Катя, подержи пока, – Таня кивнула на стол, заваленный кандидатами в арт-объекты. – Мне нужно сбегать за тканью. Времени мало, возьму из своих старых запасов. Самые характерные лоскуты.

Она натянула свое самое теплое пальто – то самое, поношенное, но добротное, которое не продала в самые голодные дни. Повязала шерстяной шарф Лидии. В подвале было тепло их «печкой», но за дверью – февральская стужа «Района Ожидания».

Выйти на улицу после нескольких дней в подвальном тепле и сосредоточенной работе было как нырнуть в ледяную воду. Резкий ветер бил в лицо, вырывая дыхание. Таня втянула голову в плечи, засунула руки в карманы и быстрым шагом пошла по знакомому маршруту к своей бывшей квартире. Путь лежал мимо безликих панельных домов, облепленных рекламными голограммами, мимо замерзших детских площадок, мимо палатки с шаурмой, от которой тянуло сомнительным жиром. Она не смотрела по сторонам, мысленно перебирая лоскуты в коробке: вот тот кусок бордового бархата – остаток от вечернего платья для директрисы школы… А этот, в мелкий цветочек – от платья для выпускницы, такой радостной… Каждый лоскут был не просто тканью, он был осколком ее прошлой жизни, жизни Мастера с большой буквы.

Чтобы срезать путь, она свернула на Садовую улицу. Здесь было чуть оживленнее. Магазинчики, аптека, небольшой ТЦ «Форум» … Она шла, уткнув взгляд в тротуар, выщербленный и покрытый снежной кашей, обдумывая, как лучше скомпоновать лоскуты для галереи, чтобы передать не только фактуру, но и ту самую «историю борьбы с утилизацией».

И вдруг ее взгляд, скользнувший вверх, чтобы избежать столкновения с прохожим, наткнулся на знакомый силуэт. Невысокое здание из красного кирпича с большими витринами. Ателье «Уют».

Сердце екнуло. Старый, знакомый спазм сжал горло. Она остановилась как вкопанная, не в силах отвести глаз.

Но что-то было не так. Знакомая вывеска – скромная, с нарисованной золотой ниткой и иголкой – исчезла. На ее месте сияла новая, огромная, агрессивно современная. Желтые и черные полосы, динамичный шрифт, лаконичная надпись: «ТЕХНОМОДА. СТУДИЯ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ РЕШЕНИЙ». Витрины, всегда завешанные тканью, манекенами и выкройками, теперь сияли стерильным белым светом. За ними, как в аквариуме, плавно двигались манипуляторы, держащие рулоны безликой синтетической ткани. На одном манекене красовалось платье футуристического кроя, явно сгенерированное ИИ. Ни пылинки. Ни души.

Таня замерла. Холод, от которого она пыталась сжаться, проник внутрь, глубже костей. Перед ней был не просто магазин. Это был памятник на могиле. Могиле ее прошлого, ее уверенности, ее мира. Здесь она провела двадцать лет. Здесь рождались платья для выпускных, костюмы для свадеб, перешивались любимые пальто. Здесь стучала ее «Чайка», здесь пахло свежим сукном и крахмалом, здесь смеялись клиентки и спорили коллеги. Здесь была ее жизнь.

Она ждала, что нахлынет волна старой боли – той, что разрывала грудь, когда она стояла в пустом ателье с коробкой в руках. Ждала слез, удушья, желания броситься и царапать эту сияющую новую вывеску ногтями. Ждала того всепоглощающего чувства несправедливости и собственной ненужности.

Но… ничего не пришло. Вернее, пришло, но иное. Глубокая, тихая, усталая грусть. Как будто она наткнулась на старую фотографию давно умершего родного человека. Боль была, но притупленная временем, смешанная с легкой горечью и… принятием.

Она стояла, не двигаясь, наблюдая за плавными движениями манипуляторов за стеклом. Никаких «индивидуальных решений» она не видела. Видела конвейер. Точный, бездушный, эффективный. Совсем не тот хаотичный, теплый, пахнущий потом и творчеством «Уют». Ей вдруг стало жаль эту машину. Жаль ее безупречную пустоту.

«Индивидуальные решения… – мысленно усмехнулась она. – Алгоритм подбирает из тысячи шаблонов то, что кажется уникальным клиенту, не видя его сутулых плеч или особой посадки головы. Не чувствуя дрожи в руках у невесты или грусти в глазах у женщины, перешивающей платье покойной мамы».

Вспомнился Артем Волков с его предложением «синергии». Словно эхо из этого сияющего саркофага. Они могли бы там быть? За стеклом? Как живые экспонаты, «ремесленники при машинах»? В желто-черных фартуках, штопающие то, что машина не долечила? Холодный ужас, знакомый и острый, кольнул ее на миг. Нет. Тысячу раз нет. Они сделали правильный выбор.

Она перевела взгляд с вывески на отражение в огромной витрине. Увидела себя: женщину в поношенном, но аккуратном пальто, с лицом, изборожденным морщинами тревоги и недосыпа, но с прямым, спокойным сейчас взглядом. Женщину, стоящую одной в мороз на улице перед символом всего, что ее сломало. Но не сломанную. Стоящую.

И вдруг осознала: она не чувствует себя здесь чужой только потому, что это место было ее домом. Она чувствует себя чужой, потому что это место стало чужим. Навсегда. Это был не ее мир. Ее мир сейчас пахнет углем, старым металлом, шерстью и клеем. Он гудит обогревателем, скрипит задвижкой Сергея, постукивает спицами Лидии и тикает часами в руках Дмитрия. Он теплый. Тесный. Наполненный несовершенными, сломанными, но невероятно родными вещами и людьми. Ее людьми. Которые ее ценят не за скорость, а за невидимый шов. Не за соответствие алгоритму, а за упрямство души.

Легкая дрожь пробежала по телу – не от эмоций, а от пронизывающего ветра. Пора идти. Лоскуты ждут. Галерея ждет. Ее мир ждет.

Она повернулась спиной к сияющему саркофагу «ТехноМоды», к бывшему «Уюту». Сделала шаг. Потом другой. Не оглядываясь. Грусть оставалась где-то сзади, холодным шлейфом, но внутри, под грудью, где раньше была пустота, теперь горел маленький, но свой огонек. Огонек «Шва Времени».

Дорога обратно к своей нынешней квартире (крошечной комнатке в коммуналке) показалась короче. Она почти не замечала холода, торопясь не столько за лоскутами, сколько обратно в подвал. К теплу. К своим. К новому заказу, который мог стать их билетом в более стабильное будущее.

Войдя в свою бывшую квартиру (теперь снимаемую чужими людьми), она быстро собрала нужные лоскуты из своей заветной коробки. Каждый кусок ткани она брала в руки, вспоминая его историю, его прежнее воплощение. Бордовый бархат, шелк в мелкий цветочек, кусочек шотландки от детского пальто… Теперь они станут частью чего-то нового. Не платья, а рассказа. Рассказа о вещах, переживших свое время, спасенных руками.

Возвращаясь, она несла коробку с лоскутами не как груз, а как сокровище. И когда она спустилась в подвал, толкнув тяжелую дверь с задвижкой, ее встретил знакомый гул, стук, шелест и – главное – волна плотного, жирного тепла от их «печки». И запах. Запах их мастерской. Уголь, металл, шерсть, клей, слабый отголосок чая и печенья. Дом.

– Ну что, принесла сокровища? – поднял голову Дмитрий, откладывая часы. Его лицо в тепле казалось менее осунувшимся.

– Принесла, – Таня поставила коробку на стол рядом с утюгом Сергея, часами Дмитрия, вязанием Лидии и фотографиями, которые уже делала Катя. – Самые характерные. С историей.

– А ты… Таня, ты чего такая… спокойная? – прищурилась Лидия, отложив спицы. – Мороз же на улице собачий.

Таня развязала шарф, сняла пальто. Подошла к обогревателю, протянула к нему руки.

– Видела «Уют», – сказала она просто, глядя на оранжевые секции «печки». – Вернее, то, что от него осталось. «ТехноМода» там. Студия «Индивидуальных решений». – Она произнесла это без злости, даже с легкой иронией.

В подвале на секунду воцарилась тишина. Даже Сергей перестал кряхтеть над утюгом.

– Ох… – выдохнула Лидия. – Родной мой… И как ты?

Таня повернулась к ним. Не пыталась улыбнуться. Просто смотрела на их лица – озабоченное Лидии, внимательное Дмитрия, настороженное Сергея, любопытное Кати.

– Грустно, – призналась она честно. – Как на кладбище сходила. Но… – она провела рукой по коробке с лоскутами, потом обвела взглядом их подвал, их наспех собранные, но такие дорогие арт-объекты для галереи, их «печку», – …но ничего не разорвалось внутри. Не захотелось плакать или кричать. Просто… поняла окончательно. Тот мир умер. Настоящий. Мой. – Она ткнула пальцем себе в грудь. – Он здесь. С вами. С нашим «Швом». С этой печкой. С этими… – она кивнула на утюг Сергея с текстолитовой ручкой, – …шедеврами. Даже если галерея откажется, даже если Бородач придет за долгом… Здесь я дома. Больше нигде.

Дмитрий медленно кивнул. В его глазах светилось понимание и что-то вроде гордости.

– Приняла потерю, – сказал он тихо. – Не как ампутацию, а как… как шрам. Который болит только в непогоду, но уже не управляет тобой. Это и есть взросление души, Танюш. Даже если оно приходит после сорока.

Сергей хмыкнул, но на сей раз беззлобно:

– Ну, раз дома, то не стой у печки, как памятник. Помогай Кате раскладывать твои тряпочки. Арт-объекты, блин… – Он снова склонился над утюгом, но уголки его губ чуть подрагивали – подобие улыбки.

Таня сняла шарф, подошла к столу, где Катя уже раскладывала лоскуты на фоне старого, вытертого до дыр бархатного портьера, найденного на свалке и ставшего их фотофоном. Она взяла кусок бордового бархата, погладила его. Теплый. Живой. Как и все в этом подвале. Как она сама.

Она больше не оглядывалась на тень прошлого. Она шила свое будущее. Петля за петлей. Лоскут к лоскуту. Здесь, в тепле их маленькой, хрупкой, но такой стойкой человеческой крепости под названием «Шов Времени». Грусть оставалась где-то снаружи, вместе с морозом и сияющей вывеской «ТехноМоды». Здесь же, внутри, среди скрипа, гула, шелеста и тиканья, было место только для работы, тепла и тихого, усталого счастья принадлежности.

Глава 8: Расширение «фронта работ»

Раздался непривычный звук: телефонного звонка. Не гудка планшета Кати, а старого, черного дискового аппарата, найденного Сергеем на свалке и подключенного к городской линии в их новой мастерской-бывшей аптеке. Звонок был резким, настойчивым, как стук в дверь непрошеного, но важного гостя.

– «Шов Времени», здравствуйте! – Лидия подхватила трубку, стараясь говорить четко, как учила Таня. Ее голос слегка дрожал – звонки все еще были в новинку. – Да, вязание? Эксклюзивное? Ну, я… я вяжу. Как у бабушки. С душой. Ах, свитер? Мужской? – Она замерла, прижимая трубку уху, будто боялась упустить невидимую нить разговора. – Размер? Ну, сорок восьмой… Мерки? Да, конечно… Ширина спины… длина рукава… – Она лихорадочно заковыряла карандашом по обрывку газеты. – Цвет? Серый меланж? Меланж… это какой? А, с крапинкой? Нет, пряжи такой сразу нет, надо искать… Срок? Две недели? – Лидия широко раскрыла глаза, полные ужаса. – Дорогая моя, это ж не машинка! Это ручная работа! Петля в петлю! Узор «косы» – это долго… Нет, за три дня никак… Даже за неделю… Что? «Неэффективно»? – Голос ее дрогнул, в нем зазвучала знакомая обида «опоздавшей». – Нет, это не неэффективно! Это… это душевно! Вещь будет теплая, живая, неколючая! …Алло? Алло?..

Тишина в трубке была красноречивее слов. Лидия медленно положила трубку. На глазах навернулись слезы – не от отказа, а от непонимания. От ощущения, что ее драгоценное, выстраданное мастерство измеряют чужими, бездушными мерками «эффективности».

– Опять? – Таня оторвалась от планшета, где сводила цифры по оплате за галерею (аванс, слава богу, пришел!). – «Клиент» из Прогресса?

– Откуда же еще, – Лидия смахнула слезу сердитым движением, словно смахивала пылинку. – Свитер «меланж». За три дня. С «косами». И чтоб «эффективно». Как у них, на станках. – Она ткнула спицей в клубок шерсти. – Может, зря я согласилась на эти «эксклюзивы»? Не их это… не цифровое.

– Нашлось же трое, которые ждали месяц на твой кардиган с журавлями? – напомнила Таня, подходя и кладя руку на плечо Лидии. – И платили хорошо. Помнишь их глаза? Вот твои клиенты, Лиданька. Которые ценят не скорость, а тепло. Которые понимают, что «меланж» – это не просто крапинка, а игра оттенков в ручной пряже. А этого… отпусти с миром. Ее свитер пусть вяжет робот. Он не будет колоться, но и греть – только физически.

Лидия вздохнула, но кивнула. Вытерла глаза, взяла в руки начатый свитер – не серый меланж, а глубокий баклажановый, для учительницы литературы. Петли ложились ровно, успокаивая. Она нашла свою нишу: не скорость, а смысл. Вещи с историей, с символом, с вложенной душой. Пусть клиентов меньше – зато они ее.

Тем временем Сергей вел свою «рекламную кампанию». Не в сети (Катя еле-еле поддерживала их страничку), а по старинке. Он прибил к двери аптеки-мастерской доску, снятую с развалившегося сарая. На ней криво, но яростно, белой краской (остатки от ремонта) было выведено:

«ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ РЕМОНТ!

ЧИНИМ ТО, ЧТО НЕ БЕРУТ «УМНЫЕ» СЕРВИСЫ!

ВАШ ДРЕДНОУТ, УТЮГ, ПЫЛЕСОС, ЧАЙНИК – НАШИ ДРУЗЬЯ!

АНАЛОГОВЫЙ ПОДХОД – ЦИФРОВОЙ РЕЗУЛЬТАТ!

СЕРГЕЙ. СПРАШИВАЙТЕ В МАСТЕРСКОЙ «ШОВ ВРЕМЕНИ»!»

Под доской висела жестяная банка с обрезками бумаги и карандашом на веревочке: «Опиши проблему. Кидай внутрь. Ответим!»

Идея казалась бредовой. Но работала. В банке появлялись записки, написанные корявым почерком, иногда с рисунками:

«Утюг Philips плавит ручку. Горит запах. Робо-сервис сказал – утиль. Жалко. Марина.»

«Чайник „Сатурн“ 1985 г.в. не выключается. Кипит как бешеный. Новые – дрянь. Почините? Николай И.»

«Дрель „Зубр“ гудит, но не сверлит. В сервисе сказали – мотор умер. Дорого. Может, оживите? Семен.»

Сергея эти «безнадежные» случаи зажигали, как искра бензин. Он рылся в своих ящиках с «железячным золотом», принесенными соседями, копался в схемах из старых журналов «Наука и жизнь», которые Дмитрий хранил как реликвии. Его ремонт был не заменой узлов, а хирургией. Поиском причины, адаптацией, импровизацией. Он не просто чинил – он спасал. И объяснял клиентам не техническими терминами, а образами:

– Видишь, Марина? Терморегулятор твоего утюга – как клапан в печке засорился. Почистил контакты, подогнул пластинку – и он опять чувствует, когда жарко! Не машина виновата, а грязь человеческая. И недосмотр.

– Николай, твой «Сатурн» – богатырь! Биметаллическая пластинка устала, погнулась. Я ей новую пружинку подобрал, настроил. Теперь будет слушаться, как солдат!

– Семен, с «Зубром» хитрее. Шестеренка в редукторе скололась. Нашел почти такую же от старой мясорубки! Чуть подточил – и работает! Не мотор умер, а шестеренка скукожилась от нагрузки. Заменил – и богатырь ожил!

Его клиенты уходили не просто с починенной вещью. Они уходили с ощущением маленького чуда, с благодарностью к мастеру, который не списал, а понял и справился. Сергей, обычно угрюмый, в эти моменты светился редкой улыбкой победителя. Его «человеческий ремонт» находил отклик. В банке появлялись не только записки, но и благодарственные пятерки, десятки, даже пирожки. И главное – поток «безнадежных» друзей техники рос.

Дмитрий Николаевич не рекламировал себя вовсе. Его «консультации» по старым часам начинались тихо. Кто-то приносил дедушкины карманные часы, остановившиеся навсегда. Кто-то – настенные «ходики», тикавшие всю жизнь и вдруг замолчавшие. Дмитрий не обещал быстрого ремонта. Он садился за стол с лупой, аккуратно снимал заднюю крышку, и… начинался сеанс. Сеанс неторопливого разговора.

– Видите, Анна Петровна? – он показывал крошечный механизм. – Это не просто шестеренки. Это – сердце. Оно билось десятилетия. Чувствовало жару и холод, тряску дороги, покой буфета. И вот, пружинка… смотрите, эта маленькая? Она устала. Не сломалась, а именно устала. Ей нужна не замена, а отдых и немного… уважения. Я ее сниму, выпрямлю осторожно, смажу капелькой особого масла… И она снова будет служить. Потому что память о мастере, который ее поставил, в ней жива. А ИИ… – он качал головой с легкой грустью, – …ИИ видит сломанную деталь. Не видит усталости души механизма.

Люди слушали, завороженные. Дмитрий говорил не о часах, а о времени. О памяти. О ценности вещей, переживших эпохи. Его консультация превращалась в философскую беседу, в исповедь о старых вещах, о прошлом, о потере и надежде. Он чинил не только часы. Он чинил отношение. Люди уходили от него не только с надеждой на починку (которая часто оказывалась сложной и недешевой, о чем Дмитрий честно предупреждал), но и с новым взглядом на пылившийся на полке хронометр. Он становился не просто вещью, а хранителем времени. И находились те, кто был готов заплатить за возвращение этого хранителя к жизни.

Кооператив обрастал услугами, как старый дуб мхом – неровно, но прочно. Лидия с ее эксклюзивным вязанием «с душой и смыслом». Сергей – спаситель «безнадежной» техники. Дмитрий – хранитель времени и философ часового механизма. Таня оставалась стержнем – шила, ремонтировала одежду, вела учет, сводила концы с концами, учила молодую швею Аню не только строчить, но и чувствовать ткань. А еще появился Витя – их «последняя миля» на велосипеде, развозивший заказы и запчасти по «Районам Ожидания», сбитый с толку алгоритмом дрон-курьер.

Но рост приносил не только доход и удовлетворение. Приносил хаос. Тесная мастерская в бывшей аптеке гудела, как растревоженный улей.

– Лидия Александровна! Где моя пряжа «морской волны»? Я же вчера заказала для шапочки! – волновалась молодая мама с младенцем на руках.

– Дмитрий Николаич, вы обещали посмотреть мой будильник «Слава»! Он опять отстает! – стучал костяшками по столу пенсионер.

– Сергей! Ты взял мои пассатижи-утконосы? Без них как без рук! – ревел Сергей из своего угла, заваленного «пациентами».

– Тетя Таня, клиент срочный! Принес кожаную куртку – молния сломалась! Говорит, через час на поезд! – вбегал запыхавшийся Витя.

– Аня! Не так складываешь выкройку! Видишь, долевая нить? – Таня пыталась уследить за всем сразу.

Жестяная коробка для денег то пустела (оплата угля, ниток, запчастей для Сергея), то наполнялась, но учет усложнялся в геометрической прогрессии. Таня засиживалась допоздна с планшетом, сводя цифры, путаясь в заказах Лидии (сложные схемы оплаты по этапам), в деталях для Сергея (которые он покупал, где придется, не всегда сохраняя чек), в предоплатах за ремонт часов Дмитрия.

Однажды вечером, когда последний клиент ушел, а Витя умчался развозить готовые заказы, в мастерской воцарилась тишина, напряженная от усталости. Лидия, бледная, складывала остатки пряжи. Сергей, черный от машинного масла, мыл руки под ледяной струей в раковине. Дмитрий молча протирал очки. Аня робко подметала обрезки ниток.

Таня сидела за столом, уткнувшись лбом в ладони. Перед ней на планшете горела таблица с цифрами, которые никак не хотели сходиться. На сто рублей. Капля в море? Целый ураган для их хрупкого корабля.

– Не сходится… – прошептала она, голос сорвался. – Опять не сходится. Где-то потеряли сто рублей. Или записали не туда. Или…

Она не договорила. Усталость, накопившееся напряжение, осознание груза ответственности – все навалилось разом. Она не плакала. Просто сидела, ссутулившись, маленькая и сломленная, в теплом, но тесном теперь гудящем пространстве их общего успеха.

Первым подошел Дмитрий. Молча. Поставил перед ней стакан горячего чая – не из дешевых пакетиков, а из того самого байхового, «для праздников».

– Пей, Танюш. Сто рублей… – он вздохнул. – Это цена нашего роста. Цена хаоса, который мы сами создали своей… востребованностью.

Сергей, вытирая руки, подошел, посмотрел на планшет.

– Бюрократия, – буркнул он, но без привычной злости. – Как на заводе стало. Ты же не бухгалтер, Тань. Ты – мастер.

– Но кто же, если не я? – выдохнула Таня, поднимая глаза. В них стояли слезы усталости и бессилия. – Лида – вяжет. Ты – железки спасаешь. Дмитрий Николаич – время лечит. Аня учится… Кто сводит концы? Кто думает об угле, о налогах, о долге Бородачу? Кто… кто не теряет сто рублей?

Лидия подошла, обняла Танины плечи. Ее руки пахли шерстью.

– Мы все, Танюш. Вместе. Мы же кооператив. «Шов Времени». Не ты одна. Просто… – она поискала слова, – …просто мы слишком быстро пошли. Разрослись. Надо новые стежки делать. Укрепляющие.

– Порядок, – четко сказал Сергей. – Надо систему. Ящики под каждое дело. Для Лидиных схем и пряжи. Для моих железок. Для Дмитриевых часов. И… – он запнулся, – …и общая тетрадь. Бумажная. Куда сразу записывать: кто, что, сколько взял, сколько должен. А ты потом в свой табель впишешь. А то я эти твои ячейки… как слепой котенок.

– И мне помогу! – робко сказала Аня. – Я быстро пишу. Могу записывать, когда вы заняты.

– И я, – сказал Дмитрий. – Заказы на часы буду сам фиксировать. С указанием сложности и предоплаты. Чтобы тебе проще было.

Таня смотрела на них. На их усталые, но полные решимости лица. На стакан чая. На беспорядок вокруг, который был теперь не символом отчаяния, а знаком их востребованности. Сто рублей… Да, они потерялись. Возможно, их уже не найти. Но они были ценой урока. Ценой понимания, что их «шов» крепок, но требует новых узлов, новых стежков управления. Не алгоритмами, а доверием и распределением. Человеческим подходом к своему же человеческому хаосу.

Она сделала глоток горячего чая. Горечь усталости начала отступать.

– Хорошо, – сказала она тихо, но твердо. – Завтра. С утра. Наводим порядок. Сергей, смастеришь ящики? Лида, разберешь свои клубки? Дмитрий Николаич, Аня – поможете с тетрадью? А я… – она ткнула пальцем в планшет, – …я попробую эти сто рублей найти. Или… спишем их на плату за науку. Науку быть не просто мастерами, а… хозяйками своего успеха. Пусть и маленького.

В мастерской снова загудел обогреватель, затикали часы на столе Дмитрия, зашелестела пряжа в руках Лидии. Хаос оставался. Но это был уже их, родной, теплый хаос. Который они учились обуздывать. Вместе. Петля за петлей. Стежок за стежком. Расширяя фронт работ и укрепляя швы своего общего дела.

Глава 9: Помощь приходит

В бывшей аптеке, теперь гордо именуемой мастерской «Шов Времени», царил творческий и очень громкий беспорядок. Лидия, окруженная цветными клубками, как остров в море шерсти, спорила с клиенткой о оттенке «морской волны» для вязаного берета. Сергей, с лицом, вымазанным в графитной смазке, кряхтел над внутренностями допотопного пылесоса «Ракета», чей мотор упорно отказывался оживать. Дмитрий, с лупой в глазу, замер над раскрытыми карманными часами, чей механизм казался спутанным клубком из тончайших стальных паутин. А Таня металась между ними: то помогала Ане распороть неудачный шов на бархатной юбке, то искала в ящике специфическую пружинку для Сергея, то пыталась успокоить Лидию и ее клиентку.