Читать онлайн Слепое правосудие

Глава 1: Искра Амбиций

Жара в Ра-Хемаат была не солнечным благословением, а раскаленным кузнечным мехом, выжигающим душу. Воздух над белоснежными стенами богатых кварталов дрожал, как над плавильным тиглем. Пыль, вечная спутница пустыни, впивалась в кожу, забивала рот, превращая сладкий финиковый сок в грязную пасту на губах. Лаэль Сэрин, шестнадцати вёсен от роду, плевал эту пасту на отполированный камень парадного балкона своего дома, наблюдая за жизнью внизу.

Он ненавидел этот вид. Ненавидел приторный запах лотосов из сада отца, смешанный с вонью нищеты, поднимавшейся из Нижнего Города. Ненавидел крики разносчиков воды, похожие на предсмертный хрип, и мерный топот стражи в золоченых доспехах – живых истуканов, охранявших покой сытых. Но больше всего он презирал их.

«Небесное Горнило». Солнце. Глупая выдумка жрецов и трусливых обывателей. Лаэль щурил карие глаза, глядя прямо на ослепительный диск, заставляющий глаза слезиться. Там, в этом пекле, по их словам, жили боги? «Инженеры»? Мастера, кующие блага для смертных из материалов этого мира? Какая чушь.

Он видел «блага». Видел, как его отец, богатейший купец Ра-Хемаата, платил жрецам Горнила половину прибыли за «благословение» на торговлю. Видел, как эти же жрецы в роскошных одеждах проходили мимо умирающего от жажды нищего у храмовых ворот. Видел, как стража Города Солнца избивала палками голодного воришку, стащившего корку хлеба. Где же «упрощение жизни», выкованное в Горниле? Где справедливость?

«Они не боги, – прошептал Лаэль, его тонкие пальцы сжали балюстраду балкона до побеления костяшек. – Они паразиты. Сильные, да. Но не боги».

Его мать, нежная и богобоязненная, часто говорила о смирении. Отец – о выгоде и связях. Лаэль же жаждал славы. Не той, что добывается золотом или лестью жрецам. Ему нужна была слава, которая переживет пирамиды. Слава, заставляющая трепетать самих «Инженеров». Он мечтал не молиться Горнилу, а шагнуть в него. Не как проситель, а как равный. Лучший. Чтобы эти самодовольные «небожители» склонили перед ним головы. Чтобы весь мир, от последнего нищего до верховного жреца, знал имя – Лаэль Сэрин.

– Молодой господин? – Голос слуги, старого Сапфира, прозвучал осторожно из глубины залы. – Ваш отец просит вас. Гости прибыли.

Лаэль не повернулся. Гости. Еще купцы. Еще жрецы. Еще разговоры о караванах, налогах и «милости Горнила». Скука.

– Скажи, что я иду в храм Солнца, – отчеканил Лаэль, все еще глядя вниз, на кишащий муравейник улиц. – Для… духовного созерцания.

Старик закашлялся, явно удивленный. Лаэль почти никогда не посещал храмы добровольно.

– Как прикажете, молодой господин.

Шаги Сапфира затихли. Лаэль усмехнулся. Духовное созерцание. Скорее – разведка. Храм Солнца был центром власти жрецов Горнила в Ра-Хемаате. Там можно было услышать новости, подслушать разговоры, оценить силу врага. Или будущих подданных. Он тщательно вытер пыль с дорогих льняных одежд – безупречный вид был его оружием – и спустился в прохладные сени дома.

На мгновение его остановил крик со двора – смешанный со злобным рычанием стражника и жалобным стоном. Через арку Лаэль увидел, как один из охранников отцовского склада пинал лежащего на земле раба. Тот пытался прикрыть голову руками, его спина была исполосована свежими рубцами.

– Воровал финики, гад! – шипел стражник, замахиваясь для нового удара.

Лаэль наблюдал холодно. Раб? Не его дело. Жалко потраченных фиников. Жалко времени стражника. Глупость раба, приведшая к боли. Неэффективно. В его будущем царстве такого не будет. Ни воровства. Ни глупости. Ни… ненужной жестокости? Мысль мелькнула и погасла, как искра. Порядок требовал дисциплины. А дисциплина – наказания.

Он прошел мимо, не вмешиваясь. Его ждал храм. Ждала пыль дорог Нижнего Города, через которые нужно было пройти. Лаэль натянул капюшон легкого плаща, скрывая дорогие одежды и лицо. Богатый юноша в трущобах – мишень для отчаявшихся. А он не собирался становиться жертвой задолго до того, как станет богом.

Улицы Нижнего Города встретили его стеной вони, шума и человеческого отчаяния. Крики торговцев гнилыми овощами, плач голодных детей, хриплые песни пьяниц – все сливалось в оглушительный гул. Пыль здесь была гуще, смешанная с пеплом очагов и чем-то невыразимо противным. Лаэль шел быстро, ловко лавируя между грудами мусора, спящими псами и людьми с пустыми, потухшими глазами. Его брезгливость боролась с холодным любопытством. Вот она, реальность. Грязь, на которой «Инженеры» возвели свою сказку о Горниле. Он запоминал лица. Запахи. Звуки. Это тоже было знанием. Оружием.

У храмовых ворот, отполированных до зеркального блеска и охраняемых каменными истуканами-стражами, толпился народ. Нищие протягивали руки с немым укором. Верующие в рубищах ждали своей очереди принести жалкую лепешку в дар «Небесному Горнилу» в надежде на милость. Жрецы в белоснежных одеяниях с золотыми символами солнца на груди важно шествовали мимо, не замечая грязи под ногами. Их лица были спокойны и сыты.

Лаэль сбросил капюшон, позволив дорогой ткани плаща и уверенной осанке говорить за него. Стражи у ворот лишь кивнули, пропуская его внутрь, минуя толпу. Это правило. Золото и положение открывают двери даже перед богами. Или тем, кто ими притворяется.

Прохлада храма обволокла его, как влажная ткань. Воздух был густ от дыма благовоний – мирры, ладана, чего-то сладкого и удушливого. Высокие колонны, расписанные сценами поклонения Солнцу, уходили в полумрак сводов. Где-то в глубине, у алтаря, горел негасимый огонь – символ Горнила. Жрецы монотонно пели гимны, их голоса сливались в гипнотический гул.

Лаэль остановился у края главного нефа, наблюдая. Люди падали ниц, били поклоны, шептали молитвы. Страх и надежда застыли на их лицах. Он чувствовал презрение, острое, как жало скорпиона. Они молились огню. Пылающему воздуху. Иллюзии. Их раболепие питало этих жрецов, этих «посредников», которые и были настоящими хозяевами Ра-Хемаата под сенью мифических Инженеров.

Его взгляд скользнул по рядам молящихся, по важным фигурам в дорогих одеждах, стоящим ближе к алтарю. И вдруг зацепился. У одной из колонн, почти в тени, стояла девушка. Не нищенка, но и не знатная дама. Просто одетая, скромная. Ее лицо было обращено к алтарному огню, но в глазах не было слепого фанатизма. Была… печаль? Глубокая, бездонная. И странная отрешенность. Она не молилась. Она смотрела. Как будто видела сквозь пламя, сквозь камень, сквозь саму ложь этого места.

Лаэль почувствовал необъяснимый укол интереса. Кто она? Почему здесь? Ее взгляд был чужим в этом море покорности. Как и его собственный. На мгновение их взгляды встретились через задымленное пространство храма. Карие глаза Лаэля, полные холодного анализа, и ее… серые? Зеленые? Трудно разглядеть в полумраке. Но в них мелькнуло что-то – удивление? Предостережение? – и она быстро опустила голову, растворившись в тени колонны.

Лаэль нахмурился. Глупость. Просто еще одна заплутавшая душа. Он отогнал мимолетное впечатление. У него не было времени на загадки. Его ждало Горнило. Его слава. Его трон среди тех, кого он презирал. Он повернулся, чтобы уйти, оставив храм, его дым, его молитвы и странную девушку в тени позади.

На пороге его снова окутала волна адской жары и криков Нижнего Города. Пыль впилась в легкие. Лаэль затянул плащ потуже и шагнул в пекло Ра-Хемаата.

Глава 2: Совершенство праздности под Солнцем

Жара чуть спала, отступив перед наступающим вечером, но каменные плиты внутреннего двора дома Сэринов все еще хранили дневной жар, как гигантская печь. Воздух звенел от стрекотания цикад, сливаясь с плеском воды в небольшом бассейне, куда бежали ручьи из алебастровых масок богов по стенам. Здесь, в относительной прохладе под виноградным навесом, прятались от мира трое.

Лаэль полулежал на груде мягких подушек, лениво подбрасывая в воздух и ловя один из отцовских шахматных слонов из черного эбена. Рядом, скрестив ноги и склонившись над расчерченной на плитах доской, сидел Менну. Сын главного писаря отца Лаэля, Менну был тщедушным, но жилистым мальчишкой с острым носом и вечно растрепанными волосами цвета пальмовой коры. Его смуглые пальцы быстро передвигали по клеткам фигурки из обожженной глины – упрощенный вариант игры в сенет.

– И снова твой Гор, Менну, – провозгласил Лаэль, не глядя на доску. Он поймал слона. – Загнан в угол моими лучниками. Как жрец без взятки в день аудиенции.

Менну фыркнул, откинув прядь волос со лба:

– Ты жульничаешь, Сэрин. Никто не может видеть доску, не глядя. Ты просто помнишь расстановку.

– Гениальность, друг мой, не нуждается в постоянном надзоре, – парировал Лаэль с напускной важностью, наконец повернув голову. Его взгляд скользнул по фигуркам. – Хотя… твой флот на Рафе выглядит подозрительно многочисленным для середины игры. Не прикарманил ли ты пару барж из торгового флота?

Менну покраснел:

– Это стратегия! А не то, что ты делаешь, болтая с Исидой, пока я планирую ход!

Третья фигура в их маленьком кругу, Исида, дочь мастера-гончара из ремесленного квартала, тихо рассмеялась. Она сидела на корточках у края бассейна, опустив руку в воду и наблюдая, как рыбки-бубу щекочут ее пальцы. Ее волосы, цвета спелого ячменя, были заплетены в простую косу, а глаза, большие и темные, как ночь над пустыней, часто смотрели на Лаэля с немым восхищением, которое он предпочитал не замечать. Ее льняное платье было чистым, но простым, без вышивок, как у знати.

– Я не болтала, Менну, – возразила Исида мягко. – Я слушала, как Лаэль объяснял, почему жрецы Хеприона (Нан) носят такие смешные головные уборы. Потому что под ними прячут свои лысины! – Она снова засмеялась, и звук был похож на звон маленьких колокольчиков.

– Не лысины, Исида, – поправил ее Лаэль с преувеличенным терпением. – Истощенные мозги от постоянного высчитывания, сколько зерна можно урвать у купцов под видом «дара Горнилу». А шляпы… ну, чтобы вороны не приняли их головы за голые скалы и не устроили там гнездо. – Он метнул глиняную фигурку солдатика в воображаемую ворону на крыше. Фигурка звонко стукнулась о камень и покатилась.

– Лаэль! – воскликнула Исида, притворно шокированная, но глаза ее смеялись. – Ты же так навлечешь гнев самого Горнила! Инженеры услышат твои богохульства!

Лаэль презрительно фыркнул:

– Пусть слышат. Может, хоть один из них, Инженер… скажем, Энергичности, спустится сюда и заставит этих толстозадых жрецов бегать вокруг храма для бодрости духа. А то все на рикшах разъезжают, как священные курицы.

Менну, наконец сделав ход (неудачный, судя по его хмурому виду), поднял голову:

– Говоришь, как будто видел их, этих Инженеров. Отец говорит, их лики настолько прекрасны, что смертный сойдет с ума от одного взгляда. А голоса… как музыка амфор.

– Твой отец, Менну, – отчеканил Лаэль, садясь прямо, – слишком много времени проводит, переписывая хвалебные гимны этим самым жрецам. Их лики, скорее, жирны от пирогов, которые им подносят. Что насчёт голосов, так что они наверняка похожи на блеяние довольного барана. – Он встал, потянулся. – Я вот видел нечто прекрасное сегодня. Статую сфинкса, которую везли из каменоломни для нового храма. Вот сила! Вот величие! Не то, что эти выдуманные мастера в небесной кузнице.

Исида вытерла мокрую руку о подол платья:

– Но ведь Горнило дает нам все, Лаэль! Солнце, которое греет… дожди, которые орошают поля… даже гончарный круг моего отца, говорят, изобретение Инженера Совершенства!

Лаэль подошел к бассейну, наклонился и брызнул водой в сторону Исиды. Та вскрикнула и отпрянула, смеясь.

– Дожди это все облака, Исида. Солнце – раскаленный диск в небе. Гончарный круг?.. Его изобрел какой-то смышленый ремесленник тысячу лет назад, а жрецы приписали заслугу Нану, чтобы люди несли им лучшую посуду «в благодарность». – Он выпрямился, его глаза горели знакомым огнем амбиций. – Настоящее совершенство создается здесь, на земле. Умом и руками. Как та статуя сфинкса. Как… как то, что построю я.

Менну бросил глиняную фишку на доску в знак поражения:

– Опять за свое. Царство Лаэля. С престолом в Горниле. Лаэль Первый, Повелитель Инженеров и Солнца. – Он сказал это без злобы, скорее с привычной снисходительностью. – И кем мы тогда будем? Твоими верховными жрецами? Или… ну, скажем, главными поставщиками фиников для твоего небесного стола?

– Ты, Менну, – ухмыльнулся Лаэль, – будешь моим главным архивариусом. Будешь записывать все мои великие указы золотыми чернилами на папирусе из лепестков лотоса. А Исида… – он повернулся к девушке, которая смотрела на него, затаив дыхание, – …Исида будет обжигать для моего дворца амфоры. Самые красивые. С изображением… ну, скажем, моего триумфального восхождения в Горнило на колеснице, запряженной огненными конями.

Исида покраснела, опустив глаза:

– Я… я постараюсь, Лаэль.

– Огонь из Горнила, наверное, пригодится для обжига, – проворчал Менну, собирая фигурки. – Если, конечно, Инженер Энергичности разрешит им поделиться.

Лаэль собирался парировать, но их разговор прервал резкий крик чайки, пролетавшей над двором. Тень большой птицы мелькнула на нагретых плитах. Лаэль взглянул вверх, на багровеющее небо. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая белые стены в кровавые тона.

– Пора, – неожиданно сказал он, вся его игривость куда-то испарилась. – Отец вернется с караваном скоро. Ужин.

Менну вскочил, ловко сунув глиняные фигурки в мешочек.

– Да, меня тоже ждут. Папирусы не перепишутся сами по себе. Хотя… – он бросил лукавый взгляд на Лаэль, – …может, твои будущие огненные кони помогут?

Исида тоже поднялась, отряхивая платье от несуществующей пыли.

– Мне тоже пора. Отец сказал, новый заказ от храма – пятьдесят масляных светильников с символами Горнила. Нужно успеть до праздника Солнца. – Она взглянула на Лаэля. – Завтра… у бассейна?

Лаэль кивнул, уже думая о чем-то другом. О караване. О разговорах, которые он подслушает. О жрецах и их глупых шляпах. О Горниле, в которое он войдет не как проситель.

– Завтра, – бросил он рассеянно.

Менну уже исчез в арке, ведущей к служебным воротам. Исида задержалась на мгновение, ее темные глаза еще раз скользнули по профилю Лаэля, освещенному закатом. Потом она быстро повернулась и побежала вслед за Менну, ее сандалии тихо шлепали по камню.

Лаэль остался один. Вечерний ветерок, внезапно налетевший со стороны пустыни, принес запах песка, горячего камня и… далекого дыма. Он подошел к тому месту, где сидела Исида, и поднял с плиты маленькую, небрежно слепленную глиняную фигурку – лошадку. Должно быть, выпала из ее кармана, пока она играла у воды. Он сжал теплую глину в кулаке. Беззаботный смех Исиды, язвительные шутки Менну, тень виноградных листьев – все это внезапно показалось хрупким, как эта фигурка. Миром, который он презирал, но который был… его миром. Пока.

Он бросил лошадку обратно на плиту возле бассейна. Пусть лежит. Завтра Исида найдет. А сегодня… сегодня ему нужно было думать о будущем. О славе. О Горниле. О том, как перестать быть просто Лаэлем Сэрином, сыном купца, и стать кем-то большим. Кем-то, перед кем склонят головы даже те, кто сейчас смеется над его мечтами.

Где-то в городе завыли шакалы, встречая ночь. Тень от высокой пальмы легла на двор, длинная и холодная. Лаэль вздрогнул, хотя вечер был еще теплым. Он повернулся и пошел в дом, оставив тени сгущаться во дворе, а маленькую глиняную лошадку – беззащитной под наступающей тьмой.

Глава 3: Коварство Пустыни

Предрассветная тишина Ра-Хемаата была обманчива. Воздух, еще прохладный, пах пылью, цветущим жасмином и… чем-то тревожным. Как запах пересохшего русла перед внезапным паводком. Лаэль проснулся от этого запаха. От тишины, слишком густой, слишком настороженной. Даже цикады молчали.

Он подошел к окну своей комнаты на втором этаже, выходящему во внутренний двор. Нижний город тонул в предрассветных сумерках, сливаясь в серое пятно. Но на горизонте, за городской стеной, что-то двигалось. Тени? Пыльная буря? Нет. Слишком много. Слишком… организованно.

Сердце Лаэля сжалось ледяным комом. Разбойники. Слухи о набегах кочевников с юга ходили месяцами, но их отгоняли, им платили… Отец говорил, договоренность достигнута…

Он натянул первый попавшийся плащ поверх тонкой ночной рубахи и выбежал в коридор. Дом спал. Только где-то внизу слышался сонный голос старого Сапфира. Лаэль хотел крикнуть, поднять тревогу, но голос застрял в горле. Паника – удел слабых. Он побежал к покоям родителей.

Дверь была приоткрыта. Мать, в легком шелковом хитоне, стояла у окна, смотря туда же, куда смотрел он. Отец, уже одетый, с лицом, побледневшим от гнева и страха, натягивал кожаный доспех поверх дорогой туники.

– Лаэль! – выдохнула мать, увидев его. В ее глазах читался ужас. – Вниз! В подвал! Быстро!

– Они… их много? – Лаэль шагнул в комнату, голос дрогнул, выдавая его.

– Сотни, но это лишь подкрепление. Они уже здесь, – проскрежетал отец, затягивая ремень кирасы. Его рука дрожала. – Предатели. Проклятые южные псы! Сапфир! – закричал он. – Поднимай стражу! Закрыть ворота! К оружию!

Издалека донесся первый крик. Нечеловеческий. Потом еще один. И еще. Как будто огромная хищная стая ворвалась в спящий птичник. Тишина лопнула. Загремели удары по городским воротам Нижнего Города – глухие, зловещие.

– Лаэль, вниз! – закричала мать, хватая его за руку. Ее пальцы были ледяными.

Но было поздно. Снаружи, со стороны главных ворот поместья Сэринов, раздался дикий рев, звон железа о железо и истошный вопль стража. Потом – грохот падающего дерева. Они прорвались сюда? Так быстро?!

Отец выхватил меч.

– Жена! Сын! – его голос сорвался. – За мной! Через сад к задним воротам!

Они выбежали в коридор. Лаэль видел, как по мраморному полу уже струилась алая кровь из комнаты прислуги. Из кухни донесся женский визг, оборвавшийся страшным бульканьем. Запах крови ударил в нос – теплый, медный, отвратительный.

Сад. Прохлада утра сменилась запахом гари. Где-то уже что-то горело. Они бежали по дорожке, мимо бассейна, где вчера смеялась Исида. Лаэль споткнулся о что-то мягкое – тело Сапфира. Старик лежал лицом вниз, его спина была исполосована глубокими ранами. Глиняная лошадка, которую он, видимо, поднял вчера вечером, валялась рядом в луже его крови.

– Не смотри! – крикнул отец, таща его за руку.

Они почти достигли калитки в задней стене, ведущей в узкий переулок. И тут из-за кустов роз, с ножом, залитым кровью, выскочил коренастый кочевник в грязном бурнусе. Его лицо, перекошенное в боевой гримасе, было испачкано сажей и кровью. Он увидел их и дико заорал, бросаясь вперед.

Отец шагнул навстречу. Мечи скрестились с оглушительным лязгом. Мать вскрикнула. Лаэль замер, парализованный. Он видел, как его отец, купец, не воин, отбивал яростные удары, отступая. Видел страх и отчаяние в его глазах. И видел, как за спиной кочевника появился еще один.

– Папа! Сзади! – закричал Лаэль.

Отец обернулся на мгновение – роковое мгновение. Нож кочевника вонзился ему под мышку, туда, где кожаный доспех не закрывал тело. Отец ахнул, захрипел. Второй разбойник подскочил сзади, рассекая горло. Кровь хлынула фонтаном, забрызгав белые розы.

– Нет! – Материнский крик разорвал воздух. Она бросилась к падающему мужу.

Первый кочевник, выдернув нож из тела отца, повернулся к ней. Его глаза блеснули хищным огнем. Он схватил мать за волосы.

– Мама! – Лаэль рванулся вперед, забыв про страх, про все. Он налетел на разбойника, как щенок на волка, кусая, царапая. Тот оглушительно захохотал и отшвырнул его ударом кулака. Лаэль ударился головой о камень дорожки. Мир поплыл. В глазах потемнело. Он видел расплывчато, как мать пытается вырваться, как второй разбойник подходит, как первый заносит нож не для убийства… а для того, чтобы распороть ее одежду.

– Исида… Менну… – прошептал Лаэль, теряя сознание. Последнее, что он услышал, был не крик матери, а ее тихий, прерывистый стон и звериное рычание насильников. И дикий, торжествующий рев, разносящийся по горящему поместью Сэринов.

Лаэль очнулся в аду. Боль в голове раскалывала череп. Он лежал лицом вниз в грязи переулка за садом. Запах гари, крови и чего-то паленого стоял невыносимой стеной. Крики, смешанные с плачем, звон металла, треск огня – все слилось в оглушительную какофонию.

Он поднял голову. Через открытую калитку сада он видел огонь, пожирающий его дом. Видел силуэты мародеров, таскающих сундуки, ковры. Видел тела. Много тел. Слуг, стражников…

– Мама… Папа… – хрип вырвался из его горла. Он попытался встать, но ноги не слушались. Тогда он пополз. Надо найти… надо…

– Лаэль?! – хриплый шепот донесся из-за кучи мусора. Из тени выкатилась знакомая фигура. Менну. Его лицо было в крови и саже, одежда порвана, но он был жив! В руке он сжимал окровавленный кухонный нож. – Ты жив! Слава Горнилу! Быстро! Сюда!

Менну схватил Лаэля под руку, почти потащил вглубь узкого переулка, подальше от пылающего поместья.

– Они везде! – Менну задыхался, его глаза бегали. – Режут всех! Горят дома! Нижний Город… там ад! Надо… надо найти Исиду! Ее дом в ремесленном ряду! Скорее!

Надежда, острая и болезненная, пронзила Лаэль. Исида! Менну! Они живы! Значит, не все потеряно! Он собрал силы, встал, опираясь на друга. Они побежали, прижимаясь к стенам, прячась в тенях. Улицы, еще вчера шумные, были завалены трупами и обломками. Горели лавки, дома. Плач детей, крики насилия, дикий смех захватчиков – все смешалось. Воздух был густой от дыма и пыли, дышать было нечем.

Они свернули в знакомый переулок, где стоял дом гончара, отца Исиды. Дверь была выбита. Внутри – следы борьбы, разбитая посуда, опрокинутый гончарный круг. Исиды не было.

– Исида! – позвал Менну, его голос сорвался. – Исида!

Ответил лишь треск пламени снаружи и чей-то пьяный вопль. Менну метнулся к задней комнате. Лаэль последовал за ним.

Они нашли ее во внутреннем дворике. Исида. Она сидела, прислонившись к глиняной печи для обжига. Ее светлые волосы были спутаны, платье разорвано в клочья. Глаза, большие и темные, смотрели куда-то в пустоту, не видя их. Лицо было бледным, как мел, в синяках. Она обхватила себя руками и тихо-тихо покачивалась, издавая тонкий, прерывистый стон, похожий на писк раненого зверька. Рядом валялось тело ее отца с проломленным черепом.

– Исида… – Менну бросился к ней, опустился на колени. – Исида, это я, Менну! Лаэль здесь! Мы спасем тебя! Держись!

Он попытался прикрыть ее разорванное платье своим хитоном. Исида вздрогнула, как от удара, и забилась, заскулив громче. Ее глаза метнулись на Менну, но в них не было узнавания, только животный ужас.

– Не трогай! – прошептал Лаэль, замирая на месте. Его охватил леденящий холод. Он понял. Понял все. Его гордость, его амбиции, его презрение к жрецам и Инженерам – все обратилось в прах перед этим. Перед пустотой в глазах Исиды. Перед ее тихим, безумным стоном.

– Но… – Менну растерянно смотрел на Лаэль. – Мы не можем… ее же…

Грохот у входа заставил их вздрогнуть. В дверном проеме, заслоняя свет горящей улицы, появились двое кочевников. Пьяные, окровавленные, с горящими от наживы и насилия глазами. Они увидели Исиду, потом Лаэля и Менну.

– Ого! – хрипло засмеялся один, тыча пальцем. – Щенки! И тетерька жива! Повезло, братва!

– Моё! – рявкнул второй, шагая вперед.

Менну вскочил, как ужаленный. Его тщедушное тело вдруг напряглось, как тетива. В руке он сжимал кухонный нож. Лицо, искаженное яростью и отчаянием, стало неузнаваемым.

– Не подходи! – закричал он, голос сорвался на визг. – Не тронь ее! Убью!

Разбойники рассмеялись. Один из них, пошире в плечах, лениво выхватил кривую саблю.

– Щенок зарычал! Забавно! Давай, покажи, как ты убьешь!

Менну бросился. Неистово, безрассудно. Его нож блеснул. Раздался звон металла о металл. Менну отчаянно рубил и колол, пытаясь достать до огромного кочевника. Тот отбивал удары саблей, смеясь. Второй разбойник наблюдал, ухмыляясь.

– Менну! Нет! – закричал Лаэль, но было поздно. Кочевник ловко парировал очередной удар и ткнул кулаком в лицо Менну. Тот отлетел назад, ударившись о край печи. Нож выпал из его руки. Разбойник шагнул к нему, поднял саблю…

– Прости, Лаэль… – успел прошептать Менну. Его глаза встретились с глазами друга на мгновение – полные боли, страха, но и странного облегчения. Потом сабля опустилась. Быстро. Тяжело. Хлюпающе.

Лаэль не видел удара. Он видел, как тело Менну дернулось и обмякло. Видел, как кровь залила глиняный пол вокруг печи. Видел, как взгляд его друга застыл, устремленный в багровеющее от пожаров небо. И этот взгляд, пустой и укоризненный, пригвоздил Лаэля к месту сильнее любого страха.

– А теперь, красавица… – первый кочевник повернулся к Исиде, забыв про Лаэля. – Продолжим?

Исида только глубже вжалась в печь, ее стон стал громче, переходя в истерический визг. Кочевник наклонился к ней.

Что-то внутри Лаэля лопнуло. Не ярость. Не отвага. Чистая, животная потребность бежать. Выжить. Он рванулся к узкому проходу между домами, ведущему в глубь квартала. Позади раздался пьяный хохот и новый визг Исиды – на этот раз пронзительный, полный нечеловеческой муки.

– Щенок сбежал! – услышал он крик второго кочевника. – Догоняй!

Лаэль бежал. Бежал, не разбирая дороги, спотыкаясь о тела, о камни. Он бежал от криков Исиды, от взгляда мертвого Менну, от пламени, пожиравшего его дом, его город, его детство. Он бежал от ужаса, который теперь навсегда жил в нем. Бежал в глубь горящего Ра-Хемаата, не зная куда, не зная зачем. Только бы не слышать. Только бы не видеть. Только бы не чувствовать.

Позади, над ремесленным кварталом, взметнулся новый столб огня и черного дыма – загорелся дом гончара. Последнее пристанище Исиды. Последний след беззаботного вчерашнего дня у бассейна. Лаэль бежал, и слезы, наконец, хлынули из его глаз, смешиваясь с сажей и пылью на лице. Он бежал, а за его спиной Ра-Хемаат, Город Солнца, превращался в гигантский погребальный костер, кремируя его прошлое и наполняя будущее дымом отчаяния и ненависти. Первый Меч вонзился глубоко в его душу, оставляя рану, которая никогда не заживет.

Глава 4: Энергия Боли

Жара стояла невыносимая, плавящая воздух над раскаленными камнями. Пыль, поднятая копытами коней и сапогами налетчиков, забивала рот и нос, смешиваясь со вкусом крови и дыма. Лаэля, схваченного, оглушенного ударами, полузадушенного собственным ужасом, волокли через разрушенные улицы на которых еще вчера кипела жизнь. Крики уже стихли, сменившись зловещим гулом орды и хрипами умирающих. Его швырнули, как мешок с тряпьем, в темный провал у края чьей-то усадьбы.

Глухой удар о землю вышиб воздух из легких. Вязкая, прохладная грязь на дне ямы. И мгновенная, леденящая душу тишина. Потом – шелест. Тонкий, множественный, скользящий. Из теней, из щелей в стенах ямы, поползли силуэты. Извивающиеся тени с мерцающими, как крошечные угольки, глазами. Змеи. Лаэль вжался в стену, затаив дыхание, но страх – густой, кислый – витал здесь явственнее его. Одна из тварей, толстая, с ромбовидной головой, резко метнулась. Острая, жгучая боль в лодыжке. Он вскрикнул, отшатнулся – и получил второй укус, выше, в икру. Яд вспыхнул огнем в венах. Темнота перед глазами сгустилась, тело налилось свинцом. Он скользнул в грязь, чувствуя, как холодный паралич ползет вверх, к сердцу. Смерть дышала в лицо сыростью ямы.

И тогда сверху, резко нарушая мрак и шелест чешуи, упала веревка, грубая, из тростника. Чья-то рука, жилистая и не по годам сильная, схватила его за запястье и рванула вверх. Лаэль, почти безвольный, вывалился на край ямы, ослепленный внезапным солнцем. Над ним стоял юноша – не старше его самого, в потрепанной, чужой одежде, с лицом, загорелым и резким, но глаза… глаза были странно ясными, без той тупой жестокости, что светилась у других налетчиков.

– Тише, – прошипел юноша, оглядываясь. Он сунул Лаэлю в руку маленький, глиняный пузырек. – Выпей. Всё. Быстро! – Голос был сдавленным, торопливым. Лаэль, почти не соображая, подчинился. Горькая, вяжущая жидкость обожгла горло. Почти сразу жар в ногах стал спадать, сменяясь ледяным покалыванием. Силы, крохи, но вернулись. Он попытался встать, опираясь на дрожащие руки.

– Беги. В ту сторону, к барханам. Не оглядывайся… – начал было юный разбойник, но его слова оборвал резкий, злобный окрик:

– Эй, щенок! Что ты там копаешься с добычей?!

Тень накрыла их обоих. Над юношей стоял огромный воин в кольчуге, забрызганной кровью. Его лицо, покрытое шрамами, исказила гримаса ярости. В руке он держал тяжелую секиру.

– Предатель! Маленький крысеныш! – рявкнул воин. Юный разбойник оттолкнул Лаэля прочь, вставая навстречу гиганту. В его глазах не было страха, только горькая решимость и… усталость. – Беги! – успел он крикнуть Лаэлю в последний раз.

Меч взметнулся в воздухе – короткий, страшный взмах. Лаэль видел, как молния на стали сверкнула перед ним. Видел, как голова юноши, с еще открытыми, ясными глазами, отделилась от тела и упала в пыль с глухим стуком. Тело рухнуло рядом, из шеи хлынул фонтан алой крови, горячей и соленой на вкус долетевших брызг.

Лаэль замер. Мир сузился до этой отрубленной головы, до этих глаз, смотрящих в небо, до фонтана крови, орошающего пыль. Звук – рев захватчиков, ржание лошадей – пропал. Остался только оглушительный звон в ушах и ледяной вакуум внутри. Противоядие жгло в животе, давая силы, которых не было. Инстинкт, древний и дикий, пересилил оцепенение. Он рванулся с места, не видя пути, не думая ни о чем, кроме одного: прочь.

Он бежал. Мимо пылающих домов родного Ра-Хемаата. Мимо тел, знакомых и незнакомых. Мимо смеющихся лиц убийц. Бежал, спотыкаясь о камни, падая, снова вскакивая, гонимый призраками жертв. Бежал туда, где начиналась безжизненная ширь – в жадные, безмолвные объятия мертвой пустыни. За спиной оставался дым, кровь и последняя, бессмысленная жертва незнакомого юноши.

Впереди – только бесконечный раскаленный песок.

Лаэль не оглядывался. Оглянуться – значило увидеть это снова. Увидеть глаза матери, застывшие в немом ужасе. Увидеть пустоту там, где только что билась жизнь Менну. Он бежал от звуков насилия, от запаха крови и гари, от самого себя – слабого, беспомощного, не сумевшего защитить никого.

Колючий кустарник царапал руки и лицо, песок забивался в рот. Он вырвался за частокол, в открытую пустыню, где ветер гнал перед собой тучи пепла от пылающего Ра-Хемаата. Казалось, спасение близко.

Наступила ночь. Пустыня встретила его ледяным дыханием, но холод не мог проникнуть глубже кожи. Внутри все горело. Горело ненавистью, стыдом и немым воплем: Почему я жив?

Он посмотрел на пылающие вдали огни разбойничьего лагеря, на черный силуэт мертвого Ра-Хемаата. Сухие рыдания сотрясали его. Отец… Мать… Исида. Все кончено. Его мир, его мечты о славе, о Горниле – все обратилось в пепел за мгновение. Потом повернулся и пошел. На восток. В пустыню. Туда, где, по словам мертвого мальчишки, могли быть руины храма. И вода.

Юноша шел всю ночь, спотыкаясь о камни, падая, снова поднимаясь. Яд и боль гнали его вперед, смешиваясь с галлюцинациями. Ему мерещились лица убитых, слышались крики.

Солнце встало, беспощадное, выжигающее. Пустыня раскалилась. Песок жёг ноги сквозь разорванную обувь. Губы потрескались, язык распух. Сознание уплывало.

Прошёл второй день. Или третий. Время ускользало от него как вода через сито.

Он упал лицом в песок. Больше не мог. Пустыня победила. Последние мысли были о матери. Об Исиде. О девушке с тусклыми глазами…

Тень упала на него. Не от скалы. От человека. Лаэль застонал, пытаясь отползти, но сил не было.

– Ого, – прозвучал над ним голос. Женский. Спокойный, даже слегка насмешливый. – Кого мы тут нашли? Драгоценность, брошенная в песках?

Лаэль с трудом поднял голову. Перед ним стояла женщина. Высокая, стройная. Ее одежды – струящиеся, темные, с золотой вышивкой – казались невероятно роскошными в этой пустоши. Лицо было скрыто легким забралом, но он угадывал черты необычайной красоты. Глаза, смотревшие на него из-под забрала, были яркими, как изумруды, и холодными, как лед.

– В… воды… – прохрипел Лаэль, протягивая руку.

Женщина наклонилась. Ее тонкие пальцы коснулись его грязного лица. Прикосновение было холодным, почти ледяным.

– Воды? – Она тихо рассмеялась. Звук был мелодичным и опасным. – Все можно, мальчик. Все. Но у всего есть цена. – Она откинула забрало. Лицо, открывшееся Лаэлю, было прекрасным. Умным. – Меня зовут Тэмис. И я могу дать тебе то, что ты просишь. Но сначала скажи… что ты готов отдать взамен?

Лаэль смотрел в эти бездонные зеленые глаза, теряя последние остатки рассудка в пустынном мареве. Он был в лапах новой силы. Силы, которая казалась единственным спасением в этом мертвом мире. И он был готов на всё.

– Что… угодно… – прошептал он, теряя сознание. – Что угодно…

Тэмис улыбнулась. Улыбка была красивой и безжалостной.

– Отлично. Проснешься – поговорим. – Она провела рукой по его горячему лбу, и странная прохлада окутала его, притупляя боль.

Сознание возвращалось медленно, как тина, поднимающаяся со дна мутного озера. Сперва Лаэль почувствовал нестерпимую жажду, сжимающую горло тисками. Затем – жгучую боль в ногах, руках, везде, куда впивались змеиные клыки. Но поверх боли и жажды накатывала волна пронзительной, почти физической памяти: крики, хрипы, хохот, искаженные от ужаса лица. Он застонал, пытаясь отогнать картинки, всплывающие перед закрытыми веками в кроваво-красных сполохах.

И тогда он почувствовал прохладу.

Она исходила от влажной тряпицы, осторожно приложенной ко лбу. Сквозь шум в ушах пробился голос – тот самый, женский, спокойный и чуть насмешливый.

– Очнулся? Хорошо. Не спеши. Ты еле дышишь.

Лаэль заставил себя открыть глаза. Ослепительный свет пустынного солнца ударил по ним, заставив зажмуриться. Когда он снова открыл их, щурясь, перед ним возникло лицо.

Тэмис.

Она сидела на корточках рядом с ним, ее темные, расшитые золотом одежды казались абсурдно чистыми на фоне мертвой земли. Забрало было сдвинуто на плечи, открывая лицо неземной красоты: высокие скулы, тонкий нос, губы, изогнутые в полуулыбке. Но больше всего поражали глаза. Ярко-зеленые, как малахит, они смотрели на него с холодным, изучающим интересом, без тени жалости или сочувствия. В них светился лишь рассудочный, почти хищный интеллект.

– Где… – попытался он прохрипеть, но голос предательски сорвался.

– В тени скалы, – ответила Тэмис, слегка наклонив голову. Ее движения были плавными, как у большой кошки. – Ты был почти готов присоединиться к песку. К счастью для тебя, я прогуливалась неподалеку. – Она протянула ему небольшую кожаную флягу. – Пей. Медленно. Маленькими глотками.

Лаэль схватил флягу дрожащими руками. Прохладная, чуть солоноватая вода хлынула ему в рот, обжигая пересохшее горло невыразимым блаженством. Он едва сдержался, чтобы не выпить все сразу, помня ее предупреждение. Каждый глоток был возвращением к жизни, но вместе с водой возвращалась и боль – физическая и душевная.

– Спасибо, – выдавил он наконец, опустошив флягу наполовину. Голос все еще звучал чужим, разбитым.

Тэмис взяла флягу обратно, ее пальцы скользнули по его руке – прикосновение было удивительно прохладным.

– "Спасибо" это, конечно, приятно, но бесполезно, мальчик. Помнишь наш разговор? Перед тем, как ты так любезно отключился? – Ее зеленые глаза сверкнули. – Я спросила, что ты готов отдать за воду. Ты сказал "что угодно". Слово – золото. Особенно два слова. Особенно в пустыне.

Лаэль почувствовал, как холодный комок страха сдавил ему горло сильнее прежней жажды. Он огляделся. Пустошь. Раскаленный камни и песок. Ни души. И эта женщина… Она была его единственной ниточкой к жизни. Но что скрывалось за ее красотой? Он вспомнил равнодушные глаза разбойников, хохот над телами близких. Доверять нельзя никому.

– Что… что ты хочешь? – спросил он осторожно.

Тэмис улыбнулась. Улыбка была ослепительной и совершенно бездушной:

– Прямолинейно. Мне нравится. Сейчас я дала тебе воду и немного облегчила боль от змеиных укусов. – Она кивнула на его ноги, где под разорванной тканью виднелись бледные, но уже не такие страшные раны, смазанные тем же прохладным снадобьем, что она прикладывала ко лбу. – Это мой дар тебе. Но, к нашему сожалению, это лишь временная мера. Ты ведь хочешь жить? По-настоящему жить? Исцелиться полностью? Добраться до безопасного места?

Лаэль кивнул, не в силах произнести ни слова. Глаза его горели лихорадочным блеском. Жить! Он должен жить. Чтобы отомстить. Чтобы… чтобы хоть что-то значить после всего этого кошмара.

– Отлично, – прошептала Тэмис, наклоняясь ближе. Ее дыхание пахло чем-то холодным и чужим, как горный ветер над вечными снегами. – Тогда слушай внимательно. Цена за полное исцеление от яда… – Она медленно провела пальцем по воздуху перед его правой рукой. – …твоя рука. До локтя.

Лаэль отпрянул, как от удара.

– Что?! Рука?! – Его голос сорвался на визгливый шепот. Безумие! Он и так еле живой, а она еще предлагает ему стать калекой? Для чего? Чтобы умереть медленнее?

– Ш-ш-ш, – Тэмис приложила палец к его губам. Прикосновение обожгло холодом. – Я не закончила. Исцеление – это одно. А чтобы я довела тебя до ближайшего поселения… где есть люди, вода, еда, крыша над головой… – Ее взгляд скользнул вниз, к его ногам. – …потребуется твоя нога. До колена.

Лаэль замер. Весь мир сузился до ее зеленых, бездонных глаз и чудовищности произнесенных слов. Рука и нога. Цена за жизнь. Он смотрел на свои руки – грязные, исцарапанные, но целые. На ноги – израненные, но все еще его ноги. В памяти всплыл образ Менну, сильного и целого, бросающегося на огромную тушу с кухонным ножом чтобы защитить подругу… Бесполезная жертва. Стать калекой? Беспомощным нищим, ползающим по пыльным улицам? В этом жестоком мире это не жизнь. Это медленная смерть. При чем позорная.

– Нет, – прошептал он, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. – Нет. Я не отдам ни руку, ни ногу.

Тэмис не выглядела разочарованной. Скорее, заинтересованной. Как ученый, наблюдающий за реакцией подопытного:

– О? Отказываешься? Смело. – Она откинулась назад, ее взгляд стал отстраненным. – Тогда у тебя есть другой выбор. Видишь вон те руины? – Она указала куда-то вдаль, к линии горизонта, где темнели смутные очертания каменных глыб. – Старый храм. Под ним, по легенде, есть оазис. Источник чистейшей воды. Настоящий рай в песках.

Лаэль с трудом разглядел темное пятно на горизонте. Оазис? Под храмом? Звучало как сказка для умирающих.

– Но попасть туда может не каждый, – продолжила Тэмис, и в ее голосе зазвучали нотки таинственности. – Храм охраняют… особые обитатели. Русалки пустыни. Их песни сводят с ума путников, заманивают в ловушки, из которых нет возврата. Сильный разум может устоять… – Она многозначительно посмотрела на Лаэля. – …но твой, прости, сейчас похож на разбитый кувшин. Завладеть им проще чем подобрать медяк с дороги.

Страх снова сжал его сердце. Русалки? Сводят с ума? Еще одна ловушка?

– Что же мне делать? – спросил он с отчаянием.

Тэмис улыбнулась своей красивой, опасной улыбкой:

– Я могу помочь. Мой разум… устойчив к подобным чарам. Я могу провести твое тело к оазису, исцелить его в чистой воде, напоить, накормить. А потом вернуться. – Она сделала паузу, давая ему осмыслить. – Все, что для этого нужно… это на некоторое время поменяться телами.

Лаэль уставился на нее, не веря своим ушам.

– Поме…няться? Телами? Как?!

– Магия, мальчик, – Тэмис махнула рукой, как будто отмахиваясь от пустяка. – Простой обмен сознаниями. Ты остаешься здесь, в моем теле, ждешь в безопасности у скалы. Я в твоем теле иду в храм, нахожу оазис, исцеляю его, возвращаюсь. Все в выигрыше. Твое тело будет здоровее чем когда-либо. Я же… – Она слегка наклонила голову, и в ее глазах мелькнуло что-то неуловимое, почти… алчное. – …получю не долгий, но интересный опыт. Ощутить себя юношей, полным боли и ярости… Это редкая возможность. Вот и вся плата.

Лаэль замер. Обмен телами? Остаться здесь, в ее теле? Доверить ей свое израненное тело? Это звучало безумно. Пугающе. Но… рука? Нога? Или медленная смерть в пустыне? Эта цена казалась… странной, но не такой чудовищной. Ощутить себя женщиной? Ну и что? Главное – вернуть свое тело целым и невредимым. Излеченным.

Он смотрел на ее лицо – прекрасное, загадочное, непроницаемое. На ее одежды, не тронутые пылью пустыни. На ее холодные, всевидящие глаза. Она была его единственным шансом. Авантюра. Безумная авантюра.

– И… и ты вернешь его? – спросил он дрогнувшим голосом. – Мое тело? Ты клянешься?

Тэмис засмеялась. Легкий, как звон хрусталя, смех:

– Клятвы? В пустыне? Милый мальчик, клятвы здесь тают быстрее миражей. – Она встала во весь рост, отбрасывая длинную тень на песок. – Но я даю тебе слово. Мое слово дороже алмаза для тех, кто умеет его ценить. Я верну сюда твое тело излеченным. Или… – Она пожала плечами. – Ты можешь попробовать дойти до храма сам. Смотри. – Она указала на его ноги, на едва затянувшиеся раны. – Ты сделаешь десяток шагов, и змеиный яд, с которым мое снадобье лишь ослабило симптомы, свалит тебя снова. На этот раз – навсегда. Выбирай.

Выбор? Какой выбор? Между немедленной смертью и безумным, пугающим шансом.

Лаэль закрыл глаза. Перед ним снова всплыли лица. Мать. Отец. Менну. Юноша-разбойник… Все они погибли. Бессмысленно. Он не мог умереть здесь, как больной шакал. Он должен был выжить. Чтобы помнить. Чтобы воздать всем по заслугам.

Он открыл глаза. В них горел последний огонь отчаяния и решимости.

– Ладно, – прошептал он. – Сделай это.

Тэмис улыбнулась. Улыбка стала шире, торжествующей.

– Мудрое решение. – Она опустилась перед ним на колени. – Расслабься. Не сопротивляйся. Это не больно. Просто…

Ее тонкие, холодные пальцы легли ему на виски. Лаэль почувствовал странное головокружение. Мир поплыл. Зеленые глаза Тэмис увеличились, заполнили все его поле зрения, стали бездонными колодцами. Потом в них что-то дернулось, словно падающая звезда.

И тогда его вырвало.

Не из желудка. Из самого нутра. Как будто гигантский невидимый крюк вонзился в точку за грудиной, где билось его "я", и рванул вверх с нечеловеческой силой. Боль была не физической – это был распад, разматывание клубка нервов, связывающих душу с плотью. Мир взорвался какофонией искаженных звуков: рев водопада обрушился в череп, песок засыпал уши, глаза ослепли вспышками белого и черного хаоса. Он падал в бездну, но не вниз – сквозь вихрь чужих воспоминаний: запах дорогих духов, привкус металла на языке, холодная ярость и мимолетная радость, не его, никогда не его! Он тонул в этом потоке, теряя границы, растворяясь, переставая быть…

Удар.

Беззвучный, оглушительный удар всего существа о новую твердь. Воздух ворвался в легкие с хриплым всхлипом – чужие легкие, меньшие, стесненные чем-то тугим у груди. Каждый вдох был усилием. Каждый выдох – стоном.

Он лежал на холодном песке. Но это было не его тело. Оно было… другим. Чужой груз, чужая хрупкость. Голова раскалывалась от остаточного гула и нахлынувшей волны новых, незнакомых ощущений. Ткань. Почти невесомое платье, обрамляющее о нежную кожу бедра. Волосы. Тяжелая, шелковистая масса, рассыпавшаяся по лицу, шее, цепляющаяся за губы – назойливые, чужие. Холод. Сквозняк, пробирающийся сквозь тонкую ткань, ласкал кожу, которая была не его кожей. Касание ветра вызывало мурашки – непривычные, тревожные.

Он попытался поднять руку – свою сильную, знакомую руку. Двинулась тонкая, бледная конечность в кружевном рукаве. Мускулы ответили с промедлением, сигнал прошел по чужим путям. Пальцы сжались в кулак – послушные, но странно слабые, лишенные привычной мощи. Он попытался встать, опершись на ладонь – и чуть не рухнул. Тело не слушалось. Центр тяжести сместился, колени дрожали, подол платья путался между ног. Головокружение схватило за горло.

Боль. Глубокая ноющая боль от укусов… эхом отдавалась где-то там, в покинутом теле. Здесь же была иная слабость – тотальная, изматывающая, и подкатывающая тошнота от диссонанса и остатков яда, все еще отравляющих прежнюю кровь. Сердце стучало под ребрами учащенно, мелко, как птичка в клетке – не его ритм, не его сила.

"Тэмис!" – хотел он крикнуть, приказать, потребовать. Из горла вырвался высокий, звонкий, женский визг. Звук собственного, но не своего голоса обжег его, как пощечина. Он захлебнулся им.

“Это сон. Кошмар. Проснусь сейчас в своей постели… в Ра-Хемаате…” – Безумная надежда вспыхнула и погасла. Он впился острыми ногтями (длинными, отполированными – ее ногтями!) в предплечье новой руки. Боль пронзила, острая и реальная. Нет. Не сон.

Холодный ужас, липкий и всепоглощающий, накрыл его с головой. Я – не я. Кто я? ЧТО Я?

Он отшатнулся, споткнулся о подол платья и рухнул на колени. Тело, чужое тело, предательски дрожало. Ярость, черная и бессильная, подкатила к горлу – ярость на эту женщину, на этот храм, на весь мир, на собственное бессилие. Но вырвался лишь сдавленный, жалкий всхлип. По щекам покатились слезы. Ее слезы. По ее щекам.

Сквозь слезы он увидел перед ним, у скалы, лежало… его тело. Израненное, грязное, дышащее прерывисто. Но глаза… глаза были открыты. И смотрели на него. Смотрели его глазами, но с совершенно чужим выражением – холодным, расчетливым, исполненным странного любопытства и… удовольствия.

– Ну вот, – прозвучал голос. Его голос, но с интонациями Тэмис, чуть хрипловатый от слабости, но невероятно живой. Тело Лаэля (тело, в котором теперь была Тэмис!) с усилием поднялось на локти. – Удобно устроился? – спросил(а) она(он) его(ее) новым голосом, и на губах мелькнула знакомая безжалостная улыбка. – Сиди тихо. Береги мое тело. Оно дорогое. – Она(Он) потянулась, с явным наслаждением ощущая работу мышц, пусть и израненных. – Я недолго. Найду оазис, вылечу этот… э… сосуд, и вернусь. Жди.

С этими словами она(он) встала(встал). Неуверенно, шатаясь от слабости, но с удивительной целеустремленностью. Посмотрел(а) на Лаэля (в своём теле) тем же изучающим взглядом. – Интересно… – пробормотал(а) и, развернувшись, заковыляла прочь, к темнеющим на горизонте руинам храма.

Лаэль (в теле Тэмис) остался один. Сидя у скалы в женском теле, в роскошных, чуждых ему одеждах, он смотрел вслед удаляющейся фигуре – своей собственной, но захваченной чужой волей. Чувство беспомощности, отвращения и дикого страха накрыло его с новой силой. Он обнял себя тонкими, чужими руками, дрожа. Он отдал свое тело колдунье. И теперь мог только ждать.

И надеяться, что слово Тэмис, которое "дороже алмаза", не окажется таким же мимолетным и обманчивым, как мираж в пустыне.

Глава 5. Надежность Под Вопросом

Время текло, как расплавленная смола. Каждая секунда, гонимая глухой болью, казалась вечностью. Лаэль – в теле Тэмис – сидел, прижавшись спиной к прохладной каменной глыбе. Он не мог усидеть на месте. Чужая плоть была тюрьмой.

Он встал. Неловко, как новорожденный жеребенок. Одеяния Тэмис, струящиеся и легкие, спутывались вокруг чужих ног. Каждое движение отзывалось непривычным ощущением – смещением центра тяжести, иным ритмом шага, непривычной легкостью и одновременно странной слабостью в мышцах. Он поднял руки – тонкие, бледные, с аккуратными ногтями. Провел ладонью по лицу. Гладкая кожа, эти скулы, мягкие волосы, падающие на плечи. Отчаяние подкатило комом к горлу. “Это не я”. Он был Лаэлем из Ра-Хемаата, сильным юношей, пусть и израненным, но собой. А теперь… он был хрупкой женщиной в дорогих тряпках.

Он подошел к краю укрытия, выглянул в сторону храма. Руины высились темным зубчатым силуэтом на фоне закатного неба, окрашенного в багровые и лиловые тона. Тишина стояла гнетущая, нарушаемая лишь шелестом песка и далеким воем шакала. Ни звука оттуда. Ни крика, ни пения русалок, ничего. Где его тело? Что там делает Тэмис?

Тревога грызла его изнутри. Он вспомнил ее глаза – холодные, расчетливые, с искоркой чего-то… хищного? Почему она так легко согласилась на эту сделку? Все ли моменты были четко оговорены? Почему ее "платой" было всего лишь "ощущение"? Это было слишком просто. Слишком… удобно.

Остался только вой ветра и ледяной ком страха под ложечкой. “Что, если она не вернется? Что, если русалки…”

Внутри царил иной мир. Влажный, душный воздух пахнул травой и чем-то сладковато-приторным, смешанным с ароматом невидимых цветов. Свет, пробивавшийся сквозь трещины в куполе древнего храма, выхватывал из полумрака буйную, почти неистовую зелень: гигантские папоротники, лианы толщиной в руку, цветы невероятных размеров и форм, пульсирующих неестественными красками. И в центре этого забытого рая – озеро. Вода в нем была темной, почти черной, но местами просвечивала мутной бирюзой. На поверхности плавали огромные кувшинки.

Тэмис (в теле Лаэля) замерла на краю, у самой воды. Сердце бешено колотилось в груди юноши. Не страх за себя – страх перед ней. Перед тем, что жило в этой черной глубине. Русалка Оазиса. Страж. Пожирательница заблудших душ.

Тихо, стараясь не производить ни звука, она ступила по лодыжки в воду. Пузырьки воздуха побежали вверх. Напряжение висело в воздухе густым сиропом. Казалось, даже гигантские цветы перестали дышать.

И тогда вода вздулась.

Не всплеск, а медленное, пугающее выпячивание темной массы. Что-то огромное, покрытое скользкой, серой, местами облезлой кожей, поднялось из глубин. Тэмис едва сдержала крик, отпрыгнув назад. Перед ней предстало Чудовище.

Нижняя часть – не грациозный рыбий хвост, а нечто бесформенное, как у головастика-переростка, усеянное шишковатыми наростами и покрытое слизью. Верхняя часть… когда-то, возможно, это были очертания женщины. Теперь – горбунья с длинными, костлявыми, перепончатыми руками, заканчивающимися когтями. Голова была непропорционально большой, лысой, с ввалившимся ртом, полным игольчатых зубов. Но самое ужасное – глаза, затянутые белесой пленкой. Слепота вечной тьмы. Чудовище повернуло слепую голову в сторону Тэмис, втягивая воздух широкими, щелевидными ноздрями. Раздалось хриплое, булькающее сопение.

Тэмис замерла, превратившись в статую. Ледяной ужас сковал все мышцы. “Она узнает? Узнает запах Тэмис, спрятанный в этом мужском теле?” Мысли метались, как загнанные звери. Она вспоминала рассказы – как русалка чуяла душу, а не плоть. Как разрывала тех, кто когда-то осмелился потревожить ее покой.

Слепая голова поворачивалась медленно, ноздри трепетали, втягивая ароматы оазиса: запах цветущих листьев, цветов, влажного камня… и ее. Запах Лаэля, пропитавший это тело. Запах крови, пота, пустыни и боли. Чужой. Незнакомый.

– Матерь? – шёпотом протянуло чудовище.

Тэмис злобно отвернулась, ее глаза покраснели от ярости.

– Я не твоя мать, – юношеским голосом прошипела Тэмис.

Булькающее сопение стихло. Чудовище замерло на мгновение, его слепая макушка была обращена прямо к Тэмис. Казалось, вечность прошла в этом немом противостоянии. Потом, беззвучно, как призрак, огромная серая масса начала опускаться обратно в черную воду. Пузыри вновь поднялись к поверхности, лопаясь с тихим хлюпаньем. Через несколько секунд озеро было гладким и мрачным, как ни в чем не бывало.

Воздух вырвался из легких Тэмис с сильным, прерывистым звуком, который она тут же подавила кулаком. Дрожь пробежала по всему телу – не от холода, а от дикого, всепоглощающего облегчения. “Не узнала!” План сработал. Тело Лаэля, его чужая аура, его мужская суть – стали щитом. Слепая тварь не почуяла Тэмис в этой оболочке.

Она окунулась в воду с головой, наслаждаясь прохладой и освобождением от ран и ядов. После, наполнила бурдюк, он теперь казался не просто водой, а трофеем, добытым в схватке с самой судьбой. Быстро закупорив его, она бросила последний взгляд на зловеще спокойную воду и почти побежала назад, к расщелине, к свету, к своему пленнику.

Лаэль попытался сосредоточиться на ощущениях нового тела. Оно было крепким, здоровым. Ни следов змеиных укусов, ни изнеможения, ни жажды. Энергия, чужая и незнакомая, пульсировала в жилах. Но вместе с ней пришло и что-то еще. Обостренное восприятие? Он чувствовал малейшее дуновение ветерка на коже, слышал, как скрипит песок под лапкой пробегающей ящерицы за десяток шагов. И запахи… Запах пыли, выжженной травы, далеких цветов – все было ярким, почти осязаемым. Это тело было живым по-другому. Сильнее. Страннее.

Внезапно из глубины руин донесся звук. Не песня, не крик. Короткий, отрывистый, похожий на… смех? Его собственный смех, но искаженный, наполненный чужеродной, ликующей ноткой. Лаэль вздрогнул, вжавшись обратно в тень скалы. Сердце (чужое сердце?) забилось чаще. Что там происходит?

Прошло еще время. Солнце коснулось горизонта, окрасив пустыню в кровавые тона. И тогда на фоне темнеющих руин появилась фигура. Она шла, нет, почти плыла по песку, несмотря на видимую слабость. Его тело! Но как оно изменилось! Поза была прямой, уверенной, движения – плавными и грациозными, как у самой Тэмис. Грязь и кровь все еще покрывали одежду, но не кожу. На лице играла широкая, довольная улыбка. Его лицо улыбалось чужим выражением.

Лаэль выскочил из-за скалы, забыв о предосторожности.

– Тэмис! – крикнул он своим новым, мелодичным, но дрожащим от волнения голосом. – Ты… ты нашла его? Оазис? Ты исцелила его?

Тело (его тело!) остановилось в нескольких шагах. Глаза (его глаза!) смотрели на него – на тело Тэмис – с тем же холодным, изучающим интересом, что и раньше. Улыбка стала еще шире, почти до ушей.

– Лаэль? – прозвучал его собственный голос, но с мягкими, насмешливыми интонациями Тэмис. – Или, как насчёт чего-то более женственного: Лайель? Как ощущения в новом… хранилище? Удобно?

Лаэль проигнорировал колкость. Он жадно вглядывался в свое лицо. Цвет кожи был здоровее, губы не потрескались, в глазах не было лихорадочного блеска. Яд! Следы укусов!

– Ты исцелила его? – повторил он, делая шаг вперед. – Мы можем меняться обратно? Сейчас? Пожалуйста!

Тэмис в его теле рассмеялась. Здоровый, сильный смех, который так странно звучал в его ушах, исходя из его собственной груди.

– Ох, нетерпеливый! – Она потянулась, наслаждаясь движением сильных мышц. – Оазис… да, был там. Прелестное местечко. Вода чистейшая, прохладная. Это тело… – она похлопала себя по бедру, – …оно прекрасно себя чувствует. Яд нейтрализован полностью. Глубокие раны затянутся за пару дней. Даже голод утолила. – Она облизнула губы, вспоминая вкус папоротника и мелких рыбёшек.

Облегчение, сладкое и головокружительное, хлынуло на Лаэля.

– Спасибо! – вырвалось у него. – Спасибо! Тогда… давай меняться! Сейчас же!

Тэмис в его теле склонила голову набок, притворно задумавшись. Ее (его) глаза сверкнули.

– Меняться… – протянула она. – Ах, да. Обмен. – Она сделала шаг ближе. – Видишь ли, милый Лаэль… – Ее голос стал мягким, почти сочувствующим, но в нем зазвучала ледяная сталь. – …вот тут-то и возникла маленькая… недосказанность.

Лаэль почувствовал, как ледяная волна прокатилась по его спине. “Недосказанность”.

– Что? – прошептал он. – Что ты имеешь в виду?

– Магия обмена сознаниями… – Тэмис вздохнула, разводя руками в жесте показного сожаления. – …она имеет один досадный нюанс. Это необратимо. – Она посмотрела ему прямо в глаза своими (его!) глазами, и в них не было ни капли сожаления. Только торжество. Холодное, безжалостное торжество. – Видишь ли, я, кажется, забыла упомянуть, что вернуться обратно… невозможно. Перенос – он односторонний. Навсегда.

Мир рухнул. Звуки пустыни – шум ветра, стрекот цикад – заглушил оглушительный звон в ушах. Лаэль отшатнулся, как от удара ножом.

– Н… навсегда? – Он с трудом выговорил слово. – Невозможно? Ты… ты лжешь! Ты обещала!

– Обещала? – Тэмис подняла бровь (его бровь!). – Я сказала: "Я верну твое тело исцеленным". Тело – вот оно. Исцеленное. А насчет "поменяемся обратно"… – Она пожала плечами. – …увы. Магия – штука капризная. Ты же не думал, что такой дар – жизнь, исцеление – дается за просто так? За "ощущения"? – Она засмеялась снова. – Плата, Лаэль, была твоим телом. Твоей жизнью в нем. На-все-гда.

Предательство. Холодное, расчетливое, беспощадное. Оно обрушилось на Лаэля с такой силой, что он едва устоял на ногах. Он смотрел на свое здоровое, сильное тело, на свое лицо, искаженное чужой, торжествующей улыбкой. Оно было его. И оно было потеряно по собственной глупости.

– Нет… – прошептал он, голос сорвался. – Нет! Верни! Верни мне его! Оно МОЕ!

Он бросился вперед, забыв о слабости, о чуждости тела, движимый слепой яростью и отчаянием. Его тонкие руки (руки Тэмис!) схватили рукав своей собственной, измазанной рубахи.

– Верни! – закричал он, тряся свое тело, как тряпичную куклу. – Ты обманщица! Колдунья! Верни!

Тэмис в его теле лишь усмехнулась. Она была сильнее в этом теле, гораздо сильнее, чем он сейчас в ее изящной оболочке. Одним резким движением она высвободилась, оттолкнув его. Лаэль (в теле Тэмис) отлетел назад, упав на песок.

– Успокойся, Лайель, – сказала она его голосом, с презрительной усмешкой. – Не порть мне подарок. Это тело теперь мое. И оно мне очень нравится. Молодое, сильное, полное ярости… и теперь – свободное от твоего нытья. – Она погладила себя по груди. – А ты… – Она посмотрела на него сверху вниз, с жалостью, смешанной с отвращением. – …ты получил то, за что боролся. Жизнь. Что ж, удачи, "сестренка". Тебе она понадобится.

С этими словами она развернулась и зашагала прочь – не в сторону пустыни, а вдоль скал, легкой, уверенной походкой, насвистывая какую-то бесшабашную мелодию. Его походкой. Его телом.

Лаэль лежал на песке, в теле Тэмис, и смотрел, как удаляется его собственная жизнь. Его прошлое. Его будущее. Все, чем он был. Отчаяние, холодное и всепоглощающее, сдавило горло. Слезы – горячие, обильные, чужие слезы – хлынули из глаз Тэмис. Он сжал чужие кулаки, впиваясь ногтями в чужие ладони, пытаясь ощутить хоть какую-то реальность, боль, которая была бы его.

Но боль была ничтожной по сравнению с адом внутри. Он потерял все. Семью. Друзей. Тело. Самого себя. Теперь он был… кем? Тэмис? Изгнанницей? Колдуньей? В чужом теле, в чужой судьбе.

Он поднял голову. Его тело (тело Лаэля) уже скрылось за поворотом скалы. Над руинами храма поднялась луна, холодная и безразличная. Пустыня лежала перед ним – бескрайняя, безжалостная. И в ней он был абсолютно один. Совсем один.

С глухим стоном он уронил лицо в песок. Песок впитывал чужие слезы. А в ушах все еще звучал чужой смех, доносящийся из его собственного, навсегда утраченного тела. И одно слово, как набат, билось в его чуждом, отчаявшемся сердце:

Месть.

– Ну не горюй ты так! – Тэмис весело щелкнула пальцами (его пальцами!). – Тебе же лучше! Красивая девушка, куда перспективнее, чем какой-то оборванец в пустыне. – Она повернулась и сделала несколько шагов по направлению к тропе, ведущей прочь от руин, затем остановилась, глубоко вздохнув:

– В ближайшей деревушке есть ведьмак. Он поможет с нашей “проблемой”. Но за определенную цену!

Она продолжила путь. В его теле. Уносила последнюю частицу его прежней жизни. Инстинкт сработал раньше мысли.

– Стой! – крикнул он, бросаясь за ней. Платье цеплялось за камни, песок забивался в легкие, незнакомые мышцы ног горели от непривычной нагрузки. Он спотыкался, падал на колени, но поднимался и снова бежал, не сводя глаз с удаляющейся спины – своей собственной спины! – которая казалась теперь символом всего украденного.

Тэмис не оглядывалась. Она шла легко, почти танцующей походкой, насвистывая какую-то бесшабашную мелодию его губами. Лаэль следовал, как тень, как проклятие. Ярость кипела в нем, смешиваясь с горьким унижением. Он был вынужден преследовать самого себя, зная, что внутри – враг. Пыль пустыни оседала на его новом лице, смешиваясь со слезами бессилия. Он чувствовал, как грубый шов платья натирает нежную кожу плеча, как тяжелые волосы прилипают к потному затылку. Каждый шаг был напоминанием о ловушке, в которую он попал.

Путь казался бесконечным. Солнце клонилось к закату, окрашивая пески в алые тона, когда на горизонте показались глинобитные стены и кривые крыши поселения. Последние лучи солнца золотили его тело, ускорившее шаг. Лаэль, едва волоча ноги, с отчаянием увидел, как Тэмис скрывается в воротах.

Он вошел следом, чувствуя на себе тяжелые взгляды местных жителей. Женщины у колодца притихли, провожая его исподлобья. Мужчины у навесов с товарами перестали торговаться, их глаза скользили по его фигуре в изорванном, но дорогом платье Тэмис – взгляды, полные нездорового любопытства и грубой оценки. Лаэль сжался внутри, стараясь идти прямо, но его новая походка выдавала неуверенность.

Тэмис уже стояла у края небольшой площади, у хижины, которая выделялась мрачностью даже на фоне убогих строений. Над дверью висел выцветший знак – переплетенные змеи вокруг кривого кинжала. Ведьмак. Она обернулась, увидев свое старое лицо, и скривилась в гримасе раздражения, быстро натянутой фальшивой улыбкой.

– Ах, вот и ты! – крикнула она слишком громко, привлекая внимание. – Как раз вовремя! Думаю, хозяин этого милого сарая, – она кивнула на дверь хижины, – тот кто нам нужен. У него, говорят, большущие проблемы. А мы ведь как раз специалисты по… проблемам. Мы поможем ему, а он… постарается помочь нам. – В ее глазах мелькнул знакомый холодный огонек – огонек новой интриги. Она толкнула скрипучую дверь и шагнула внутрь, не дожидаясь его.

Глава 6

Скрипучая дверь хижины захлопнулась за Тэмис, оставив Лаэля (в ее теле) стоять на пыльном пороге. Запах ударил в нос – густая смесь сухих, горьких трав, старой древесной смолы, пыли веков и подспудного, металлического душка… крови? Или ржавчины? Сердце, чужое и трепетное, колотилось под ребрами, как пойманная птица. Он чувствовал на себе тяжелые взгляды со стороны площади. Шепотки женщин у колодца, оценивающие взоры мужчин – все это давило на него, напоминая о хрупкости и уязвимости этого тела, о том, как он здесь выглядит: чужая, изможденная красавица в дорогих одеждах.

Нет пути назад, – пронеслось в голове. Только вперед, за ней. За своим телом.

Он толкнул дверь, и скрип ее петель прозвучал как стон умирающего.

Внутри царил полумрак, едва рассеиваемый тусклым пламенем масляной лампы на грубо сколоченном столе. Воздух был спертым, насыщенным тем же коктейлем запахов, только гуще. Тени плясали на стенах, облепленных пучками засушенных растений и странными, темными амулетами. За столом сидел человек. Ведьмак.

Он не был похож на легендарных воинов из сказок. Скорее, на выжатый лимон. Кожа землистого оттенка, глубоко изрезанная морщинами, казалась натянутой на череп. Глаза, глубоко посаженные, горели лихорадочным блеском, когда он поднял их на вошедших. Его руки, покрытые шрамами и пятнами старческой пигментации, дрожали, сжимая глиняную кружку.

Тэмис, в теле Лаэля, уже развалилась на единственном свободном табурете с непринужденностью хозяина. Его тело выглядело слишком здоровым, слишком живым в этой могильной атмосфере.

– Ну вот и моя напарница подтянулась, – заявила Тэмис его же голосом, развязно махнув рукой в сторону Лаэля. – Не пугайся, старик, она хоть и выглядит как привидение, но дело свое знает. Впрочем, слышали, у вас тут беда ходит? Мы как раз специалисты по… изгнанию всякой нечисти. – Она обвела хижину оценивающим взглядом, останавливаясь на особенно мрачных уголках. – Колоритное местечко. Прямо чувствуется… опыт. Имя-то твое как, кстати?

Ведьмак медленно перевел взгляд с Тэмис на Лаэля. Его взгляд скользнул по платью, по лицу, задержался на глазах – глазах Тэмис, полных немого ужаса и ярости Лаэля.

– Специалисты? Выглядите молодо. Слишком молодо для такого ремесла. – Его взгляд скользнул на Лаэля, замершего у двери. – И компания странная… – проскрипел он. Голос был сухим, как шелест мертвых листьев. Он поставил кружку со стуком. – Зовут Дик.

Тэмис рассмеялась, легким движением откинув со лба его темные волосы.

– Внешность обманчива, почтенный ведьмак. За плечами – море битв с тварями, о которых ты и не слыхивал. А это… – она кивнула в сторону Лаэля, – …моя ученица. Лайель. Очень способная, хоть и немного… нервная сегодня.

Лаэль сглотнул ком в горле. Услышать свое имя, вновь искаженное женственной ноткой, прикрепленное к этому телу, к этой роли, было новым ударом. Он попытался заговорить низко, властно, как прежде, но голос вырвался тонким, напряженным шипом:

– Я не…

– Она жутко стеснительная! – быстро перебила Тэмис, ее голос – его голос – нарочито громкий и веселый. – После стычки с парой пустынных гульчиков. Но к делу! Рассказывай, почтенный ведьмак, что за тварь у тебя тут завелась? Шелушит стены? Пугает коз? Рассказывай же!

Дик провел дрожащей рукой по лицу.

– Она… Она каждую ночь приходит, – начал он, и голос его дрогнул. – Скрипит половицами, воет в печной трубе… Животные дохнут без причины. Овцы… как сумасшедшие бьются о загоны, пока кости не переломают. А в прошлую полную луну… старуха Мэри. – Он замолчал, глотнув воздух. – Нашли у колодца. Сердце… будто вырвано когтями. Но ран… других ран не было. Только синева на лице и ужас в глазах.

– Вырвано? – повторила Тэмис, ее игривость на миг уступила место любопытству. – Интересно. А что днем? Исчезает?

Ведьмак кивнул, не отрывая взгляда от своих рук.

– Как дым. Ни следов, ни запаха. Только этот… холод. Ледяной. Проникает в кости. Чувствуешь его даже сейчас. – Он вздрогнул, словно подтверждая свои слова. – Она здесь. Всегда здесь. Ждет ночи.

Лаэль почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он стоял у стены, стараясь слиться с тенями, чувствуя, как грубая штукатурка царапает спину через тонкую ткань платья. Каждое слово ведьмака било по нервам.

– А почему уверены, что это дух? – спросил Лаэль. Его голос (голос Тэмис) прозвучал неожиданно громко в тишине хижины, чистым, но напряженным колокольчиком.

Дик вздрогнул и посмотрел на него с удивлением, будто забыл о его присутствии.

– Знаки… Знаки духа, – пробормотал он. – Холодные пятна в доме. Предметы сами падают. Голос… Иногда слышен голос. Женский. Она плачет. Проклинает.

– Она? – подхватила Тэмис, наклонившись вперед. – Знаешь, кто это был?

Лицо ведьмака исказила гримаса боли. Он закрыл глаза.

– Знаю. Она… была моей женой. Джейн.

Лаэль невольно ахнул. Звук – высокий, женский – зазвенел в тишине. Ведьмак открыл глаза, его взгляд впился в Лаэля с внезапной, жгучей ненавистью.

– Ты… ты что-то почувствовала, девочка? – прошипел он. – Ее присутствие? Ее боль?

Лаэль попятился, натыкаясь на скрипучую дверь. Он не чувствовал боли. Он чувствовал ложь. Густую, липкую, как смола, исходящую от этого человека. Его собственное тело, его прежние инстинкты, кричали об опасности, но были заперты в этой слабой оболочке.

– Почему она вернулась? – спросила Тэмис, ее голос внезапно стал мягким, сочувствующим, но глаза – его глаза – оставались холодными и наблюдательными, как у змеи. – Неупокоенная душа? Не смытая обида? Или… может, кто-то помог ей? Может даже невольно?

Ведьмак резко встал, стул с грохотом упал назад.

– Ты на что намекаешь, юнец?! – его хриплый голос сорвался на крик. – Я ее любил! Я бы никогда…!

Тэмис свистнула (его же губами).

– Ого! Семейные разборки с того света? Интересненько. И что, милая Джейн решила, что ты слишком весело живешь без нее? Или при жизни что-то не поделили? – Ее тон был легкомысленным, почти издевательским.

Дик сжал кулаки на столе, костяшки побелели.

– Она. Болела. Долго. Ушла тяжело. Может, злится, что я… что я не сумел спасти её? – в его голосе прозвучала нотка сожаления. – Но я ведьмак! Я борюсь с живой нечистью, а не… не с этим!

– Борюсь-борюсь, – протянула Тэмис, вставая и потягиваясь с грацией кошки. – Ладно, старина Дик. Мы тут как раз специалисты по… успокоению беспокойных духов. Особенно моя напарница. – Она кивнула в сторону Лаэля, и в ее глазах (его глазах!) мелькнул знакомый холодный огонек насмешки. – Она с ними поговорит. По душам. А я пока осмотрю место действия, поищу слабые места в твоей защите. Где эпицентр, так сказать? Где твоя дорогая Джейн чаще всего проявляется?

– Здесь… – Дик указал дрожащим пальцем на закопченный потолок. – В доме. Особенно в спальне… нашей бывшей спальне. И… и у колодца, где… – Он не договорил.

– Отлично! – Тэмис хлопнула в ладоши. – Напарница, тебе – спальня. Поговори с духом. Узнай в чем его печаль. А я пока колодец осмотрю. Дик, ты тут посиди, подожди нас. И… – она остановилась у двери, обернувшись, – …не вздумай никуда выходить. Духи любят, когда жертва сама приходит в лапы.

Ее взгляд, брошенный на ведьмака, был внезапно острым, как бритва.

Не дожидаясь ответа, она выскользнула наружу, оставив Лаэля наедине с дрожащим Диком и зловещей тишиной хижины. Запах трав стал вдруг удушающим. Лаэль посмотрел на темный проем, ведущий, видимо, в спальню. Сердце бешено колотилось. Идти туда? Одному? В этом чужом, слабом теле, навстречу тому, что способно вырвать сердце?

Он посмотрел на Дика. Тот сидел, уставившись в стол, его пальцы нервно барабанили по дереву. В его глазах читался не только страх, но и… вина?

– Вы точно справитесь? – прошептал ведьмак, не поднимая глаз.

Лаэль сглотнул комок в горле. Его же голос звучал эхом в ушах: “Поговори с духом. Узнай в чем его печаль.”

Он сделал шаг к темному проему. Платье шуршало о бедра.

– Мы попробуем, – сказал он, и его голос прозвучал тише шепота. – Но если дух действительно твоя жена… что ей от тебя нужно, Дик?

Ведьмак резко поднял голову. Его лицо исказила гримаса ужаса и гнева.

– Я же сказал! Она злится! Злится, что умерла! Идите! Идите и сделайте то, зачем пришли! – он почти выкрикнул последние слова, указывая дрожащим пальцем на спальню.

Лаэль больше не сомневался. Ведьмак лгал. В этом доме было что-то гнилое, что-то страшнее простого беспокойного духа. И Тэмис, конечно же, знала это. Она бросила его в самое пекло своей очередной игры.

Собрав всю волю, он шагнул в темный проем. Холодный, затхлый воздух спальни обволок его, как саван. Где-то в углу скрипнула половица. Начинало смеркаться. Ночь, и с ней призрак, были уже близко.

Холод спальни пробирал до костей. Лаэль (в теле Тэмис) стоял, прислонившись к гнилому дверному косяку, пытаясь вдохнуть сквозь запах тлена и пыли, который висел здесь гуще, чем в основной хижине. Единственным источником света был узкий луч из щели в ставне, разрезавший мрак пыльным клинком. Он выхватывал очертания сломанной кровати, разбитого сундука и пятен плесени на стенах, похожих на засохшую кровь.

“Поговори с духом…” – эхом звучала насмешка Тэмис в его голове. Как? Разве не натренированный человек способен на такое? Да и что сказать существу, способному на такие ужасные вещи как описал Дик?

Внезапно воздух сгустился. Температура упала стремительно, вырывая из легких облачко пара. По коже побежали мурашки – не от страха, а от реального, физического холода, исходящего из угла комнаты. Там, в глубокой тени, что-то шевельнулось. Не очертаниями, а самой тьмой. Она сгущалась, принимая неясные, колеблющиеся формы. Послышался звук – не плач, а скрежет, как нож по кости, смешанный с хриплым, безумным шепотом.

"…обманул…"

"…кровь…"

"…продал…"

Слова были едва различимы, но наполнены такой ненавистью и болью, что Лаэль почувствовал, как его собственное сердце (сердце Тэмис?) сжалось в ледяной ком. Он неосознанно отступил, споткнувшись о край ковра. Платье цеплялось за щепку на полу.

– Джейн? – выдохнул он, заставляя чужой голос звучать громче, чем хотелось. – Джейн, это ты?

Шепот прекратился. Холод усилился, обжигая лицо. Тень в углу сдвинулась. Не шагом – она просто стала ближе, растеклась по стене, нависая над ним. Лаэль почувствовал невыразимый ужас – не за свою жизнь, а за саму душу, застрявшую в этом мучении. Он увидел – или ему показалось? – бледное пятно в темноте. Лицо? Искаженное вечной мукой.

– Что он сделал? – спросил Лаэль, вкладывая в голос Тэмис всю силу убеждения, на какую был способен. – Дик! Что он сделал с тобой?

Тень задрожала. Шепот вернулся, громче, яростнее, пронизывающий мозг:

"Лгал…"

"…мучил… обещал…"

"…продал душу…"

"… МОЮ душу!"

Последние слова прозвучали как вопль, хотя губы призрака (если они были) не шевелились. Это был крик прямо в сознание. Лаэль схватился за голову, ощущая ледяную иглу, вонзившуюся в висок. Картины вспыхнули перед внутренним взором, обрывки, посланные яростным духом: Дик, склонившийся над больной женой, не с молитвой, а с жестокой решимостью; странные символы, начертанные кровью на полу; темная энергия, вытягивающая последние искры жизни из Джейн; и самое страшное – ощущение ловушки, вечного рабства не смерти, а чего-то более ужасного, темного и голодного.

– Он… он принес тебя в жертву? – прошептал Лаэль, ошеломленный ужасом открытия. – Не смерти… а им? Чтобы обрести силу?

Тень сгустилась до почти физической плотности. Холод стал невыносимым.

"Силу…" – прошипел голос, полный бесконечного презрения. "Тела… золото… страх…"

"Он продал меня! За власть над смертью других!"

Правда обрушилась на Лаэля. Ведьмак Дик не был жертвой. Он был палачом. Он убил свою жену не из милосердия и не из-за невозможности спасти, а в темном ритуале, предав ее душу силам Тьмы в обмен на магическую мощь. А теперь ее призрак, прикованный к месту преступления и использованный как орудие террора и убийств, мстил не только ему, но и всему, что его окружало. Она была и жертвой, и оружием в его грязных руках.

Внезапно дверь в спальню с грохотом распахнулась. На пороге стояла Тэмис в теле Лаэля. Ее лицо было бесстрастным, лишь в глазах горел холодный, понимающий огонек.

– Ага, вот и разобрались, – произнесла она спокойно. – Как и предполагалось. Не дух беспокоится, а темный пакт требует оплаты. И платит за него не подписант, а все вокруг. – Она вошла в комнату, и призрак Джейн отхлынул в угол, словно почувствовав опасность.

– Ты… ты знала? – вырвалось у Лаэля, его голос дрожал от гнева и отвращения.

– Подозревала, – пожала плечами Тэмис. – Запах темной магии здесь витал, как вонь с помойки. И его глаза… Глаза лжеца всегда выдают. Особенно когда он говорит о своей “невиновности”. – Она повернулась к дрожащей тени в углу, вращая на пальце ожерелье с зубом зверя. – Твоя очередь, милая. Он твой. Возьми то, что он у тебя украл. Твою жизнь. Твой покой.

Как по команде, дверь в основную хижину с треском распахнулась. На пороге стоял Дик. Его лицо было искажено животным страхом. Он ринулся к оберегу, но нашел его в руках юноши.

– Нет! – завопил он. – Не подпускай ее! Что бы она вам не сказала, это ложь! Я-я твой муж, дорогая! Я же…

Он не успел договорить.

Тень Джейн рванулась вперед. Не как существо, а как ледяной вихрь, сконцентрированная ненависть и отчаяние. Она пронеслась сквозь Лаэля, оставив ощущение ледяного ножа, вонзившегося в самое сердце, и обрушилась на Дика. Ведьмак вскрикнул – коротко, хрипло, как подстреленный зверь. Его глаза расширились, полные невыразимого ужаса. Он схватился за грудь, не за рану, а за что-то внутри. Его лицо посинело, вены на шее вздулись, как канаты. Он задыхался, словно невидимые когти сжимали его горло и сердце одновременно. Оберег рассыпался у него в руках в черную пыль.