Читать онлайн 100 лучших песен о любви. Сборник рассказов. Часть 1

Последний вальс

Уважаемые друзья! Сегодня я представляю на ваш суд рассказ «Последний вальс», написанный мной ассоциациям от прослушивания одной из лучших песен о любви. Какой именно – я сообщу вам в следующую нашу встречу.

Анна Сергеевна Васильева проснулась от того, что часы на комоде пробили семь раз. Ленинградское июльское утро 1975 года просачивалось золотистыми лучами сквозь щели старых штор. Она поднялась с кровати, её кости болезненно хрустнули – возраст давал о себе знать каждым движением.

На трюмо стояла дубовая шкатулка с инкрустацией. Открыв шкатулку, Анна Сергеевна осторожно провела пальцами по её содержимому, будто перебирая струны забытого инструмента. Стекло карманных часов, подаренных ей шестьдесят один год назад, отразило её морщинистое лицо. Часы стояли, их стрелки показывали без пяти двенадцать.

Анна Сергеевна закрыла глаза, и перед ней возник бальный зал – трепет свечей в хрустальных люстрах, волнующий аромат пудры и духов и смутное предчувствие беды, затаившееся за звуками вальса…

В комнату вошла её дочь Лидия. Анна Сергеевна вздрогнула, услышав голос дочери:

– Мама, ты опять копаешься в своих воспоминаниях? Доктор сказал…

– Лидочка, часы остановились! А ведь сегодня двадцать третье июля….

***

Бульвар вдоль Большого проспекта в этот час был особенно тихим. Старинные липы, посаженные ещё при царе, роняли свои душистые лепестки на дорожки, вымощенные брусчаткой, которая помнила и каблуки барышень, и сапоги красноармейцев. Тени становились длиннее, лениво сползая по фасадам старых особняков, будто нехотя уступая место вечеру. Воздух был густым и сладким – пахло цветущей липой, нагретым камнем мостовой и чем-то неуловимо знакомым, тем, что Анна Сергеевна всегда называла «запахом русского лета».

Анна Сергеевна шла медленно, её трость с резным набалдашником осторожно постукивала по камням. Семьдесят шесть лет – возраст, когда каждый шаг требует обдуманности, каждое движение становится осознанным. Но сегодня она шла быстрее обычного – сердце, этот вечный предатель, стучало чаще, будто снова было пятнадцатилетним.

Анна Сергеевна повернула по Соловьевскому переулку и вышла к Румянцевскому саду. Где-то впереди, на летней эстраде, стоящей на высоком гранитном цоколе, музыканты настраивали инструменты. Скрипка вздохнула одинокой нотой, аккордеон пробормотал что-то в ответ, а рояль – старый, с потёртой полировкой – отозвался глухим аккордом. Анна Сергеевна присела на скамейку возле старого дуба, закрыла глаза.

***

Родилась она в далеком 1899 году. Своих родителей она не помнила. Анне было четыре года, когда они погибли в железнодорожной аварии, возвращаясь по Финляндской дороге с дачи бабушки – матери мамы. Анна не поехала с ними – она простудилась, поэтому бабушка оставила ее «еще на недельку» у себя. После смерти родителей Анна стала жить с бабушкой, воспитанием девочки в основном занималась гувернантка-француженка мадам Жюли. Со слов бабушки Анна знала, что отец Анны преподавал «Законоведение» в юнкерском училище, а ее мама занималась домашними делами.

***

Июльский вечер 1914 года дышал цветущей липой и тревогой. Пятнадцатилетняя Анна, под присмотром гувернантки мадам Жюли приехала на ежегодный бал во Владимирское юнкерское училище. Приглашения на выпускные балы после смерти отца Анны им присылали ежегодно, но только теперь, когда Анне исполнилось уже 15 лет, бабушка посчитала возможным посещение Анной этого мероприятия. Конечно, вместе с бабушкой и гувернанткой. Но бабушкина подагра внесла свои коррективы в их планы – бабушка осталась дома, а Анна в сопровождении мадам Жюли отправилась на бал. Они вызвали извозчика и к шести вечера подъехали к главному корпусу училища на Большой Гребецкой улице.

***

…Мадам Жюли на минуточку отошла «припудрить носик», Анна, неловко чувствующая себя от множества взглядов, осталась одна между колоннами недалеко от входа в бальный зал.

– Вы потерялись, мадемуазель?

Она обернулась. Перед ней стоял высокий юнкер с пронзительными серыми глазами. В петлице его мундира алела гвоздика.

– Я.… я жду свою гувернантку, – смущаясь, ответила Анна.

Юнкер улыбнулся:

– Николай Орлов. Разрешите предложить вам лимонад, пока вы ждёте?

– Благодарю вас, Николай Орлов. А я – Анна Фомина. Мой отец преподавал в этом училище.

– Я слышал о нем, говорят, что он был очень грамотным юристом и справедливым преподавателем… Соболезную Вам…

***

Бальный зал пылал золотым светом сотен свечей, отражавшихся в хрустальных люстрах. В воздухе витал тонкий аромат воска, духов и свежих цветов, смешиваясь со звонким смехом и перезвоном бокалов. Молодые офицеры в парадных мундирах сверкали позолотой эполет, скрипки пели страстную мелодию, а тяжелые штофные занавеси у высоких окон колыхались от легкого ветерка, будто вторя ритму танца. В этом сияющем водовороте Анна чувствовала себя одновременно потерянной и счастливой, как будто попала в волшебную сказку, которая вот-вот должна закончиться.

Забыв о правилах этикета, бабушкиных наставлениях и запретах, юная Анна весь вечер танцевала с Николаем.

– Вы рискуете, мадемуазель, – шептал Николай, – ваша гувернантка будет недовольна.

– Пускай, – смеялась она.

Подошла мадам Жюли.

– Анна, нам пора, бабушка будет волноваться…

– Но мадам…

– Анна, я обещала бабушке…. Нам пора…

В разговор вмешался Николай.

– Простите. Мадам, как вы будете добираться до своего дома? На извозчике? А можно, я вас провожу? Только подождите минутку, я сейчас…

Николай куда-то стремительно убежал. Он вернулся через несколько минут.

– Мадмуазель Анна, мадам, я доставлю вас домой на автомобиле! Мой дядя – заместитель начальника нашего училища генерал Орлов, разрешил воспользоваться его авто!

У парадного входа училища стояло несколько автомобилей. Они подошли к черному «Паккарду» с блестящими латунными фарами. Шофер помог им рассесться – мадам Жюли села спереди – рядом с ним, Анна и Николай разместились на заднем сиденье.

– Анна, куда ехать? – спросил Николай.

– Мы живьём на Большом проспекте, угол с Восьмой линией.

– Это же совсем недалеко… а давайте объедем весь Санкт-Петербург?

– Я, право, не знаю … – сказала Анна. – Мадам Жюли, как Вы считаете…?

Мадам Жюли неожиданно согласилась. Шофер внимательно управлял автомобилем, мадам Жюли, прикрыв глаза кружевным веером, сделала вид, что дремлет. Николай и Анна сидели рядом, их пальцы едва соприкасались. Они молчали, но в этом молчании было так много чувств, что никакие слова были не нужны.

Так прошло около часа. Они медленно объехали почти весь город.

Мадам Жюли сделала вид, что проснулась.

– Мадмуазель Анна, господин Орлов! Нам пора домой! По-моему…

– Мадам, давайте еще немного покатаемся – взмолилась Анна.

– Довольно, Анна! Не компрометируйте себя… Я и так …

Через несколько минут они подъехали к их дому.

– До свидания, Николай Орлов, – громко сказала Анна, как полагалось правилами приличия.

– Мадмуазель Анна, позвольте завтра пригласить Вас…

– Господин Орлов! Вы ведете себя… – начала говорить мадам Жюли Николаю, но Анна прервала ее.

– Я почти каждый день после обеда гуляю в Академическом или Румянцевском саду… Когда хорошая погода…

Действительно, Анна с бабушкой или только с гувернанткой часто выходили после обеда на прогулку. Иногда они гуляли в Академическом саду, но больше Анне нравилось в Румянцевском саду – в выходные дни после обеда там играл оркестр, а еще два раза в неделю в будние дни оркестр репетировал.

Мадам Жюли все рассказала бабушке. Та очень строго поговорила с Анной, указав ей на ее недопустимое поведение на балу и после него. И хотя Анна не имела дворянского звания, как ее мать – поскольку та вышла замуж за выходца из духовенства, выучившегося на юриста и ставшего преподавателем в юнкерском училище – а дети от такого брака наследовали сословную принадлежность отца, Анна обязана соблюдать правила приличия, а уж тем более – на светских мероприятиях.

На следующий день Анна гулять не пошла. Заболела. То ли от впечатлений от вчерашнего бала, то ли от строгого разговора с бабушкой, но у нее поднялась температура, она лежала в своей кровати – бледная, без сил. Бабушка вызвала их семейного доктора, тот не нашел признаков какой-либо болезни, предположил, что у Анны – нервное истощение. Прописал постельный режим, выдал какие-то пилюли. Через два дня Анна поправилась и 23 июля они пошли с мадам Жюли гулять в Румянцевский сад. В воздухе витал сладкий запах цветущей липы, смешанный с тревогой надвигающейся грозы.

***

– Мадмуазель Анна… – голос мадам Жюли прервал её мысли. – У меня разболелась голова. Я схожу в аптеку, а вы посидите здесь. Только, ради Бога, никуда не уходите.

Анна сидела на скамейке, рассеянно следя за игрой солнечных зайчиков на подоле своего платья.

Внезапно в аллее мелькнула знакомая фигура. Николай бежал к ней, срывая с головы фуражку.

– Анна! – он тяжело дышал, словно бежал без остановки через весь город. – Я молился, чтобы застать вас здесь.

– Николай? Что случилось? – она вскочила навстречу, инстинктивно протянув ему руки.

Он схватил ее ладони, сжимая так, что костяшки пальцев побелели.

– Нас отправляют сегодня вечером. В Сербию. Австрия предъявила ультиматум… – голос его сорвался. – Я два дня дежурил у вашего дома, но вы не выходили!

Анна почувствовала, как земля уходит из-под ног. Сербия. Это же так далеко…

– Как надолго? – едва слышно выдохнула она.

Николай горько усмехнулся:

– Пока не разобьем австрияков. Или они нас.

Вдалеке мелькнуло знакомое кружевное жабо мадам Жюли. Не раздумывая, Николай рванул Анну за могучий дуб, чьи корни столетиями вросли в эту землю.

– Слушайте внимательно, – он говорил быстро, горячим шепотом. – Я не могу обещать писать. Но обещаю вернуться. Вот вам залог.

Из кармана мундира он извлек карманные серебряные часы на тонкой цепочке. В крышке была выгравирована одна буква – «А».

– Заводите их один раз в неделю. Пока они идут –я жив.

Его губы коснулись ее пальцев, потом – внезапно, дерзко – уголка ее губ.

Когда мадам Жюли обошла дуб, она застала Анну одну, будто окаменевшую. В руках девушки блестели новенькие часики.

– Что это у тебя, дитя? – спросила гувернантка, притворно удивляясь.

– Подарок… на память, – прошептала Анна.

Мадам Жюли вздохнула, поправила кружевной воротник и, взяв воспитанницу под руку, повела к выходу. Она слишком хорошо знала жизнь, чтобы не понимать – эти часы для Анны теперь важнее всех приличий на свете.

28 июля 1914 года в газетах вышло сообщение: Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Часы в тот день Анна подзаводила трижды – она очень боялась, что они остановятся.

***

– Здравствуй, Аннушка!

Анна Сергеевна открыла глаза.

– Николай Орлов, я так рада видеть тебя, я так боялась, что в этом году мы уже не встретимся. – Анна Сергеевна встала и протянула руки ему навстречу.

Николай Петрович подошел к ней. Его восемьдесят пять лет сгорбили некогда стройную фигуру юнкера, но, когда он подходил к ней, спина невольно выпрямилась, будто время на мгновение отпустило свои тиски.

– Ты все еще помнишь, как мы прятались за этим дубом? – спросил он, помогая ей сесть на скамью. Его пальцы, изуродованные лагерными работами на Колыме, дрожали, но он помог есть сесть, поддержав ее за локоть.

Она кивнула, чувствуя, как по щеке скатывается слеза.

Анна Сергеевна достала из сумочки карманные часы.

– Ты тогда подарил мне эти часы. Они с тех пор ни разу не останавливались. Я очень следила за этим. Я знала – пока часы идут, с тобой ничего не случится. А сегодня они … остановились… Голос её дрогнул.

А далее – нахлынули воспоминания. Николай уехал. Революция. Бабушка умерла, так и не поняв, что происходит. Анна осталась с мадам Жюли, которая умерла от страшной простуды в 1918-м. Вышла замуж за нелюбимого человека, лишь бы выжить – дворянское происхождение, хоть и не совсем полноценное, шансы на выживание в те годы существенно уменьшало. Двое детей. Война. Муж, призванный на фронт и погибший в первые дни войны. Потом – голод, блокада, страх. Сын – Николай – умер, дочь – Лида – чудом осталась жива.

А Николай Орлов… он прошёл две войны, лагеря, вернулся в пятьдесят третьем седым и надломленным. И только в 60-м, случайно, в этом самом саду они встретились снова. Уже другие. Но всё ещё помнившие…

Тогда они узнали друг друга. Обрадовались этой встрече. Они долго разговаривали, рассказывали друг другу о своей жизни.

– В 55-м я женился, – прошептал тогда Николай Петрович, и в его голосе звучала вся горечь прожитых лет. – Думал, ты погибла в блокаду… Когда вернулся в пятьдесят третьем, искал тебя год. Дом, где ты жила, расселён… В справке мне сказали, что Фомина Анна в Ленинграде не числится. Теперь я понимаю, что ты уже была под другой фамилией…

Потом они несколько раз встречались, Николай даже хотел развестись… но Анна не позволила ему сделать это… И они, не договариваясь, стали ежегодно двадцать третьего июля приходить после обеда в Румянцевский сад увидеться… Не более того… Просто увидеться… Его жена умерла полтора года назад, но менять они ничего не стали. Слишком поздно…

***

Музыка заиграла сама собой – тот самый вальс, под который они танцевали в последний раз на выпускном балу юнкерского училища. Мелодия лилась из ниоткуда, наполняя воздух дрожащими нотами. Они поднялись со скамьи, превозмогая боль в суставах, забывая о докторских запретах. Его руки обняли её осторожно. Но когда они закружились, время отсчитало шесть десятилетий назад, и они снова были теми юными созданиями, для которых целая жизнь была ещё впереди.

Вокруг них мелькали тени – дамы в кринолинах, офицеры в парадной форме, смеющиеся юноши и девушки, не знающие, что их ждёт. Кружились в вальсе тени ее отца и матери, шептались его родители, расстрелянные как «враги народа» в тридцать седьмом, внимательно наблюдали за соблюдением правил приличия бабушка и мадам Жюли… Все они были здесь, в этом странном пространстве между прошлым и настоящим.

– Сегодня мы здесь последний раз, – сказала она, чувствуя, как слабеет сердце. Врачи предупреждали – ещё одна такая встреча может быть… Она не договорила.

– Я знаю, – ответил он, гладя её седые волосы – когда-то золотистые, как спелая рожь. – Но мы всё равно будем приходить сюда. Просто… по-другому.

***

Тени вокруг них сгущались, и вдруг – знакомое урчание мотора, тот самый звук, который она слышала в последний раз в далёком четырнадцатом. Из вечернего тумана выплыл «Паккард» – точь-в-точь такой, каким он увозил их с того бала. Сквозь тюль занавесок на заднем сидении они увидели себя – её, пятнадцатилетнюю в голубом платье, сжимающую в руках веер, его, двадцатилетнего юнкера, с гордо поднятой головой и блестящими от счастья глазами.

Вдруг зажглись фонари, освещая пустую аллею. «Паккард» растворился в тумане, унося с собой призраки прошлого.

А на следующий день в газетах напишут о двух пожилых людях, найденных в Румянцевском саду на скамейке возле старого дуба – они ушли вместе, держась за руки, с улыбками на морщинистых лицах.

Свидетели скажут, что перед рассветом слышали музыку и смех, доносившиеся из сада.

А старый сторож поклянётся, что видел, как по аллее проехал чёрный «Паккард» с молодыми пассажирами – девушкой в голубом платье и юнкером, который что-то шептал ей на ухо, заставляя её смеяться.

Когда зеркала помнят

Уважаемые друзья! Ранее вы прочитали мой рассказ «Последний вальс», который родился под впечатлением от песни «Как упоительны в России вечера» (слова – Виктор Пеленягрэ, музыка – Александр Добронравов). А сегодня я с радостью представляю вам новую работу – «Когда зеркала помнят». 

30 октября 2012 года. Полдень. Молодой архитектор Лера Соколова стояла перед зданием ДК «Красный Октябрь», сжимая в руках папку с чертежами. Утреннее солнце золотило облупившуюся лепнину фасада, выхватывая из полумрака уцелевшие детали – резные пилястры, чугунные решётки, едва различимый герб СССР над входом.

– Ещё месяц – и снесут, – пробормотала она, проводя пальцем по трещине в стене. Вчера в краеведческом музее ей сказали, что здание собираются сносить через месяц – слишком ветхое. И как архитектор, она хотела успеть сделать замеры, сохранить хотя бы чертежи этого памятника сталинского ампира.

Ветер донёс запах прелой листвы и чего-то ещё – сладкого, пряного. «Красная Москва». Бабушкины духи.

Лера замерла. Откуда здесь этот запах? Она толкнула тяжёлую дубовую дверь.

***

Внутри царила тишина, нарушаемая только шорохом осыпающейся штукатурки. Пахло пылью, древесиной и… неожиданно – рояльной гарью.

Лучи света, пробиваясь через заколоченные окна, выхватывали из темноты блеклые, но ещё различимые росписи на потолке – колхозники и рабочие, ликующие на фоне заводов; частично уцелевший паркет, провалившийся в нескольких местах; в самом углу – рояль, накрытый пыльным чехлом; на стенах – чудом уцелевшие старые зеркала в массивных рамах.

Лера подошла к старому инструменту. Что-то заставило её снять чехол. Под ним оказалась несколько старых нотных страниц – вальс «Осенний сон». Между страниц торчал конверт. В конверте находился пригласительный билет «30 октября 1965. Бал Золотая осень», на обратной стороне которого было написано: «Дотанцуем после бала? А. Шилов», а также старая фотография – молодой мужчина и девушка у рояля. На обороте фотографии уже другим почерком выведены дрожащие строки: «Нина и Артем. 30.10.1965. Не дотанцевали».

Лера вздрогнула. Это же её бабушка на фотографии! А молодой мужчина…? Неужели это тот самый Артем Шилов, о котором однажды рассказывала бабушка? И надпись на фотографии – почерк похож на бабушкин! «Не дотанцевали…». Лера сфотографировала находки и отправила снимки в музей со своими комментариями.

***

На следующий день Лера вернулась в ДК. Она не ожидала встретить здесь кого-либо и продолжила делать замеры, эскизы и фотографии.

Через полчаса к полуразрушенному входу ДК тихо подкатила «Нива» с медицинскими наклейками на заднем стекле.

Из машины вышел высокий мужчина лет тридцати с немного усталым, но очень живым взглядом.

– Лера? – его голос, привыкший к тихим разговорам у постели больных, прозвучал в утренней тишине особенно чётко.

– Да, это я. Вы из музея? Или вы с администрации?

– Нет. – Он достал из кармана потрёпанный блокнот. –Меня зовут Артём Шилов. Я…

Он запнулся, словно подбирал слова.

– Я реаниматолог в городской больнице.

На той фотографии, что Вы прислали вчера в музей –мой двоюродный дед –Артём Шилов. Отец назвал меня в его честь.

– Ему было 28, когда он погиб. – Артём достал потрёпанный блокнот. – Он был старшим братом моего деда Александра. Талантливый хирург, подавал большие надежды.

– После его гибели, – продолжил Артём, – мой дед сохранил эту память – дневник своего брата. А когда у отца родился я…

– …тебя назвали в честь героя семьи, – закончила Лера.

Лера заметила, как его пальцы слегка дрогнули, когда она произнесла эти слова. Он убрал блокнот в карман.

– Директор краеведческого музея, мой хороший знакомый, сказал, что Вы интересуетесь историей этого здания. И что нашли какие-то документы…

– Вот. – Лера протянула ему конверт.

Артём взял его осторожно, как берут исторические артефакты. Его пальцы –длинные, с коротко подстриженными ногтями дрогнули, когда он увидел надпись на обратной стороне пригласительного билета.

– Это… его почерк. Точь-в-точь как в его блокноте-дневнике …

Он поднял глаза на Леру. В них читалось что-то большее, чем просто профессиональный интерес.

***

Он рассказал историю, которую знал со слов отца: Артем-старший работал хирургом в соседней больнице. Однажды зайдя к старому другу в ДК, он услышал, как молодая девушка – концертмейстер ДК – репетирует на рояле. С тех пор приходил слушать её каждую свободную минуту, просто приходил, садился в углу зала и слушал.

– А 30 октября 1965 года здесь должен был быть осенний бал, – сказал Артём.

– После бала дед Артем собирался сделать ей предложение…

– Я знаю эту историю, – ответила Артему Лера.

– Откуда? Вам рассказал директор музея? Или кто-то еще?

– Нет. Моя бабушка, Нина Соколова, работала здесь концертмейстером.

Артём резко вдохнул:

– Нина Васильевна?

Теперь дрогнули уже её пальцы.

– Вы… знали мою бабушку?

Он покачал головой:

– Только по записям деда в дневнике. Они должны были встретиться здесь 30 октября 1965 года. Но…

Он не договорил. Лера кивнула – она слышала эту историю от бабушки.

– Его сбила машина по дороге сюда.

Тишина повисла между ними, нарушаемая только шорохом опавших листьев за дверью. Они стояли молча, пока где-то в глубине здания не скрипнула старая доска, будто вздохнув за всех, кто так и не успел сказать самое важное.

Они переглянулись, и что-то щёлкнуло между ними – как замок старинного альбома, наконец-то открывшийся после многих лет.

– Пойдёмте, – сказала Лера, – я покажу вам, где она работала.

И когда они вошли в полумрак здания, их тени на стенах слились в одну – как когда-то должны были слиться другие тени, сорок семь лет назад.

– Вы верите в привидения? – неожиданно спросила Лера.

Артём усмехнулся:

– Я реаниматолог. Верю только в то, что можно потрогать.

– Тогда… потрогайте это.

Она взяла его за руку и подвела к одному из зеркал.

***

Сначала ничего. Потом…

Отражение сдвинулось.

Вместо разрухи – блеск люстр, запах духов, звуки оркестра.

– Что за…

– Смотрите, – прошептала Лера.

В зеркале молодой врач в строгом костюме со значком ВЛКСМ на лацкане нервно поглядывал на часы.

– Вы видите?

Артём кивнул.

В зеркале промелькнула девушка в красном платье.

Они не замечали друг друга.

Артём-старший опять посмотрел на часы. Бабушка Нина поправляла причёску у другого зеркала.

– Почему они…

– Они не видят друг друга, – сказал Артём. – Он опаздывает, она ждёт…

– Они не встретились тогда, – сказала Лера. – Он погиб по дороге. Она прождала до утра.

Все происходило беззвучно, но Лера и Артем увидели, что в зеркале начался бал и пары закружились в вальсе. А те двое так и не видели друг друга.

– Рай – это момент, который должен был случиться, – прошептала Лера. – Но не случился.

Артём сжал её руку.

– Тогда давайте доделаем это за них.

Он достал телефон, нашёл ту самую мелодию – и поставил на repeat.

Они закружились под мелодию «Осеннего сна» из динамика.

– Вы знаете, что это безумие?

– Знаю.

– И что никто нам не поверит?

– Неважно.

На мгновение Лере показалось, что в зале стало теплее, а из динамика телефона зазвучал настоящий оркестр.

Артем вдруг резко остановился, подошёл к зеркалу и прижал фотографию к стеклу.

– Смотрите…

Отражение в зеркале медленно менялось. Те двое подошли друг к другу и закружились в вальсе, молодые, счастливые, танцующие под звуки невидимого оркестра…

Лера прижалась к его плечу.

Две пары танцевали в унисон…

А когда после вальса Лера и Артем подошли к роялю, то увидели на его крышке засушенный кленовый лист, на обороте которого кто-то вывел чернилами: «Спасибо. Теперь мы дотанцевали.» И две подписи –«Н. и А.»

***

Они просидели в ДК до вечера, разговаривая обо всем.

Артем узнал, что бабушка Леры после той трагедии больше никогда не играла на рояле.

Он опять достал из кармана потрёпанный блокнот в кожаном переплёте.

– Вот. Последняя запись.

Лера прочитала:

«30.10.76. Сегодня скажу Нине самое главное. Купил кольцо… Как же я ее…»

Запись обрывалась.

– Он не успел дописать, – прошептал Артём. – Но я всегда знал, что предложение заканчивалось бы этим словом.

– «…люблю», –договорила Лера.

– Он хотел подарить ей это, – Артём достал маленькую коробочку. Внутри лежало золотое кольцо с сапфиром. Мой дед передал мне это, как память о своем погибшем брате…

***

Прошло три года. ДК «Красный Октябрь» не снесли. После долгих споров с администрацией города Лере удалось доказать его историческую ценность. Теперь в отреставрированном здании располагался культурный центр, где по вечерам звучала живая музыка, проходили литературные вечера и каждый год 30 октября вечером проводился осенний бал. В этот вечер зал всегда полон. Говорят, если в этот день присмотреться к старым зеркалам, которые почти все остались на своих местах, можно увидеть отражения тех, кто когда-то не успел дотанцевать свой танец.

***

В прошлом году Лера и Артём поженились. Свадьбу играли здесь же, в бальном зале. Когда они кружились в первом танце, многие гости заметили –в зеркалах отражались четыре человека, а не двое.

После свадьбы они стали жить в квартире, которую Лера получила в наследство от бабушки. В их гостиной висело то самое зеркало из ДК – Артём уговорил комиссию по сохранению культурного наследия разрешить им его забрать.

Иногда, особенно осенними вечерами, они замечали, как в глубине стекла мелькают два силуэта – мужской и женский.

Но это, конечно, просто игра света.

Хотя…

P.S. Если вдруг увидите незнакомый отблеск в старом зеркале – не пугайтесь. Это просто кто-то дотанцовывает свой вальс…