Читать онлайн Шутки богов. Поспешное решение

Сюрприз на встрече

Здание аэропорта, словно какой-то живой организм, гудело, дрожало, скрипело и бурлило под высокими потолками из стекла и металла. Просторный, как торговый центр будущего, он был наполнен многоголосым шумом – стуком колёс чемоданов по гладкому кафелю, объявлением рейсов с равнодушной интонацией синтетического голоса, отголосками чужих разговоров, в которых слышалась и радость, и усталость, и раздражение. Люди сновали туда-сюда, как беспокойные клетки в теле мегаполиса – деловитые, целеустремлённые, закутанные в пальто, в наушники, в собственные заботы. Здесь всё было построено на постоянном движении. Уход… Прибытие… Погоня за временем… Пересадки… Границы и даже отдельные планы…

Под потолками с тонкими световыми лентами, между серыми колоннами и электронными табло, отражаясь в прозрачных витринах кафе и дьюти-фри, реальность казалась одновременно слишком реальной и совершенно призрачной. Снаружи – монотонный, серый дождь стекал по высоким окнам, размывая застывшие силуэты самолётов, как будто весь мир утонул в бесцветной воде.

В этой плотной, чужой, равнодушной массе был один, кто, замерев на месте, просто не двигался. Это был парень. Молодой. Может быль ему было лет двадцать пять… Может, чуть больше. Он стоял посреди зала ожидания, будто выброшенный из времени камень посреди бушующего моря. На фоне спешащих людей он казался почти призраком: неподвижный, бледный, с опущенными плечами и отрешённым взглядом. Его худощавое лицо, слегка угловатое, казалось, даже моложе, чем ему было на самом деле – особенно в свете тусклой лампы над ним. Волосы, ещё мокрые от дождя, прилипли ко лбу. Он держал в руке телефон и смотрел в экран, но уже не читал – просто смотрел, как в бездну, из которой больше не возвращаются. На экране всё ещё светилось одно единственное сообщение. Короткое, как выстрел:

“Не смей больше появляться мне на глаза, потому что я тебя не люблю.”

Эти жестокие слова будто горели на белом фоне, вытравливая всё остальное. Ни шум… Ни люди… Ни свет многочисленных табло… Ничто не имело значения рядом с этой фразой. Мир, казалось, начал гаснуть – не вокруг, а внутри него. Изнутри, как если бы что-то старое и важное вдруг выключили, не спросив, как он на это смотрит. Будто кто-то выдернул провод. Его дыхание было неровным, но тихим, почти неслышным, как у человека, который боится дышать – чтобы не сорваться, не заплакать, не упасть прямо здесь, между киоском с пончиками и автоматом с кофе.

Он не понимал, сколько времени стоит. Может, секунду. Может, пятнадцать минут… Может – двадцать… Люди обходили его, кто-то случайно задевал плечом, кто-то шёл мимо с телефоном у уха, смеясь каким-то своим мыслям, но никто на него не смотрел. Никто не замечал его проблем… Его горя… В этом месте, полном звука и движения, Андрей был один. Абсолютно один.

Удар пыльным мешком по голове…Так, наверное, чувствует себя человек, которому неожиданно в лицо бросили тяжелое, мокрое, грязное. Он не упал, не вскрикнул – он просто стоял, как если бы физическая боль ещё не дошла до нервных окончаний, а душевная уже кричала внутри, только без звука.

Где-то рядом объявили посадку. Кто-то кого-то обнял. Где-то над входом мигнул зелёный сигнал. Всё шло своим чередом. А он… Всё также был неподвижен. Он стоял, отвергнутый одним единственным сообщением, которое навсегда изменило его место в этом мире.

Всё внутри было ватным, как если бы его затянуло в серую воронку, где звуки приглушены, цвета вымыты, а время остановилось, как разбитые часы. Андрей всё ещё смотрел в экран телефона, словно надеялся, что сообщение изменится. Что оно исчезнет. Что это – ошибка. Но экран не гас, и слова по-прежнему стояли перед глазами, выжженные как клеймо:

“Не смей больше появляться мне на глаза, потому что я тебя не люблю.”

Не люблю… Эта фраза никак не укладывалась в его голове. Как будто она относилась не к нему. Не могла относиться. Он добирался сюда через полстраны. В самолёте… С пересадками… С бессонными ночами… С дрожащими пальцами… С этой надеждой, которая грызла и светила ему одновременно. Он был готов просить прощения за всё. Даже за то, чего не делал. Он собирался бороться – доказывать, объяснять, обнимать, если повезёт. Он не строил иллюзий. Нет… Просто знал, что всё ещё любит её, и верил в то, что, может быть, где-то внутри, и она всё ещё держится за ту нить, пусть тонкую, как волос, но настоящую.

Но теперь…

Что произошло? Почему? Почему так? Почему – так резко? Так жестоко? Не люблю. Как будто она стерла всю его жизнь одним нажатием на экран. Как будто он – ошибка, помарка в её сценарии.

В голове молодого парня, как заевшая плёнка, крутились одни и те же сцены. Как он выходит из самолёта, как ищет глазами её фигуру в толпе, как пишет ей, как ждёт ответа… А потом… Это жестокое сообщение. Ни звонка. Ни разговора. Ни объяснения. Только сухая фраза, как удар лопатой по груди.

Да. Он не мог в это поверить. Не хотел. Его глаза стали стеклянными, мысли путались. Он чувствовал себя так, словно в груди вырезали что-то важное, но тело ещё не осознало потери. Как человек, который всё ещё шевелит пальцами на ампутированной руке. Его любовь никуда не делась. Она стояла внутри него, живая и пульсирующая, но внезапно лишённая адресата. И теперь он не знал, что теперь с ней делать. Так как в его душе медленно стала проявляться пустота. Холодная… Грязная… Липкая… Она постепенно разрасталась внутри. Ему казалось, что люди вокруг проходят сквозь него, что он стал прозрачным. Что если сейчас закричать, никто не повернёт головы.

Для начала он сел на пластиковый стул у стены, спрятав лицо в ладонях. Не заплакал – даже этого не получилось. Только тяжёлое, рваное дыхание, будто задыхался. Вдох, выдох, и снова: "не люблю… не люблю…"

"Почему ты не сказала раньше? Почему не дождалась встречи? Почему просто не дала мне хотя бы сказать всё, что я хотел?" – Мысленно говорил он, надеясь на то, будто мысль сама по себе дойдёт до неё.

Время тянулось липким киселём. Наконец, спустя, может, полчаса, может быть, даже целый час, он поднял голову. В его серых глазах плескалась пустота. В его душе уже поселилось иное состояние. Отчуждение. Ни надежды, ни гнева. Только усталость и простое, болезненное понимание: всё кончено.

Он медленно встал. Оглянулся. И… Отключив свой телефон, пошёл. Сквозь поток людей, сквозь объявления, свет и суету. Молча, тяжело ступая. Как будто каждое движение требовало у него невероятные усилия. Именно так он подошёл к терминалу. Пальцы дрожали, когда он набирал информацию. Обратный рейс. Сегодняшний. Любой. Просто – назад. Туда, где всё ещё оставалась привычная пустота. Пусть и холодная, но хотя бы своя собственная. Да. Он не знал, зачем летит обратно. Не знал, что теперь будет делать дальше. Так как на данный момент всё ему казалось просто бессмысленным. Но остаться здесь, в этом мёртвом, чужом аэропорту, среди бесконечных теней и чужих голосов, было уже невыносимо. И ему хотелось просто исчезнуть из этого места… Даже из этого мира. Ему хотелось выключиться, как лампа.

Всё также молча, и никому ничего не поясняя, он купил билет. Сел на ближайший свободный стул у выхода на посадку. Его сильные руки были опущены. А глаза смотрели в одну точку. Старый и верный телефон всё ещё был зажат в ладони. Его экран давно потух. Но внутри, в глубине, слова того самого сообщения всё ещё горели:

“Я тебя не люблю…” – Как смертельный приговор. И он даже не заметил того, как в зале вылета что-то изменилось, а просто направился в сторону терминала, где уже началась посадка на самолёт. Но изменения всё же были. Неуловимые, тонкие – как перемена в давлении перед грозой. Мимо стеклянных дверей, ведущих к зоне досмотра, почти одновременно подъехали три чёрных автомобиля. Глянцевые, с затемнёнными стёклами, они выделялись на фоне такси и автобусов, как акулы в стае рыбёшек. Один из них подъехал вплотную к пандусу, второй остановился в полосе высадки, третий встал прямо у служебного въезда.

Первые открылись ещё до полной остановки. Из салонов вышли люди – быстро, слаженно, почти без слов. Их лица были деловыми, сосредоточенными. Одеты они были строго, в неброские, но дорогие куртки и пиджаки, на запястьях поблёскивали гарнитуры и датчики. Один из них – высокий, с коротко стриженными висками и нервным движением подбородка – тут же поднял телефон к уху и, отходя в сторону, начал отрывисто докладывать:

– Да. Мы уже на месте. Терминал “D”. Начинаем поиск. Да, внешность объекта нам известна. Молодой парень, лет двадцати пяти. Светлая куртка, чёрный рюкзак, один. Телефон не отвечает. Возможно, выключен. Повторяю: сигнал его телефона пропал. Начинаем визуальный поиск.

Остальные быстро рассредоточились по залу – кто-то направился к стойкам регистрации, другие – к экранам вылета, ещё пара – к охране и сотрудникам аэропорта, показывая тем что-то на экранах своих планшетов. Действовали они без крика, но в их движениях чувствовалась спешка. И определённая цель. Кто-то уже всерьёз искал. И именно в этот момент, ничем не выделяясь из целой толпы народа, но словно существуя в ином временном потоке, Андрей прошёл через ворота посадки. И он уже не оборачивался. Не потому, что не услышал или не заметил этой судорожной активности в зале целой группы людей, похожих друг на друга как выходцы из инкубатора. Он просто уже не чувствовал, что есть что-то, ради чего стоило бы оглядываться. Его шаги были медленными, но прямыми, словно всё в нём было сведено к простому действию: дойти до конца. Он не слышал суматохи за спиной… Не видел бегущих мимо людей… Не замечал того, как кто-то проверяет списки посадки… Он просто прошёл к самолёту. Буквально час назад купленный билет был зажат в одной руке… Паспорт – в другой. Лицо – мёртвое, глаза потухшие. А старый верный телефон, выключенный, лежал в кармане куртки, тёплый от тела, но уже – бесполезный. Ненужный. Молчаливый. Он не знал того, что если бы он включил телефон, то увидел бы на экране – второе сообщение. Короткое. Но вроде бы обнадёживающее… Если бы он захотел бы ему поверить…

“Андрей! Ответь. Ты обиделся? Прости. Я пошутила. Пожалуйста, вернись. Ты мне нужен…”

Но экран телефона оставался чёрным. И никто не крикнул ему вслед. Никто не догнал. Никто не знал, что тот, кого они ищут, уже уходит.

В самолёте было прохладно. Стюардесса с дежурной улыбкой указала ему место у иллюминатора. Он прошёл, сел на своё место. Автоматически забросил своё рюкзак на полку над местом. За иллюминатором уже начинался дождь, стекающий по стеклу, и расплывчатые силуэты служебных машин. Пассажиры уже заняли свои места, и металл корпуса самолёта слегка задрожал. Так как этого аппарат уже разворачивался, готовясь к выруливанию на взлётную полосу. Но он не смотрел в иллюминатор. Не смотрел на пассажиров, что уже сидели рядом. Просто сидел, положив ладони на колени. Пустой. Разбитый. Один. С весьма странным чувством, будто вся его жизнь осталась там – в зале ожидания, на экране телефона, в словах, которые убивают мягко, без шума. И когда самолёт оторвался от земли, когда корпус чуть дрогнул в воздухе, Андрей закрыл глаза. Сейчас Андрей даже не думал о том, куда летит. Он просто хотел уйти как можно дальше. Просто уходя прочь.

В это же время люди в строгих костюмах прочёсывали зал ожидания, словно рыболовы, закидывающие сети в мутную воду в надежде вытащить нужную добычу. Они двигались быстро, но без паники – методично, цепко, с внутренней уверенностью, что цель ещё здесь, где-то рядом. Проверяли кафе, туалеты, зоны ожидания, углы за банкоматами, даже заглянули в детскую игровую комнату. Один из них, коренастый мужчина с татуировкой за ухом, поднимался на второй уровень, осматривая сверху людской поток, будто старался выловить знакомые черты среди тысяч лиц.

– Никого. – Отрывисто бросил он в микрофон гарнитуры. – Если и был – то давно прошёл. Он явно здесь был, но уже ушёл.

– Продолжать поиск. – Резко бросил ему в ответ командир группы. – Этот город ему незнаком. И ему нужно время, чтобы сориентироваться. Так что у нас есть только один вариант – он всё ещё на территории.

Сам же командир – тот самый высокий, с резкими скулами и холодными глазами – в этот момент стоял у стойки регистрации и разговаривал с дежурной. И после того, как он предъявил ей какие-то документы, та теперь смотрела на него с явным напряжением, машинально сверяясь с терминалом.

– Андрей Ковалёв… Да, вот. Был. Купил билет буквально час назад. Зарегистрирован. Посадка – двадцать минут назад. Самолёт уже пошёл на взлёт.

Её слова повисли в воздухе, как удар кулаком по стеклу.

– Чёрт! – Глухо процедил командир, уже включая свою гарнитуру. – Вышли всех к выходу "C". Срочно! Он уже в самолёте!

С его голосом трудно было спорить – команда тут же метнулась в нужную сторону. Но было уже слишком поздно. За окном, за дождём и отражениями, корпус лайнера уже неспешно катился к концу взлётной полосы. Гул усиливался, колёса пружинили под весом. Самолёт набирал скорость.

– Мы его теряем… – Глухо сказал один из оперативников, всматриваясь в стекло. – Улетает.

Командир сжал челюсти. Его пальцы побелели на корпусе телефона. Он знал, что теперь ему предстоит сделать. Но не хотел. Как офицер, который понимает, что сейчас прозвучит выговор, но всё равно должен доложить. Так что, тяжело вздохнув, он вышел в зону, где было тише, отошёл под козырёк служебного коридора, включил усиленную защиту связи и нажал номер. На экране появился всего один символ, иконка, без имени. Только красный треугольник. И, буквально через секунду, что явно говорило о том, как на том конце соединения ждали от него звонка, ему ответили.

– Говори. – Ответивший голос был женским. Спокойным, холодным и настолько мягким, что от него пробирал ледяной озноб.

– Мы не успели. – Решительно выдохнул он. – Он уже в самолёте. Минут десять назад… Мы начали поиск немедленно, как только получили от вас сигнал. Но он выключил телефон. Никто не видел, как он прошёл. Мы подняли записи, но…

– Ты хочешь сказать, – перебил голос, чуть понизившись, – что целая обученная группа с доступом ко всем камерам, к базе и к прямому контролю зоны не смогла задержать одного парня, который даже не был обучен противодействию? И, судя по всему, просто не способного даже чётко думать в своём состоянии? Вы проиграли тому, кто на данный момент может быть на грани нервного срыва?

Он замолчал. И немного нервно сглотнул. Хотел что-то возразить, но с той стороны уже продолжали, всё тем же тихим голосом, в котором звенела угроза.

– Ты знаешь, кто я. И знаешь, как много поставлено на карту. Твоя задача была простой. Мы дали тебе всё – описание, разрешения, даже прямой приказ. А ты… Не успел. Ты подвёл меня, Виктор. Если с ним хоть что-то случится, за это тебе придётся ответить. Всем – придётся.

И после этих сигнал оборвался. А он стоял в тишине. Дождевая вода, текущая с навеса, с навеса капала на бетон. Самолёт, в котором летел Андрей, уже оторвался от земли и скрылся за пеленой низких облаков.

Устало вздохнув, Виктор опустил голову. И простоял так несколько секунд. Неподвижно. Потом развернулся и резко бросил своей команде:

– Всё. Возвращаемся на базу.

Никто не спорил. Но в воздухе уже висело напряжение, густое и липкое, как наэлектризованный воздух перед бурей. И каждый из них знал: что это не конец. Это только начало чего-то куда более опасного.

……….

Когда колёса авиалайнера с коротким дрожащим звуком оторвались от мокрой полосы, и на мгновение корпус самолёта будто завис в воздухе, решая – падать обратно или взмыть вверх. Но его мощные двигатели загудели с новой силой, и крылья, слегка подрагивая от нагрузки, потащили машину в небо, прочь от тяжёлой земли. В этот момент салон чуть вздрогнул, и пассажиры инстинктивно вжались в кресла, кто-то плотнее застегнул ремень, кто-то машинально взглянул в окно. За иллюминаторами ползли вниз влажные бетонные плиты взлётной полосы, мигающие огни разметки, бегающие под каплями дождя фигуры сотрудников службы сопровождения. И вся та сцена, которую Андрей уже не видел – люди в дорогих, но однообразных костюмах, стоящие у окон, слишком поздно осознавшие, что потеряли того, кого должны были остановить, прошла банально незамеченной на фоне всего происходящего.

Самолёт медленно набирал высоту, с лёгким креном разворачиваясь на курс. Он уходил на северо-запад, прочь от города, прочь от аэропорта, прочь от всего, что здесь происходило. Его крылья с лёгким гудением прорезали низкую облачность, и весь этот мир, зал ожидания, камеры, рации, голоса, невысказанные слова, оставленные сообщения, остался далеко внизу, укутанный в дождь и облако разбившихся надежд.

Внутри салона самолёта было тепло, сухо, и даже почти стерильно. Лампочки “пристегните ремни” всё ещё горели. Люди раскладывали журналы, кто-то вытаскивал наушники, кто-то медленно листал новости, не зная и не догадываясь, что в этом же рейсе только что спасся или, наоборот, потерялся один человек, чья история всего пару часов назад назад могла повернуть совсем иначе.

Не думая ни о чём, что было странно для его деятельной натуры, Андрей сидел у окна. Сейчас он бездумно смотрел сквозь толстое стекло, где уже не было ничего, кроме рваного облачного полотна, но в его взгляде не было сосредоточенности. На данный момент он практически ничего не видел. Он проваливался – не в сон, а в ту бездну внутри себя, которую в нём вырезали всего лишь одним сообщением.

Он не знал, что за ним кто-то шёл. Не знал, что его искали. Что, возможно, ещё одно сообщение могло бы всё изменить. Что в здании осталась тайна, которую он унес оттуда неосознанно, как пассажир, случайно прихвативший не свой багаж, даже не подозревая, что внутри. Для него всё свелось к одному… Он больше не был нужен. Его любовь была отвергнута… Стерта… Разбита… Его чувства – уничтожены. И сейчас он летел прочь от этого. От всего того, что болело. Не к новому началу – а просто в сторону. Куда-то туда, где, возможно, ему будет менее больно.

Самолёт пробил облака и вышел в ровный поток. Ослепительно белый свет окутал салон, облачные вершины мягко растекались под крыльями, как замёрзшее море. Высота дала отстранённость. Как будто Андрей стал наблюдателем за собственной жизнью, летящим над ней, слишком усталым, чтобы плакать, слишком опустошённым, чтобы молиться.

Там, далеко внизу, где должны были быть встречи, улыбки, объятия, – осталась сцена, полная ошибок, недоговорённостей и промедлений. Осталась та молодая женщина, слишком поздно решившая вернуть того, кто уже уходил. Остались люди, не успевшие выполнить приказ. Осталась драма, вытесненная из времени гулом турбин.

А самолёт летел. Не зная, что несёт внутри себя не только чемоданы, но и новую развязку истории, которая пока ещё не закончена – просто отложена. На высоте десяти тысяч метров всё начиналось спокойно. Воздушный лайнер, серебристая стрела с тонкими изогнутыми крыльями, плыл по небу, как огромная, усталая птица. В салоне царило умиротворённое молчание. Свет был тусклым, мягким, а в динамиках тихо играла фоновая музыка. Большинство пассажиров либо дремали, либо бездумно смотрели в экраны, перелистывая фильмы или наблюдая за маленькой пиктограммой самолётика на электронной карте маршрута.

За иллюминаторами всё также расстилалась ослепительная белизна облаков и синева высокого неба. И даже казалось, что ничто не сможет нарушить этот отрешённый покой. Даже Андрей, всё ещё сидевший у окна, теперь просто смотрел вперёд. Он не думал. Ни о ней… Ни о себе… Ни о том, что будет дальше. Он был частью кресла, части самолёта, частью неба. Выжженный изнутри.

Но впереди, за горизонтом, уже зарождалось нечто иное. Сначала – крошечное, почти неощутимое затемнение вдалеке. Затем – ещё одно. Пилоты, наблюдая за погодным радаром, обменялись взглядами. Они не видели пока что ничего серьёзного. Немного турбулентности. Ведь синоптики уверяли: маршрут чист. Но в небе, как и в жизни, все подобные планы – лишь иллюзия контроля. И всё началось с мелочи. Лёгкий дрожащий толчок. Салон будто слегка вздрогнул. Потом ещё один. Мягкий гул турбин стал чуть громче. Световые полосы вдоль потолка на секунду дрогнули, как будто что-то проскользнуло по электросети. Лайнер вошёл в зону турбулентности.

За окнами уже не было сияния. Облака стали серыми, тяжёлыми, как надутые парусами кошмары. Они шевелились, сгущались, будто в них что-то двигалось. Температура за бортом начала резко падать, и снаружи даже замелькали тонкие иглы льда, колющие обшивку. Свет за окнами стал тусклым. Затем погас вовсе. А в салоне загорелись предупредительные табло: “Пожалуйста, пристегните ремни”. Потом слегка встревоженный голос пилота прозвучал через систему связи:

– Уважаемые пассажиры, на нашем пути – временная зона турбулентности. Просим сохранять спокойствие. Всё под контролем.

Но это было до того, как самолёт влетел в самую глотку стихии. Грозовой фронт, недооценённый, неправильно смоделированный, прорвался вверх в несколько слоёв атмосферы. Шторм начал своё развитие над океаном, но теперь в считанные часы превратился в полноценный ураган четвёртой категории, и его передняя кромка как раз пересекала высотный эшелон, по которому шёл рейс. И первым ударил шквальный ветер. Снизу, сбоку, сразу со всех сторон. Самолёт затрясло так, что пассажиры невольно вжались в кресла. Андрей машинально схватился за подлокотник, вынырнув из своей отрешённости. Пошёл вибрационный гул по корпусу, затрещали багажные полки. Некоторые пассажиры вскрикнули. А потом началась частые молнии.

Не одиночная вспышка, а целый танец света и тени, беснующийся за бортом. Всполохи били в облака, расползаясь по небу с синеватой злостью. Разряд ударил недалеко от левого крыла – ослепляющий, громкий, как пушечный залп. Сразу же по корпусу самолёта прошла сильная вибрация. Затем вдруг изменился звук двигателей и резкий толчок вниз, словно самолёт на секунду потерял опору и провалился на несколько десятков метров.

Люди панически закричали. Кто-то пытался встать, и тут же падал обратно. Воздух наполнился запахом озона и технического металла – едва ощутимый, но тревожный. Стюардессы быстро заняли свои места, пристегнувшись. Командир корабля вновь вышел в эфир, но теперь в голосе слышалась натянутая сдержанность:

– Пассажиры, сохраняйте спокойствие. Мы попали в зону нестабильности. Обходим грозовой фронт. Повторяю… Всё под контролем…

Но всё было далеко не так. Грозовой фронт не собирался отпускать жертву, что попала в него. Он рос. Двигался. Сжимал самолёт в своих исполинских ладонях, как хищник, играющий с добычей. Радар больше не показывал привычную карту – только густой, пульсирующий хаос.

Именно в этот момент, в самой гуще штормового гнева, на земле, в офисе службы метеоконтроля, один молодой оператор смотрел в монитор и повторял:

– Этого не было… Мы не видели… Господи… Фронт шторма вырос за сорок минут? Как? Как мы такое упустили…

А в небе, среди безумных молний, ледяного ветра и трясущегося неба, самолёт с Андреем внутри боролся за своё существование, оставаясь не более чем крошечной искрой в огромной пасти бури. И сейчас никто из пассажиров не знал о том, куда он летит. И Андрей тоже не знал о том, что происходит. Но впервые за всё последнее время сердце парня забилось по-настоящему, потому что теперь страх, охвативший всех пассажиров, был реальным, физическим. И даже в самом парне вдруг пробудилось что-то живое…

………

В кабинете царила тишина, натянутая, как шёлк перед разрывом. Мобильный телефон, отброшенный в сторону, упал на стеклянную поверхность стола с глухим, но звенящим стуком, оставив на экране едва заметный отпечаток её пальцев. Нежных, ухоженных, с идеально выведенным маникюром – жемчужно-серый лак с еле уловимым металлизированным блеском.

Сама хозяйка кабинета стояла у стола, сжимая край мраморной столешницы. Высокая, сдержанно элегантная, она была одета в строгий, но безукоризненно скроенный тёмно-графитовый костюм от одного из закрытых домов высокой моды. Материал почти не отражал свет, как чёрная вода на глубине. На шее этой молодой девушки сверкало тонкое ожерелье из белого золота, едва заметное. Её тёмные волосы были собраны в гладкий узел на затылке, подчёркивая стройную и красивую шею. Черты лица – точёные, высокие скулы, прямой нос, холодные серо-зелёные глаза. Это была настоящая красота. Та, что не требует доказательств. Без грима. Без улыбки.

Её кабинет был продолжением её самой. Просторный, стильный, без излишеств, но каждая деталь была знаком статуса и вкуса. Потолок в этом помещении был высоким, матовым, с мягким светом, не дающим теней. Окна – от пола до потолка, за которыми медленно двигался город – вечерний, с огнями и бурлящим трафиком. Стены – серо-синие, матовые панели, на которых не висело ничего, кроме одной картины – монохромной, тревожной, в духе абстрактного экспрессионизма. Угловой диван из натуральной кожи, массивный, тёмно-бордовый. Стеклянный шкаф с коллекцией редких винтажных книг и миниатюрных скульптур. И в центре – её стол, словно алтарь власти: холодный, стеклянный, с инкрустацией из чёрного обсидиана.

Отбросив свой телефон прочь, она медленно повернулась. Не резко. Как хищник, которого разозлили. И всё же – в каждом её движении чувствовалась сдержанность. Контроль. Только уголки чувственный и чётко очерченных губ чуть дёрнулись. И это явно был не намёк на улыбку, а нечто между раздражением и досадой.

В кожаном кресле у окна, в полоборота к ней, сидела другая девушка. Совершенно иная девушка. Она даже визуально выглядела мягче, чуть младше, но столь же безупречно собрана. Дорогой шёлковый кардиган цвета слоновой кости, белоснежная рубашка, свободные брюки пастельного оттенка. На тонком запястье сверкали лаконичные золотые браслеты, на пальце – кольцо с крупным синим камнем, скорее фамильным, чем купленным. Украшения были просты, но в этом и заключалась роскошь: отсутствие нужды что-либо доказывать.

И сейчас эта красотка держала в пальцах высокий бокал с насыщенно-рубиновым вином. Бургундское. Один из тех редких годов, который не найти в обычных ресторанах. Девушка деликатно обвела ободок бокала пальцем, как будто в поиске ритма, а затем сделала глоток. Вино было безупречным. Но вкус явно её саму сейчас почему-то не радовал. Тем более, что в её глазах сейчас поселилась лёгкая растерянность. Не паника. Не страх. А то странное, тягучее состояние, когда что-то должно было пойти по сценарию – но не пошло. Она смотрела на женщину у стола с вопросом, который пока не решалась озвучить.

На её лице эмоции сменялись, как кадры на плёнке. Сначала это была лёгкая уверенность. Почти полноценная насмешка. Потом она переросла в лёгкий испуг. После проявилось понимание, что что-то пошло не так. Затем – растущая тревога, что выражалась в напряжении бровей, чуть приоткрытых губах. Она всё ещё надеялась, что ситуация под контролем. Всё ещё надеялась, что та, что стоит у стола, скажет: “Мы перехватим его позже.”. Или: “Это не важно. Он нам больше не нужен.”.

Но хозяйка кабинета, всё также стоя у стола, всё ещё молчала. И это молчание было страшнее любых слов.

– Он… Улетел? Обратно? – Наконец, спросила девушка в кресле, хрипло, почти шёпотом, будто бокал внезапно стал слишком тяжёлым. Но ответа не было. Только холодный взгляд. И тонкая, почти незаметная дрожь в пальцах, сжимающих край стола. И всё только потому, что шторм бушевал не только в небе. Он уже начинал сгущаться внутри этих стен.

Немного постояв на месте, хозяйка кабинета сделала шаг в сторону от стола, медленно, сдержанно – но в этом движении чувствовалась та самая опасная граница, когда гнев ещё под контролем, но вот-вот прорвёт изнутри. Она остановилась у окна, взглянув на город, отражающийся в стекле – миллионы огней, машин, жизней. Но сейчас всё это казалось ей бессмысленной иллюминацией. Она не видела город. Она видела провал своих планов и замыслов.

– Проверка… Так ты мне говорила? – Произнесла она, почти беззвучно, но с таким ядом в голосе, что стекло, казалось, могло треснуть. – Это, по-твоему, была проверка?

Она резко обернулась. Волосы, идеально уложенные, слегка дрогнули. Её лицо – как гранитная маска, но глаза пылали холодной яростью.

– Ты устроила весь этот спектакль. Это всё было по твоей инициативе. – Её голос оставался ровным, но в нем сквозила злость, глухая, тяжёлая. – Отменить встречу в последний момент. Отправить то сообщение. Потом, якобы случайно, второе… Всё это было частью твоей… Изящной схемы проверки его “истинных” чувств?

Девушка в кресле не отвела взгляда. Но напряглась. Бокал с вином она поставила на низкий столик рядом – аккуратно, но быстро. Её голос прозвучал негромко, но уверенно:

– Это было твоё решение. Я лишь предложила. Ты сама хотела убедиться в чистоте его помыслов. Сама хотела знать о том, он с тобой из-за чувств или из-за твоего состояния. Ты просила, чтобы я помогла тебе это понять – без прикрас. Без лести. Без купленных признаний.

Хозяйка сделала ещё один шаг, теперь ближе к креслу. Лицо оставалось холодным, но скулы чуть дрожали.

– Я хотела убедиться, но не разрушить всё.

– А в чём разница? – Тут же спокойно парировала та. – Если он тебя любит, он вернулся бы. Искал бы. Просил встречи. Но он ушёл. Без единого звонка. Без попытки выяснить правду. Он не прилип, не начал торговаться, не стал втираться в доверие. Он просто… Ушёл…

Последние слова она сказала медленно, подчёркнуто, как будто пыталась вбить их в сознание своей собеседницы, словно гвозди. Но вместо эффекта они, похоже, лишь усилили её ярость.

– Ты не понимаешь! – В голосе хозяйки кабинета прорвалась эмоция, почти срываясь. – Он добирался сюда через всю страну. Он не знал, что я богата. Не знал о моей фамилии. Для него я была просто… – она замолчала, будто боясь даже произнести это – …девушкой. Не брендом. Не фигурой из списка.

– Именно. – Гостья наклонилась чуть вперёд, и её голос стал мягче, но за мягкостью чувствовалась логическая сталь. – Судя по его реакции, он тебя полюбил без всего этого. И ты решила проверить его как… Собственность. Испытать, как игрушку на прочность. Вместо того, чтобы просто поговорить с ним. Ты выбрала страх, а не доверие.

После этих слов хозяйка застыла. Плечи у неё слегка дёрнулись, как от удара. Но она не позволила себе дрогнуть. Только голос стал резче:

– Ты говорила, это всё безопасно. Что он поймёт. Что, может, даже вернётся раньше, чем самолёт взлетит.

– Я ошиблась. – Слегка пожав, просто сказала та. – Но ты же хотела правды. Вот она… Он не за твоими деньгами гнался, а за чувствами. И когда увидел, что ему в них отказали, ушёл. А не стал искать выгоду. Не стал унижаться и на чём-то настаивать.

После этих слов в кабинете снова повисла тишина. Глухая, тяжёлая. За окнами проносились фары и силуэты вечернего города, но внутри кабинета всё застыло. Лишь на полу, рядом с отброшенным телефоном, мигал синий свет – последнее сообщение, не прочитанное. Оно всё ещё ждало прочтения, как и сердце, которое никто не успел догнать.

Хозяйка медленно села в кресло напротив подруги. Лицо её было теперь другим. Остекленевшим. Бессильно-горьким. И только в уголках глаз – тонкие, почти невидимые трещинки. Не от слёз. От поражения.

– Я просто хотела убедиться… – Глухо прошептала она.

– Ты убедилась. – Ответ прозвучал без злобы. И был правдой.

Хозяйка кабинета снова надолго замолчала. Внутри её души постепенно нарастало холодное, острое, режущее чувство: не просто поражения, но и осознания того, что виновата была именно она. Не случай. Не ошибка системы. Не другие. Она. И теперь, в наступившей тишине, ей пришлось в полной мере столкнуться с последствиями своего выбора.

Её тонкие пальцы резко сжали край подлокотника, аж костяшки побелели. Лицо было всё таким же красивым, собранным, но уверенность исчезла, как вода сквозь пальцы. Она снова встала – теперь не в гневе, а с напряжённой задумчивостью. Медленно прошла к краю окна и опёрлась ладонями о холодную стеклянную раму. За стеклом всё также жил своей жизнью город. Летящий, живой, равнодушный. А где-то в этом небе – он. Один. Раненый. Оскорблённый. Раздавленный. И всё – из-за неё. И сейчас она медленно покусывала губу, всё также напряжённо осмысливая сложившуюся ситуацию. Словно несущиеся галопом лошади, её мысли носились в её голове, натыкаясь одна на другую.

– Вернуть. Как?..

– Позвонить. Но он отключил телефон.

– Сообщение? Нет… он его не прочитает.

– В аэропорт? Уже поздно. Он в воздухе…

– Может быть… Встретить его там? Перехватить? Не дать совершить какую-то глупость…

На миг в её глазах мелькнула надежда. Слабая, но живая. Она резко повернулась, подошла к столу и активировала консоль. Её пальцы быстро коснулись панели. На экране возникла карта маршрутов, расписания, время прибытия. И её нежный голос, когда она заговорила, прозвучал сухо, почти деловито. Но слишком быстро, и даже с лёгкой дрожью:

– Найди номер рейса. Время посадки. Координаты аэропорта. И список контактов нашего регионального представительства в городе прибытия.

Всё также сидевшая в кресле подруга, которая всё ещё хранила молчание, посмотрела на неё с прищуром. Её губы дрогнули – то ли в сожалении, то ли в попытке что-то сказать. Но так и не решилась. Тем более, что хозяйка кабинета уже снова говорила. Но самой себе, полушёпотом, глядя в экран:

– Я не смогу объяснить это всё, как какую-то глупую ошибку. Он не поверит. И не должен. Потому что это была не ошибка. Это была подлая ловушка. Я хотела знать правду, но сделала это… Как хищник. Как холодная дрянь, проверяющая, выдержит ли человек пощечину.

После этих слов, она снова села в своё любимое кресло. Глубоко. Тяжело. Если бы ей прислали такое сообщение – после всего, что она сделала ради кого-то – она бы не простила. Ни за что. Она прикрыла глаза. На миг. И тогда пришёл страх.

– А если он сделает… Какую-нибудь… Глупость?

– Если эта боль толкнёт его… На что-то необратимое?

– Я не имею права ждать…

В её памяти всплыли самые различные истории, шепотом рассказанные в кулуарах… Про сына крупного промышленника, бросившегося с моста после почти дословного “я тебя не люблю”, полученного от любимой девушки. Про девушку, найденную в гостинице, которая вскрыла себе вены осколком от разбитого бокала. Про тех, кто не справился с болью, когда им не дали даже шанса понять то, что происходит.

Нет. Она не могла допустить, чтобы имя Андрея стало очередным пунктом в этом списке. Не потому, что он был частью её игры. А потому, что… Он не заслужил быть поломанным. Устало вздохнув, чуть дрожащими пальцами, она снова открыла канал связи – уже защищённый, внутренний. На экране появилась эмблема. Это был филиал её холдинга в городе назначения, куда сейчас и летел Андрей. И всего спустя три гудка ответил мужчина. Вежливый, подтянутый, с нейтральным выражением лица.

– Госпожа Вероника? Слушаю вас внимательно.

– Нам нужно перехватить пассажира с рейса 317, прибывающего в ваш аэропорт двадцать один – сорок три. Его зовут Андрей Ковалёв. Молодой парень двадцати пяти лет. Он один. Одет в светлую куртку. При себе имеет рюкзак. Он не знает, что за ним приедут. Ваша задача – мягко, без давления, встретить его у выхода и передать ему мою просьбу поговорить. Пусть включит телефон. Я сама ему позвоню. Не оставляйте его одного. Я опасаюсь, что он может быть в состоянии нервного стресса. Сделать всё это нужно очень аккуратно. И не привлекая внимания к нему со стороны посторонних.

– Понял. – кивнул мужчина на экране, но потом всё же решил уточнить. – А… Если он всё же откажется сотрудничать?

Она замолчала. Взгляд потемнел.

– Тогда… Просто проследите за тем, чтобы он не сделал каких-то глупостей. Я сама приеду и постараюсь поговорить с ним лично.

Мужчина снова кивнул, отключился. А хозяйка кабинета, наконец, позволила себе опереться о спинку кресла. Её голова медленно откинулась назад, на высокую спинку кресла, а чувственные губы слегка дрогнули. Потом она закрыла глаза.

– Если он не простит… Я… Приму это. Но если у меня ещё есть хоть крошечный шанс – я сражусь. Без игр. Без манипуляций. Просто – как женщина, которая ошиблась. Сильно. Глупо. Больно. Но которая всё ещё любит.

Медленно поднявшись со своего места, со странной покорностью, её подруга молча наполнила её бокал. Ведь впереди сейчас их ждала долгая ночь. И, возможно, последний шанс для решение возникшей проблемы.

Немного погодя хозяйка кабинета снова включила свой телефон. Перед ней появились списки контактов, ленты звонков, сигналы. Уже в который раз Вероника выделила номер Андрея и нажала “вызов”.

– Номер абонента временно недоступен. Попробуйте позвонить позже.

И уже в который раз ей ответил холодный, пустой, безразличный голос автоответчика. Она снова нервно сжала губы. Новый щелчок, и звонок повторён.

– Номер абонента…

Снова. Тот же результат. Ещё один вызов… И ещё… Пятый… Шестой… И каждый – как пощёчина себе самой.

Вскоре она медленно опустила руку с телефоном, а потом вообще бросила его на стол. Не так, как раньше, в ярости. А словно он вдруг стал тяжелее собственного веса. Бессмысленный кусок металла. Её брови сдвинулись, и она уставилась в окно. Глаза – тёмные, колкие. Внутри снова вскипало раздражение. На него. На себя. На ситуацию.

– Почему он отключил телефон? Почему не попытался ничего выяснить? Почему… Он так легко исчез?

Но она тут же остановила эти мысли. Ведь ответ на все эти вопросы был очевиден.

– Потому что я сама его оттолкнула.

Потому что он мне поверил. Потому что человек с открытым сердцем не думает о подвохе, когда его бьют под дых. Медленно выдохнув, она снова потянулась обратно к столу, постояла над консолью. На секунду прикрыла глаза – и вдруг вспомнила. Имя. Образ. Голос.

– Анджела… – Прошептала она почти с отвращением. Перед её глазами снова возник образ этой особы. Её тонкая и кукольная внешность. Из тех, кого сразу замечают. Беспечная, почти всегда улыбающаяся, с этим вечно скользящим взглядом и золотыми серёжками, колышущимися, когда она наклоняет голову. И вечно рядом с важными людьми. Сильными мужчинами. Богатыми друзьями.

И… она тоже знала Андрея. Они познакомились случайно. Через какую-то культурную инициативу. Один благотворительный вечер. Несколько бесед. После чего появились все эти слухи о “милой симпатии” молодой светской львицы. В тот момент хозяйка кабинета не придала этому значения. Но теперь…Теперь даже сама мысль об этом сдавила её дыхание.

– Она же сейчас там… В его городе… Она быстро узнает обо всём. И она быстро увидит, что я потеряла контроль. Что я оттолкнула его. Что он сейчас уязвим, растерян… Один…

И если эта самая Анджела найдёт его раньше… Эта мысль была настолько острой, что ощущалась сейчас Вероникой как холодная игла, вонзившаяся ей под рёбра. Не потому, что хозяйка кабинета не верила в свои чувства или ценность чувств самого парня. А потому, что знала. Очень часто люди ломаются в момент резкой боли, и когда в такой момент рядом оказывается тот, кто старательно шепчет: “Ты был не тем”, и “Я всегда рядом”, и “Она тебя не заслуживает”.

Она снова резко встала, и подошла к стене, медленно проведя пальцем по встроенному дисплею. Система безопасности мигнула, и на голографической панели появилось расписание ближайших частных вылетов.

– Подготовить мой самолёт. Я лечу туда. Через три часа максимум. Предупредить местный офис. Пусть организуют приём. Без официальных встреч. В этот раз это именно частная инициатива.

Её голос в этот момент звучал хладнокровно, почти отрешённо. Но внутри бушевал пожар.

– Ты уверена? – Тихо спросила подруга, всё ещё сидящая с бокалом в руке. – Он ведь теперь может и не захотеть тебя видеть? После всего… Этого…

Вероника снова посмотрела на неё. Спокойно, но при этом пронзительно. Словно в ней включилось что-то хищное. Усталое, но живое. И весьма опасное.

– Может. Но я больше не позволю никому – ни тебе, ни Анджеле, ни себе самой – решать за него. Я не буду больше наблюдать издалека. Если он прогонит меня сам – я приму. Но если уйду сейчас… Или просто отстранюсь… Это будет уже не ошибка. Это будет полноценная капитуляция.

В этот момент в её голосе дрожало еле сдерживаемое чувство. Не слёзы. Не истерика. А решимость. Та, что появляется не у сильных. А у тех, кто наконец-то проснулся. Потом она повернулась, направилась к личной гардеробной, не сбавляя шаг. А в её голосе звучала уже деловитость:

– Лучше бы помогла подобрать мне одежду. Подходящую для такой беседы. Элегантную, но простую. Без лейблов. Вроде той, в которой он впервые увидел меня. Я хочу, чтобы он вспомнил не мою фамилию. А лично меня.

– Зачем тебе помогать, если ты уже сама знаешь, что именно тебе нужно? – Раздалось сзади Вероники, когда перед ней распахнулась нужная дверь. Подруга всё также осталась в кресле, задумчиво глядя в бокал с вином.

А хозяйка кабинета в зеркале уже видела уже не контролирующую Торговую империю деловую, хотя и очень молодую женщину. А девушку, готовую лететь сквозь шторм, лишь бы вернуть потерянное не из гордости, а из любви, которую слишком долго прятала за внешней бронёй холода и недоступности.

Она долго стояла у трюмо, куда принесла личный планшет – не для того, чтобы просматривать документы или корреспонденцию, а чтобы, как обычно, использовать его как блокнот, для мозгового штурма, и даже полноценного полигона для локализации собственной тревоги. У зеркала было непривычно тихо. Даже система шумоподавления в кабинете казалась сейчас излишне эффективной – не оставляя ни единого звука, кроме шелеста её дыхания и стука пальцев по экрану. На дисплее уже мигали строки заметок:

– Где он будет в ближайшие сутки?

– Какие места он любит?

– С кем он общается?

– Что он подумает, если увидит меня?

– Какой тон выбрать: извиняющийся, спокойный или просто честный?

После последнего вопроса её тонкие пальцы остановились. Она вглядывалась в строку, где только одно слово: извиниться. И поняла, как сложно воплотить смысл этого слова на самом деле. Ведь сейчас, после всего случившегося, оно само по себе выглядит слишком слабым. Слишком плоским, чтобы вместить в себя всю боль, которую Вероника ему причинила.

– Он же верил мне… – Тут же промелькнула у неё мысль. – До последнего момента. До того самого сообщения. Не заподозрил фальши. Не сыграл в ответ. Просто… Ушёл. Глухо. Тяжело. Навсегда, как он думал.

И именно это делало всё почти невыносимым. Потому что если бы он кричал, писал в ответ, требовал объяснений – у неё был бы шанс всё объяснить. Ведь именно для этого она заранее послала в аэропорт своих людей, которые должны были не допустить глупостей со стороны парня. У которого мог начаться нервный срыв. Но он принял боль как приговор. Без лишних слов. И это значило, что возвращать придётся не просто его доверие, а саму веру в то, что он не ошибся в ней изначально. А она, как назло, дала Андрею все основания считать, что точно ошибся.

Сейчас в её голове крутились самые разные мысли и воспоминания. Его голос… То, как он смеётся над её чёткой интонацией… Как улыбается, не зная, что разговаривает с наследницей одной из богатейших династий, от одного росчерка пера которой зависят миллиарды. Как дарит ей на какой-то нелепой ярмарке дурацкий керамический кулон – дешёвый, кривой, но от чистого сердца… А она хранила его. До сих пор. И вот… Хотела проверить, искренен ли с ней Андрей. И… Сломала всё…

– Я ведь… Просто хотела знать, что он любит меня не за фамилию… – Тихо прошептала она в пустоту. – Но теперь всё, что он может думать – это только то, что я всё это время играла с ним. Манипулировала. Поигралась, и выбросила как надоевшую игрушку под машину, а потом смотрела, как он поднимается с кровавыми ладонями, с горлом, перехваченным обидой.

Выбрав подходящий наряд, она села в кожаное кресло, что стояло даже в гардеробной, небрежно поджав ногу, как когда-то в его присутствии, когда ей не нужно было играть в элиту общества. Когда она могла быть… живой… Теперь каждая деталь, что она вспоминала, вызывала в ней… Страх. Как он посмотрит на неё? Будет ли там холод? Презрение? Молчание?

Она уже прекрасно знала, что в нём была одна черта… Упрямство… Хотя и весьма старомодное. Он был из тех людей, которые, однажды обжёгшись, не возвращаются. Ни за оправданиями, ни за “всё было не так, как ты думаешь”. Для него боль – это конец, а не какой-то эпизод, который можно отыграть назад.

– Значит, нужно не оправдываться… – Подумала она вслух, вспомнив об этом качестве парня. Нужно быть уязвимой. Никаких образов. Ни масок. Ни привычного “контроля за ситуацией”. Он должен увидеть перед собой не бизнесвумен, не стратегическую наследницу, а… Просто молодую женщину, которая сделала всё неправильно. Из страха. Из неуверенности. Из… Любви…

Сейчас её сердце билось гулко. Так как она уже и сама прекрасно понимала тот факт, что, вполне возможно, он даже не позволит ей говорить. Что он может просто отвернуться и снова… Уйти. Оставить её стоять в пустом коридоре или кафе, где она заранее закажет его любимый чай. Но не попытаться восстановить всё, что сама разрушила, с её стороны означало отдать его другой. Хотя бы той же Анджеле. Или просто какой-то случайности. А мир слишком хаотичен, чтобы позволить любимому человеку остаться в нём одному, без объяснений.

– Я не прошу, чтобы он простил… – Сказала она себе вслух. – Я попрошу, чтобы он меня хотя бы просто услышал. Хотя бы один раз. Без сценариев. Без спектакля. Чтобы знал о том, что вся та боль, которую он чувствует, была вызвана не равнодушием. А слабостью. Моей.

После такого решения на экране планшета перед ней отобразилась последняя строка:

– Не врать. Не оправдываться. Просто сказать правду.

Она нажала кнопку вызова личного помощника, который уже должен был быть на пути к аэропорту.

– Подготовьте всё. Мне нужно вылететь в течение двух часов. Всё – под частным именем. Не хочу, чтобы кто-то встречал меня. И… Найдите адрес той кофейни. Помните? Где он забыл перчатки.

– Да, госпожа Вероника. Мы займёмся этим.

– Только не госпожа, – устало сказала она, слегка прикрывая глаза. – Там я буду не мадам. Там я просто та, кто… Не хочет больше терять.

Потом она поднялась, быстро переоделась и направилась к выходу. Пылающая внутри неё решимость сейчас была, как огонь на ветру. Неровная, дрожащая – но живая. И эта искра была всем, что у неё осталось.

В кабинете, наполненном хрупкой решимостью и звенящим молчанием, вдруг что-то сместилось. Воздух словно сгустился, напряжение зазвенело на уровне интуиции. Вероника, уже шагнувшая к дверям, остановилась на полпути – не сразу поняв, что именно изменилось.

– Вероника! Подожди… – Слегка сдавленный голос подруги прозвучал сзади. Не властный. Не холодный. А удивлённый и даже какой-то… Испуганный.

Хозяйка кабинета резко обернулась. Её подруга – всегда невозмутимая, словно статуя из дорогого мрамора – теперь сидела, неподвижная, как будто кто-то выключил в ней привычную грациозную уверенность. Телефон в её руке дрожал, пальцы цеплялись за края, а старательно отполированные и ухоженные ногти впились в его тонкий корпус. А на светящемся экране мелькали вспышки новостей, обновления, бегущие заголовки.

Глаза девушки, всегда уверенные и почти ленивые от благополучия, сейчас были широко раскрыты, и даже стали словно стеклянные. Она смотрела на молодую хозяйку помещения так, будто не могла найти слов, и только через несколько секунд она всё же выдавила из себя:

– Смотри… Новости…

Она молча передала Веронике телефон, с трепетом, будто в нём горело что-то опасное. Девушка быстро схватила его, и её растерянный взгляд сразу уткнулся в экран. Там буквально пылала срочная новость: “Рейс 317 авиакомпании “СкайПоларис”, следующий по маршруту “Вест-Лок – Гранд-Север”, пропал с радаров примерно в двадцать часов сорок две минуты по местному времени. Последний сигнал был получен от борта над центральной частью шторма, ранее классифицированного как нестабильная атмосферная зона. И, согласно этому сигналу, с управлением самолёта возникли сложности. На борту находилось сто двенадцать пассажиров и семь членов экипажа. По неподтверждённым данным, погодные условия резко ухудшились. Связь с самолётом потеряна. Спасательные службы уже мобилизованы.”

Далее на экране шли снимки карты с отмеченным курсом рейса, зона шторма, кадры вспыхнувшего табло в диспетчерской и растерянные лица людей в аэропорту, где ожидали прибытия самолёта. Текст этой жуткой новости обновлялся каждую секунду.

И эти красные, жирные буквы били сейчас прямо в сердце: “Связь потеряна”, “Радарный контакт – утрачен”, “Ожидается пресс-конференция”.

Мир словно замер.

– Нет… – Резко выдохнула Вероника, и её рука с телефоном медленно опустилась. – Нет… Этого просто не может быть…

Как только она осознала то, что могло произойти, всё в ней пошатнулось. Движения девушки стали рваными, как у человека, потерявшего ориентацию в пространстве. Она медленно подошла к краю стола, и тяжело опёрлась на его столешницу обеими руками, будто искала точку опоры в реальности, которая вдруг разрушилась под ней.

– Его… Самолёт… – Слова словно не хотели складываться в цельные предложения. – Он… Он же только вылетел. Только…

– Они потеряли его… – Тихо прошептала подруга, всё ещё в кресле, теперь уже без маски равнодушия. – Он был в воздухе. Прямо в центре бури. Службы пока ничего не знают. Только… Факт того, что он исчез с радаров. И, вроде бы, шёл со снижением.

На лице Вероники не было слёз. Только оцепенение. Как у человека, который только что понял, что упал в ледяную воду и ещё не успел начать дышать. Она молча провела пальцем по экрану, пытаясь найти опровержение. И не находила.

– Он должен был выжить! – Глухо сказала она, словно убеждая даже не себя, а окружающий её воздух. – Он упрямый. Он сильный. Он не мог просто… Исчезнуть.

И в эту секунду, когда сердце девушки колотилось в груди, как птица в клетке, она поняла, что уже поздно оправдываться… Поздно строить планы… Поздно что-то чинить… Потому что может случиться так, что он не услышит их. Никогда. Плечи Вероники еле заметно дёрнулись. Внутри неё что-то оборвалось – страх? Боль? Ощущение контроля? Или просто – надежда?

– Если он погиб… То это всё произошло именно из-за меня… – Тихо прошептала она и опустилась в кресло. Резко. Тяжело. Словно силы покинули её тело. Она больше не выглядела властной. Не выглядела ни хозяйкой кабинета, ни наследницей. Только женщиной, которая хотела всё исправить – и… Опоздала…

В тишине окутавшей кабинет снова зазвонил терминал, на который пришло уведомление от её помощника:

“Борт готов к вылету. Полёт разрешён. Подтвердите взлётное окно.”

Она рассеянно посмотрела на сообщение. Не мигая. А потом медленно подняла голову. В глазах всё ещё был огонь. Хрупкий, но живой.

– Я всё равно лечу. Пока нет тела – он жив. Пока я не услышу от него “прощай” – это не конец. Даже если мне придётся обыскать каждый клочок неба и земли.

После этих слов она поднялась. Стряхнула с плеч собственное отчаяние, как пыль с дорогого пальто. И в голосе её прозвучала сталь:

– Я опоздала однажды. Второго раза я себе не позволю.

……….

Поиски начались сразу же, как только последний сигнал с борта рейса 317 пропал с экранов радаров. И хотя первые часы официальные лица ещё говорили о "временной потере связи", внутри штабов спасателей уже никто не сомневался – произошло нечто катастрофическое.

Шторм над северным побережьем разросся в полноценный ураган категории "внезапной силы", о котором метеослужбы не предупреждали – фронт возник буквально за полтора часа до исчезновения рейса. Ударный фронт оказался куда более мощным, чем предсказывали все их спрогнозированные модели. Порывы ветра доходили до ста сорока километров в час, шквалистые грозовые ячейки, а главное, и самое ужасное – высокая плотность молний. В день исчезновения в зоне бедствия было зафиксировано более двух тысяч разрядов за один час.

Над морем, вблизи узкого прибрежного каньона, военные спутники зафиксировали краткую вспышку – одинокий разряд, резкий скачок теплового сигнала… И исчезновение объекта с инфографических карт. После этого началась реальная тревога.

К поискам были подключены пять вертолётов ВМФ, три спасательных катера, дроны-мониторы, тепло- и эхолокационные станции. Зона поисков занимала более трёхсот квадратных километров, большая часть – над труднодоступными болотистыми побережьями и бурлящими водами.

Через два дня, на рассвете, один из пилотов вертолёта заметил масляное пятно в отдалённой лагуне, у границы залива, к которому мало кто подходил из-за нестабильной почвы. Спустя шесть часов наземная группа вышла на берег… И её члены увидели первые обломки.

Плавно покачиваясь в чёрной, вязкой воде, между искорёженными деревьями и торчащими корнями, лежали остатки фюзеляжа – разломанного, сгоревшего, исковерканного, словно огромный хищный зверь выдрал кусок и бросил обратно. Силу удара и пожара можно было оценить по обугленным ребрам конструкции и обожжённой обшивке. Чуть дальше валялось крыло, распластанное среди тёмных вод, почти вертикально, и изогнутая турбина, пробившая еловую рощу, оставившую после себя чёрный след.

Уже потом были обнаружены тела. Некоторые – целые, лишь покрытые копотью, замершие в момент ужасного падения. Но другие… Изуродованные… Искорёженные… Сожжённые до неузнаваемости. Судмедэксперты плакали, молча осматривая останки. Даже бывалые спасатели отводили глаза. У многих не осталось лиц, у других – лишь обрывки одежды и очень редко можно было найти обгорелые документы.

Обнаруженные останки тут же складывали в специальные мешки, по одному, с уважением. Каждое найденное было настоящим событием. Каждое – горечью. Каждый новый обломок был свидетельством силы удара, уничтожившего самолёт. А вскоре лаборатории, что изучали чёрный ящик, подтвердили первичные предположения. В правый двигатель попала молния, которая вызвала моментальное короткое замыкание всей системы управления. Рейс 317 потерял навигацию, а затем и высоту. Неуправляемый, он вошёл в штопор, пробив грозовую стену и ударившись о землю под углом почти в семьдесят градусов. Так что выживших в этой катастрофе просто не было.

Следствие длилось почти три недели. Родственникам передавали всё, что можно было опознать – обручальные кольца, ремешки часов, керамические безделушки, редкие сохранённые записки. То, что осталось от Андрея, не было названо вслух, но в архиве для неё, для той, что летела к нему всё ещё надеясь на чудо, оставили маленькую коробку.

В ней был его телефон, чёрный, с разбитым стеклом… И тот самый кулон – кривоватый, керамический, с красной точкой в центре. Он лежал в углу, странно уцелевший. Единственное, что сохранилось необугленным и практически не пострадавшим.

Через месяц после катастрофы, на побережье, неподалёку от места крушения, установили памятник. Скромный, но выразительный. Из чёрного мрамора, с выгравированной на нём гладью шторма – линии ветра, сверкающая резьба молнии, и сто девятнадцать имён.

Все – погибшие. Все – навсегда оставшиеся в небе. Цветы у подножия не вяли. Они всегда были свежими, как будто каждый день кто-то приходил туда, и постоянно обновлял их. А может, просто та самая молодая женщина, та, что ошиблась, возвращалась сюда снова и снова. Молча. Без журналистов. Без охраны. В пальто без логотипов.

С тем самым кулоном на цепочке, сжимая его в ладони. Словно это был единственный острый край, который соединял её с тем, кого она любила. И так глупо потеряла. По собственной вине…

Ещё шанс

На западе древней земли Чхонгван, где небеса вечно курятся синими дымками, и драконы дремлют в складках облаков, поднимаются горы Хваёнсан – венец мира и, как здесь говорят, изогнутая спина спящего Бога. Их вершины прорезают небо, словно мечи бессмертных, остроконечно вонзаясь в лазурную гладь утреннего света. По преданию, эти пики когда-то были каменными пальцами Великой Матери, указавшей путь звёздам, и с тех пор каждая тропа среди скал хранит дыхание Истинного Первозданного Духа.

Когда очередной рассвет вновь касается их ледяных хребтов, камень этих скал звенит розовым, будто окрашен лепестками цветов, упавших с небес. Нежные лучи солнца танцуют на заснеженных склонах, превращая мороз в золотистую парчу, струящуюся по уступам и обрывам, а тени деревьев – в чернильные каллиграфические мазки, написанные на шёлковой бумаге мира.

Внизу, в долинах, расстилается туман – густой, тёплый, благоухающий хвоей и медовыми травами. Он поднимается изнутри гор, как дыхание тысячелетних духов, что спят в подземных храмах, обвитых корнями древних сосен. Эти сосны – песни времени, их изогнутые стволы тянутся ввысь, будто стараясь вспомнить, как это – быть молнией, бегущей по небу. На их коре иногда можно видеть вырезанные иероглифы монастырских обетов, а под ветвями лежат каменные дорожки, выложенные в эпоху Песни Пятого Императора – узкие, но неизменно чистые, словно ими каждый день проходит Бог Ветра.

Выше, на уровне облаков, горы становятся величественными и строгими. Склоны из чёрного базальта обрушиваются вниз каскадами, расчерченные серебристыми жилами кристаллов и мха. Здесь, в тишине, слышно, как капающая вода звучит, словно флейта, а отголоски собственного дыхания отдаются эхом – будто сами горы спрашивают: “Ты живой или дух?”

По утрам над ущельями висят алебастровые журавли, их крики скользят меж вершин и улетают куда-то за горизонт – в те земли, где кончаются звёзды. Они возвращаются сюда каждый год, принося на своих крыльях звуки неведомых морей и чужих имён. Иногда говорят, что один из них – перевоплощение старого поэта, ушедшего в горы в юности и так и не вернувшегося обратно, но ставшего криком, летящим сквозь туманы.

В самой сердцевине гор возвышается гора Сахын, или, как её называют монахи, “Кисть Чистой Мысли”. Её склоны так круты, что на них почти не держится снег – только выросшие на камне цветы ледяной сливы, тонкие, алые, как кровь на белом шёлке. Они цветут раз в семь лет, и когда это происходит, монахи из Зала Белой Луны бьют в огромные бронзовые чаши, разгоняя облака, чтобы мир мог увидеть чудо.

На закате горы становятся чернилами и светом. Солнце, исчезая за последним хребтом, окрашивает скалы в цвета старого золота, пурпура и дымчатого лазурита. Всё замирает – даже ветер, даже звери, даже реки, которые текут среди корней этих гор, унося вниз в долины крохотные блестящие камешки, что, как верят деревенские ремесленники, несут в себе крупицы небесной мудрости.

И когда наступает ночь, тьма не давит, а дышит, как парчовый плащ, наброшенный на плечи великана. Вершины начинают светиться бледным, почти лунным светом – то ли от лунных трав, растущих на уступах, то ли от звёзд, что так низко свисают, что, кажется, можно дотянуться рукой.

И если ты достаточно чист сердцем и бесшумен в помыслах, тебе позволят увидеть, как в долинах гор зажигаются фонари без пламени – это духи предков проходят тропами, проверяя, не забыл ли кто их имена. А с самой высокой вершины, ночью без ветра, можно услышать великое дыхание мира, и тот, кто услышит его, навсегда узнает, что горы Хваёнсан – это не просто камень и снег, а врата между жизнями, стихами и вечностью.

Так живут горы – великолепные, вечные, изящные, как письмо каллиграфа, написанное на коже мира, и каждая трещина в их теле – это старинная сказка, которую ты можешь услышать… Если вообще осмелишься когда-либо подняться.

……….

Сначала пришёл странный шум. Глухой… Неясный… Как будто мир разговаривал с ним из-под воды. Потом – ощущение тела… Тяжесть конечностей… Болезненная пульсация в висках… Покалывание в пальцах… Где-то глубоко внутри, в самом центре сознания, всё ещё звенел последний крик, вспышка ужаса, момент до… Удара…

– Самолёт… – Андрей резко вдохнул, словно впервые за много времени. И только сейчас понял… Воздух был… другой. Холодный, но не ледяной. Он пах хвоей, сырой землёй и цветами. Не гарью. Не пластиком. Не топливом. Не смертью.

Слегка встряхнувшись, он попытался приподняться. Всё его тело болело – как после сильнейшей тренировки или даже драки. Каждая мышца отзывалась тупой болью. Суставы ныли, словно их сжимали ледяными пальцами. Но кровь шла нормально, дыхание… Ровное. Грудная клетка двигалась, сердце билось.

– Я жив… – Он открыл глаза. И… На несколько секунд забыл, как дышать. Так как перед ним простиралась лужайка – зелёная, как из сказки, покрытая гладкой, будто вычесанной травой, где местами цвели мелкие цветы – бледно-голубые, почти прозрачные. Они дрожали от лёгкого ветерка, словно слушали что-то, ускользающее для обычного слуха. По периметру росли высокие деревья, с тёмной, почти чёрной корой и резными листьями, похожими на лотосы и клён одновременно. Они склонялись к нему, как будто заглядывали, как он там, шепча на странном, лиственно-шелестящем языке. А за деревьями… Поднимались горы. И это были не просто скалистые холмы, а величественные, чуждые, как будто вырезанные из нефрита. Их пики терялись в облаках, которые струились и переливались в лучах мягкого, янтарного света, будто солнце ещё не решило, восходит ли оно или заходит. Даже сама атмосфера здесь казалась нереальной. Как будто он оказался внутри старинной восточной миниатюры, где цвет и форма всегда была важнее логики.

Тяжело выдохнув, Андрей закрыл глаза, потом снова открыл. Мир… Не исчез… Он не вернулся в своё кресло в салоне самолёта. Не услышал грохота падающих чемоданов. Не почувствовал душераздирающий скрежет рвущегося металла. В его памяти поочерёдно промелькнули:

– гул…

– вспышка…

– испуганный крик женщины, сидевшей от него через проход…

– падающее небо…

– удар.

И… Тьма…

“Я должен был погибнуть. Это невозможно. Я не мог выжить после этого. Самолёт разваливался в воздухе, его крутило, бросало… Стюардесса кричала. Рядом сидел мужчина с ребёнком. Я помню… Он держал его, крича что-то про спасение… И потом – тишина…” – Он медленно сел, стиснув зубы от боли в боку. Дотронулся – под рваной футболкой была ссадина, но крови почти не было. Ни ожогов. Ни порезов. Даже ботинки были на ногах. Грязные, но целые.

Он посмотрел в небо. Оно было слишком чистым. Слишком глубоким. Слишком нереальным. Там не было даже следов самолёта. Ни дыма. Ни запаха керосина. Ни птиц.

– Где я?.. – Немного подумав, он всё же медленно поднялся на ноги. Стоять было тяжело, как будто его тело привыкло к гравитации, но не к… Живому весу. Слабый ветер осторожно тронул его волосы. И сейчас он почти мог поклясться, что слышит… Мелодию. Не слова, не голоса. А нечто похожее на перезвон фарфора и далёкий струнный аккорд, играющий прямо в воздухе. Андрей медленно обернулся, прислушиваясь. Всё было слишком красиво. Даже сама боль в теле, даже его сбитое дыхание – были будто из другого мира, мягче, тише, как в детских, почти уже забытых снах.

Немного осмотревшись, он осторожно подошёл к одному из деревьев и медленно, практически нежно коснулся коры. Она была тёплая, гладкая… Словно дышала. И теперь у парня не было сомнений. Это место – не просто горы. Это было нечто… Другое. Старое. Древнее. Пропитанное чем-то, что не поддаётся объяснению. Судорожно сглотнув, он медленно прошептал:

– Я мёртв? Это что? Тот самый свет, который не этот?

И шорох листвы ему ответил, но не словами – успокаивающим, осторожным шелестом, словно гора сама говорила:

Ты жив. Но ты не там, где был.

Ты не тот, кто был.

Ты пришёл… туда, где встречаются мёртвые и живые, пока они ещё помнят имена.

Это ощущение было настольно сильным, что Андрей инстинктивно шагнул назад. Его глаза горели странной смесью страха и изумления. Он не знал, попал ли он в Рай… В забвение… В сон… Или даже в ожившую легенду. Но сейчас он знал только одно. Он точно был на грани смерти. В самолёте. И теперь, в результате чего-то непонятного, оказался здесь.

– Я должен узнать, почему я здесь. И как я вообще выжил… – Глухо и растерянно прошептал он. И с этими словами парень всё же медленно двинулся вперёд, в глубь этих странных, но при этом по-настоящему сказочных гор, где тени выглядели живыми, а каждый камень, казалось, наблюдал за ним, ожидая, когда он задаст правильный вопрос.

Для начала Андрей сделал несколько шагов, держась рукой за ствол дерева, чувствуя, как ноги подкашиваются. Его тело немного странно отзывалось на каждое движение. Не болью, а каким-то новым ощущением, будто он проснулся в коже, к которой ещё не привык. Шаг… Второй… Третий. Потом он тяжело сел на камень, покрытый бархатным мхом, рядом с ручьём, тонко звенящим где-то внизу под корнями деревьев.

Горная кристально чистая вода стекала по каменистому руслу – прозрачная, как стекло, с радужными бликами на поверхности. Она была удивительно чистой, и сквозь неё были видны даже крошечные белые камушки, лежащие на дне, словно рассыпанные зерна риса. Немного подумав, он наклонился к ней. Просто для того, чтобы умыться, и охладить разгорячённое лицо… И тут – замер…

И всё только потому, что вода отразила не совсем его. Не… Само лицо, сейчас глядевшее со дна ручья, было ему знакомым. Но в то же время и кажущимся чужим. Черты остались те же, но они были чётче, моложе, свежее, как будто кто-то мягко стёр с него все следы бессонных ночей, тревог, потерь и усталости. Лоб стал чище, кожа – гладкой, почти детской, без первых морщин у глаз и тени щетины. Скулы – резче, но при этом лицо приобрело какую-то невинную мягкость, как у подростка, у которого ещё не окреп характер, но уже горит что-то в глазах.

Слегка встряхнувшись, он осторожно провёл рукой по щеке – и ощутил, что кожа действительно иная. Тонкая. Эластичная. Без грубых следов жизни. И пальцы… Пальцы стали легче, тоньше, а сами руки – стройнее. Не худые, но и не те, что были у него прежде, после множества часов в спортзале и на беговых дорожках. Это были руки… Юноши.

Осознав это, он с трудом сглотнул, и наклонился ближе к воде, не веря. Ведь в отражении он видел семнадцатилетнего парня, живого, встревоженного, с побледневшими губами, с широко раскрытыми глазами, в которых читалось всё – кроме понимания.

– Что… Что это такое? – Прошептал он, но тут же вздрогнул. Так как даже его голос прозвучал иначе. Выше. Чище. Без хрипловатого надлома, которым он пользовался, когда злился или устало разговаривал ночью по телефону.

Он снова посмотрел в воду – и почти испугался. Не от уродства, не от боли – а от того, насколько сильно исчез сам он, каким был. Потом он наклонился ближе. Губы дрогнули.

– Мне… Снова семнадцать?

Ровно столько, сколько было тогда…Тогда, когда он впервые сказал «люблю». Тогда, когда жизнь ещё казалась более простой, но не бесповоротно сломанной. Потом он сел обратно, зацепившись руками за колени. Как? Почему? На эти вопросы в его голове сейчас не было ответов. Лишь какой-то странный гул, словно он всё ещё сидел в самолёте, возле крыла на котором имелись те самые двигатели.

Немного подумав, он снова оглядел себя. Одежда на нём была всё та же, хотя и слегка потрёпанная. Словно он какое-то время катился вниз по склону ближайшей горы. Футболка с лёгкими надрывами… Штаны в грязи… Но в его слегка изменившемся теле сейчас была совсем другая пластика. Он чувствовал её в каждой клетке. Как будто ему снова можно было бегать, не задыхаясь. Скакать по скалам. Смеяться до икоты. Любить – до глупости. И вместе с этим пришло странное чувство вины. Ведь он… Вроде бы… Умер. Или должен был умереть. А теперь – жив. И даже стал… Моложе…

И в незнакомом месте, где не было ни пепла от самолёта, ни криков пассажиров самолёта, ни от того, что с ним произошло. Только тишина, вода и эти величественные горы, словно оберегающие его. И он не знал – второй ли это шанс, или тонкая насмешка судьбы. А может быть… Тот самый случай, когда в последнее мгновение перед смертью человек может прожить целую жизнь? Но, вроде бы, как он слышал ранее, поговаривали о том, что в такой ситуации человек заново проживает именно свою жизнь. А тут… Тут явно было что-то другое.

Но одно было ясно… Он – другой… И этот место было далеко не тем, что он мог знать. И теперь парню, судя по всему, придётся заново узнавать – кем он мог стать. И почему жив именно он.

Некоторое время Андрей неподвижно сидел на краю лужайки, над прозрачной гладью ручья, и смотрел в воду, будто пытался найти в ней не только отражение, но и объяснение. Отражение молчало. Только шевелилась тонкая водяная рябь, и в ней плыло его новое лицо – лицо юноши, который ещё не знал, что такое предательство, смерть и пустота. Лицо, которое он сам почти забыл.

Потом он медленно встал, стараясь прислушаться к телу, как к музыкальному инструменту. Где, что болит… Где натянуто… Где нарушено… Но боли почти не было. Ни острых рывков, ни глубокой усталости. Только лёгкая дрожь – не от слабости, а от осознания чего-то… Невозможного. Он поднял футболку, отцепляя край от прилипшей ткани, и застыл.

– Нет… – Прошептал он. Живот… Бок… Везде была чистая кожа. Ровная. Гладкая. На ней не было ни единого следа. Ни тонкой белой полоски, ни тени рубца. А ведь он помнил всё до мельчайших деталей. Аппендицит… В двадцать лет. Больница… Ночь… Тревога… Операция под светом серых ламп… Зуд после швов… Нелепый компресс…

Он медленно провёл пальцами по коже. Пусто. Будто не было не только раны, но и самого подобного опыта. Словно кто-то стер целую главу его жизни и переписал её заново.

Он даже не заметил, как задрожал. Теперь уже не от слабости, а от чего-то более глубокого. Первобытного. И в этот самый момент, когда тишина гор показалась почти уютной – всё изменилось. Сначала это был ветер. Резкий. Он сорвался с вершины где-то далеко-далеко, на той грани, где облака рвутся в клочья, и подул вниз, словно чьё-то дыхание развернулось к нему лицом. Затем пришёл и звук. Он пришёл неожиданно. Это был глубокий, протяжный стон, который начал с едва слышимого вибрационного гула – как если бы тысячи струн задели одновременно – и вскоре перерос в полноценный вой, не похожий ни на звериный рык, ни на звук ветра, ни на эхо гор.

И у парня даже создалось странное впечатление, словно это был голос чего-то чужого. Слишком древнего, чтобы быть названным. Слишком одинокого, чтобы быть услышанным без страха. Ведь он проникал внутрь. Не через уши… А… Через кости. Как вибрация. Через грудную клетку… Через позвоночник… Услышав его, Андрей тихо охнул и инстинктивно сжался, прижав руки к ушам. Но это не совсем ему помогло. Так как этот звук уже был внутри. И сейчас парень чувствовал, как вокруг него даже воздух дрожит. Как мелкие камешки у ног подпрыгивают. Как деревья будто бы склоняются, осторожно к нему прислушиваясь. Как птицы, если они и были, просто исчезли. И даже окружающий его лес замер. Казалось, что даже сами горы отвечали этому звуку, вторили ему, их склоны отдавались глухим эхом.

– Что это… Что это такое… – Тихо прохрипел он, медленно вытирая со лба пот, которого не замечал. Этот жуткий вой прошёл над ним, как будто чья-то гигантская тень скользнула по вершинам, и затем… Затих. Медленно удаляясь. Как ураган, который не ушёл – а просто стал ждать.

Андрей остался на коленях, вжавшись в землю, едва дыша. Трава у его ног колыхалась, как от вздоха чего-то, затаившегося совсем рядом. И только когда тишина вернулась, он услышал, как бешено колотится его сердце. Он не знал, что именно это было. Но знал одно. Это было что-то живое. И сейчас ему даже показалось, что оно точно знало о том, что Андрей был здесь. И в мире, где исчезают шрамы, омолаживаются тела, и где ручьи поют, как струны – этот вой означал, что каждое чудо имеет свою собственную цену. И что он ещё не понял того, во что именно попал.

И даже спустя некоторое время, Андрей всё ещё ощущал в груди отголосок того неведомого воя, будто его внутренности пронеслись сквозь ледяной вихрь. Он сел, потом осторожно встал, обхватив себя руками, будто это могло защитить. Всё его тело дрожало. Но не от холода, а от того, что его разум начинал складывать мозаику – и не находил подходящих картинок.

Он медленно обвёл взглядом лужайку, на которой находился. Сначала парень посмотрел на деревья. Такие же, как прежде… Раскидистые… С тёмной, местами коралловой корой, и листьями, напоминающими переплетение клёна и лотоса. Но теперь, после воя, он начал всматриваться глубже, с тем холодным вниманием, которое он некогда развил, работая аналитиком.

И вот, прямо на его глазах, один такой листочек, оторвавшийся от ветки высоко над ним, закружился в воздухе, казалось, всё по законам физики… Сначала повис в воздухе, а затем начал снижаться по дуге. Но потом… Внезапно он выровнялся, как будто кто-то невидимый схватил его пальцами и резко опустил вниз – тяжело, почти с глухим ударом. Лист коснулся земли как камень, и даже чуть подскочил на траве, не покрутившись ни разу в воздухе.

Осознав этот факт, Андрей задумчиво хмыкнул. Но потом всё же подошёл к нему поближе. И даже поднял его. На ощупь – это был вполне себе обычный лист. Мягкий, тонкий, суховатый. Но когда он бросил его снова – тот снова упал строго вниз, как будто в нём сидело нечто, противящееся ветру. Пытаясь осмыслить этот факт, он нахмурился. Что это такое? Фокус зрения? Плотность воздуха? Масса, нарушенная структурой? Он сделал пару шагов в сторону ручья – и снова остановился, заметив кое-что странное. Туман. Его было совсем немного. Тонкая, серебристая дымка струилась у самого края леса, там, где деревья сливались с отвесной скалой. Но… Это было нечто иное. Чем всё то, к чему он привык с детства. Так как эта дымка двигалась против ветра. Мягкий порыв воздуха шёл слева направо – об этом говорила трава… Об этом буквально кричали листья на верхушках деревьев. Но эта дымка, словно живая, ползла в обратную сторону, наперекор ветру, стелясь змееобразно, обвивая стволы, как будто… сама выбирала себе свой собственный путь. Иногда она сворачивала в сторону. Резко… Будто реагировала даже на малейшее движение поблизости. Даже со стороны Андрея. Однажды даже “оглянулась”, а по-другому это не назовёшь, и исчезла за мхом, будто испуганное животное. Но это всё было в принципе невозможно.

– Или я сошёл с ума… – Тихо произнёс он, медленно сжав пальцы в кулак. Его сердце сейчас билось чаще. Но не от страха. А больше от интеллектуального ужаса. Его мозг искал закономерности, причины, логику. Но этот, окружающий его ландшафт, невероятным образом нарушал все известные парню правила.

Из кустов слева появилась ещё одна аномалия. Там, между тонких веток, в зарослях пурпурного кустарника с серебристой каймой листьев, еле заметно промелькнула какая-то странная искра… Потом ещё… Тонкая, едва заметная дуга, будто разряд электростатики, но холодного цвета – серебристо-голубая, без звука, но с лёгким ощущением в висках, как от переменного тока… Они мелькали, скользили по веткам, как если бы кто-то разливал ртуть по проводам.

Заметив этот факт, Андрей медленно подошёл ближе, прежде чем замереть на месте. И куст медленно зашевелился, хотя ветра не было вовсе. Одна из “искр” поднялась вдоль стебля, и будто посмотрела на него. Заметив этот факт, он также медленно и аккуратно отступил на зад.

– Нет. Это точно не Земля. И это не просто лес. Это не просто выживание… – Задумчиво выдохнул он, окинув всё внимательным взглядом.

– Это как будто… – Он запнулся. Так как внутри всё сопротивлялось самой этой мысли. Но всё вокруг – поведение листьев, инерция дыма, живая электрика, поющая вода, и неуловимое чувство, что его наблюдают – всё это говорило о том, что Андрей попал в иное место. В место, где логика – лишь гость. Где даже природа живёт по другим законам.

Подумав об этом, он медленно присел, положил ладонь на землю. Она тоже пульсировала. Слабо. Тихо. Почти незаметно. Но пульсация, которую он ощутил, была ритмичной. Как дыхание. Как сердцебиение.

– Странно… Этот мир… Живой. – Произнёс он одними губами. И если бы Андрей был другим человеком – мечтателем, писателем, подростком – он бы сказал одно… Я попал в сказку. Но он был тем самым Андреем. Аналитиком. Циником. Прагматиком до мозга костей. Поэтому он сказал себе:

– Это не магия. Это… Какая-то странная структура, которую я просто не понимаю. Пока что. Но если я здесь, и если я выжил… То это значит, что я должен узнать, как это всё работает. И приняв такое решение, он встал. На лице отразилась тревога, смешанная с восхищением. Всё вокруг – от облаков до травинки – бросало ему вызов. И он собирался принять этот вызов.

Медленно облизнув губы, которые пересохли до трещин, парень поморщился. Язык казался наждачным, а дыхание – шероховатым, будто он надышался пылью веков. Он медленно провёл рукой по горлу. Сейчас ему казалось, что оно жгло его изнутри. Казалось, что всё, что происходило с ним за эти несколько часов, высушило не только тело, но и душу. Именно поэтому он снова взглянул на ручей.

Тот всё так же звенел поблизости. Тонкой, быстрой струёй, как струна, натянутая между двух каменных пальцев. Кристально чистая вода всё также беззаботно струилась по гладкому камню, срываясь в крохотные водовороты, разбиваясь на хрустальные брызги. В ней отражались вершины гор, и свет переливался на поверхности так, будто это была не вода, а расплавленный лунный металл. Подойдя к ручью, он опустился на колени, и наклонился, чтобы попить. И едва его ладони опустились в поток, как сразу же, словно он коснулся живого холода, тело парня резко дёрнулось. Так как эта вода была ледяной. По-настоящему. Такой, какая бывает в старых каменных колодцах, или в горах. Такой, от которой ломило зубы, если попробовать неосторожно напиться большими глотками.

Набрав воды, он медленно поднёс пригоршню к лицу. И сначала он глубоко вдохнул, стараясь хотя бы так ощутить потенциальную угрозу. И понял, что здесь даже запах был другой. Ледник, с которого могла течь эта вода, и камень гор, чистота и свежесть, создавали такое впечатление, как будто этой воде были какие-то там не тысячи лет, а целая вечность. И она помнила даже само небо.

Потом он сделал первый глоток. И сначала почувствовал дискомфорт. Холод ворвался в горло, как удар хлыста. Щека дёрнулась от онемения, а носу стало больно. Но затем появилась волна. Тепло… Нет… Не тепло. Сила. Будто сама вода протекла сквозь кости… Сквозь вены… Сквозь позвоночник… Будто не жидкость, а сама живая энергия влилась в него.

Он выпрямился, затаив дыхание. В груди что-то отпустило. Боль… Дрожь… Пульсация… Всё то, что его тело терзало после пробуждения в этом месте, просто исчезло и растворилось, как будто было смыто струёй той энергии, что наполняла тот самый глоток воды. Его сердце билось чётко и ровно. Кровь наполнилась тяжестью. Но не утомлением, а сочной, ясной бодростью.

Внезапно, он рассмеялся. Впервые за долгое время. По-настоящему, искренне, откуда-то из живота. Как в детстве, когда прыгал в снег, когда чувствовал восторг от первого снега, от первого поцелуя, от солнца, пробивающегося сквозь занавески.

– Ха! – Вырвалось у него, а затем он снова опустил руки в воду, словно боясь, что это странное чудо, появившееся так внезапно, также резко исчезнет.

Решив повторить эксперимент, он плеснул водой себе на лицо. Морозный холод обжёг кожу, но внутри было тепло и смех. Потом он снова встал, и резко отряхнулся. Казалось, что даже ноги на данный момент держали его тело куда лучше. Позвоночник выпрямился. Силы вернулись. Исчезла тупая слабость, этот вялый страх, и спутанность сознания. Он чувствовал себя… Живым. Настоящим. Настолько, насколько не чувствовал себя уже много лет.

Он снова провёл пальцами по коже. Она была чистой, как после купания, и даже пыль с одежды куда-то делась. Внутри всё дрожало, но теперь от восторга, от прилива чистой силы, как будто сама гора, с которой текла вода ручья, всё же признала его. И напоила.

Тихо выдохнув, Андрей медленно обернулся, пристально глядя на вершины. Они возвышались, та же тишина, та же непостижимая древность. И в их безмолвии он вдруг ощутил… Ты не просто выжил… Ты принят… И если бы он верил в сказки, то точно сказал бы о том, что этот ручей дал ему второе рождение. Но даже без сказок…Это был первый глоток нового мира. И он больше не был прежним.

Вода ещё шумела в ушах, сердце било в груди с юношеской живостью, и на лице Андрея ещё дрожали крошечные капли ледяной влаги, когда это произошло. Всё снова началось со звука – странного, раскатистого, будто далекий клёкот, раздробленный эхом на части. Он шёл с высоты, но был настолько сильным, что грудная клетка парня отозвалась резонансным гулом, а листья на деревьях чуть дрогнули, как при слабом толчке воздуха. Андрей немного нервно вскинул голову. И в следующий миг инстинкт выживания взорвался в теле, выдернув его из оцепенения. Он резко бросился в сторону, спотыкаясь, скользя ногами по мхам и корням, и вжался плечом в тёмный ствол ближайшего дерева. В этот момент он дышал часто, прерывисто, будто его сердце само хотело вырваться из груди.

Потому что в небе летело… Нечто… Сначала он подумал, что это было какое-то облако… Тень от скалы… Или даже полноценный обман зрения. Но… Нет. Оно двигалось само по себе. Медленно, но с тяжёлым достоинством, как царственная поступь по воздуху. Это была… Огромная птица. Нет! Птица! С большой буквы. Потому что то, что плыло в небе, было слишком большим, слишком древним и непохожим на обычную живность, чтобы назвать её просто орлом или стервятником.

Размах её крыльев перекрывал полнеба. Они были пернатые, да – но перья…О, эти перья. Каждое из них было словно отдельный клинок из света и тени, тонкий и длинный, как бронзовые лезвия, а по ним пробегали всполохи – не просто отражения солнца, а искры энергии, похожие на маленькие молнии. То ли магия, то ли природная сила, но с каждого движения крыльев воздух звенел, будто его рассекали не перья, а вибрирующие струны. При каждом взмахе небо дрожало, и даже облака слегка отступали, давая ей дорогу.

Эта огромная птица двигалась медленно, но целеустремлённо, плавно описывая круги над горными хребтами. Её голова была острой, похожей на клюв ястреба, но с роговым гребнем, как у древнего хищника. Её глаза светились, и даже с этой дистанции Андрей ощущал, что они видят сквозь деревья, сквозь камень, сквозь него самого. Она издала новый клёкот, длинный, раздирающий воздух – и всё замерло. Даже насекомые, казалось, ушли под землю.

И в голове Андрея всплыло одно-единственное определение… Птица Рух. Та самая. Из легенд. Из арабских или восточных сказаний, из старинных книг, где она рушила дворцы одним взмахом крыла и уносила караваны, как мелкую добычу. Он никогда не верил в такие истории. Но теперь… Теперь он видел её. Она величественно скользила по небу, как ожившая стихия. Не спеша. Как владычица, патрулирующая своё царство. С каждой секундой её силуэт менялся в отблесках – перья то мерцали медным светом, то становились синевато-стальными, переливаясь, как лезвия мечей, а между ними скользили волнения – будто ветры, заключённые между слоями живой брони.

И именно сейчас Андрей понял. Она не просто животное. Это – Существо. Существо с своей собственной волей. С разумом. С силой, сравнимой разве что с горой… Или бурей… Или самой смертью…

Сейчас он сливался со стволом дерева, не шевелясь. И даже дышал через нос, как на охоте. Пытался не смотреть в глаза чудовищу. И всё равно чувствовал то, что эта птица точно знала о нём. Она чувствовала его присутствие. Но пока – игнорировала. Как царь игнорирует муравья на тропе.

Это существо, которое парень назвал Птицей Рух, сделала ещё один круг – неторопливый, как вздох Вселенной, и, постепенно описывая окружность, ушла за хребет, оставляя после себя шлейф дрожащего воздуха, лёгкий звон в ушах и ощущение, будто мир на несколько минут перестал быть земным.

Но даже после этого, некоторое время Андрей постоял под деревом, всё также тяжело дыша. Его руки сжимали пару нижних ветвей дерева так сильно, что даже костяшки его пальцев побелели. Теперь он точно знал, что это было не просто место, где нарушены физические законы. Это – земля, где ходят легенды. Живые. И он сам теперь мог стать частью одной из них. Но он всё ещё стоял, прижавшись к шершавому стволу дерева, чувствуя, как из каждого пористого сучка исходит живое тепло коры. Но в данный момент это тепло не грело, а напоминало о хрупкости его положения. Он затаился, как может затаиться только тот, кто чувствует себя частью чужого мира – чужим, беззащитным и… съедобным.

И пока Птица Рух всё ещё парила над хребтами, он не отрывал взгляда от неба. Так как слишком боялся упустить миг, когда она может вернуться. Она больше не кричала. Тот её жуткий клёкот умолк. Но каждый её манёвр, каждое движение могучих крыльев говорило о намерении. Она не летела просто так. Она искала. И вдруг в его голове, будто из самой земли или воздуха, вспыхнула чёткая мысль – чужая, но ясная. Это была охота. И она была не о нём. Но и не без него. Сейчас он чувствовал это всем своим нутром. Природным, звериным. Тем, которое пробуждается в животном, когда хищник выходит на тропу.

– Я не хочу быть добычей. – Еле слышно прошептал он, глядя, как гигантская тень птицы скользит по склонам и уходит к юго-востоку, за лесные пики. Но даже когда огромный силуэт всё же скрылся за белыми гребнями, Андрей не сразу расслабился. Он ещё долго стоял – считая удары сердца, прислушиваясь, не вернётся ли она. И только спустя добрые десять минут, когда небо успокоилось, а эта огромная птица так и не появилась вновь, он осмелился отступить от дерева и сделать шаг в сторону от дерева. Шаг – и ещё один. Осторожно, без спешки. Нога ступала на мох, как на стекло. И тут снова раздалось…

– Уууу-УУУУу-Ххххааааарррх… – И это была уже не птица. А что-то иное. Рёв, или скорее протяжный стон, похожий на то, как бы звучала сама гора, если бы её мучили и терзали. Вибрации прошли по склонам, земля слегка дрогнула под ногами. И Андрей снова почувствовал, как холод страха пробежал по позвоночнику.

– Мне нельзя оставаться здесь. – Наконец сказал он сам себе. Он ещё не знал о том, что именно произнесло этот полурёв. И, честно говоря, даже не хотел знать. Потому что инстинкт уже орал в его голове. Уходи! Сейчас! Или не успеешь! Этот мир – не терпит зевак!

Поняв это, он внимательно осмотрелся. Лужайка… Скалы… Странные кустарники с искрами… Стелющийся дымчатый туман… Всё это выглядело чересчур живым, будто только ждало, когда он оступится. И только этот самый ручей, явно бегущий откуда-то с ледников, звенящий, чистый, стремительный, сейчас казался ему вполне понятным. Прямым. Надёжным. И он шёл вниз… Куда-то дальше, в долину.

И, недолго думая, Андрей повернулся и пошёл вдоль ручья. Так как он понимал. Если ручей течёт вниз, то рано или поздно он приведёт его туда, где скопится вода. А где вода, там может быть жизнь. Или, по крайней мере, там может быть и полноценное укрытие для него самого. И теперь каждый его шаг был осознанным. Он быстро, но осторожно ступал между камней, стараясь не шуметь. Внутри всё ещё пульсировало от адреналина, а в голове крутились тревожные мысли:

– Я выжил в катастрофе. Очнулся в горах. При этом стал моложе. Сильнее. В мире, где летают легенды и шепчут деревья…Но, если я не найду достаточно безопасное место, куда смогу дойти, то могу банально погибнуть. Второй раз. И, вполне возможно, в этот раз уже… Окончательно…

Он не знал, сколько времени пройдёт до ночи. Не знал, есть ли здесь законы природы, такие же, как и те, к которым он привык. Но он точно знал одно. Птица охотится… Что-то ревёт в горах… Этот мир слишком живой. И если он хочет выжить, то ему нужно идти. Молча. Уверенно. И слушая всё. Так как не всегда, особенно в такой ситуации, зрение ему может помочь. В такой ситуации ему больше приходилось рассчитывать на инстинкты, чем на собственные глаза.

Но он всё же ускорил шаг. И вода ручья всё также звенела подле него, как путеводная нить. Хотя над головой снова сгустились тучи, но Андрей всё также шёл вдоль по руслу ручья уже достаточно долго, чтобы перестать замечать, как непривычно легко двигалось его тело. Ноги не болели, дыхание не сбивалось, а лёгкие словно наполнялись не воздухом, а прохладной энергией, проникавшей в кровь. Он шёл достаточно быстро, но с твёрдым намерением найти хоть что-то. Что угодно. Жилище? Приют? Следы цивилизации? Хотя бы какой-то малейший намёк на то, что он не один в этом мире.

Этот весело журчащий ручей вдруг резко свернул за скалу, а за ней долина вдруг разом раскрылась, как шкатулка. Перед ним расстилалась небольшая поляна, окружённая высокими горами с трёх сторон. Она выглядела так, словно была вырезана из другой реальности и аккуратно вшита в этот дикий, опасный, скальный ландшафт. Здесь трава была выше, гуще, но не бурьян. Каждый стебель выглядел ухоженно, будто кто-то заботился о нем. И всё вокруг… Сияло. Сначала Андрей подумал, что солнце просто отблескивает в каплях росы. Но, более внимательно приглядевшись, он понял, что это был не свет, отражённый снаружи. Это было свечение изнутри растений.

Тонкие нити энергии, почти невидимые, пронизывали каждую травинку, проходили через стебли, листья, даже скользили по воздуху, будто в этом месте воздух был тканью, и кто-то вышивал по ней светом. Эти нити то вспыхивали, то затихали, мягко пульсируя в ритме, который был не хаотичен, а почти… музыкален. Мир здесь дышал, но не звуками, а энергией.

Он шагнул ближе, и тут взгляд зацепился за деревья. Их было всего два. Невысокие, с тёмной, почти фиолетовой корой, гладкой, будто отполированной. Крона у них была густой, шарообразной, с широкими зелёными листьями, по краю которых пробегали еле заметные искорки, как будто кто-то осторожно касался их кончиком кисти, пропитанной светом. А на ветвях…Плоды. Их было немного. На каждом дереве – не больше четырёх или пяти. Но каждый такой плод был совершенством формы и цвета. Снаружи они напоминали хурму, только более округлую, с тонкой бархатной кожицей, излучающей тёплое, мягкое сияние, словно внутри тлел крошечный костёр. Цвет у них был медово-янтарный с переливами в розоватый, как если бы в каждую плодовую плоть была вплетена записанная закатная заря. Их сияние не било в глаза, не слепило. Оно влекло. Мягко. Осторожно. Почти… ласково.

Он сделал шаг… Потом ещё… Даже не осознавая того, что замедляет дыхание, будто подходя к какой-то святыне. Даже звук шагов исчез. Трава не хрустела. Ручей умолк. Ветер затих. Как будто сама природа затаила дыхание перед этим странным садом. Андрей остановился напротив одного из деревьев и медленно протянул руку, не касаясь, просто пытаясь… Хотя бы почувствовать. И… Почувствовал. Изнутри плодов исходил не просто свет. Оттуда исходила целая и довольно мощная волна… Тепла. Добра. Силы. Такой мощной, что у парня даже в груди защемило. Он вдруг вспомнил обрывки воспоминаний с детства, бабушкину теплоту, запах лета и варенья, объятия, в которых не было страха. Это не еда. Это явно было… Что-то иное. Дар? Плод? Какое-то чудо?

Немного нервно он отнял руку. Осторожно. И даже почтительно. Он не знал, можно ли брать. Не знал, можно ли есть. Но он почему-то уже понял. Это место его точно не убьёт. Оно примет. Если он сам не нарушит существующую тут гармонию.

И в этой тишине, среди светящейся травы и ласковых плодов, в сердце Андрея впервые появилась надежда. Не просто выжить. А понять, где он – и почему второй шанс жизни начался именно здесь.

Некоторое время Андрей просто стоял под деревом, не сводя взгляда с этих сияющих плодов, и ощущал, как слюна медленно наполняет рот. Он сдерживал себя изо всех сил, хотя тело – предатель – уже нашёптывало ему: ты устал, ты вымотан, ты голоден… это дар, это еда, это путь к выживанию.

Он попытался отвлечься. Посмотрел на траву, на ручей, на небо, где уже снова сгущались облака. Но аромат этих плодов – практически божественный, тёплый, терпкий – будто лёгкий пар над разрезанным инжиром и свежим мёдом, всё равно проникал сквозь рассудок, как шепот родной песни в чужом мире. Так что, всё же не сдержавшись, Андрей сделал шаг вперёд, и протянул руку. Пальцы слегка дрогнули, коснувшись плода. Исходящее из него сияние не обжигало. Оно казалось живым, но тёплым, как дыхание под одеялом. Он всё ещё колебался, так как его инстинкт выживания всё же предупреждал парня о потенциальной опасности. Но тело всё равно победило.

– Извините, – шепнул он, не зная кому – дереву, воздуху, земле – и сорвал плод. Тот легко оторвался, будто сам отдался в его ладонь. Момент – и Андрей вонзил в него зубы. Вкус, который парень ощутил… Он не мог бы описать его словами. Сладкий – да, но не приторно. Сочный – да, но без тягучести. Свежий – но будто напитанный солнцем, ветром и дождём одновременно. Каждый кусок, казалось, пел на языке. Он съел его, забыв о всём. О странностях этого мира… О том, что может быть опасно… О законах и магии, и даже о птице Рух. Всё это было настолько ошеломляющим, что он даже не заметил того, как съел весь плод. До самой кожицы. И даже проглотил последний кусочек…

И в ту же секунду… Его живот, куда словно в Чёрную дыру, провалилось это угощение, заныл. Сначала так, будто изнутри его погладили раскалённой ладонью. Тепло. Приятное. Но быстро – слишком быстро – стало жаром.

И этот жар разбежался волнами. От желудка – к груди, от груди – к шее, к рукам, в ноги, в позвоночник. Он судорожно сжал зубы, споткнулся и даже опустился на колени, буквально с всхлипом втягивая в себя воздух. Но не было боли. Это было нечто странное. Как мощный прилив силы, но чуждой, неестественной, вздымающейся, как огонь внутри его тела. Даже внутри костей. И сейчас он чувствовал одно. Каждая его клетка… Каждая мышца… Всё его естество наполнялось чем-то иным. Будто даже его кровь стала расплавленным янтарём, а сердце – кузнечным горном. Голова пошла кругом, в висках барабанили удары, словно что-то будилось в нём, просыпалось, расковывало прежние пределы.

Он упал на бок, дрожа, обхватив себя. Над ним всё также безмолвно качались широкие листья, переливаясь всё тем же светом, но теперь… Теперь Андрей видел, как по ним текли крошечные капли той самой энергии, которую он раньше замечал в траве. Теперь он чувствовал её. Как ощущают жар солнца сквозь кожу. Как слышат музыку – кожей, не ушами.

– Что это? Что за плод я съел… Что он со мной сделал?

И, несмотря на лихорадочное дыхание, на колотящееся сердце, на бурю изнутри – он не чувствовал страха. Только одно чувство становилось всё ярче. Ты – другой. Ты больше не просто человек. Ты изменился. И это – только начало.

Жар в животе всё больше усиливался. Он больше не был похож на тепло. Он пылал, как внутренний пожар, разгорающийся прямо из центра его тела. С каждой секундой этот огонь обрушивался на его тело всё более серьёзными волнами, как прилив… Неистовый, неумолимый, и выжигающий практически всё на своём пути. Так что, всё же не сдержавшись, Андрей глухо застонал, и повалился на спину. Его пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони, но даже эта боль казалась далёкой, несущественной, как давно забытое воспоминание.

Он судорожно вдохнул – и выдох превратился в хрип. Внутри его тела бушевал уже не просто жар. Это было пламя. Живое. Осмысленное. И явно какое-то… Древнее… Оно не разрасталось в нём хаотично. Оно двигалось по телу так, словно само знало, куда должно идти. Сначала – это была грудная клетка. Там, где билось сердце, на секунду что-то вспыхнуло, и кожа над ключицей будто запульсировала светом. Потом – плечи… Руки… Бёдра… Вены… И… Он увидел их. Чётко. Словно даже его кожа стала прозрачной. Сначала это были тонкие дорожки, как жилки на листе, которые засветились изнутри. По ним струилась та же самая энергия, тот самый медово-золотистый свет, что был и в мякоти съеденного им плода. Но теперь этот свет был внутри него самого. В каждой клетке. И даже в крови.

Скрипя зубами от боли, он в ужасе посмотрел на ладони. Его вены вспыхнули ярче, и по ним прошла волна света, словно кто-то впрыснул в его тело раскалённую молнию. Жжение сменилось вибрацией, вибрация – пульсацией, как будто в теле билось ещё одно сердце, и оно пело.

– Что я сделал? – Успел панически подумать он. Но времени для размышлений больше не было. Сознание стало зыбким. Голова парня упала набок, а взгляд потускнел. Он увидел над собой только крону дерева, светящуюся в ритме с его венами. И последним, что он почувствовал, была волна… Чего-то. Не боли. Не страха. А какой-то мощи. Она вырвалась из груди, поднялась к вискам, и —Мрак. Тело обмякло. Он потерял сознание.

Но внутри, под кожей, пламя продолжало жить. Не угасло. Оно работало. Меняло. Перестраивало. Клетку за клеткой. Молекулу за молекулой. И сейчас в глубине организма – в костях, в спинном мозге, в нервных окончаниях – что-то просыпалось. Что-то старое, как мир, и новое, как первый вдох. Плод принял его. И начал свой труд.

А Андрей уже спал. Но он уже не был тем, кем был до того момента, когда проглотил первые капли сока этого сочного фрукта. Во мраке беспамятства, где не было ни времени, ни мыслей, только слабое чувство тела, внутри Андрея продолжалось превращение. Тихо. Страшно. Неумолимо. То, что начиналось как лёгкое пламя в венах, вскоре перешло в нечто гораздо более глубокое.

Поначалу этот жар катился, как по старым путям, по его сосудам, по нервным волокнам, повторяя анатомию человеческого тела. Но с каждым ударом нового, невидимого сердца, прячущегося где-то глубоко, ближе к позвоночнику, огонь менял маршрут. Он выжигал себе новые ходы, расширял, углублял, создавал каналы, которых раньше в его теле просто не было. Это были меридианы. Они и сейчас они зарождались в его теле. И это было весьма болезненно. Каждый из них был весьма ощутим. Словно живая жила, которую прокладывали под кожей, в мышцах, между органами. Иногда огонь доходил до тупика, и тогда Андрей – даже в беспамятстве – вздрагивал от очередного приступа боли. Будто внутри его тела кто-то разрывал преграды, проламывая плоть, как вода пробивает камень.

Сначала это были тонкие нити. Полупрозрачные, но наполненные светом, они оплетали его внутренности, соединяясь в единую сеть. Но с каждой новой волной энергии эта сеть укреплялась всё больше. Тончайшие каналы уплотнялись, наливались не только энергией, но и собственным весом, собственной природой. Теперь они уже не сгорали, не пульсировали от перегрузки, а принимали энергию, аккумулировали её, и проводили дальше. И именно так в теле парня формировалась полноценная энергетическая система. Сеть меридианов. Практически новая кровеносная система. Но не для крови, а для силы. А где-то внизу живота – в том месте, которое древние культы называли "даньтянь", а философы – точкой духа, что-то пробудилось.

Сначала – как пустота. Потом – как вращающееся давление. И уже затем – как сияющая воронка, что втягивает в себя огонь, боль, силу, свет. Концентратор этой странной силы. Центр. Точка, где вся эта странная, возможно даже – магическая энергия собиралась, фильтровалась, оседала, и даже осмысливалась. И это тоже было больно. Ведь его тело, по крайней мере раньше, было обычным человеческим, не приспособленным к подобным вещам. И оно, возможно чисто инстинктивно, сопротивлялось. Внутренние органы сжимались, мышцы сокращались в судорогах, рёбра подрагивали от напряжения. В голове – словно бушевала буря, где мысли распадались на клочки света и звука. Мозг горел. Кожа дрожала. Позвоночник будто выгибался в обратную сторону.

Но ничего не рвалось. Ничего не лопалось. Потому что плод, даровавший это изменение, всё же… Знал меру… Знал какие-то пределы… И даже знал, как можно обойти слабость.

Прошли часы… Или дни… Или секунды… В этом состоянии для Андрея не было времени. И вот, когда пылающий в его теле огонь уже почти утих, когда пульсация в меридианах стала ровной, а даньтянь в животе обрёл чёткую, плотную форму, похожую на вращающийся ком света – что-то щёлкнуло. Система завершила своё формирование. Она была завершена. И теперь он был не просто человеком. Он был сосудом силы. Пока ещё спящим. Ещё не осознавшим, что именно в нём пробудилось. Но уже другим. Навсегда.

Пробуждение

Сознание возвращалось медленно, будто сквозь вязкий туман, пропитанный смолистыми ароматами трав, влажной земли и древесной коры. Андрей с трудом открыл глаза… И первым, что он осознал, был ломящий зуд во всём его теле. Эта тупая, тянущая боль пряталась в каждой мышце, словно он провёл сутки на грани физического истощения. Но сейчас в его теле было и другое чувство. Тонкое, ползучее, словно что-то внутри тела двигалось само по себе, меняло форму, структуру, перетекало под кожей, будто под ней таились змеи, не причиняющие боли, но настойчиво напоминающие о себе.

Он тяжело выдохнул и кое-как сел, прислонившись к стволу дерева. Нервная дрожь пробежала по спине. Не от страха, а от необъяснимой слабости во всём его теле. Он медленно сжал пальцы. В них была какая-то странная сила. Он напряг ноги, и тут же ощутил, что все его мышцы были словно натянуты, туже, чем раньше, но при этом были куда более отзывчивее. Но внутри… Сейчас внутри его тела было нечто иное.

– Что-то со мной не так… или… наоборот… Так, как должно быть? – Чтобы прийти в себя окончательно, он всё же встал и снова подошёл к ручью. Вода в котором, как и прежде, была колючей от холода, ледяной, обжигающе чистой. Один глоток – и всё тело пронзила волна бодрости, как если бы он вдохнул первую струю кислорода после глубокой затяжки. Голова немного прояснилась. Но силы…Сил пока что было слишком мало.

– Мне нужно отдохнуть. – Немного оглядевшись по сторонам, он снова поднялся, и, цепляясь за сучья, аккуратно влез на дерево, с которого не так уж и давно сорвал тот плод. Крона этого дерева была достаточно густой, с прочными ветвями, а листва плотной, почти бархатистой, впитывавшей ночную влагу и возвращая её в воздух мягкой прохладой.

Именно там он и устроился, среди раскидистых ветвей, обняв колено и подложив руку под голову, словно это была подушка. Это дерево, странным образом, тоже принимало его. Под ним не ломались ветки, не скрипела кора, не падали на землю листья. Оно было… живым. И терпимым.

Пока он лежал на земле, уже наступила ночь. Мир внизу ожил особым образом. И всё то, что днём скрывалось, всё же вышло наружу. Первым раздался протяжный, влажный рык, донёсшийся с противоположного склона. Глухой, тяжёлый, похожий на утробное рычание гигантской кошки. Ему тут же ответил другой звук – тонкий, свистящий, почти змеиный. Где-то недалеко, у самой земли, хлёстко зашипело, как если бы кто-то раздавил ногу в болоте – или прошёлся по змеиной стае. И затем… Стрекот. Монотонный, но настолько громкий, что закладывало уши.

Андрей зажмурился – казалось, что рядом работает целая фабрика металлических цикад, но этот звук был не природно-сильным, пронзительным, как будто издавался существами размером с кошку. И это как минимум. Где-то хлопнуло крыло – медленно, тяжело, и в воздухе промелькнула достаточно крупная тень.

Но парень сидел тихо, не двигаясь. Только вслушивался. И с каждым звуком понимал. Даже ночь здесь была “живой”. Слишком живой. В траве что-то шуршало. Чьи-то маленькие лапки, быстрые, точные. Что-то прошипело с раздражением, получив отпор. Потом взвизгнуло – и резко оборвалось. За деревьями снова пронёсся низкий рык, но на этот раз – гораздо ближе. И совсем рядом, под самым деревом, кто-то медленно и весьма вальяжно прошествовал. Звук был такой, словно по земле ступали тяжёлые лапы, будто не совсем гибкие, и… возможно, даже покрытые мощной защитой вроде панциря. И… Даже некоторый набор когтей. Так что сейчас Андрей практически не дышал. И только его пальцы непроизвольно вжались в кору. И даже дерево слегка напряглось, словно чувствуя опасность.

Минуты тянулись вечностью. Но на дерево никто не поднимался. Никто так и не нашёл его. Парень сидел в безопасной чаше из листвы и ветвей, как гость в храме, которому дозволено только смотреть. Где-то вдали глухо громыхнуло. Тяжёлые облака медленно прокатились по небу. И Луна, весьма крупная, но похожая на привычную парню, спряталась.

И всё затихло. Лишь ветер шептал в листьях и тихо постанывали склоны – как дыхание спящего великана. И Андрей всё же заснул. А ночь пронеслась, полная шорохов, теней и взглядов.

Но никто так и не тронул его. Потому что это странное дерево каким-то необычным образом хранило его. Потому что он начал пробуждение. Потому что мир ждал, что он поймёт, кто он теперь.

Первые лучи солнца разбудили лес не светом, а цветом. Их появление не было резким, как во многих местах земного мира – оно было почти ритуальным. Как будто сам мир знал, что настало утро… И откликался на него величественно, глубоко, с достоинством. На вершинах гор, венчающих далёкий горизонт, свет сначала лишь коснулся снежных шапок, и они вспыхнули бледно-золотыми огнями, словно под прозрачным покрывалом хранили огонь зари. Потом свет скатился ниже, словно лаская скальные отроги, покрытые древними лишайниками и упругими кустарниками, раздувая на них алые, медные, синие оттенки, которых никогда не бывает в обычной природе.

Этот свет не просто освещал – он пробуждал. Казалось, что даже деревья в долине, где спал Андрей, встрепенулись. Листья на их ветвях начали медленно поворачиваться, ловя первую солнечную энергию, словно звериные уши, улавливающие звук. И в их зелёной плоти, прямо в прожилках, начала пульсировать мягкая золотистая энергия, та самая, что Андрей видел вчера – теперь она плыла живо, ярко, будто сок самой жизни.

Глубоко вздохнув, Андрей всё же открыл глаза. Сначала он ничего не понял. Лишь чувствовал жёсткость ветви под спиной, ломоту в плечах, и скованность шеи.

– Где я?.. Почему всё… Так? – Он попытался пошевелиться, и тут же застонал, когда по позвоночнику прошёл резкий спазм. Ноги затекли, левая рука будто деревянная. Неловко, по-кошачьи, он начал сползать вниз, цепляясь за ветви, при этом стараясь не упасть. А оказавшись на земле, он медленно разогнулся, выпрямляя спину, ощущая, как каждая мышца жалуется на ночь, проведённую не по-человечески. Но стоило ему поднять глаза… Окружающий его мир тут же заиграл такими красками, что он замер.

В утреннем свете каждое травяное лезвие поблёскивало, словно было выковано из живого стекла. На его поверхности блестела роса, но не обычная. Каждая капля переливалась внутри – то синим, то янтарным, то серебром, словно заключала в себе микроскопическую радугу. Небольшие цветы, спрятавшиеся между камней, медленно раскрывались, и из их бутонов проявлялись ленточки энергии, тонкие как паутина, которые уходили в воздух, соединяясь в лёгкие вуали, проплывающие над землёй. Ручей, по которому он вчера шёл, в лучах солнца стал почти световым лезвием – настолько он блистал, отражая и усиливая свет. Внутри его вод также бежали маленькие искорки, словно в самой воде жили молнии.

А высоко в небе, на фоне прозрачных голубых потоков, проплывали величавые облака, вытянутые и тонкие, будто нарисованные одним мазком кисти величайшего художника. Ветер медленно гнал их через вершины, где, казалось, даже сам воздух вибрирует от всех этих энергий.

Эти вибрации были настолько ощутимы, что даже можно было сказать, что они видимы. Так как даже вокруг самого Андрея воздух светился мягким полупрозрачным сиянием, как будто в нём плавали микроскопические частицы чего-то древнего и могущественного. И… Живого…

Звуки теперь тоже были другими. В лесу перекликались птицы, которых он никогда раньше не слышал – их голоса были не просто звуками, а целым набором тональных аккордов, как в старинной флейте. Одна пела медленно, тяжело, с низкой нотой, будто медитируя. Другая – отрывисто, по-военному, как если бы командовала. А вдалеке, совсем далеко, что-то мягко вздохнуло – может, ветер, а может, само пространство.

И сейчас Андрей стоял, прислонившись к стволу дерева, и медленно, с трудом осознавал, что сейчас он находится где-то в весьма невероятном месте. Не просто в другом месте. А в мире, где всё – живое. Всё чувствует. И всё объединено в какую-то невероятную систему. И именно поэтому он чувствовал некоторую неуверенность. И даже страх. Но среди всей этой красоты, звуков, энергии, теплоты – не было ощущения опасности. Пока… Нет. И в этот миг он понял. Это место – как сон, в котором нельзя проснуться. Но в этом сне он стал частью чего-то большего. И теперь – либо сам разберётся во всём этом, либо будет уничтожен.

Именно поэтому, Андрей ещё некоторое время постоял под тем самым деревом, изломанным тенью солнца, скользящей по стволу, и вновь всматривался в ветви, где вчера ночью нашёл убежище. Плоды всё ещё висели там – немногочисленные, но каждый из них излучал то самое мягкое внутреннее сияние, словно хранил в себе кусочек самой зари.

Они не выглядели магическими в привычном понимании – не пульсировали энергией, не пели, не меняли форму. Но теперь он знал. Они точно не было простой едой. Это была сила в её чистом воплощении. Так что, ещё немного подумав, он осторожно влез обратно на дерево, чувствуя ломоту в суставах – всё тело отзывалось слабой болью после ночного сна в неудобной позе, но двигалось легче, чем вчера. Более гибко. Уверенно. Он собрал три плода, укладывая их в складку рубашки, завязанную в узел на поясе – у него больше не было ни сумки, ни карманов. Каждый плод был тёплым, как живой, и едва ощутимо дрожал, словно хранил в себе дыхание дерева.

– Пусть будут. Вдруг я снова останусь без еды… Хотя не хотелось бы снова свалиться без сознания… Вот только еды у меня просто нет. – Спустившись с дерева на землю, он вновь подошёл к ручью. Где склонился над гладкой, почти зеркальной водой. Она бежала быстро, танцуя по камешкам, но была настолько чиста, что он снова видел своё отражение, будто смотрел в ледяное стекло.

Он всё ещё выглядел моложе. Лет на семнадцать. Может быть, от силы, восемнадцать. Вены на его руках всё ещё слабо мерцали под кожей. Не светились как раньше, но всё же хранили отблеск тех волн энергии, что пронесли по нему свои пути ночью.

Он зачерпнул воды ладонями, пил жадно, но аккуратно, чтобы не расплескать. Вода всё также обжигала, но не холодом – она била чистотой, словно тело внутри отдавало ей шлаки, страх, растерянность.

Освежившись, он выпрямился и снова окинул внимательным взглядом эту маленькую поляну. Растущие вокруг деревья медленно покачивались на ветру. Где-то высоко на скалах – дымились утренние облака, как пар от горячих камней. Трава струилась зелёным шелком под лёгким движением воздуха. И только ручей – всё также двигался дальше, спешил, и уводил взгляд вперёд, прочь от безопасного, но безответного уюта долины. Андрей внимательно осмотрелся по сторонам. Никаких троп рядом не было видно. Никаких обломков. Ни следа цивилизации. Ни костров… Ни выжженных пятен… Ни голосов… Только природа. Чужая. Но в какой-то мере – не враждебная. Пока что…

Тяжело вздохнув, он медленно закусил губу. И сейчас он видел перед собой только один путь. Один шанс. Это идти только вниз по течению. Если вода куда-то течёт – значит, есть низина, может, река. А где вода – там и жизнь. Может быть, и… Люди…

Он аккуратно поправил узел с плодами, и сделал первый шаг… Затем второй… Он снова шёл по устью ручья, перепрыгивая с камня на камень, обходя заросли, стараясь двигаться неслышно, внимательно, будто в нём просыпался охотничий инстинкт, ранее неведомый. И сейчас каждый звук, каждый шорох, каждое движение ветра он теперь улавливал острее. Мир был наполнен невидимыми нитями, странными всплесками света и волнами неизвестной энергии, которые то покалывали кожу, то проносились сквозь позвоночник, как слабый ток. Солнце поднималось всё выше. А он всё шёл. Словно ручей вёл его… Куда-то, где он должен был узнать, что же за мир принял его… И зачем…

………..

Андрей шёл медленно и сосредоточенно. Его шаги были лёгкими, почти бесшумными. Так как он инстинктивно старался не нарушать ритм этой странной земли, будто чувствовал, что любой резкий звук или неловкое движение могут стать приглашением для чего-то… Затаившегося. И, вполне возможно, даже опасного.

Ручей всё так же весело журчал, протекая сквозь изумрудные заросли, перескакивая с камня на камень, и упрямо вёл его вниз, к ещё неизведанным долинам. Но теперь, когда он прошёл уже немалую часть пути от своего места пробуждения, Андрей начал замечать странности.

По обеим сторонам ручья, среди травы, мха, поросших лишайником валунов – были видны следы. Не совсем явные. Но точно не человеческие. В одном месте земля была вдавлена, как будто по ней прошла огромная лапа с множеством когтей. В другом – трава была словно срезана по ровной дуге, как будто что-то очень гибкое и массивное задело её при движении. Иногда он замечал сломанные ветви, а однажды даже обломанную сосну, ствол которой был свежо расщеплён, но без следов огня или пилы. Просто… Будто кто-то шлёпнул по нему с такой силой, что дерево не выдержало. Но самое странное – всё это начиналось и заканчивалось по одну сторону от ручья. Будто то, что ходило тут, чувствовало определённое нежелание, или какой-то подспудный страх, переходить поток.

Немного погодя, Андрей остановился на берегу, вгляделся в воду. Она всё так же переливалась мягким светом, и, если приглядеться, то можно было заметить тончайшие линии внутри её струй. И эти линии, словно тончайшие узоры, казалось, были вплетены в саму воду, как живая вязь из энергий, что он уже ощущал даже внутри самого себя.

– Этот ручей… Защищает меня? Или просто сама по себе опасна для кого-то? – Мысленно хмыкнув, он пожал плечами. Вопросов у парня становилось всё больше. Ответов – не было. И тут его взгляд зацепился за необычный отблеск чуть дальше по ходу движения. Между камнями, на осыпи, наполовину спрятанная в густом мху, лежала странная пластина.

Стараясь двигаться аккуратнее, Андрей подошёл ближе. Потом присел. И осторожно, почти с благоговением, дотронулся до неё. Она была тёплой. Несмотря на утро. Несмотря на воду, что медленно стекала рядом. Внимательно осмотревшись по сторонам, и всё же решившись, он вытащил её из мха – и остолбенел. Эта пластина имела весьма специфическое строение. И выглядела… Как чешуя. Но не рыбья, и не змеиная. Огромная, размером с его предплечье, может быть даже чуть больше. Изогнутая, плотная, почти как металл, но при этом лёгкая. Цвет – серо-голубой с проблесками внутреннего жемчужного света, как у раковины, выточенной тысячами лет.

Но главное – узор. Поверхность этой пластины, казалось, была переплетена сложнейшими линиями. Они не были вырезаны или нарисованы. Они были частью самой структуры, как если бы эта чешуя была сплетена из энергии, замороженной в веществе. Тонкие, завивающиеся спирали и волны, напоминающие древние каллиграфические знаки, вплетались друг в друга. И если смотреть слишком долго, казалось, что они шевелятся.

Нет! Ему это не казалось. Они действительно слегка двигались. Андрей провёл пальцем по поверхности – и ощутил лёгкий разряд, словно лист шёлка пропитали грозовой молнией. Не больно, но настораживающе живо. Он поднял чешую к солнцу – и узор засветился сильнее, на миг ослепив его, как зеркало.

– Это… что? – Ответа на этот вопрос он не знал. Но интуиция подсказывала – эта вещь принадлежала существу древнему и могущественному. Дракону. Но не такому, как в западных легендах. Не чудовищу с крыльями и огнём. Нет. Эта чешуя… Изгиб её формы… Утончённость орнамента… Живой блеск… Всё говорило о другом. О существе, протяжённом, изящном, словно поток ветра, рожденном не для разрушения, а для течения в ритме самого мира. О драконе, что похож не на зверя, а на ожившую стихию. На мысль. На молнию. На дух. И хотя Андрей не знал ни китайских, ни корейских сказаний, не читал о восточных драконах, чья сила больше в мудрости, чем в злобе —он вдруг понял… Эта чешуя – часть чего-то великого. И то, что она лежала здесь, у ручья, явно не было случайностью.

Снова осмотревшись по сторонам, он завернул находку в оторванный подол своей рубашки и прижал к груди. Теперь у него был ещё один знак. Кто-то бывал здесь до него. Кто-то такой, чей шаг заставлял дрожать скалы и вызывал трепет в лесах. И, возможно… этот кто-то всё ещё был где-то рядом.

Сейчас Андрей стоял, прижимая к груди найденную чешую, и всё ещё не мог до конца осознать, насколько изменился мир вокруг него. Но одна мысль уже начала укореняться в голове парня. Здесь всё может быть важным. Даже камень под ногой может оказаться ключом к спасению… Или к гибели…

Он глубоко вдохнул прохладный горный воздух, сверился с направлением ручья и продолжил движение вниз по течению. Теперь – медленнее. И всё также осматриваясь по сторонам. Более внимательно. Осторожно. И более сознательно. Так что сейчас он шёл так, словно каждый метр пути был живым организмом, который ему заранее следует уважать. И его осторожность вскоре была вознаграждена. Пройдя пару сотен шагов вдоль ручья, где вода весело играла на мелких порогах, Андрей заметил вкрапление странного блеска среди прибрежной гальки.

Он присел, отодвинул несколько округлых камней – и замер. Там, под тонкой плёнкой воды, лежал камень цвета меда, чуть больше куриного яйца, прозрачный, с вкраплениями тёмных нитей внутри. Он не просто поблёскивал… Он светился изнутри, будто в нём застыла искра молнии, пойманная во время грозы.

Немного подумав, Андрей аккуратно достал находку. Она была тёплой. На ощупь – гладкой, но при этом словно пружинистой. Внутри, как в янтаре, будто двигались застывшие потоки, плавно перетекающие один в другой, создавая иллюзию глубины, как у морского глаза. Этот странный камень был похож на янтарь… Но явно не обычный. Как будто он был… Хранилищем чего-то. Энергии? Воспоминаний? Кто знает…

Он завернул камень в обрывок ткани и положил рядом с чешуёй в ту же импровизированную сумку. Дальше был ещё один участок, где ручей делал резкий поворот и падал с каменистой ступени, образуя небольшой водопад. За его пенной завесой, на обрыве, Андрей заметил блестящий от света ствол дерева.

Парень осторожно обошёл водопад сбоку и в тени скал подошёл к этому дереву… Точнее, к тому, что от него осталось. Перед ним был кусок ствола, полностью окаменевший, но не серый и скучный, как можно было бы ожидать. Он переливался оттенками меди, фиолета, синевы, словно в его сердцевине затвердевала радуга.

А когда парень коснулся его ладонью, то почувствовал лёгкое гудение, будто дерево не до конца умерло, а просто застыло во времени. Внутри этой породы были спиральные кольца, как у настоящего дерева, но каждая из них слегка светилась, будто отпечатала в себе нечто древнее – возможно, саму память этой земли. И найдя ослабленный участок, Андрей отломил небольшой кусочек – меньше ладони, но тяжёлый, плотный, и тоже хранящий тепло. Теперь это был второй артефакт, сопровождающий его путь.

Дальше, среди невысокой травы и лишайников, он заметил растение, которое издали показалось просто ярким пятном. А когда он подошёл ближе, то едва не ахнул. Прямо у самого берега, где ручей замедлялся, росла небольшая водная кувшинка, но её лепестки были не белыми, не розовыми, как у земных аналогов, а переливчатыми, словно покрытыми тонким слоем масла на воде.

Каждое движение воздуха вызывало игру цвета – от лазури до золотистого, от зелёного до огненного. Сердцевина же этого растения слабо светилась, как светлячок в густой ночи.

Андрей опустился на колени рядом, и лишь затаив дыхание, дотронулся до лепестка. На его коже разошлась лёгкая вибрация, как будто растение ощутило его… и даже приветствовало. Он не решился срывать его. Такое не рвут. Такое… Оставляют расти. Может быть, он сможет ещё вернуться сюда? Кто может ответить на этот вопрос…

Он немного помедлил, потом поднялся, и вновь продолжил путь вдоль ручья. Путь становился всё более плотным энергий, насыщенным. То тут, то там – в воздухе пролетали светящиеся пылинки, словно искры от неведомых процессов. Иногда казалось, что тень дерева дышит, иногда – что камень рядом шевелится краешком. Но всё это держалось на грани ощущений, как зыбкая магия сновидений.

А Андрей шёл дальше. С каждым шагом – становясь не только ближе к цели, но и чуть дальше от себя прежнего. Он не просто искал людей. Он учился видеть. И этот ручей, возможно, вёл его не к дому —а к разгадке самого мира, в который он попал. Склон становился всё положе, и лес постепенно редел. Деревья, изогнутые и древние, уступали место кустарнику, а трава под ногами становилась гуще, мягче, словно сама земля приглашала путника ступить дальше.

Андрей шёл, чувствуя, как усталость аккуратно заворачивается в мох под ногами, а каждая капля солнечного света, пробивавшаяся сквозь листву, ложилась на плечи не как груз, а как обещание. Ручей рядом с ним теперь расширился, стал более ленивым. Его течение уже не скакало по камням, не пело, как прежде… Оно бормотало, тянулось, как змея к логову, как дорога к цели. И наконец, когда Андрей вышел из-под склона, заросшего красноватым кустарником, перед ним раскрылась долина. И когда это произошло, он остановился, сделав рефлекторный вдох, после которого просто замер на месте. Это было удивительное место. Широкая впадина между двумя крыльями гор, поросших зеленью и подёрнутых лёгкой туманной вуалью, казалось, хранила в себе нечто священное.

В центре этой долины спокойно лежало озеро – идеальной овальной формы, с зеркальной поверхностью, в которой отражались небо, скалы и танцующие облака, будто сама вода мечтала быть небом. Тот самый ручей, по которому он шёл, вливался в это озеро с северо-западной стороны, чуть сбоку от места, где он сейчас стоял.

Тишина в этом месте была почти нереальной, нарушаемой только далёкими криками невидимых птиц и размеренным шорохом воды. Местами на поверхности озера всплывали небольшие цветы, похожие на лотосы, но каждый из них слабо светился изнутри, как лампа под завесой тумана. Берега были зелёными, местами в цветах, местами – усеяны кристаллическими образованиями, словно сама земля здесь научилась творить стекло. Но…

Глаза Андрея, внимательно осматривающие эту картину, практически сразу зацепились за кое-что странное. На противоположной стороне озера, прямо у подножия одного из каменистых отрогов, возвышалось… Строение… Он прищурился. Сначала ему показалось, что это просто наваленные друг на друга валуны, но затем понял, что форма слишком правильная. А потом разглядел и подробности. Крыша… Колонны… Стены из гладкого, чуть светящегося камня… И над входом – странный выгравированный символ, отсюда неразличимый, но точно рукотворный.

Его сердце нервно сжалось. Он нашёл следы разума. Жизни. Людей… Или тех, кто может говорить. На какое-то мгновение Андрей ощутил настоящую радость – как будто его одинокий путь, его сомнения, страх и боль, наконец-то могут закончиться.

– Я не один. Я не просто потерян. Здесь есть кто-то… кто-то есть… – Но радость тут же была смыта холодом настороженности. – Кто они? Дружелюбны ли? Поймут ли они его? Говорят ли на его языке? И вообще – люди ли это?

Слишком многое в этом мире было странным. И всё же… Он посмотрел на озеро. На зеркальную воду. На огоньки на цветах. На мерцающий свет вокруг того строения. Всё это зрелище не выглядело зловеще. Это было… Как… Приглашение. Или испытание. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как плечи расправляются от внутреннего решения.

– Я должен узнать, что это… Даже если это – открытая опасность. Лучше уж знать хоть что-то, чем снова идти в пустоту. – Андрей крепче перехватил узел с находками на поясе, поправил ворот рубахи и медленно, всё так же двигаясь вдоль берега ручья, начал спуск к озеру, словно ручей привёл его туда, где начинается не конец пути… А совсем новая его глава. Но Андрей не стал сразу спускаться к озеру. А остановился на небольшом уступе, с которого открывался наилучший обзор долины, и снова начал внимательно вглядываться в ту часть берега, где он заметил странное строение.

Туман чуть колебался над гладью воды, но солнечные лучи постепенно его разгоняли, и картина становилась всё яснее. Строение действительно было необычным. Оно стояло на естественной каменной террасе, что поднималась из земли подобно пьедесталу. Форма крыши сразу же выдала в нём отпечаток Востока – Андрей когда-то видел похожие здания в фильмах о древней Корее или Японии, и теперь перед ним как будто ожила одна из этих картинок. Крыша была изогнута вверх по углам, напоминая крылья журавля в полёте. Каждый угол венчала миниатюрная фигурка зверя, выточенная, похоже, из тёмного обсидиана или дерева, заполированного до зеркального блеска. Крыша была покрыта тонкой, но чёткой черепицей, уложенной рядами, в которых угадывалась почти музыкальная ритмика. Материал крыши, казалось, впитывал солнечный свет, не отражая его, а преобразуя в лёгкое внутреннее свечение. Поддерживали крышу резные деревянные столбы, по цвету напоминавшие старый палисандр.

Но несмотря на явный возраст, дерево выглядело живым, будто его специально пропитывали чем-то, что не даёт ему умереть. На каждом из столбов были вырезаны узоры – витиеватые, идущие в спираль, но в них угадывались формы птиц, облаков и волн. Особенно завораживала балка под крышей, на которой красовался старинный, почти вытертый временем, но всё ещё ясный символ, похожий на слог хангыль, корейской письменности.

Пагода. Древняя. И возможно даже забытая. И в то же время… Достаточно ухоженная. Это место точно не было заброшено. И именно в тот момент, когда он внимательно рассматривал детали резных балок, его взгляд уловил движение. В правой части площадки перед пагодой, возле высокого камня, поросшего мхом, стояла фигура. И это был… Человек… Старик… Он стоял спокойно, опираясь на длинный деревянный посох, и, казалось, вдыхал воздух этой долины, словно сам был её частью. Его фигура была слегка сгорблена, но не изнемождённая, а скорее исполненная возраста и достоинства. Его длинная седая борода достигала груди, тонкая, ухоженная, но нисколько не нарочитая. На голове – тёмно-серая повязка, возможно даже завязанная традиционным способом, прижимающая длинные седые волосы, собранные в простой хвост. Его одежда была очень проста. Ткань грубая, возможно, льняная или хлопковая, выцветшая от солнца и времени, но чистая и аккуратная. Длинная туника цвета сухой травы, подпоясанная простой верёвкой. Рукава широкие, свободные, а края слегка распустились, словно их не чинили десятилетиями. Под туникой можно было разглядеть узкие штаны, заправленные в соломенные сандалии, обмотанные бечёвкой вокруг голени. На шее у него висел небольшой мешочек на тонком шнурке, а на запястье – чётки, тёмные, гладкие, с блеском от бесконечного прикосновения пальцев.

Но больше всего Андрея потрясли его глаза. Даже с такого расстояния, несмотря на дрожь воздуха над землёй, он почувствовал одно… Сейчас этот старик смотрел прямо на него. Не угрожающе. Не вызывающе. Скорее – с любопытством и тихим, почти добрым ожиданием. Как учитель, который знает, что ученик заблудился… Но всё равно нашёл дорогу в нужный класс. Андрей не знал, кто это. И не знал того, что это место вообще может означать. Но всё в нём, от разума до нутра, сейчас подсказывало парню одно. Это не просто старик. И он точно знает, где и как именно Андрей      оказался. И, возможно, даже то, зачем он здесь.

Сейчас ему казалось, что вся эта долина дышала тишиной. Вода озера играла бликами. И пагода звала – без звука, но неумолимо. Андрей крепче сжал свой узелок с находками, выдохнул и… Сделал первый шаг к тому, что должно было произойти. Он медленно начал спускаться с уступа, стараясь держать равновесие на каменистом склоне. Тропа, если её вообще можно было так назвать, вилась между крупными валунами и зарослями кустарника, усыпанного мелкими красными ягодами. Под ногами хрустела галька, но всё вокруг оставалось по-прежнему безмолвным, словно сама природа затаила дыхание, наблюдая за каждым его шагом. На плече парня сейчас болтался самодельный узелок, завязанный на тёмной полосе ткани, в котором лежали его странные находки – чешуя, янтарный камень, кусок окаменевшего дерева. Он чувствовал их вес. Они будто прижимали его к земле, не давая забыть, в какой странный, невозможный мир он попал.

А впереди, всё так же неподвижно, стоял старик. Он не делал ни шагу навстречу. Даже не сдвинулся. Лишь слегка поворачивал голову, отслеживая каждое движение Андрея, словно ветер в высокогорье, изучающий направление, прежде чем ударить.

И тем не менее, ни в его взгляде, ни в осанке, ни в лёгком покачивании длинной бороды не было и тени тревоги. Он знал, что Андрей придёт. Не надеялся. Не предполагал. А точно знал.

Андрей почувствовал, как волна холодной дрожи прошла по позвоночнику. Но не от страха. Скорее – от предчувствия чего-то важного, как перед встречей с тем, кто скажет именно те слова, которые могут изменить всю твою жизнь. Он приблизился достаточно, чтобы разглядеть лицо старика. Высокие скулы, глубокие складки на щеках, кожа, обожжённая солнцем и выточенная ветром. Глаза…Тёмные, как обсидиан, и в то же время – бездонные, как горное озеро. В них не было ни настороженности, ни доброжелательности. Там было молчаливое признание факта… Ты здесь. И я это принимаю.

Старик слегка склонил голову. Не как слуга – скорее, как вежливый хозяин, приветствующий неожиданного, но явно не случайного гостя.

– Ты пришёл… – Произнёс он наконец, его голос был хрипловат и сух, как шелест старых страниц. – Значит, то, что должно было начаться, уже началось.

Андрей едва не споткнулся, услышав чистую, понятную речь, будто не в горах заброшенного мира стоял, а в родной библиотеке, разговаривая с преподавателем философии.

– Я… я не знаю, где я… – Глухо выдохнул он, чувствуя, как в этот момент его лёгкие почему-то не слушаются.

– И это хорошо… Правильно… – Спокойно ответил старик. – Кто думает, что знает, тот не ищет. А ты пока ещё ищешь.

Он повернулся и пошёл к пагоде. Медленно, неторопливо, будто давая Андрею время подумать, взвесить, и решить. Идти ли дальше… Или остаться здесь, на краю воды, в этом странном положении между мирами. Его прошлым и этим, куда он попал. Но Андрей уже сделал свой выбор. Он крепче сжал свой узелок, бросил последний взгляд на озеро – и… Пошёл за стариком. В мир, где всё только начиналось.

Андрей шёл медленно, почти неслышно, чувствуя, как каждый шаг по влажной траве и мягкому мху будто звучит громче, чем должен. Внутри у него всё сжималось – не от страха, нет… От непонимания всей этой ситуации. Каким-то чудом он оказался в мире, где всё было другим. Воздух – плотным, цвета – ярче, тени – живее. А теперь перед ним стоял человек, который будто знал больше, чем сам воздух в этих горах.

Старик двигался спокойно. Или, как это говорили в прошлом… Степенно… Воцарившееся между ними молчание на данный момент парня не тяготило. Оно как будто на данный момент было необходимо. Оно звенело в ушах, как дрожь струны, которую никто не трогал, но она уже знала, что её скоро заставят звучать. И вот, когда расстояние между ними стало совсем небольшим – шагов десять, не больше – Андрей наконец вгляделся в лицо старца внимательнее. И именно тогда ему показалось, что уголки губ старика чуть заметно изогнулись вверх.

Это не была широкая или дружелюбная улыбка. Нет… Скорее, это был этакий невесомый признак осведомлённости, как у того, кто увидел подтверждение собственных догадок. Будто старик знал и то, как именно Андрей попал туда, где впервые открыл глаза в этих горах, и как пил холодную воду, и как, одержимый голодом и интуицией, откусил тот самый сияющий плод. И даже то, как его вены наполнились пламенем, которое теперь всё ещё едва мерцало где-то внутри, не давая покоя. И это своеобразное ощущение его сейчас… Напрягало.

Андрей вдруг почувствовал, как по спине прошёл холодок, который ощущался им как целое стадо ледяных муравьёв. Словно он стоял не перед человеком, а перед каким-то более могущественным существом, которое смотрело сквозь плоть и мысли, читая не только поступки, но и мотивы, даже те, что сам Андрей не успел ещё до конца осознать.

И всё же… он не мог остановиться. Так что, когда старик, слегка приостановившись, словно ожидал идущего следом парня, не мигая посмотрел на Андрея, он всё равно сделал ещё шаг. И ещё. Теперь он был совсем рядом. В нескольких шагах. Пахло сухой травой, древесной смолой и чем-то странным – древним, как страницы старой книги или заброшенного храма.

Старик снова поднял взгляд – не резко, не тяжело. Просто посмотрел прямо в глаза. И в этих глазах Андрей увидел не только мудрость, но и знание, и даже – почему-то – ожидание. Он вдруг понял – не через слова, а скорее через внутренний отклик. Слова старика, которыми тот встретил чужака, не звучали на русском, но мозг Андрея принимал их без усилий, словно они обходили привычные языковые барьеры, проникая напрямую в сердце. Это было невероятно… Странно. Неестественно. Но в то же время, с учётом всех этих событий, естественно до тех самых ледяных мурашек.

А когда старик снова заговорил, его голос прозвучал не громко – хрипло и спокойно, как журчание воды в утреннем ручье:

– Ты пришёл… – Эти слова явно звучали не на русском. Старик точно произносил какие-то чуждые, непривычные звуки, грубые и плавные одновременно. Но… Андрей понимал их. Чётко. Ясно. Без перевода. Всё это было похоже не на разговор, а на мысленное узнавание смысла, словно смысл сам входил в его сознание, минуя привычные пути. Как если бы разум старика прикасался к его разуму, не нарушая границ, а просто передавая намерение и суть.