Читать онлайн Рассвет Скрижалей

Глава 1: Глас Грома над Бездной

«Ты был помазанным херувимом, чтобы осенять, и Я поставил тебя на то; ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней. Ты совершен был в путях твоих со дня сотворения твоего, доколе не нашлось в тебе беззакония» (Иезекииль 28:14-15).

Слова древнего пророчества, услышанные когда-то от чужеземного проповедника, пронзили Элиру, как ледяной ветер. Она стояла в священной пещере предков, у самой границы Плачущих Гор, и пальцы ее непроизвольно скользнули по шероховатой поверхности фрески. Там, в тусклом свете светящихся лишайников, был изображен крылатый страж с ликом, полным скорби, изгоняемый из сияющего сада. Херувим. Падший. Как в той Книге…

Земля вздрогнула.

Сначала – тихий стон, идущий из самых глубин. Пыль зашевелилась на полу пещеры. Элира замерла, прислушиваясь не ушами, а тем странным внутренним чутьем, которое всегда выделяло ее среди сородичей. Она чувствовала пробуждение. Не просто землетрясение. Нечто… живое. Древнее. И исполненное такой боли, что дыхание перехватило.

«И был голос и громы и молнии, и землетрясение великое» (Откровение Иоанна Богослова 8:5).

Грохот обрушился на мир. Каменный потолок пещеры застонал, посыпалась крошка. Элира выскочила наружу, спотыкаясь на дрожащей земле. Воздух гудел, наполненный ревом рвущихся скал и паническими криками птиц. Багровый закат лизал вершины, и там, над самыми высокими пиками, где вечно лежал снег, поднималась гигантская туча пыли. И внутри этой тучи…

Она увидела. Не глазами – даром, который всегда казался ей проклятием, а теперь обрушился огненной волной. Очертания. Огромные, неотделимые от горы. Каменные плиты, слагавшие крылья, покрытые веками мха и льда. Гребень – острые скальные зубья. И два глаза. Огромные. Расплавленное золото, сквозь которое лилась древняя, немыслимая скорбь. Они смотрели сквозь время, сквозь Элиру, в самую бездну.

Дракон. Но не сказочный зверь. Страж. Тот самый падший Херувим из пророчества и фресок. «И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни» (Бытие 3:24). Он был частью горы. Частью мира. И он страдал так, что Элире показалось – ее собственная душа рвется на части. Боль изгнания. Боль тысячелетнего одиночества. Боль твари, забывшей путь домой.

Волна этой боли сбила Элиру с ног. Она рухнула на колени, вцепившись руками в дрожащую землю. Сквозь грохот разрушения, сквозь собственный вопль, в ее сознании пробился Голос. Не звук. Вибрация камней, шелест веков.

«Слышащая… – пронеслось в ее черепе, холодное и ясное. – Ты видишь Истину сквозь завесу Лжи. Ты чувствуешь боль Мира…»

Элира задыхалась. Она чувствовала гигантское существо под горой – его каменную плоть, его скорбный сон, его мучительное пробуждение.

«Пробуждение началось…» – Голос звучал настойчивее, отчаяннее. «Идет Тот, Кто Губит… Сын Погибели…»

Слова эхом ударили по памяти. Проповедники из далекой Империи Люмис, их страшные толкования Апокалипсиса. «Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели» (2 Фессалоникийцам 2:3). Ледяной страх сковал ее.

«Найди…» – требовал Голос, и перед внутренним взором Элиры вспыхнуло видение: две каменные плиты, испещренные светящимися письменами. Они излучали силу древнего обета, закон и милость, слитые воедино. Силу Завета. «Найди Камни Рассвета… Камни Первого Слова… Пока Сын Погибели не затмил Свет… Пока не поздно…»

«Где?!» – мысленно вскрикнула Элира, едва не теряя сознание от напора чужой воли.

Ответ пришел волной, тянущей на Запад. Туда, где солнце тонуло в бескрайней, опасной синеве Забытых Морей. «И тьма над бездною» (Бытие 1:2). Но теперь в этой тьме был маяк. Страшный и единственный.

Грохот стих так же внезапно, как начался. Остался только звон в ушах и далекие звуки падающих камней. Золотые глаза в горах медленно закрылись, унося с собой бездну страдания. Дракон затих. Но затих ли? Или лишь затаился?

Элира поднялась, опираясь на холодный камень. Долина была изранена. Ее маленький мир только что пережил отголосок Конца. И ей вручили ключ от двери, за которой – или спасение, или гибель всего.

Камни Рассвета. Первое Слово. Сын Погибели. И падший Страж, чья боль была лишь первым зовом трубы Апокалипсиса.

Она повернулась лицом к Западу. К морю. К тьме. К началу пути, от которого зависело все.

«Вот, Я приду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего» (Откровение 3:11).

Держать было нечего. Только дар, страх и слова древнего пророчества. Но идти было надо. Пока не поздно.

Глава 2: Звезда, Именуемая Полынь

«Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» (Откровение Иоанна Богослова 8:10-11).

Дым костра застилал глаза, едкий, как воспоминание о серных испарениях Геенны. Кай стоял на краю пропасти, в месте, которое его немногочисленные, но фанатично преданные последователи называли «Проповедническим Уступом». Внизу клубился туман над Бездной Гиббет, куда Империя Люмис сбрасывала еретиков и предателей. Горькая вода. Звезда Полынь. Слова Откровения жгли его изнутри, как та самая падающая звезда.

Он почувствовал это еще до того, как земля дрогнула. Тонкую, ледяную иглу, вонзившуюся в самое нутро мира. Потом – отдаленный, глухой удар, донесшийся с востока. От Плачущих Гор. Кай не видел дракона, как та девчонка где-то там, в глуши, но он знал. Знание пришло с его даром – проклятым даром Видения Истины, который когда-то сделал его Архиепископом, а потом превратил в изгоя.

«И вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь» (Откровение 6:12). Солнце еще не померкло, луна не стала кровавой, но предвестие висело в воздухе. Он ощущал его кожей. Пробуждение Стража. Падшего Херувима. Знак. Самый первый, неоспоримый знак начала Конца.

Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки. Не радости. Скорее… горького подтверждения. «Начинается».

– Учитель? – робкий голос прервал его мысли. К нему подошел юноша, лет шестнадцати, с горящими глазами и лицом, изможденным голодом и верой. Матиас. Сирота, спасенный Каем от виселицы Люмис за кражу хлеба. Теперь он был готов отдать за Учителя жизнь. «Многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки». Горькой была ложь Церкви Сияния, горькой – жизнь под пятой Патриарха. Смерть от этой горечи казалась Каю милосердием.

– Ты слышал гром, Матиас? – спросил Кай тихо, его голос, низкий и проникновенный, завораживал даже в шепоте. – Ты чувствовал дрожь земли?

Юноша кивнул, широко раскрыв глаза.

– Да, Учитель! Как… как глас Господа гнева!

– «Глас Господа сокрушает кедры…» (Псалом 28:5), – процитировал Кай, поворачиваясь к небольшой толпе, собравшейся у костра. Его последователи – отверженные, нищие, калеки, те, кого «благополучный» мир выплюнул, как жвачку. Они смотрели на него, как на последнего пророка. Что он и был. Только его пророчество было не о спасении, а о Суде. – Это был не просто гром, дети мои. Это был вздох. Вздох древнего Стража, что тысячелетия спал под тяжестью нашего греха. Он пробуждается. «Ибо открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою» (Римлянам 1:18).

В толпе прошелся взволнованный шепот. Страх смешивался с лихорадочным возбуждением. Кай видел это в их глазах. Они жаждали Конца. Жаждали избавления от этого ада, который зовется жизнью.

– Но Учитель, – вновь заговорил Матиас, его голос дрожал, – разве пробуждение Стража… это не ужасно? Разве не погибнем мы все?

Кай положил руку на худое плечо юноши. Шрам на его собственной щеке – звезда, оставленная раскаленным клеймом Инквизиции – тускло блеснул в огне костра. «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (Матфея 24:24). Они называли его лжепророком. Но его знамения были истинными. Его чудеса – горькой правдой.

– Страшно? – переспросил Кай, и его голос вдруг зазвучал с пронзительной, почти отеческой нежностью, от которой у Матиаса навернулись слезы. – Да, чадо мое. Страшно. «Ибо вот, тьма покроет землю и мрак – народы» (Исаия 60:2). Но разве не страшнее жить в этом мире лжи, где Церковь торгует благодатью, а Патриарх купается в золоте, пока народ стонет? Разве не страшнее вечная гибель души в этом болоте лицемерия? – Он поднял голову, его глаза, казалось, отражали далекое пламя пробуждения на востоке. – Пробуждение Стража – это не конец. Это начало Очищения. «Огонь испытает дело каждого, каково оно есть» (1 Коринфянам 3:13). Тот Огонь, что сожжет скверну и откроет путь к истинному Спасению. Да, многие погибнут. «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Даниил 12:2). Но разве не лучше чистая гибель в Огне Господнем, чем гнить заживо в тюрьме этого мира? – Его голос набрал силу, став металлическим, неумолимым. – «Милосердие Господа иссякло!» (Иеремия 15:6, адаптировано). Остался только Суд. И я принесу его. Я принесу Огонь Очищения!

Восторженный стон прошел по толпе. Люди падали на колени, протягивая к нему руки. Матиас плакал, сжимая рукав Кая.

Кай смотрел на пламя костра. Он видел. Видел, как его слова падают на благодатную почву отчаяния. Видел, как страх перед пробуждением Стража превращается в жажду Конца. Видел… следующий шаг. Пробуждение одного Херувима – знак. Но чтобы ускорить пришествие Огня, нужен был больший толчок. Жертва. Не животного. Человека. Чистого сердцем, верующего беззаветно. Чтобы его кровь стала той самой «горькой водой», отравляющей источники лжи этого мира. Чтобы его смерть крикнула Небесам: «Сколько?!»

Он посмотрел на плачущего Матиаса. На его преданные, наивные глаза. На его веру, такую хрупкую и такую сильную. «Имя сей звезде „полынь“».

– Матиас, – произнес Кай так тихо, что только юноша услышал. Его рука легла на всклокоченные волосы мальчика. – Ты веришь мне? Веришь ли ты, что я веду тебя к Истинному Свету?

– Да, Учитель! До конца! – выдохнул юноша, в его голосе не было ни капли сомнения.

– До конца, – повторил Кай. В его глазах мелькнула тень… скорби? Или это был лишь отблеск костра? «Легко для Господа – погубить праведника с нечестивым» (Бытие 18:25, адаптировано). Но разве не ради спасения многих праведник идет на жертву? – Тогда приготовься, сын мой. Твое сердце чисто. Твоя вера сильна. Ты будешь Жертвой Полынной. Твоя кровь станет знаком для Небес. Твоя смерть… – он сделал паузу, – …станет началом Избавления.

Матиас замер. На мгновение в его глазах мелькнул ужас. Чистый, животный ужас перед небытием. Но вера – и безумная, фанатичная любовь к Учителю – оказались сильнее. Он выпрямился, стиснул зубы и кивнул. Слезы катились по щекам, но в них теперь была странная решимость.

– Да, Учитель. Я готов. Во имя Огня Очищения.

Кай отвернулся. Он смотрел на восток, туда, где, он знал, снова погрузился в сон древний Страж. Один знак был дан. Он даст второй. Больший. Горший. Чтобы ускорить пришествие Тьмы, которая единственная могла породить Новый Рассвет. «Ибо краткое время, и не станет нечестивого… а кроткие наследуют землю» (Псалом 36:10-11).

Жертва была назначена. Полынь готова была отравить источник. Огонь ждал своей искры.

Глава 3: Плач над Пепелищем

«О, кто даст голове моей воду и глазам моим – источник слез! Я плакал бы день и ночь о пораженных дщери народа моего» (Иеремия 9:1).

Городок, который когда-то назывался Вестмарч, теперь носил прозвище «Пепелище». Подходящее имя. Он и выглядел как уголь, выплюнутый адской печью после краткого, но яростного пожара. Черные, обугленные скелеты домов. Улицы, покрытые слоем серой пыли, смешанной с пеплом. И запах. Всегда этот запах – горелой древесины, тлена и безнадежности. Ториан Дарк ненавидел это место. Но куда еще податься «псалмопевцу без псалтыря», «паладину без благодати»?

Он сидел на развалинах таверны «Веселый Путник», которая теперь была весела разве что крысам. Его спина упиралась в холодный камень. Левая рука – настоящая, сильная, покрытая сетью старых шрамов – сжимала почти пустую флягу с дешевым зерновым шнапсом. Правая… правая была тяжелым, неуклюжим куском черного металла и резной кости. Протез. Дар Патриарха Илии за «верную службу и последующее падение». Механические пальцы с трудом сгибались, издавая тихий скрежет. Надпись на предплечье протеза, вырезанная рукой какого-то циничного инженера-монаха, гласила: «Крепость моя и защита моя» (Псалом 17:3, часть). Ирония была гуще пепла под ногами.

«Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал, как вдова…» (Плач Иеремии 1:1). Мысли Ториана были мрачнее пепла. Он вспоминал парадные залы Люмиса, блеск доспехов Паладинов Высшего Круга, рев толпы: «Дарк! Железный Псалом!» Теперь он был тенью. Изгоем. «И сделал меня пугалищем для народа; стали плевать в лице мое» (Иов 17:6). И все из-за одного проклятого приказа. Из-за одного предательства, в котором его обвинили, но которое он не совершал. Кто подставил его? Она?Или он? Имена горели в памяти, как факелы той ночи, когда все рухнуло.

Хруст пепла под сапогами. Резкий смех. Голоса. Ториан не повернул головы, лишь прищурил единственный глаз (второй скрывала черная повязка – еще один «подарок»). Трое. Мародеры. Подонки, которые шарили по Пепелищу, как стервятники, выискивая у выживших последние крохи. Они заметили старуху, копошащуюся в развалинах своей же лавчонки. Бедняжка пыталась отыскать хоть что-то ценное под грудой обгорелого хлама.

– Эй, бабуль! – гаркнул самый здоровый, с лицом, изуродованным оспой. – Нашла золотишко? Делиться надо, понимаешь? Милосердие божье велело.

Старуха вжалась в развалины, зажав в кулачках какой-то обгорелый сверток. – Уходите! Здесь ничего нет! Мое! Это мое!

– Твое? – Оспины осклабился. – В этом городе ничего ничье, старуха. Особенно теперь. Дай сюда!

Он шагнул к ней, грубо выхватывая сверток. Старуха вскрикнула, пытаясь удержать. Его приятель толкнул ее, и она упала в пыль, слабо всхлипывая. «Не заграждай рта волу, когда он молотит; но бедного и в правде его не притесняй» (Второзаконие 25:4, адаптировано). Ториан вздохнул. Глубоко. Гневно. Он ненавидел Пепелище. Ненавидел свою судьбу. Ненавидел этих шакалов. Но больше всего он ненавидел то, что внутри него все еще теплилась эта чертова искра долга. Искра, которая не давала ему просто напиться в стельку и забыться.

– Эй, циники! – голос Ториана прозвучал хрипло, но громко, разрывая гнетущую тишину. – Оставьте старуху. И убирайтесь. Пока можете.

Мародеры обернулись, удивленные. Увидев его – большого, но сидящего на развалинах, с флягой, повязкой на глазу и явно калеку с железной рукой – они фыркнули.

– Ого! – усмехнулся Оспины. – Кто это у нас? Рыцарь Пепелища? Иди лечиться, калека, а то и второй глаз потеряешь.

Ториан медленно поднялся. Его движения были не такими плавными, как раньше, но все еще несли в себе силу бывалого воина. Он поставил флягу на камень. Механические пальцы правой руки сжались в неуклюжий, но крепкий кулак.

– Последний шанс, – произнес он тихо. «Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Римлянам 12:19). Но иногда Господу нужна рука. Даже железная.

Оспины плюнул. – Руби его, парни!

Мародеры бросились на Ториана, размахивая ножами и обрезками трубы. Они были жестоки, но медлительны и глупы. Ториан встретил первого ударом настоящей левой руки в челюсть. Кость хрустнула с мерзким звуком. Второй мародер замахнулся трубой. Ториан блокировал удар железным предплечьем. «Крепость моя…». Металл звякнул, но выдержал. Ториан пнул нападавшего в колено, и тот рухнул с воплем. Третий, самый юркий, пытался ударить сбоку. Ториан развернулся, его железная рука схватила запястье с ножом. Механические пальцы сжались. Хруст. Вопль.

Оспины, видя, как его подельники корчатся на земле, озверел. Он вытащил из-за пояса короткий, грязный тесак и бросился на Ториана со всей яростью. Ториан отступил на шаг, избегая удара. Тесак свистнул у него перед лицом. Он чувствовал запах пота, страха и злобы нападавшего. В этом запахе был запах всего Пепелища. Всего его падения.

«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…» (Псалом 22:4). Старые слова, отзвук былой веры, пронеслись в голове. Ты со мной? Где Ты был тогда, когда они выжигали мне глаз? Когда отрубали руку? Когда клеймили предателем?

Ярость, черная и знакомая, вспыхнула в Ториане. Он не стал уворачиваться от следующего удара. Вместо этого он шагнул навстречу. Левый кулак со всей силы врезал Оспиному в солнечное сплетение. Тот ахнул, согнувшись пополам. Железная рука Ториана вцепилась ему в грязные волосы, резко дернула вниз. Одновременно колено Ториана со всей силы рванулось вверх. «Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня» (Псалом 22:4, продолжение). Удар колена в лицо был жестоким «успокоением». Хрящ хрустнул. Оспины рухнул без сознания, лицо превратилось в кровавое месиво.

Тишина. Только хрипы поверженных мародеров да тихие всхлипы старухи. Ториан стоял над ними, тяжело дыша. По лицу его текла кровь – царапина от ножа, едва задевшая щеку под повязкой. Его левый кулак болел. Железная рука гудела от удара. В горле стояла знакомая горечь. Не победы. Пустоты.

Он подошел к старухе, все еще сидевшей в пыли. Молча протянул ей оброненный сверток – это оказался обгорелый, но целый деревянный ящичек. Старуха с благодарностью схватила его, прижимая к груди.

– Уходите отсюда, мать, – хрипло сказал Ториан. – Здесь скоро снова будет горячо.

Старуха что-то пробормотала, крестясь, и поспешно заковыляла прочь, оглядываясь на него со страхом и благодарностью. «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня…» (Матфея 25:35). Напоил? Принял? Он был чудовищем, напугавшим старуху почти так же, как мародеры. Просто чудовищем с остатками совести.

Ториан хотел было вернуться к своей фляге, к забвению, но его единственный глаз уловил движение на краю развалин. Тень. Не мародерская. Слишком тихая. Слишком… наблюдательная. Человек в поношенном, но чистом плаще с высоким воротником. Лицо скрыто капюшоном, но Ториан почувствовал взгляд. Холодный. Оценивающий. Знакомый.

Инквизиция. Псы Патриарха. Они нашли его. Даже здесь, в этом аду Пепелища.

Человек в плаще не стал скрываться. Он медленно вышел на открытое пространство, держа руки на виду, но в этой позе не было миролюбия. Была уверенность хищника.

– Ториан Дарк, – голос был спокоен, почти вежлив, но резал слух, как ржавая пила. – «Железный Псалом». Или то, что от него осталось.

Ториан молчал, готовясь к бою. Его железная рука сжалась.

– Удивляет твоя… активность, – продолжил незнакомец. – Даже в таком состоянии находишь время для благотворительности? Или просто от скуки?

– Чего тебе, шакал? – прохрипел Ториан. – Пришел вручить орден «За защиту старух»? Или просто полюбоваться на рукотворное чудо? – Он дернул плечом, заставив протез скрежетать.

Незнакомец тихо рассмеялся. – О, это чудо мы уже оценили. Патриарх передает привет. И напоминание. – Он сделал паузу, и следующая фраза прозвучала как приговор: – «Вот, Я сделаю тебя ужасом для тебя самого и для всех друзей твоих, и падут они от меча врагов своих, и глаза твои увидят это» (Иеремия 20:4).

Слова ударили Ториана, как молот. Это был не просто стих. Это было напоминание о его пророчестве. О пророчестве, которое он услышал в ту роковую ночь перед падением. Пророчестве, которое предрекало его предательство и гибель всех, кто ему дорог. Пророчестве, которое сбылось.

– Заткнись! – рявкнул Ториан, делая шаг вперед. Ярость закипела в нем, смывая осторожность.

– Или что? – незнакомец не дрогнул. – Сломаешь мне кости своей игрушкой? Убьешь посланца Патриарха? Это лишь подтвердит твою вину, Дарк. И приблизит исполнение всего пророчества. – Он медленно отступил на шаг, растворяясь в тени развалин. – Мы следим. Помни о пророчестве. Помни о ней. И жди. Твой час близок, «Железный Псалом». «Вот, Я сделаю тебя ужасом…»

Голос оборвался. Незнакомец исчез так же тихо, как появился. Оставив Ториана одного среди развалин, поверженных мародеров и гнетущего запаха пепла. С библейской угрозой, звонящей в ушах, и ледяным ужасом, сжимающим сердце. «И глаза твои увидят это…»

Он посмотрел на свою железную руку. Надпись «Крепость моя и защита моя» казалась насмешкой. Крепость рухнула. Защита была иллюзией. Оставался только ужас. И долгая дорога в никуда. Или… навстречу тем, кто тоже бежит от пророчеств и падших стражей.

Он пнул валявшуюся под ногами обломанную трубу. Звонкий лязг железа разнесся по мертвому городу. Похоронный звон по Вестмарчу. По Паладину Дарку. По всем иллюзиям.

«Как одиноко сидит город…»

Глава 4: Бремя не Свое

«И повел Моисей Израильтян от Чермного моря, и они вступили в пустыню Сур; и шли они три дня по пустыне и не находили воды» (Исход 15:22).

Три дня. Три долгих, выжженных солнцем дня Элира шла на Запад, следуя тому незримому компасу, что поселился у нее в груди после Гласа в горах. Путь лежал через раскаленные пустоши, что отделяли Плачущие Горы от чуть более обитаемых земель. «Земля жаждущая, безводная, изнывающая» (Псалом 62:2). Каждый шаг давался с трудом. Песок набивался в потрескавшиеся кожаные башмаки, солнце жгло кожу, а запасы воды, наскоро собранные в покинутой общине, таяли с пугающей скоростью.

Она чувствовала пустыню не только кожей. Ее дар, «Истинный Взор», был обоюдоострым мечом. Он показывал ей не только физическую сушь, но и эхо страданий. Здесь когда-то шли войны. Земля хранила «кровь вопиющую» (Бытие 4:10) – отголоски боли, страха и ярости погибших. Эти видения накатывали волнами, как горячий ветер, вызывая тошноту и головокружение. Она видела тени сражений, слышала далекие крики, чувствовала холод стали на своей коже. «Как усталый олень жаждет воды, так душа моя жаждет Тебя, Боже!» (Псалом 41:2). Но жаждала ли она Бога Люмис? Или чего-то иного? Силы, способной заткнуть этот вопль земли и ее собственной измученной души?

На третий день, когда солнце стояло в зените, превращая мир в марево, она увидела спасение. Вернее, ее дар указал: слабый, серебристый отсвет в ложбине между барханами. Вода! Источник? Колодец? Она спустилась, почти падая от усталости и надежды.

Это был не источник. Это был колодец. Старый, сложенный из почерневших камней. Над ним висел сломанный журавль, а ведро лежало в стороне, проржавевшее и дырявое. Но главное – вода была! Она темно поблескивала внизу, пахнув сыростью и прохладой. «Источник вод живых» (Иеремия 2:13). Или иллюзия?

Элира осторожно подошла к краю. Колодец был глубок. Очень глубок. Вода казалась недосягаемой без веревки и целого ведра. Отчаяние сжало ее горло. Она опустилась на колени у камней, готовая заплакать. «Душа моя истаевает от скорби» (Псалом 118:28).

И тут ее дар сработал с новой силой. Не как видение, а как предупреждение. Холодная волна отвращения, страха, лжи ударила снизу. Она отпрянула от края, сердце бешено колотясь. Вода… она была нечиста. Не просто затхлая. В ней была смерть. Большая, старая смерть. «И сделались воды его… смертоносными» (Откровение 8:11). Колодец был ловушкой. Могилой для жаждущих.

– Умная девчонка, – раздался хриплый голос сзади.

Элира вскрикнула, обернувшись. На гребне бархана стояли двое. Мужчины в грубых одеждах, с лицами, обожженными солнцем и жадностью. У одного в руках был тяжелый дубинка, у другого – изогнутый нож. Бандиты. Охотники за легкой добычей, караулящие у ложных оазисов.

– Не стала пить, – усмехнулся тот, что с ножом. Похоже, старший. – Чует жертва. Но жажда-то все равно замучила, да? Горлышко пересохло?

Элира вжалась в камни колодца. Путь к отступлению был отрезан. Страх сковал ноги. Она видела их истину – тусклую, жестокую, как пустынный камень. Ни капли жалости. «Сердце их – жилище идолов» (Иезекииль 14:3, адаптировано). Идолом была ее сумка, ее одежда, ее жизнь.

– Отдай что есть, девка, – приказал старший, спускаясь вниз. – Платье, обувь, все. Может, отпустим. А нет – сбросим к прежним гостям. – Он кивнул в сторону колодца. – Там компания хорошая.

Его напарник с дубинкой заржал. Они приближались. Элира сжала кулаки. Бежать некуда. Бороться? Против двоих взрослых мужчин? Ее дар показывал лишь неизбежность их победы. Она чувствовала холод стали ножа уже на своей коже. «Спаси меня от врагов моих, Боже мой! Защити меня от восстающих на меня» (Псалом 58:2). Но к кому она взывала? К Богу Люмис, чьи слуги, наверное, не лучше этих бандитов? К духам гор, которые были так далеко?

Отчаяние сменилось странным спокойствием. Она не хотела умирать здесь, в этой грязной ловушке. Не хотела, чтобы ее кости добавились к тем, что лежали внизу. Она должна найти Камни Рассвета. Должна понять, почему Дракон говорил с ней. «Ибо Ты возьмешь меня в крепость» (2 Царств 22:3). Крепости не было. Была только жажда, страх и два хищника.

Она сделала шаг назад, к самому краю колодца. Камни под ногами были ненадежны. «Поставил меня на крутизне» (Псалом 30:9).

– Эй, полегче! – старший бандит нахмурился. – Свалишься – ничего не достанется. И шуму наделаешь.

– Подойди и возьми, – прошептала Элира. Ее голос дрожал, но внутри что-то затвердело. Она смотрела им в глаза, пытаясь увидеть что-то еще, слабость, сомнение. Но видел лишь алчность.

Бандит с дубинкой, нетерпеливый, шагнул первым. Он протянул руку, чтобы схватить ее за плечо. В этот момент Элира не думала. Она действовала. Используя его импульс, она резко дернула его за руку вниз и в сторону, к краю колодца. Одновременно она подставила ногу. «Улови их в сети, какие они скрыли для меня» (Псалом 34:8, адаптировано).

Он не ожидал сопротивления. Занесенная для удара дубинка стала помехой. Он пошатнулся, потерял равновесие и с диким воплем полетел вниз, в темный зев колодца. Звук его падения и последующего плеска был коротким и ужасным.

– Сучка! – взревел старший бандит. Его лицо исказилось яростью. Нож в его руке блеснул в солнце. «Они изострили язык свой, как змей; яд аспида под устами их» (Псалом 139:4). Он бросился на нее, забыв об осторожности, желая только одного – видеть ее мертвой.

Элира отпрыгнула в сторону, но камень под ногой подался. Она упала, ударившись спиной о край колодца. Боль пронзила тело. Перед глазами поплыли круги. Она видела, как нож заносится для удара. «Не дай ему погубить душу мою!» (Псалом 140:8).

Выстрел прозвучал оглушительно в пустынной тишине. Сухой, резкий, как треск ломающейся кости.

Бандит замер. На его грязной рубахе, чуть ниже плеча, мгновенно расплылось алое пятно. Он глупо посмотрел на дыру в ткани, потом на Элиру, потом куда-то в сторону. Нож выпал из его ослабевшей руки. Он рухнул на колени, хватая ртом воздух.

Элира, оглушенная, подняла голову. На гребне бархана, там, где только что стояли бандиты, теперь стояла другая фигура. Высокая, подтянутая, в пыльном, но добротном дорожном плаще. В руках у человека был странный, компактный арбалет с дымящимся стволом. Лицо скрывал капюшон, но Элира почувствовала на себе пристальный, оценивающий взгляд.

Странник медленно спустился вниз. Он обошел хрипящего бандита (тот уже затихал, стекленея) и остановился перед Элирой. Его движения были точными, экономичными. Воинскими.

– Встать можешь? – спросил он. Голос был спокойным, нейтральным, без возраста. Под капюшоном мелькнули острые скулы и твердый подбородок.

Элира кивнула, с трудом поднимаясь. Спина ныла от удара. Она смотрела на своего спасителя, пытаясь увидеть его. Но ее дар давал смутную картину. Твердость. Сталь. Глубокая… печаль? И что-то еще. Знакомое. Как эхо железа и боли. «Как тени, мы бродим…» (1 Паралипоменон 29:15).

– Спасибо, – прошептала она, сглатывая ком в горле. Глаза невольно скользнули к умирающему бандиту. Ей стало дурно.

– Не благодари раньше времени, – сказал странник, перезаряжая арбалет быстрым, отработанным движением. Он бросил взгляд на Запад. – Эта пара – цветочки. Дальше будет Инквизиция. Или хуже. – Он посмотрел прямо на нее, и Элира почувствовала, как ее дар напрягся, улавливая странную вибрацию в его словах. – Ты та самая? Та, что с Плачущих Гор? Та, что разбудила Камнекрыла?

Элира остолбенела. Как он знает?

– Я… я не хотела его будить, – вырвалось у нее. – Он… ему было больно. Он говорил со мной.

Странник кивнул, как будто услышал ожидаемое. «И будут знамения в солнце и луне и звездах, и на земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится» (Лука 21:25). – Значит, правда. Начинается. – Он резко повернулся. – Если хочешь жить и найти то, что ищешь, идем. Сейчас. Они уже чуют твой след. А я… – он сделал паузу, – …я, кажется, тоже иду на Запад. И у меня свои счеты с теми, кто охотится за девчонками, разговаривающими с драконами.

Он не назвал своего имени. Не предложил помощи. Просто пошел прочь от колодца смерти, не оглядываясь, но явно ожидая, что она последует.

Элира посмотрела на мертвых бандитов, на темный зев колодца, на уходящую фигуру в плаще. Путь на Запад только что стал еще страшнее. Но идти в одиночку было равно самоубийству. Этот человек… он знал о драконе. Значит, мог знать и о Камнях? Или о Сыне Погибели? «Странник я у Тебя, пришлец, как и все отцы мои» (Псалом 38:13).

Она подобрала свою потрепанную сумку, сделала глубокий вдох, пересиливая боль в спине и дрожь в коленях, и пошла за таинственным незнакомцем. В пустыне поднимался ветер, неся песок и запах крови. «Ибо вот, тьма покроет землю» (Исаия 60:2). Но теперь в этой тьме было двое.

Глава 5: Кровь Завета

«Ибо жизнь тела в крови, и Я назначил ее вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь сия душу очищает» (Левит 17:11).

Кровь Матиаса была теплой, почти горячей. Она пульсировала на пальцах Кая, стекая по желобку ритуального кинжала из черного обсидиана – реликвии, найденной в руинах святилища забытых богов. Она пахла медью, юностью и… невинностью. «Омой меня, и буду белее снега» (Псалом 50:9). Но эта кровь не омывала. Она связывала. Заключала страшный договор.

Матиас лежал на холодном каменном алтаре на краю Проповеднического Уступа, над зияющей Бездной Гиббет. Его глаза, широко открытые, отражали последние лучи багрового заката и бездонную веру. Он не кричал, когда нож по слову Учителя вонзился ему в грудь. Лишь выдохнул: «Во имя Огня…» Теперь он был больше, чем юноша. Он был жертвой всесожжения. «Как овца, веден был Он на заклание» (Исаия 53:7).

Кай стоял над ним в грубых одеждах цвета пепла, с черным плащом-крыльями. Лицо – непроницаемая маска. Но глубоко в глазах, куда не проникал фанатичный взгляд его последователей, стоявших внизу, бушевал ад. «Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы объяли меня» (Иов 37:1, адаптировано). Он видел. Видел хрупкую светлую нить души Матиаса, рвущуюся в неведомое. Видел пустоту, которая останется. Видел чудовищность деяния. Но вера перевешивала. «Верою Авраам… принес в жертву Исаака» (Евреям 11:17). Авраама остановил Ангел. Его – ничто не остановит.

– «Жизнь – в крови!» – голос Кая, обычно убедительный, звучал глухо, но разносился над пропастью, подхваченный зловещим эхом. – И вот, пролита кровь чистая! Кровь неоскверненная! Кровь верного агнца! – Он поднял окровавленный кинжал к темнеющему небу. – Пролита не для прощения грехов! Пролита как выкуп! Выкуп от мира сего, лживого и растленного! Как знак Небесам, что чаша терпения переполнена! Что воды милосердия отравлены скверной и стали горьки! «И сделались воды его… смертоносными» (Откровение 8:11)!

Толпа внизу замерла. Ужас и исступленная надежда боролись в их глазах. Они видели кровь, мертвого юношу, но слышали слова о Спасении через Огонь. «Ибо возмездие за грех – смерть» (Римлянам 6:23). Смерть Матиаса была для них началом конца их смерти.

Кай опустил кинжал. Левой рукой он взял чашу из черного базальта, лежавшую у ног алтаря. Кровь Матиаса стекала по желобкам камня прямо в нее, наполняя темной, тяжелой жидкостью. «Чаша ярости Его» (Откровение 14:10).

– «Сия есть Кровь Моя Нового Завета» (Матфея 26:28), – прошептал Кай, и в его словах звучала страшная пародия на Тайную Вечерю. – Но этот Завет – не с вами. С Ним. С Силой, что правит Бездной! Пусть выпьет Он до дна горечь нашей жертвы! Горечь Истины!

Он поднял чашу, полную теплой крови. Она была невыносимо тяжелой, физически и метафизически. От нее шел запах железа и… сладковатой тленности Бездны. Кай повернулся к пропасти.

– «Да слышит земля, и все, что на ней!» (Второзаконие 32:1)! – его крик сорвался вниз. – «Вот Кровь Завета! Завета Огня и Разрушения! Прими жертву! Пошли Огонь Очищения! УСКОРИ ЧАС СУДНЫЙ!»

Он швырнул чашу в бездну.

Она летела, переворачиваясь, черная струя крови выплескиваясь на фоне багрового неба. И ударилась не о камни внизу, а о… пустоту.

Хлопок. Глухой, сосущий. Воздух над Бездной содрогнулся. Искривился. На миг открылся черный, бездонный глаз ненасытной пустоты. «Бездна бездну призывает» (Псалом 41:8).

Из "глаза" хлынула абсолютная Тьма. Не отсутствие света, а его антипод. Живой, леденящий мрак. Он ударил вверх, поглощая последний свет. Мир погрузился в кромешную тьму. Раздались вопли ужаса.

Тьма коснулась крови на алтаре, камнях, руках Кая. И кровь… загорелась. Не пламенем, а холодным, багрово-фиолетовым сиянием. Оно расползалось по Уступу, одеждам людей, оставляя темные, выжженные руны скорби и гнева. «И будет в тот день: не станет света» (Захария 14:6). Но светила кровь.

Кай стоял недвижим. Багровое сияние лизало его кожу, впитываясь. Ни боли, лишь ледяной холод и… власть. Древняя, чуждая, разрушительная. Она пульсировала в его жилах, искажая дар Видения. Теперь он видел трещины в мироздании. Точки, где можно разорвать. «И дано ему было… вложить дух в образ зверя» (Откровение 13:15, адаптировано). Дух Разрушения вошел в него через кровь Матиаса.

Тьма отхлынула. "Глаз" схлопнулся. Багровое сияние угасло, оставив темные, прожженные пятна и леденящий ветер в душах.

Тишина. Гробовая. Последователи Кая были парализованы страхом. На алтаре лежало тело Матиаса, отмеченное мертвенными узорами. Кровь на камнях почернела.

Кай опустился на колени. Руки дрожали не от страха, а от переполняющей силы. От цены, заплаченной. «Ибо Ты возложил на меня тяготы, поставил на меня руку Твою» (Псалом 37:3, адаптировано). Тяжесть была чудовищной. Но это был его крест. Его Завет.

Он положил дрожащую руку на холодный лоб юноши. – «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью» (Псалом 125:5), – прошептал он без тени радости. Лишь с ледяной уверенностью. – Твоя кровь – семя Конца, сын мой. Теперь Огонь придет. «Ибо вот, придет день, пылающий как печь» (Малахия 4:1).

Он поднялся. В первых лучах кровавой луны (красной от дыма или знамения?) его фигура в черном казалась монументом Апокалипсиса.

– Поднимите его, – голос звучал как удар стали. – Первый мученик Последнего Ангела. Первая Искра. – Он посмотрел на восток, к спящему Камнекрылу. – Но не последний. «Пробуждайтесь, спящие во прахе!» (Даниил 12:2, адаптировано). Скоро восстанут и другие. Скоро грянет истинный Глас Грома. Готовьтесь.

Он спустился с Уступа. Толпа расступалась перед ним как перед вестником погибели. Багровые отсветы пульсировали в его глазах. И в крови. Кровь Завета. Кровь Полыни. Кровь Конца.

«Сия есть Кровь Моя… за многих изливаемая» (Матфея 26:28). За многих. Но не во спасение. Во искоренение.

Глава 6: Бегство в Фарсис

«И встал Иона, чтобы бежать в Фарсис от лица Господня» (Иона 1:3).

Ториан не бежал от лица Господня. Он бежал от его псов. От Патриарха, от Инквизиции, от собственного проклятого пророчества. И теперь, по иронии судьбы, его путь лежал к морю – как у того мятежного пророка Ионы. «И спустился в Иоппию» (Иона 1:3). Только вместо Иоппии были Забытые Моря, а вместо корабля – пыльная дорога и девчонка, разговаривающая с драконами.

Он шел впереди, не оглядываясь, но чувствуя каждый ее шаг. Элира. Имя она назвала сама, робко, после того как он спас ее от бандитов у колодца смерти. Он не назвался. Зачем? «Имя его – “Чума”» (Притчи 10:7, адаптировано). Или «Предатель». Или «Одноглазый Калека». Достаточно.

– Почему вы помогли мне? – ее голос, тихий, но настойчивый, прервал скрип песка под его сапогами. – У колодца. Вы могли пройти мимо.

Ториан хмыкнул. Солнце клонилось к закату, окрашивая пустыню в багрянец. «Солнце знает свой запад» (Псалом 103:19). А он? Знает ли?

– Не люблю, когда шакалы терзают ягнят, – буркнул он, поправляя ремень арбалета за спиной. Ложь. Вернее, не вся правда. Он видел ее дар. То, как она чуть не упала в обморок, чувствуя смерть в колодце. Как смотрела на бандитов – не со страхом, а с пониманием их гнилой сути. Это было… знакомо. Как эхо его собственного, давно похоронного чувства долга перед чем-то большим, чем приказы Люмис. «Ибо Я милости хочу, а не жертвы» (Осия 6:6). Жертв он видел предостаточно.

– Вы знали о драконе, – настаивала Элира, догоняя его. Ее дыхание было чуть учащенным. – Вы назвали его… Камнекрылом. Как вы знаете?

Ториан остановился, резко обернувшись. Его единственный глаз прищурился, сканируя ее лицо – юное, запаленное солнцем, с большими, слишком мудрыми для ее лет глазами. Глазами, которые видели.

– Старые легенды, – отрезал он. – Сказки нянек. Ты не первая, кто решил, что поговорил с горой. – Он снова солгал. Он знал о Камнекрыле не из сказок. Из отчетов Паладинов Высшего Круга. Из запретных архивов Церкви Сияния, куда имел доступ, пока был «Железным Псаломом». Знания, которые теперь могли стоить ему жизни. «Знание умножает скорбь» (Екклесиаст 1:18).

Элира не отступила. Она посмотрела прямо на него, и Ториан почувствовал странный холодок по спине. Ее взгляд был не просто взглядом. Он был… зондирующим.

– Вы лжете, – сказала она тихо, но уверенно. – Я вижу. В вас… эхо железа. И боли. Много боли. И знание. Глубокое, как та пропасть у колодца. – Она сделала шаг ближе. – И вы бежите. Как я. От… пророчества?

Слова ударили Ториана, как кинжал в ребро. «Слово Твое сильно, и проницает даже до разделения души и духа» (Евреям 4:12, адаптировано). Он сжал кулаки. Железная рука скрипнула.

– Заткнись, девчонка, – прошипел он. – Твой дар – штука опасная. Может, для тебя, может, для окружающих. Лучше прикрой его. Пока не поздно. – Он снова повернулся и зашагал прочь, быстрее. «Не давай уст твоих водить меня ко греху» (Иов 15:5, адаптировано). Она слишком много видела. Слишком близко подобралась к его ранам.

Она молча шла следом. Пустыня сменилась каменистыми предгорьями, а затем и чахлым прибрежным кустарником. Воздух стал влажным, соленым. «И вот, великое море, пространное и широкое» (Псалом 103:25). Забытые Моря. Они достигли цели. Или начала конца?

Ториан поднялся на небольшой утес. Внизу расстилалась бухта. Не живописная. Узкая, с черным галечным пляжем и темной, почти черной водой, которая тяжело накатывала на берег. Над водой висел туман, холодный и плотный, скрывающий горизонт. В бухте покачивалось несколько утлых рыбацких лодок. И одинокий, потрепанный кораблик – шхуна с потертыми бортами и кривым названием «Фарсис», едва видным под слоем морской соли. Ирония судьбы была очевидна.

– Там, – вдруг сказала Элира, стоя рядом. Она не смотрела на корабли. Она смотрела сквозь туман, на темную воду. Ее глаза были широко открыты, полны того странного внутреннего света, который так раздражал Ториана. – Там… под водой. Глубоко. Я чувствую… холод. Древний холод. И камень. Камень, который… светится изнутри. Тихо. Как уголь под пеплом. «Сокрытое принадлежит Господу» (Второзаконие 29:29). Но он зовет…

Первая Скрижаль. Мысль пронеслась в голове Ториана прежде, чем он успел ее отогнать. Он знал легенды о Камнях Рассвета. Знания из тех же архивов. Знания, за которые теперь охотились. «Горе имеющим мудрость в глазах своих» (Исаия 5:21).

– Морское дно – не место для прогулок, – проворчал он, спускаясь с утеса к поселку у воды. Хижины были жалкими, жители – замкнутыми, с лицами, задубевшими от соли и ветра. Они косились на чужаков, особенно на Ториана с его железной рукой и повязкой. «Пришельцем был я в земле чужой» (Исход 2:22).

Они направились к причалу, где стояла «Фарсис». У трапа их встретил капитан – коренастый, обветренный мужчина с глазами, как у старой морской черепахи, и вечным клыком трубки в углу рта. Он окинул их оценивающим взглядом.

– Куда плыть, странники? – спросил он хрипло.

– На Запад, – сказала Элира, прежде чем Ториан успел открыть рот. – Как можно дальше.

Капитан усмехнулся, выпуская клуб дыма. – Запад? Там только туман да безумие. Говорят, драконы морские спят в глубине. Левиафаны. «Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его» (Иов 41:2). Да и плата за такое плавание… немалая.

Ториан уже собирался выложить последние серебряники (украденные у тех же бандитов), как воздух прорезал резкий звук. Не птичий крик. Металлический свист. Стрела!

Ториан среагировал мгновенно. Он рванул Элиру в сторону, прикрывая собой. Стрела с черным оперением вонзилась в деревянную стойку причала в сантиметре от того места, где секунду назад стояла девушка.

– Вниз! – рявкнул Ториан, выхватывая арбалет. Он огляделся. На гребне утеса, откуда они только что спустились, маячили фигуры. Трое. В темных плащах с высокими воротниками. Инквизиция. Псы Патриарха нашли их. Быстро. «Как шакалы бродят по пустыне» (Иов 30:29, адаптировано).

– Именем Патриарха и Серебряного Сияния! – разнесся крик сверху. – Предатель Дарк и еретичка! Сдавайтесь!

– Никогда! – крикнула Элира, ее голос дрожал, но в нем была решимость. Она прижалась к бочке на причале.

– Заткнись и прячься! – огрызнулся Ториан, прицеливаясь. Арбалет хлопнул. Один из темных силуэтов на утесе вскрикнул и исчез из виду. «Лук свой направляет на меня» (Плач Иеремии 3:12). Теперь он сам стал мишенью.

Две другие фигуры открыли ответный огонь. Стрелы засвистели, втыкаясь в дерево причала и бочки. Капитан «Фарсиса» с громкой бранью нырнул за укрытие. Жители поселка с визгом разбегались.

Ториан перезаряжал арбалет, его движения были быстрыми и точными, несмотря на железную руку. Адреналин гнал кровь, заглушая старую боль. Он чувствовал присутствие Элиры рядом – не физически, а ее внимание. Как будто она следила не только за стрелами, но и за чем-то еще. За… водой?

– Они спускаются! – предупредила она, указывая на тропинку с утеса.

Ториан увидел их – двоих, быстро двигающихся вниз, используя камни как укрытие. Третий, раненый или убитый, не показывался. «Они приближаются, чтобы погубить меня» (Псалом 37:13).

– Капитан! – крикнул Ториан, не отрывая взгляда от цели. – Запускай свою посудину! Прямо сейчас! Двойная плата!

– Безумец! Под обстрелом? – донеслось из-за бочек.

– ТРОЙНАЯ! – рявкнул Ториан и выстрелил. Стрела просвистела мимо головы одного из инквизиторов, заставив его пригнуться. – Элира! К трапу! Беги!

Она кивнула и рванула к шаткому трапу «Фарсиса». Ториан прикрывал ее, выпустив еще одну стрелу. Инквизиторы были уже близко. Он видел их лица – холодные, безжалостные. Он узнал одного – того самого, что приходил к нему в Пепелище. «Вот, Я сделаю тебя ужасом…»

Железная рука сжимала арбалет. Надпись «Крепость моя и защита моя» жгла кожу под рукавом. Насмешка. Крепость рушилась. Защиты не было. Оставался только бой. И бегство. «Беги в горы, как птица» (Псалом 10:1, адаптировано). Но не в горы. В море.

Он выпустил последнюю стрелу, отправив ближайшего инквизитора в ногу, и рванул к трапу. Элира уже была на палубе. Капитан, ругаясь на чем свет стоит, рубил канаты топором. «Разрубил веревки» (Псалом 2:3, адаптировано).

– Отдай швартовы! – орал он матросам, которые в панике выползали из люков.

Ториан вскочил на трап, когда первый инквизитор уже достиг причала. Черный плащ развевался, в руке – короткий меч. «Меч Господа исполнится крови» (Исаия 34:6). Ториан выхватил свой собственный клинок – короткий, практичный, не паладинский, но смертоносный. Он парировал первый удар с лязгом, от которого онемела рука. Железный кулак врезал инквизитору в челюсть. Тот отлетел, падая на причал.

Второй инквизитор был уже рядом. Ториан отскочил на палубу «Фарсиса». Трап рухнул в воду. «Разрушьте лестницу их» (Псалом 58:12, адаптировано).

– Отходим! – заревел капитан. Паруса, подхваченные внезапным порывом ветра, наполнились. Старая шхуна дрогнула и медленно поползла прочь от причала.

Инквизиторы на берегу были как разъяренные осы. Один стрелял из лука, но стрелы падали в воду, не долетая. Другой, тот, что с мечом, стоял по колено в воде, сжимая кулаки и что-то крича, но слова тонули в шуме волн и ветра.

Ториан стоял у борта, тяжело дыша. Его левый кулак болел. Железная рука гудела. Элира подошла к нему, ее лицо было бледным.

– Спасибо, – прошептала она.

Ториан не ответил. Он смотрел на удаляющийся берег, на темные фигуры врагов. Они проиграли этот раунд. Но игра только начиналась. «Ибо семь раз упадет праведник, и встанет» (Притчи 24:16). А он уже не праведник. И вставать все тяжелее.

Он посмотрел на Элиру. – Ты говорила, чувствуешь что-то в воде? Камень?

Она кивнула, указывая в туман, туда, где море становилось непроницаемо черным. – Там. Глубоко. Холодный свет. Он… ждет. И… – она вдруг помертвела, – …там что-то большое. Просыпается. От крови.

Ториан посмотрел на воду у борта. Несколько капель его крови, брызнувших во время схватки, растворялись в темной воде, оставляя слабые розовые облачка. «Кровь его будет на нас» (Матфея 27:25).

Далеко внизу, в черной бездне, что-то огромное и древнее медленно открыло глаза. «Легче вытащить Левиафана удою» (Иов 40:20, адаптировано). Они уплыли от инквизиторов. Но доплывут ли они до Скрижали, прежде чем морской страж Забытых Морей решит, что настало время ужина?

«И ввергли Иону в море» (Иона 1:15). Их бегство в Фарсис только началось.

Глава 7: Земля Содрогается

«Смотрю на землю, и вот, она разорена и пуста, – на небеса, и нет на них света. Смотрю на горы, и вот, дрожат, и все холмы колеблются. Смотрю, и вот, нет человека, и все птицы небесные разлетелись» (Иеремия 4:23-25).

Земля больше не спала. Она стонала.

В Священной Империи Люмис, в Новом Вавилоне, под золотыми куполами Дворца Патриарха, треснули витражи, изображающие триумф Сияния. Осколки разноцветного стекла, падая, резали роскошные ковры. Верховный Патриарх Илия вскочил с трона из слоновой кости, его холеное лицо исказилось не страхом, а яростью.

– Что это?! – его крик заглушил гул, идущий из-под земли. – Инквизиция бездействует?! Ищет двух бродяг, пока мир рушится?!

«Ибо вот, Господь опустошает землю и делает ее бесплодною; изменяет вид ее и рассевает живущих на ней» (Исаия 24:1). Но Илия не верил в Господа гнева. Он верил в заговор. В Кая. В ту девчонку с гор. В их кощунственный ритуал, следы которого его маги-шпионы почуяли за неделю пути. «Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его» (Псалом 2:2). Он был Помазанником! Его власть!

– Усилить патрули! – приказал он дрожащим голосом, обращаясь к предводителю Паладинов. – Сжечь все логова еретиков Кая! И найти их! Найти и принести их головы! Пусть их кровь успокоит землю! «Кровь их на головы их» (Иезекииль 33:4)!

Но земля не успокаивалась. В Вольных Княжествах Севера, где почитали духов камня и леса, старые менгиры запели. Низкий, вибрирующий гул, от которого стыла кровь в жилах. Скот бесился в стойлах, птицы сбивались в кучки, жалобно крича. Старейшины, выйдя из длинных домов, с ужасом смотрели на юг, откуда шел гул, и на восток – к Плачущим Горам. Там, где вершины были скрыты облаками, сверкнул огненный шлейф. Еще один Страж открыл глаза. «Горы таяли от лица Господа» (Псалом 96:5).

– Духи земли гневаются, – прошептал седобородый вождь, сжимая амулет в виде медведя. – Нарушен древний сон. Кто-то… разбудил их. «Не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно» (Песнь Песней 2:7, адаптировано). Но разбудили. И теперь платить всем.

На Багровых Пустошах Юга, землях древних катастроф, пробудилось нечто иное. Песок закипел, как вода, обнажая черные, стекловидные поля – следы давнего небесного огня. Из трещин в земле повалил удушливый, серный дым. «И вышел дым из пропасти, как дым из большой печи» (Откровение 9:2). А в дыму, в самом сердце Пустошей, шевельнулись огромные, покрытые бронзовой чешуей бока. Еще одни глаза, полные не скорби, как у Камнекрыла, а холодной, древней ненависти к жизни, открылись в глубине. Страж Пустыни. «И вот, большой красный дракон» (Откровение 12:3).

В портовых городах, обращенных к Забытым Морям, вода внезапно отступила, обнажив илистое, усыпанное ракушками и скелетами кораблей дно. Люди в ужасе смотрели на эту внезапную сушу, не зная, что это предвестник. «Море увидело и побежало; Иордан обратился назад» (Псалом 113:3). А потом вода вернулась. Стена воды, высокая, темная, ревущая. Она смыла причалы, рыбацкие лодки, дома у самой кромки. Унесла жизни. «Потоп пришел, и воды потопили их» (Лука 17:27, адаптировано). Пережившие катастрофу клялись, что видели в гребне волны огромный, темный плавник. Или хвост. И слышали глухой, вселяющий ужас рев из глубин. «Можешь ли ты удою вытащить Левиафана?» (Иов 40:20).

А на Проповедническом Уступе Кай стоял, раскинув руки, как распятый. Багровые отсветы пульсировали под его кожей, как живое пламя. Его дар Видения, искаженный силой Бездны и кровью Матиаса, был теперь как гигантская сеть, раскинутая над миром. Он чувствовал каждое содрогание земли, каждое извержение, каждый рев пробудившегося Стража. Он видел страх в городах, панику на дорогах, молитвы в храмах и проклятия в лачугах.

– Слышите?! – его голос, усиленный странной силой, гремел над Бездной Гиббет, обращенный к ошеломленным, напуганным последователям. – Слышите плач земли? Плач твари, стенающей от мук! «Знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Римлянам 8:22). Но это не плач отчаяния! Это родовые муки! Мир старого умирает! Рождается мир новый! В Огне! В крови! В очищении!

Он указал рукой на восток, где вулканический столб окрашивал небо в зловещий багрянец. – Видите знамения?! Стражи встают из праха! Левиафан шевелится в глубинах! «И произойдут большие землетрясения по местам, и глады, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба» (Лука 21:11). Все, как предречено! Все, как я говорил! Жертва Матиаса была ключом! Первой искрой!

В его голосе не было сомнения. Только ликующий, почти безумный триумф. Его план работал. Апокалипсис ускорялся. «Ибо близко время!» (Откровение 1:3).

В толпе поднялся стон – смесь ужаса, экстаза и слепой веры. Они видели знамения. Они слышали Учителя. Их мир рушился, но они верили, что это путь к чему-то лучшему. Через пепел. Через кровь.

«И поколебалась земля и потряслась; основания гор подвиглись и поколебались» (Псалом 17:8).

Глава 8: Рцы Слово – И Разверзнется

«Он передвигает горы, и не узнают их; Он превращает их в гневе Своем. Сотрясает землю с места ее, и столбы ее дрожат» (Иов 9:5-6).

На борту «Фарсиса»

Вода вздыбилась черной гробовой плитой перед самым носом шхуны. Левиафан не нападал сразу. Он играл. Огромные волны, порожденные движением его чудовищного тела в глубинах, швыряли «Фарсис» как щепку. Мачты стонали, обшивка трещала под невиданным напором. Туман, сгустившийся до молочной тверди, скрывал небо, превращая мир в белесый, ревущий ад. «Море восшумит и возмутится» (Лука 21:25).

– Держись! – Ториан вцепился железной рукой в ванты, другой удерживая Элиру, которую вот-вот смыло бы за борт. Ее лицо было мертвенно-бледным, но глаза горели странным внутренним светом, уставившись в бурлящую пучину. Она не видела кошмарного зверя целиком – лишь вспышки колоссальной чешуи, мелькание клыков размером с весло, взгляд желтого глаза, полного древнего, бесчеловечного гнева. «Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его» (Иов 41:2). Но они потревожили. Кровью. Страхом. Присутствием Камня.

– Он… не просто злой! – закричала Элира, едва перекрывая рев стихии. Вода хлестала ей в лицо. – Он… заключенный! Как Камнекрыл! Его боль… она превратилась в ненависть! Он охраняет Камень не как страж, а как узник ненавидит свою цепь!

Ториану было не до философии. Снизу донесся оглушительный удар по корпусу. «Фарсис» вздрогнул, как раненый зверь. Раздался душераздирающий скрежет рвущегося дерева.

– Рулевое! – завопил капитан, безуспешно пытаясь повернуть штурвал, который вдруг стал вращаться с жуткой легкостью. – Оно сломало руль! Мы щепка!

Паника матросов переросла в истерику. Один, потеряв рассудок, попытался прыгнуть в кипящую воду. Ториан едва успел оттащить его обратно. «Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей!» (Псалом 68:2). Но спасать было некем. И нечем.

И тут Элира вырвалась из его хватки. Не к борту, а к центру палубы, туда, где вода хлестала меньше. Она встала на колени, положив ладони на мокрые доски. Ее глаза закатились, оставив лишь белок. Тело напряглось, как струна.

– Что ты делаешь?! – заорал Ториан.

– Говорю! – ее голос прозвучал странно эхом, как будто сквозь толщу воды. – С ним! С Камнем! «Рцы слово только» (Матфея 8:8)!

Она не молилась. Она взывала. Ее дар, ее «Истинный Взор», устремился не к чудовищу, а вниз, сквозь толщу воды, сквозь бурю, к тому холодному, тихому свечению на дне. К Скрижали Рассвета. К Первому Слову.

Ториан почувствовал это. Как волну энергии, исходящую от нее. Как вибрацию в самой палубе под его ногами. Даже рев Левиафана на мгновение стих, сменившись настороженным, вопросительным гулом. «И была великая тишина» (Откровение 8:1).

Затем вода у правого борта взорвалась. Не от удара дракона. От вспышки света. Не ослепительной, а глубокой, сине-белой, как свет далекой звезды. Он пробился сквозь толщу воды и туман, осветив на мгновение искаженное лицо Элиры и потрясенные лица моряков.

Откуда-то снизу донесся рев. Но это был не рев ярости. Это был рев… признания? Ответа?

Свет погас. Тишина кончилась. Левиафан снова задвигался, но его движения были уже не целенаправленными, а скорее растерянными, дезориентированными. Волны стали хаотичными, но менее разрушительными.

– Теперь! – Элира рухнула на палубу, обессиленная, но ее глаза снова видели. Они сияли. – Он… отпустил! На мгновение! Камень… он дал знак! Мы можем… мы должны спуститься! Туда! Пока Левиафан в замешательстве!

Ториан посмотрел на разбитый корабль, на обезумевшего капитана, на бушующее море. Спуститься? В эту бездну? Сейчас? Это было безумием. «Кто нисходил во глубины моря?» (Псалом 106:23, адаптировано). Но взгляд Элиры, полный нечеловеческой уверенности, не оставлял выбора. Скрижаль была близка. Левиафан мог опомниться. Альтернатива – гибель на дне вместе с «Фарсисом».

– Капитан! – крикнул Ториан, поднимая Элиру. – Всё, что может плавать – за борт! Плоты! Сейчас! А мы… – он посмотрел на темную воду, где еще мерцал эхо света, – …у нас есть дела на дне.

В Новом Вавилоне, Дворец Патриарха

Великий Храм Серебряного Сияния был переполнен. Не от молящихся – от перепуганных граждан, согнанных сюда силой Паладинов. Снаружи земля все еще дрожала, воздух пах серой и страхом. Внутри царила подавленная тишина, прерываемая всхлипываниями детей.

Верховный Патриарх Илия восседал на своем троне на высокой платформе. Он был облачен в самые пышные, ослепительно белые и золотые ризы. Лицо сияло праведным гневом и ложным спокойствием. «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса» (Матфея 24:24). Он знал, что делает.